Сны из флакона

В Истонвилле чудеса умерли раньше, чем первые фабрики выпустили дым.

Улицы здесь пересекались прямыми линиями, как на чертеже: пустые перекрестки, облупленные стены, забытые афиши, трепещущие под ветром, словно в последней попытке напомнить о себе. Дома стояли впритык, с осевшими крышами и окнами, мутными, как вода в старом колодце. По утрам город укрывала дымка, пахнущая угольной гарью и холодом. Река у подножия тащила вдоль берега ржавые банки и гнилые доски, а вечерами дым резал горло металлическим привкусом. Издалека доносились гудки паровозов — короткие, рваные, будто отголоски забытого мира. Люди спешили домой, не поднимая глаз. Смеха здесь больше не было: только скрип старых тележек да глухой лай собак метался в узких переулках.

Когда-то Истонвилль грезил стать портом для торговых судов. Теперь он оставался лишь местом, где мечты тонут со старыми кораблями.

Здесь жил Артур Клэйтон — сутулый клерк с пальцами, пожелтевшими от чернил и кофе, и взглядом, потухшим от однообразия. Каждый вечер он возвращался в тесную квартиру, пропахшую сыростью и прогорклым маслом, с отчетливым ощущением, что жизнь понемногу ускользает, оставляя после себя лишь усталость и тень прошедшего дня.

В тот вечер небо нависло низко, грузное, готовое раздавить землю ливнем, но медлившее с первыми каплями. Шагая по Мейн-стрит, сжимая потрепанный портфель с отчетами, обреченными пылиться в ящиках, он чувствовал, как ветер пробирает до костей, дергая полы пальто. Подтянув воротник и тоскуя о горячем кофе — единственной искре радости после часов за скрипучим столом в душной конторе, — Артур невольно замедлил шаг, заметив у старого дуба, что всегда стоял на привычном перекрестке, странную темную фигуру. Чем ближе он подходил, тем яснее вырисовывались черты незнакомца.

Человек казался вырезанным из пейзажа — застывший, он стоял у хлипкого столика. Перед ним покоился чемодан: потертый, с растрескавшейся кожей и застежками, позеленевшими от времени. Одетый в длинный плащ, измятый порывами ветра, и шляпу с широкими полями, скрывавшую лицо в тени, он выглядел чужаком. Свет фонаря, мигающего над заброшенной аптекой через дорогу, падал под углом, высвечивая лишь острый подбородок и глаза — пронзительные, живые, неуместные среди истонвиллской апатии. Ощутив, как спину кольнуло тревогой — не от холода, а от смутного предчувствия, — Артур замер.

— Добрый вечер, — раздался низкий голос с хриплым присвистом, будто исходящий из старого граммофона. — Не желаете купить сон, Артур?

Артур застыл, стиснув ручку портфеля, и напрягся. Его редко звали по имени — в городе все привыкли к фамилиям, коллеги называли его просто "Клэйтон", а лавочники — "мистер". А этот чужак, которого он видел впервые, произнес его имя с вежливой уверенностью, словно знал его давно. В Истонвилле лица повторялись — от вдов у старой ратуши до пьянчуг, греющихся у костров под мостом, — но этого человека Артур никогда не встречал. Откуда ему знать? Может, это он подслушал в конторе или у лавки Джо Брауна, где всегда брал табак в долг? Но в голосе чужака не было ни насмешки, ни злобы — лишь ровная, почти жуткая твердость, от которой что-то екнуло в груди.

— Сон? — переспросил он у незнакомца, кашлянув, чтобы заглушить дрожь. — Это что, розыгрыш? Кто вы такой?

Подойдя к столику, человек коснулся чемодана длинными пальцами — худыми, с проступающими жилами. Отщелкнув застежки, подняв крышку с тихим скрипом, он показал ряды стеклянных флаконов — крохотных, для эссенций, выстроенных с аккуратностью часовщика. На каждом виднелась этикетка, исписанная мелким, четким почерком: «Золотая долина», «Танец под дождем», «Полет над морем», «Крик в темноте». Жидкость внутри переливалась, словно лунный свет, запертый в хрустале, и дрожала под его взглядом.

— Это сны, — пояснил мужчина, тронув край чемодана кончиком пальца, издав звук, похожий на стук ветки о стекло. — Чужие сны, отданные добровольно. За доллар вы проживете один из них, прочувствуете все — восторг и ужас, ароматы и оттенки.

Артур нахмурился, его руки невольно сжали портфель сильнее. Слова чужака звучали как заманчивая чушь, но что-то в его голосе — холодном, уверенном — не давало отмахнуться.

— Меня зовут Элиас Грин, — продолжил мужчина, чуть наклонив голову. — Правила просты: никому не рассказывать. И выбирать с осторожностью.

Прищурив глаза и пытаясь пробиться сквозь тень под шляпой Элиаса, он наткнулся на непроглядную мглу. В его мире, полном чернильных клякс, ржавых скрепок и тяжелых угрюмых стен, чудес не водилось. Решив, что ему подсовывают антидепрессанты, вроде тех, что доктор Кроу некогда выписывал его соседке, странной миссис Тернер, он хмыкнул про себя. Но мерцание флаконов, их зыбкий свет все равно притягивал взгляд, заставляя его метаться от чемодана к Элиасу.

— Чужие сны? — вырвалось с ноткой скептицизма. — И как это работает? Вырезаете их из голов спящих?

Улыбнувшись — едва заметно, но с чем-то, от чего захотелось отшатнуться, — Элиас чуть склонил голову.

— Не совсем, — ответил он. — Люди сами их отдают. Одни бегут от ночных теней, другие делятся угасшим теплом. Я лишь связующее звено. Вам знакомо, как ночь растягивается в бесконечность, а внутри — зияющая тишина? Я могу ее наполнить.

Сглотнув, Артур вспомнил часы, проведенные в борьбе с продавленным матрасом, уставившись в облупленный потолок до первых лучей. Его сны давно выцвели, став такими же бесцветными, как улицы за окном. Но слова Элиаса звучали как сказка для дураков.

— А если я выпью и ничего? — спросил он, скрестив руки. — Где гарантия, что это сработает? Как мне быть уверенным, что вы меня не обманываете?

Пожав плечами, Элиас поправил плащ.

— Тогда приходите завтра, и я верну ваши деньги. Но я уверен, что этого не случится. Вы сами почувствуете.

Лизнув пересохшие губы, взвешивая разум и зудящую пустоту внутри, он колебался. Это нелепо. Это ловушка. Но... может, стоит рискнуть? Ведь доллар — всего лишь мелочь за шанс вдохнуть хоть толику жизни. Сунув руку в карман и нащупав смятую купюру, нагретую теплом тела, он протянул ее Элиасу после краткой паузы.

