***

– Старухи меня донимают. Опять пасти стадо некому. Надо бы помочь.


– У нас, что ли, только по очереди пасут? – вскинул брови Веряскин.


– Так ведь просят, Федор Степанович! – как можно убедительнее сказала Настя.


– Если нет, что ж теперь делать? – развел руками Веряскин. – Самому, что ли, наниматься?


– Поискать надо. Может, кто и согласится.


– Не обижайся, Анастасия Ивановна, бестолковый разговор ведем. Сама знаешь, каждую весну так.


– Тем не менее, надо поискать.


– Что ж, коль надо, поищу, – согласился Веряскин, как бы подытоживая разговор.


– Но это еще не все, – остановила его Настя, видя, что он намеревается встать. – С огородами опять беда. Сегодня снова делегация в правление приходила. На Опенка жалуются. С вечера налупится до потери сознания, на другой день до обеда похмеляется, а огороды не паханы.


– Что ты с ним будешь делать! – хлопнул Веряскин себя по коленкам.  – Божился, капли в рот не будет брать. И на тебе!


– Я тебя попрошу, Федор Степанович, поговори с Опенком и старухами. Они ведь и сами виноваты. Каждая все угодить хочет. А получается хуже.


– Поговорю, поговорю, – пообещал Веряскин без видимой охоты.


– Вот и договорились.


Веряскин встал из-за стола, собрался уходить, однако около двери остановился.


– У меня к тебе, Анастасия Ивановна, тоже просьба есть, – нерешительно произнес он.


– Что такое? – удивилась Настя.


– Моему балбесу Зинаида ведь совсем голову закружила!


– Это кому, Анатолию? Зинаида? Да не может этого быть!


– Вай, Настя! – перешел на мордовский Веряскин. – Разве я стал бы тебя просить? Они у меня разводиться надумали.


Теперь уже она тоном старшего стала убеждать парторга в том, что в этом ничего страшного нет. Дело-то молодое. Сегодня поругались, глядишь, уж и разводиться надумали, а переспали – и про все забыли. Даром, что ли, говорят: молодые бранятся – только тешатся!


– Все равно, Настя, я тебя очень прошу, поговори с ней. Пусть она Анатолию голову не морочит. Был бы холостой. А то – женатый, ребенок малый. Я как на внука гляну, сердце кровью обливается. Случись, разойдутся, что делать? Я от сына отрекусь, а внука в обиду не дам. Он у меня единственный. Все так хорошо получалось. А тут на тебе!


– Ладно тебе, Федор Степанович, сокрушаться, – успокаивала старика Настя. – Зинаида – девка молодая, красивая. К ней все сухокорбулакские молодухи своих мужей ревнуют. И ваша сноха тоже, наверное, Анатолия приревновала.


– Все равно, поговори с ней. Мне самому как-то неудобно, еще поймет не так.


– Поговорю, – пообещала Настя. – Обязательно.


Настя обещание выполнила сразу. Едва Веряскин вышел, пригласила к себе бухгалтера. Зинаида, неулыбающаяся, вошла, села на обычное место, вопросительно глянула на Настю.


– Да-а-а, – многозначительно протянула Настя, вкладывая в это «да» и свое сожаление, и бессилие, и озабоченность.

 
Зинаида, должно быть, понимала ее, даже было что-то сочувственное в ее взгляде, но так ничего и не сказала, лишь выжидающе посмотрела на председателя.


– Разговор к тебе есть, – сказала Настя, вздохнув.


Главбух ничего не ответила, только вздернула на миг свои красивые бровки.


– Парторг сейчас приходил, – продолжала Настя, пытаясь разглядеть на Зинаидином лице раскаяние или растерянность. – О тебе, кстати, шел разговор.


– Обо мне? – удивилась Зинаида.


– Давай, девка, не верти хвостом, докладывай, что там у тебя?


– Ничего не было, Настасьиванн! – отнекивалась Зинаида.


– Так уж и ничего? А чего ж он тогда разводиться надумал?


– Разводиться? – изумилась Зинаида. – Веряскин? От вас впервые слышу.


– Выходит, отец его напраслину на тебя наговорил?


– Выходит, так, – обиделась Зинаида.


– Прямо и спросить ничего нельзя. Сразу уж и губы надула! Я ж это не сама выдумала. Веряскин вот только сейчас тут был. Чуть ли не христом-богом умолял, чтоб я с тобой поговорила насчет Анатолия.


На Зинаидином красивом личике появилось нечто наподобие улыбки.


– О чем же он просил вас поговорить со мной?


– Чтоб ты не кружила его сыну голову, семью чужую не разбивала.


– Я что, ему на шею, что ли, вешаюсь? Или за полы пиджака на каждом шагу цепляюсь? Мало ли кому какая блажь в голову взбредет! Я-то здесь при чем?


– Он опять какой-нибудь фортель выкинул?


– Ну да. На Первое мая к нам ввалился и позавчера чуть ли не всю ночь на крыльце просидел.


Настя от этой новости чуть не потеряла дар речи.


– Что ж ты мне об этом ничего не сказала?


– Стоило ли говорить, Настасьиванн? Будто у вас без этого дел нет.


– Дела-то делами, да и это, миленькая моя, не пустяк. Видишь, как все поворачивается! Он на крыльце посидел у тебя, а жена ему дома скандалы учиняет, на развод подала.


