Приписанная Пушкину Гавриилиада. Глава 10

Оглавление и полный текст книги «Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада» – в одноимённой папке.


Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада»
Глава 10. Пушкинист Бартенев П.И.
 
 
     Жизни и деятельности Бартенева П.И. посвящена единственная монография: Зайцев А.Д. «Пётр Иванович Бартенев», изданная в 1989 году, в 2013 году переизданная (под названием «Пётр Иванович Бартенев и «Русский архив». Рукописные памятники Древней Руси») вместе с ещё несколькими статьями Зайцева А.Д. о Бартеневе П.И., а также с материалами разных авторов о жизни и деятельности самого Зайцева А.Д., скончавшегося в 1997 году.

     Монография Зайцева А.Д. – серьёзная, добротная работа историка-исследователя о редакторе знаменитого журнала «Русский архив», ставшего также одним из первых пушкинистов. Автором приводится большое количество выписок из официальных документов и переписки частных лиц с середины XIX века до начала XX. Читатели получают возможность составить достаточно полное представление о личности Бартенева П.И.
     Конечно же, как и любое описание исторического лица, данная работа не лишена стремления любые спорные вопросы описываемой личности объяснять исключительно в пользу героя повествования. Однако большая заслуга Зайцева А.Д. состоит в том, что он всегда даёт неискажённое фактическое содержание этих событий, и поэтому у читателей остаётся возможность выработать на их счёт собственное мнение.

     Жизнь Бартенева П.И. (1829-1912) небогата внешними событиями.
     В детстве с Бартеневым П.И. случилось несчастье: упав, он разбил ногу, оставшись на всю жизнь хромым, и уже не расставался с костылём. Женился он в 1859 году на Шпигоцкой Софье Даниловне (1843-1920). В семье Бартеневых выросли четыре сына и четыре дочери. С 1863 года Бартенев П.И. начал издавать журнал «Русский архив», чем и занимался до конца своей жизни.

     Выходец из дворянского, но очень бедного рода, Бартенев П.И., окончив историко-филологический факультет Московского университета, начал зарабатывать на жизнь частными уроками, подрабатывая редакторской деятельностью.    
     С 1854 по 1858 год он служил в Московском главном архиве министерства иностранных дел. Как пишет Зайцев А.Д., Бартенев П.И. «достигает в служебной иерархии ступеньки столоначальника», но никак не объясняет факта оставления им этой службы, а просто сообщает: «В начале 1858 года Бартенев оставляет службу в архиве». Разгадка этого непонятного на первый взгляд решения Бартенева П.И. находится в описании его последующей жизни. 
 
     В 1858 году Бартенев П.И. совершает поездку в Европу, во время которой встречается в Лондоне с Герценом А.И. и передаёт ему тайно вывезенный из России список «Записок Екатерины II», опубликованный в Лондоне в том же 1858 году. Публикация «Записок Екатерины II» получила большой резонанс, и российские власти пытались узнать: кто же передал в Лондон список. Бартенев П.И. до последних дней жизни отрицал свою причастность к этому действию. Тем не менее факт того, что именно он доставил Герцену А.И. «Записки Екатерины II», сегодня не подлежит ни малейшему сомнению (приложение № 10.1., стр. 54-57).

     В 1859 году Бартенев П.И. становится заведующим Чертковской библиотеки, самом крупном в мире собранием книг о России на русском языке, а в 1863 году – редактором «Русского архива», первого в России журнала, систематически публикующего документы, связанные с историей России.

     О рождении журнала «Русский архив» подробно рассказано Афанасьевым А.К.: 

