Судья, очки надень!

В дверь постучали.
Он услышал, как мать, шаркая шлепанцами, пошла в прихожую, открыла дверь и заговорила с пришедшим.
Отец, дремавший в кресле перед телевизором с газетой в руках (несколько страниц упали на пол), приоткрыв глаза, крикнул:
- Кто там?
- Незахат-ханым!
Соседка. Жена капитана. Та, у которой на балконе почти каждый день сохнет нижнее белье; в ветреные дни лифчики, трусы и комбинашки развеваются, словно флаги.
Соседки, с одной стороны, жалели Незахат-ханым, поскольку ее муж вечно был в отъезде, а с другой – опасались, как бы она не сбила с пути истинного их собственных мужей, и потому старались держаться от нее подальше.
Никто в точности не знал, в самом ли деле ее супруг – капитан, но все его так называли.
Может быть, он был не капитаном, а помощником капитана, а то и боцманом или машинистом – но точно не юнгой. Было известно, во всяком случае, что он служит на корабле дальнего плавания и иногда уходит в море на несколько месяцев.
У матери с ней завязался один из тех разговоров, что ведут между собой соседи, встретившись в подъезде. Потом мать предложила:
- Заходи, дорогая, я чай только что заварила.
- Нет, душа моя, поздно уже, не буду беспокоить, - ответила Незахат-ханым и приступила, наконец, к тому, зачем пришла: у нее дома протекает кран и действует ей на нервы. – Может быть, твой сынок посмотрит, в чем там дело? Заменит прокладку какую-нибудь, и кран не будет больше капать. Минутное дело… 
Эх, нашла время! Он уже собирался ложиться спать. Наутро ему предстояло работать на матче. Нужно было лечь пораньше и как следует отдохнуть. Когда соседка постучала в дверь, он собирал сумку, чтобы утром не торопиться.

***

Друзья порой говорили ему: и на что тебе это сдалось? Ты же столько лет всего лишь боковой судья – бросай это дело! Но он любил свое занятие и относился к нему очень серьезно.
Страсть к большому футболу – вот что им двигало. Сам он играл теперь только с приятелями на искусственном газоне, но зато стал судьей.
И, кто его знает, может быть, несмотря на все подколки друзей, когда-нибудь ему повезет, и он станет главным судьей, а может быть, даже начнет обслуживать важные матчи? Надежду он еще не потерял.
Все свое детство он мечтал стать крутым футболистом, когда вырастет. Увы, не вышло. Одного желания недостаточно, нужны еще способности и удача. Может быть, мечту было бы проще осуществить, если бы отец не мешал, а помогал. Но куда там…
Лодырем его нельзя было называть, образование получил; после армии начал работать в бухгалтерии одной коммерческой компании, а заодно стал судьей. Одно другому не мешало.
Теперь у него появилась новая мечта: перейти из боковых судей в главные.
Она тоже могла не сбыться, но он уже был к этому готов. «Ну и пусть!» - говорил он себе каждый раз, когда эта мысль приходила ему в голову. Он мог стать начальником бухгалтерии, но не стать главным судьей, как не стал классным футболистом…
И все же занятие это он воспринимал со всей серьезностью.   
Мыслями он часто возвращался в былые времена, в школьные годы. Он тогда часто, прогуляв школу, бежал на пустырь попинать с ребятами мяч. 
Но, как ни старался, не смог овладеть приемом «рабона». Буквально это словечко переводилось как «прогул». Прогул уроков испанского тайком от родителей…
А между тем у них в квартале был парень по кличке Фифи, умевший исполнять этот удар, который наносится по мячу позади опорной ноги, так, что все ахали от восторга. Он даже, бывало, забивал таким образом голы. Завидно, конечно, было, но что поделаешь – талант есть талант. 
Фифи знал, что ему завидуют, и говорил с усмешкой: «Зря не старайся, все равно не выйдет. Непростой удар рабона – им владеем только я да Марадона».
Отец в свое время тоже немало побегал за мячом, но сыну твердил одно: учись, человеком станешь. Как будто нельзя одно с другим совмещать.
Однажды отец нашел у сына под кроватью бутсы и спросил: «Откуда это у тебя?» А он купил их на сэкономленные карманные деньги. Не ел, не пил, вот и накопилась нужная сумма. «В наше время таких не продавали», - вздохнул отец. В Гедикпаше  был мастер, который делал шипы из бычьей кожи и гвоздиками прикреплял их к ботинкам. Когда шипы снашивались, гвоздики протыкали подошву. «В наше время и газонов таких на полях не было. Играли на жесткой земле. А стоило пойти дождю, оказывались все в грязи». Эти истории он слышал от отца раз сто, не меньше.
В комнату заглянула мать. Он заранее знал, что она скажет.
- Сынок, не поможешь Незахат-ханым с краном?
- …
- Ну что тебе стоит доброе дело сделать? Этот кран ей все нервы издергал.
Пришлось кивнуть: хорошо, мол.
Неохотно вышел в коридор, достал из шкафа сумку с инструментами и направился к соседке.

