Восточная война на Балтике. Предисловие

Восточная война на Балтике.
Предисловие.

(Продолжение. Предыдущая глава:http://proza.ru/2025/04/12/1165)

Раз уж, в предыдущей главе, мы начали разговор о Николаевской эпохе, нельзя не коснуться такой её страницы, как Крымская война.
(В Европе ее обычно называли Восточной войной).

Хочу сразу сказать, что об истории собственно Пажеского корпуса, в этих главах речи почти не будет, хотя, несомненно, многие выпускники корпуса принимали в тех сражениях самое непосредственное участие.
Поэтому, те кто не интересуется историей Восточной войны на Балтике, могут эти главы просто пропустить.

Для остальных – продолжим.

Историю Крымской войны у нас довольно подробно изучали в школе, в советское время на эту тему было снято несколько художественных фильмов, но, как правило, основное внимание уделялось героической обороне Севастополя и баталиям в Крыму, а вот о боевых действиях на Балтике говорилось мало и не охотно.
Давайте попробуем рассмотреть эту, малоизвестную для большинства россиян, тему.

В качестве источника информации о ней, в основном, я буду использовать книгу Михаила Михайловича Бородкина «Война на Финском побережье 1854-1855 гг.»

Она была издана в Санкт Петербурге, в далеком 1904 году, еще в царское время.
Для широкого круга современных читателей она почти не известна, а вот факты и примеры  ней имеются очень интересные.


Действия на этом второстепенном театре войны оставались до начала ХХ века менее всего изучены в России.
М.М. Бородкин использовал в своем исследовании неизвестные ранее архивные материалы, обнаруженные в Москве, Петербурге и Гельсингфорсе, дипломатические документы, описания кампании на Балтике, воспоминания современников и литературу по этому вопросу, вышедшую в Швеции и Финляндии.

В ходе этой войны на Балтике был впервые применен ряд новейших технических изобретений, например, электрический телеграф, и предложены многочисленные проекты, в том числе подводной лодки и минных заграждений.

«Балтийское море, несомненно, арена будущих столкновений с нашими врагами; здесь они приложат старания повредить России, нападая на её флот и города, блокируя берега, пытаясь произвести высадку.

Из областей, прилегающих к Балтике, Финляндия, благодаря своей близости к столице, всегда станет привлекать внимание неприятелей.
Для военных операций в Финляндии они постоянно будут иметь очень серьезную цель. С тех пор, как Петр Великий «ногой твердой стал при море», Финляндия сделалась необходимой для России», - совершенно справедливо отмечал М.М. Бородкин.

Война 1854 — 1855 гг. еще раз наглядно указала на ту роль, которую Финляндия может играть в периоды политических осложнений.
«Эту страну могут посетить могущественные враги и оттуда наносить России сильные удары», — писала по горячим следам Балтийской кампании, шведская газета «Svenska Tidningen» (1856, №№ 98, 99 и 101).


Я не буду подробно останавливаться на причинах Крымской войны (они хорошо известны и широко обсуждались в отечественной исторической литературе).

Отмечу лишь, что даже царский историк М.М.  Бородкин (в условиях действующей тогда цензуры) отмечал, что немалая вина за развязывание этой несчастной для России войны, лежит на Николае Первом:
«Граф Орлов, бывший уполномоченный России на парижском конгрессе, усматривал причину войны 1854 — 1855 г. в нетерпеливости Императора, в ошибках дипломатов, а также в раздражительности и ссоре надменного и самоуверенного князя Меншикова с турецкими властями.
 
Маршал Вальян говорил графу П. Д. Киселеву, что не будь письма Императора Николая I, в котором Он с суровой сдержанностью ставил на вид Наполеону III двусмысленность его политики и лицемерие его миролюбия, то не было бы и войны.
 
Императрица Евгения держалась того воззрения, что «война произошла благодаря женскому посольству». Под этим посольством она разумела княжну Дивен и госпожу Нарышкину — двух национальных посланников в юбке. Так, по крайней мере, отмечено в журнале французского маршала Кастелана.

Прелюдией к столкновению, как известно, явился вопрос о Св. местах.
Только в России вопрос о богослужении в Иерусалиме принят был к сердцу. В те времена Гроб Господень посещало ежегодно до 12,000 богомольцев и почти все они состояли исключительно из наших православных паломников.

В Европе лишь немногие оценили значение палестинского вопроса для России. В числе их укажем на директора политической канцелярии министерства иностранных дел Франции — Тувенеля, и французского представителя при Петербургском дворе — генерала Кастельбажака.
 
Еще в 1852 г. генерал писал Тувенелю: «Существует два пункта, относительно которых Император Николай не пойдет ни на какие уступки: это польские повстанцы и дела греческой веры…

Надобно сказать, что, при всей его деспотической и непреклонной воле, он относится осторожно ко всему, касающемуся религиозного и народного духа своих подданных, прекрасно понимая, что в этом источник его силы, и что это национальное и религиозное чувство дает ему влияние на народ и на войско...».
 
Одна из причин войны, вне всякого сомнения, кроется в чрезвычайно усилившемся влиянии и мощи «северного колосса».
Над материком Европы безраздельно господствовал Государь России, «исполняя роль державы покровительницы монархической легитимности»…

Европа, одушевленная злобой, желала поэтому унизить Россию, уменьшить её значение, нанести удар её «морскому могуществу и земельным размерам», втолкнуть ее в Азию, отнять у неё области, пограничные со Швецией, Пруссией и Австрией.

«Если хотите уничтожить преобладающее влияние России в Константинополе, — говорилось в Journal des D;bats (1-го апр. 1853 г.)  то надобно заботиться не о восстановлении Оттоманской империи, а об ослаблении России».