«Паразит долговязый! – разозлилась Настя. – Я тебе отобью охоту по ночам шастать!»


Она отпустила Зинаиду и, все больше раздражаясь на Веряскина-младшего, решила, не откладывая, вызвать его к себе. Настя наказала курьерше во что бы то ни стало разыскать Анатолия, и чтоб он немедленно шел к ней.


Курьерша вернулась сразу, сказала, что у Веряскина урок, и как только он закончит, сразу же зайдет в правление.


Настя уже давно не видела сына парторга, и когда он вошел, даже немного оторопела, настолько он изменился с тех пор, когда впервые после института пришел на работу к ней в колхоз. Он был раздражен и не скрывал этого.


– Как жизнь, Толя? – делая вид, что не замечает его раздражения, участливо спросила Настя.


Веряскин пожал плечами. Глядя в окно, спросил:


– Что это вас вдруг моя жизнь заинтересовала?


– Да вот, нужда заставляет.


– Что за нужда такая? – глянул он на нее.


– Жалуются на тебя. И не кто-нибудь, а отец родной.


Веряскин усмехнулся.


– Тогда все ясно. Просил повлиять на меня?


– А что ж ты прикажешь делать с тобой? По чужим дворам шастаешь! К медали, что ли, тебя за это представлять? Ты думаешь, что делаешь? Ладно, с женой не ладишь, а Зинаиду зачем впутываешь? Каково теперь ей? А каково твоей жене? Отцу твоему каково?


– Зинаиду я пальцем не тронул. А жена пусть знает, жить я с ней не буду. И отцу моему об этом скажите.


– А сын?


– Я от него не отказываюсь!


– Не отказываюсь! – вспыхнула Настя. – А чего же тогда куралесишь. Или шлея под хвост попала?


– Вот что, Анастасия Ивановна. Если вы с моим отцом меня воспитывать решили – пустое дело. Слава богу, я не мальчик. Сам как-нибудь разберусь. Без вашей помощи.


– Ох, как ты заговорил! – возмутилась Настя. – Да я сейчас позвоню в роно и расскажу о твоих проделках... Тебя завтра же из школы вытурят. Ты хоть думаешь, что говоришь?


– Сделайте одолжение, – встал Веряскин. – Век вам буду благодарен.


Он деланно поклонился и вышел из кабинета.


«Характер проявляешь! кипело все внутри у Насти. Ей было досадно оттого, что она оказалась бессильной перед Веряскиным-младшим. – Девку позоришь. Попробуй еще только появись у нее на крыльце, я тебе рога обломаю!»


Она стала прикидывать, как бы ей побольнее ущемить застроптивевшего Веряскина, но, так ничего и не придумав, решила в оставшееся время заглянуть на стройку к южанам.


Ольга, отпросившись утром по своим делам, отдала ей ключи от машины, и Настя поехала к арочному складу сама.


Сохикяна на стройке не оказалось. Пожилой армянин, его помощник, завидя машину, слез с крыши, которую уже обрешечивали. С достоинством поздоровавшись с Настей, сказал, что у бригадира сегодня выходной и он кашеварит, готовит на всю бригаду обед.


Настя с удовольствием рассматривала возведенный за какие-то две недели каркас арочного склада, про себя похвалила армян: «Молодцы! Если они так будут работать, глядишь, к концу месяца склад будет готов. Только вот что с полом делать?» В райцентре ей обещали выделить немного асфальта, но днями отказали, и она решила заехать к Сохикяну посоветоваться.


Изба Станкиных стояла неподалеку от правления колхоза. Она была победнее, чем у остальных: сказывалось все же отсутствие мужчины в доме. Настя, оставив машину, поднялась на крыльцо, без стука открыла дверь.


В кухне никого не было. Топилась печь. На плите стояли две большие кастрюли и позванивал крышкой уже закипевший эмалированный чайник. На столе в беспорядке грудились тарелки, ножи, вилки, разобранная, еще не отмытая от фарша мясорубка, сочной горкой высился на одном из блюдечек мелко нарезанный лук и рядом поблескивал невысохшим никелированным лезвием нож с красной целлулоидной ручкой.


– Эй, хозяева! – весело крикнула Настя, недоумевая, куда они могли запропаститься.


Она хотела пройти в переднюю, но оттуда послышалась торопливая возня, чей-то испуганный шепот, и навстречу ей в одной майке и спортивном трико выскочил потный, взлохмаченный Сохикян.


– О, Анастасия Ивановна! – радостно осклабился он, прикладывая руку к обросшей курчавыми волосами груди. – Вы извините, я сейчас рубашку надену.


Он вновь скрылся за филенчатой дверью и вернулся почти тотчас же, уже в рубашке и шлепанцах на босу ногу, успев за это время отереть потное лицо и даже немного пригладить волосы.


– Садитесь, Анастасия Ивановна, – засуетился он, ставя рядом с ней табуретку, предварительно смахнув с нее ладонью несуществующие соринки. – А я сегодня кашеварю!


– Спасибо, спасибо, – поблагодарила Настя, чувствуя, что своим появлением чем-то поставила Сохикяна в неловкое положение, а чем, сразу не догадалась. И лишь тогда, когда спросила его, где Ольга, и завидя, как он растерялся и не сразу нашелся, что ответить, ее неприятно резанула догадка: «Ольгу, поди, тискал!»