— Хорошо, — выдавил он, стараясь звучать тверже, чем чувствовал. — Дайте что-нибудь… тихое.

Приняв доллар холодными, почти мертвенно-холодными пальцами, Элиас сложил его и убрал в недра плаща. Вытянув флакон с надписью «Золотая долина», он протянул его и шепнул:

— Выпейте перед сном. И помните: это не просто образы. Это частица чужой души. Не позвольте ей завладеть вашей.

Схватив флакон и ощутив его морозную тяжесть, Артур кивнул, не найдя слов. Развернувшись и уходя, клерк слышал, как шаги отдаются гулом на мокром асфальте, а взгляд Элиаса, казалось, буравил его спину. Не оглянувшись, чувствуя, как сердце бьется чаще, он шел вперед. Ветер кружил листья по улице, а флакон в кармане словно жег, не давая о себе забыть. Ночь впереди, утратив привычную пустоту, таила нечто непостижимое, пугающее сильнее, чем мог осознать разум.

***
Дверь квартиры Артура скрипнула, стоило ему повернуть ключ в замке. Этот звук давно стал частью его жизни — жалобный, усталый, как и все вокруг. Он шагнул внутрь, бросив портфель на потрепанный диван, где тот осел среди складок выцветшей обивки. Лампа на столе мигнула, прежде чем загореться, бросая тусклый желтый свет на голые стены и стопку немытой посуды в раковине. Здесь не было уюта — только запах пыли и одиночества, пропитавший каждый угол. Артур снял пальто, повесил его на крючок у двери и замер, ощутив тяжесть флакона в кармане.

Он достал его медленно, почти неохотно, держа между большим и указательным пальцами. Стекло поблескивало в слабом свете, а жидкость внутри шевелилась, как живая, закручиваясь в спирали. «Золотая долина» — гласила этикетка, написанная тонким, аккуратным почерком. Артур повертел флакон в руках, прислушиваясь к своим мыслям. Это было безумие. Взрослый человек — и всерьез собирается выпить какую-то дрянь, купленную у странного типа на улице? Но слова нового знакомого — «ощутишь все: радость, страх, запахи, краски» — застряли в голове, как заноза.

Он прошел на кухню, налил воды в мутный стакан и сел за стол, поставив флакон перед собой. Тишина давила, прерываемая только тиканьем старых настенных часов — единственного подарка от матери, который он не выбросил. Стрелки показывали без четверти десять. Артур смотрел на флакон, и в голове крутились вопросы. Что, если это яд? Или просто вода с сахаром, чтобы дураки вроде него отдали свои деньги? Но взгляд Элиаса — острый, пронизывающий — говорил о чем-то большем. Этот человек не выглядел как мелкий мошенник. В нем было что-то… нездешнее.

— Черт с ним, — пробормотал Артур, откупоривая флакон.

Пробка выскользнула легко, с тихим хлопком, и в воздух поднялся запах — тонкий, почти неуловимый. Трава после дождя, теплый ветер, что-то далекое и знакомое, как воспоминание из детства. Он поднес содержимое к носу, вдохнул глубже, и на миг ему показалось, что он стоит где-то далеко отсюда — не в этой душной комнате, а на открытом поле под закатным небом. Сердце дрогнуло, но разум тут же одернул: иллюзия, просто игра воображения.

Он выпил одним глотком, не давая себе времени передумать. Жидкость обожгла горло, как крепкий виски, но оставила после себя сладковатый привкус, похожий на мед. Артур кашлянул, поставил пустую емкость на стол и замер, прислушиваясь к ощущениям. Ничего. Только легкое тепло разлилось по груди, да в ушах чуть зазвенело. Он фыркнул, чувствуя себя идиотом. Конечно, ничего не произойдет. Это просто вода, а он — доверчивый болван.

С тяжелым вздохом поднялся, выключил свет и побрел в спальню. Постель была холодной, простыни пахли застарелой пылью. Лег, натянув одеяло до подбородка, и закрыл глаза, ожидая привычной пустоты. Но едва его голова коснулась подушки, мир вокруг дрогнул.

***
Стоя посреди долины, Артур ощущал, как солнце садится за холмы, заливая все золотым светом, мягким и теплым, как объятия. Трава под ногами упруго прогибалась, словно ковер, а воздух был насыщен запахами — цветов, земли, далекого моря. Взгляд его упал на руки. Это были не те, что годами перебирали бумаги и стучали по клавишам машинки. Моложе, сильнее, с длинными пальцами, которые сейчас сжимали кисть. Перед ним стоял мольберт, а на холсте уже проступали линии закатного неба — багровые, оранжевые, глубокие, как дыхание.
Кисть двигалась легко, почти независимо, оставляя мазки, которые сами собой складывались в пространство — тихое, светлое, как воспоминание о лете. Ветер касался лица, принося с собой пение птиц, далекое и чистое. В груди разливались легкость, ощущение свободы. Как будто кто-то снял с плеч груз лет, одиночества, серых стен офиса. Это было не просто рисование. Это была жизнь. Жизнь художника, молодого и полного надежд. Эта долина принадлежала ему — или, возможно, она была частью его.

Где-то вдалеке послышался смех — звонкий, женский. Артур обернулся, но никого не увидел. Только тени деревьев вытянулись длиннее, а небо стало темнее, обещая ночь. Желание пойти на звук было, но ноги не слушались. Картина перед ним росла, заполняя его сознание. И в какой-то момент он понял, что не просто видит это — он живет этим.

***
Сердце билось в такт мазкам кисти, кровь шумела в ушах, а запах красок смешивался с ароматом травы. Когда Артур открыл глаза, комната была серой от утреннего света. Простыни прилипли к телу, влажные от пота, а сердце колотилось так, будто только что пробежал милю. Сел, тяжело дыша, и провел рукой по лицу.
Сон… это был сон. Но ощущение было настолько реальным, что казалось, он провел там часы, дни. Запах травы все еще витал в воздухе, или так просто казалось? Взгляд упал на руки — те же, с натруженными костяшками и короткими ногтями, но пальцы дрожали, как будто помнили тяжесть кисти.

Шатаясь, Артур встал и подошел к окну. Истонвилл просыпался за стеклом — дым поднимался из труб, соседская собака лаяла на почтальона. Все как обычно. Но внутри что-то изменилось. Впервые за годы пришло ощущение отдыха, живости.
И все же где-то глубоко шевельнулся холодок: он не мог вспомнить, снилось ли ему что-нибудь свое до этого момента. Его собственные сны ускользали, как песок сквозь пальцы, оставляя только эхо чужой долины — будто в его сознании поселилась чужая память.

