Зов забытой магии

Глава 1

Купол звёздной ночи, на манер муслинового полога, усыпанного мерцающими бриллиантами, окутал городок, придавая краскам загадочную глубину, а звукам — таинственное эхо. Подстриженная изумрудная лужайка переливалась в бликах разноцветных огоньков, будто россыпи драгоценных камней среди влажной травы. Мигающие гирлянды, извиваясь, обвивали шероховатые стволы деревьев, создавая ощущение волшебства. Кудрявые верхушки старых лип украшали причудливые светящиеся узоры, а с их веток свисали нежные бумажные фонарики, колышущиеся на лёгком ветерке.

Аннетта слегка оттолкнулась от земли, и садовые качели, точно птица, взметнулись назад, а потом плавно начали колыхаться, наполняя её душу мелодией покоя. Она откинула голову на спинку, наслаждаясь танцем далёких звёзд, и ей даже показалось, что вся эта ночь с небесной аркой над головой похожа на огромный стеклянный шар, внутри которого скрывается целая вселенная. Стоит лишь встряхнуть этот шар, как сверху начинают падать то радужные капли дождя, то седой снег, а иногда даже сверкающий град.

Девушка дотянулась до переключателя, и мир погрузился в бархатистую тьму. Мрак опустился толстым пледом, укрывая всё вокруг, оставляя лишь слабые, призрачные контуры предметов, превращённые в мистические силуэты. В этой новой реальности, где исчезли привычные ориентиры, дерзко блеснул серебряный лик луны. Она сияла, как безупречно огранённый медальон, висящий на невидимом шёлковом шнурке.

Меддеш протянула руку вперёд, словно могла коснуться этого далёкого диска, ощутить его ледяную гладкость и разгадать тайну древнего света, заключённого в его мерцании...

Но вместо этого что-то острое и неожиданно тёплое врезалось в её запястье.

Вскрикнув, Аннетта судорожно втянула воздух и, как бумажный лист, скомкалась на качелях. Из густых зарослей форзиции раздалось негромкое шуршание, сопровождаемое жалобным писком и шорохом листьев. Сердце девушки, только что очарованное ночной тишиной, теперь билось о рёбра в бешеном, рваном темпе — будто птаха, пойманная в охотничьи силки, тщетно рвётся на волю сквозь прутья клетки.

Закусив губу, она торопливо стукнула по кнопке. Свет, мягкий и рассеянный, вновь разлился по двору, усеяв кусты и садовую мебель золотистыми искорками. Лампочки гирлянд вспыхивали неспешно, уютно, но это ложное спокойствие не могло заглушить холодок страха, проскользнувший по позвоночнику Меддеш.

Копошение среди ветвей внезапно прекратилось, и Аннетта замерла, желая слиться с древесиной качели, стать тенью среди теней. Она неотрывно следила за движениями лепестков форсайтии, которые трепетали, точно подчиняясь ритму зудящей вибрации, дёргались, изгибались, словно что-то ощупывали в ночном воздухе, прислушивались, принюхивались. Девушка не могла поверить своим глазам: казалось, что жёлтые цветы ожили, вступив в завораживающий, хаотичный танец, в котором не было ни начала, ни конца.

У неё пересохло во рту, и она взволнованно сглотнула, пытаясь сосредоточиться. И вот, среди этой диковинной, гипнотической пляски, она наконец различила миниатюрную белую мордочку. На ней, как ярко-жёлтые лепестки, расположились нос и уши, и осознание пронзило Меддеш, заставив хихикнуть от облегчения.

— Боже мой, летучая мышь… — прошептала она, прижимая ладонь к груди, стараясь успокоить разбушевавшееся сердце.

В этот момент существо, будто почувствовав, что его заметили, вспорхнуло в воздух, захлопав тонкими крыльями, и, сделав крутой вираж, изящно опустилось прямо рядом с Аннеттой. Она оцепенела, наблюдая, как белый листонос небрежно поднял крыло и принялся что-то ожесточённо выгрызать в области локтя, точно её присутствие не имело для него никакого значения.

— Это неприлично, — хмыкнула девушка, ощущая, как адреналиновый испуг постепенно растворяется в всплеске юмора.

Зверёк замер, прервав свои изуверские манипуляции, и зыркнул на неё глазами-бусинками, чёрными, как космическая бездна, и обведёнными серым кольцом, словно очерченными осторожным прикосновением пепла.

— Я же не ёрничаю, когда ты умываешься, — возмущённо пробормотал мужчина.

Меддеш вздрогнула. Её тело окаменело, а дыхание застряло в лёгких. Уши существа дёрнулись, будто и его этот голос застал врасплох.

Аннетта застыла, ошеломлённо уставившись на крохотного зверька, а затем её взгляд забегал по территории. Всё выглядело, как всегда: плетёные кресла сладко дремали у стены, железный столик отбрасывал замысловатую тень, шезлонг блаженствовал возле фонтанчика для птиц. Тихо, обыденно, как и должно быть.

Но что-то всё же изменилось.

Девушка резко повернулась к летучей мыши, подозрительно прищурилась, точно ловчилась заглянуть в самую глубину его маленькой, почти игрушечной мордочки. Нет, это же невозможно…

Она укоризненно покосилась на соседский забор, надеясь увидеть там что-то логичное — например, спрятавшегося шутника с динамиком. Но сад оставался пустым, тишина звенела, а единственными свидетелями её потрясения были безмолвные звёзды и бледная луна.

— Ты почувствовала это, правда? — прозвучал хрипловатый, ласковый баритон, словно шелест дождя по крыше — убаюкивающий, но таящий в себе грозу. Он пробрался под кожу, проник в самые потаённые уголки сознания, окутывая Меддеш, как пуховое одеяло, в котором пряталась прочная нить стали. — Как будто что-то шевельнулось внутри тебя?

Аннетта крепко сжала губы, норовя удержать свои мысли от бегства, от того, чтобы не дать этой рискованной речи пролиться в её сознание. Стремилась не поддаться этому абсурду, не признаться в том, что что-то действительно двигалось, что-то древнее и необъяснимое пробудилось в её самой сущности. Она знала: если она ответит — это будет равноценно расписаться под собственным психозом, шагом в пропасть, откуда не вернуться.

Перед её внутренним взором мелькнуло кошмарное видение: она лежит в комнате, скованная смирительной рубашкой и бессмысленно таращится в потолок, прилагая тщетные усилия найти выход в уродливых трещинах его поверхности.

— Ты давно уже живёшь среди всего этого, просто не замечала, — слова тянулись, как вязкая паутина, заполняя каждую щель её сомнений. Они проникали в поры, становясь частью самой девушки, как брызги чернил, растворённые в воде. Это ощущение было таким отчётливым, что казалось, оно пропитывало её тело, текло вместе с кровью и наполняло каждый её вздох.

Пальцы Меддеш сжались в кулаки, но сопротивление треснуло, и из глубин памяти стали всплывать странные, едва уловимые моменты — случайности, которым она никогда не придавала значения. Лампы, дрожащие и мерцающие в её присутствии, точно не выдерживая скрытого напряжения. Книги, срывающиеся со шкафов в те мгновения, когда она задумывается о чём-то важном. Люди, невольно произносящие слова, которые ещё секунду назад были лишь эхом в её голове.

— Аннетта, магия — это не волшебные палочки и заклинания, а нечто первобытнее, — голос обвил её, как змея, шепчущая запретные истины. — Она пронизывает всё, как подземные корни сикоморов, соединяя вещи, которые кажутся несвязанными. Её нельзя создать, но можно найти и разбудить.

— Магия? — наконец-то не выдержала девушка. С её губ сорвался глумливый, чуть истеричный хохот, звенящий в воздухе, словно треск разбившегося хрустального бокала. Её взгляд невольно упал на решётку оттенка слоновой кости, где алыми, уже увядшими розами было выложено: ПОЗДРАВЛЯЕМ!

Ещё пару дней назад оно было вестником праздника, символом её дня рождения, а теперь, в искажённом свете, превратилось в издёвку. Поздравляем, Аннетта! Ты сошла с ума.

— Магия?!? — повторила она, и её восклицание сорвалось на полубезумную октаву, подобно расстроенной скрипичной струне.
— Она самая.
— И откуда же она взялась?
— От Адама и Евы, естественно.
— Ха? — брови Меддеш задрались вверх от изумления.
— Магия создана самими людьми, но утеряна. Ты часть этого, Аннетта. Вопрос в том, примешь ли ты её?
— Подожди-подожди-подожди… — девушка лихорадочно облизнула губы, и бессознательно стала крутить кольцо на большом пальце, будто пытаясь найти точку опоры в стремительно рушащемся мире. — Что значит… — она не закончила, её лицо исказилось в гримасе скепсиса. — Адам и Ева? Те самые, из Библии?
— Вот она-то и поспособствовала забвению, когда стали переводить с одного языка на другой — путаница была неизбежна.

Меддеш недоверчиво моргнула, её взор метался, точно стараясь ухватиться за что-то стабильное среди бушующего океана мыслей. Но её вниманием неизменно завладевали очертания пушистого белоснежного комочка, невозмутимо устроившегося рядом. Летучая мышь казалась крошечным чудом природы — невероятным гибридом ваты и облаков, с ярко-жёлтыми пластилиновыми лепестками, изображающими нос и ушки. Его вид был столь милым и прелестным, что невольно вызывал улыбку, как искусная детская поделка. И всё же… Всё же в его глазах таилась какая-то будоражащая, почти несоизмеримая с его внешностью глубина. Его откровения звучали, как напев чего-то очень далёкого и неуловимого, как если бы его слова прошли через столетия и миллионы неписаных историй. Это не был обычный голос — в нём ощущалась античная истина, вековая мудрость, которая не укладывалась в столь хрупкую оболочку. Этот контраст, как дуэль невинности и силы, заставлял сердце Аннетты сжаться, а в груди появилась тяжесть. После его слов оставался привкус тревоги, как если бы сама материя настоящего где-то вдалеке отчаянно дребезжала, готовая обрушиться.

— Если хочешь, можно сказать, что магия всегда была частью мира, — тембр существа стал мягким, как ветер, играющий с осенними листьями, но с каждым словом становился всё более серьёзным, как раскат грома на горизонте. — Но люди перестали её замечать. Они утратили веру — и магия ушла. Забвение стало не только причиной её исчезновения, но и своего рода защитой. Быть может, магия была слишком опасной. Может, её запретили. Или… — зверёк наклонил голову, и его кукольные коготки царапнули сиденье качелей, — страх перед ней оказался сильнее желания узнать, что она собой представляет. И вот так коллективное сознание вычеркнуло её из восприятия, как забытый термин, что больше не употребляется.

Девушка нахмурилась, но сдержала порыв прервать собеседника.

