Нар Дос - Смерть - перевод с армянского -24

Нар Дос - Смерть - перевод с армянского языка -24

        Дверь с грохотом распахнулась, и шумными шагами вошла Ева. Ее облегающее серое платье, тяжелые юбки которого едва прикрывали кончики ног, придавало ее стройной фигуре весьма изящную форму. Она поспешила сделать несколько шагов вперед своими неловкими шагами, но вдруг остановилась и удивленно посмотрела на Базеняна.
Сердце Шахяна сильно дрогнуло и вдруг, казалось, перестало биться.
Базенян медленно оттолкнул от себя ребенка и встал.
«Что ты стоишь там? Подойди», — сказал Марутян дочке.
- Проходи и познакомься с пароном Базеняном, которому ты также многим обязана.
«Ах, спаситель моего брата!» - Ева воскликнула от радости и подбежала к Базеняну, не допуская его близко к себе.
— Я не знаю, как выразить вам свою благодарность, парон Базенян. Если бы Вы не пришли нам на помощь, моего брата сейчас бы здесь не было. Представьте себе, я была настолько охвачена ужасом, что вообще не запомнила Ваше лицо. Я даже не помню, как так получилось, что мой брат остался невредим, а Вы... Ах, какое несчастье... Вот Вы, у Вас до сих пор на повязке рука.
-Что в этом плохого, ориорд? Пусть повисит месяц или два на повязке.
- Месяц или два?
-По крайней мере, так говорит врач.
- Нет, нет, это слишком. Как можно... Я не хочу.
«Видите ли, парон Базенян, она не хочет», — пошутил Марутян в серьёзном тоне, — «поэтому Ваша рука не имеет права оставаться на повязке месяц или два. Максимум — неделю или две».
«Конечно», — настаивала Ева.
«Разве не лучше было бы, если день или два?» - В свою очередь заметила Текла.
— О, матушка сказала ещё лучше, гораздо лучше, день или два, то есть опять день или два, потому что у Вас уже целую неделю рука на повязке...
«О, парон Шахян, — вдруг воскликнула Ева, впервые увидев Шахяна, и быстро подошла к нему.
— Вы сели так далеко, что я Вас не заметила. Здравствуйте! Почему Вы нас забыли? Милости просим, садитесь поближе, пожалуйста.
С самого начала Шахян чувствовал себя в таком состоянии, будто его присутствие здесь не имело никакого значения, а если и имело, то только потому, что он был другом Базеняна. Его самолюбие было сильно уязвлено, особенно тем, что Ева, так восторженно проявляя своё отношение к Базеняну, поначалу его и не заметила. И злая, бессильная зависть, которая уже два дня в нем зарождалась к другу, теперь уже быстро охватывала все его сущность. Ведь этот изящный, красивый юноша, с перевязанной рукой, одетый с художественным вкусом, уже стал кумиром для Марутянов, чье дитя он спас от смерти с беспримерным самопожертвованием. Между тем, Ева такая одаренная, такая красивая, такая обаятельная, с таким воодушевлением относилась к Базеняну...
Положение Шахяна постепенно ухудшалось. Он вообще не разговаривал, и, по-видимому, никто не обращал на него внимания. Когда Марутяны изредка обращались к нему с несколькими словами, Шахян думал, что это только из вежливости.
Всеобщее внимание было приковано к Базеняну. Со всех сторон ему задавали вопросы, и он отвечал на все просто, свободно и уверенно.
Разговор автоматически перешел про Константинополь, и вообще про деятельность тех, кто с некоторых пор начал свою деятельность в Турецкой Армении. Тут Базенян, как говорится, вошел в свою роль, и слова о «святом деле» потекли из его уст во всей своей красе.
Шахяну казалось, что тот повторяет слово в слово всё то же самое, что сказал ему, подобно хорошему актеру, повторяющего роль, которую он играл много раз.
Марутяны слушали его с особым интересом. Это побудило Базеняна пойти ещё дальше. Тот факт, что даже разговорчивый Марутян хранил молчание, был для Шахяна явным доказательством того, что Базенян полностью подчинил себе аудиторию.
Шахян тайно наблюдал за Евой. Ева откинулась в кресле и, устремив взгляд в глаза Базеняна, внимательно его слушала. Между ее бровями образовалась морщинка, придававшая ее большим глазам чрезвычайно умное выражение.
И чем больше Шахян смотрел на Еву, тем больше ему казалось, что речь Базеняна — ложь, обман, бесстыдная, пошлая. В нем пробудился некий критический и скептический дух, пламенные речи Базеняна показались ему несовместимыми с его ярким одеянием и благоухающими духами. И впервые сердце Шахяна усомнилось в назначении денег, которые он ему дал. Это сомнение особенно усилилось, когда Марутян открыто заговорил о своем отсутствующем сыне, о том, что тот также служит той же цели, что и Базенян, когда, последний вдруг стал сдержаннее и далее стал говорить осторожно...