Взгляд снова упал на пустой флакон, стоящий на кухонном столе. Маленький, невзрачный, он теперь казался чем-то большим — дверью, которую открыл, не зная, что ждет за ней. И вдруг пришла мысль: а что если захочется снова?

                ***
День прошел как в тумане. Артур сидел за своим столом в офисе, перекладывая бумаги и стуча по клавишам машинки, но мысли унеслись далеко. Золотая долина не отпускала. Взгляд застывал в пустоте, вспоминая тепло закатного света, запах травы, тяжесть кисти в руке. Коллеги переговаривались, телефон на столе трещал без умолку, но все это доносилось как-то приглушенно, будто звуки шли сквозь толстое стекло. Впервые за годы работа не вызывала раздражения — она перестала иметь значение.

К пяти часам Артур собрал вещи раньше обычного, не дожидаясь конца смены. В голове крутился только один вопрос: будет ли Элиас Грин там же? Тот не оставил ни адреса, ни намека, только молчание. И все же он был почти уверен — он будет у старого дуба. Люди вроде него не исчезают бесследно. Сжимая портфель, вышел на улицу, где ветер уже гнал по асфальту первые капли дождя.

Дуб стоял на месте, черный силуэт на фоне серого неба, но столика под ним не было. Артур остановился и огляделся. Улица была пуста — ни машин, ни прохожих, только шорох листьев и стук капель по шляпе. Он уже собрался уйти, ругая себя за глупость, когда услышал скрип. Из-за дерева выглянул Элиас, в том же плаще, с чемоданом в руках. Шляпа была чуть сдвинута назад, и теперь стало видно больше: худое лицо, резкие скулы, тонкие губы, растянутые в едва заметной улыбке.

— Вернулись, мистер Клэйтон? — голос Элиаса был все таким же низким, но в нем звучала нотка удовлетворения. — Я знал, что вы придете.

Артур кашлянул, пряча неловкость за резкостью.

— Это сработало, — сказал он, не отводя взгляда. — Ваш флакон. Я видел... Как вы это делаете?

Элиас поставил чемодан на землю, столика с собой не было — дождь прогнал его привычное место. Он пожал плечами, словно вопрос был не важен.

— Я не делаю их, — ответил он. — Я просто нахожу. Сны — как волны: прибивают к берегу, а я подбираю то, что осталось.

Артур кивнул, хотя внутри разгорались противоречия. Да, ему понравилось — слишком сильно. Это пугало его. Пустота в груди, когда он проснулся и понял, что долина осталась позади, не давала покоя.

— Хочу еще, — сказал он, доставая из кармана смятую купюру. — Что-нибудь такое же… настоящее.

Элиас открыл чемодан — и флаконы вспыхнули, будто в ответ на скучный дождливый вечер. Он перебирал их осторожно, как библиотекарь — книги, и выбрал одну: «Танец под дождем».

— Этот подойдет, — сказал он, протягивая пузырек. — Но будьте осторожны, мистер Клэйтон. Сны — как вино: чем больше пьешь, тем труднее остановиться.

Артур, ощутив холод в ладони, протянул доллар. Элиас сжал купюру, но, не спрятав, окинул его долгим взглядом.

— Вы ведь заметили, да? — спросил он тихо. — Что-то ускользает.

Артур нахмурился. Хотел спросить, что тот имел в виду, но в горле пересохло. Да, он заметил. Утром, стоя у зеркала, он не мог вспомнить, какого цвета были глаза его матери. Мелочь, но кольнула, как игла. Он отмахнулся от мысли, списав на усталость, но слова Элиаса вернули это чувство.

— Что вы хотите сказать? — голос дрогнул.

Элиас улыбнулся шире, но в этой улыбке не было тепла.

— Ничего страшного, — сказал он, отступая назад. — Просто наслаждайтесь. До встречи, мистер Клэйтон.

Дождь застучал сильнее, и, сунув покупку в карман, Артур спешно отправился домой. Но слова Элиаса — «что-то ускользает» — эхом звучали в голове, пока он шел по мокрым улицам.

***
Вернувшись, Артур не стал зажигать свет. Он сбросил мокрое пальто прямо на пол и сел за кухонный стол, держа новый флакон перед собой. «Танец под дождем». Название звучало красиво, почти поэтично, но после слов Элиаса в нем поселилось беспокойство. Он вспомнил утро: как долго смотрел на свои руки, пытаясь понять, почему они кажутся чужими, или как забыл, где оставил ключи, хотя всегда клал их на полку у двери. Мелочи, но они складывались в тревожную картину.

Он откупорил флакон. Запах ударил в ноздри — влага, озон, что-то свежее и дикое. Артур заколебался, глядя на мерцающую жидкость. Что, если Элиас прав? Что, если каждый сон отбирает у него что-то? Но память о золотой долине — о том, как он был живым, настоящим — пересилила страх. Он выпил, чувствуя, как тепло растекается по телу, и лег в постель, закрыв глаза.

***
Едва его веки сомкнулись, мир дрогнул. Холод простыней, скрип кровати, запах сырости в квартире — все растаяло, как дым. Артур ощутил тепло, мягкое и обволакивающее, будто кто-то укутал его невидимым плащом. Гул, далекий и наполненный голосами времени, накатил волной — звон струн, дробь тамбуринов, чей-то смех. Он открыл глаза и очутился на площади, где камни под ногами сияли, отполированные шагами веков. Небо, тяжелое и бархатное, роняло теплые капли, скользившие по лицу, пробуждая кожу.

Звуки плыли вокруг — скрипки ткали тоскующий узор, гитары пылали страстью, а тамбурины отстукивали ритм, заставляя кровь стучать в висках. Артур стоял, ощущая, как воздух вокруг становится плотным, почти влажным, и вдруг увидел ее. Женщину с волосами, черными, как ночь, струящимися волнами. Она двигалась легко, почти беззвучно, будто знала этот сон наперед. Платье — темно-красное, почти бордовое — плотно облегало, но не стесняло. Ее взгляд был спокойным, непроницаемым. Ни улыбки, ни вопроса. Только внимание. Она протянула ладонь. Просто так. Без слов.

Он не умел танцевать — ноги, приученные к однообразию кабинета, никогда не находили ритма. Но здесь они ожили, двигаясь в вихре музыки, как листья в осеннем потоке. Он вел ее, и она следовала —смех звенел, прозрачный и звонкий, заглушая шум воды где-то рядом. Артур смеялся, и этот звук, рвущийся из груди, казался чужим — будто кто-то другой жил внутри него. Толпа оживала вокруг: силуэты танцующих мелькали в свете фонарей, чьи лучи ломались в лужах, рассыпаясь светлыми бликами. Камни под ногами повторяли движения, а дым отдаленных костров вплетался в прохладный воздух. Близость, тепло дыхания, пульс под пальцами — стирали границы, растворяя его в этом мире — живом, бесконечном.