— Люди привыкли существовать в упрощённой картине реальности. В той, где магии нет. Но вот парадокс: то, что осознано — существует. Мы не осязаем воздуха, пока он не превратится в бурю, но он всегда присутствовал вокруг нас. Так и магия — она всегда была, просто спит, как древний дух в заброшенном храме. И лишь немногие способны её снова увидеть. Разбудить.

Листонос чуть вздрогнул, его маленькое тельце содрогнулось, словно по нему пробежал энергетический разряд, заставивший каждую клеточку откликнуться на неведомое воздействие. Миниатюрные лапки беспокойно приподнялись, а пушистая мордочка чуть искривилась, отражая смесь удивления и напряжённого внимания, как у зверька, чутко ощущающего малейшие колебания окружающего пространства.

— Как ты, Аннетта.

Девушка инстинктивно отпрянула, отодвинувшись на самый край качелей. Её пальцы машинально обхватили холодные металлические звенья цепи, точно это был последний волосок, связывающий её с прежней, понятной объективной действительностью, которая вдруг раскололась, обнажив нечто зловещее.

— Как я? — её голос предательски дрогнул, и она тут же мысленно выругала себя за эту слабость.

Летучая мышь не торопилась с ответом. Зверёк аккуратно сложил крылья, укрываясь ими, как тёмным плащом, защищающим от свежего бриза.

— Да, — наконец отчеканило существо, и в его речи звенела несокрушимая уверенность. — Ты уже чувствуешь её, даже если не осознаёшь. Магия уже проникает в твою жизнь.

Меддеш ощутила, как горячая волна поднимается от шеи к лицу. Она хотела было запротестовать, сказать, что всё это глупости, детские выдумки! Что магия — лишь плод больного воображения, что всему можно найти разумное объяснение... Но её собственная память вероломно подбросила ей те моменты, которые невозможно было списать на совпадение.

Она вспомнила светофоры, которые словно улавливали её приближение и загорались зелёным светом, позволяя ей перейти дорогу именно тогда, когда это нужно. Вспомнила фразы из телепередач, которые будто нарочно попадали в её сознание в самые трудные минуты жизни, поддерживая и направляя её. А ещё эти непостижимые внутренние импульсы, подталкивавшие её к решениям, которые, казалось бы, никак не могли принести пользы, но потом внезапно оборачивались фантастической удачей...

Нет, Аннетта не могла отрицать очевидного. Странности преследовали её всю жизнь, оставляя тонкий след электрического трепета под кожей каждый раз, когда случайности становились уж слишком частыми.

— Это… Это что-то значит? — Она выдавила нервный смешок, но он прозвучал так неестественно, что саму её передёрнуло. В висках запульсировало, а мысли путались в водовороте сомнений и страха перед неизвестностью. — Я… особенная?

Сказать это вслух было одновременно пугающе и… чертовски приятно. Её всегда разрывало между ужасом быть незаметной и паникой быть слишком видимой.

— Это значит, что перед тобой открылось то, что для других закрыто, — в назидательной интонации существа проступала едва уловимая нотка грусти, точно за этой приподнятой завесой уже клубились бесформенные фантомы будущих испытаний. — Но ты ещё не постигла всей тяжести этого дара. И какую цену придётся уплатить за столь редкую привилегию.

Эти слова обрушились на девушку, словно снежная метель, пронзившая до костей. Внутри неё разверзлась пустота, густая и гнетущая, как незримое давление чуждой силы.

— Какую цену? — вымолвила она растеряно. Её фраза дрожала, отражая внутреннюю борьбу.

Зверёк медленно наклонил голову, и его крошечные когти вновь негромко царапнули по деревянной поверхности сидения. Этот скрежет, такой простой и тривиальный, вдруг показался Аннетте угрожающим, предвещающим нечто роковое.

— Магия не бесплатна. Она берёт своё.

Комок в горле стал таким плотным, что дышать стало трудно. Меддеш потупилась, не в силах больше выдерживать вес его слов, их неумолимую окончательность. Теперь она понимала: да, она действительно хотела быть избранной. Жаждала, чтобы её жизнь была наполнена чем-то большим, чем будничная рутина. Но она боялась спросить листоноса о самом главном.

Почему же так мало людей способны увидеть то, что, по его словам, всегда находилось рядом?

Быть может, потому что они знали, к чему это приводит...


Глава 2

Воздух вокруг Меддеш становился всё плотнее, наполняясь смесью беспокойства и ожидания. Вихри эмоций кружили её, то нежно ласкающие, то жёстко хлеставшие холодом. С одной стороны — манящая перспектива стать избранной, обещающая неизведанные горизонты и тайны, ещё не рассказанные. Но с другой — острый страх перед неизвестностью, подобно осколкам льда, впивался в душу, заставляя сердце биться быстрее.

Напряжение внутри девушки росло, отражаясь в окружающем мире: гирлянды вдруг засияли ярче, заливая пространство ослепительными вспышками света. Аннетта прищурилась, наблюдая, как задний двор превращается в волшебную рождественскую сцену, сверкающую лапочками и красками.

— Началось…
Меддеш украдкой покосилась на летучую мышь, крошечное пушистое создание, которое неотрывно смотрело на мигающие огоньки. В её кукольных глазках-бусинах, чёрных и бездонных, играли разноцветные отблески, создавая иллюзию гипноза, словно звали вглубь загадочного мира, полного секретов и чудес.

— Протяни руку, Аннетта.
Она послушно вытянула ладонь вперёд, и маленький зверёк, взлетев, моментально приземлился на её пальцы, после чего ловко перебрался на запястье. Тоненькие коготки начали осторожно скользить по линиям руки, точно незрячий человек, пытающийся прочитать страницы книги, написанной шрифтом Брайля. Лёгкая щекотка пробежалась по коже девушки, игриво спускаясь к локтю и оставляя за собой дорожку мурашек, которые заставили её содрогнуться от неожиданного ощущения.

— Что ты там делаешь? — поинтересовалась она ворчливо, чувствуя, как крохотные лапки продолжают исследовать её ладонь, рисуя спиральные узоры, будто вводя межпланетный шифр или предсказывая будущее по переплетениям линий на её руке.
— А вообще-то... что ты такое? — бойко выпалила Меддеш и, смутившись своей нетактичности, виновато пробубнила: — То есть, как твоё имя?
— Я твой проводник, — шепнула летучая мышь. Её носик, похожий на изящный ярко-жёлтый лепесток, аккуратно дотронулся до кончика мизинца Аннетты, а миниатюрные зубы бережно сомкнулись на ногтевой пластинке, словно ставя клыкастую печать. — Меня зовут ;;;;; ;;;;;;;;.
— Это что за язык?
— Иврит. По-вашему: Лаван Шалих. Означает «Белый посланник». Ну или «Белый посредник».
— У меня есть суперсила?
— Смотря что ты под этим подразумеваешь.

Перед внутренним зрением девушки пронеслись сцены, выхваченные из снов и фантастических фильмов: вихрь из тёмных плащей, полёт на метле, тело, растекающееся в лужу и вновь собирающееся, как капли ртути. Прыжки с крыши на крышу, исчезновение прямо на глазах у людей. Но вместо восторга Меддеш ощутила пустоту. Это было забавно, да, — но не завораживало. Всё это казалось лишь короткой игрой, возможностью испытать нечто новое и выйти за границы обычного. А вот обречь себя на вечную борьбу, на схватку изо дня в день с неведомыми силами, с безликим, неистребимым злом… Нет, такой судьбы она не желала.

В груди Аннетты закипело мучительное смятение. Её пальцы дёрнулись, и прежде чем она осознала, что делает, конвульсивно стиснули хрупкое тельце существа. Лаван пискнул — громко, возмущённо, с оттенком удивления.
— Что на тебя нашло?!

Сердце девушки, точно пойманная в клетку птица, рвалось наружу, гулко ударяясь о рёбра. Оно пульсировало азбукой Морзе, настойчиво выбивая сигнал тревоги: беги! Но от чего? И чему теперь будет посвящена её жизнь, если она согласится на… На что, собственно?

— Либо ты выкладываешь все нюансы, либо я тебя раздавлю, — прошипела Меддеш, сжимая пальцы крепче.

Шалих суетливо заёрзал, но в нём не было ужаса — только странное, оценивающее любопытство.

— Раздавить меня? — переспросил зверёк, и его интонация прозвенела одновременно саркастически и снисходительно, будто её угроза была не больше, чем детская прихоть. — А ты уверена, что после этого сможешь проснуться прежней?

Аннетта нахмурилась, но не разжала кулак. Слова Лавана застряли в её сознании, как зазубренные крючки, не позволяя их выдернуть и выбросить. В её глазах промелькнула тень робости — тонкая, почти невидимая, но уже прорастающая в трещину. Девушка чувствовала, как в ней разгорается внутренний раздор: одно полушарие требовало ответов, другое велело спасаться.

— То есть? — выдавила она, и даже ей самой её голос показался чужим.
— Ты прикоснулась к мистерии, что ждала тебя с самого рождения. Теперь даже если отступишь, её след останется. Она продолжит искать тебя, тянуться сквозь сны и зеркала, мелькать в силуэтах за твоей спиной. И я… даже если расплющишь меня… я буду приходить снова и снова, пока либо твоя способность отмахиваться от правды не достигнет такого мастерства, что вытеснит из восприятия саму первобытную магию, либо ты не согласишься сделать шаг навстречу неизведанному.
— Хочешь сказать, что ты бессмертен?
— Вовсе нет. Я состою из крови, костей, меха, которые подвержены воздействию жизни. Но то, что ты сейчас держишь, что можешь сжать до хруста и убить, — это оболочка. Мой костюм, в котором пришёл к тебе на первое свидание. Если он износится… я надену новый.

В затылок Меддеш воткнулись ядовитые иглы осознания. Если обличие летучей мыши — лишь оболочка, значит, он может возвращаться снова и снова, менять форму, просачиваясь сквозь время и плоть, но никогда по-настоящему не исчезая. От него не скрыться, не сбежать, не стереть его присутствие. Мысль об этом сдавила горло Аннетты проволочной, бесшумной петлёй, затягивающейся с каждым ударом сердца.

— Всё это звучит, как дешёвые сказки, — отчеканила девушка безапелляционно. Напускная бравада — её последний бастион, воздвигнутый на рыхлом песке волнения.

Шалих рассмеялся — мелодично, задорно, и особая серебристая трель откликнулась эхом в её существе, пробудив смутное, тревожное узнавание.

— Правда редко звучит убедительно, когда мы не готовы её услышать.

Меддеш чувствовала, как что-то внутри неё — то ли интуиция, то ли другой шёпот, который она постоянно игнорировала — подсказывало, что он прав. Она это знала. Но признать означало уступить, а поставить на кон пришлось бы абсолютно всё.

