Предсказание

                49 Огонь пришел Я принести на Землю, и    
                как Я хочу, чтобы он скорей разгорелся!      

                50 В пучину Мне предстоит погрузиться, и
                как Я томлюсь, пока в ней не омоюсь!
               
                Евангелие  от Луки
      
       Если  бы  в  благополучные  советские  1970-е  ему,  тогда  еще   сотруднику  АН  Армянской  ССР,  некто  бы  вдруг  заявил,  что  через  15  лет  одно  из  его  полотен  предскажет  развал  могучей  страны,  последующий  исход  из  бывших  братских  республик  на  историческую  Родину  греков-понтийцев  и  свой  в  том  числе,  и  даже  летние  пожары,  уничтожившие  большой  лесной  массив  Эллады,  он  бы  рассмеялся  этому  «некто»  в  лицо.
      Минули  годы.  Бывший  советский  атеист,  а  ныне  гражданин  Греции  художник  Йорика  Папиниду  давно  уж  верил  не  только  в  силу  предопределения,  подсказанную  евангельскими  притчами,  но  и  в  фатальную  сущность  самой  живописи…
      Прав ли был философ, утверждавший, что музыка первична, что в любом из нас прежде всего звучит музыка, что она, эта эфемерная, легко ускользающая субстанция, определяет предназначение не только индивидуума, но и целых народов?
       Прав ли был философ, утверждавший, что дух музыки, родивший трагедию, предопределил и два  диаметрально противоположных стремления древних греков – стремление к красоте и стремление к безобразному?
       Пожалуй, здесь, в древней македонской столице Ксанти, в мастерской Йорики, у его картины «Предсказание», в  относительно  спокойные  2000-е  было  самое время предаваться подобным размышлениям. Грозна  и страшна песнь одного из главных действующих лиц полотна, Падшего Ангела, разбудившего некогда дарованный людям Богами Огонь и обернувшего благо ужасающим бедствием. Огонек лучины, превратившись в очищающее, очищающее и от красоты греховной и, одновременно губящее все живое, пламя пожарищ, оставляет на уродливой в своей обезображенной наготе Земле лишь то, что не запятнало себя грехом. Впрочем, и второй из героев картины, Огонь, в той же мере, что и первый, Сатана, не более, чем посредник, исполняющий свою миссию по воле ниспосланной свыше. Огонь и Сатана – два моста между грехом и благодатью, уродством и красотой. Два орудия Страшного Суда. Есть еще и третий герой, Вода…
        Так из какой же музыки рождена эта трагедия? Из дивной музыки Эллады? Или из божественных мелодий Моцарта? Или…
        Размышления были прерваны ощущением нестерпимой жары, словно усиливавшимся при каждом очередном взгляде на всенаказующий Огонь с картины Йорики. Было очень жарко, хотя мастерская была оборудована в подвале  городской пятиэтажки, в самом центре города. Было очень душно, хотя давно настал вечер. Тот июль оправдал худшие предсказания синоптиков Эллады, каждый день ртутный столбик  термометра поднимался до отметки 400, а иногда и 410, разумеется, в тени. Не спасала даже любимая мною мелодия «Сиртаки», заполнившая мастерскую своим величественным и в то же время мягким звучанием.
         Ледяная вода в запотевших бокалах на изящном с витыми ножками столике перед нами – единственное, что могло хоть как-то примирить с раскалившейся действительностью. Йорика, мой свояк, которого я не видел много лет, между тем, с удовольствием попыхивая привезенным мною из Москвы «Беломором», и не обращая никакого внимания на сиротливо ютившуюся возле пепельницы пачку «Marlboro», невозмутимо продолжал рассказ.