 Но, кроме того, за длинный ряд годов во внешней политике, при постоянном вмешательстве в дела Запада, нами были допущены существенные ошибки.
В европейских кабинетах родилось подозрение в завоевательных стремлениях России, они опасались покорения Константинополя, захвата торговли Леванта и подчинения дунайских княжеств.
Россию обвиняли поэтому в хищных вожделениях.

Недовольство было всеобщим, и мы оказались обособленными, так как прежняя дипломатия друзей нам не подготовила».

(Замечание об отсутствии друзей,  которых «дипломатия нам не приготовила», выглядит довольно актуально и в нынешнее время, не правда ли?!)


Надо сказать, что Николай Первый,  в своих беседах с европейскими дипломатами, нередко бывал излишне откровенным, а порой и вообще простодушным, мало считаясь с тем, какое впечатление производят его слова.

«Особое значение в то время английская печать придала разговору Государя с Сеймуром. 9-го января 1853 г. на вечере у великой княгини Елены Павловны Император Николай I, милостиво и дружественно беседуя с английским посланником, сэром Гамильтоном Сеймуром, высказал, между прочим, ту мысль, что Турция близка к полному разложению и потому России и Англии следовало бы совместно подготовиться, дабы кончина «больного человека» не застала их врасплох.
 
При разделе наследства, Государь предполагал предоставить Англии, за поддержку России, Египет и Кандию, а некоторым провинциям Турецкой империи (Сербии и Болгарии) даровать автономное управление под русским главенством.
 
«Пока мы согласны, — прибавил Августейший собеседник, — я не боюсь западной Европы.
Что бы остальные ни думали или ни делали, мне мало нужды».


В другой беседе с тем же сэром Сеймуром, Государь прибавил: «Скажу вам откровенно, что если Англия думает рано или поздно утвердиться сама в Константинополе, то Я этого не потерплю».

Этот разговор явился историческим, хотя, в сущности, в нем не было высказано ничего нового, так как эти же самые мысли Государь излагал уже в 1844 г., во время своего пребывания в Англии.
«Турция, — говорил тогда Царь Эбердину, — человек умирающий... Я не желаю наследства больного, но не допущу также, чтобы другие державы чем-либо попользовались»…

Наивное стремление Николая Павловича заранее начать «делить шкуру неубитого медведя» (Турции, которую он постоянно именовал «больным человеком Европы») с Англией вызывало в Британской империи лишь озлобление и насмешки.
Да и Турция, как показала Крымская война, была вовсе и не таким уж «больным человеком»…

Как видим, император Николай I совсем не был дипломатом и политиком.
«Я бригадный генерал, малосведущий в политических делах», любил говорить о Себе прямодушный Государь…»

(Вообще говоря, «везло» России: один царь Николай был «бригадным генералом», а другой Николай и вовсе – полковником.
И оба ввергали свою, совершенно не подготовленную к войне страну, в абсолютно не нужные ей многолетние войны с могущественными противниками…)

Впрочем, и другие царские дипломаты были «под стать» своему императору в публичных заявлениях:
«В предположениях о дележе Турции, Император Николай I игнорировал Пруссию и Австрию.
«Пруссия везде встречала Россию на своей дороге. Николай I, — писал Ротан, — обращался с ней, как с бедным родственником, не заботясь о том, чтобы щадить её самолюбие.
 
«Пруссия у меня в кармане», — говорил русский посланник в Берлине, барон Будберг, очевидно, усвоив себе несколько высокомерный взгляд на нашу соседку.
 
Францию Император Николай I вообще не признавал опасной, а на Австрию и Пруссию смотрел, как на своих союзников.

…«кровосмесительного» союза Англии с Францией Николай I тогда совершенно не допускал.
Он не в состоянии был даже предположить, чтобы «палачи Наполеона I могли вступить в соглашение с побежденными при Ватерлоо».

Государь верил в английский нейтралитет и не знал точного положения дел во Франции.
 
Если бы Бруннов не заблуждался и если бы Государю представили точную картину французских дел и английских колебаний и домогательств, то Николай Павлович не отверг бы, конечно, соглашения, предложенного Наполеоном в январе 1853 г. и не разговаривал бы столь откровенно с Сеймуром о «больном человеке».
 
Государь понял впоследствии ошибку Бруннова и не мог простить ему такой оплошности, но роковой шаг был уже сделан и возврата не было.
В Англии родилось недоверие к слову Государя, а в Константинополе началась борьба и интрига.

Гр. Нессельроде пытался уверить лорда Росселя, что Император вовсе не имел в виду раздела Турции, но было уже поздно. Лавина недоверия катилась и росла…


Достаточно отметить, что в 1854 г. 81% наших дипломатических должностей был доверен иностранцам.
И этим-то лицам, нередко не знавшим русского языка и России вовсе не понимавшим и не любившим нашего народа, надлежало отстаивать самые жизненные интересы Империи.
 
Их преклонение перед теми дворами, при которых они состояли аккредитованными, иногда заходило столь далеко, что возбуждало иронические отзывы самых иностранных монархов.
«Барон Бруннов, — писал, например, принц Альберт (Стокмару), — проливает обильные слезы главным образом потому, что его не оставили послом в Лондоне»…

Дурную роль для России сыграло презрительное отношение Николая Первого к Наполеону Третьему,  который был очень амбициозным правителем:
«Наполеон III мечтал о том, как бы вырвать нравственную гегемонию над Европой из рук Русского Царя, как бы убавить «чрезмерное честолюбие» у этого Короля Королей, уничтожить трактат 20-го ноября 1815 г., которым потомство Наполеона I навеки устранялось от французского престола, как бы возвратить Франции её «естественные границы» и как бы сделаться властелином судеб мира.
 
По словам французского историка, Наполеон III тем не менее «думал гораздо больше о себе, чем о Франции; вовлекая страну в грандиозную войну с Россией, он руководился больше всего своим личным честолюбием».