— И всё-таки, — Аннетта слегка ослабила хватку, но не выпустила зверька, — объясни мне условия. Если ты мой проводник, то куда ведёт этот путь?

Лаван дёрнул крылышками, как нахохлившийся воробышек, недовольный обращением. Ему было неудобно, но он терпел, словно видел перед собой ребёнка, который ещё не умеет иначе — сжимает слишком крепко, держит слишком грубо, но не из злости, а из страха.

— Нет никакой конечной точки, потому что твоё движение неизбежно меняет окружение, а выбор — преображает будущее.

Девушка презрительно фыркнула.

— Ты как шарлатан, пытающийся убедить в плюсах своей продукции, но при этом несёшь какую-то абстрактную чушь. И зачем мне идти за тобой, если гарантия — одна лишь неопределённость?
— Именно поэтому многие отказываются, — нисколько не развеял её сомнения Шалих. — Но вот что хочу спросить: в своих предсказуемых буднях ты правда контролируешь всё, что происходит?
— Да.

Но ответ грянул чересчур быстро, почти машинально, и в ту же секунду память рубанула по Меддеш, как раскалённый топор. Она вспомнила шок от новости, что муж изменял ей с её лучшей подругой. Вспомнила горечь, когда коллега украла её проект и выдала за свой. Вспомнила, как небо, ещё минуту назад сияющее солнцем, вдруг потемнело и разразилось ливнем, перечеркнув её планы. Она жила в той же самой неопределённости, просто цеплялась за иллюзию контроля, как слепой за поручень. Эта иллюзия была розовыми очками, превращавшими хаос в упорядоченность, а случайность — в закономерность. Но стоит снять их — и всё останется таким, каким было всегда: зыбким, переменчивым, неподвластным ей.

И Лаван лишь предлагал ей сделать этот шаг самой.

— Бред, — угрюмо процедила Аннетта себе под нос. Она злилась — на себя, на Шалиха, на сам мир, который будто бы намеренно загонял её в ловушку. В её голове вопила разъярённая, обиженная девочка: «Почему я? Почему именно мне досталась эта ноша? Пусть кто-то другой разгадывает тайны, рискует, принимает решения. Пусть другой бросается в эту пропасть, балансируя на грани реальности и безумия. Почему я должна ворошить магию, которую сама не просила? Почему мне выпало распутывать этот клубок, плетённый из чужих ошибок, старых проклятий и незавершённых историй? Я не хочу быть избранной, не хочу искать ответы, не хочу идти туда, где дорогу освещает лишь неизвестность. Я хочу сидеть, ждать… и чтобы кто-то другой, более сильный, более знающий, сам пришёл ко мне и вложил в ладонь всё, что мне нужно».

— Аннетта, все двери открываются только изнутри, — вкрадчиво заверил зверёк, точно просканировал её сознание и видел, какой сумбур бушует у неё под черепом. — Это значит, что тебе не нужно рваться вперёд, бороться за единственный шанс или доказывать свою ценность. Ты — ключ. И только ты можешь открыть двери своей судьбы.
— Я не хочу!

Словно электрический разряд пробежал по телу девушки, заставляя вскочить. Паника требовала немедленного действия. Она сердито встряхнула кистью, пытаясь сбросить летучую мышь, но та, как липкая жвачка, зацепилась за её большой палец. Сердце бухало где-то в горле. Несколько лихорадочных взмахов — и Лаван, похожий на пушистый белый помпон, наконец сорвался с её руки, закувыркался в воздухе. Но он не упал.

Развернув крылья, существо будто зависло на глади прозрачного моря, плавно покачиваясь на едва ощутимых потоках. Взмах, ещё один — он парил на манер пловца, покоряющего строптивую волну.

— Аннетта, почему ты так отчаянно держишься за свои представления о мире? — слова существа вонзились ей в спину, как узкий, но безошибочно меткий клинок. Меддеш споткнулась, замерла, пойманная в сети вопроса.
— Потому что это даёт мне роль, смысл, понятную систему координат.

Аргументы, казавшиеся неоспоримыми в мыслях, внезапно потеряли вес, вылетев наружу. Они повисли в пустоте, жалкие и неубедительные, словно строчки плохого сценария, который она давно разучила, но впервые услышала со стороны.

— Бояться свободы — нормально, — прошелестело над самым ухом Аннетты. Шалих опустился на плечо девушки и потёрся пушистой щекой о её шею. Утешая. Поддерживая. — Главное — не позволить страху сковать себя. Можно действовать сквозь него. Или с ним.
— Если откажусь, это убережёт меня от последствий?
— Нет, они просто будут иными. Любое взаимодействие с магией оставляет след. Принятие или отказ — это не финиш, а лишь развилка.

Меддеш вздохнула и грузно плюхнулась на ступеньку крыльца, наклонившись вперёд, точно её пригибала к земле сама тяжесть осознания. Лаван, напротив, был лёгок: он спикировал на край фонтанчика и навис над мраморным резервуаром, разглядывая своё отражение в воде.

— Отказ от выбора — это тоже выбор, несущий свои последствия, — грустно усмехнулась девушка. — Что-то твоя магия мало чем отличается от жизни.
— Потому что она и есть жизнь, — вымолвил зверёк благоговейно. — Не просто инструмент, не набор заклинаний, а нечто, сплетённое из выбора, предопределения и восприятия.
— И какие же у неё «плюшки»? — скептично изогнула бровь Аннетта.
— Ты сможешь видеть пути, которые ведут к разным исходам. Не конкретные пророчества, а скорее разветвления вероятностей. Угадать, какое слово сломает человека. Понять, какая мелочь запустит цепочку событий. Чувствовать, кто связан с кем и чем это может обернуться. Видеть незримые отпечатки прошлого – что оставило след в месте или человеке.
— Ты сказал, что магия не исчезает, а оставляет следы. Можно ли их читать, переписывать или усиливать?
— Да, ты сможешь ощущать, кто прикоснулся к вещи или месту. Улавливать эмоции, запечатлённые в предметах. «Перезапускать» определённые моменты, но не менять их — скорее снова сделать их живыми, активными, точно заново открытая книга, страницы которой ещё пахнут свежей типографской краской. Ловить обрывки чьих-то воспоминаний, но не как полные картины, а как настроение, запахи, обрывочные фразы.
— Дежавю?

Шалих проворно зашевелил ушками, словно в его меховой шкурке пробежала искра удовольствия. На мордочке мелькнула ухмылка — тёмные бусинки глаз блеснули озорным светом, будто он только что услышал забавный секрет, известный лишь им двоим.

— Подожди-ка… — Меддеш резко распрямилась, как если бы внутри неё вспыхнула молния, озарившая потаённые углы разрозненных догадок. — Если стереть след, его влияние исчезнет?

Лаван хранил молчание. Тишина повисла между ними, густая, как несказанные истины. Девушка почувствовала, как в груди нарастает нетерпение, словно пряжа рассуждений сплетались в единую ткань, но ей не хватало одного последнего стежка.

— Я могу изменять смысл вещей и людей через символическое действие? — спросила она с нажимом, вцепившись в эту мысль, как в спасительную верёвку.
— Да, можно «переназвать» человека или объект, и это изменит его судьбу, — нехотя пробормотал зверёк, приглушённо, скупо, не желая выдать лишнего. — Но это скользкая дорожка.
— Что плохого в том, что я помогу кому-то забыть боль? Или поверить в себя?
— Потому что смелость куётся в горниле испытаний. Потому что вера в себя — это не милостыня, а выстраданное право. Без этого твоё вмешательство станет чем-то вроде пончика: сладкий, тёплый, утешительный, но исчезающий в одно мгновение, оставляя после себя лишь неутолимый голод. Ты не поможешь человеку — ты создашь демона, которого придётся подкармливать снова и снова, ведь иначе он умрёт без твоей опеки. Магия не делает тебя сверхчеловеком, Аннетта. Она не позволит тебе облачиться в белое пальто и судить, кому нужна помощь, а кому нет.
— Только ты у нас в белом! — девушка расхохоталась, но её смех угас, разбившись о лунную ночь, как камешек, брошенный в глубокий колодец. Она задумчиво опустила взор, точно пытаясь заглянуть в собственные мысли. — Я не понимаю, зачем мне нужна магия.
— Зачем тебе жизнь?
— Что?
— Ну зачем она тебе?

Меддеш растерянно захлопала ресницами.

— Потому что… — выдавила из себя Аннетта озадачено. — Она у меня есть.
— И для чего ты её используешь?

Стрекотня сверчков усилилась в тёмных углах сада, будто там затаились незваные гости, желающие услышать исповедь и заодно подкидывающие эпизоды из биографии девушки: вот она впервые садится на велосипед, неуклюже балансируя, пока руки отца ещё держат руль. Вот визжит от счастья, брызгаясь в реке с подругами, солнечные зайчики пляшут на воде. Вот замирает перед первым поцелуем, сердце отбивает трепетный ритм. Вот с победным улюлюканьем летит вниз по лыжному склону, ощущая свободу в каждом порыве ветра. Вот косолапо ступает по хвойному ковру леса, отыскивая среди листвы бархатистые шляпки грибов. Вот испуганно слушает начальственный нагоняй, сдерживая ком в горле.

— Для многого, — наконец произнесла она, осторожно перебирая свои мемуары. — Для самосовершенствования, развития, взаимодействия с другими, достижения целей… Реализации мечты.
— Вот тебе и ответ.
— Что? — в очередной раз недоумённо воскликнула Меддеш.
— Ровно для этого можно использовать и магию, делая всё то, что желаешь и любишь, но с учётом новых возможностей. Это как ездить на дачу и на берег океана: и то, и другое — отдых, но совсем разного качества.
— Я стану бессмертной?
— Нет. Но магия позволяет менять форму существования.
— Как ты?

Зверёк кивнул и, почти невесомый, перелетел на скульптуру возле ступеней крыльца. Он понимал — этот разговор был хрупким, тонким, как шёлковая нить, натянутая между возможностями и опасениями. Стоило торопливо дёрнуть — и она порвётся, рассыпав смысл, оставив после себя только кислый осадок.

— Эта сила только для личного пользования?
— В первую очередь, да. Но в редких, крайних случаях, когда человек оказывается на самом дне своей выносливости, когда бездна внутри него становится глубже любой впадины и мысль о конце звучит слишком заманчиво, разрешено создавать узлы — точки, где реальность подчиняется магии.
— Узлы?
— Там время течёт иначе. Можно запереть воспоминание или событие в конкретном объекте, замаскировать его, словно утренний туман скрывает горизонт. Можно соткать иллюзию — неуловимую, наивную, но способную дать передышку. В пределах узла она будет реальна, но за его границами рассыплется, как пепел. Именно поэтому люди, раздавленные депрессией, часто остаются на одном месте — они неосознанно создают якорь, точку опоры в мире, который для них распадается на части. Мы же можем сделать этот якорь прочнее, позволив им задержаться, набраться сил… и, возможно, найти дорогу обратно.

