7. Нея. Связи

Автор:   Нея



           Началось все с того, что одним ранним весенним утром я проснулась и почувствовала - у меня набухли почки. В пояснице ломило, распирало и свербело. Так происходит каждой весной - отголоски давнишней истории – меня избили подружки-соперницы в пионерском лагере, когда я впервые влюбилась. Признаться, я очень влюбчивая. Очень. Как в сказках говорится, чуть какой воевода в хоромы зайдет, или какой чужестранец к воротам подъедет – я уже на него глаз положила. Измучился со мной муж мой.

           Ну так вот, про то самое утро, когда всё началось. Я сразу по набухшим почкам поняла – это весна! Зияющая пустота внутри заполнялась медовым ароматом цветущей черемухи, обволакивалась лучами солнца и уносилась далеко ввысь, туда, где в верхушках сосен играл озорной ветер.

           Муж лежал на боку. Большая рука казалась тёмной на белом, расположилась спокойно, не чуя беды. Эта рука не ведала никаких перемен. Ко всему прочему, и опять некстати, муж казался очень красивым.

— Прости, — сказала я глухо, будто в горле застряли слезы, — Я ухожу. Я уезжаю. Ты замечательный, добрейшей души человек. Я верю, ты встретишь кого-то, кто смог бы заботиться о тебе и, главное, стать для тебя любимым… Прощай. 

Муж - Семен Алексеевич - не сказал ни слова. Он только смотрел, как я собираю вещи, как целую его в лоб, как исчезаю за дверью.  Уже на лестнице меня нагнал его воздушный поцелуй. Тут же набухли губы.

«Так умеет только он», - грустно подумалось мне.

***

Неумытая и непричесанная, наскоро завернувшись в клетчатый плед, я вышла во двор с кружкой горячего чая и саквояжем в руке.
 
             Над головой легкий озорной ветерок раскачивал ветки черемухи, облепленные снегом – такой в этом году выдался апрель. На молочно-сером небе еще тускло мерцало созвездие Кассиопеи, похожее на перевернутую рекламу сбежавшего «Макдоналдса». Прямо под созвездием в подвале цокольного этажа многоквартирного дома, в небольшом помещении располагался небольшой бар.

             Я постучала ногами в старых мокрых сапогах о деревянную стойку и прошаркала по половицам внутрь. В маленьком помещении чувствовались сильная влажность и затхлый воздух, зато, не обращая внимания на неудобства, там можно устроиться у тёплых труб, которые спасали от холода. 
            
             Бар почти опустел, лишь высокий широкоплечий мужчина сидел у дальнего конца барной стойки, угрюмо нависая над опустевшим графином. Бармен – молодой черноволосый парнишка-очкарик в ядовито-лимонном жилете с блестками, протирал и без того сверкающую стойку.

              Мужчина выглядел очень расстроенным.

- Знаешь, Серега, я ведь учитель – учитель русского языка и литературы. Я филфак заканчивал. Читать очень люблю. Столько всего прочел – мама дорогая! Но не об этом, - посетитель шумно высморкался.

- На днях печальную новость сообщили. Не стало Нелли Каймановой.  Той самой. Когда-то давно встретил ее в поезде. Сынишка у нее…

Бармен покачал вихрастой головой:

- Сын-то ваш?

 – Нет, Серега, это не мой сын. Мне тогда, на даче, 25 было, а ей 45. Не сходится.

Он тяжело вздохну и заговорил по-учительски нараспев:

- Я заметил, что очень много моих знакомых женщин по достижению своего сорока-сорокапятилетнего возраста очень часто влюбляются, причём не просто в других мужчин, а в молоденьких. Но я подумал тогда на даче: «Что же я буду с тобой, милая, делать, если у нас что-то сложится? О чём буду говорить с тобой, над чем смеяться, чем восхищаться? И что тебе вообще будет интересно?» Так думал, а сам уже всё решил за неё. Сделал шаг вперед и положила руки ей на плечи. А утром… Трус, подлец, ничтожество! Бросил все – солнце, сад, сосны, дорожную сумку, которая так и осталась стоять в углу. Сбежал – отслужил в армии, закончил филфак. И вот - в поезде узнал, что у нее родился мальчик. Она вышла замуж. И у нее появился ребенок. И знаешь, как она его назвала? Пашка. Пал Палыч. Как я. Хотя, меня по паспорту зовут Димыч. Но она сказала:

- Знаешь, «Димыч» тебе не идёт. Я буду тебя звать – Пал Палыч…

– Съездите к ней. Навестите. Думаю, она будет рада.