Известно затем, что Император Николай I не согласился признать наследственности титула «Наполеон III», т. е. династической цифры и, кроме того, отказался считать его равным Себе и потому называл его в Своих письмах «Sire et bon ami», a не «Sire et bon fr;re», как принято между монархами.
 
Письмо Николая Павловича показалось императрице Евгении не только холодным и суровым, но личной обидой и это она успела внушить своему коронованному супругу…

А теперь несоблюдение общепринятой формы письма дало Наполеону повод к войне, которая положила конец преобладающей роли России в Европе…
Радуясь тайно возникшему недоразумению, Наполеон официально искусно прикрывался миролюбием. Перед окончательным разрывом, он обратился к Государю собственноручным письмом, взывая к примирению и мудрости.
 
Чтобы все знали о его благих стремлениях, письмо было обнародовано в газетах Франции».

Согласитесь, достаточно мудрую политику проводил тогда Наполеон Третий: публично демонстрируя своё показное миролюбие (и завоевывая этим сердца французских обывателей), он активно готовил свою армию и флот к войне с Россией, строя паровые корабли и вооружая войска новейшим оружием.


Внешней политикой Англии тогда  заведовал лорд Пальмерстон, который, заметив несогласие, возникшее между Парижем и Петербургом, поспешил, во 1-х, поздравить Людовика-Наполеона с восшествием на престол, а, во 2-х, протянул ему руку помощи в начатой борьбе.
 
Пальмерстон был давнишним врагом России.
Известный наш поэт В. А. Жуковский аттестовал Пальмерстона «злым гением нашего времени», человеком «с капризной волей» и чуждым «всякого уважения к высшей правде».
 
«На беду нашего века», — продолжает Жуковский, — «и к бесчестью английского народа, рулем её корабля управляет рука, недостойная такой чести и власти...
Англия, при всем своем народном величии, не иное что, как всемирный корсар, сообщник сперва потаенный всех мелких разбойников, губящих явно и тайно в других народах порядок общественный, а теперь и явный разбойник, провозглашающий, как последний результат христианской цивилизации, право сильного и без стыда поднимающий красное знамя коммунизма...
 
С кем из возмутителей не дружилась Англия? Какой мятежник не был признан союзником её правителя».
 
Эта характеристика была сделана в 1849 году, т. е. за четыре года до войны...
(Особенно впечатляет, конечно, заявление Жуковского о том, что Англия в 1849 году «без стыда поднимала красное знамя коммунизма»!!!

Вот бы Карл Маркс удивился такому экстравагантному наблюдению автора гимна «Боже, царя храни».

Видимо, поэтическое дарование далеко не всегда совпадает с политическим).


Другим деятельным врагом царской России был супруг королевы Виктории, принц Альберт.
«Он же, как известно, руководил королевой, очень усердно корреспондировал со всеми европейскими дворами и, наконец, ему приписывается мысль об избрании Крыма местом высадки союзных войск.
 
Принц Альберт понимал, что Россию нельзя завоевать, но надеялся, что от неё могут отпасть западные области.
В этом отношении он, в известной мере, сходился с Наполеоном, который обдумывал план поднятия народного восстания на Кавказе, в Финляндии и в Польше…», отмечает М. М. Бородкин.

Вот такие умные, амбициозные и дальновидные враги оказались противниками у «бригадного генерала, малосведущего в политических делах»…


Надо бы кратко сказать и о роли Пруссии в тех событиях.
Николай Первый был шурином короля Пруссии Фридриха-Вильгельма.
«В нежных письмах он изъявлял свою неизменную преданность Николаю, уверял Царя, что никогда не осоюзится с Западом и что нейтралитет «не будет ни нерешительным, ни шатким, а державным».

С горячностью этот «Романтик на троне» говорил нашему послу Будбергу: «Кто может считать нас способными на такую низость? Нам соединиться с Западом против России! Одно подозрение оскорбительно для нас...».
 
В другом разговоре (с Мутье) король заявил: «Дозволит ли прусская честь порвать узы родства, сорокалетние узы? «Я буду дудкой рядом с русским барабаном», обещал король Пруссии.
 
Но когда настала минута подать помощь Державному шурину, то он ответил отказом, забыв, подобно Австрии, что Пруссия не раз была спасаема Россией…»

Однако, в тяжелый для России час этот король Пруссии вовсе не захотел быть «дудкой рядом с русским барабаном», а напротив, 20-го апреля 1854 г. Пруссия подписала, направленный против России, договор с Австрией, с целью взаимно гарантировать друг другу целость своих владений.
 
Договаривавшиеся обещались начать войну с Россией, если она овладеет турецкими провинциями на левом берегу Дуная, или двинется к Константинополю».

Вот такая «дудка»  у короля  Пруссии получилась…

Едва только Пруссия узнала о падении обагренного кровью Севастополя, как король поспешил поздравить Наполеона с этой  победой.

Отметим, также что «именно Пруссии довелось переполнить чашу наших неудач 1855 г.
Наполеон готовился уже снять осаду Севастополя; но в это время министру Пруссии Мантейфелю удалось, через шпиона, достать копии с частных писем военного агента в Петербурге к генералу Герлаху (в Берлин).
 
В этих письмах рисовалось безвыходное положение России и высказывалась надежда на скорое падение Севастополя.
Копии были вручены повелителю Франции и тот выждал грядущих событий...»

Не лучше обстояли у нас дела и с Австрией.
«В критический период размолвки с Венгрией, Австрии было дано нами 6,000,000 рублей и оказана поддержка войсками, а затем, во время её столкновения с Пруссией, Император Николай I вновь принял её сторону.
 