***

Войдя на кухню, он уставился на кран и стал ждать, когда в раковину упадет первая капля. Наконец дождался.
- Незахат-ханым, тут всё в порядке. Из любого крана время от времени чуток капает. Это нормально.
- Нормально-то нормально, но этот звук! Когда я ложусь спать, он мне как молотком по голове бьет.
- Понимаю. Ну, сейчас посмотрим, не беспокойтесь.
Пока он орудовал раздвижным гаечным ключом, Незахат-ханым, сидя на стуле, потягивала ракы и смотрела на него.
- Это мужская работа, сынок. Если бы я сама могла справиться, разве бы стала тебя беспокоить! – заговорила она. Потом сделала еще глоток. – Думаешь, это легко – быть женой капитана? 
Он обернулся. Глаза Незахат-ханым затуманились.
Еще глоток.
- Бывает, я его по полгода не вижу. Есть муж? Есть. А толку-то?
Ему стало жаль ее. Она была уже немолода, но вполне привлекательна и даже красива – и при этом одинока.
Чтобы как-то утешить ее, он сказал:
- Что поделаешь, на жизнь надо как-то зарабатывать. Должно быть, непросто так надолго уходить в море.
- Ах, милый мой, для него это не так. Он влюблен в море. Из наших окон, сам знаешь, моря не видно. Только из гостиной чуть-чуть, кусочек между домами, да и то в хорошую погоду, если дымки нет. Так вот он, чтобы получше рассмотреть, встает на стул. И при каждой возможности норовит улизнуть на берег. Смотрит там на рыбаков, чаек кормит.   
Интересный человек этот капитан. И не надоедает ему море за полгода в рейсе!
Он снова стал смотреть на кран: будет капать?
- В ногах правды нет. Сядь, посиди. Хочешь, я тебе ракы налью?
Он обернулся. Глаза у Незахат-ханым были по-прежнему влажные. Она сидела, закинув ногу на ногу; когда затянулась сигаретой, он заметил под задравшимся краем фланелевого платья, между ног, ее «персиковый сад».
Это выражение он слышал от отца еще в детстве, когда тот, болтая с приятелем на балконе, называл так женское потаенное место. О чем идет речь, он понял, хотя и был еще мал, но о чьем саде шла речь, не догадался. 
Он присел к столу. Теперь персиковый сад скрылся из виду, но воспоминание о нем осталось.
Что же это, Незахат-ханым развешивает на балконе трусики и лифчики просто для красоты, а сама их не носит?
А он все их помнил: розовые, черные, белые, в цветочек…
Из задумчивости его вывел голос соседки.
- Видишь, снова капнуло!
- Да, Незахат-ханым, вижу. Сейчас исправлю. Заменю прокладку, затяну потуже, больше капать не будет.
Покончив с заменой прокладки и повернувшись, он снова заметил персиковый сад.
- Спасибо! А теперь посиди, отдохни немного.
Он сел.
Интересно, какую за вечер рюмку пила Незахат-ханым? 
Разговор снова зашел о капитане дальнего плавания.
- Говорят, моряки бывают такими бабниками! В каждом порту по любимой.
Она не ответила, только вздохнула. В глазах снова показались слезы.
А он ведь не хотел ее обидеть – наоборот, думал рассмешить.
Продолжили пить. Незахат-ханым подвинула свой стул, села рядом и, подняв стакан, чтобы чокнуться, спела:
-  Моя доля нелегка, я влюбилась в моряка!
Он бросил взгляд на кран. Времени уже много прошло, не капает.
Затянув новую песню, Незахат-ханым обвила руку вокруг его шеи, и ее полная грудь, рвущаяся на волю из декольте, прислонилась к его плечу. Платье задралось еще выше.
Он был не очень устойчив к алкоголю. Сидеть прямо было уже тяжело, и он откинулся на спинку стула.
В какой-то момент он вспомнил про время и бросил взгляд на часы. Было уже поздно, завтра – матч; пора идти домой и укладываться спать. Но он не нашел в себе силы подняться на ноги.
Потом он обнаружил, что Незахат-ханым теребит ремень его брюк. Снова в голову полезли мысли о персиковом саде.
Он залпом сушил стакан ракы, который держал в руке.
Чуть позже он, кажется, снова перестал понимать, что происходит. Потом, разлепив глаза, увидел, что они с абсолютно голой Незахат-ханым лежат в обнимку на диванчике в углу кухни.
Незахат-ханым тоже приоткрыла глаза и сонно прошептала:
- Дорогой мой, ты лучше, чем твой отец…
Он вздрогнул и вскочил с дивана. Лицо горело от стыда. Схватил раздвижной ключ, бросил его в сумку с инструментами и побежал домой.
Мама давно уже спала. 
Отец дремал перед телевизором с кофейной чашкой в руке.
Он взял чашку и поставил ее на столик. Отец захрапел – видимо, дрема перешла в глубокий сон.
Тут ему вспомнились слова Незахат-ханым о том, что он лучше отца.
 