Он закружил ее быстрее, будто мог удержать этот момент — запах дыма, тепло ладони, звон смеха. Но что-то уже сдвигалось внутри. Холод, тихий и настойчивый, рос где-то глубоко. Ее образ было рядом — глаза, ямочка на щеке — знакомое, но имя пропало. Как будто его никогда и не существовало. Сжал запястье — музыка изменилась, стала жестче. Артур огляделся: лица танцующих плыли, будто размытые силуэты. Попробовал вспомнить свое отражение — черты, скулу, взгляд — но видел только пустоту. Ноги подкосились. Он споткнулся — она поймала. Смеялась. И это было странным.

***
Артур проснулся с тупой болью в висках и сухостью во рту, словно ночь прошла сквозь песок. Веки поднялись с усилием — потолок оказался тем же, что и всегда: трещины, словно старые дороги, разбегались по штукатурке. Он лежал, чувствуя на себе вес сна, будто не проснулся совсем, а только вынырнул ненадолго. Обрывки прошлой ночи еще стучали внутри: капли дождя на коже, смех — звонкий, близкий, горячие пальцы в его руке. Лицо незнакомки ускользало, но ощущение оставалось. Свет из-за занавесок — серый, мутный, какой-то бесполезный. Он сел. Попил воды. Но картинка все еще стояла перед глазами: площадь, фонари, музыка. Яркая, будто он был там. На самом деле.

Он встал с кровати. Движение далось тяжело. Тело не отзывалось, как если бы оно и не принадлежало ему. Руки дрожали. Пальцы, еще вчера ловкие, теперь никак не могли найти свою прежнюю силу. В груди шевелилось что-то глухое. Не боль и не просто усталость. Скорее пустота, которая звенит изнутри. Голод — по тем мгновениям, где все дышало.

Сон не отпускал. Женщина. Темные глаза. Голос — он больше его чувствовал, чем помнил. Имя не вспоминалось. Крутилось где-то под языком, исчезая каждый раз, как только он почти его находил.

Артур встал, пошатнувшись, и подошел к зеркалу. Отражение встретило его привычным образом: морщины, впалые щеки, взгляд — усталый, но знакомый. Но что-то было не так. Он вгляделся в себя и замер. Сердце сжалось. Какого цвета его глаза? Карие? Серые? Ответа не было. Он был уверен до этого утра, но теперь взгляд был чужим. От этого внутри все перевернулось. Он стиснул край раковины, ногти впились в ладони. Это была не забывчивость. Это было что-то другое, что-то, что исчезало из него, как ускользающий штрих с мокрой бумаги.

Взгляд упал на пустой сосуд на кухонном столе. Маленький, незаметный, но притягивающий, как слабый огонь в темноте. Он сглотнул, горло обожгло. Он знал, что нужно отпустить это, избавиться. Но что останется? Серая квартира, стопка бумаг, лица, которые не оставляют следа… Все это было пустым. Танец был настоящим. Реальнее, чем все вокруг, даже чем он сам, стоящий с дрожащими руками, голодный по чему-то, что не мог объяснить.

Он отвернулся от зеркала, но решение уже созрело — твердое, как камень. Вернуться к Элиасу. Без этих видений все теряло значение.

***
В тот же вечер, пропитанный сыростью и дымом фабрик, Артур шел к старому дубу. Портфель в руке казался тяжелым, будто отлитый из свинца, пальцы судорожно вцепились в ручку, с трудом удерживая его. Образ «Танца под дождем», его жар и ритм, горел в груди, заглушая пустоту, серые улицы, дождь. На перекрестке он остановился — взгляд затуманился, мысли рассыпались, как брызги под колесами. Где-то глубоко в голове проснулся голос — тихий, робкий, как эхо в заброшенном колодце: остановись, вернись. Но сны уже тянули за собой — обещали жизнь, какой он никогда не знал, чувства, которых ему так не хватало. Кожа стала чужой, слишком плотной, будто тело превратилось в клетку, которую невозможно покинуть. Без них я никто, — подумал он. И ноги сами понесли его вперед, к дубу, у которого его ждал старый знакомый.

Элиас стоял у дуба — силуэт в плаще, с чемоданом на шатком столике. Ветер гнал по мостовой клочья газет, их шуршание смешивалось с глухим гулом фабрик. Его глаза сверкали во мраке, будто видели сквозь Артура —жажду, дрожь. Пузырьки в чемодане поблескивали, как далекие звезды: холодные, острые, манящие.

Артур остановился. Сердце колотилось, будто хотело вырваться наружу. Он сунул руку в карман, пальцы нащупали смятую купюру — и задрожали сильнее.

— Зачем я здесь?..

Вопрос прозвучал неслышно, но ответ был ясен: сны давали ему крылья, а реальность душила.

Элиас чуть склонил голову, уголок его рта дрогнул — намек на усмешку. Казалось, он видел все, что Артур старался спрятать даже от себя.

— Снова вы, мистер Клэйтон, — голос Элиаса, хриплый, скользнул по воздуху, будто дым. — Сны крепко вас держат. Что они дают вам такого, чего нет в этом мире?
Артур сглотнул — горло пересохло.

— Жизнь, — вырвалось резко, почти с вызовом. — Чувства. Там я свободен, а здесь…
Он замолчал, сжав кулаки.

Здесь я тень, — подумал он, но не произнес вслух. Боялся, что слова сделают это правдой.

— Дайте пузырек. Сейчас.

Элиас не шевельнулся. Только глаза сузились — будто рассматривал добычу.

— Свобода…

Он произнес это так, будто пробовал слово на вкус.

— Красиво. Но зеркало — оно ведь не дарит ничего. Только показывает желаемое… и стирает то, что было. — Вы уже чувствуете это, мистер Клэйтон? Как все вокруг становится… не своим?

— Хватит болтать, — огрызнулся Артур и шагнул ближе. Купюра в руке превратилась в скомканный клочок, пальцы дрожали, будто отказывались прикасаться к тому, что обещало спасение… или гибель.

Он ненавидел эти слова. Ненавидел даже намек на правду — ту, что цепляла, как рыболовные крючки, вонзающиеся все глубже.

Что, если сны и правда крадут меня?

Мысль проскользнула исподтишка и больно ударила. Он оттолкнул ее, почти со злостью.