Вместо признательности и помощи России, она (как выразился Шварценберг) удивила мир своей неблагодарностью и в трудную для нас эпоху металась, желая в каждую минуту быть готовой стать рядом с сильнейшим. «Она поспешит на помощь победителю», остроумно выразился о ней генерал Летон…

Австрия заняла Дунайские княжества — Молдавию и Валахию — и, таким образом, обеспечила левый фланг коалиции.
Двусмысленное же поведение Австрии и то «недоумение», в котором она держала нас, как сказано, обошлось нам очень дорого, так как благодаря ей, создалось такое положение: «Россия принуждена была обороняться одной рукой от громадного натиска Франции и Англии, а другая наша рука была занята и прижата подавляющей тяжестью Австрии»…

Николай Первый в письме к графу Паскевичу от 3 (15) августа 1854 года написал: «Ничуть не верю ни императору, а еще менее каналье Буолю.
Австрия играет подлую и коварную роль»…


Вот такой, вкратце, была тогда «международная обстановка».

«Спусковым крючком», поводом,  для вступления великих европейских держав в Восточную войну, стало нападение русского флота на турецкую эскадру под Синопом (18-го ноября 1853 г.), которое  вызвало «широкое народное сочувствие в Англии».

«Ни в каком случае, — говорил лорд Линдорст в июне 1854 г., — без крайней необходимости мы не можем заключить мир с Россией, если не уничтожим её флот на Черном море и не разрушим укреплений, которые его защищают».

«В первых числах марта (н. ст.) 1854 г. английский флот, назначенный в Балтийское море, снялся с якоря…

Перед выходом флота из Портсмута, королева произвела ему смотр, а затем проводила его на некоторое расстояние в море.
Флаг адмирала Непира был поднят на корабле «Веллингтон» — лучшем украшении английского флота. Вся эта морская сила двинулась тремя дивизиями под начальством адмиралов Карри, Чадса и Плюмриджа.

15-го (27-го марта) война была объявлена нам Англией и Францией официально».


Каковы же были сила сторон на Балтике?!

«Английский флот, войдя в Балтийское море, провел весь март в датских водах, а два месяца спустя появились французские суда. В начале апреля была объявлена блокада этого моря.

Под начальством вице-адмирала Непира находилось 49 судов, вместимостью в 85,454 тонн, 22,000 чел. морского экипажа и 2,344 орудия.
Эскадра французов, бывшая под командой вице-адмирала Парсеваль-Дешена, состояла из 31-го парусного судна с 1,308 орудий и 8,300 чел.»

Император  Наполеон Третий приказал подготовить для отправки на Балтику  эскадру, в состав которой был включен новейший 100-пушечный паровой линейный корабль «Аустерлиц», 8 парусных линейных кораблей, 7 парусных фрегатов и 7 более мелких паровых кораблей.

«В половине июля французская эскадра усилилась десантом в 12,800 чел. Таким образом в Балтийском море против нас сосредоточилась грозная сила, состоявшая из 80 судов, 3,652 орудий и 43,100 человек войска.
 
Перед отправкой десанта из Франции, Наполеон сделал смотр войскам в Булони и объявил им, что они назначены в Балтийское море, куда будут перевезены на английских кораблях…»


«Война была начата Россией, и Россия же оказалась к ней не подготовленной. Балтийское море одевалось в боевую броню, но медленно и далеко не надлежащего качества, подчеркивает М.М. Бородкин.
Впрочем, наблюдение о том, что Россия НИКОГДА не оказывалась готовой к войне, давно стало общеизвестной истиной.
 
Так было и перед Крымской войной, а ведь царская Россия не вела серьезных войн в Европе целых 40 лет (с 1814 года) и времени подготовиться к этой кампании - было предостаточно.
 
Но, пресловутая «победа над Наполеоном» слишком уж вскружила головы царя и его военачальников, а плац-парадная шагистика, наряду с показухой в подготовке войск, у нас вышли на первый план.
Относительно легкие победы,  в ходе подавления Польского восстания 1830-1831 г.г и Венгерского похода  (1849 года), добавили царю самоуверенности и апломба.

О том, что эти победы были одержаны над третьесортными (по европейским меркам) и полупартизанскими армиями старались не думать и не говорить…

Флот, который и вовсе не участвовал во всех этих кампаниях, «почивал на лаврах» от побед, одержанных в XVIII- начале XIX века  над отсталым турецким флотом.

«Для всех было ясно, что неприятель, обладая большим флотом, произведет диверсию в Балтийское море, будет угрожать столице, блокировать берега и запирать порты.
Россия первая позволила себе роскошь держать постоянный флот.

В 1854 г. она могла в начале неприязненных действий выставить флот из 42 кораблей: 29 в Балтийском и 13 в Черном море».
Тут имеются в виду только крупные, линейные корабли!

«Весь Балтийский флот в 1850 г. состоял из 25-ти кораблей, 12-ти фрегатов, 7-ми пароходо-фрегатов, 51 легкого судна, 78-ми судов гребного флота, 15-ти портовых пароходов и 156-ти разных портовых судов.
 
Сверх того запасных: 6 кораблей, 3 фрегата, 1 корвет. Строилось: 2 парохода-фрегата, 1 тендер. Всего, следовательно, в Балтике находилось 360 вымпелов.

В начале Крымской войны в составе Балтийского флота находилось 217 судов разных наименований и на них 3,374 орудия. Пароходов-фрегатов было 9 (3,430 сил) и малых пароходов 12 (722 силы), но на них орудий не имелось».

Вроде бы грозная сила, не правда ли?!
К примеру, новейший линейный корабль «Россия» имел на борту 120 орудий!!

Но беда была в том, что почти все эти корабли были парусными, т.е. зависели от ветра и в бою против современных паровых кораблей, которые могли свободно маневрировать и выбирать дистанцию стрельбы, их шансы на успех были минимальными.


