Дуняша. 2

Часу в шестом барыня, Серафима Никитична, проснулась на веранде от непривычных звуков снаружи, со стороны конюшен. Куры с навозных куч, распуганные кем-то, устроили такой переполох, что у барыни тут же началась мигрень. Серафима Никитична хотела было кликнуть девку, чтобы та принесла ей мятной воды, но вспомнила, что Дуняша пропала вечером. И потому решила выглянуть за окно веранды, чтобы найти кого-нибудь из дворовых, голоса которых она уже услышала, но по именам ещё не могла различить.

Барыня медленно встала и взглянула, откинув занавеску, через остеклённый квадратик в ограждении веранды во двор. Густая липа перед окном не давала той ширины обзора, чтобы понять, что за нею происходит. Но откуда-то из-за неё доносился громкий разговор, и даже с больной головой по его настрою нетрудно было догадаться, что происходит что-то странное. Настолько необычными Серафиме Никитичне показались и слова людей, и то, как они произносились.

Вот она узнала голос Сидора. Он говорил кому-то:

- Хватит уж комедию ломать, в самом деле! Сказали же всем на реку идти. Дуню искать. Значит, и ты пойдёшь!

Конюх, кажется, Кузьма, ему отвечал:

- Да зачем, дорогой товарищ? Сам не видел, что ли? Улетела твоя Дуня на «Робинсоне». Пётр Константинович мне ещё кулаком пригрозил в иллюминатор за керосин, что мы с тобой в деревню продали. Я ж тебе говорил: надо было бочку водой долить, чтобы он не заметил. А ты: октановое число снизится, вертолет заглохнет, упадёт, разобьются все. Вон улетели и – ничего!

- Так ты керосин разбавил всё-таки?

- Да я немного совсем, чуточку, пару бутылок…

- Ну, ты и гнида, Кузьма! – раздался голос Сидора. Следом - звонкий удар и вновь куриный переполох у конюшни.

Серафима Никитична как могла громче крикнула в окошечко:

- Сидор! Подойди ко мне! Что там делите с утра? Работы больше нет, что ли?

Куры затихли.

Через минуту Сидор с опущенной головой подошёл к окошку на веранде.

- Доброе утро, вашество. Чего изволите?

- Ты по что Кузьму бьёшь?

- За дело! – насупился Сидор.

- И за какое же такое дело ты имеешь право его бить? Я тебе позволяла? Или опять своевольничаешь?

- Он, барыня, в овес воды добавляет, чтобы тот тяжелее был, и продаёт крестьянам из-под полы. Чтобы барин не знал. А я увидел. Поучил его немного… Что, за это и в морду подлецу дать нельзя?

- За что? За это? Ох… – на Серафиму Никитичну накатил новый приступ мигрени. – За такое, пожалуй, можно… Иван Силантьевич спит ещё?

- На реке он, вместе со всеми, Дуняшу ищем… Этот вот только, Кузька, в конюшне отсиживается!.. А вам нездоровится, барыня? Бледные вы очень… Может, вам Стешу прислать?

- Пришли, Сидор. Да побыстрей. С водою мятной и со льдом. Ну, иди, милок, не задерживайся…

Серафима Никитична вернулась на свою кушетку, легла и закрыла глаза.

Залетевшая в окно муха ещё долго вилась над её головой, то приближаясь, то отдаляясь и залетая с другой стороны, и в помутневшей от боли голове барыни рождался иной звук, одновременно давящий и звенящий, и невидимая муха казалась уже не насекомым, а огромной железной стрекозой, так ловко и громко перебирающей своими крыльями, что разогнанного ею воздуха не хватало для дыхания, как и вчера вечером. Серафима Никитична открыла рот, чтобы глотнуть остатки утренней прохлады, и муха подоспела вовремя. Она спикировала между зубов, и села на язык барыни. От ужаса та замахала руками, начала плеваться и кричать, забыв обо всём:

- Дуня! Дунечка, где ты?! Воды, воды!..

***

  Перед Петром Константиновичем стоял трудный выбор. Будучи лидером партии анархо-синдикалистов, он представлял в Думе интересы конституционных демократов с позиций либерально-демократического российского центра, тяготеющего к плюрализму во власти. Левое и правое крыло этого течения вяло оспаривало министерские кресла и выбор глав секретарей комиссий в законодательном органе с тех времён, когда идеи построения социализма и коммунизма в отдельно взятой стране полетели к чертям собачьим и Россия вернулась к свободному грабежу трудящихся как внутри самой себя, так и на окружающем мировом пространстве.