        -Тогда, в конце восьмидесятых, мне казалось рушится целый мир. Псэма? (Неправда? – здесь и далее греч.). Казалось? Охи (Нет). Был уверен. Потому и написал «Предсказание». Все к чему мы привыкли, все, что было дорого, летело в бездонную пропасть. Войны на территории Союза, большой переполох в Прибалтике, в других республиках… Спасая свой мир, я решил уехать. Тамбос! (Потрясение!)  Повезло. Греческое правительство объявило о программе репатриации понтийцев, в разное время вынужденных покинуть страну. В 92-м забрал жену и сына и уехал, как тогда среди нас говорили, в прошлое, на историческую родину. Нас направили сюда, в Ксанти, на север…
        … - Да уж, север, - проворчал я, в очередной раз опустошая содержимое бокала и в очередной раз вытирая пот со лба.
… - На север, - невозмутимо поглаживая седую бороду, продолжал он. – Здесь мы сразу попали в хорошие руки. Городской муниципалитет предоставил бесплатный (но хороший) номер в отеле плюс бесплатное (но хорошее) питание. Благотворительные фонды выделили нам стипендию, определили на курсы греческого языка, компьютерной грамоты. Потом помогли устроиться на работу. Тамбос…
          - Греция по-прежнему считается страной безработицы?
          - Как и тогда, сейчас Греция считается страной безработицы.
          … - О, арга! – взглянув на часы, удивился Йорика. – Поздно уже. Поехали, поехали. Паракало, паракало. Наши уже собрались. Пинао? Проголодался, наверное, родственник? Поехали домой.
          До красивого, отливавшего в свете луны белизной и подобно соседским коттеджам, поблескивавшего зеркалами солнечных батарей, дома, расположенного в одном из зеленых массивов Ксанти, доехали за десять минут. В гостиной радушная хозяйка Татьяна, моя свояченица, уже накрыла на стол. Вместе с нею нас ждали еще несколько бывших соотечественников.
Угощение, разложенное на просторном прямоугольном столе, являло собой характерную смесь из блюд греческой и русской кухонь. Греческие салаты соседствовали с салатом из квашеной капусты, жареные осьминоги мирно уживались с цыплятами-табака, водка «Ouzo» с московской «Столичной». Вероятно, в качестве гастрономического «консенсуса» подавали шашлыки, которые русские эллины, судя по всему, также как и мы, по-прежнему предпочитают всевозможным мясо-гриль.
       Истории, рассказанные мне после позднего ужина, за обжигающим холодом «фрапе» и под расслабляющие мелодии греческой музыки в беседке, обвитой ветвями винограда, были похожи одна на другую, напоминая историю самого хозяина дома. Соседи: Александр и Марина из Еревана, Ирина из Коканда и Стелла из Цалки (Грузия). Когда рубль начали называть деревянным, а наиболее отчаявшиеся (ни работы, ни денег… Кто бы мог представить себе когда-то такое в СССР?!), словно матросы на палубе  терпящего бедствие корабля, призывали: «Спасайся, кто может!», покинули свои дома и прибыли сюда, в Ксанти, по все той же программе репатриации понтийских греков. За минувшие полтора десятка лет они вновь построили дома, посадили не одно дерево, ну и самое главное – вырастили детей, которые стали наследниками двух великих культур, культур Гомера и Достоевского.
       Их детям, ставшие родными и привычными пейзажи, укладывающиеся в формулу: море, горы, кипарисы, дороги не менее, чем отцам и матерям березки и равнины Подмосковья. Дети, говорящие на греческом и русском языках и мыслящие на греческом, с нетерпением ждут, когда их родители, говорящие на русском и греческом и мыслящие на греческом  и  русском, покажут им Кремль и Красную площадь, Зимний дворец и Исаакиевский собор – все то, что полагалось видеть счастливым советским детям. Их Артек – великолепные песчаные пляжи Эгейского моря, их пионерская юность – Интернет-салоны и занятия спортом в гимнастерии, а также, и особенно, футболом, который после победы сборной Греции на чемпионате Европы 2004 г. стал необычайно популярен в стране, подарившей миру Олимпийские игры. Костас, сын Стеллы, как говорят у нас, игрок  основы  местной команды «Понтион Эвмиро», «забивной» форвард.