Но и это еще не все.
Ввиду технической отсталости России и отсутствия у нее необходимого количества инженерных кадров, возможности ее кораблестроительных верфей были крайне ограничены:

«…морское министерство могло строить один корабль через год в Архангельске и один корабль через два года в Петербурге.
Суда Балтийского флота в качественном отношении были весьма неудовлетворительны, парусные корабли и фрегаты были большей частью сосновые, из сырого леса, слабой постройки и весьма посредственного вооружения, так что при каждом учебном плавании по портам Финского залива многие из них подвергались разнообразным повреждениям».


Сложно понять, что мешало царскому морскому министерству строить свои корабли из СУХОГО леса?!
Уж чего-чего, а лесов а Отечестве нашем было намного больше, чем в Англии и Франции, вместе взятых.
Скорее всего, все то же родимое разгильдяйства, помноженное на отсутствие контроля,  инициативы, предприимчивости и энергии у его руководителей.


Из рук вон плохо была поставлена и боевая подготовка на царском флоте:
«Флигель-адъютант Н. А. Аркас, посланный непосредственно перед войной осмотреть наш флот, отозвался о нем крайне неблагоприятно.
 
При пушечном учении, стрельбу надлежало открыть корвету «Полтава», который плавал уже 10 лет, и, как оказалось, кроме салютных выстрелов, он ни одного раза не стрелял из своих орудий ядрами…


«Орудие, — продолжает Аркас, — зарядили по всем правилам и при первом же выстреле орудие разорвало, причем было убито девять и ранено пять человек.
Во время того же смотра, у другого орудия отпала дульная часть.
 
У станков иных орудий клинья вылетали с такой силой, что грозили большой опасностью.
Пришлось уменьшить заряды.
 
На военно-морском совете в Кронштадте, состоявшемся в присутствии Государя на корабле «Петр I», адмиралы признали, что наша команда мало подготовлена к бою и вообще очень слаба по управлению парусами. (!!!)


Государь был очень рассержен таким ответом и резко сказал:
«Разве флот для того существовал и содержался, чтобы в минуту, когда он действительно будет нужен, мне сказали бы, что флот не готов для дела».

И тут же последовало Высочайшее повеление отправиться в море и практиковать команды.

После этого плавания флот вернулся в Кронштадт «в ужасном виде: не было ни одного корабля, который не имел бы значительных повреждений в рангоуте и корпусе, а у некоторых судов были свернуты головы рулей и топы мачт, требующие их перемены».

Все, конечно, было доложено Государю, который сказал: «Так вот какие они мореходы».
 
Через три дня Государь сам отправился в Кронштадт и приказал всем поставить все паруса.
«Крайне медленные работы по управлению парусами и хаос на всех кораблях, сопровождаемый необыкновенным шумом, был поразительный», — прибавляет Аркас.

Как говорится, «тут комментарии – излишни!»
Чем занимались царские адмиралы на протяжении многих мирных лет, если Балтийский флот попросту не мог толком выйти из Кронштадта в море - понять невозможно.


Но и это – еще не все!
«Существовала тогда еще канонерская гребная флотилия.
На нее также затрачивались не малые деньги.
 
Для увеличения состава гребной флотилии, предназначенной для защиты Кронштадта и Финляндских шхер от Биоркезунда до Гельсингфорса, в дополнение к прежним канонерским лодкам, выстроено было вновь в Петербурге, по чертежу контр.-адм. Шанца, на вольной верфи, 64 лодки, под наблюдением вице-адм. Мелихова, к коим присоединилось 10 вновь построенных купцом Громовым лодок…»

Тоже – казалось бы, грозная сила!
Финский залив мелководен, все финляндское его побережье изобилует шхерами, заливчиками, мелкими островками, в которых эти самые гребные канонерки могли прятаться  и наносить внезапные удары вражескому флоту, состоявшему из крупных, глубоко сидевших в воде и неповоротливых, в условиях мелководья, кораблей.

Но, для этого сами эти канонерки должны были быть мореходными, а их команды – хорошо обученными и иметь морскую выучку.
А вот что оказалось на деле:

«Флиг.-адъют. Н. А. Аркасу также приказано было проверить в Кронштадте и в разных пунктах Финляндии состояние канонерок, путем производства соответственных смотров и маневров.

Всюду Аркас убеждался в полной их непригодности: на гребле они оказывались очень тяжелыми, а при легком ветре маневрирование с ними было положительно невозможно.

Кроме того, команды канонерских лодок состояли из недавно набранных ратников, мало знакомых с действием артиллерии и с греблей, а командиры, преимущественно молодые офицеры, не имели времени напрактиковаться в управлении лодками.

«Лодки были, — пишет Аркас, — до некоторой степени полезны в прежние войны Петровских времен, когда корабли были парусные, зависевшие совершенно от ветра, и вообще плохие ходоки.
Тогда, во время безветрия и штиля, действительно, канонерки на гребле подходили к кораблям и могли атаковать, даже абордировать их...; теперь же при паровых судах и винтовых кораблях такие лодки не имели смысла».

Чтобы самому убедиться в непригодности канонерок, Государь назначил смотр в Кронштадте, в присутствии генерал-адъютанта Гейдена, по инициативе которого была создана эта канонерская флотилия.
 
При незначительном ветре флотилия не могла двигаться.
Давались сигналы и барабанами, и трубами, но приказания оставались неисполненными. Толку не могли добиться.
Все смешалось и получился изумительный хаос.
Несостоятельность канонерок была очевидна…»

Русская пословица гласит: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится».
Вот и царствующему в России «мужику» не хватило 30 тихих предвоенных лет, чтобы посмотреть, на что способны его канонерки, из какого леса строится его могучий флот и как часто стреляют его адмиралы из пушек, на этих кораблях.
Может быть, тогда у нас и задумались бы, зачем тратить немалые деньги на строительство заведомо не боеспособных кораблей и канонерок?!