     Прежде чем приступить к обзору рукописей журнала Бартенева из фонда Чертковых, необходимо напомнить, что знаменитая Чертковская библиотека получила своё название по фамилии её создателя и владельца – Александра Дмитриевича Черткова (1789-1858), участника Отечественной войны 1812 г., московского губернского предводителя дворянства, библиофила, историка, археолога, нумизмата, почётного члена ряда научных обществ, председателя Общества истории и древностей российских (ОИДР). К середине XIX в. Чертковская библиотека была самым крупным в мире собранием книг на русском языке о России. Сын основателя библиотеки, Григорий Александрович Чертков, унаследовал любовь к книгам и рукописям. Выполняя волю отца, он пристроил к своему особняку (на Мясницкой, 7) специальное помещение для библиотеки и в начале 1863 г. открыл её для всеобщего пользования. Она стала первой в истории Москвы бесплатной библиотекой. В конце 1871 г. Г.А.;Чертков принёс её в дар своему городу, вместе с собранием рукописей и нумизматической коллекцией (ок. 27 тыс. книг, свыше тысячи рукописей, ок. 600 монет и медалей). Специального здания для размещения такого сокровища у города не нашлось, и в 1873 г. Чертков согласился на предложение Московской городской думы передать собрание в собственность Императорского Российского Исторического музея. Таким образом, ещё за десять лет до окончания строительства музейного здания на Красной площади, Г.А.;Чертков стал первым крупным дарителем Исторического музея. Впоследствии в музее, вопреки воле дарителя, это собрание было разделено: книги поступили в библиотеку; древние рукописные и старопечатные книги – в Отдел рукописей; документы и рукописи XVIII-XIX вв., а также семейный архив – в ОПИ; портретная графика и другие изобразительные материалы – в ИЗО; монеты и медали – в Отдел нумизматики. В 1938 г. основная часть библиотечных книг была передана из ГИМ в Историческую библиотеку (ныне ГПИБ). В 1945 г. рукописи литературного характера перешли в Государственный литературный музей и ЦГЛА (с 1954 г. ЦГАЛИ СССР, ныне РГАЛИ). В настоящее время около тысячи рукописных и старопечатных книг из Чертковского собрания хранится в ОР ГИМ, а в семейном архивном фонде Чертковых в ОПИ ГИМ (Ф. 445) насчитывается 371 ед. хр. (53 194 листа).
     Такова история Чертковского собрания в самом сжатом виде. Здесь важно отметить, что судьба этой библиотеки в последний период её существования была тесно связана с судьбой
П.И.;Бартенева. В 1859 г. Г.;А.;Чертковым был образован штат сотрудников для сохранения и описания своего собрания: библиотекарь (заведующий библиотекой), два его помощника и два служителя. Библиотекарем стал П.И.;Бартенев, который к тому времени успел зарекомендовать себя как знающий историк и библиограф. Бартенев заведовал библиотекой в течение 15 лет, до 1873 г., и осуществил передачу её городу Москве. Во время работы в библиотеке, в феврале 1863 г., Бартенев начал издавать журнал «Русский архив», который впоследствии стал делом всей его жизни и обессмертил его имя. В одном из писем Бартенева владельцу библиотеки за 1866 г. говорится, что инициатором издания журнала «Русский архив» был Г.А.;Чертков. Однако надо заметить, что «Русский архив» первоначально был задуман в качестве библиографической газеты и что цель Черткова состояла в продолжении работы по описанию своего собрания и в распространении сведений о своём книжном и рукописном собраниях. Но с первых же номеров это издание выходило не в виде газеты, а в форме периодического сборника или журнала, имевшего несколько иное название: «Русский архив, посвящённый изучению нашего Отечества в XVIII и XIX столетиях. Издан при Чертковской библиотеке Петром Бартеневым». Затем до 1873 г. журнал выходил под более коротким названием: «Русский архив, издаваемый при Чертковской библиотеке». Первая же статья первого номера журнала «А.Д.;Чертков и его Библиотека», написанная Бартеневым, содержала очерк жизни создателя библиотеки, её общую предметную роспись, а также приглашение москвичам свободно посещать библиотеку. С самого начала «Русский архив» приобрёл характер публикаторского издания, в котором впервые увидели свет многие историко-литературные рукописи из Чертковского собрания. Владелец библиотеки не только предоставлял Бартеневу рукописи из своего собрания для публикации, но и содействовал выявлению и доставлению материалов для «Русского архива» из других источников. Одно из писем Бартенева к Черткову заканчивается следующими словами: «Успех некоторый Русского Архива неразрывно связан с библиотекою: следовательно, низкий поклон и глубокая благодарность владельцу библиотеки».
     Бартенев беспрепятственно публиковал рукописи из Чертковского собрания в своём журнале, однако это не означает, что «Русский архив» состоял только из них. По мере того, как журнал приобретал популярность, любители отечественной истории стали присылать в него для публикации хранившиеся у них рукописи, письма и документы. В то время не было принято возвращать их владельцам без особой о том просьбы, поэтому в редакторском портфеле «Русского архива» накопилось довольно большое количество рукописей, часть которых Бартенев передавал в подведомственную ему библиотеку. Туда же передавались и приобретённые издателем для публикации рукописи, копии писем и архивных документов. Таким образом, образовался своеобразный симбиоз: Чертковская библиотека служила источником для публикаций «Русского архива», а журнал, в свою очередь, активно пополнял этот источник. Впоследствии все эти рукописи получали инвентарный номер Чертковского собрания и в наше время уже невозможно определить, какие из них поступили в библиотеку из редакции журнала. Можно предположить, что их было немало.
(Афанасьев А.К. «Материалы редакции «Русского архива» в отделе письменных источников Государственного Исторического музея» // Зайцев А.Д. «Пётр Иванович Бартенев и «Русский архив». «Рукописные памятники Древней Руси», М., 2013 г., стр. 317-320)

     Таким образом, покинув государственную службу, Бартенев П.И., во-первых, вынес на всеобщее обозрение «Записки Екатерины II», законспирировав своё участие в этом деле самым тщательным образом, и во-вторых, «монетизировал» исключительную популярность «Русского архива» в первые годы его существования, когда его содержание бесплатно наполнялось материалами из «приватизированной» им Чертковской библиотеки.

     Здесь необходимо сделать небольшое отступление касательно «Записок «Екатерины II».
     Читая их, невозможно отрешиться от впечатления неожиданного знакомства с бездарной подделкой.
     Судите сами.
     Не подлежит никакому сомнению, что Екатерина II умела, как мало кто умел и умеет, просчитывать свои планы и предвидеть результаты их реализации. Также не подлежит никакому сомнению, что Екатерина II обрела в России своё новое Отечество, во благо которого она так славно потрудилась.
     Теперь вопрос: зачем Екатерине II оставлять наследство в виде глупеньких и пошленьких воспоминаний о светской суете и болтовне, «украшенных» личными альковными тайнами, однозначно заставляющими усомниться в «чистоте крови» её потомков в Доме Романовых, что, вне всякого сомнения, должно было явиться «миной замедленного действия», заложенной в историческую перспективу России?
     Ответ напрашивается сам собой: Екатерине II, даже если бы в действительности произошло всё то, о чём повествуют «Записки Екатерины II», оставлять своим потомкам такой документ нельзя было ни в коем случае.
     Вопрос: кто же автор «Записок Екатерины II»? – я не задаю, так как это уведёт далеко от цели настоящего очерка.
     Могу только добавить: революционеры всех времён и народов с радостью рядились в тоги «правдорубов», бредили лаврами Герострата и мнили себя миссионерами-строителями рая на земле для всех людей, будучи на самом деле нанятыми денежными мешками толпами чернорабочих по обустройству стройплощадки для возведения на ней царства мамоны.

     Симптоматично, что именно Бартенев П.И. стал одним из действующих лиц в деле публикации «Записок Екатерины II» и он же стал главным действующим лицом в приписывании Пушкину полежаевской «Гавриилиады».
     Объяснение этому находится в такой характерной черте личности Бартенева П.И., как скабрёзность, по поводу и без повода проявляемую им (там же, стр. 66-67, 115-116)    
     Именно эта страсть подвигала Бартенева П.И. принимать самое активное участие в мистификациях, связанных с сексуальными отношениями различных персонажей, и в первую очередь – Пушкина (приложения № 10.4., 10.5., 10.6).   