       Сыновья Александра и Марины Василис и Дмитрис учатся в  колледже, по окончании которого станут бакалаврами экономики. Старшего папа с мамой кличут не иначе, как Васей, иногда, в зависимости от обстоятельств, Васюшкой. У «узбечки» Ирины три дочери: старшая, Ольга, учится в военной академии. Как и все, две другие, двойняшки Элени и Агапи, постигают школьные науки на греческом языке. Ну, а сын Йорики и Татьяны Давид, который не представляет свою жизнь без компьютера (их в доме целых три) и которого друзья в шутку прозвали  хакером, недавно сдав выпускные школьные экзамены, поступил в колледж. По выходным Давид, впрочем, отрывается от любимого компа и отдает дань другой своей страсти – музыке. Он – ди-джей одного из городских клубов.
      Беседуя  и  говоря «у нас», дети имели в виду Грецию, а отцы и матери – и Грецию, и Россию (читайте СССР).
   - Что ни говори, мы все равно «совки», - резанул правду-матушку Александр, буквально не отрывавший любовного взгляда от подаренной мной ему фляжки с серпасто-молоткастым гербом и буквами: «СССР». – И хорошо. Чем плохо? У нас две матери – Греция и Россия, гордимся обеими. Знаешь, очень хочется съездить в Москву. Ее, наверное, теперь трудно узнать будет. Столько лет прошло…
    - Можешь не беспокоиться, Саша, - обнадежила его Ирина. – Кремль и Красная площадь все еще на месте! Сто кало! (Всего хорошего!)
    - Саша, Москва сейчас один из самых дорогих городов мира, так что начинай копить евро, - посоветовала Стелла. – Ора кали! (Счастливо!). Это не в Ставрополис съездить.
    - Продам одну из картин Йорики и съезжу,- не сдавался Александр.
   - Мы с мужем на эти деньги и сами в Москву съездим, - без обиняков заявила Татьяна. – У нас там родственники. Так что, американика долларья, эвро, росика рувлиа…
  - Не продается вдохновенье! – попытался возразить жене Йорика.
  - Еще как продается! – не согласилась Татьяна. – Паракало…
  - Тогда придется копить, - согласился Александр.
     Веселые, как и все греки, русские понтийцы в этот поздний час больше напоминали беззаботных студентов, нежели обремененных семейными заботами пап и мам. Глядя на них, трудно было представить, сколь нелегкий путь им довелось пройти, несмотря на большую помощь и поддержку, в новом для них краю, перебравшись из страны  развитого социализма  в страну развитого капитализма. Ну, а пережили они немало, начиная с так называемой  акклиматизации, когда им, за долгие годы жизни в СССР привыкшим, что почти все за них решает государство, пришлось привыкнуть к необходимости принимать решения самостоятельно – и вплоть до отражения  наезда  рэкетиров  из числа своих же бывших соотечественников, вознамерившихся было обложить сравнительно небольшую (три тысячи человек) диаспору русских понтийцев в Ксанти данью. Кто бы мог предположить в моих собеседниках, сейчас от всей души хохочущих над шутливой семейной перебранкой Йорики и Татьяны, черты характера, присущие едва ли не эпическим героям? Или, быть может, настоящим советским людям, которые по мнению известного в Союзе сатирика, рождались на свет исключительно ради того, чтобы бороться с трудностями? А ведь угрожали им и их семьям тогда, не в шутку, а всерьез и повадки тех «добрых молодцев» выдавали в них закоренелых бандитов с долгим уголовным прошлым.
    … - О, арга! – в  изумлении  воскликнул  кто-то из присутствующих. И действительно, как всегда и везде, время в беседе пролетело незаметно. – Поздно уже. Вашему родственнику пора отдыхать. А завтра  -  воскресенье, утром обязательно съездите на базар.

          Утро …Трудно было оторваться от созерцания красивейших  гор и пригорков, поросших кипарисами, обращенными к прозрачному утреннему небу зелеными огнями свечей.