Вместо этого, даже в ходе войны продолжалось их строительство:
«Во время войны Финляндия выставила 40 канонерских лодок. В январе 1854 г. Великий Князь Константин Николаевич уведомил ген. Рокасовского о том, чтобы в Финляндии было выстроено 40 лодок…

В начале мая (1854 г.) шхерная гребная флотилия, состоявшая из 32 канонерских лодок и других судов, пришла из Петербурга в Роченсальм.
Бородатые её ополченцы сохранили свою народную одежду, а шапка их была украшена крестом и якорем».

(Забегая вперед, скажем, что НИКАКОЙ роли эти многочисленные канонерки в ходе войны на Балтике не сыграли).

Никакого секрета не было в том, что Франция и Америка, начиная с 1836 г., стали применять пар для движения военных судов.

« У нас первый пароход-фрегат «Камчатка» появился в 1841 г. и дело парового судостроения двигалось чрезвычайно медленно, за отсутствием в России заводов и техников, и при наличности у старых моряков (напр. кн. Меншикова) предрассудка относительно пригодности винтовых судов в боевом отношении.
 
В два года войны Россия построила 75 винтовых канонерских лодок и 14 винтовых корветов; но и эта изумительная энергия не исправила дела и нам осталось лишь в утешение…»

С началом войны на Балтике у наших морских стратегов, естественно, встал вопрос: как встретить неприятеля русскому флоту: вступать ли ему в бой или вовсе не меряться с ним силами?

И вот что они предложили:
«Наши авторитеты в морском деле — адмиралы Корнилов, Рикорд, Литке и гр. Гейден — высказали довольно разнообразные соображения. Корнилов предлагал сосредоточить главные силы флота в Барезундском рейде, около Поркалаудда; Литке, сомневаясь в возможности открытой борьбы с флотом неприятеля, а Рикорд склонясь к тому, чтобы соединить все три дивизии в Свеаборге и не пропускать неприятеля к Кронштадту; граф Гейден стоял за то, чтобы заградить вход западной эскадре в Финский залив.
Свеаборгский порт он находил несколько тесным для трех дивизий, а выход из гавани узким.

Между прочим, граф Гейден предлагал удалить всех жителей с Гогланда и прибрежных островов, чтобы отнять у неприятеля возможность пользоваться ими для указания плавания по шхерам…

Контр-адмирал Лутковский стоял за оборонительный образ действия нашего флота. Контр-адмирал Глазенап предлагал сосредоточить возможно больше сил в Свеаборге, а гребной флот разделить на два отряда — Восточный и Западный (у Роченсальма и Гангеудда).

 Контр-адмирал Мофет, после длинного сравнения моральной и физической силы нашего флота с неприятельским, пришел к тому заключению, что при одинаковом числе кораблей, наш флот мог принять сражение только на якоре и при том условии, чтобы фланги были надежно укреплены рифами, банками или затопленными судами. Но так как неприятель ожидался в числе значительно превосходящем наш флот, то Мофет рекомендовал оборонительные и выжидающие действия».


Постановление особого Совета о возможных действиях в Балтийском флоте в 1854 году гласило:
«Превосходная сила ожидаемого в Балтийское море неприятельского флота не дозволит нам вступить с ним в открытый бой с какою-либо надеждой на успех.
Посему мы должны по необходимости остаться в положении чисто оборонительном, под защитой крепостей наших, но будучи в совершенной готовности пользоваться каждой благоприятной минутой переходить в наступление».

Это постановление подписали: ген.-адмирал Константин, адмир. Рикорд, ген.-адъютант Литке, вице-адмир. Балк и вице-адмир. Замыцкий.


«Несмотря, однако же на то, — пишет генерал-лейтенант М. И. Богданович, — что наши моряки большей частью склонились на сосредоточение Балтийского флота в Свеаборге, две дивизии его, под начальством адмирала Рикорда, были оставлены в Кронштадте, для усиления обороны этой крепости, и только 3-я дивизия, по-прежнему, расположена в Свеаборге».
 
Итак, в силу необходимости, наш флот обречен был на бездействие...

Чтобы затруднить плавание неприятельских судов, все маяки в Балтийском море были погашены, вехи на банках не ставились и лоцмана с открытых станций сняты и удалены во внутрь шхер. Минные заграждения были поставлены у Кронштадта.

Вот как это было организовано:
27 января 1854 года ведущий специалист России того времени по подводным минам член Комитета о подводных опытах академик С.-Петербургской академии наук Борис Семенович Якоби командируется в Кронштадт для проведения работ по разработке системы минных заграждений для обороны Кронштадта и их постановке.

6 февраля 1854 года Морской ученый Комитет одобряет  представленный Б.С. Якоби «Проект цепи подводных мин для постановки между форта-ми Александр I и Рисбанк (Павел I)» , но «… полагает, с согласия Якоби, устроить не 3, а 2 ряда мин на том основании, что при этом на меньшем пространстве соединена большая оборонительная сила. (Цепь из 2 рядов мин с расстоянием между рядами и минами в каждом ряду 10 сажен со сдвигом рядов так, чтобы образовался «шахматный порядок»).»

Первое заграждение из 105 больших мин Якоби (МЗ-1) было поставлено в конце апреля 1854 г. – сразу же после освобождения Большого рейда от льда.
Питающие проводники от мин были выведены к гальванической батарее на форт Павел I.

Мины для второго минного заграждения были изготовлены к 10 июня 1854 г., и вскоре МЗ-2 из 60 малых мин Якоби перекрыло проход между фортами Петр I и Кроншлот. Проводники от него были выведены к гальванической батарее на стенке Купеческой гавани (укрепление «князь Меншиков»).