***

Проснувшись утром, он вскочил с постели, как ошпаренный. Проспал, не услышал будильника!
Швырнул вещи в сумку и бросился вон из дома. На улице поймал первое попавшееся такси.
К счастью, пробок не было. И все равно он едва не опоздал.
Главный судья, который уже начал беспокоиться, куда запропастился боковой, смерил его суровым взглядом.
Он быстро забежал в раздевалку, переоделся.
Выходя на поле, почувствовал, что на улице-то прохладно! И к лучшему. Может, это его взбодрит.
Он уже немного пришел в себя, но всё ещё как будто не до конца проснулся. 
События на поле развивались очень быстро, поспевать за ними было трудно. В особенности это касалось одного необычайно скоростного флангового игрока одной из команд, который постоянно выскакивал на передачи своих товарищей за спину защитникам. Чтобы угнаться за ним, нужно было нестись со всех ног, а сейчас, с недосыпу, это было практически невозможно.
Бегая туда-сюда вдоль боковой линии, он изо всех сил старался не терять концентрации и внимательно следить за игрой и за мячом. 
Ах, вот бы матч завершился без происшествий!
Начал накрапывать дождик. Он и не подозревал, что этому можно так обрадоваться.
С мокрых волос по щекам текли струйки воды.
Вдруг кто-то на трибуне заорал: «Офсайд!» - и он рефлекторно взметнул вверх флажок.
Главный судья не стал сомневаться в этом решении, свистнул.
Положение «вне игры» было зафиксировано на том самом быстроногом фланговом игроке. Тот остановился, взял в руки мяч, потом бросил его на поле, удивленно развел руками и посмотрел на него, бокового судью, словно говоря: «Ну и где же тут офсайд?»
Если бы он не поднял флажок, молодой игрок вышел бы один на один с вратарем. Забить в такой ситуации гол было бы даже легче, чем с пенальти. 
Рука с флажком дернулась вверх чисто рефлекторно. Или все-таки офсайд был на самом деле? 
Правило офсайда было для него самым неприятным в футболе. И самым трудным в судейской работе. Принять неверное решение ничего не стоит: пара сантиметров – и уже ошибка.
Футболист снова посмотрел на него и изобразил пальцами очки: как же ты, мол, мою позицию не разглядел?
Хорошо хоть главный судья этого не видел, а то пришлось бы наказать парня желтой карточкой, и он бы второй раз несправедливо пострадал.
Матч возобновился.
Болельщики на трибунах начали во все горло кричать: «Судья, очки надень!» А каждый раз, когда он оказывался перед их трибуной, они принимались скандировать вслед за своими заводилами: «Судья – пидорас!»
Ох уж эти безжалостные фанатские заводилы! 
И снова: «Судья – пидорас!» Настроение окончательно испортилось.
Хотелось повернуться к ним и заорать: «Зря вы это кричите! Если бы вы знали, что мне вчера сказала жена капитана, не надрывались бы так!» Но надо было держать себя в руках, и ему это удалось.
Молодой игрок снова зацепился за мяч, заброшенный за спину защите, обвел двух соперников и великолепным ударом сравнял счет. Болельщики немного повеселели. Но если бы в той ситуации, когда был зафиксирован офсайд, был бы забит гол, их команда могла бы и выиграть. 
Ближе к концу матча дождь полил уже вовсю.
Едва главный судья дал финальный свисток, все побежали в раздевалки.
В коридоре он столкнулся с тем молодым игроком и прочитал в его взгляде упрек.
Ничего не сказал, потупился и прошел мимо.