Мужчина замотал головой:

- Этим летом она ко мне сама приехала. Так просилась, так уж просилась. Плакала и прощения у меня просила. Я и простил ее. Не на словах. Глубоко, искренне. Все обиды как ножом отрезало. Чертовщина какая-то. Я простил – и ее вдруг не стало. Ведь прощал их за мелкие пакости, за долги. Любовниц моих.  Каждой было чуть больше тридцати. У одной передоз, у второй даже не знаю что... Но всех уже нет. Даже кошки. А на днях печальную новость сообщили. Не стало Нелли Каймановой. Той самой. Мне сейчас шестьдесят, значит ей – восемьдесят? Ну  в крайнем случае восемьдесят пять?

Посетитель икнул и упал лицом на сверкающий прилавок, ловя перекошенным ртом воздух.

                Бармен сочувственно потрепал его по щеке:

- Ну дыши, дыши!.. Ты пойми, голова садовая, лекарств-то у нас нету, денег на ветеринара тоже, так что держись… Я – рядом, не дрейфь…
Мужчина шумно втянул носом воздух:

–  Что это у вас черемухой так пахнет? Главное, апрель, снег выпал, а пахнет все равно черемухой. Шесть утра – транспорт пошел. И я пойду. Прощай!
Посетитель поднялся и тяжело затопал по хлипким половицам к выходу: «Вух-вух-вух».
         Я оглянулась вокруг.

         В глубине зала в узком прямоугольном проёме стены, заделанном плотной полиэтиленовой плёнкой, стояла школьная парта, служившая столом; на банкетке, обитой гобеленовой, протёршейся по углам, тканью расположились три подростка, похожих в своих оверсайзах на сказочных боярина, купца и крестьянина. Подростки пили Red Bull и читали по ролям «Три товарища» Ремарка.

            Чуть поодаль на колченогом стуле я заметила высокого, сутулящегося мужчину. Он был одет очень скромно: старый поношенный пиджак, помятые брюки и потёртые туфли выдавали в нём человека, похожего на бомжа. Он казался нескладным, нелепым, гениальным. Это был он, Петрович – друг семьи, молодой учитель истории. Мужу он не нравился  – слишком легковесный и несерьёзный, был весел, говорил страстно, смеялся громко. А мне… Он не был мне противен, нет  -  я влюбилась. 

            Перед ним на столе лежал большой промасленный сверток. Петрович, сглотнув слюну, развернул плотную бумагу. Несколько свежих, местами надкусанных, кусков румяной пиццы дышали сытными ароматами, исходящими от колбасы, сыра и специй. Я слегка потянула носом и сглотнула слюнку. Облизав губы набухшим языком, я приблизилась. Достала из саквояжа, как было условлено, второй том Жюля Верна из подписного издания, протянула ему.

            А дальше произошло немыслимое. 

           Петрович быстро завернул пиццу обратно, сунул ее за пазуху, взял в руки второй том Жюля Верна из подписного издания и спросил:

      – И сколько ж просите за такую ценность? Может, в комиссионку лучше отнести? Что-нибудь да выручите…а так, покупателей здесь вы вряд ли найдёте.
С этими словами он протянул мне сложенный в шестнадцать раз листок из ученической тетради, встал, сухо раскланялся и вышел вон, громко топая по хлипким половицам: «Вух-вух-вух».

«Что это было? Каприз, блажь, прихоть?» – спрашивала я себя, но ответа не было.
Я развернула листок.

«Дорогая Зоя!