— Мне плевать на цену. Дайте мне это.

Элиас медленно открыл чемодан, его движения были плавными, почти зловещими.
 
— Выбирайте, — сказал он, чуть отступая. — Но помните: каждый пузырек забирает кусочек вас. Сегодня — образ, завтра — воспоминание… А потом?

Он сделал паузу.

— Что останется, мистер Клэйтон?

Артур уставился на сосуды. Их блеск манил, будто последний свет в темноте. Сердце билось глухо и быстро, в висках пульсировала боль. Хотел крикнуть — ударить по чемодану, отбросить его прочь, будто этим можно было остановить собственную слабость. Но ноги не слушались.

Это и есть мой выбор, — подумал он. Сны — все, что осталось.

Он схватил пузырек с надписью «Полет над морем», сунул смятую купюру Элиасу и резко развернулся, не глядя назад.

Спину прожигал холодный взгляд — чей, он не хотел знать.

Артур шел, сжимая сосуд в руке, как спасение. Как последний шанс.

***
Шагая домой, сжимая пузырек как что-то живое, Артур чувствовал, как улицы Истонвилла тонут в сыром тумане. Квартира встретила холодом и затхлостью — запах, что давным-давно обосновался в щелях между половицами. Он опустился на край кровати, не зажигая света. Остатки старой еды гнили в раковине, но сейчас это было неважно. Кости болели, будто предчувствуя перемену, а тело ощущалось чужим — слишком большим, слишком пустым. «Сны — это все, что у меня есть», — мелькнуло в голове. Пальцы задрожали, когда он открыл сосуд. Поднес его к лицу, вдохнул. Соленый запах густого морского воздуха ударил в ноздри. Жар рванул вверх, стремительно, охватывая грудь, разливаясь по жилам. Мир начал исчезать.

Комната поплыла, стены растворились, словно дым, в который скрылся последний след пламени. Гул, как рев далеких волн, наполнил уши, заволакивая сознание. Зрение потемнело. Тело стало легким.

Море расстилалось вокруг — безбрежное, дышащее. Волны плелись по горизонту белоснежным кружевом. Небо было глубоким, почти чернильным, будто в него вдавили камень. Ветер резал лицо, но пах свободой, такой острой, что щекотало в груди.
Артур парил над водой. Руки раскинуты, мысли разбросаны. Крики чаек звенели в воздухе, как дальние колокола, зовущие в никуда. Он нырял — холод обжигал кожу, острыми иглами впивался в плоть. Затем взмывал ввысь, снова в небеса, где солнце рассыпало капли света на его теле, как прикосновение чего-то живого.

Смех вырвался наружу — резкий, освобожденный. Море пело, и его ритм пульсировал в груди, словно второе сердце.

Здесь я живу, — подумал он, забывая обо всем.

Но вдруг — холодок в сознании. Тень. Имя:

— Артур Клэйтон…

Оно выскользнуло из памяти, как пена с гребня волны. Он попытался ускорить полет, но море потемнело, стало тяжелым, вязким. Крики птиц превратились в резкие сигналы, как предупредительные удары.

Он посмотрел вниз — на поверхность воды.
Там, в глубине, осталась лишь его тень. Она медленно тонула в бездне.
Сердце заколотилось, тело дернулось — будто падало.

***
Утро ворвалось холодным светом, звоном в ушах и тяжестью, сдавившей грудь. Он вышел из спальни. Воздух стал вязким. Квартира давила, будто ее стены хотели сжаться еще плотнее. Тени на стенах шевелились, как когти. Пыль парила в воздухе, будто пепел давно сгоревшей жизни. Холод пола пробирал босые подошвы. Скрип половиц резал слух, словно издевка. Тело двигалось рывками — ржавый механизм, чуждый и неподатливый. Он все еще чувствовал ветер на лице, соленый привкус на губах, гул волн где-то глубоко в голове. Но море ускользало — как мираж, который нельзя удержать.

Вопрос вспыхнул осколком стекла в сознании:

— Кто я без снов?

Реальность была мертвой, выцветшей, как старая фотография. А сны… они жили. Они звали.

Шаги тяжело отзывались в теле, каждый отдавался болью в костях. Кухня встретила запахом прогорклого масла, пятнами на столе, там стояла забытая чашка кофе. Глоток — вкус был пустым, словно зола, растворенная в воде. Горечь с привкусом жженых зерен, знакомая и привычная, не вызывала воспоминаний. Паника сдавила грудь. Пальцы сжали чашку, пока она не треснула. Осколки посыпались на пол, будто обломки чего-то важного, что уже нельзя собрать. Он попытался вспомнить лицо соседки — сумел лишь нарисовать в голове тень, без имени и улыбки. Хотел вспомнить свой голос в детстве — но там тоже молчание. В ящике стола лежала старая фотография. Себя. Он помнил, как выглядел тогда — или думал, что помнил. Теперь лицо казалось чужим. Он сжал фото, ногти впились в ладонь, будто тело знало: прошлое уходит, и его уже не вернуть.

***
В конторе царил тот особенный, удушающий шум — ни живой, ни мертвой работы. Цифры плыли перед глазами, голоса коллег тонули в гуле, будто он слышал их из глубокого подвала. Пальцы, которые ночью ощущали ветер на море, теперь дрожали, как чужие.
Он машинально чертил на бумаге — волны, загнутые края, повторяющие очертания сна.

— Клэйтон, вы спите?

Голос пробил тишину, как щелчок. Артур вздрогнул, резко опустил руку. Рисунок исчез под ладонью.

Сердце билось не от стыда. От тоски — по свободе, по небу, по тому, кем он был всего несколько часов назад. Мысль пришла сама: нужно остановиться. Уничтожить сосуды.

Он ведь знал: сны забирают кусочки его. Сначала имя, потом лицо, потом — все. Но реальность была клеткой: бумаги, скрип машинки, лица, растворяющиеся в серой дымке. Единственное, что еще напоминало о жизни, — это ощущение, что где-то там, за видимостью, есть дыхание настоящего. Без него он уже начинал исчезать.

Дни стерлись в серую массу. Он даже не заметил, как это случилось.

Работа стала пустым движением пальцев, разговоры — фоном, который не цеплял. В голове остались только образы: жар, ритм, ощущение призрачного счастья. После «Полета над морем» он снова пришел к Элиасу. Купил «Светлый город». Там гулял по улицам, где фонари горели, как звезды, а смех был живым. На время он снова становился частью чего-то большего. Но теперь каждый выход из реальности оставлял внутри не насыщение, а дыру. Голод, что рос с каждым сном, будто пламя, подпитываемое каплей масла. Окружающий мир выцветал, таял, как старая фотография на солнце. Он посмотрел на ладони. Словно чужие. Линии на коже — следы, которые кто-то начал стирать.

