И жизнь, и слёзы, и любовь...

 

    Сколько она себя помнила, с детства все звали её Лушка. В большой крестьянской семье она была приписана к козам, поэтому каждое утро выходила вместе с пятью рогатыми «подружками» пастись на поляне перед прудом, не очень большим, но глубоким, по весне имеющим протоку с быстрой и прозрачной речкой. Видимо, поэтому в нём кроме карасей водились приличных размеров голавли и даже щуки. Лукерья разматывала вязанные-перевязанные, состоящие из одних узлов верёвки, с шеи каждой козы тянула их на общий деревянный штырь, пытаясь воткнуть его в твердеющую день ото дня землю. Получалось плохо, она тихо материлась точь-в-точь, как это делала бабушка Шура, присвистывая на шипящих звуках:

    - Черти рогатые… Только бы жрать вам, такая-перетакая мать. Волков на вас нет. Погодите, придёт вечёр… - Что их ожидало вечером, было неизвестно.

    На берегу пруда, у хилых кустов ивы и ольхи, сидел на вязаном коврике в неизменной позе, поджав одну ногу под зад, Колька - Свистун, посматривал на Лушку. Перед ним, почти в воде, лежали две удочки из веток молодой ивы, ровные, без вывихов и изгибов. Свистуном его прозвали за постоянный свист, который он издавал почти на профессиональном уровне. Наконец, ему, видимо, или надоела болтовня и матерщина девчонки, или жалко стало маленькую пастушку, что вряд ли соответствовало истине, он тяжело вытащил из-под себя больную, страшно худую ногу, встал и побрёл, сильно прихрамывая, к колышку с верёвками. Подобрав с земли плохо заострённую деревяшку, ударил по ней несколько раз булыжником, прихваченным у пруда, заговорил тихим голосом:

    - Лушк, одно и тоже, кажень день… У тя отец и брат кузнецы, проси у них кованый штырь…

    - Просила… А те горят: ну, спилят в один день, до вечера не дотянет вещь…

    - Ладно, проверь коз и пошли на пруд, - закончил разговор Свистун. – Щас будем песни исполнять...

    Он добрёл до своего насиженного места, не спеша, уселся на коврик, сшитый его бабушкой из цветных обрезков ткани, проверил снасти, поменяв на удочках наживку, и стал ждать, когда недалеко от него разместится Лукерья Спицына, собиравшаяся идти этой осенью в первый класс. Ей определили пару лет обучения в школе с тем, чтобы потом отправить в город, в приличную семью для работы нянькой. Путь проверенный, многие деревенские девчонки прошли его, сумев через своих хозяев познакомиться с неплохими людьми. Последней из их деревни была Нюрка Коптева, та вышла замуж за часового мастера, не испугавшись, что он старше её почти на двадцать лет. Потом привыкла, дети пошли, не до испугов, когда сразу погодков родила за три года супружеской жизни.

    - Слова помнишь? Я про картошку говорю...

    Николай недалеко по возрасту ушёл от Лукерьи, но уже сдал экзамены за четвёртый класс, учился хорошо, много читал, любил слушать на патефоне пластинки, которые приносила мама, работающая завклубом. У него был один серьёзный изъян: малышом он попал под борону, ему переломало ногу так, что медики едва сумели спасти её, но развиваться, как у всех мальчишек, она не желала. Волей-неволей ему часто приходилось сидеть дома или возиться во дворе, и, видимо, от скуки он стал напевать любимые мелодии, услышанные на пластинках. Конечно, о музыкальной грамоте он ничего не знал, как слышалась ему мелодия, так он и старался воспроизвести её на свет божий. Маме понравилось занятие сына, мелодию тот выводил умело и грамотно, после каждого куплета песни обязательно делал проигрыш. И вот здесь-то Колька был весь на виду: глаза полузакрыты, нотки льются чистыми и точными, звуки получаются приятными для слуха.

    Как-то раз мама пришла с работы поздно вечером, тихо разделась и стала слушать насвистывание мелодии, производимое сыном. Песня была популярная, известная в народе. Вдруг мальчишка прервал свист, поднялся со стула и, подумав минуту, громко сказал:

    - Народная песня - "Ах, картошка, объеденье..." Исполняет художественным свистом Николай Свистунов... Ой, что говорю-то: Николай Воронцов... - И в этот момент он увидел у двери маму, смутился, начал что-то лепетать.