Неделю назад на заседании масонской ложи, которое проходило не в привычном для всех членов подвале под станцией метро «Маяковская», а во вновь открытом и глубоко законспирированном погребе под Плещеевым озером у Переяславля-Залесского, Великим Магистром была объявлена амнистия на запреты, и теперь можно было трепаться по всем социальным углам в интернете, кто из масонов чего стоит и кто они есть на самом деле. «Вскрыть язвы и присыпать их солью», как достопочтенный Магистр образно имел смелость выразиться. А на вопрос: на хрена это делать? Ответил откровенно:

- Хватит избирателей дурить! И советую, как я, всем схиму принять в покаяние и переместиться на Тибет столпниками, благо скал отвесных там на всех хватит, а когда подохнете на своих столпах – хоть птицы ваше дерьмо с удовольствием склюют!

Это внесло в ряды масонов некоторую сумятицу. Все они должны были друг другу огромные суммы денег, которые не собирались отдавать. А, с другой стороны, с какой это стати кому-то прощать долги, если даже начальник приказал столпничать?

 Разъезжались со сборища масоны по одному, трезвые и злые.

 Один опытный Пётр Константинович был готов к такому раскладу масонских сил. У него был свой план капитуляции. Тайное гнездо лидера, если кто не знает, было оборудовано под Стерлитамаком в недавно отремонтированной соляной пещере, что примыкала к самой длинной на Урале пещере Киндерлинской.

 Скромно и со вкусом на всех ста гектарах подземелья был наведён порядок. Там ждала его красавица Дуняша, мёд и кумыс, да ещё пара приземистых резвых башкирских лошадок для прогулок по отрогам Юрактау и озеру Аслыкуль.
 
Собрав всё необходимое, Пётр Константинович отправил деньги пятитонным контейнером по железной дороге, а сам, попрощавшись с секретаршей и захватив с её стола фотографии их общих детей, чартерным секретным рейсом улетел в Уфу.

В самолёте он предвкушал, как щекастая Дуня встретит его на пороге и распахнёт навстречу лёгкие руки для объятий. И рабская жизнь его, верного слуги народа, наконец-то, закончится…

«Власть штука острая! – рассуждал, глядя в иллюминатор, Пётр Константинович. – Уколешься, обожжёшь губы шашлычком поначалу и незаметно подсядешь на чьё-то кормление. А дальше и не остановиться… Трудно сдерживаться, когда всё само в руки плывёт… Только надо искренне верить, что действуешь не в своих интересах, а в чужих, как рек Великий Магистр. Для блага всех тех, кто этого достоин. А раз эти достойные люди из лучших выбрали тебя, то тебе и решать теперь, кто из них лучший… Ну, а худших – под батоги и за борт, за Урал! Дабы безродные неудачники породистым господам под ногами не мешались, не висли на шее, не клянчили, и для их же пользы: богатство российское Сибирью должно прирастать и сибирскими верными тружениками. Честь и деньги одним чумазым поколением не заработать. Это старая масонская истина. Тут нужна большая и цепкая семья, столетиями из рук в руки передаваемое наследство, растущий капитал, ну, и место хорошее при власти, а лучше - титул… Куда без него в наше трудное время?»

Пётр Константинович потягивал из большого стакана через соломинку витаминный коктейль с ревенем и думал: а! что не делается - всё к лучшему. Выведет он свою Дуняшу в царицы! Вот только некролог его опубликуют официально и можно будет начинать создавать династию…

***

На новом месте Дуняша быстро освоилась. Правда, зябко поначалу показалось в белом погребе-то жить, а потом пригляделась повнимательней: потолки высоченные, стены широченные, свету на все углы из щелей хватает – не заблудишься, а что окна высоко, будто в церкви, так это, может, и правильно. У прежней барыни вечно с окнами неудобица была: то открой, то закрой, то помой, то протри… А тут – до рам не достанешь. Да и нужны ли они? Только мух да комаров в доме плодить!