     Возвращаюсь к монографии Зайцева А.Д.
     Когда пришло время платить авторам за информацию для «Русского архива», во всю силу проявилась величайшая скаредность Бартенева П.И.
     Зайцев А.Д., не называя прямо эту черту его характера, тем не менее пишет: «Со временем существенное значение при отборе статей для публикации стал иметь для Бартенева вопрос об их стоимости» (там же, стр. 143), и: «Несколько слов об оплате работ, принятых «Русским архивом». За лист подготовленного к печати документа Бартенев платил 25 рублей, статьи – 50 рублей, столько же за лист воспоминаний. Плата эта была чрезвычайно низкой по тому времени; так, в «Русском обозрении» исторические статьи оплачивались в три раза дороже» (там же, стр. 168).

     При сопоставлении разных фактов из жизни Бартенева П.И., связанных с финансами, возникает множество вопросов.
     Так, например, на стр. 124 можно прочитать: «В 1863 году – первом году издания – журнал окупил все издержки. Однако ввиду незначительного в это самое первое время числа подписчиков Бартенев решил было прекратить издание».
     Как это понимать? Журнал на первом году издания вышел на самоокупаемость – чего же ещё желать от старта проекта? Небольшое число подписчиков? А почему оно должно было быть большим после всего одного года выпуска нового журнала? Здесь явно какая-то загадка, разгадку которой не захотел сообщить своим читателям автор.
     Дальше на той же странице читаем: «Но тут с предложением помощи к нему обратился коллекционер Николай Сергеевич Киселёв. С ним, «владельцем многих исторических рукописей, который обещается разделить половину труда и хлопот с типографией», Бартенев и решил издавать совместно «Русский архив». Киселёв был соредактором журнала в 1864–1865 годах. С 1866 года и до своей смерти в 1912 году Бартенев практически был единоличным редактором-издателем журнала и несколько первых трудных лет «с отъездом Киселёва в чужие края вынес Архив на своих плечах».

     Зайцев А.Д. почему-то в данном случае ничего не говорит о финансовой составляющей помощи Киселёва Н.С., а только о труде и хлопотах с его стороны. Но, судя по дальнейшему тексту, финансовая поддержка была вполне вероятна.
     Так, автор называет «трудными» для Бартенева П.И. годы после отъезда Киселёва в 1866 году «в чужие края» (там же, стр. 124).
     Но его же сведения о том, что в 1866 году Бартенев П.И.  переиздал первые выпуски «Русского архива» более широким тиражом (там же, стр. 126), а также промелькнувшие в книге ранее сведения о том, что в 1868 году Бартеневым П.И.  было куплено имение «Лысые Горы» в Саратовской губернии (там же, стр. 63), заставляют усомниться в действительной «трудности» этих лет.

     А ведь можно ещё вспомнить, что с 1870 по 1895 год Бартенев осуществил публикацию документальной серии из 40 томов под названием «Архив князя Воронцова» и получил за это 200 тыс. рублей (там же, стр. 63-64), и одновременно вспомнить о том, что «содержание семьи обходилось Бартеневу примерно в 3 тысячи рублей в год» (там же, стр. 63).

     И вопросы: на что были истрачены Бартеневым П.И. столь крупные по тем временам суммы денег? или они остались в семье? – повисают в воздухе.

     Я категорически не согласен с автором, когда он говорит о том, что «в конце XIX века журнал попал в материальную зависимость от правительства, что, конечно, не могло не повлиять на его содержание» (там же, стр. 127).
     На самом деле Бартенев П.И., желая минимизировать выход за пределы семьи денег в оплату за работу в журнале, организовал работу «Русского архива» по принципу «семейного подряда»:

     Архаичность организации издания журнала, «кустарничество», по словам современника, выражались, прежде всего, в том, что работу сотрудников редакции выполняли члены семьи Бартенева, его родственники и, от случая к случаю, некоторые корреспонденты журнала.
(стр. 163)

     Интересно прочитать у Зайцева А.Д. о результате работы такого «семейного подряда»:

     Опечатки, этот, как кажется, неизбежный спутник книгопечатания, были достаточно часты в «Русском архиве», вызывая даже разговоры по этому поводу в самых «высших сферах». Так, П.А. Вяземский писал 20 декабря 1868 года Бартеневу: «Не скрою от вас, что вообще жалуются на частые опечатки «Архива». Даже намедни в Государственном Совете речь шла о том».
(стр. 156)

     Кроме того, отказы Бартенева П.И. платить внештатным сотрудникам по рыночным расценкам естественным образом привели к падению содержательного уровня публикуемой информации, что, в свою очередь, привело к значительному снижению читательского интереса к «Русскому архиву» и серьёзному сокращению спроса на него.

     Не желая ничего менять в установленном им порядке работы, Бартенев П.И. пошёл по пути получения дотаций от правительства благодаря своим связям, наработанным за годы редакторской работы. Вот как пишет об этом Зайцев А.Д.:

    «К концу века общественные взгляды Бартенева получают законченную монархическую окраску, приобретённую не без влияния всё более тесного общения с «сильными мира сего»,
в том числе с Александром III (на приёмах и заседаниях Русского исторического общества), давшим Бартеневу чин действительного статского советника и «высочайше сообщавшим» для публикации в «Русском архиве» некоторые исторические документы. Заслуги Бартенева как государственного «летописца» были в своеобразной форме признаны в 1883 году, когда чиновник особых поручений при министре двора И.П.;Ваганов сообщал Бартеневу: «Вы допущены как летописец, оказавший значительные услуги по разработке отечественной истории, быть свидетелем торжеств священного коронования их величеств». В 1897 году и германский император «пожаловал» Бартеневу за его издательскую деятельность бриллиантовую булавку» (там же, стр. 71).

