Харниш и Гугенхаймер

Он был, как молодое пламя,
Горячий, гордый, прям и строен
Средь шелестящих толп и ям
Душой он в небеса взлетал.

Не гнался он за звонким златом,
Но знал: чтоб вольным в мире быть,
Своей проверенной лопатой
Не будет он с грязью воду пить.

В делах, где правит звон монеты,
Вошёл он — дерзок и один,
И без купюр, как в дни рассвета,
Он биржу по ранжиру выстроил.

Там Гугенхаймер — лис нахмурый,
Седой, но с юным в сердце льстец,
Манил его в торговцы шкурой
И обещал ему дворец.

"Доверься мне, мой друг отважный, —
Говорил старик, скаля клыки,
Я твою судьбу сейчас украшу,
Порхать ты будешь как и мы!"

Но под прикрытием улыбки
Он к ложу спрятал нож кривой
Старик и впрямь обстругивал прибыль
С него, как с дуба — свежий слой.

И вот в один зловещий полдень,
Когда смеялся биржи звон,
Наш Харниш — вспыхнув, словно молния,
Почувствовал: предатель он.

Он вздрогнул: всё, что нажито тяжко,
Что честно кровью окропил,
Вдруг превратилось в пустую бумажку,
А Гугенхаймер — в лживый тыл.

Тогда он, гневом закалённый,
Как буря ледяной тропы,
Ворвался в кабинет огромный,
Где ликовали все скоты.

Без долгих слов, без лишней муки, Сверкнул тяжёлый револьвер
И в этот миг в пустые руки
Упал золота тяжёлый нерв.

"Верни!" — сказал он громко, смертно
И Гугенхаймер, бледный весь,
Подписывал бумагу нервно,
Как сам себе читал он песнь.

Там, где он правил клятвы ложью,
Теперь плясала кровь в висках;
И Харниш, светлым взглядом строже,
Вернул и всё унёс в руках.

И нет уж песен сладкой лести,
И нет уж фальши на устах:
Один остался лгать и лестить,
Другой — свободным в небесах.

И в синем небе вновь, как прежде, Раздвинул Харниш жизни суть,
Как тот, кто верит в справедливость
И не боится всё вернуть.