Аннетта невольно задержала дыхание. Она твёрдо была убеждена, что знание даёт власть, но чем больше говорил Шалих, тем яснее понимала: такая власть — не дар, а бремя, не благословение, а проклятие.

— Почему же так мало людей способны увидеть то, что, по твоим словам, всегда находилось рядом? — наконец-то вырвалось из уст Меддеш то, что мучало её с самого начала. — И какова же цена этого видения?
— Никто не хочет быть первым, — реплика Лавана хлёстко стеганула девушку, рассекая её сердце и обнажая недавнее затаённое роптание. — Все надеются, что кто-то другой совершит подвиг, добудет сокровище и поделится им. Но никто не понимает, что, прося чужого пирога, они превращаются лишь в голодных духов. То, что тебе не принадлежит, никогда не станет твоим, сколько бы другой ни пытался накормить тебя этим.

Пауза наполнилась шорохом шин по асфальту; конусы фар чиркнул по стенам дома и растворился в темноте.

— Аннетта, магия связана с изменением восприятия и судьбы, и у неё есть последствия. Если использовать её во вред, сперва становишься тираном, а затем превращаешься в лукавого беса. Люди забывают твоё имя, перестают замечать твоё присутствие. Не то чтобы ты становился невидимым, просто сознание других вычёркивает тебя, избегает. А если заходить слишком далеко, магия начинает размывать границы реальности. Можно потерять ощущение того, что истина, а что — лишь твоя проекция. Чем больше меняешь мир и наносишь ущерб, тем сложнее удержаться в нём самому.
— Магия представлялась мне чем-то весёлым, захватывающим… А у тебя всё звучит до жути уныло.
— Потому что она требует ответственности, — бесстрастно проронил Лаван, глядя прямо в глаза девушки. Его голос был ровным, но за этим спокойствием скрывалась скорбная серьёзность. — Ответственность — это не беззаботное приключение. Магия — не игрушка, не оружие, не набор эффектных трюков, а способ взаимодействия с миром. Она не про «огненные шары», а про понимание, влияние, скрытые смыслы и последствия. Даже знание будущего не даёт абсолютной власти — оно предлагает лишь варианты, а не готовые решения. Можно предчувствовать приближающуюся беду, но не знать, как её избежать.

Меддеш ощущала, как энергия искрилась вокруг неё, проникая в мышцы, пробуждая силу, будто каждая клеточка её тела была готова откликнуться на зов. Но эта сила, столь манящая и мощная, тускнела перед грузом ответственности. В глубине души она страшилась, что её неумелые попытки управлять этими дарами приведут к катастрофе.

— Я устала, — прошептала она, едва слышно, позволяя плечам безвольно поникнуть. — Мне нужно остаться одной... Подумать, осмыслить... Отключиться от всего, чтобы найти утраченное равновесие.
— Конечно.

Зверёк стремительно взмахнул крыльями, устремившись вверх, словно белая звезда, внезапно зажжённая в индиговом небе, и растворился в мерцающем лунном свете, слившись с ним в единое целое.
Точно он и был луной.


Глава 3

Неделя пронеслась вихрем рабочих задач и размышлений, точно бешеная карусель, где каждый день — это новая гонка то с мыслями, то с дедлайнами, то с собственной измождённостью. Аннетта металась между сомнениями и бессонницей, пытаясь стереть из памяти ту ночь, когда она встретила загадочного зверька. К концу понедельника её разум начал рисовать иной сценарий: возможно, всё это лишь сон? Она задремала на качелях, а её фантазия, блуждая между сном и явью, подарила ей эти странные видения. Ведь тот самый белый листонос больше не появлялся. Он растворился, как мираж, уносимый порывами ветра.

— Уволена.
Это слово обрушилось на Меддеш подобно удару молота, расколов её мир одним точным ударом. Она медленно подняла взгляд. Шеф возвышался над ней, холодный и непроницаемый, словно статуя, высеченная из ледяного мрамора. Он смотрел на неё сверху вниз, с таким равнодушием, как если бы наблюдал за устаревшим механизмом, который давно пора было выбросить. В глазах сверкало нечто похожее на облегчение — как будто наконец-то избавился от проржавевшего винтика.

— Но... но...
Начальник грубо прервал девушку, взмахом ладони отсёк любые попытки оправдаться, словно нож, разрубающий натянутый канат. Его губы скривились в гримасе отвращения, будто Аннетта была чем-то грязным, мерзким — существом, которого лучше не касаться и даже не дышать с ним одним воздухом.

— Хватит! — рявкнул он, не скрывая раздражения. В нём не осталось ни капли сочувствия, лишь нетерпение поскорее закончить этот разговор. — Ты попала под сокращение. Решение уже принято.

Последние фразы прозвучали как приговор — сухо, бесповоротно, точно камень, сорвавшийся с утёса и исчезнувший в бездонной темноте. В груди Меддеш вспыхнул гнев, праведный и дикий, словно огненный шар, готовый выжечь всё вокруг. Горло сжалось, и прощальные оскорбительные реплики застряли в нём, как острые осколки — хрупкие, болезненные, неспособные прорваться наружу.

Она вскочила, будто её резко дёрнули как марионетку за верёвочки, и, сердито выхватив коробку из шкафа, начала сгребать свои вещи. Руки двигались автоматически, но мысли в голове хаотично носились, сталкиваясь друг с другом, как разбитые корабли в бурном шторме: «Этого не должно было случиться! Я ведь всё держала под контролем!»

Потеря работы ударила не только по кошельку — она подмяла под себя будущее девушки, разбивая привычную реальность на черепки, из которых нельзя было сложить ничего целого. Всё, что казалось устойчивым, вдруг рухнуло, как карточный домик под дуновением беспощадного урагана. А начальник… Он больше не был просто человеком в дорогом костюме. Теперь он воплощал собой все её поражения, все моменты, когда жизнь выбивала почву из-под ног.

Из глубин памяти Аннетты вновь всплыл голос Лавана — тихий, но ползущий по коже дрожью неизбежности: «В своих предсказуемых буднях ты правда контролируешь всё, что происходит?»

Теперь этот вопрос звучал, как издёвка, как провокация. Казалось, что этот таинственный зверёк специально устроил ей проверку, заставляя столкнуться лицом к лицу с собственным бессилием перед чужой волей.

— Ну, ты у меня попляшешь! — прошипела девушка сквозь зубы, не зная, кому адресованы эти слова. Они были скорее криком отчаяния, попыткой удержать себя на плаву, чем планом мести. Пребывание Шалиха остался неизвестным, и Меддеш ничего не оставалось, кроме как поддерживать в себе пламя злости, чтобы не бухнуться в коридоре офиса и не разрыдаться от обиды и несправедливости.

Она воинственно подхватила коробку и с гордо поднятым подбородком прошествовала к лифту, в котором плавно опустилась в подземную парковку. Негодующий хлопок автомобильной двери эхом разлетелся по тишине гаража. Презрительный рык двигателя вырвался наружу, словно яростный крик, готовый разорвать пространство. Синий «Форд», подчиняясь импульсивной воле своей хозяйки, стремительно скатился по бетонному пандусу и бесцеремонно вклинился в плотный поток машин, заполнивших транспортную артерию до отказа. Железные бляшки иномарок отражались в зеркалах заднего вида, будто насмешливые взоры прохожих, пытающихся заглянуть ей в душу.

Возмущение, кипящее внутри, заставляло Аннетту возбуждённо постукивать ногтём по рулю. Сперва едва слышимое цоканье, потом всё громче и настойчивее — ритм становился тревожным набатом, звучащим в такт биению сердца. Энергия внутри бурлила, не давая возможности двигаться медленно — призывала бежать, мчаться вперёд. Адреналин жаждал скорости, безрассудства, но городское движение душило девушку, стискивало как новость об увольнении.

— Чёрт!
Она крутанула руль, с визгом свернув в ближайший переулок. Спортивный седан промчалась по узкой улочке, оставляя за собой клубы пыли, и наконец остановился перед тупиком. Асфальт упирался в кованый забор парка, тонкие прутья которого расползались в обе стороны, создавая иллюзию клетки. Лишь посередине оставался небольшой просвет, символический проход, от которого уходила извилистая мощёная тропинка.

— Дьявол!
Меддеш откинулась на спинку сиденья, но тут же, охваченная жгучей досадой, выскользнула из салона и свирепо затопала по серой ленте дорожки, норовя сбить накал страстей. Ветер беззаботно играл с дубовыми ветвями, где листья вдохновенно перешёптывались между собой, словно стараясь утешить девушку своими красивыми мелодиями. Аллея привела её к прозрачному озеру, поверхность которого переливалась под солнечными лучами, создавая эффект мерцающего зеркала. Величаво и гордо, подобно древним властителям водной стихии, по глади озера скользили белоснежные лебеди. Их грациозные движения были полны достоинства и элегантности, а каждая поза излучала спокойствие и умиротворение. Когда эти благородные птицы заметили незнакомку, они медленно повернули свои изящные шеи, склоняя головы в вежливом приветствии, точно задаваясь вопросом, достоин ли этот гость стать частью их аристократического общества.

— Нахалы! — буркнула Аннетта, обращаясь скорее к начальнику, чем к надменным пернатым, казавшиеся ей циничными самовлюблёнными нарциссами. Она неуклюже свалилась на массивную скамью, безвольно сложив руки на коленях, словно бесформенный мешок, лишённый былой уверенности. Её внутренняя финансовая крепость, которую она строила годами, внезапно превратилась в руины, оставив после себя лишь прах стабильности. Теперь перед ней открывалась новая глава жизни, полная неизвестности.

— Ты прав, Лаван, я ничего не контролирую! — неожиданно вырвался крик из груди Меддеш, разорвав тишину вокруг. Этот порыв ярости мгновенно заставил её вытянуться, как если бы невидимая сила заполнила её тело, придав ему чёткость и форму. Глаза загорелись огнём, пронизывающим пространство, но окружающий мир остался невозмутим, никак не отреагировав на её эмоциональную вспышку. — Ты это хотел услышать?!

Над головой кроны клёнов продолжали шелестеть, будто обмениваясь секретами, совершенно не замечая её присутствия. Деревья жили своей жизнью, равнодушные к человеческим страданиям. Но в тот самый миг в глубине существа Аннетты, в области солнечного сплетения, начало нарастать странное ощущение тепла. Оно поднималось вверх, достигая горла, обвивало шею и возвращалось обратно, оставляя за собой горячий след. Девушка почувствовала пульсирующее покалывание, точно кто-то тянул за ниточку внутри неё. Она нервно передёрнула плечами, пробуя стряхнуть это неприятное жжение, но вместо облегчения ощутила, как по коже прошла раскалённая проволока. Потянувшись пальцами под одежду, она быстро нашла источник дискомфорта — маленький нательный крестик, который, казалось, превратился в обжигающую искорку. Как только она прикоснулась к нему, металл моментально остыл, став холодным, словно добившись своего и успокоившись.