    - Коль, не тушуйся, давай. Мне очень нравится, как ты свистишь...

***

    И сейчас, на берегу пруда, Николай сказал достаточно громко:

    - Пионерская песня "Ах, картошка, объеденье..." Исполняет Лукерья Спицына, сопровождает художественным свистом Николай Воронцов.

    Николай засвистел вступительную мелодию, Луша дождалась проигрыша, вступила с припева:

- Ах, картошка, объеденье-денье-денье,
Пионеров идеал-ал-ал!
Тот не знает наслажденья-денья-денья,
Кто картошки не едал-дал-дал.

    На удивление, это был совсем другой голос, чем тот, что звучал в повседневной жизни девочки: насыщенный, задорный, звонкий. Коля справлялся с мелодией, Луша старалась изо всех сил, стремилась выговаривать каждую буковку текста. Закончили песню дуэтом и молча сидели на траве, немного стесняясь друг друга, хотя на пруду им приходилось петь не первый раз. Николай, наконец, сказал:

    - Давай, я с мамой поговорю. Осенью клуб готовит концерт для школьников, и она скажет, как нам выступить на нём...

    Луша покраснела, ответила не сразу:

    - Вот ещё чего придумал. Засмеют на всю деревню...

    - Так мы же в концерте будем участвовать. Там много таких, как мы.

    Она промолчала, но по выражению лица было видно, что вряд ли девочка согласится на такой поступок. Тем более, ей идти в школу, в первый класс, итак будет волноваться сверх меры. Но мама Николая согласилась поговорить и с девочкой, и с её родителями. А те, на удивление, довольно легко согласились на выступление дочери в концерте. Успех был неожиданным и удивительным, хотя к свистунам в селе многие относились недружелюбно. Здесь же Николай и Лукерья буквально на "бис" исполнили две известные всем песни: "Взвейтесь кострами синие ночи" и "Ах, картошка..." Заведующему Роно (отдел народного образования) мама Николая сказала, что Лукерью надо показывать во дворце пионеров, там есть детский ансамбль песни и пляски. Тот согласился, но заметил: "Вы будете привозить её в областной центр на репетиции? Их пять - в неделю, а до вашего села около ста километров..."

    А дружба девочки с Колькой - Свистуном оставалась дружбой на все годы, пока тот не замёрз на улице, застряв в сугробе на инвалидной коляске. К тому времени ходить он уже не мог, гангрена подобралась ко второй ноге. Спасти его было некому: мама задержалась в командировке в облцентре, дело было поздним вечером, мимо него не прошёл ни один прохожий. Луша долго плакала после известия о смерти друга, на его могилу ходила одна, как только приезжала в деревню. За время их дружбы они только раз по просьбе его мамы исполнили весь свой репертуар: в общей сложности набралось семь песен. Мама тогда сильно расстроилась, ей было до слёз жаль несбывшегося: дети так и не стали артистами.

***

    С мужем Виктором Луша познакомились на вечере молодёжи текстильной фабрики, где упрямая в достижении цели девушка становилась активисткой. А парень привёл парней с автоколонны, тоже выполняя поручение комсомола, поэтому волей-неволей им пришлось повстречаться, обговорить план дальнейших совместных действий. А он оказался весьма простым: через полгода они поженились, и Лукерья стала Скоковой, а ещё через неполный год - матерью мальчиков-двойняшек. Жили они с Виктором в комнате семейного общежития, отделёнными от двух соседок фанерными перегородками. Еду сами не готовили, обеды носили в судках с фабрики-кухни. Как ей ни хотелось уходить с фабрики, но одной с двумя пацанами и работой справиться было невозможно, поэтому их семья переселились из общежития к родителям мужа, на городскую окраину. Отец и мать Виктора жили в собственном доме, он заведовал пивным ларьком в потребкооперации, она - числилась инвалидом 3 группы.

    Дети рано начали ходить и разговаривать, были вёрткими, сверхподвижными, так что Луша ни на минуту не могла оставить их без присмотра. Она падала от усталости, а муж две трети времени в году был в командировках, но зато так хорошо зарабатывал, что половина бывших соседей по общежитию приходили к ней перехватить денег до получки. Она мечтала о том, как, наконец, отдаст детей в садик и пойдёт работать в цех. "А что, - думала Лукерья, - мне будет только тридцать, ещё хоть куда сгожусь..."