И правда, в соляной пещере жить было лучше, чем в чулане у Серафимы Никитичны. Там-то тесно, душно ночью, и от Ивана Силантьевича отбиваться неудобно, не отвернуться, не сбежать. Частенько приходилось Дуняше поскуливать в тряпочку, чтобы кто-нибудь не услышал, да барыне не донёс.

А тут её Петр Константинович нигде к стенке не прижмёт! Простор кругом. Замучится догонять, старый! Ну, а если попросит по-благородному, как положено, так отказывать вроде и ни к чему… Хорошо новый барин себя ведёт, в доме редко бывает, поит, кормит, грех жаловаться…

- Эх, сейчас бы с Сидоркой на сеновал!.. – мечтает Дуня вслух и открывает книжку с картинками, на которых голые господа и дамы на неудобной мебели в очень странных позах целуются и любятся друг с другом и по трое, и по четверо. Дуняша высоко поднимает тонкие брови и щелкает языком, поворачивая книжку перед собой то боком, то кверху тормашками, и не перестаёт удивляться, как же можно простоять в такой позе столько времени живым людям, пока художник их рисует? Ведь чтобы так точно нарисовать, похабнику надо весь день протрудиться! А господам-то какие муки выдержать надо, замерев! Ишь как их перекорёжило!

И Дуняша вздыхает, озабоченная здоровьем несчастных господ с блестящей цветной бумаги.

А ещё в пещере Дуняше нравится волшебная ванная.

Она сама наливается тёплой водой и пускает пузырьки из дырочек, а еще может сильно бурлить в разных местах, и тогда волнует тело и ласкает его так, что становится неудобно перед нарисованными золотыми рыбками на прозрачном потолке. Эти рыбки умеют петь разные песенки, если попросишь. И улыбаются как настоящие.

А в белую ванную рядом, ту, что поменьше, наученная Петром Константиновичем Дуняша ходит, как во двор, чтобы справить там грязную нужду, но не успевает, чтобы её под собой рассмотреть. Чистый ручей смывает быстрее, чем она успевает обернуться, и всё с водой проваливается куда-то вниз, как будто там живёт такой внимательный водяной, что ему противно оставлять на блестящем фарфоре хоть какие-то следы.

Кормит Дуняшу узкоглазая и черноволосая девушка в странном костюме из зимней тяжёлой ткани, расшитой бисером. Иноверка заходит к ней через каменную дверь, не снимая лисьей шапки и сапог (будто снаружи пещеры вечная зима), ставит на стол поднос с жирным мясом и простоквашей и произносит на каком-то языке странные два слова «зингар ашагыт», и в глаза Дуняше не смотрит. Она глядит только на её белые руки. И когда Дуняша берёт при ней с подноса что-то левой рукой, девушка тут же убегает из пещеры, пригнув голову. Стучит по каменному полу каблуками, как жеребёнок, и в пещере после её галопа долго ещё пахнет овсом и конюшней.

Следом Дуняша начинает трудиться.

Она вышивает золотыми нитями на шёлковых платках Петра Константиновича двухголовую птицу с растопыренными крыльями. Глаза у птицы злые, клювы раскрыты в разные стороны, в одних когтях у птицы дубинка, в других – круглый купол от церкви, похожий на шар с крестом на маковке. На двух головах у птицы надеты шапки, а третья висит на ленточке посредине без головы. Зато на груди у птицы фартучек с нарисованным верхом на коне Сидоркой, который длинной палкой тыкает в ящерицу у коня под ногами. Та ящерица с крыльями, как у стрекозы или у кузнечика. Зачем её Сидорке топтать, Дуня не знает. Но ниток по цвету под этого кузнечика с собачьей головой Дуняша ещё подберёт. В каменной комнате стоит большой черный сундук, в котором много ещё дорогой старой одежды, она из неё нужной корпии всегда понадёргает, Пётр Константинович и не узнает.

