Бабушка, трусы горят!

На даче был пруд. Старый, большой, заросший тиной. Он остался от трёх прудов, которые когда-то вырыли монахи монастыря, чтобы разводить рыбу. После революции пруды у монахов отняли, дамбы взорвали все, кроме одного пруда, который отдали колхозу. Колхоз начал разводить в нём уток, но это оказалось не прибыльным – сторожа, которые должны были этих уток охранять, меняли их на водку по самому невыгодному для колхоза курсу, и дело это быстро прогорело.
В пруду было очень много карасей, которых ловили и местные мужики бреднем, и мы, нам было лет 11-12, металлической сеткой от забора. Делалось это так – сетку метра четыре длинной двое держали натянутой недалеко от берега, а двое с берега бежали к ней, шумя и стуча палками по воде, загоняя карасей. Когда они начинали биться о сетку, её резко поднимали, и вытаскивали блестящих серебристых рыб.
После рыбалки мы садились на лугу, вываливали пойманную рыбу на траву и делили по-братски – каждый брал по очереди по рыбине, начиная с самых больших и до самых маленьких. На каждого приходилось много – по полведра на ловца. Нас было двое – брат Дима и я, и мы приносили домой ведро карасей каждый день.
Вечером ходили на пруд с удочками, и добавляли ещё несколько десятков карасей. На даче караси были везде – в холодильнике, в тазах, сушились на верёвках, плавали в огромной бочке, их раздавали соседям, жарили десятками, скармливали коту, который уже есть рыбу не мог, но не мог и отказаться от неё, и грустно ходил по дорожкам с карасём в зубах. Когда уже и соседи не брали даровых карасей, нам запрещали их ловить в течение нескольких дней. Однако, отказаться от любимого занятия невозможно, и мы опять шли на пруд, просто карасей выпускали. Однако запрет есть запрет. Контролировать его было легко – по мокрым трусам. Надо было обязательно до обеда успеть высушить их. Поэтому мы сидели на берегу на солнышке в одних штанах, сушили трусы.
Но однажды Вовке Муратикову не повезло. Трусы не успели высохнуть, а на обед ему надо было явиться ровно в час. Бабка у него была очень строгая. Мокрые трусы его выдали и, когда мы после обеда пришли за Вовкой, он был уже наказан – заперт на чердаке на целый день. Оставлять его скучать одного было несправедливо – рыбу-то ловили вместе, а пострадал он один, никого не выдал. Поэтому мы уселись за забором перед его домом и принялись по очереди рассказывать истории и анекдоты. Вовка тоже рассказывал, лёжа у открытого окна.
У Вовки на чердаке был припрятан коробок спичек – он начинал тайно покуривать. Вовка достал его, и стал зажигать спички и бросать их вниз. Они летели, оставляя красивый дымный след и гасли в траве под окном. Вовка их называл «парашютиками». А под окном между яблонями была натянута верёвка, на которой, среди прочего белья, сушились чёрные Вовкины трусы, которые его предательски выдали.
Вовка кинул очередную спичку, которая, описав красивую дугу, приземлилась прямо на его трусы. Вовка засмеялся и весело крикнул бабке, которая собирала клубнику в саду:
– Бабушка, трусы горят!
Бабка на Вовкину шутку внимания не обратила, и продолжала трудиться на грядках. Спичке между тем уже положено было погаснуть, но дымок от неё всё шёл. Вовка смеяться перестал. Верёвка с трусами была очень близко к его деревянному чердаку. Он крикнул уже озабоченно:
– Эй, бабушка, трусы-то горят!
Его крик и на этот раз остался без ответа. Бабка отвернулась, и ещё ниже склонилась к грядкам. И вдруг трусы вспыхнули. Высохли, как назло! И тут Вовка заорал уже в ужасе:
– Бабушка! Трусы горят!
Бабка на истошный крик обернулась, и, схватив грабли, кинулась к пылающим трусам. Сбила их на траву и затоптала пламя. Когда она подняла их с земли, от них остались в основном дырки. За сожжение трусов Вовку заперли на чердаке ещё на три дня.