    Сообщение о войне она встретила довольно спокойно, до фронта было далеко, а настрой у молодёжи в то время был оптимистическим: быстро сломаем хребет вражеской гидре. Мужа, как шофёра по перевозке ГСМ (горюче-смазочные материалы), вызвали в военкомат в первые дни мобилизации. За Волгой, недалеко от них, разворачивался тыловой эшелон, обеспечивающий войска всем необходимым, в том числе, топливом для заправки самоходной техники. Виктор надел военную форму, его назначили командиром отделения, состоявшего из трёх бензовозов, а ГСМ они везли из Башкирии, Татарии и Западной Сибири. Иногда, но редко, они проезжали через их город, умудрялись как-то выкроить остановку на пару часов. Всегда это случалось неожиданно, особенно для мальчишек, которые были рады приезду отца. Каждый раз они просили показать им машины-бензовозы, дать возможность покрутить "баранку" водителя.

    Все заводы и фабрики города перевели на военное положение. В цех Луша вернулась инструктором школы профобучения, где девочек учили по ускоренной программе. Приёмы работы ткачихи Скоковой были расписаны в инструкциях, а на практике - она сама выводила учениц в цехи. Работали двумя группами, по четыре часа в день, столовая кормила работниц обедом, те жили в общежитии, по 5-6 человек в комнате. В итоге, Луша работала чуть больше восьми часов в день, и домой из-за мальчишек возвращалась буквально бегом. Из столовой удавалось прихватить (недоесть) хоть что-то и для детей, и для свекрови, которая осталась без сына и без мужа. Несмотря на возраст за 50 лет, того отправили на фронт: потребкооперация помогала тыловикам кадрами, которые ценились на войне.

    Дети подрастали, им всё время хотелось есть, но кроме небольшого запаса серой муки и овсянки грубого помола в доме ничего не было. Кончилось подсолнечное масло, маргарин, многие соседи выменивали на рынке собственные вещи на картофельные очистки, которыми подкармливали животных на мясокомбинате перед забоем. Их-то и тащили ушлые рабочие на продажу. У текстильщиков, имевших до войны огромное подсобное хозяйство, кроме захиревшей свиной фермы и пекарни для выпечки чёрно-серо-бурого хлеба больше ничего не осталось. Но пока держались, пережили осень-зиму, многие женщины добровольно устроились в госпитали для сверхурочной работы санитарками, ухаживали за ранеными, которым были отданы почти все школы города.

    Свекровь не раз говорила Луше, что тоже пойдёт работать в госпиталь, где не только кормят, пусть и очень скромно, но где и безопасно: всё время находишься на глазах у людей. А что может случиться с такими непоседами, как их дети, и с ней, "старой нянькой", одному богу известно. И точно: по весне приходил участковый милиционер, разговаривал с мальчишками, долго выпытывал у них, кто из взрослых приказал им залезть в продовольственный склад, чтобы открыть внутренние задвижки на дверях. Участковый поверил на первый раз: взрослых они не знали, задвижки - не трогали. Но мать слышала их шёпот на полатях возле печки: "Русый - гад, снова придёт и снова потащит нас на склады..."

***

    Похоронка пришла к свекрови в 43-м году. Муж дослужился до звания капитана интендантской службы и погиб при обеспечении белорусских партизан всем жизненно необходимым, от продовольствия до медикаментов. "Как он мог обеспечивать, если их земля ещё под немцем? - Думала о муже Агриппина Петровна, жалея, что не ушла на фронт вместе с ним. - И как ни удивляться, что он долго прожил, если то и дело переходил линию фронта?" Теперь всё внимание она сосредоточила на сыне: вязала ему носки, выпытывала у Луши, когда Виктор обещал заскочить домой, при встречах просила его беречься, хотя бы ради неё и так быстро выросших мальчиков. А он только один раз сказал жене, что едет в ад и как они переправятся через реку у Сталинграда, одному богу известно.

    Луша и бабушка уже несколько лет после окончания войны старались не говорить с сыновьями о том, что их отец - без вести пропавший, и поэтому они ежегодно отмечают только годовщину гибели деда. Версий о трагедии с Виктором не было никаких, была лишь надежда, что многие "без вести пропавшие" смогли вернуться к жизни. Но в семье уже точно знали, что отделение бензовозов Виктора накрыла фашистская авиация на середине реки, спастись не удалось никому. Но, как говорится, надежда всегда умирает последней.