Голоса звали все громче. И он шел за ними. Даже если это был путь без возврата.

***
К концу недели Артур снова оказался у старого дуба, земля под ногами сочилась влагой, пропитанной дымом фабрик. Ветер гнал клочья газет, их шорох сливался со скрипом ветвей, словно дерево знало его судьбу. Элиас ждал, тень в плаще, чемодан у ног, глаза горели, как угли, видящие жажду и страх. Пузырьки в чемодане мерцали, холодные, манящие, как маяки в мертвом море. Артур сунул руку в карман, нащупал последнюю купюру, смятую, как остатки его воли. Эти воспоминания, эти обрывки жизни, кажется, исчезают, но все равно цепляют. Сердце колотилось, ощущая пропасть.

— Опять вы, мистер Клэйтон…

Голос Элиаса, хриплый, прорезал вечернюю тишину. Он опустил чемодан на землю — медленно, будто проверяя, насколько Артур готов заплатить.

— Мне нужно еще, — ответ прозвучал резче, чем он планировал.

Пальцы сжали последнюю купюру — она уже стала комком, жалким следом его упрямства.

— Что-нибудь сильное.

Элиас скрестил руки. Его взгляд был острым, почти болезненным — словно прощупывал мысли до самого дна.

— Сильное? — произнес он чуть слышно. — Сны не дают силы. Они затягивают. Уносят берега, оставляя только воду. Вы чувствуете это? Как мир исчезает под ногами? Как исчезаете вы сами?

Артур сделал шаг вперед.

Ярость поднималась, но страх просачивался сквозь нее, холодной иглой.

— Просто дайте пузырек.

Элиас кивнул, медленно, будто подписывал невидимое соглашение. Чемодан раскрылся, и через секунду в его руке уже был сосуд — «Крик в темноте».

Он протянул его Артуру, взяв в обмен смятую купюру.

Тонкая бумага исчезла в складках плаща, как будто и не существовала никогда.
— Это не для слабых, — сказал он спокойно, почти равнодушно.

Ветер поднялся, ударил в лицо.

— И не жалуйтесь, что я не предупреждал.

Артур сжал пузырек, стекло впилось в ладонь, но он не ответил. Повернулся и пошел прочь, ощущая, как взгляд Элиаса сверлит спину, будто нож. В груди колотилось предчувствие — не радости, как после моря, а чего-то темного и тяжелого, словно шаг в пропасть. Но остановиться было невозможно.

***
Дома он не стал включать свет. Квартира застыла во тьме, холодной и плотной, как старая сырая земля. Пахло железом и затхлостью — будто воздух сам гнил в углах. Полы скрипели при каждом шаге, будто издевались над ним.

Он опустился на край кровати. Пальцы дрожали, когда открыл пузырек. В голове мелькало: это все, что у меня осталось. Но мысль сжалась, едва родившись — внутри разлилась пустота, похожая на страх.

Поднес сосуд к лицу. Вдохнул.

Запах был резким — дым, уголь, старые железные трубы. Жар ударил в грудь, сердце заколотилось, словно стремясь выскочить.

Комната задрожала. Стены поплыли, растворились, как бумага, на которую капнули воды. Гул пришел последним. Низкий, тяжелый, будто земля простонала. Он потянул Артура вниз, вглубь, туда, где уже нет имени.
Глаза закрылись. И мир исчез.

***
Тьма была плотной, неожиданно живой. Не просто отсутствие света — она давила, дышала, обволакивала. Артур услышал себя — шаг, второй — но звук был чужим, как будто кто-то повторял его за спиной. Затем пришел крик. Резкий, бессмысленный, разрывающий пустоту. Он не понял, чей он. Свои ли легкие выплюнули этот вой — или кто-то другой кричал внутри темноты.

Он обернулся. Ничего. Только ощущение наблюдения.

Тьма дышала ему в затылок.

Крик повторился, ближе. Теперь уже не один — сотни, тысячи голосов, слитых в один спазм боли. Что-то скреблось в черноте, царапалось, шевелилось.

Артур побежал. Споткнулся — пол был реальным. Или не был? Шаги превратились в удары сердца. Кровь стучала в висках, пот застил глаза. Тьма стала ближе. Пальцы вцепились в него — холодные, скользкие, множественные. Его дернули. Он закричал, ударил, вырвался.

В какой-то миг что-то мелькнуло — лицо. Бледное, пустое, с провалившимися глазами. Оно произнесло его имя.

— Артур… Артур…

Голоса сомкнулись, потянули вниз. Он падал — или просто ощущал, как падает?

Тело исчезло. Мир исчез.

Не было снов.
Не было реальности.
Только крик. Бесконечный. Его собственный.

***
Артур проснулся с криком. Не сразу понял — это его собственный голос или эхо из сна все еще живет в нем. Он рухнул с кровати, колени ударил о пол, но боли не почувствовал. Только дрожь, как после падения в ледяную воду.

Комната качалась. Тени, которые раньше были просто тенями, теперь шевелились, будто прикасались к нему. Пыль висела в воздухе, густая, как дым. Слезные глаза не могли сосредоточиться — все расплывалось. Он попытался вдохнуть. Грудь сдавило. Внутри головы еще стучали голоса — те самые тысячи ртов, что выли во тьме. Они затихали медленно, оставляя за собой только один звук — его собственный хрип. Руки дрожали. Он вцепился в них обеими ладонями, чтобы остановить, чтобы понять: он здесь. Он очнулся.

Но почему-то не чувствовал себя спасенным.

Шатаясь, он поднялся и включил свет, но замер, увидев на полу у кровати пустой пузырек. Рядом лежал другой, незнакомый, с этикеткой «Последний свет». Артур не помнил, чтобы брал его, не помнил, чтобы Элиас давал что-то сверх купленного. Сосуд мерцал. Его блеск манил и пугал, как шепот из бездны. Обрывки сна мелькали перед глазами: тьма, хор ужаса, лицо с пустыми глазницами. Он пытался вспомнить, как вернулся домой, как лег. Память не исчезла — она изменилась. Сделалась чужой.
Солнце едва пробивалось сквозь грязные занавески, но время потеряло всякий смысл. Артур подошел к зеркалу в ванной, вглядываясь в отражение. Лицо было знакомым, но чужим, глаза — он не мог назвать их цвет, как будто кто-то стер его из памяти.

Рот шевелился, но слова тонули в тишине. Он ударил кулаком по стеклу, и оно треснуло, паутина трещин разорвала отражение. Остался лишь холод внутри — тот, что не проходил даже после сна.