            Я всегда был честным с тобой, хочу сказать правду и сейчас. Ты действительно стала для меня дорогим человеком, и я был счастлив, насколько можно быть счастливым в условиях нашего существования. Жизнью-то назвать не получается. Я тебе рассказывал про мою сестру Нелли Кайманову, ту самую, которая успешно занималась бизнесом, проживая с сыном на Алтае. Вчера получил письмо от племянника, в котором тот сообщил, что его мамы-Нелли не стало после тяжёлой болезни. Он остался один.

            Кому как не тебе известно, что деньги в судьбе каждого человека не всегда играют решающую роль. Деньги – всего лишь средство, чтобы прожить жизнь полно, радостно и достойно. Чтобы это сделать, я уезжаю. Ты замечательный, добрейшей души человек. Я верю, ты встретишь мужчину, который смог бы заботиться о тебе и, главное, стать для тебя любимым… Прощай. Ю.П.»

Из-под набухших век покатились слезы.

Как же хочется выпить! 

Утихомирить своё желание не получалось, я порвала письмо на 16 частей и уселась за стойку на высокий табурет.

           Бармен-очкарик появился как бы случайно,  не нарушая тишины — просто оказался там, в пределах моего мира. Сначала я не обратила на него внимания. Потом, поймав на себе его взгляд, слегка кивнула и тут же притворилась, будто увлечена чем-то исключительно интересным. Он стоял поодаль и лучи барного шара, пробивавшиеся сквозь кружево кудрей, расцвечивали его лицо яркими бликами. Мне хватило доли секунды, чтобы понять: он был слишком молод, слишком хорош собой, слишком… обыденен для меня, привыкшей к бурным проявлениям страстей и последующим выяснениям отношений.

           Он удивлённо смотрел на меня, но в его взгляде не было отстранённости. Скорее, лёгкая улыбка, как будто он ждал вопроса.
- Мне нравится, что ты молчишь, — сказала я. Голос прозвучал мягче, чем обычно. — Ты знаешь, о чём думаешь. И это важно. Ты видел когда-нибудь созвездие Кассиопеи?

– Где пять звездочек, похожих на букву «W»?

– Т-с-с, – девичий пальчик прижался к его губам. – Да, это Кассиопея, но мы назовём её иначе – коньяк!..

           Прошло полчаса, но мы так и остались рядом. Наши чувства невозможно было объяснить, но их можно было ощутить в тишине.

           Я все больше привыкала к нему — к его нехитрым подношениям, его вниманию и немногословности — и уже ждала его появления. Все происходило так естественно, словно само собой, что мне оставалось только принять это как данность.

         Я часто и без стеснения рассматривала его мускулистые руки с выпуклыми жилками и засученными доверху рукавами, его по-юношески нежные, чуть тронутые загаром щеки и чисто выбритую верхнюю губу. Иногда я задумывалась над разницей в возрасте. Лет двадцать? Или больше? И тут же осознавала, что это все равно. Даже если бы я была старше его на целую вечность, мне уже не обойтись без него. Он стал частью моего мира, воздухом, который позволял жить и дышать.

       Через час я поняла: мы уже давно перестали быть просто знакомыми. Мы стали частью друг друга. Часть этой жизни, которая, как река, несла нас вместе, не спрашивая, куда.

Прошел еще час. Он делал свою работу и смотрел на струйку коньяка, что текла в мой бокал — спокойно, уверенно, без попытки быть чем-то большим, чем она есть.

Я почесала руку – на кисти набухли крупные волдыри, у меня ведь аллергия на коньяк.

Надо было что-то решать.

- Куда ты пойдешь после работы? – тихо спросила я.

- В армию, – чуть слышно прошептал он, - Жениться мне ещё рано. Нужно сначала институт закончить, я хочу преподавать русский язык и литературу в обычной средней школе.