Самой Дуняше одеваться незачем. Кроме молчаливой узкоглазой девушки к ней сюда никто не заходит, и потому Дуня бродит по подвалу голая в полном одиночестве.
Смотрит на себя в большие зеркала, сама с собой разговаривает и поёт, что захочет. А когда уж совсем скучно становится, идёт качаться на высоких качелях, что привязаны к потолку в самой большой комнате. И качается долго-долго, пока голова не закружится. А как закружится, то ложится спать в свой шёлковый шалашик, что стоит в дальнем углу пещеры. В тёмном его нутре на коврах расстелена перина и разбросаны мягкие подушки. И спит Дуняша сколько захочет, хоть совсем не просыпайся…

В подвале времени нет. Солнца и звёзд через высокие окна не видно. И потому Дуня отсчитывает прожитые свои дни вышитыми носовыми платками и приходами девушки c простоквашей. Один приход и два платка - день прочь! Если посчитать, то до приезда Петра Константиновича осталось совсем немного: платков шесть или восемь… А по приезде Пётр Константинович обещал подарить ей румяных яблочек на блюдечке с голубой каёмочкой и… как же он его называл?.. аленький цветочек…

     ***

 Как только на Сарапульском краеведческом сайте появилась статья о Дуняше, её тут же прочитали в Уфе и Стерлитамаке, аж за целых четыреста километров от первоисточника. И дальше сплетня уже самостоятельно зашагала по Уралу.

 Неизвестный репортёр-проходимец в пространной статье сообщал, что нашел в одной из башкирских пещер завещание Салавата Юлаева, сподвижника Емельяна Пугачёва. В нём в древних стихах говорилось, что через триста лет и три года после смерти Петра Третьего родится в глубине Уральских гор царица российская, Евдокия Скуратовна, наследница Третьего Рима и Золотой Орды, дочь Аркаима и Билимбаихи с Оленьих ручьёв. И что кровь у неё будет голубая, как у меченосца. Тело белое, как Коелгинский мрамор. А глаза зелёные под стать Тагильскому малахиту, точно такие, что были у Беды из легендарной песни композитора Птичкина.

Найдена девушка была голой в точно указанном месте Киндерлинской пещеры по координатам, высеченным ещё древними ариями на юго-западной стороне одного из Семи Братьев, останцев скал, что под Верх-Нейвинским.

Местные жители кормили царицу через трещину в скале остатками со своих столов, едва заслышав её пение. А она в благодарность дарила им носовые платки с искусно вышитым на них Российским Гербом екатерининской моды.

Репортёр сообщает, что золотым нитям на носовых платках по протоколам экспертизы не менее четырёх веков, а самому шёлку из Китая и того больше.

Сквозь щели в скале видно, как девушка непринуждённо двигается внутри пещеры, качается на качелях, принимает джакузи, ходит в туалет.

В пещере невероятная акустика! Можно услышать её божественный голос, всплески из ванной, шаги и скрип верёвок от качелей.

Это Место Силы ограждено от посетителей полосой забвения, через которую переходить запрещено Росгвардией, и оно до сих пор является частным владением небезызвестного политика и богатея Петра Константиновича Романова, трагически погибшего три месяца назад в авиакатастрофе.

Наследники его до сих пор ещё не найдены.

Входить на территорию весьма опасно.

Однако местные сталкеры за определённую сумму проводят желающих к запретным трещинам в пещеру и дадут возможность ненадолго полюбоваться настоящей царицей, категорически запрещая производить там какие-нибудь записи. Общение со спасительницей невозможно! Башкирского языка она не знает.

Хотя носовые платки с гербом замечены были и под Челябинском, и под Оренбургом, и в самом Ельцинском центре в столице Урала…

Далее в статье приводился прейскурант на запрещённые экскурсии к пещере отшельницы и аукционные лоты на Дуняшины платочки с гербом. Настоящие или поддельные – чёрт их разберёт! Но стоимостью безбожною!

***
 
 Бывший Пётр Константинович, в монашестве теперь отец Макарий, сидел перед Дуней похудевший, строгий, с отросшей седой бородой по грудь, едва не прикрывающей тяжёлый серебряный крест на холщовой срачице. Рука его была возложена Дуне на выю в области пятого позвонка. Царица стояла перед ним на коленях с накрытой пологом монашеской схимы головой и исповедовалась:

- Снится мне Сидорка, батюшка, каждую ночь. Измучилась вся. Привези мне его. Поговорить с ним хочу и полюбоваться на силу его богатырскую.

- А что тебе конкретно снится, дочь моя любезная?

- Просит он новые шины каучуковые на коляску Ивану Силантьевичу из нашего Стерлитамака прислать. Износились они, поистрепались все. Скоро зима, скользко будет. Надо летнюю резину на зимнюю менять.

- Так и говорит?

- Слово в слово запомнила, батюшка! Всесезонные, тридцать четыре дюйма.