           Йорика вел старенькую Toyota на средней скорости.
           - Спешить у нас дорого, - сказал он. – Полиция взяток не берет, а штрафы очень большие. Могут и на тысячу евро выписать. Не спешу. Хотя какой русский …  русский  понтиец не любит быстрой езды?
          После небольшой паузы он добавил: - Знаешь, развал СССР и наш отъезд сюда – это еще не все «Предсказание».
         - ?
         - Обратил внимание: на картине Огонь и Вода? Две противоположные стихии еще дадут о себе знать. Боюсь, что и у нас, в Греции, и не только у нас.
         - Судя по всему, ты большой оптимист?
         - К сожалению, - рассмеялся он. – Люди, знаешь, больше всего любят деньги. И себя. Или наоборот? Грехов накопилось многовато. Или нет?  О,  точно-точно,  родственник,  две  стихии  еще  дадут  о  себе  знать …
         Беседа прекратилась, едва начавшись, машина остановилась – перед нами бушевал воскресный базар.
         …Ондо эвро, пэнто эвро! До! Докимасо! Ондо эвро, пэнто эвро! (От одного евро до пяти за любой товар! Подходите! Примеряйте!) Паракало! До! Агоразо! Ондо эвро, пэнто эвро! (Пожалуйста! Подходите! Покупайте!..)
         Зычные возгласы нехуденького продавца, взгромоздившегося на собственный прилавок, были слышны издалека. Он ухитрялся перекричать и своих коллег, в отличие от него традиционно стоявших у прилавков, и непременное базарное многоголосие, в которое слились вопросы покупателей и ответы торговцев, радостные приветствия знакомых, которые, очевидно, не виделись, как минимум – неделю, с прошлого базара: базар в греческих городах – не только место покупок, но и место встреч.
         Поток покупателей, обменивавшихся восторженными фразами о каких-нибудь очередных босоножках или брючках prеt-a-porter на греческом, русском, албанском и турецком языках, подхватил нас и понес, выплескивая заинтересовавшихся какой-нибудь ультрамодной кофточкой к берегам-прилавкам по обе стороны потока.
        «Ондо эвро, пэнто эвро!» - слышалось теперь уже то слева, то справа. Несколько блондинок, судя по их репликам, российских туристок, до того неспешно пробиравшихся в толпе недалеко от нас, устремились на зов.
        На базаре было все или почти все: от кожаной обуви и нижнего белья до фруктов – овощей и, конечно (как без них?), даров Эгейского моря: мидий, осьминогов, кальмаров, лобстеров, рыбы всех мастей.
        Праздник денег был в самом разгаре…
        - Когда надоест базар, могу показать кафе, которое я оформлял, - предложил Йорика.
        Базар надоел довольно скоро: с непривычки от лезших в уши многоязычия и многоголосия, а также от дикой жары (в 11 утра было уже 380) и просто суеты разболелась голова, и вот мы уже за столиком кафе, дислоцировавшегося у одного из выходов с базара. Здесь, благодаря кондиционерам царила прохлада, в полутьме лившиеся откуда-то мягкие звуки загадочной греческой мелодии настраивали на романтический лад. Чашечка ароматного кофе, поданного по-турецки («элиникос кафэс»), с большим бокалом ледяной воды, окончательно примирила с немилосердной действительностью.
        В полутьме я не сразу разглядел, что стены и потолок расписаны, словно большая пиратская карта, обозначавшая и излюбленные стоянки корсаров у какого-нибудь острова Тортуга, и гиблые места, вроде Острова погибших кораблей, и локации, где по предположению Йорики спрятаны клады Моргана, Дрейка и других знаменитых флибустьеров.
       - Внушает. Не хватает только «Веселого Роджера» над барной стойкой, - поделился я впечатлениями.
       - «Роджер» тоже был. Хозяева сняли. Сказали: «Не то клиенты подумают, что их тут грабить, обсчитывать, в смысле, будут».
       - «Роджер» входил в оплату?