               Я расплакалась, даже не пытаясь сдерживать нахлынувший поток эмоций. Слезы бежали сами собой. Мне стало невыносимо жаль себя — такую несчастную, такую непутевую, которая бросила мужа, которую бросил любовник, которой придётся работать до самой пенсии на нелюбимой работе преподавателя русской литературы, потому что у меня нет денег, а другую искать уже поздно, которая не имеет права любить ни бомжа, ни бармена, с его сильными загорелыми руками, пушком на щеках и вихрастым затылком, у которой никогда ничего не выходит так, как хотелось бы…

Я захрипела - разбухшее горло заложило от отека Квенке.

Я чувствовала его тёплую ладонь на своем плече. Повернув к нему заплаканное лицо с разбухшим носом, я уловила его ровное, чистое дыхание совсем близко от себя - Сергей выскочил из-за стойки и положил морду на мои колени.

 «Дыши!» - читалось в его глазах…

- Извини, - выдавила я, когда, наконец, отошла, - Мне нечем расплатиться.

- Ничего, бывает, - ответил он просто, и от этих слов мне стало так легко, как будто все тревоги и сомнения разом улетучились. Ноша, которую несла на сердце все эти годы, превратилась в одну маленькую нелепую слезинку и мгновенно испарилась под лучами яркого солнца.

- Останься, - вдруг сказал Сергей, вернувшись за стойку.

Сердце пойманной птицей заколотилось в груди.

- Останься, - повторил он, глядя прямо в глаза. — Будешь пить в кредит.

           Я не знала, что ответить. В голове пронеслось: «Ну останешься ты, и долго вы протянете? Он на двадцать лет младше. Лето промчится, а дальше? Рано или поздно придётся расплачиваться.»

           Дрожащими пальцами нащупала разбухшие мочки ушей, вытащила небольшие золотые сережки, похожие на ромашки, молча положила их на прилавок и, гордо подняв голову, зашагала к выходу по хлипким половицам: «Вух-вух-вух».
          
***

 Дома прошла на кухню, обречённо села на табурет, опустила плечи, покрытые зелёным пушком.

            Муж вошёл следом. Заслонил собой дверной проём.

– Не спится? Почему ты вся в листьях? Почему так пахнет черемухой, ведь на улице снег.

             Я затравленно поглядела на него снизу-вверх. Муж сел рядом. Ласково провёл тыльной стороной ладони по нежной листве на предплечье.

– Что же делать? – спросила я почти шёпотом.

            Муж долго ничего не мог ответить. Потом промолвил:

– Дурочка бедная, – положил надёжную, как большая дубовая ветвь руку на обеденный стол, - Ничья дурочка.

             Я смотрела на мужа и не узнавала его. Куда девались рыжие мохнатые лапы, яркие белки глаз на черном лице, красные полноватые губы? Боже, как он красив! Куда до него бармену-очкарику!

           Я рванулась в объятия мужа, прижалась к нему всем телом:

- Не нужно мне никого! Люблю только тебя, как тебя ни назови - мой Семен Алексеевич,  мой Пал Палыч, мой Петрович, мой бумажный очкарик Серега! Мой Деймон!

Муж обнял меня и поцеловал. Нежно, нежно, как умел только он.

Мохнатые его лапы качали меня словно в огромной колыбели, а сам он, склонившись, шептал:

- Девочка моя! Сколько бы ты не меняла имен, стран и мужиков, я все равно нашел бы тебя, Тамара! Моя Тамара!..

               В узком прямоугольном проёме стены, заделанном плотной полиэтиленовой плёнкой, заканчивался день. С деревьев слипшимися комьями опадал снег, обнажая прекрасные цветы черемухи,  из окна доносился тёплый запах свежей выпечки…










***Примечание.


Автор выражает благодарность и приносит извинения за использование отрывков, сюжетов и героев из следующих произведений:


- Очкарик. Поцелуй.
- Удача. Солнце, сад и сосны.
- Лана. Ромео и Белоснежка.
- Антон. Снег и черемуха.
- Аида. Любовь в июле.
- Мона. Дыши!
- Моревна. Сказ о том, как царь-батюшка дочку замуж выдавал.
- Шедар. Кассиопея.
- Мойра. Зловещая сила прощения.
- Пашка. Исповедь.
- Фло. Весна.