- Хорошо. Будут ему шины. Бог смилостивится и чего надо ему пошлёт. Незачем сюда его самого тащить… В чём ещё грешна, дочь лукавая?

- Снится мне барыня моя бывшая, Серафима Никитична. Голова у неё болит, мигрень напала. Просит жары убавить немного, на недельку. Отдохнуть хочет в прохладе, где мух поменьше. Её бы в пещеры соляные отправить. Да хоть бы и сюда! Кого мне молить об этом?

- Меня, конечно… Да только хорошо ли ты подумала, Дунюшка? Как тебя, воскресшую, ей показать? Не преставится ли старушка со страху от такой счастливой новости?.. Нет, доченька, отправлю-ка я её к горе Содом, на Мёртвоё Море, в Землю Обетованную, в пещеру Малхам. Пусть постоит рядом с женой Лота, подумает к кому оборачиваться…

- Загадочно вы говорите, батюшка… А когда же я настоящей царицей стану? Выйду на свет? Людей собой обрадую? Наследника рожу?

- Эк, куда тебя несёт! – оттолкнул от себя Дуняшу отец Макарий и посуровел. – Незачем тебе на свет белый выходить! Отсюда свой народ радуй. А о наследнике рано тебе ещё думать. Вот жениха тебе в цари подберу, тогда уж и благословлю в Кремль пожаловать… Посмотри вот пока на женихов. Глядишь, кто-то и приглянется…

И Пётр Константинович достал из пазухи фотографии своих детей от бывших секретарш.

Дуняша внимательно присмотрелась к юношам и мальчикам, молодым мужчинам и зрелым мужикам на снимках и, щелкнув языком, высказалась:

- Не царского они роду!

- Тебе-то откуда знать? – возмутился отец Макарий.

- Да были они все у Ивана Силантьевича, насмотрелась я на них, будьте покойны. У меня память цепкая на тех, кто хоть раз обидел… А из этих ни один мимо моего чулана не прошёл! Они и мизинца Сидоркиного не стоят!

- Как?! – только и вымолвил отец Макарий.

- Вот так! – подвела итог Дуняша. – Самозванцы они, святой отец! И подлецы! Ни один за мной не вернулся, хоть и обещали! И вас теперь дурят, как холопа последнего. На богатство ваше зарятся. А на самом деле…

- Что? Кто?.. Да как ты смеешь? Ты, Дунька!

Дуняша встала с колен и подняла голову выше.

- Окстись, старый! Я не раба твоя, а царская невеста! И я свой народ знаю! – вдруг решительно заявила она и обернулась к монаху прямой спиной. - А будешь бунтовать, так я тебя, как Емельку Пугачёва, четвертую, голову твою на кол посажу, а части телесные разнесу по городу, уложу на колёса с шинами и подожгу. Понял, святоша липовый!? У меня в Стерлитамаке каучука на всех изменников хватит! Костры запалю по всей Земле русской, с южных гор до северных морей!

И пошла от него прочь, медленно и с достоинством, присущим её царской осанке.

Пётр Константинович ухватился за сердце и сполз со стула, протягивая вослед за ней левую руку:

- Дуняша, прости… Я всё сделаю… Помилосердствуй!

А в щели пещеры снаружи на них смотрели сотни любопытных и восторженных глаз, и среди толпы проносилось лишь два слова:

- Царица! – по-русски.

- Башка-батша! – по-башкирски…

Этой же ночью в интернете грянул информационный гром, что предсказание Салавата Юлаева сбылось наяву: хозяйкой Киндерлинской пещеры оказалась наследница дома Романовых и, как сообщил её духовник, отец Макарий, пророческое сердце будущей царицы указало ей на своего избранника – Сидора Первого, отлучённого от церкви за прелюбодеяние и пацифизм, главного акционера Стерлитамакского ОАО «Синтез-Каучук», скрывающегося от уплаты налогов незнамо где.

***

  Тем временем, уже в ноябре, из города в поместье Серафимы Никитичны верхом на измученной лошади прибыл нарочный с известием и посылкой: восемью привязанными к седлу резиновыми кругами, бившимися всю дорогу о круп беспокойной кобылы.