    Как-то буквально на час по времени заскочил к ним бывшей шофёр автороты, уцелевший на этой переправе, принёс две бутылки чистого спирта, поднял стакан с зельем и сказал:

    - Хороший человек был Виктор... Душевный, всех понимал и его все уважали. Пусть земля и всё такое прочее... - И, не чокаясь ни с кем, выпил, поставив стакан на стол, посмотрел на мать, на жену погибшего друга, на его сыновей, понял, что сказал что-то лишнее в этом доме. Решил прояснить ситуацию, добавил:

    - Конечно, местные могли кого-то спасти, хотя вряд ли это можно было сделать с таким грузом, какой был у них. От взорвавшихся бензовозов горела вода, а не то, что техника и люди... - Он передал Луше большой брезентовый мешок, набитый, видимо, продуктами, сказал, посмотрев на подростков:

    - Приходите к нам в автоколонну, сделаем из вас дальнобойщиков... Щас не война, стало легче и профессию получить, и работать.

    Сыновья Виктора вышли из дома вслед за гостем, вопросов не задавали, им и так было ясно, что их отец - навсегда пропавший на войне. На улице гостя ждала "полуторка" с молодым водителем за рулём. Они подошли к его двери, один из них, выглядевший постарше, спросил:

    - А где тебя можно найти? Мы, наверное, придём...

    - Вот это правильный разговор, - поддержал их бывший товарищ отца. - Расскажи им, как нас разыскать. - Он сел в кабину, закурил, потом сказал коротко:

    - Ну всё, поехали. Ещё нарвёмся на неприятности от начальства...

***

    Когда парни через какое-то время вернулись в дом, увидели привычную картину: бабушка лежала на кровати, у печки, голова её сползла с подушек, по всему дому разносился сильный храп. Мать полулежала на столе, обхватив голову руками: то ли плакала, то ли стонала, раскачиваясь из стороны в сторону: "Ох, война-война... Что ты сделала?" Сыновей она не видела, похоже, даже не понимала, где она и что с ней происходит. А те подхватили её под руки, дотащили до второй кровати, у окошка, кое-как раздели и накрыли одеялом. Сами вернулись к столу, увидели, что спирт ещё остался, налили по полстакана, молча, выпили, закусили холодцом, сваренным бабушкой из коровьих хвостов и лодыжек несколько дней назад.

    - Ну, снова забухали, - сказал, как правило, молчавший Дмитрий.

    - Если мать не оправится к утру, её точно выгонят с работы... - добавил Виктор, названный этим именем в честь отца. - Значит, надо или допить, или на хрен... - Он взял бутылку и уже собирался вылить спирт в раковину.

    - Пригодится ещё, - сказал, Димка. Закупорил бутылку пробкой, залез на лесенку у полатей и катнул спирт по доскам. После этого оба стали собираться на улицу.

    - Что-то я сегодня хлебнул лишку, - вдруг сказал Дмитрий. - Давай здесь посидим. Подумаем о нашем деле... Машину мы нашли, полуторка нам точно ещё послужит. Мы обеспечим и проезд на склад, и вывоз товара, и, если понадобится, будем силой для отмазки... Ситца там припрятано на миллион рублей, для Африки готовили. Барыги всё возьмут, товар самый ходовой щас...

    Через пару дней их легко взяли в автоколонну, как бы в память об отце, "поставили на довольствие", одели-обули в приличную робу, и профессию дальнобойщика они начали осваивать с самых азов. И всё бы шло нормально, если бы не "закидоны" матери и бабушки: им нельзя было оставлять денег, пропивали всё, перешли уже на брагу, покупали зелье у соседок, которые умели хранить тайну, не хуже разведчиков.

    "Что сломало бабушку? - Не раз задумывался о семье склонный к размышлениям Дмитрий, родившийся первым из двойняшек. - Здесь, вроде бы, всё понятно: смерть деда, как позже выяснилось, от рук предателей - полицаев, исчезновение её сына - Виктора, и полный отрыв внуков, которые живут уличной стаей... А что сломало мать? Рухнула мечта, как она рассказывала, детства, не суждено было стать артисткой, петь задорные и весёлые песни, любить какого-то чудака Кольку - Свистуна? И самое главное - потеря мужа, отца её детей, хотя официально Виктора никто не хоронил. Вдобавок, эти страшные слова - "без вести пропавший"... Потом у неё случился инфаркт, она лежала в стационаре медсанчасти, после этого получила, как и свекровь, инвалидность. Но Лукерье повезло: её уволили тихо и мирно, о ней ещё помнили в профкоме, как о передовой труженице тыла.