— Мне очень жаль, что с тобой это произошло, — баритон Лавана дружелюбно завибрировал в девичьих барабанных перепонках, как мягкое прикосновение закатного света, согревающее уставшую душу. В его тоне скользнула тень сожаления. — Я не вредил тебе, это вышло помимо моей воли.
— Ты мне что… позвонил на крестик? — удивлённо, с оттенком недоверия протянула Меддеш.
— Это та вещь, которая всегда с тобой, — в интонации Шалиха угадывалась озорная улыбка. — Быстрый и удобный способ, тем более ощутил, что ты в сложном состоянии.
— Да… ты что-то говорил про объекты… переназначить… якоря… — пробормотала Аннетта, пытаясь собрать в голове обрывки давнего разговора.
— А ты и не задумывалась, что у тебя такой якорь уже есть? — вмешался новый голос — женский. Тихий, но твёрдый. Надёжный, пропитанный временем и терпением.

Меддеш вздрогнула, взгляд сам собой опустился на крестик. В её руке он вдруг показался тяжелее, будто напитался силой, пробудившейся в нём после долгого сна. В глубине девичьего сознания, едва уловимо, точно отголосок давней памяти, промелькнуло чувство… защищённости.

— Я здесь с тобой, сколько себя помню, — продолжил женский голос. — Видела, как ты росла, как боялась, как справлялась. Ты привыкла думать, что держишь меня просто по привычке, но это не так. Я твой якорь. Я напоминаю тебе, кто ты, когда всё вокруг рушится. Я — Эмуна. Что означат «вера». Не религиозная догма, а то, как ты её понимаешь.

Её слова, словно нежные волны, разлились по душе Аннетты, сладко обволакивая и вымывая разочарование.

— И что же мне делать теперь? — растерянно пролепетала девушка, как ребёнок, оставленный взрослыми в огромном супермаркете, не зная, куда податься и что предпринимать.
— Продолжать идти. Но теперь — не в одиночку.

На сердце Меддеш легла уютная пелена, и злость, как туман под солнцем, растворилась в ощущении, что её не бросили. Пальцы Аннетты инстинктивно сжали крестик крепче, находя в нём не просто украшение, а новую, прочную опору.

— Позволь мне показать тебе кое-что, — ласково попросила Эмуна. В её интонации сквозила некая значимость, будто она знала что-то важное, что могло изменить всё.

Девушка вздохнула, чувствуя истощённость от пережитого дня, но ей было любопытно. Она сжала крестик в ладони.

— Ладно.

Мир вокруг начал расплываться, точно акварельные мазки, размоченные весенним ливнем. Контуры привычной реальности растворялись, уступая место бархатной темно-синей бесконечности, мягкой, как глубокая ночь перед рассветом. В этом безмолвном океане стали проступать изгибы кресел, словно призрачные лодочки, застывшие в вечном ожидании. В самом центре, источая серебристое сияние, сидел белый силуэт. Его свет медленно растекался по пространству, собираясь в экране кинотеатра, чьё свечение прорезало темноту, будто первый всполох проектора перед началом фильма.

Меддеш шагнула вперёд; сердце отозвалось счастливым трепетом. Волнение и интерес сплелись в ней со смутной, необъяснимой надеждой.

— Это ты… — пробормотала она, узнавая присутствие.

Девушка примостилась рядом с Эмуной в кресло, и оно обтянуло её фигуру плюшевой тканью, точно заботливые руки, бережно укутывающие ребёнка в плед в промозглый вечер. Тепло разлилось по телу, словно огонь в старинном камине, чьи языки пламени отбрасывают золотистые отблески на стены дома, где всегда ждут и принимают.

По экрану пробежала дрожащая рябь, как водная гладь, нарушенная лёгким дуновением тропического бриза. Затем очертания сгустились, превратившись в изображение — крошечная Аннетта, едва стоящая на подкашивающихся ножках. Комната казалась бескрайней, пугающей, наполненной вакуумом и безмолвием. Тьма расползалась по углам, усиливая ощущение беззащитности. Маленькие пальцы судорожно сжимали пустоту, тщетно ища поддержку. Воспоминания хлынули в череп Меддеш мощным цунами, затопили сознание, будто подхватив её и утянув в пучину — тот самый момент, когда она впервые ощутила, что осталась одна, потерянная и никому не нужная. Всплеск боли — острый, пронзающий — сковал дыхание.

Рябь вновь пробежала по экрану, сменяя кадр. Теперь Аннетта постарше, лет шесть. Она сидит, съёжившись, под школьной лестницей, обхватив колени. Звонкая дробь каблуков раздаётся всё ближе, властный приказ учительницы заполняет пространство, требуя очистить исписанную фломастером парту. Сердце сжимается в паническом ужасе. Девочка зажмуривается, напрягается до судорог, точно ловчится раствориться в воздухе, исчезнуть, стать невидимой…

Следующий ролик — кулаки подростка, трясущиеся от стресса, скрытое за прядями волос покрасневшее лицо. В ушах звенит хлёсткий, насмешливый смех одноклассника. Хохот — колючий, как наждачная бумага, нещадно царапающий изнутри. В груди неистовый, лихорадочный стук: «Почему они так делают? Почему со мной?» Вопросы, оставшиеся без ответа, рассыпались пеплом, но жгли не меньше.

Новый клип — материнский взгляд, полный разочарования. Он проникает под кожу, ошпаривает, заставляет сжаться в комок. Вина просачивается внутрь, разъедает, как кислота.

Кадры начали меняться быстрее. Воспоминания падали, словно ледяной дождь, обрушиваясь безжалостными каплями. Разочарование. Боль. Обида. Каждая сцена — очередной шаг по мосту, ведущему в пропасть. Ошибки. Падения. Измена мужа — смертельный укол в сердце, убивший доверие. Предательство подруги — пустота, разлившаяся по венам, как яд, отравляющий радость жизни. Одиночество, поселившееся в уголках души, как вечный квартирант, отказывающийся покидать своё жилище. Усталость, вязкая, как болото, пригибающая к земле. И вот Меддеш стоит перед начальником. Его взор безразличен, как у человека, лениво сбрасывающего в мусорный бак сломанную вещь. Небрежный жест кистью — и на планы девушки грохнулась надгробная плита с выбитой эпитафией «Бесславно уволена».

Аннетта вцепилась в подлокотники кресла, точно кораблекрушенец в дрейфующее бревно. Пальцы побелели, ногти впились в обивку, но это не спасало — водоворот воспоминаний кружил её всё быстрее, размазывая границы реальности, затягивая в бездну боли и отчаяния.

— Хватит… — её голос был слабым, надломленным, как тонкий прутик, готовый сломаться от малейшего давления.

Но фильм не остановился.

Эпизоды, что жгли душу Меддеш, те, что она старалась забыть, отмахиваясь как от назойливых мух, — они проносились перед глазами с новой, беспощадной ясностью. Каждое мгновение оставляло ожог на сердце, каждый фрагмент причинял боль, которую невозможно игнорировать.

— Зачем ты это мне показываешь? — прошептала девушка измученно. Она была как натянутая струна, готовая лопнуть от напряжения.

Силуэт рядом оставался неподвижным, но его слова неслись в её сознание, будто эхо, отзвуки которого громче отдельного вдоха:
— Вглядись внимательнее.

Аннетта хотела отвернуться, спрятаться, но что-то внутри, какой-то неведомый порыв, не дающий ей права на слабость, заставлял её неотрывно смотреть.
И вдруг…

Она разглядела не только ужас и безысходность. Она увидела нечто большее.

Младенец, с трудом, но не сдающийся, упрямо тянулся вверх, и в какой-то момент его маленькие ручки были подхвачены.

Шестилетняя девочка, закусив губу, шла в кабинет, зная, что ей предстоит понести заслуженное наказание за свою шалость.

Уязвлённый и униженный подросток, сгорбив плечи, но не позволяя слезам вырваться, обещал себе: «Я справлюсь».

Преданная, растоптанная, но не сломленная, девушка делала первый шаг прочь от боли.

И вот, уволенная Меддеш не падает, не рушится, не умоляет. Она выходит с гордо поднятой головой, даже когда внутри неё всё горит от стыда и горечи.

Каждый кадр — не только про страх.
Каждый кадр — про силу.

Аннетта всегда преодолевала проблемы.
Даже когда казалось, что нет выхода.
Даже когда не понимала, как устроен мир, даже когда не знала, что делать дальше…
Даже когда было так больно, что хотелось исчезнуть.

— Иногда нам кажется, что мы падаем, но на самом деле это всего лишь шаг назад перед прыжком, — интонация Эмуны была спокойной, устойчивой, как камень, который пережил тысячелетние бури. Её слова, тихие и уверенные, ложились в пространство, как крепкий фундамент. — Декорации менялись, но ты выкарабкивалась, потому что не опускала руки. Ты действовала, Аннетта. Да, порой неумело, да, неидеально. Но ты использовала шансы, которые подкидывали другие, набивала шишки, но с каждым разом становилась всё крепче, как дерево, которое, несмотря на штормы, научилось гнуться, но не ломаться. И как бы ты иначе оказалась здесь? Вся твоя жизнь — это уникальная духовная стезя, которая вёла тебя сюда, как река, не боящаяся горных порогов, не уклоняющаяся от булыжников, но обязательно находящая свой путь к морю.

В груди Меддеш разлилось тепло. Не напористое, не бурное, а мягкое, надёжное, обволакивающее, как солнечный свет в конце долгого тоннеля. Тот свет, который невозможно затмить, который проникает в самую глубину сердца, прогоняя холод одиночества.

Девушка наконец-то признала, что в ней была Сила. Живая, настоящая. Сила, которая не требует громких слов и внешних признаков. Она всегда была с Аннеттой, словно невидимый спутник, который никогда не покидал её, даже в самые тёмные периоды, поддерживая и направляя, когда казалось, что надежда потеряна навечно.

Эмуна больше не произнесла ни слова. Её присутствие говорило само за себя, и этого было вполне достаточно. Меддеш ощутила, как между ними установилась связь, основанная на взаимопонимании и поддержке. Молчание Эмуны было заряжено силой и уверенностью, будто она знала, что именно сейчас важно просто быть рядом, не мешая, но поддерживая.