Кузьма еле удержал её под уздцы, пока доставщик спускался наземь, отвязывал поклажу и клял бога за местные дороги, на которых смёрзшаяся комковатая грязь помешала ему добраться сюда к полудню. А теперь, поздним вечером, возвращаться в уезд было опасно. Да и баре, поди, спят уже. Некому на ночь на постой пустить. А дворовым передавать дорогие шины и документы с печатями он не уполномочен. Но вслух этого нарочный не сказал.

- Хозяева дома есть? – спросил только у конюха без всякой надежды.

- Почивать изволят! – ответил Кузьма. – А я сейчас Сидора позову. Он там со Стешкой на сеновале точно не спит. Это меня одного собаки в сенцах разбудили, пропади они пропадом!

- Зови, давай! Да поторапливайся! Время дорого!

Оставив нарочного на крыльце, Кузьма привязал лошадь под навесом у конюшни и кликнул Сидора с сенника.

Тот скатился откуда-то сверху чуть ему не наголову. Пошептался с Кузьмой и подошёл к гостю, поклонился, поздоровкался.

 - Издалёка прискакали, добрый человек?

- Не твоего ума дело! – ответил нарочный грубо. – Хозяев буди, посылка им срочная.

- Уж не зимние ли шины привёз, молодец? – спросил Сидорка, взглянув на запеленатые в попону обручи в его руках. – Давай-ка, показывай! Это мне посылка.

- Так это ты князь Исидор Иваныч Друцкой-Соколинский-Гурко-Ромейко?

- Стало быть я! – весело тряхнул кудрями Сидор.

- А чем докажешь?

- Пожалуйста! – подмигнул гостю Сидорка и влепил ему в ухо со всего размаху.
Нарочный упал в подмёрзшую грязь и примолк, приуныл на глазах.

Подобрав у него из рук шины и пакет с документами, неунывающий Сидор вернулся к Стеше в сенник.

- Кто там, Сидорушка? – спросила девка. – Чай, кто приехал? Господ-то будить?

- Я гостя сам уложил, не хлопочи… На вот, почитай лучше, что мне пишут, а то я в грамоте не силён.

Он надорвал пакет и вынул оттуда бумаги, положил голову ко Стеше на колени и закрыл глаза, приготовившись слушать.

Стеша по слогам читала: «Божией милостью, мы, Евдокия Первая, императрица и самодержица всероссийская и прочая, и прочая, и прочая, повелеваем…»

 И, как в сказке, посыпались на них дарственные с царского плеча! Кому путевку в санаторий на Юга, кому Закавказье, а кому Замоскворечье. Никого не забыла Дуняша, даже Стеше, Степаниде Яковлевне Сабашниковой, пожалована была тысяча екатерининских рублей сотенными купюрами.

А сам Исидор Иваныч призывался в город Стерлитамак владеть заводом и угодьями вкруг дареного производства, к чему прикладывались земли в собственность и по последним ревизским сказкам три тысячи душ крепостных.

Но Сидорка того уже не слышал. Спал, уткнувшись в широкий и пахучий Стешкин подол.

И снилась ему красавица Дуняша, окроплённая утренней июльской росой на лесной полянке, куда она приходила к нему короткими ночами в пору сенокоса, в шалашик под вязами, где он тогда проживал. И как он, похлопав рукой рядом с собой на рассвете, не находил её на месте. Как вздыхал тяжело. И вдруг слышал чистое журчание за стеной шалаша и выглядывал в щёлку между ветвей наружу.

Это Дуняша, истомлённая его ласками, присела в траву неподалёку и, блистая белыми полукружьями, изливала на землю хрустальное своё естество.

Он посвистывал ей. Дуня оборачивалась и, не прерывая своего занятия, улыбалась любимому, приговаривая нежно:

- Отвороти глаза, бесстыдник!
 
***

 Выйдя утром по нужде на крыльцо, Иван Силантьевич обнаружил у ступеней замёрзшего человека. Приглядевшись к незнакомцу, он поморщился, узнав в нём нарочного от покойного Петра Константиновича. Пушистый снег, медленно падающий с тёмных небес, уже не таял на лице несчастного. Оглянувшись вокруг и никого не обнаружив, Иван Силантьевич встал поодаль, справил нужду и вернулся в дом.
Он решил верно: собаки на привязи, дворовые спят, пусть этого нарочного кто-то другой первым найдёт.

Снег следы запорошит… А там пусть Серафима Никитична с этим сама разбирается, она женщина мудрая…