Шагирт. Глава 25. Благословенный

Последние летние  и начальные осенние дни порадовали солнцем, теплом и сочными красками лесов и полей; ежедневно обоз проходил около тридцати вёрст и, однажды, к вечеру, преодолев неглубокий речной брод с пологими берегами, отдалился вправо от дороги в поисках места для ночёвки. Семён и Викула неспеша пошли напрямую через осеннее поле к вытянувшему навстречу окончанию дымного столбика; через несколько шагов вместе с ветерком почувствовали запах костра и, сверху, в конце длинного спуска, у воды, увидели сидевшего около огня старика, рядом телегу и лошадь, привязанную к ней длинными вожжами. Лошадь, услышав своих собратьев из обоза, призывно заржала.
- Здорово живёшь, мил человек, - издали громко крикнул Семён, - хорошее место выбрал для передыха души и тела…. Тоже ищем, где бы остановиться….
- И вам люди добрые здравия желаю. А вы со мной рядышком ночь проведите…, всё лучше, чем одному…. Вон и вода уже закипает: сейчас да заварим травку какую-нибудь….
- Мы-то не против, место уж очень хорошее ты выбрал, во сне только такое и увидишь. Да вот… много нас идёт – цельный обоз…, боюсь, обеспокоим тебя…,- вставил своё слово Викула. Понравился ему этот человек своей почтенной сединой, приветливым и смиренным видом.
-Ведите свой обоз…, места всем хватит…,- старик поднялся на ноги и оказался подвижным не по годам.
Через некоторое время обозники распрягли лошадей, связав, отпустили их пастись, развели пару костров, неспеша перекусили и, один за другим, сами собой потянулись к стоянке старика. А он, казалось, светился даже в темноте: высокий и статный, в серой длинной рубахе, подпоясанной  веревочкой, в таких же портах, с неторопливой, аккуратной и привлекательной речью, терпеливо, снова и снова отвечал на вопросы подходивших мужиков и рассказывал о своих странствиях и встречах.
  -Как же зовут тебя мил человек?
-Зовите Фёдором Кузьмичём….
-А, из каких же ты будешь?
-Не могу ответить, память подводит…, сколько помню себя – всё время или в дороге или в кельях. Бывал в других странах, встречал… разных по виду и по вере, но любы мне наши русские люди и места, тихие деревни и сёла, скиты и монастыри, церкви с колокольным звоном….
-Фёдор Кузьмич конь-то твой, справный какой, как строевой….
-Подарил мне его вместе с телегой и сбруей купец один…, за сына своего, что я  на ноги поставил…,- почувствовав, что старику подобные вопросы неудобны, мужики примолкли, начали внимательно рассматривать его одежду и имущество..., некоторые из них время от времени возлагали на себя двуперстное крестное знамение.
Фёдор Кузьмич заметив это, оживившись, прервался:
-Я вижу, что вы старой русской веры придерживайтесь…. Вот и в Саровской обители крестились двумя перстами, молились по старому уставу…. А старец Серафим старую лестовку имел…; примиряется наша церковь, слава Богу…. А вы, из каких будете?
-Часовенные мы…. растеряли всех своих попов и иноков…. Наставников выбрали себе. Рядом с нами всякие по вере люди живут: бусурмане, язычники, бегуны, голбешники, нововеры, единоверцы…, всем места хватает на грешной земле. Церковь далеко…, да нас там особо и не привечают: мол, в расколе вы. Так своей старой отцовской веры и держимся…. Крестьяне мы удельные, бывшие дворцовые…. В Красноуфимск… да, может, в Кунгур дойдём… на ярмарку…, с мёдом, хмелем да ягодами сушёными…, всякой всячиной….
-На всё воля Божья! По пути нам... и я в ту сторону иду, на Сибирскую дорогу…. Возьмёте ли с собой? Вместе удобнее…. А я вам сказывать о своих странствиях буду да на вопросы отвечать…. Знаете ли вы о житие старца Саровского, Серафима?
- Возьмём батюшка…, - улыбнулся Викула. Осмотрел притихших обозников, лица которых белели в вечерних сумерках, попросил, - сказывай батюшка…. Нам, как детям малым мир всегда хочется услышать и увидеть…, тем более…, светлый ты человек, мысли твои правильные….
-Ну, хорошо…. Тогда слушайте…, - начал Фёдор Кузьмич.- Вот однажды, поздней осенью много лет назад,  повёл меня по дорогам Господь окольными путями и оказался я на речке Саровке у Дивеевской женской обители. Время на закате…, скоро да сумерки придут…. Стукнул в ворота…. Жду. Вышла монахиня, выслушала меня и направила натоптанной тропой в лес…. Мол,  иди…, правого плеча придерживайся; три версты… и придёшь к келье лесной…. Если захочет иеромонах принять и говорить с тобой, то приютит…. Но, в затворе он.
