Бег в котурнах на длинные дистанции 14 Река

Слушать: Зинаида Пронина
«Волга - реченька глубока»


«Maha Moha: the Great Delusion”
Wade  imre  Morissette.

Молчание - океан,
а разговор - река.
Джалаледдин Руми.


Волга впадает в Каспийское море.
Лошади кушают овес и сено.
А.П. Чехов.


Не пробуй глубину реки
двумя ногами.
Аль Капоне.

О, Волга — матерь, Волга — река вёрст и вздохов, в летописи как в толстой тетради, начертано: текла она — и текла, как строка из древнего письма, на сём, на том пергаменте земли русской.
 Аки  вязь златая по полям раскинулась, обходит грады , деревни и села, где колокол будит утро, а старцы кланялись  ей низко — ибо в ней не только вода, но и глас отцовский.

Ты посмотри, как идёт она — не спешит, не дробит себя, а течёт с умыслом, как мастер-резчик по  дереву: каждый изгиб — мысль, каждый омут — тайна, каждая заводь — покой от трудов.
И над нею — птицы, как метафоры, и под нею — рыбы, как сны.
 
На Волге  все было: и набаты, и свадебные песни, и барки с хлебом, и бурлаки с надрывом, и суда, что несли царей и святых и воров.

Река-стих, река-свидетель, река, где в каждом  пригоршне  воды — быль и ложь, радость и погибель, — живое слово, что говорит через топи и струи, сквозь глину и глаголы, письменно и живописно.
Волга- летописец , только перо её — это течение, а чернила — это глубина.

Была же Волга-река прежде времени и до времени, бежала она меж хомутов земных, как мысль Божия меж створок черепа, и кто пил из неё — тот вписывался в книгу судеб, ибо у Волги — память велика, и каждый камень у берега — строка, и каждая чайка — запятая.

Дельта Волги…Там гласит повесть, зреет немота — ибо там кончается слово и начинается соль.
И шли по ней люди: одни — с иконами, другие — с топорами, третьи — с песней такой, что и кость разжалобит.
А ночью, когда чернила неба разливаются, тогда на Волге видно письмо огненное — костры на берегах, звоны колокольные, и будто сама река пишет свою скорбь и славу в пространство.

Грады волжские …
а Волга — как нить между ними, золотая, глиняная, глубокая. И сказывали старцы: кто на Волге стоял в одиночестве, тот слышал голос её, а голос тот — не речь, а притча, и не притча, а толкование на житие твое.


Ты — не вода, что течёт меж берегов, а время, что идёт меж душ. Ты — не только путь, но и зов, не только течение, но и свидетельство.
Я стоял у твоего берега, и ты говорила мне: "Я — не от начала и не до конца, я — дыхание меж ними."
Ты несёшь тела и грузы, но ты несёшь и молитвы, что шепчет рыбак на рассвете, и слёзы, что роняет вдова у пристани.

Река , ты напоминаешь мне женщину, что никогда не зовёт, но ждёт, что не спрашивает, но знает, что не держит, но хранит.
Ты видела падших и восставших, тех, кто строил города и тех, кто их сжигал. И всё же — ты осталась мягкой. Твоя сила — в уступке, твоя вечность — в том, что ты не держишь ничего.
Ты сказала мне: "Все, кто входят в меня, — уходят иным. Не потому, что я меняю их, а потому, что они смотрят в меня, и впервые видят себя."



Реки Индии — как песни сердца.
Они не просто текут — они поют, томятся, ждут, как флейта в руках пастуха,;что не знает, чей именно зов звучит в ней.
Смотри на Ганг в рассветный час — её воды — как сари невесты, легко колышутся под ветром, и несут в себе обещание и прощение.
Инд — как томление любви, её воды — тёмные, как взгляд  девушки и в них отражается небо, что склоняется к земле не из гордости, а из нежности.
А есть и маленькие реки — те, что не входят в карты великих, но входят в сны крестьян и в песни матерей. И всякий изгиб их — как линия на ладони ребёнка, читаемый безмолвно.
Реки Индии… Вы не ищете славы, вы не строите империй, но вы учите душу течь — не прямо, а с принятием, не быстро, а с вниманием к каждому повороту.
И если спросишь меня, где молится поэт — скажу: у берега. Потому что река знает, что такое уход и возвращение.