    Дмитрий ни с кем не делился своими мыслями, он, наверное, даже не смог бы выразить их такими словами. Но он так чувствовал и всё время думал о том, как помочь родным женщинам. Дело усугублялось ещё и тем, что совсем скоро их с Витьком заберут в армию и что двойняшек не держат в одном подразделении, придётся им расстаться. Но и это тоже можно пережить, а вот как на три года оставить маму и бабушку без присмотра? В этом - вся проблема. Он уже пытался настроить брата на женитьбу, сам приглядывался к соседским девчатам, даже пару раз они с Виктором ходили на вечера танцев. Хотя брату всё было по барабану: главное, чтобы надуться водкой или пивом, пощёлкать в бильярдном зале шарами да выпустить пар в мордобое, в конце любого вечера. "Запомните нас весёлыми, - любил тот говорить, попадая за очередное хулиганство в милицию. - Скоро-скоро нам в дорогу, и труба нас позовёт..."

***

    О чём думали карающие органы страны, проведя амнистию в 1953 году? Споров много, до сих пор мнения специалистов в этой области юриспруденции разделены. Если верить статистике, то мнение тех, кто поддержал шаги Берии, проведшего сразу после смерти Сталина данную амнистию, превышает цифру противников её проведения. Буквально в срочном порядке лагеря и тюрьмы покинули более 1,2 млн. заключённых. Среди них оказались многие сверх опасные преступники, так как осуждались они по более «мягким» статьям. Так происходило потому, что осудить их за самые тяжкие деяния часто не удавалось из-за отсутствия доказательной базы. Кому-то помог в этом и возраст - старше 55, кому-то сокращение срока вдвое. Именно они и стали головной болью всей страны в том памятном для истории году.

    В рабочий посёлок вернулся рецидивист по кличке Русый. Вёл себя тихо, в руках носил эбонитовую палку с острым лезвием внутри и позолоченным набалдашником в форме головки льва. Внешне он почти не изменился, только на правой стороне лица, от уха до носа, прошёл довольно глубокий рубец, видимо, след опасной бритвы. Пацаны всех улиц напряглись, смотрящий банды комбинатских, по кличке Сувель, нашёл братьев Скоковых на второй день прибытия из тюрьмы вора. Передал, что тот ждёт их на разговор и добавил: "Он помнит вас пацанами, и то, как вы ловко вскрывали склады с продовольствием".

    - Хорошего мало, - сказал брату Дмитрий. - Неужели ему настучали о заначке с мануфтой? Я думал, до армии мы сумеем вывезти с того склада, почти неохраняемого, машину ситца, чтобы толкнуть её барыгам. И всё...

    - Брось, я уверен, он ничего не знает о наших планах. - Сказал Виктор. - Тогда его это не коснулось, он загремел по другому делу...

    - Все причастные помнят: пришили они охранника, продали машину спирта... И вот он снова дома. - Дмитрий чувствовал, как тошнота подступает к горлу, а слабость во всём теле отражается даже в его голосе. - Но идти сегодня придётся. Я слышал, скоро его будут короновать на вора в законе. И это - ошейник с поводком на всю нашу с тобой оставшуюся жизнь.

    - Мить, не заморачивайся. Может, всё к лучшему: скажем ему, что сегодня-завтра идём служить в Советскую Армию. Вот вернёмся, тогда и разговаривать будем.

    Он ждал братьев в котельной старого дома культуры, переехавшего не так давно в новый дворец со всеми удобствами. С ним было ещё двое, один из которых походил на Кащея, одетого в плащ. Сувель как только показал их Русому, тут же вышел на улицу. В зале с погасшими котлами, в сторонке от них, стояли приличный стол со стульями и широкий диван с кожаными подушками.

    - Чё делаем, братва? - Задал вопрос Русый, присаживаясь на диван, им рукой показал на стулья. - Как родители, живы, ещё не спились до конца?

    Братья молчали, не ожидая такого приёма и приветствия, но за стол всё же уселись. А Русый почему-то обратился к тощему соседу в плаще:

    - Слышь, мне сказали, их мать и бабка бухают почти с войны. Сколько же сил у них, сколько...

    - Тяжело, наверное, пацанам, - сказал сосед. - Надо помочь им...

    - Я знаю про склад у ТЭЦ. До него мы тогда не добрались, война и моя ходка случились. Вы добрались до него? Говори, - обратился он к Виктору.