Оба минных заграждения находились в зоне досягаемости артиллерии фортов, что обеспечивало их защиту от противоминных действий противника и, таким образом, составляли основу первой в истории войн на море минно-артиллерийской позиции.
Протяженность минных заграждений составила 550 м.

Владельцу Санкт-Петербургского завода "Нобель и сыновья" Э. Нобелю также выдается заказ на 400 мин его конструкции.
К середине июля 1854 года начали поступать первые партии готовых пиротехнических мин Нобеля. Первое заграждение из 92 таких мин выставляется на левом фланге форта Павел I, где плавание своих судов не предусматривалось.
 
В постановке первого заграждения из своих мин непосредственное участие принимает сам Э. Нобель.
Мины поставлены на расстоянии 24 метра друг от друга с углублением 3,6 м. Затем осуществляется постановка еще двух заграждений из мин Нобеля, но уже на Северном фарватере (мелководном).

Всего в 1854 году у Кронштадта было выставлено 609 мин из них: 165 (105 больших и 60 малых) гальванических мин Якоби и 444 пиротехнических мины Нобеля.

«Заряды их не превышали 10 — 15 фунтов обыкновенного пороха.
Вообще английский флот от них не пострадал.
По прошествии некоторого времени лежания мины в воде, действие её становилось неверным, вследствие ржавчины и порчи…»


После выборки мин из воды в конце навигации 1854 года оказалось, что из всех гальванических мин только две сохранили пороховые заряды сухими (т.е. были боеспособны), при этом 53 мины были оторваны от якорей и не найдены.
Доля потерянных, а также потерявших боеспособность (замокших) пиротехнических мин была так же недопустимо велика.

В 1855 году, при втором «визите» английского флота к Кронштадту, было несколько случаев подрывов английских кораблей на минах Э. Нобеля.
Но, ввиду малой мощности их зарядов, эти корабли не только не утонули, но даже не получили существенных пробоин.

Минные заграждения были так плохо устроены, что в 1855 году неприятельская канонерская лодка легко их вылавливала.

Одну мину англичане подняли из воды, чтобы показать адмиралу Майклу Сеймуру.
Эту русскую «адскую машину», пренебрегая всеми мерами предосторожности, изучали прямо на палубе флагманского линкора «Эксмут».
Внезапно сработало запальное устройство, и произошел взрыв.

Адмирал поплатился за любопытство ожогами («окривел», как писали газетчики), стоявшему рядом офицеру раздробило ногу. При этом матрос, державший мину в руках, вообще не пострадал.


Как обстояло тогда дело с нашей сухопутной обороной?
«Вдоль Финского залива поспешно настроено было много укреплений; но орудий для всех не хватило.
Из имевшихся орудий практическая стрельба почти не производилась, ради экономии в снарядах…

В Петербурге учрежден был особый комитет, с целью определения стратегического значения наших крепостей, их слабых сторон, силы их сопротивления и т. п. с тем, чтобы в зависимости от этих данных привести крепости в оборонительное положение.

Председателем его состоял Великий Князь Константин Николаевич (сын императора), а главным деятелем — генерал-адъютант Берг. Но труды этого комитета едва ли не ограничились только составлением инструкций комендантам крепостей империи, так как сделать что-либо существенное он был бессилен.
 
Представилось затруднительным даже на бумаге собрать надежные сведения.
Справки получались самые противоречивые.

По одним данным, например, в Кинбурне должно было находиться 250 орудий, а по другим — всего 25.
Отысканные планы крепостей оказались старыми.

Крепости Выборг, Свеаборг, Гангеудд, Аланд (Бомарсунд) и Форт-Слава (Котка) были объявлены на военном (не осадном) положении в феврале 1854 г.

Одновременно с приведением крепостей в боевое состояние, по северному берегу Финского залива проводились телеграфы. Один телеграф был сигнальный, оповещавший досками и шарами, а другой — электромагнитный.
Пока (в 1854 г.) имелся только телеграф сигнальный.

Высочайшее повеление об устройстве его последовало в феврале 1854 г., по представлению Управляющего Морским Министерством. Первоначально линия его простиралась от Гангеудда до Кронштадта
Электромагнитный телеграф задумали провести только в ноябре 1854 г. и пользоваться им явилась возможность только начиная с мая 1855 года».


Важнейшей русской крепостью на Балтике был Свеаборг (расположенный на островах у Гельсингфорса).
Там базировалась Третья эскадра Балтийского флота и захват Свеаборга был одной из возможных задач союзников на Балтике.

Как знать, если бы во главе союзного флота тогда стоял кто-то типа адмирала Нельсона, возможно, они могли бы и осуществить этот замысел.
Но, на наше счастье, адмиралы Непир и Сеймур вовсе не имели талантов Нельсона и они так и не решились на это.


Более того, к  концу лета 1854 года французы  Барагэ д’Иллье и Парсеваль, а также английский  адмирал  Непир «донесли своим правительствам, что, за неимением канонерских лодок, мортирных батарей и в виду позднего времени, Свеаборга нельзя будет взять.
 
Но генерал-бригадир Гарри Джонсон взглянул на дело иначе.
Он находил, что Свеаборг со стороны моря слабее, чем с суши, и что позиции его слишком растянуты, почему предлагал, подобно адм. Чадсу, высадить на Бокгольмен (Скотланд) 5.000 чел. и построить там укрепления.
Он утверждал, что при одновременном действии сих батарей и флота, Свеаборг мог быть взят в семь-восемь дней…»

Самое удивительное, что этот самый генерал-бригадир Гарри Джонсон был прав и Свеаборг вовсе не был «неприступной крепостью», как показалось адмиралу Непиру и, при энергичной атаке со стороны восточных, никак не занятых и не укрепленных тогда, островов его архипелага, действительно мог быть сравнительно легко захвачен.