     Финал финансовой деятельности Бартенева П.И. выражен Зайцевым А.Д. следующим образом: «…можно с уверенностью назвать и третий период в истории журнала: с конца 1880-х годов и до прекращения издания журнала в середине 1917 года. Этот период характеризуется значительным падением числа подписчиков и – одновременно – ростом сумм субсидий, предоставляемых «Русскому архиву». Отражением этих процессов явилось общее снижение ценности публикуемых материалов» (там же, стр. 127-128), а также: «Исторический журнал «Русский архив» (1863–1917 гг.), основанный и издаваемый до 1912 г. Петром Ивановичем Бартеневым и существовавший с конца XIX в., в значительной мере благодаря правительственным субсидиям…» (там же, стр. 186).

     На мой взгляд, к такому финалу Бартенев П.И. пришёл совершенно сознательно, прикрывая свою непроходимую скаредность эксплуатацией мастерски созданного им собственного образа фанатичного собирателя и бережного хранителя свидетельств прошлого России.   

     Зайцев А.Д. и в своей монографии о Бартеневе П.И. (там же, стр. 160-162) и в предшествующих этой монографии статьях (там же, стр. 193, 196-201) достаточно подробно говорит о бывшей обычной для Бартенева П.И. практике редакторской правки документов перед их публикацией на страницах «Русского архива». Автор пытается убедить читателей в том, что, в этом, как он говорит, «нет большой беды».
     Не согласен категорически. Документ не может считаться достоверным после того, как его отредактировал кто-либо в соответствии со своими теми или иными личными пристрастиями: производная от первоисточника – уже не есть первоисточник. А таких фактов в редакторской деятельности Бартенева П.И. и его доверенных лиц на указанных страницах приводится предостаточно.         

     И ещё в одном я с Зайцевым А.Д. не согласен. Он пишет: «характерное для Бартенева уважительное отношение к источникам, к их поиску и характеристике, а также (что было не совсем обычно для современной ему науки) запись устных высказываний и введение их в качестве полноценных исторических источников в ткань исследования наравне с другими, традиционными источниками: «По словам Гоголя, которые удалось узнать мне частным образом...» (там же, стр. 103).
     Неужели автор не догадывался, что он, вслед за Бартеневым П.И., пытается информацию, называемую в обиходе «полученной по испорченному телефону», легализовать в качестве первоисточника? Смешно, да и только.
     Но в своих статьях и заметках Бартенев П.И. часто «слова, записанных со слов» приводит в виде «дословного текста». В полной мере это относится и к бартеневской пушкинистике.

     Нередко можно прочитать, что Бартенев П.И. – первый пушкинист. Это не так. Правильно расставил акценты Афиани В.Ю.:
 
     «Этим начал заниматься Анненков, автор первой биографии Пушкина, он был старше Бартенева на шестнадцать лет. Но такую организованную работу по выявлению пушкинознатцев и по приложению усилий, чтобы добиться от них воспоминаний, даже от тех, которые знали совсем мелкие детали, не отразившиеся в творчестве Пушкина, не сыгравшие большой роли в развитии общественного сознания или поэтической и литературной мысли, но значимые для понимания Пушкина, проводил именно Бартенев».
(Афиани В.Ю. «К читателям» // Зайцев А.Д. «Пётр Иванович Бартенев и «Русский архив». «Рукописные памятники Древней Руси», М., 2013 г., стр. 7)

     С тем, что Бартенев П.И. набрал богатую коллекцию воспоминаний о Пушкине, спорить бессмысленно, но следует понять, что зачастую Бартенев П.И. «тонул» в собираемых им «совсем мелких деталях», даже не пытаясь их как-то систематизировать. По сути дела, он и остался не больше, чем «собирателем анекдотов» о Пушкине, причём зачастую анекдотов весьма сомнительного достоинства.
     Поэтому неудивительно, что он не озаботился собрать воедино все записанные им воспоминания о Пушкине, не говоря уж о том, чтобы издать их. Сделано это было впервые только Цявловским М.А. в 1925 году.
     Странно это выглядит для человека, не упускающего случая продекларировать свою любовь к Пушкину – не так ли?
     Вполне возможно предположить, что Бартенев П.И. так и не смог, а, скорее всего, и не хотел определять своё собственное конкретное отношение к Пушкину, будучи по натуре своей не исследователем, а конъюнктурщиком, о чём красноречиво свидетельствуют его многочисленные мистификации о Пушкине.

     Здесь к месту вспомнить публично высказанные Бартеневым П.И. две диаметрально-противоположные точки зрения на судьбу писем Натальи Николаевны к Пушкину:

     Точность и авторитетность свидетельств Петра Ивановича Бартенева о Пушкине достаточно высоки, это неоднократно признавалось крупнейшими отечественными пушкинистами. Тем большее недоумение вызывают два принадлежащих Бартеневу взаимоисключающих утверждения, имеющих отношение к одной из самых загадочных страниц в истории поиска пушкинских материалов. Речь идет о продолжающихся уже почти девяносто лет спорах о судьбе писем Натальи Николаевны А.С.;Пушкину, писем, до сих пор не обнаруженных. Существует несколько версий, и практически ни одна из них не обходит без внимания сказанного по этому поводу Бартеневым. А сказанное им, увы, противоречиво. Так, если в 1902 году он утверждал, что «писем Натальи Николаевны мужу не сохранилось, как говорил мне недавно старший сын их», и тем самым как будто бы выносил окончательный приговор надежде обнаружить эти важнейшие документы, то через десять лет печатно заявил, что если эти письма «и появятся в свет, то лишь в очень далёком будущем», т.е. не закрывал вопрос и оставлял надежду на «очень далёкое будущее». Может быть, и ещё не время появиться этим письмам?
(там же, стр. 121)

     Начало пушкиноведческой деятельности Бартенева П.И. было ознаменовано крайне неприятной историей с Анненковым П.В., испортившей личные отношения Бартенева П.И. со многими видными людьми того времени, в том числе с Катковым М.Н. и Грановским Т.Н., и на всю жизнь оставившей у Бартенева П.И., более всех виноватого в этом скандале, неприязненное чувство к Анненкову П.В. (стр. 109-111), что свидетельствует о склонности Бартенева П.И. к действиям за пределами общепринятых норм поведения.