       - Всего деньгами не измерить…
       … - Русские? – спросил нас пожилой грек, сидевший с бородатым старичком за соседним столиком.
       - Он  да, - ответил Йорика.
       Бывшие советские трудящиеся, а ныне греческие пенсионеры, жители Александрополиса, небольшого города менее чем в сотне километров от Ксанти, Василиос и Георгиос, порадовавшись встрече, с места в карьер принялись засыпать меня вопросами: «Как там наши Ессентуки?», «Почему из Мин-Вод к нам так мало авиарейсов?»…
       - Чувствуем себя здесь неплохо. Только вот здесь пожарче, чем на Ставрополье будет, - сравнил климатические особенности двух регионов, разделенных многими сотнями километров, Василис. – Приехали, правда, давно, когда СССР приказал долго жить. Уже привыкли. Живем, не жалуемся: дети работают, мы на пенсии. Отношение к нам, приезжим, хорошее, ни с кем, как говорится, не враждуем.
        Как-то незаметно мы перешли к разговору о «Южном потоке», что, впрочем, было естественно, ибо нитка российского нефтепровода должна  была  протянуться из болгарского города Бургас именно в Александрополис.
        - И все-таки к нам, русским понтийцам, когда узнали, что к нашему городу может  быть протянут нефтепровод, местные стали относиться по-другому. С большим уважением, - сообщил Василис. – Ведь у Советов с Грецией какие дела были? Да никаких! Греция – член НАТО, значит, потенциальный враг. А какие дела могут быть с врагом? Кто тогда вспоминал, что «враги» - такие же православные? Теперь по-другому. Встречаемся с местными, те шутят: «Русские, нефть скоро будет?». Все знают, ожидаются большие деньги за транспортировку нефти по нашей земле. В общем, как ни крути, выгодно.
        - А вот я в газете читал, что «зеленые» опасаются, как бы из-за трубы море не загрязнилось, - беспокоился Георгиос. – Боже упаси тогда от такой выгоды. Эгей  видели? Вода чистейшая. У нас тут осьминоги.
       - Нэ, вэвза! (Да, конечно!). Ну неужели ты, Жора, считаешь, что об этом не подумают? – усомнился Василиос. – Сейчас только и слышишь кругом: экология, экология, экология. Осьминогов не обидят, не бойся. Вы наших, эгейских, осьминогов пробовали? Да? Вкуснота! Спесиалитэ эхэте! (Фирменное блюдо).
         Откровенно говоря, это «спесиалитэ эхэте» мне очень хотелось увидеть не только за обедом на столе, но и на дне, в естественной обстановке, но сколько не погружался я в чистейшие воды Эгея, вооружившись на сей раз не вилкой и ножом, а подводным ружьем (Ифигения их знает, этих спрутов!), наше рандеву так и не случилось. Видать Артемида, своенравная дочь Зевса, не пожелала помочь.  А  может  быть,  не  только  Артемида.
         Десять дней свидания с красавицей Элладой для меня просвистели, пожалуй, едва ли не с быстротой стрелы легендарного Ахиллеса: впору было утонуть в Эгейском море впечатлений. Чего стоила одна только большая греческая свадьба с обрядом церковного венчания и нескончаемыми танцами под народную и не только народную музыку. А еще – непременный для всякого гостя осмотр городских и окрестных достопримечательностей, включавший визит в слывущий родиной  Платонова  антагониста Диогена,  того  самого,  что  местом  жительства  избрал  пифос  и  попросил  Александра  Великого  не  загораживать  ему  солнце, небольшой прибрежный поселок Авдиро. Это, не считая новых встреч и регулярных «набегов» на пляж. Словом, было от чего забыть о нестерпимом зное, хотя тот, прошлогодний июль, увы, продолжал бить температурные рекорды, в дневные часы превращая все вокруг в сущую обитель Аида.