    Тот посмотрел на брата, увидел чуть заметный кивок, сказал:

    - Буром-то не надо... И причём здесь наши родители-женщины? Мы вот и в автоколонну пошли, там отец работал, лучше крыши - не придумаешь. А на складе, как нам рассказал надёжный человек, есть схрон с тюками ситца. Их когда-то готовили в Африку, на продажу за валюту. Вот и вся история. Но нам с этим делом придётся погодить: сегодня-завтра идём служить в армию. Оба. А вам - виднее, чё делать.

    - К складу - не лезьте, - сказал Русый. - Связь через Сувеля. Он за вами приглядит... Настроились отдать долг Родине? Может, пока суть да дело, это и к лучшему. Только со складом - не дурите, иначе накажу, быстро и больно.

***

    Служить в армию пошёл один Виктор, у Дмитрия обнаружилась стенокардия: не зря он часто задыхался, подолгу стоял, дыша, пока сердце приходило в норму. А в военкомате услышал фразу в свой адрес: "Хоть будет кому приглядеть за двумя вдовами". Вот он и приглядывал: в автоколонне сам попросился в слесари, чтобы не тратить зря время на обучение дальнобойщиком, тем более, в конце учёбы комиссия всё равно не пустила бы его за руль. Познакомился с девушкой из Белорусси, сиротой, родителей которой бандеровцы сожгли вместе со всей деревней. Девчат из республики приехало к ним в город почти два десятка, тихие, работящие, все хотели стать текстильщицами. Он познакомил её с мамой, те быстро подружились, вот только Алеся, так звали девушку, никак не могла привыкнуть к выпивке тёти Луши во время обеда, на что Дмитрий просил её не обращать внимания. "Мало ли у кого какие странности, - говорил тоже тихий, начитанный и абсолютно спокойный в общении будущий супруг. - Считай этот
факт - лекарственной добавкой. А бабушка Груша может выпить ещё и перед сном, ей - под восемьдесят, но ты не догонишь её в делах..."

    Май выдался жарким, народ расслабился, переоделся в рубашки и майки, на ногах замелькали белые спортивные тапочки. На местном стадионе "Юность" устроили детско-взрослый праздник по случаю Дня рождения пионерской организации имени Ленина. Парад пионеров, футбольный матч и праздничный концерт организаторы планировали провести после обеда: день трудовой, никто не отменял занятия в школах и рабочих смен на комбинате. А поскольку Алеся вместе с подругами участвовала в прохождении колонны комсомольцев, то ей надо было быть на стадионе в 15 часов. Тогда и решили устроить праздничный обед пораньше, тем более, стадион располагался в сотне метров от дома Лукерьи. Девушка приготовила любимые всей республикой драники, бабушка Груша взбила сметану для приправы, раскрыла банку домашнего варенья из смородины, а мама Дмитрия впервые за несколько лет не выставила на стол спиртного. Это отметили и сын, и его девушка, но промолчали, комментировать не стали. Бабушка - тоже ни слова не сказала, лишь сходила на кухню и, видимо, там приняла свою "стопку первача".

    Вскоре тарелки опустели, чай пили со смородиной, разговаривали. Вдруг Дмитрий встал, подошёл к окну с широким подоконником, на котором стоял довоенный патефон, включил его, и в комнату полилась задорная мелодия со словами: /А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер.../ Слушали, молча, их лица постепенно смягчали своё выражение, становились добрее, глаза начали светиться счастьем. После окончания последних аккордов, Дмитрий выключил патефон, повернулся к сидящим за столом и сказал:

    - А сейчас Луша Скокова, девочка из глухого села, исполнит нам песню: "Ах, картошка, объеденье..."

    Сопровождения не было никакого, на пластинках такую песню не записывали, может быть, когда-то, до войны. Что оставалось делать девочке Луше? Она вспомнила Кольку-Свистуна. И вдруг звонким детским голосом будто отрапортовала:

    - Пионерская песня "Ах, картошка, объеденье..." Исполняет Луша Спицына, сопровождает художественным свистом Николай Воронцов...

    Так это было давным-давно, так представлял эту песню Колька - Свистун. И тем же, почти не изменившимся задорным пионерским голосом, женщина запела:

- Ах, картошка, объеденье-денье-денье,
Пионеров идеал-ал-ал!
Тот не знает наслажденья-денья-денья,
Кто картошки не едал-дал-дал...