     Бартеневу П.И. трудно скрывать скверность своего характера: это ярко проявляется в его уничижительной характеристике сына Пушкина, Пушкина А.А. (стр. 112-113), но за него вступается Зайцев А.Д., называя слова Бартенева П.И. ироническими.

     Нельзя не удивляться поистине безобразному отношению Бартенева П.И. к рукописям Пушкина. Вот всего один эпизод из воспоминаний Садовского Б.А.:

     Старик захромал к шифоньерке, достал автограф Пушкина (вариант к «Русалке»), отрезал огромными ножницами последние два с половиной стиха и подарил мне.
     – Вот вам за вашу прекрасную прозу.
(там же, стр. 75)

     А вот интерпретация Зайцевым А.Д. подобных действий Бартенева П.И.:

     Нельзя умолчать и об одном широко известном обстоятельстве, связанном с именем Бартенева. Речь идет об обвинении Петра Ивановича в том, что он разрезал рукописи Пушкина, оделяя автографами поэта своих многочисленных знакомых. Да, с сожалением следует признать, что такие случаи имели место. Что можно сказать по этому поводу? Вероятно, лишь то, что даже это временами проявлявшееся в Бартеневе «варварство» свидетельствует об огромном влиянии образа поэта на Бартенева, когда автографы Пушкина превращались для историка в своего рода святые дары, причаститься которых удостаивались избранные. Не случайно в 1908 году Бартенев писал В.Я.;Брюсову: «Некогда отдал я вам автограф Пушкина. Не будете ли добры отрезать от этого листка хоть две строки: мне очень нужно. Это будет то же, как производится отъятие святых мощей». Не более не менее – «святых мощей» (там же, стр. 121-122).

     Странная, однако, метода у Зайцева А.Д.: ёрничество объяснять ёрничеством!
     Однако, надо быть благодарным автору за честное фактическое изложение событий жизни Бартенева П.И. – это дорогого стоит.

     Так, например, Зайцев А.Д. пишет о выступлении Бартенева в Пушкинских торжествах 1880 года:

     8 июня в Обществе любителей российской словесности после выступлений Ф.М.;Достоевского, А.Н.;Плещеева, И.С.;Аксакова, П.В.;Анненкова и Н.В.;Калачова выступил Бартенев и, по свидетельству современницы, «говорил об отношении Пушкина к императору Николаю Павловичу», «говорил мало, очень приятным голосом...» (там же, стр. 119).

     Если «в сухом остатке» от выступления: «говорил мало, очень приятным голосом...» – то, конечно же, речь идёт о выступлении совершенно невнятном, практически ни о чём.

     Зайцев А.Д. следующим образом рассказывает о состоявшейся в 1903 году публикации в «Русском архиве» статьи Брюсова В.Я. «Пушкин. Рана его совести» о «Гавриилиаде», приписанной Пушкину:

     Участие Брюсова в журнале должно было привести к некоторым изменениям в его содержании, что и было замечено знакомыми Бартенева. В этом отношении характерна история публикации в «Русском архиве» статьи Брюсова о «Гаврилиаде» Пушкина. Судя по дневниковой записи Брюсова в августе 1902 года, сюжет статьи был подсказан Бартеневым. 4 июня 1903 года Брюсов, интересуясь судьбой рукописи, спрашивает Бартенева: «Что моя статья о «Гаврилиаде»?» Колебания Бартенева, считавшего, как и Брюсов, авторство Пушкина несомненным, были вызваны предчувствием критических отзывов со стороны своих многолетних подписчиков и знакомых, не разделявших эту точку зрения, а также возможностью цензурных осложнений. В этой работе Брюсов собрал воедино все свидетельства о том, что автор «Гаврилиады» – Пушкин. Помимо, так сказать, внешних аргументов, писал Брюсов, «есть гораздо более важные доказательства того же, внутренние. «Гаврилиада» написана пушкинским стилем и пушкинским стихом, со всем его блеском и чарами». Объясняя свои опасения и сделанные при подготовке к публикации реверансы, Бартенев писал 7 июня 1903 года автору: «Не взыщите на заглавие: необходимо для цензуры... Я нарочно окружил статью святостью. Граф Шереметев и мои племянники на меня рассердятся; ну и бог с ними!» Статья была опубликована в седьмом номере «Русского архива» за 1903 год под компромиссным названием: «Пушкин. Рана его совести». Она была расположена в номере между «Путевыми записками епископа Никодима» и публикацией «А.С.;Хомяков о преподобном Серафиме Саровском» (там же, стр. 165).

    и ещё:

     …публикация в «Русском архиве» статьи В.Я.;Брюсова о «Гаврилиаде» А.С.;Пушкина. Статья эта, очевидно, была давно готова для печати, и, судя по дневниковой записи В.;Я.;Брюсова в августе 1901 г., сюжет её был подсказан (точнее, дан фактический материал) П.И.;Бартеневым» (там же, стр. 189).

     Сразу бросается в глаза несоответствие: в первом случае говорится о записи в дневнике Брюсова за август 1902 года, во втором – за август 1901 года. Проверил по первоисточнику.
     Запись из дневника Брюсова В.Я. за август 1901 года дословно:
     «История с «Гаврилиадой». Пушкину грозила Сибирь. Он свалил вину авторства на кн. Горчакова, а Николаю I написал частное письмо, где все чистосердечно объяснил. Николай взял его под свое покровительство» (Валерий Брюсов «Дневники 1891-1910». Издание М. и С. Сабашниковых, М., 1927 г., стр. 105), а в записи за август 1902 года нет ни слова ни о «Гавриилиаде», ни о Пушкине, ни о Бартеневе.