Аннетта сделала жадный вдох, чувствуя, как воздух наполняет её лёгкие, очищая разум от тревог и беспокойства. Постепенно, точно тяжёлое бремя, сползало давление, которое столько дней тяготило её плечи. С каждым выдохом напряжение уходило, уступая место облегчению и внутреннему покою. В этот момент Аннетта осознала, что несмотря на все трудности и испытания, она не сломлена. Боль и страх, которые преследовали её, оказались лишь временными тенями, которые рассеиваются, когда приходит свет понимания и принятия.

Неожиданно кто-то дотронулся до ладони Меддеш. Робкое, почти неосязаемое прикосновение, которое заставило её резко обернуться. Там, в полумраке, сидел мужчина — его курчавые волосы блестели в тусклом свете, а смуглая кожа оттеняла его чёрные глаза. Его одежда была простой, но какой-то интригующей — традиционная еврейская, с причудливыми линиями и узорами, как отражение древних времён. Всё в его облике говорило о том, что он пришёл из другого мира, из иной реальности, в которой девушка едва осмеливалась существовать. И хотя Аннетта никогда не видела его в человеческом обличии, в её душе не было ни малейшего сомнения: это был он — Лаван.


Глава 4

Умиление и благодарность сплетались в груди Аннетты, кружились вихрем, растекаясь по пространству мерцающими золотистыми искрами. Она ловила взгляд то Лавана, то Эмуны, ощущая их присутствие, как нежное, ласковое тепло, окутывающее её с головы до ног. Хотелось сказать им о своих чувствах, но любые слова казались неуклюжими, словно грубые мазки на ветхом холсте. Это было похоже на попытку описать закат: как ни старайся, всегда будет недостаточно.

Девушка улыбалась, поддавшись ощущению защищённости. В этом мгновении жила торжественная, драгоценная искренность — настоящая, как первый снег, как свежий бриз в знойный день. Меддеш впитывала его, точно согревающий душу чай в дождливый вечер, позволяя каждой клеточке запомнить это блаженное состояние.

Но вдруг Лаван посмотрел на её губы. Его глаза потемнели, а улыбка медленно растворилась, будто её никогда и не было.

— Вернись, — произнёс он ровно, без угрозы, но в его интонации звенела непреклонная настойчивость, отдающаяся слабым ознобом вдоль позвоночника.

Аннетта моргнула, норовя удержать эту восхитительную реальность. Но воздух вокруг начал терять свою плотность, превращаясь в дымку, а кресло под ней стало мягким и ненадёжным. Дыхание вырвалось изо рта белёсым облаком, словно девушка оказалась посреди зимней ночи. Кинотеатр завертелся, потеряв свои очертания, и всё, что она видела, стало тусклым и расплывчатым, как старая фотоплёнка, сморщенная временем. Земля ушла из-под ног — и мир рванулся вниз.

Чувство падения охватило Меддеш целиком, скрутив желудок в узел. Сырой туман обвивал тело, сжимая его в железных объятиях, точно невидимая пятерня пыталась остановить её пульс, заставить сердце биться в унисон с этим чуждым, враждебным ритмом.

Она снова была в парке.
Но озеро… ещё недавно прозрачное и глубокое, теперь было скованно хрустальной коркой льда — коварно плотной, не позволяющей заглянуть в его сумрачные глубины. Ни единой ряби, ни проблеска жизни под ледяной гладью. Деревья застыли в мёртвой неподвижности, их листья, окутанные кристаллами инея, поблёскивали, как алмазная крошка. Пронизывающий ветер скользил под одежду, пробуждая волну мурашек.

Трава и цветы, прежде наполненные жизнью, теперь казались высеченными из серого камня, застывшими в вечном оцепенении. Даже солнечные лучи, некогда щедрые и жаркие, померкли, задушенные ледяным дыханием этой чуждой тишины.

Аннетта невольно сжалась, подобрав ноги на скамейку, будто деревянные доски могли стать защитой от надвигающегося холода. Её пальцы озябли на промёрзшей спинке, но она не отдёрнула рук, вцепившись, как в последнюю точку опоры. Съёжившаяся фигурка дрожала, но не только от озноба — воздух был насыщен тревожным, давящим присутствием чего-то незримого, но неотвратимого.

Девушка осторожно выглянула из-за скамейки, всматриваясь в пустоту — и хотя кругом никого не было, в этом безмолвии сквозило давящее присутствие. Где-то там, среди теней дубов и призрачных силуэтов кустарников, витало нечто неуловимое, но отчётливо ощутимое — как взгляд. Испытующий, жёсткий, словно мистическая сила изучала её с бесстрастной сосредоточенностью. Это было похоже на то, как смотрит человек на насекомое, случайно оказавшееся в тарелке: равнодушно, оценивающе, с едва заметным оттенком недовольства. Этот пристальный взор придавливал Меддеш к скамье, заставляя ощущать себя маленькой, уязвимой, точно беспомощный мотылёк, попавший в паутину.

— Лаван? — прошептала она опасливо, боясь нарушить тишину, но одновременно жаждала поддержки.
— Я здесь, — раздалось прямо в ушах, и его баритон, спокойный, как неторопливый прилив, пронёсся по телу Аннетты мелкой вибрацией. Казалось, сама её сущность подстроилась под его равновесие, нащупала в нём якорь среди зыбкой, пугающей обстановки.
— Что происходит?
— Ты всё ещё не видишь?

В его интонации не было ни гнева, ни раздражения — лишь сухость, похожая на песок, рассыпающийся под безжалостным солнцем. Но за этой ровностью таилась едва уловимая нота разочарования, будто он надеялся на большее… и всё же понимал. Понимал — и, возможно, жалел. Эта странная, тягучая смесь эмоций пронзила девушку, заставляя сердце сжаться, словно оно искало, где спрятаться от надвигающегося осознания.

— Кто-то снова злоупотребляет магией: меняет суть вещей, переназначает их природу.
— То есть… они перестают быть собой?
— Именно так мир и ломается. Реальность искажается, материя бытия стягивается узлами лжи, пока истина не вытесняется окончательно. Большинство этого даже не замечает. Они продолжают жить, веря, что всё идёт своим чередом. Веря в закономерности, в причинно-следственные связи. В то, что их поступки что-то значат. Но им невдомёк, что законы здесь иные. Что их воля всего лишь иллюзия. И потому они неизбежно запутываются, получают не то, что желают, и даже не осознают, что стали частью чужого замысла.
— Ты хочешь сказать, что я живу в искусственно созданной версии реальности?

Крестик на груди Меддеш заметно дрогнул, нагрелся, точно отражал паузу, в которой Лаван взвешивал её слова.

— Я хочу сказать, что реальность может быть совсем не такой, как ты привыкла думать. Она гибка, податлива… но в этом её опасность. Если ты не разберёшься в этом, если не научишься различать настоящее и подмену… она поглотит тебя, как поглотила всех остальных.

Внезапный хлопок разорвал воздух, словно сама субстанция действительности лопнула, и мир взорвался вокруг. Ударная волна пробила грудь Аннетты, вырывая дыхание, скручивая внутренности в тугой узел. Девушку отшвырнуло со скамейки, и она, не успев вскрикнуть, грохнулась на застывшую гладь озера. Спина жёстко прокатилась по ледяному зеркалу, вспыхивая болью в каждом позвонке, и голова ударилась о хрупкую фигуру замёрзшего лебедя. Лёд разлетелся осколками, точно в нём хранилась некая застывшая правда, теперь разбитая на тысячи лживых обломков.

Меддеш лежала, пронзённая болью, с дыханием, застрявшим в лёгких, парализованная ужасом. Мир вокруг изменился — воздух сгустился, стал вязким и тяжёлым, будто чистые стёкла неспешно сходились, стискивая её в узком пространстве.

Грянули шаги. Гулкие, размеренные. Властные. Они звучали так, словно само измерение отзывалось на их ритм, подчиняясь его мощи. Звук эхом разносился по территории, впивался в кожу раскалёнными иглами, оставляя после себя жгучие пятна.

— Ты аномалия, — протяжное, свистящее шипение заполнило атмосферу, как если бы сами растения, охваченные ветром, шёпотом повторяли эти слова. Звук казался многослойным, сотканным из множества голосов, слившихся в единый хор. В этом многоголосии слышались отголоски разных интонаций: от насмешливого презрения до ворчливого недоумения. — Тебе здесь не место.

Наконец, в поле зрения Аннетты появилась фигура подростка. Он двигался с такой странной уверенностью, что его щуплое тело казалось лишь обманом, маскирующим нечто гораздо более пугающее. Его шаги не совпадали с его телом — они были слишком точными, слишком плавными. Жутковатыми. Девушка попробовала пошевелиться, но её тело было в плену. Каждая мышца отказывалась подчиняться, точно скрытая сила сковывала её, оставляя в рёбрах гудящую боль. Тошнота поднималась, как волна, и с каждым отрывистым вздохом Меддеш казалось, что вот-вот утонет в этом страхе.

В этот момент её крестик неожиданно воспарил. Он засветился серебристым, почти космическим светом, подобно звезде, что вдруг засияла, пронзая мглу, прямо над грудью Аннетты.

— Ты мешаешь закончить.

Зрачки мальчика постоянно менялись, принимая новые формы и цвета, словно подстраиваясь под эмоции собеседника. Они напоминали вращающиеся воронки, затягивающие внимание внутрь, и чем дольше девушка смотрела, тем сильнее кружилась голова, будто парень пытался затянуть её в себя. С огромным усилием Меддеш отвела взгляд, но следующая деталь заставила её сердце сжаться от тревоги: жестикуляция остановившегося поблизости подростка была механической, прерываемая короткими судорогами, точно он временно забывал, как нужно двигаться. Это было неестественно, в корне неправильным.

И тут Аннетта увидела самое ужасное: от его запястий тянулись тонкие лески. Они были настолько прозрачными, что казались частью воздуха; их концы уходили в пустоту, в никуда. Эти невидимые волоски словно управляли мальчиковом извне, тянули его сухожилия, подчиняли его телу, как кукле. Это было похоже на рабство, но не физическое — это было рабство души.

— Двигайся, Меддеш!
Голос Лавана прорезал её разум, как остриё меча, вырывая девушку из оцепенения боли и льда, сотрясая всё внутри. Аннетта резко перевернулась на бок, закашлялась, но хватка страха не отпускала. Её глаза, почти безумные, лихорадочно метались по территории парка, ища хоть какое-то укрытие. Туфли суматошно скользили по льду, как живые, стараясь вырваться из хватки этого проклятого холода. Мозг ещё не осознал, что делать, а тело, подчиняясь древнему инстинкту выживания, уже действовало — суетливо, с пробуксовкой, но всё-таки бежало, не чувствуя усталости.