Вот что об этом рассказывает М.М. Бородкин: 
«В начале лета 1854 г. флигель-адъютант Н. А. Аркас и Герштенцвейг были экстренно потребованы к Государю, у которого застали Великого Князя Константина Николаевича.
«Мой сын, — сказал Государь, — получил письмо без подписи, в котором сказано, что ежели неприятель пожелает занять Гельсингфорс и Свеаборг, то может совершить это в 24 часа, так как большой остров, ограждающий восточную сторону рейда, не вооружен.
Неприятель может легко занять его и, действуя оттуда, переходить с одного острова на другой, а когда проливы будут в его руках, то вошедший флот довершит дело.
 
Поручаю вам обоим ехать туда вместе и немедленно подробно осмотреть остров, каждому по своей части и, сверх того, вместе решить, что нужно делать, чтобы усилить вооружение Гельсингфорса и Свеаборга, как вооружить острова, как расположить корабли, чтобы они охраняли входы на рейд и поддерживали батареи, как расположить войска.
 
Все, что вы решите, прикажите Моим именем немедленно привести в исполнение. Торопитесь, потому что Я имею верные сведения о движении неприятельского флота в Балтийское море».

В ту же ночь флигель-адъютанты помчались в Гельсингфорс. Начальника края, генерала Рокасовского, они застали в загородном саду на пикнике».
 
(Ах уж эта любовь царских адмиралов и генералов устраивать разные пикники, балы, приемы и прочие увеселения в ходе боевых действий.
Если не ошибаюсь, спустя полвека, в 1904 году, Стессель в Порт-Артуре, в ночь нападения японцев на эскадру, тоже что-то праздновал).


«Тут же состоялось маленькое совещание о порядке осмотра крепости и вновь сооружаемых батарей.

«Везде мы поражались негодностью и дурным состоянием всего вооружения, читаем в воспоминаниях Аркаса.

«Некоторые, вновь созидаемые, батареи были до того неправильно поставлены, что нельзя было не удивляться, для чего затрачивались громадные деньги на сооружение их; между тем, там, где действительно они были нужны, их не было. Главные части Густавсвердских укреплений были до того ненадежны, что с них даже не производилась стрельба из орудий.

Указанные в письме острова, ограждающие восточную часть восточного рейда, действительно оказались необитаемыми и до того удобными для занятия и действия с них на рейд, на город и на все укрепление, что мы с флигель-адъютантом Герштенцвейгом, на основании данного нам Высочайшего разрешения, тотчас же именем Государя Императора приказали приступить к постройке батарей на указанных нами местах, а также к постройке бараков для помещения войск, прорубке в лесах просек для проходов войск и для провоза артиллерии».


Контр-адмирал Матюшкин, давший в конце 1854 г. очень обстоятельное заключение о состоянии Свеаборгской крепости, пришел также к тому убеждению, что крепость могла быть взята со стороны Скотланда (ныне Александровского) и что исправление её недочетов требовало значительного времени.

«Трудно недостроенную крепость, оставленную без всякого внимания более сорока лет, привести в продолжении нескольких зимних месяцев в столь надежный образ, чтобы флот наш находился вне опасности от нападения неприятеля.
 
Если бы стены крепости во многих местах и не грозили бы падением, то при нынешних разрушительных снарядах они не в состоянии, по тонкости профилей, выдержать сотрясения бомбовых орудий.»


Но, может быть, говоря о том, что «стены крепости во многих местах грозили падением», контр-адмирал Матюшкин преувеличивал?!
Ничуть не бывало!

Читаем отчет флигел адьютанта Аркаса о стрельбах гельсингфорской эскадры:
«5-го августа 1854 г. Государь возложил на Аркаса подробный осмотр отряда канонерских лодок в Роченсальме, новых укреплений в Свеаборге и позиций вокруг Або.
Кроме того, предписано было в Гельсингфорсе сделать на эскадре все приготовления на случай её выхода в море и произвести пробную стрельбу с Густавсвердских укреплений.

Комендант крепости, генерал Сорокин, никак не хотел дозволить производить ее, говоря, что стены обрушатся при первом же выстреле.(!!!)
 
«Тем лучше, — отвечал Аркас, — если они обрушатся теперь, чем после, когда они нужны будут против неприятеля.
Но комендант упорствовал, пока Аркас не объявил ему, что это есть Высочайшая воля и она должна быть исполнена.

«В назначенный час началась стрельба и, действительно, стена рушилась на значительное пространство, но не после первого, а после седьмого выстрела.
 
И вот на эти-то гранитные твердыни мы рассчитывали так самоуверенно».


«Я был, — продолжает Аркас, — очень рад разрушению стены, так как в Петербурге, когда я говорил об этом главному начальнику, то мне, по-видимому, не верили и даже Государь сомневался.
 
Теперь же факт совершился; необходимо было вновь возводить стены. Я приказал доставить с корабля «Россия» на разрушенное укрепление запасные паруса, которыми прикрыли развалины и до 1000 человек приступили к работе, которая ко времени подхода к Свеаборгу неприятельского флота была близка к окончанию».

Плохое состояние свеаборгских укреплений не должно особенно удивлять, так как после 1808 г. почти ничего не было сделано для их поддержания.
Теперь гром грянул и закипела работа.
Известно, что верки, обращенные к суше, откуда опасались нападения, были прочнее сооружены шведами, чем верки, обращенные к морю».

Впрочем, о том как союзная эскадра в 1855 году обстреливала крепость Свеаборг мы еще подробно поговорим.
А в следующей главе речь пойдет о боевых действиях на Балтике в 1854 году и о взятии крепости Бомарзунд.

(Продолжение: http://proza.ru/2025/04/30/1210)