     Я согласен с заявлением Зайцева А.Д. о том, что Бартенев П.И. дал сюжет и фактический материал Брюсову В.Я. для написания им статьи о «Гавриилиаде», тем более что есть заявления и самого Брюсова В.Я. о том, что до встречи с Бартеневым П.И. он не занимался исследованием творчества Пушкина (об этом подробный разговор будет дальше). 
     При этом хочу обратить внимание читателей на следующую интригу: Бартенев П.И. владеет материалом по теме «Гавриилиады», который желает увидеть опубликованным, но не хочет публиковать его под своим именем, и уговаривает сделать это Брюсова В.Я., прельщая того возможностью громко заявить о себе в пушкиноведении.

     В этом вся суть Бартенева П.И. – искусно подстраиваясь под требования государственной власти, пользоваться всеми возможными способами кормления за её счёт, но одновременно исподтишка гадить ей, желая видеть в этом доказательства собственного подлинного свободомыслия.
      Такая форма взаимоотношения с государственной властью вполне вписывается в стандарт любви к Родине, отчеканенный Бартеневым П.И. по возвращении из поездки по Европе в письме к Плетнёву П.А. от 2 января 1859: «Если хочешь любить Россию разумно, то это возможно только в прошедшем, как делают многие друзья мои, или в будущем, как Герцен» (там же, стр. 59).
    
     Вот как, оказывается, можно, прикрываясь словами о любви, презирать и ненавидеть родное Отечество: люблю его, потому как нелюбовь к нему афишировать не принято, но люблю некое прошлое в его истории, и какое-то нарисованное заграничными «мозгоправами» будущее, а настоящее Отечество – это просто сборище воров и мошенников, интриганов и дураков; разве можно его любить?

     Бартенев П.И. был одним из первых журналистов и издателей, представляющихся патриотами России, но на самом деле являющихся выкроенными по западным лекалам двурушниками «с фигой в кармане», в первую очередь радеющих о наполнении собственного кошелька. Впоследствии эта порода лжепатриотов неимоверно расплодилась, и не только в журналистике и издательском деле, но и в образовании, в просвещении, в искусстве, и далее везде…


     Очерк о Бартеневе П.И. получился у меня в виде полемики с книгой Зайцева А.Д., что, на мой взгляд, пошло на пользу дела, тем более что читатели при желании могут стать арбитрами этой полемики – обширные выписки из указанной книги приведены в приложении № 10.1.

     В приложениях № 10.2., 10.3., 10.4., 10.5. я постарался максимально охватить имеющуюся палитру оценок жизни и деятельности Бартенева П.И. другими литературоведами и исследователями жизни и творчества Пушкина.
     На мой взгляд, они ничуть не противоречат высказанному выше моему мнению о Бартеневе П.И., но существенно «раскрашивают» обозначившийся силуэт его личности. 


     В приложении № 10.2. даны выписки из работы Якушкина В.Е. «Рукописи Пушкина» в части описания отношения Бартенева П.И. к рукописям Пушкина.

 
     В приложении № 10.3. – выписки из 5 работ Брюсова В.Я., сделавшего себе имя пушкиниста с нелёгкой руки Бартенева П.И. – в части, касающейся характеристик Бартенева П.И.
     В этом приложении обращаю внимание на выписки из работы: Брюсов В.Я. «Обломок старых поколений Пётр Иванович Бартенев» («Русская мысль», 1912, декабрь, отд. II., стр. 108-118):

     В его памяти хранился неистощимый запас сведений об интимной жизни всех выдающихся людей двух последних веков; он знал семейные тайны нескольких поколений, – и это знание пополнял каким-то особым даром угадывания, исторической интуиции. Иногда, слушая рассказы Бартенева о каком-нибудь событии, которое, как кажется, не могло быть известно никому, кроме того единственного лица, с которым оно произошло, можно было подумать, что это – фантазия, произвольный домысл или даже клевета... Но, нет, то было именно способностью по одному штриху воссоздавать полно и в образах целую картину.
     Сам Бартенев рассказывал, что однажды, в пору, когда он усиленно занимался эпохой Екатерины Великой, ему приснилась сама императрица. Екатерина подошла к нему и, грозя пальцем, спросила: «И откуда ты это мог узнать?» Бартенев (во сне) ответил: «Как же, матушка, а записочку ты изволила написать, не забыла?» Так именно, по одной сохранившейся записочке, он угадывал целое событие, во всех его подробностях. Ему достаточно было одного сухого документа, чтобы ясно представить всю сцену, и не раз случалось, что позднейшие открытая оправдывали его «угадывание». То была именно «интуиция историка», особенное историческое творчество, которым широко пользовались историки древности, которое мы ещё находим у историков XVIII века и у первых историков великой революции, но от которой совершенно отказались историки современные, не позволяющие себе (за что, впрочем, я отнюдь их не виню) высказать ни одного суждения, не подкрепив его ссылкой на определённый документ.
(стр. 112-113)

     Самостоятельный во всём, Бартенев любил и свои мнения высказывать прямо, решительно. Он даже любил «огорошить» своего собеседника каким-нибудь резким суждением, сказать, например, почитателю Белинского, что Белинский был «дурак», или, наоборот, стороннику «твёрдой власти» – что-нибудь очень сильное об одном из её хранителей... Но при всём этом было в Бартеневе определённое лукавство, – лучше сказать, ему хотелось, чтобы оно в нём было. Сам себя он, вероятно, считал очень хитрым, умеющим обманывать людей, но большею частью эти хитрости были крайне наивны. Удачнее всего удавалось старику прикидываться простоватым, потому что это чем-то отвечало его душе. Он мог говорить вещи крайне наивные с таким невинным лицом, что неопытный собеседник обманывался и в самом деле готовь был думать, что «составитель «Русского архива» так прост. Особенно любил Бартенев прикидываться простым, когда дело заходило о вопросах денежных...
     Когда будут говорить о Бартеневе, некоторые, вероятно, решатся сказать, что он был корыстолюбив и скуповат... Действительно, кое-что могло подать повод к такому нареканию. Во всех мелочах обихода Бартенев был именно скуп, не любил раскрывать кошелька. У извозчиков он, когда еще выезжал, выторговывал пятачки. В редакции «Архива», ради экономии, писали не на «покупной» бумаге, а на оборотной стороне корректур. Сотрудникам своего журнала Бартенев предпочитал не платить ничего, и, вероятно, «Русский архив» единственное издание, которое ухитрилось в XX веке платить такие гонорары, как 5 руб., выданные одному сотруднику за статью в печатный лист, и даже 1 руб., выданный другому тоже за статью в несколько страниц...
(стр. 114-115)