Меддеш рванула в сторону кряжистого платана, подгоняемая образом летящей в затылок стрелы. Паника перетягивала грудь ремнями, и каждый её шаг был как последний — она невольно сощуривалась, ожидая невыносимые страдания. Когда девушка наконец достигла дерева, её пальцы вцепились в шершавый ствол, чья кора больно царапала кожу, но она не ощущала этого. Всё её существо было поглощено этим невероятным напряжением, её дыхание, учащённое и поверхностное, вырывалось наружу облаками пара. Аннетта спряталась за могучим платаном, и на мгновение всё вокруг будто замерло.

В её голове бушевал настоящий шторм — неразбериха, нервный шок и полное замешательство слиплись в один мучительный ком; пейзаж внезапно потерял очертания и превратился в размытое пятно. С кашлем, который разорвал тишину, она наконец смогла вздохнуть полной грудью, но облегчение быстро сменилось нарастающим беспокойством перед непонятностью происходящего. В глубочайшем недоумении она прошептала:
— Он... он меня не преследует?
— А зачем?
Колючий голос вспорол разум Меддеш, точно в её мозг вонзились бритвенные лезвия. Девушка вскрикнула; её лицо исказилось в гримасе боли. Каждая буква рассекала сознание, и продолжала звучать отдельно, неотвратимо, на манер капель крови, стекающим по стене.

— Мир не такой большой, как ты думаешь, — его реплика была тяжёлой, словно угроза, от которой не было спасения. — Я продолжу свою миссию, методично изменяя фрагменты реальности, пока не останется ни одного уголка, в котором ты сможешь скрыться. Однажды ты окажешься в том единственном месте, где всё сведётся к нам двоим. Зачем мне тратить время на бессмысленную охоту, если наша встреча неминуема?

Его непоколебимая уверенность в своём абсолютном превосходстве буквально давила на Аннетту, проникая внутрь и оставляя после себя липкое чувство обречённости.

— Зачем ты это делаешь?! — выкрикнула она, не в силах сдержать отчаяние, рвущееся из груди.
— А почему нет?
Эти три простых слова прозвучали как приговор. Они были настолько обыденными, такими повседневными, что казалось, могли оправдать любое зло, любую жестокость и варварство. Ведь каждый поступок — всего лишь выбор, свободный и ничем не ограниченный. Выбор, который нельзя отменить, нельзя оспорить, потому что нет никаких правил, кроме тех, что человек сам себе устанавливает.

— Я вас всех перепишу.
Зловещее обещание, произнесённое спокойным тоном, звучало парализующе неумолимо. Фатально. Точно печать судьбы, которую невозможно стереть.

— Уходи, Аннетта, — строго приказал Лаван. — Перед тобой всего лишь марионетка, а находящаяся в ней энергия тёмная по своей сути. Её природа — уничтожать.

Бессилие перед чужой волей захлестнуло девушку с головой, заставив представить самые мрачные сценарии. Она увидела, как этот подросток, словно злой гений, проникает в дом её родителей и — просто потому что может — меняет их суть. Как муж, которого она знала как верного спутника жизни, становится лицемером и обманщиком. Подруга, с которой она делила радости и печали, предаёт её ради собственной выгоды. Начальник, всегда поддерживающий и понимающий, теперь смотрит на неё пустым взором, лишённым всякого сочувствия.

Всё это обрушилось на Меддеш разом, и её душа взорвалась криком протеста, боли и несогласия. Вопль, полный ярости и горя, разорвал тишину замёрзшей поляны, эхом отразившись от заснеженных деревьев. Горячие слёзы катились по её лицу, обжигая кожу, как кислота, оставляя за собой следы отчаяния и беспомощности.

— Муж бы не растоптал твоё доверие, если бы ты вычеркнула из мира хитрость и обман, — как стрекучая зимняя трель пронёсся голос паренька. — Если их не будет, то станет безопаснее. То, что ты принимаешь за разрушение, на самом деле является лишь необходимым этапом созидания нового. Старое должно исчезнуть, чтобы освободить место для изменений, точно чистые скрижали, на которых пишется будущее.

«Не слушай его! — крестик на шее Аннетты вспыхнул, пульсируя жарким светом, как маленькое солнце, стремящееся прогнать тьму. — Он лукавит, предлагает контролировать людей! Он приглашает тебя превращать живые личности в удобных марионеток!»

Но парень не отставал, его речь просачивалась сквозь шум мыслей Аннетты, словно читал её душу насквозь. Он ощущал каждое её сомнение, каждую тревогу, и использовал их против неё.

— Никто не сможет переступить порог родительского дома и нанести им вред, — продолжил он, будто держа в руках священные нити, соединяющие сердца и души. — Совсем немного изменить, чтобы исцелить мир. Сделать безопаснее. Без боли. Без предательства. Без агрессии.
— Вылечить мир… — как эхо повторила Аннетта.
— Да! — подхватил с энтузиазмом паренёк. — Залечить раны невинных, показать людям, что можно жить иначе — без войны, без насилия. Без ненависти. Немного подтолкнуть, чтобы они смогли увидеть другой путь. Помочь им вырваться из бесконечного круга страданий, раскрыть им истинную природу Вселенной. Раскрыть её величие.
— Залечить раны…
— Исправить мир для всеобщего блага.
— … всеобщего…

Мысли вальсировали в голове Меддеш, словно завывающие в вихре метели снежинки, рваные и беспорядочные. Её голова безвольно упала на грудь, плечи поникли, а иней, изящно расписавший ветви платанов узором, напоминающим ажурные свадебные кружева, начал торопливо переползать на одежду Аннетты, создавая вокруг неё хрупкий, белоснежный покров.


Глава 5

Аннетта медленно распахнула веки, словно прорываясь через густой туман кошмарного, изнурительного сна. Её череп казался наполненный ватой, мысли лениво ползли, как улитки, а тело точно забылось, потеряв способность шевелиться. Пару раз моргнув, девушка попыталась сосредоточить зрение, которое расплывалось, как если бы она смотрела сквозь закопчённое стекло. Вокруг царила сумрачная тишина, едва озарённая тусклым светом, который боролся с мглой, проникая сквозь атмосферу, будто через плотный слой марли.

Тело отзывалось свинцовой тяжестью, когда девушка сделала первое движение, почувствовав под ногами неровность холодной каменной поверхности. Но в тот же миг позади неё прошелестел голос — мягкий, тёплый, почти ласковый:
— Как замечательно, что ты присоединилась! Теперь нам будет веселее вдвоём, и дело пойдёт гораздо быстрее.

Меддеш неловко повернула голову, заставляя свои конечности подчиняться командам мозга. Позади стоял мальчик — маленький, всего лет пять, не больше. Его глаза сияли, лицо лучилось удовольствием, а сам он был настолько охвачен волнением, что едва удерживал себя на месте. Ладошки его мелко дрожали, дыхание сбивалось, словно воздух не успевал заполнить лёгкие, переполненные предвкушением. Всклокоченные волосы слегка вздымались вверх, ритмично подрагивая в такт его суетливым движениям, точно и они были частью этой восторженной встречи.

За мальчиком возвышался трон — массивный, высеченный из серого гранита. Он доминировал над пространством, как олицетворение вековечной власти. Его спинка, уходящая высоко вверх, растворялась в дымчатых тенях, будто плыла в бесконечности. Основание престола казалось прочно впаянным в пол, подобно корням древнего, давно умершего дерева, проникшим в недра земли. Трон источал мощь и монументальность, словно само время застыло рядом с ним. Он был отрешён, безучастен, но одновременно внушителен и подавляющ. Казалось, всё измерение склонялось перед его величественным присутствием, покорённое его силой и непререкаемым авторитетом.

Несокрушимые скальные стены теснили Аннетту со всех сторон, образуя полукруг, который рвался там, где пробивался слабый свет. Девушка двинулась туда, отчаянно стараясь понять, где она очутилась. Скоро она достигла края — и замерла, балансируя на грани между паникой и любопытством.

Её ноги стояли на самом краю, но внизу не было ничего.
Ни ступеней, ни почвы.

Только бездна, зияющая и зловещая, разверзшаяся прямо у её ног. Космос открывал свои индиговые глубины, приглашая в свои объятия. Внутри девушки взорвался панический ужас. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, а тело инстинктивно попятилось назад. Даже когда первый порыв страха утих, разум продолжал восставать против невозможного зрелища.

Там, внизу, не было ни горизонта, ни облаков, ни каких-либо признаков знакомого мира, если не считать далёкого голубого шара Земли. Лишь тёмная, безграничная пустота, украшенная разноцветными странствующими галактиками. Один неверный шаг — и она бы исчезла навсегда, растворившись в этом могильном мраке.

В груди что-то болезненно сжалось. Меддеш осторожно вдохнула, ожидая удушья, но... ничего. Лёгкие заполнились пустотой. Казалось бы, это должно было вызвать ещё большее беспокойство, но отсутствие воздуха почему-то не доставляло никакого неудобства.

Теперь, когда Аннетта внимательнее всмотрелась, её глаза уловили мелкие детали, которых раньше она не замечала: многочисленные неровности, морщинистые впадины и рытвины, точно оставленные неумолимым течением времени. Камни здесь были удивительно гладкими, будто отшлифованными вековыми бурями или, возможно, опалённые неведомым огнём. Их поверхность таинственно мерцала, играя отблесками света, словно фрагменты астероида, пережившего тысячелетия космического путешествия и жарких столкновений с метеоритами.

— Мы должны переписать саму основу вещей, — вымолвил ребёнок с благоговением, как если бы обращался к невидимому святилищу. — Уничтожим хитрость и высокомерие, залечим раны невинных. Дадим людям возможность увидеть иной мир — мир без войны, насилия. Срежем паутину нечестности, вырвем куски обмана...

Речь мальчика звучала возбуждённо и торопливо, точно он бормотал в полусне, пока карабкался на высокий трон. Там, наверху, он казался маленькой, хрупкой фигуркой, затерявшейся среди массивной громады. Ножки мальчика выглядели совсем крошечными на фоне гигантских размеров престола. Когда он положил свои ладошки на подлокотники, кожа ладоней моментально слилась с рельефным гранитом, будто став частью мистического сооружения. Лицо ребёнка начало удлиняться, тело стало вытягиваться, приобретая размеры, соответствующие грандиозности трона. А его пальцы...

Аннетта ошеломлённо наблюдала, как пальцы мальчика начали растягиваться, нацеливаясь вниз, к самой планете. Они становились тоньше, превращаясь в длинные, прозрачные лески, похожие на те, что она видела на запястьях подростка в парке. Эти нити продолжали тянуться всё дальше, исчезая вдали, и девушка не могла понять, что именно они пробуют контролировать.