         Вечером, накануне моего отъезда, мы пытались придти в себя после дневной жары в беседке возле дома. Ветерок, дувший с дальних холмов, принес долгожданную прохладу. Вместе с прохладой он (что было, то было) доставил и стайку комаров, взявшихся атаковать почему-то исключительно мою персону. Право же, оставалось искренне пожалеть, что воды Эгея (о, кощунство!) отнюдь не воды Стикса, быть  может,  способные в том числе сделать пришельца неуязвимым для недружелюбной местной мошкары.
        Заметив мою отчаянную, но безмолвную борьбу за существование, выражавшуюся в непрерывном похлопывании себя по щекам и шее, Йорика принес несколько ароматических палочек. Стоило ему воскурить благовоние, как презренные насекомые куда-то улетучились.
        - Солнце выжгло все живое, - сказал он, задумчиво глядя на тлеющую щепку.
       …- Не считая комаров…
       - Трава кругом сухая и вспыхнет, как порох, если кто-то поднесет спичку, - не заметив моей реплики, продолжал он. – А ветер завершит дело. Вопрос в том, кто поднесет спичку?
       Глядя на покачивавшиеся в саду у дома,  словно  в  «Сиртаки»,  под аккомпанемент ветра стройные кипарисы и приземистые персиковые деревья и заочно  прощаясь с Элладой, не хотелось думать о худшем. Признаться, мысли мои тогда были заняты лишь новыми впечатлениями, а также тем, что путники называют чемоданным настроением. Поэтому не очень хотелось от этих закономерных дум отходить, допустим, к переоценке фразы, принадлежащей древнегреческому софисту Протагору, искренне верившему, что человек есть мера всех вещей, и, вероятно, не принимавшему во внимание, что может существовать и иная система ценностей, выстроенная помимо воли и ума «венца природы».
       Хотя, наверное, имело смысл вслушаться в слова Йорики, всего-навсего озвучившего то, что он уже много лет назад написал в «Предсказании». Как, наверное, имело смысл и вспомнить о вечном несовершенстве человека, живущего в вечно несовершенном мире, среди извечных противоречий между добром и злом. Кто-то предсказывает беду. Кто-то, видя горящий лес, кричит: «Пожар!», призывая о помощи. Кто-то ухмыляется, злорадно вспоминая брошенную им спичку, и любуясь тем, как пламя без разбору пожирает и старые деревья, и молодую поросль. Кто-то довольно потирает руки, подсчитывая в уме барыши, которые сулит продажа оставшегося леса под видом сгоревшего. А кто-то отправляется тушить.
       Через неделю в Греции начались невиданные здесь прежде пожары…

                Х                Х              Х

          Рассказ  был  написан  в  2007  году.  Скоро  грянул  большой  греческий  кризис  и  на  улицах  больших  и  малых  городов  зарябило  в  глазах  от  вывесок  «Полеiтai» (Продается).
          Многие  из  тех,  кто  описан  в  рассказе,  разъехались  по  Европе  в  поисках  работы.  Йорика  остался.  Кисти  в  его  мастерской  потихоньку  зарастали  паутиной,  поскольку  их  хозяин  стал  прикладываться  к  бутылке.  «Ципура»  стала  его  неизменной  спутницей,  быть  может,  в  мысленных  блужданиях  и  попытках  найти  ответ  на  вопрос:  что  теперь  есть  истина?  Он  пил  виноградную самогонку,  которую  задешево  покупал  на  рынке,  медленно,  глотками,  цедя  минуты  и  часы,  отведенные  ему  одиночеством:  Татьяна  тоже  уехала,  в  Россию,  на  заработки,  а  у  сына  своя  жизнь  -  работа  и  встречи  с  любимой  девушкой ...
          Через  несколько  лет  он  заболел.  Отказался  от  врачебной  помощи,  усталость  от  жизни  -   это  не  лечится...  Махнул  на  все  рукой,  воспринимая  онкологию  как   данность  свыше,  как   выход  из  лабиринта,  в  который  его  загнала  жизнь.  Дни  его  были  сочтены.
           Скончался  он  в  последний  день  октября …