Я и пошёл. Подхожу к избушке: то ли келья, то ли домик охотничий, не огороженный: рядом слышно пчёлы в ульях жужжат, спать укладываются, опять же грядки огородные обустроенные…. Постучался…, а сам робею дверь толкнуть; из кельи голос услышал, словно ангельский: - «Радость моя, Фёдор! Заходи, давно поджидаю! - только через порог шагнул, а навстречу мне: - Христос воскресе!».  Много бесед в жизни я имел с разными  святыми отцами, священнослужителями и наместниками, но старец Серафим поразил меня сразу своей прозорливостью, назвав имя моё, а ещё объявил, что берёт меня в послушники на духовное окормление, прекращает затворничество и обет молчания. Я сразу захотел присмотреться к нему, но увидел только глаза во всё лицо – детские и яркие, любящие и бездонные, как небеса. Потом уже, в последующие дни разглядел его: старец был лет на двадцать старее меня, согнутый и сгорбленный, седовласый с неземной улыбкой; он казался маленьким и худеньким, но на самом деле был сильным и выносливым, а согнуло его когда-то упавшее дерево и… разбойники…. - Прервал рассказ старец, увидев глубокие вздохи и лица крестьян, - пора уже отдыхать: после первых дней пути всегда тяжело бывает в дороге.  А, старец Серафим старался покорять плоть свою, особо со сном боролся…. Будет время, рассказу вам… и о присказках его. 
Проводив обозников, Фёдор Кузьмич долго не мог уснуть, ворочался в телеге, вспоминал, как на самом деле произошла его первая встреча со старцем. Спустился на землю, пошёл на тлевшие яркие угольки и, подбросив ломаные сучковатые ветки в кострище, дождался, когда вновь заплясало пламя: «Да…, всё призрачно в этом мире – уже и забывать стал, кем был когда-то…, но не жалею….».  И вздрогнул от набежавших воспоминаний….
Осень 1824 года, была такая же тёплая и красочная…. Тогда он совершал поездку из столицы через Москву в Казань и дальше по уральским городам: Оренбург, Екатеринбург, Пермь, Вятка…. 
В Нижнем Новгороде, вечером после ужина задержал своего адъютанта, обер-вагенмейстера полковника Соломку:
         -Афанасий Данилович к утру готовь тройку, - отлучимся с тобой.
И через сутки были они уже в Саровской пустыни. Чтобы успокоить своё сердце, к лесной келье пошёл медленным шагом, дверь толкнуть не успел, как навстречу вышел старец Серафим, поклонился в ноги:
        -Здравствуй, великий Государь! Заходи, давно поджидаю….
Взял за руку, завёл в келью…. Долго беседовали…. Нет, скорее это он изливал душу и исповедовался, а иеромонах молча слушал и успокаивал своим бездонным, всепоглощающим взглядом голубых глаз. Ничего не скрыл, всё вывернул наизнанку перед старцем, все тёмные закоулки свои показал: в голос рыдал о совершённом зле, о престоле, залитом отцовской кровью, о повторении истории и заговоре гвардейцев, но уже не только против него – императора, но и против самодержавия…. Они захотели в России объявить Республику! Эту тайну император носил в себе уже более четырёх лет, с тех пор, когда в 1820 году ознакомился с запиской о заговоре начальника штаба гвардейского корпуса генерала Бенкендорфа и со списком заговорщиков….
Тогда, он, поражённый вестью, бросил записку в секретный ящик стола и, через некоторое время, в связи с отказом брата Константина, тайным Манифестом о престолонаследии  назначил наследником престола младшего брата Николая. …А сам продолжил общаться с европейскими монархами и бесцельно колесить по России, отдавшись на волю Божью и покорившись своей судьбе. В то время и принял решение: кровью заливать престол он больше не будет!
Глубоко вздохнул, размял ноги, подбросил ветки в костёр: - «Вот как…, сам себя растревожил ненужными воспоминаниями…. Старец Серафим тогда смог меня подвигнуть на решительные действия, а потом ещё этот поэт…Пушкин. Как он писал обо мне: «Властитель слабый и лукавый….»
Вспомнил слова старца, сказанные ему на прощание: «Сделай же, государь, так, как я тебе говорил…».