«Последний свет» лежал на столе, он манил, как обещание спасения, но в груди шевельнулось предчувствие конца. Он знал, что должен выбросить его, уйти, забыть Элиаса и его проклятые видения. Но сны были смыслом, его единственной жизнью. Без них он был ничем, тенью, растворяющейся в сером мире. Пальцы сжали ледяной сосуд. Он цеплялся за это, как за жизнь. Но внутри уже знал: возможно, это все, что от него осталось.

Он опустил сосуд в карман и вышел. Жажда вела вперед. Не мысль. Не цель. Просто тяга. 

Элиас должен был объяснить. Дать ответы. Остановить это. Или дать больше.

***
Артур шел к мосту, пальцы судорожно сжимали пузырек в кармане. Фонари гасли один за другим, пока он проходил мимо. Город был тих, но не пуст. Что-то оставалось рядом, чего-то он не мог назвать. Река внизу не двигалась, только лежала черной массой, как забытая мысль. Кровь на костяшках засохла, боль осталась. В голове не было ясности. Только гул, глубокий и равномерный, как удары сердца, которые больше не чувствуют собственной силы. Он хотел знать, кто он теперь — тот, кто еще дышит, или просто тень, которая даже не осознает, что исчезла?

Ступив на мост, Артур услышал скрип ржавых балок под ногами. Тени ползли по перилам, но он не стал придавать им значения. Ветер пах железом и сыростью. Река внизу ловила свет откуда-то сверху, ее поверхность начала мерцать красноватыми пятнами, словно под ней что-то горело. По небу бежали молнии, но без грома — они не освещали, только сдвигали очертания, делая все чужим.

Из мглы появился Элиас, его фигура материализовалась, как если бы воздух сам принял форму. Лицо его менялось: то старилось, морщины резали кожу, то молодело, гладкое, как маска. Артур чувствовал его взгляд, ровный и спокойный, слишком долгий. Глаза Элиаса были темными, почти пустыми, но не холодными — скорее, отстраненно-наблюдающими, как будто он видел, как человек теряет себя, не один раз.

— Вы знали, — сказал Артур, останавливаясь в центре моста. Голос дрожал, но он не скрывал этого. — Вы знали, что сны сделают со мной.

Элиас скрестил руки, губы дрогнули в улыбке, усталой, почти скорбной.

— Я предупреждал, мистер Клэйтон, — Элиас говорил неспешно, ни громче, ни тише — просто его голос звучал где-то внутри, как будто уже был там, в голове. — Сны не принадлежат вам. Это не ваше. Вы забираете их, а они вас. Так работает обмен.

— Обмен? Артур шагнул ближе, сжав кулаки. Ярость поднималась внутри, но не вырывалась наружу. — Я не помню лица матери! Имени отца! Я смотрю на себя и вижу пустоту! Это не обмен, это кража!

Элиас наклонил голову. Его лицо дрогнуло — не маской, не обманом, просто стало другим. Молния вспыхнула. Артур увидел это. Но потом снова стало темно. Как будто ничего и не было.

— Вы сами выбрали, — сказал он тихо. Голос был спокойным, но не пустым. — Я не просил вас пить. Вы приходили сами. Бежали от жизни, которую уже не хотели видеть. Сны принимают таких, как вы. Но платите не деньгами. Платите собой. Кусочек за кусочком.

Артур замер. Он вспомнил крики из «Крика в темноте», голоса, полные муки, лица в тьме. Это были люди. Те, чьи жизни он украл.

— Кто они? — спросил он, горло будто сжали тиски. — Те, кто отдал сны?

Элиас пожал плечами. Глаза потемнели, словно прятали что-то. Тени за его спиной дрогнули — и замерли. Его голос остался в воздухе, не исчезая.

— Уставшие, — ответил он. — Кто-то хотел забыть боль, кто-то — радость, что жгла их. Они отдают мне свои видения, а я нахожу тех, кто готов их взять. Вас.

Артур вытащил «Последний свет», пальцы сжимали стекло, его свет пульсировал, слабо, как догорающий фонарь. Молния осветила мост, и сосуды вокруг Элиаса вспыхнули, как крошечные солнца.

— А этот? — голос сорвался. — Я не брал его. Откуда он?

Элиас посмотрел на флакон, и впервые его лицо дрогнуло, тревога мелькнула, как тень. Река под мостом зашипела, будто ожила.

— Этот… — он замолчал, подбирая слова. — Не от меня. Кто-то другой оставил его вам.

— Кто?! — Артур шагнул вперед, почти крича. — Хватит загадок! Что это значит?
Элиас отступил, руки поднялись, будто защищаясь, тени за ним сгустились, как крылья.

— Я не знаю, — сказал он, голос дрогнул, выдавая неуверенность. — Иногда сны сами находят хозяина. Этот выбрал вас.

Артур смотрел на содержимое, свет внутри угасал, как сердце, бьющееся в последний раз. «Последний свет» звучал как приговор, но он не мог отвести глаз. Он хотел разбить его, но пальцы сжимали стекло, будто оно было его частью. Жажда, необъяснимая, тянула к нему, как пропасть.

— Что будет, если я выпью? — спросил он, не глядя на Элиаса.

Тишина повисла. Густая. Нетерпимая.

Элиас заговорил, не громче, чем до этого. Но в его голосе теперь слышалось что-то другое. Что-то ближе к предупреждению:

— Вы станете тем, чей это сон. Полностью. И кто-то другой станет вами.
Артур поднял голову, встречаясь с его взглядом. В глазах Элиаса не было лжи, только холодная правда. Хотелось закричать, убежать, но ноги приросли к мосту. Он вспомнил женщину из «Танца под дождем», художника из «Золотой долины», крики из тьмы. Они были живыми. И он растворялся в них.

— Я не хочу, — он попытался сказать это твердо. Но голос предал — тонкий, ломкий.

— Тогда бросьте его, — сказал Элиас, указав на пузырек. — Уйдите. Вы еще можете.
Артур посмотрел на стекло. Свет дрожал, отражая молнии над мостом. Он мог разбить флакон, растоптать осколки, вернуться в пустую квартиру, в серые дни, в жизнь, что давно умерла. Но сны были его единственным смыслом. Даже кошмар в темноте был ярче реальности.

— Нет, — сказал он тихо себе. — Я должен знать.

Элиас кивнул, отступая, его фигура начала таять в мгле.

— Тогда до встречи, — сказал он. — Или прощайте.

Артур повернулся и пошел домой, сжимая «Последний свет». Ночь сомкнулась, река пела, молнии гасли, но он не чувствовал ничего.

