Радоница

Поймал себя на мысли, что лет тридцать не был в Родительский день на кладбище. В моем украинском детстве у нас кладбище через дорогу было, и Радоницу местные ребятишки воспринимали как гигантский карнавал на могилах, во время которого вполне легально можно было набить конфетами карманы, слипающимися на жаре в однородную массу. Кладбище было старым, густо заросшим кустарниками и деревьями, и малообитаемым, но в Родительский день туда съезжался весь город. На аллеях, словно грибы из-под земли, появлялись аккуратные маленькие старушонки в белых платочках, а мы бродили среди могил, изучая его географию: еврейская часть, цыганская, ну и наши. В остальное же время года старались кладбища избегать. Хотя кратчайший путь до остановки пролегал именно через него, сердце ёкало так, что всякий раз приходилось ускорять шаг в такт его биению, а под конец все-равно срывались в бег, и неслись через погост что было духу.

Приехав в Иркутск поступать в университет, я естественно влился в практику ежегодного посещения могил родственников на ново-ленинском кладбище, где впервые стал осваивать традицию поминальной тризны с водкой и закусками, и это было каким-то новым для меня опытом причастия к родовым корням, без которых я чувствовал бы себя куда более одиноким, но вряд ли несчастным, потому что когда наследственные споры всех перессорили, я несколько лет благополучно обходился без этого ритуала, и лишь однажды решил освежить свои впечатления, подъехав на маршрутном автобусе прямо к оградкам. В тот день практически весь городской транспорт обслуживал паломников на семейные погосты.

Этот мощный поток людей и машин к местам скорби, был настолько беспрецедентен по своему размаху и красноречив, что развеивал любые сомнения в его феноменальности.  Именно в нем и заключались пресловутая русская ментальность и народный дух, в котором я себя не узнавал. Не знаю, как сейчас: рискнуть пройтись по тем дорожкам, памятуя о том, что любопытство сгубило кошку, мне духу не хватает.