О реки , моя душа сидит у ваших берегов, словно ребёнок у ног матери, не прося ничего, лишь слушая твой голос.
Ты приходишь из холмов, и несёшь с собою дыхание лесов, влажную песню дождей, и пыль дорог .

Ты не храм — и всё же ты священна. Ты не слово — но ты первая молитва, которую прошептало небо, когда оно впервые склонилось к земле.

О река далекой Индии , если бы я мог быть каплей в тебе, или песчинкой на твоём дне — я бы знал: я не потерян.
Ты уходишь, и всё же я с тобой.

У нас была речка. Не Ганг, не Инд ,  не Волга — а просто та речка, которая знала нас с детства. Она текла через пустырь, между садами и полуразвалившимся забором   и звала нас — не голосом, а каким-то тёплым свистом, как будто поёт в медной ложке ветер.

Речка была не шире памяти, в ней не тонули трагедии, но забывались диктанты, обиды, и — редко — первое одиночество.
Летом она пахла зелёной горечью и школой на каникулах, а зимой — замерзала, как ребёнок, что делает вид, будто спит, чтобы не идти туда, где холодно и важно.

Мы давали ей имена — каждый своё, и всё мимо: она не отзывалась, она просто была. Как давняя комната как старый календарь, как тетрадь без обложки — родная, до оскомины.

Там плавала  наша пацанья лодка  и где-то в глубине — вечно жила старая рыбина, которую никто никогда не видел, но все о ней говорили шёпотом, как о тайне, которую не раскрывают даже себе.
 В ней не было  величия, но было — оправдание целому лету. И в старости, когда я вижу в кране струйку воды мне кажется — это она, высохшая, сведённая в точку, но всё ещё — зовущая.




Иногда мне кажется, что речка знала нас лучше, чем мать. Она не задавала вопросов, не следила за оценками, не звала к обеду. Она просто принимала нас — с рогатками, с дурацкими страхами, с ногами по колено в синем иллюзорном счастье.

Речка учила нас притворству — тому наивному, сладкому, в котором взрослые называют жизнь смыслом.
Были там мостки, разваливающаяся скамейка, и какой-то древний утёс, высотой с табурет, на который мы взбирались, чтобы чувствовать себя героями.

Она была канвой, на которой вышивались наши выдумки: в ней прятались мертвые короли, плавали письма без адреса, утопали тени нас самих — чуть старше, чуть чище, чем мы на самом деле.
Теперь, когда я закрываю глаза, речка возвращается — не как вода, а как пауза в шуме. Как небо, отвернувшееся от часов.




Я вернулся туда, где она была, но её уже не было. Тот самый изгиб — куда мы неслись, как кораблики на ладони — теперь был простым  пустырем , с небольшими ямками и дырками в траве, и вода текла в другом месте, в тени, где я её не знал.
Я смотрел на это, и на самом деле ничего не происходило.
Я помнил запах. И звуки. Как тихо стучат ноги о старые доски мостка, как каждый шаг — это отклик, который повторяется в ушах, как эхо забытого смеха.
Но сама река, кажется, скрылась, и если бы я не знал, что она была, я бы подумал, что никогда не существовала.
"Вот ты и вернулся", — сказала она, если бы могла говорить. Или, может быть, она просто молчала, как всегда, и я бы сам, под старость, наконец понял, что молчание — это и есть голос.
Но не было её. Только лёгкая дымка на воде, только вишни, что падают в траву, и время, унесшее её в небо, как уходит летний день.