Дверь захлопнулась, он прошел в спальню, не включая свет. Пузырек лежал в ладони, его свет угасал, как звезда. Артур открыл его, запах был слабым, как предсмертный вздох заката. Никаких трав, никакого дождя — только тишина, застывшая в стекле. Он выпил, жидкость стекала по горлу, почти безвкусная, как вода. Лег на кровать, закрыл глаза и ждал.

***
Темнота медлила. Сначала был свет — тусклый, мерцающий, как угасающая лампа в углу. Артур открыл глаза, но потолок спальни исчез. Лежал на жесткой койке, под тонким одеялом, пахнущим сыростью и забвением. Стены вокруг облупились, пятна плесени шевелились, как живые, в кроваво-золотом свете заката, льющегося из мутного окна. Капли воды падали где-то рядом, но их ритм был странным, словно билось чужое сердце. Попытался сесть, но тело не слушалось — слабое, тяжелое, чуждое.

Посмотрел на руки. Кожа была тонкой, как пергамент, покрытой пятнами и венами, пальцы дрожали — не от страха, а от старости. Это не были его руки. Хотел закричать, но горло выдало лишь хрип — надтреснутый, как голос, проживший целую эпоху. Сердце билось медленно, устало, будто готовилось замолчать. Я — Артур Клэйтон, подумал, но имя звучало как эхо, исчезающее в тени.
Закат за окном менял цвет — то золотой, то кровавый, словно небо истекало. Тени на стенах шептали слова из снов: «море», «крик», «город». Артур повернул голову, пытаясь найти что-то знакомое, но комната была пуста — койка, тумбочка с пустой банкой, стул. На стуле лежала пожелтевшая газета.

Протянул руку — медленно, с болью — и взял ее. Заголовок гласил: «Мистер Джонс встречает закат». Дата — 12 марта 1962 года. Ниже — фото: старик с морщинистым лицом и пустыми глазами. Вгляделся и замер. Лицо совпадало с отражением в мутном окне — это был он. Или тот, кем стал. Статья сообщала, что мистер Джонс, одинокий житель Истонвилла, готовится к последнему дню, желая уйти под закат. Он еще жив, но уже не здесь.

Где-то на дне страницы — как будто невзначай — были перечислены бренды, с которыми рос и старился город: зубная паста Джонса, настоящий молотый кофе Джонса, лучшие рыбные консервы Джонса — если анчоусы, то от Джонса. Он жил в каждом кухонном шкафчике, в каждой ванной, в каждой обеденной паузе. А теперь — уходил, и с ним уходило то, что казалось незыблемым.

Дверь скрипнула, и вошла женщина в белом халате. Ее лицо было усталым, морщины вокруг глаз глубокими, но она улыбнулась — печально, почти виновато.

— Вы проснулись, мистер Джонс, — сказала тихо. — Скоро все закончится.

— Я не Джонс, — прохрипел, но голос был чужим, слабым. — Я Артур Клэйтон.

Она нахмурилась, но ничего не ответила, поправив одеяло.

— Отдыхайте, — сказала. — Закат красивый сегодня.

Она ушла, и Артур остался один. Воспоминания всплывали, но не его — запах угля, скрип половицы, смех женщины, давно растворившейся в годах. Пытался вспомнить свою жизнь: офис, портфель, серые улицы Истонвилла, но образы блекли, как акварель под дождем. Вместо них — одиночество, холодные вечера, пустой дом. Это была жизнь старика, и она поглощала его.

Тени зашептались громче, называя имена: «Клэйтон», «Джонс», «море». Свет в комнате дрогнул, капли воды замолкли, и воздух стал плотным, как перед бурей. Элиас возник из тени, его фигура соткалась, как дым, принимающий форму. Лицо его менялось — то старое, то молодое, глаза горели, как угасающий пульс. Вокруг парили сосуды, мерцая, как звезды, пойманные в стекле.

— Вы сделали выбор, мистер Клэйтон, — сказал, голос то шепот, то гром. — Как ощущения?

Артур хотел закричать, но сил не было. Смотрел, чувствуя, как слезы жгут глаза — не его глаза.

— Зачем? — прохрипел.

Элиас сел на стул, сосуды закружились, как планеты.

— Мистер Джонс устал, — сказал спокойно. — Он отдал свой последний день, свой «Последний свет», чтобы сбежать. Теперь он в вашем теле, в вашей квартире. Пьет ваш кофе, смотрит в ваши окна, живет ваши серые дни. А вы — здесь, умираете за него.

Артур замер. Увидел это — смутно, как через треснувшее стекло: молодой человек в его квартире, с его лицом, но чужой, пьет кофе, листает бумаги. Кто-то другой стал Артуром Клэйтоном.

— Но это не все, — продолжил Элиас, и его улыбка стала острой, как лезвие. — Вы думаете, ваша жизнь была вашей? Офис, Истонвилл, ваши сны — они тоже были чужими. Вы сами были сном, мистер Клэйтон. Звено в цепи. Кто-то другой пил вас, как вы пили Джонса.

Артур открыл рот, но слова умерли. Разум закружился: офис, улицы, море из снов — все это было чужим? Пытался вспомнить, кто он, но память крошилась, как песок. Тени запели громче, называя имена: «Клэйтон», «Джонс», «другие».

— Я… Артур, — выдавил, но голос угас.

Элиас наклонился ближе, и закат за окном вспыхнул кровью.

— Были, — сказал почти с сожалением. — Прощайте. Или до встречи.

Он встал, и над койкой Артура вспыхнул новый сосуд, мерцающий, с надписью «Клэйтон». Элиас исчез, тени запели, как хор, и закат погас. Дыхание Артура остановилось, тело стало невесомым, а сознание растворилось в темноте. Где-то, в другом времени, кто-то другой поднял пузырек с его именем, и цикл начался снова.

Эпилог

Утро в Истонвилле было таким же, как всегда. Дым поднимался из труб, собака лаяла на почтальона, а в тесной квартире на втором этаже человек встал с кровати. Он потянулся, глядя на свои руки — знакомые, но странно новые. В зеркале отражалось лицо Артура Клэйтона — усталое, с морщинами, но глаза были другими. Живыми, как у человека, сбежавшего от смерти. Он улыбнулся, не зная почему, и пошел заваривать кофе.

На мосту, туман медленно сгущался, Элиас Грин стоял с чемоданом. Он открыл его, извлек пустой флакон и заменил его новым — с этикеткой «Серый клерк». Жидкость внутри едва мерцала. Закрыв чемодан, Элиас поправил шляпу и пошел прочь, растворяясь в дымке. Где-то в Истонвилле был еще один человек, готовый купить сон.