«Магия не делает тебя сверхчеловеком.... Она не позволит тебе облачиться в белое пальто и судить, кому нужна помощь, а кому нет», — внезапно всплыло в памяти Меддеш предупреждение Лавана. Но её сердце тут же взбунтовалось, ударяя возражающим ритмом: ведь если бы не существовало подлости, то её муж никогда бы не смог растоптать её доверие, вонзив нож измены прямо ей в спину. Разве она не заслуживала безопасности, свободы от всевозможных угроз и подозрений? Разве она не имела права мечтать о мире, где предательство невозможно?

Взор её упал на мальчика, который изо всех сил ловчился воплотить её мечты в жизнь. Он манипулировал реальностью ради её счастья, стараясь создать идеальный мир. Но несмотря на это, внутри Аннетты нарастало несогласие. Что-то подсказывало ей, что эта картина не такая уж идеальная, как кажется. Ведь разве она действительно невинна? Или же её собственные желания тоже несут зерно лицемерия?

Разве она не способствовала разрушению брака, когда предпочитала задерживаться на работе до позднего вечера, игнорируя планы о романтическом ужине в ресторане? Разве не её смех в школьные годы резал острее ножа, оставляя на душе полненькой одноклассницы шрамы, которые не заживут? Разве не она сама врала, искусно плела фразы, чтобы избежать неловкости, осуждения, правды?

Так насколько же она невинна?

И всегда ли правда — благо? Разве правильно срывать с больных родителей их последние иллюзии, вырывая надежду из сложенных в дрожащую молитву рук? Что важнее — беспощадная искренность или спасительное заблуждение? Кто достоин справедливости — тот, кто кричит от боли, или тот, кто тихо тонет в ней, без надежды на спасение? Считаются ли малые страдания, если их заглушают великие? Где грань, за которой добро превращается в жестокость, а зло становится необходимостью?

Если бы ложь исчезла, чем бы заполняли страницы писатели? Как бы они плели свои истории, создавали фантомы, дышащие жизнью? Ведь они созидают Вселенные, придумывают судьбы, наделяют слова смыслом, которого никогда не существовало. И разве мираж не может согреть сердце?

Но ложь — это яд. Или лекарство.
Всё зависит от дозировки.

Где проходит тонкая грань, за которой она перестаёт быть спасением и становится разрушением? Можно ли удержаться на лезвии правды и лжи, не свалившись в пропасть? Или единственный способ не упасть — установить жёсткие рамки, загнать в клетку свободу выбора, превратить хаос в удобный, предсказуемый порядок?

Но что останется в таком мире? Только выдрессированные души, довольные жизнью в замкнутом круге предопределённости.

— Прекрати! — прогрохотал приказ мальчика, словно раскаты грома, заставив содрогнуться полы под ногами. Девушка, потеряв равновесие, неуклюже рухнула наземь, подняв взгляд вверх на ребёнка, чьё пронзительное голубое пламя глаз, казалось, прожигало её сущность насквозь.

— Это твои мысли, — просвистел он грозно, — именно они порождают робость и мнительность, заставляют тебя отступать перед решением. Они лишь оправдывают твою слабость и страх действовать. Но разве ты не знаешь, куда ведут эти сомнения? Ты хочешь покоя, но боишься, что цена будет высока. Так позволь мне сказать тебе: всё станет безопасным. Мы начнём новую главу, где судьба сама выведет нас к гармонии, а плоды безмятежности станут нашими наградами.

— Мир, где всё подчинено твоей воле? Где каждый — лишь отражение твоих желаний? — с горькой усмешкой спросила Меддеш, осознавая всю абсурдность предложения. Вспоминала, как сама когда-то мечтала, чтобы любимый был верен, подруга — честной, чтобы жизнь была удобной и комфортной, не подозревая, насколько эгоистичны были её стремления. Как часто её раздражало, что мир отказывался вертеться исключительно ради её удобства. Теперь этот ребёнок предлагал ей стать центром вселенной, где все остальные превратятся в бездушные мёртвые куклы, управляемые одной лишь её волей.

Неожиданно из трона потянулись извивающиеся, искрящиеся щупальца льда, точно живые, дрожащие от предвкушения. Они скользнули по каменному полу, замороженным ковром устремляясь к ней — слишком быстро, слишком прожорливо. Аннетта дёрнулась назад, но холод уже впился в её ступни, стерильный, мстительный, чуждый всему сущему.

Морозные кристаллы начали карабкаться вверх, обвивая её ноги, пробираясь под одежду, вонзаясь ледяными иглами в кожу. Судорога прошлась по телу, мышцы сковало, дыхание оборвалось в облачке замёрзшего воздуха. Лёд поднимался выше, пожирая движения Аннетты, её тепло, её возможность вырваться.

— Эмуна! — крик сорвался с губ девушки, полный боли и предсмертной мольбы, но ледяной плен подступил безжалостно, хищно, мгновенно сковав рот, заточив звук внутри стеклянной ловушки. Замороженный воздух застыл в её лёгких, мысль оборвалась на полуслове. Ледяная корка с шорохом доползла до глаз, запечатывая в стекле последний всплеск ужаса, последний безмолвный протест.

И вот Меддеш — неподвижная, хрупкая, застывшая в немом вопле.

— Ещё одна пустышка, испугавшаяся своей силы, — в голосе мальчика вибрировала ленивая, почти скучающая усталость. Он спрыгнул с престола, нарочито широко зевнул, в сотый раз наблюдая одно и то же представление. — Испугалась свободы…

Небрежным движением плеча он толкнул статую — та плавно заскользила по полу, как шахматная фигура по отполированной доске. Добравшись до самого края, ребёнок вытянул руку, кончиками пальцев коснулся лба Меддеш.

— Глупая, глупая девчонка… Ты всё сама испортила.

С презрительным смешком он тряхнул волосами, будто смахивая ими ненужную пыль. Одним равнодушным, брезгливым движением ноги он толкнул скульптуру прочь. Она полетела вниз на манер надоевшей игрушки, и хрустальная оболочка вокруг неё засверкала, отражая дальние звёзды. Её прозрачные грани вспыхивали ледяным блеском алмазов, когда она падала сквозь пустоту. И вдруг черноту космоса прорезала яркий всполох сверхновой — радужные огни, похожие на бензиновые разводы на водной глади, расползлись во все стороны причудливыми узорами — переливы фиолетового, голубого, розового цвета, словно танцуя в последнем, отчаянном вальсе.

— Так нелепо сгинуть, — мальчик досадливо поморщился и поплёлся к трону, а разлетевшиеся осколки Аннетты посыпались вниз, миновали атмосферу земли и каплями дождя забарабанили по её макушке. Она резко вскинула голову, конвульсивно вдохнув, точно вырываясь из клинической комы. Её взор лихорадочно заметался по территории, выхватывая привычные контуры парка — теперь он утопал в сочных летних красках и наполнялся звонкими трелями птиц.

— Я жива! — обескуражено и нервно воскликнула девушка, не веря своим ощущениям. Проворно вскочив, она порывисто рванулась вперёд, направляясь к озеру, но через пару шагов замерла, натолкнувшись взглядом на разбросанные по берегу окровавленные лебединые перья. Они лежали там, как молчаливые свидетели произошедшего, напоминая ей, что это вовсе не было сном.

— Лаван? — её шёпот прозвучал дрожащим эхом надежды.
— Аннетта!
Мощный, насыщенный баритон расколол тишину, как громкий аккорд симфонии. Меддеш ощутила, как звук окутал её, наполнив теплом, будто весенний ветер после долгой зимы. В его интонации чувствовалась волна облегчения, неподдельная радость.

— Ты сумела вырваться из сетей Хошеха!
Эта одобрительная реплика трепетом отозвались внутри Аннетты, заставляя сердце биться быстрее.
— Ваша встреча произошла слишком рано, и я боялся… — продолжил Лаван, голос его сделался приглушённым, словно несущим в себе груз старых тревог. — Боялся, что он сможет тебя искусить. Его аргументы коварны, потому что кажутся разумными. Хошех не просто враг… Он соблазнитель, искусно подменяющий понятия. Предлагает мечту изменить мир, но скрывает истинную цену: он жаждет превратить людей в марионеток.
— Он уверен, что победил, а я — проиграла.
— Такова природа Хошеха: в его системе координат всё, что выходит за границы его понимания, — ошибочно. А значит, подлежит уничтожению. Он неспособен видеть многообразие жизни, не понимает нюансов, не терпит отличий. Он довольно примитивен в своём совершенстве.
— И эгоцентричен, — задумчиво добавила Аннетта. Внезапно это слово показалось ей ключом к чему-то важному, доселе ускользавшему. Осознание сжалось тугим узлом внутри. — Кажется, он… этот Хошех… был со мной с самого рождения.
— Именно так, — спокойно подтвердил Лаван. — Также как и твоя сила. Как я. Как Эмуна. Всё зависит от твоего выбора, на какую волну ты решишь настроиться.

Аннетта стиснула пальцы, впиваясь ногтями в ладони, точно норовя зацепиться за действительность.

— Мы можем что-то с ним сделать?
— Убрать в коробочку для безопасности?

Вопрос повис в воздухе, и девушка ощутила, как внутри что-то мучительно съёжилось. Она уже слышала эти слова — не отсюда, не от него. Тогда их произносил Хошех, и в его интонации звучала забота, пронизанная благими намерениями, из которых, впрочем, была сплетена тьма. Защитить, обезопасить, избавить мир от хаоса… Разве не это он предлагал? Разве его решения не вели к тому же итогу, только с другой стороны зеркала?

— Нам остаётся только ждать, когда он перепишет суть всех вещей?
Меддеш нахмурилась, вглядываясь в пейзаж, который вдруг показался зыбким, словно рябь на поверхности пруда. В её уставших глазах не было ни проблеска надежды — лишь мрачная уверенность в неизбежности.

— Аннетта, реальность — как глина: пластичная, податливая... и именно в этом кроется её опасность. Если не научиться различать настоящее и подмену, Хошех поглотит любого. Но у нас есть шанс: мы можем закладывать якоря истины, передавать мудрость и позволить людям самим решать, какой сделать выбор.

Меддеш вскинула лицо к небосводу. Там, среди нежных сумерек, рождался лик луны — бледное, матовое блюдечко, пробивающее дорогу через остатки солнечного света. Лунный диск был подобен затуманенному оку, будто пытающемуся снова обрести остроту зрения. Серебряный зрачок, полный древнего, беззвучного знания, взирал на мир, вслушиваясь в судьбы его обитателей. А за ним, где-то в бескрайних глубинах космоса, витал астероид, откуда эгоцентричный мальчик протягивал свои руки к человеческим душам, стараясь подчинить их своей воле.

— Я нне тта, кем хочет меня видеть Хошех.


P.S.
«Зов забытой магии» — хроника пяти дней писательского марафона. Каждая глава рождалась за сутки и отправлялась дальше без единого исправления — как письмо в бутылке, пущенное по волнам.


Рецензии