     Как издатель, Бартенев принадлежал, бесспорно, не к нашей эпохе. Современные методы исследования и издания документов были ему чужды. Он почитал себя вправе не только сокращать, но порою даже подновлять печатаемый текст. Излишняя заботливость о точности, казалась ему «крохоборством». Он подсмеивался над современными издателями былин, старающимися сохранить каждый вариант стиха. «Пьяная баба рыгнула, – вот им и вариант», – говорил он. Однажды, печатая, при некотором моём участии, новое издание стихов Тютчева, Бартенев решительно убеждал меня исправить один стих, представлявшийся ему неудачным. «Издатель должен быть другом автора», – говорил он в своё оправдание. – «Всё это – вздор», – говорил он в другом случае, зачёркивая весь конец одни мемуаров.
(стр. 116-117)


     В приложении № 10.4. – выписки из работ Майкова Л.Н., Модзалевского Б.Л., Цявловского М.А. и Цявловской Т.Г., Томашевского Б.В., Левкович Я.Л., Измайлова Н.В., Ободовской И.М. и Дементьева М.А., Берёзкиной С.В., Трубецкого Б.А., Гордина А.М.

     В этом приложении обращаю внимание читателей на выписку из работы: Майков Л.Н. «Пушкин в изображении М.А. Корфа» // «Русская старина», 1899 год, сентябрь, стр. 522-523:

     <…> В воспоминаниях 1852 года М.А.  Корф усердно проводит убеждение, что в Пушкине следует строго различать поэта и человека: как высок он был в своём творчестве, так в качестве простого смертного «представлял тип самого грязного разврата». Те же прекрасные выражения М.А. Корф повторяет и в примечаниях 1854 года, причём называет жизнь Пушкина двоякою (см. с сборнике Я.К. Грота стр. 248 и 251). Прочитав эти строки ещё в рукописи, князь П.А. Вяземский справедливо заметил: «Как то обыкновенно бывает со всеми: здесь нет двоякости, исключительно или особенно Пушкину принадлежащей»*. Но биографам поэта мысль М.А. Корфа, очень обыкновенная и даже пошлая, показалась почему-то особенно поразительною, и они стали повторять её на все лады: П.В. Анненков положил её в основу своей книги: «Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху» (С.-Петербург. 1874), П.И. Бартенев не раз твердил её в своих комментариях и заметках к разным документам о Пушкине, которые печатались в Русском Архиве, и даже Вл. С. Соловьёв, в своей брошюре «Судьба Пушкина» (С.-Пб., 1898), не побрезгал указать на азбучную истину, возвещённую М.А. Корфом
     * Собрание сочинений князя Павла П. Вяземского. С.-Петербург. 1893. Стр. 489.

     а также на выписки из книги: Цявловский М.А., Цявловская Т.Г. «Вокруг Пушкина. Дневники, статьи 1928-1965». «Новое литературное обозрение», М., 2000 г.:

     Не знаю, был ли он последним мастером анекдота, но что в покойном Петре Ивановиче [Бартеневе – С.Б.] мы имеем одного из самых крупных знатоков и собирателей русского исторического анекдота – это бесспорно. Теперь, когда я познакомился, можно сказать, полностью со всеми его писаниями, не только опубликованными, но и неопубликованными (об этом речь ниже), я могу сказать, что Бартенев дальше анекдота не шёл.
(стр. 52)

     Был у меня на днях Мих. Павл. Алексеев из Одессы, приехавший на несколько дней в Москву продавать чохом весь завод пушкинского сборника, изданного главным образом его стараниями в Одессе. Рассказывал он о своей работе «П.<ушкин> и Е.К. Воронцова». В результате его разысканий выходит, что никакого серьёзного романа у них не было и что легенду об этом пустил Бартенев. В архивах Одессы Алексеев нашёл ряд дат по хронологии пребывания (дни приезда и отъезда) Воронцовых в Одессе, колеблющих аттрибуцию Воронцовой стихотворений Пушкина. Работу Алексеева я хочу печатать во 2-м томе «Пушкинского Ежегодника», если таковой будет. До сих пор Витязев, кажется, не сдал в набор первого тома!
(стр. 70)

     и выписку из книги: Томашевский Б.В. «Пушкин. Работы разных лет». «Книга», М., 1990 г.:

     Легенда о жизни Поэта (с большой буквы – героя лирики) не умирает со смертью автора. Вокруг его имени нарастает своего рода «фольклор» в форме подозрительных «мемуаров» маститых старцев. Легенда ширится и растет, достигая, наконец, своего полного развития и затем, как всякая устная словесность, никнет и хиреет. Но современные исследователи часто в изысканиях своих обнаруживают такие полулегендарные сказания. Я не хочу оспаривать популярной ныне версии о любви Пушкина к Марии Раевской-Волконской, но отмечу, что корни её мы находим в 40—50-х годах, когда она была достоянием устных преданий, и у Бартенева, и у Анненкова (у последнего весьма осторожно) мы находим ясные следы этой версии. Именно такие собиратели устной традиции, как Бартенев, и были фокусами этой творимой легенды о поэте, где реальные факты переплетаются с фактами муссированными, со сплетнями – формой великосветской устной словесности – и анекдотами, часто случайно приурочиваемыми к тому или иному лицу.
(стр. 47)

     и ещё выписку из работы: Измайлов Н.В. «Текстология» // «Пушкин. Итоги и проблемы изучения», «Наука», М.-Л., 1966 г., стр. 563:

     Основной фонд рукописей Пушкина, как уже было сказано, после завершения работы Анненкова оставался в течение 25 лет закрытым и недоступным для исследователей и редакторов его сочинений. Только в 1880 году, после открытия московского памятника, подчиняясь настойчивым уговорам П.И. Бартенева и др., старший сын поэта А.А. Пушкин передал почти все рукописи своего отца, за исключением Дневника 1833-1835 годов, материалов для истории Петра I и некоторых других, в Московский Публичный и Румянцовский музеи (теперь Гос. Библиотека СССР им. В. И. Ленина); передал, однако, на условии, что доступ к ним будет предоставлен сначала единственно и исключительно П.И. Бартеневу и лишь после окончания его занятий станет свободным.
     П.И. Бартенев работал над рукописями в 1880-1882 годах. Но если Анненков в своё время рассматривал рукописи систематически и последовательно (насколько это было тогда возможно) и правильно понимал значение общего исследования целого фонда, целых тетрадей одной за другой для изучения истории творчества поэта опять-таки в её целом, Бартенев подходил к своей задаче совершенно иначе. Принцип единства и цельности исследования был надолго утрачен, и публикации издателя «Русского архива» служат ярким тому доказательством: П.И. Бартенев старался извлечь из огромного богатства черновых тетрадей то, что было новым, неизвестным, притом то, что бросалось в глаза, что было наиболее легко читаемо и что он умел прочесть. Эти немногие разобранные и прочитанные им тексты (например, отрывки черновых «Медного всадника» и так называемого «Езерского») он публиковал в виде крайне примитивных, отрывочных сводок, иногда небезынтересных для читателя, но научное значение которых было уже тогда совершенно ничтожно.


     В приложении № 10.5 – выписки из работ Суворина А.С., Соколова В.Д., Филина М.Д., Скрынникова Р.Г., Стеценко Е.Г., Удовик В.А.
 
     В этом приложении обращаю внимание читателей на выписки из книги: Стеценко Е.Г. «Просчёт барона Геккерна: анализ известных фактов, связанных с гибелью А.С. Пушкина». «Советская Кубань», Краснодар, 2011 г.:

     В 1856 году Россию покидает Николай Огарёв, он стремится в Англию, туда, где его приятель Александр Герцен на деньги английского правительства организовал так называемую русскую оппозиционную типографию и стал издавать с 1851 года свой «Колокол». Сразу же с приездом в Англию Н. Огарёва Герцен печатает пушкинское «Вольность» и «Деревню», и «Гавриидиаду» под авторством великого поэта. Но биографам известно, что к Огарёву пушкинское стихи попали через П.И. Бартенева – одного из первых биографов Пушкина.
(стр. 377)

     Дело в том, что П.И. Бартенев в течение полувека издавал журнал «Русский архив», где постоянно печатались материалы по истории России явно не на достойном уровне. Бартенев постоянно поддерживал связь с Герценом и Огарёвым, и многое из клеветнических статей «Колокола» имеет авторство Бартенева, за что он постоянно осуждался российской общественностью.
(стр. 468)

     а также на слова Скрынникова Р.Г. в сноске***: «П.И. Бартенев допускал несколько вольные пересказы ранее записанных известий».


     В приложении № 10.6. представлены некоторые из мистификаций пушкиниста Бартенева П.И., на основе которых была создана и сегодня процветает вульгарная пушкинистика, адептами которой являются «пушкиноведы» как неумные и незадачливые, так и русофобски настроенные, но тщательно скрывающие свою суть – не иначе, как бесчисленные реинкарнации Бартенева П.И.


     После всего сказанного, я надеюсь, что к публикациям Бартенева П.И. мои читатели станут относиться с особым вниманием.
     Если говорить прямо, то очень немногие слова Бартенева П.И. достойны доверия. При этом главная трудность состоит в том, чтобы отыскать их, правдивые слова, в ворохе всей сообщённой Бартеневым П.И. информации, так как эти поиски требуют длительной подготовки по изучению и многократному сравнительному анализу разных документальных источников, сопряжённых с рассказами Бартенева П.И.
     А просто так, для некоего разнообразия взять и почитать сочинения Бартенева П.И. о Пушкине крайне вредно: это значит – посеять в своей душе великую смуту относительно реального образа Пушкина.


     Прав был граф Шереметев С.Д., оставив в своём дневнике в середине мая 1903 года следующую краткую, но необычайно ёмкую характеристику Бартенева П.И. (приложение № 10.5):

     «Приезжал затем и Бартенев, постаревший, несколько умягчённый, но только поверхностно. Прожил три дня и вёл разговоры всё прежние, и неприглядное всплывало то и дело. С ним говорить трудно, а разговаривать совсем нельзя! Либо нужно его слушать, либо он задаёт практически для себя вопросы – но разговора нет, потому что его немногое интересует при ограниченности кругозора, всё более и более сжимающегося… Ни один сюжет разговора держаться не может, он, случайно или нет, то и дело перескакивает с одного на другое и не держится – словно избегая рассуждений по существу. Люди неопытные на это попадаются – потому что постоянно следить за этими перескоками невозможно, да и крайне утомительно и бесплодно. Это своего рода фортель и уловка – когда он затрудняется в ответе, он и прибегает к такому приёму… Я не раз делал с ним опыты, рассказывая для него, быть может, и новое. Он говорит: «В первый раз слышу!» Когда я повторял ему то же на след<ующий> год – получал тот же ответ; в третий – тот же. Это тогда, как сообщено ему не подходит и он в нём не нуждается. В общем, с ним тяжело и тяжелее прежнего. Грязные анекдоты, обличие сатира, бестактность, невозвышенность стремлений и чувств – всё те же, но сравнительно, конечно, тише. Годы немалые, а энергии ещё много, и в этом нельзя не отдать ему справедливости. Только после него всё им изданное придётся пересматривать, проверять и <…>* вместе в надлежащем виде всё того заслуживающее».