Так он и сделал…. Перед очередной поездкой по России, для осуществления задуманного, взял с собой президента Медико-хирургической академии, тайного советника и лейб-медика боронета Виллие Якова Васильевича, с которым их связывали долгие совместные военные походы и доверительные отношения. Яков Васильевич был старым и мудрым лекарем семьи  русских императоров, начиная с Павла I…, и сделал всё так, как и обещал. И он, Александр Павлович из династии Гольштейн-Готторп-Романовых, быстро  и неожиданно для всех «закончил свой земной путь» в городке Таганроге.
А после этого, через неделю, снова встретил его иеромонах Серафим в своей лесной келье  словами: «Радость моя, Фёдор! Заходи…, задержался ты…, давно поджидаю!  Христос воскресе!».
И стал зваться император российский Александр I – Фёдором Кузьмичом.
Долго ещё ворочался он на своей телеге, пока утра не дождался.
Но, с последней ночёвкой перед Красноуфимском снова выпала на его долю бессонная ночь; вопросы обозников коснулись войны с французами и российских императоров. Конечно, он мог бы развлечь крестьян рассказами о некоторых забавных случаях. Но память, услужливо представила воспоминания десятилетней давности конца декабря 1825 года, когда брат - молодой император Николай I после кровавого расстрела на Сенатской площади очередного восстания гвардейцев, загоняя коней, примчался в обитель и рыдал на его груди: «Что же мы наделали! В чём виноваты солдатушки? В том, что защищали законную власть Константина, которому их заставили присягнуть на верность?».
И он, бывший император, вновь ощутив свою вину за пролитую кровь на престол, вместе со старцем долго успокаивал молодого императора, пытаясь помочь пережить потрясение и восстановить силы.
Тогда, после отъезда брата, иеромонах сказал Фёдору: «Уж ты, батюшка, не о нём пекись – его Господь сохранит: он велик перед Богом – он в душе христианин.  Смотри же, помни, что живущих с тобой в мире тысячи, но тайну свою открывай из тысячи одному. И ещё: смирение может весь мир покорить».
И вот теперь  задали ему вопрос обозники, а приходилось ли видеть ранее императора Александра Благословенного? Тогда, в 1814 году, после победы в войне с французами, Сенат и Госсовет наградили его титулом «Благословенный, великодушный держав восстановитель», а в народе просто стали называть  – Благословенным.
Но, уклонился от ответа на этот вопрос Фёдор Кузьмич, сказав, что не приходилось встречаться с императором. Забоялся выдать себя…, уж больно дотошные слушатели оказались!
         Утро выдалось прохладное с обильной росой и, обозники, торопливо накинув кафтаны, двинулись в путь – до Красноуфимска оставалось немного пути. Фёдор Кузьмич, чтобы не выделяться, нашёл у себя в вещах ношенный чёрный обыкновенный крестьянский кафтан и успокоился. Однако, в полдень, когда почти  дошли до Красноуфимска, один старик, уродливый телом, чистый душой и полуюродивый разумом признал его, как императора Благословенного; упал в ноги, а потом сопровождал обоз с криком: «Государь-император Александр Благословенный! Александр Благословенный!» Кричал до тех пор, пока не забился в конвульсиях. 
      Фёдор Кузьмич решил не рисковать, попрощался с попутчиками и остановился у дорожной кузни, чтобы подковать коня, да видать не в свой час. Ещё один человек опознал его, назвав батюшкой-императором, которого якобы видел десять лет назад у церкви в городке Кунгуре. Только успокоил этого человека, как вопросы стал задавать кузнец; его удивила телега и её колёса, породистая лошадь, необыкновенные подковы, внешность старика, который не был похож на крестьянина. Фёдор Кузьмич не смог внятно ответить на вопросы кузнеца и любопытного народа, и тот час был задержан и передан в руки исправника.
            Николай Павлович с беспокойством посмотрел на младшего брата, Михаила Павловича, надежду и опору предстоящего дела. Великий князь уже не раз доказывал свою верность России, семье и лично брату-императору, участвуя в военных компаниях, при подавлении декабристов и польского восстания…. Теперь перед ним  ставилась задача: сохранить семейную тайну вступления на престол его - императора Николая Первого.
        -Великий князь! Ваше Императорское Высочество! Я поручаю тебе…, совершить тайную поездку в Пермь…. Для встречи с братом нашим старшим… Александром…. Вчера мне пришло известие о кончине Саровского старца Серафима. Ты помнишь? Это тот, кто окормлял Александра Павловича...,- замолчал на мгновение и поправился, - Фёдора Кузьмича?
        -Да, Ваше Императорское Величество.
        -Так вот, Бенкендорф мне доложил, что старик-послушник старца Серафима собирается покинуть обитель и отправиться в Сибирь…. Ты должен встретиться… и напомнить ему об условиях продолжения его уединённой духовной жизни…. Прошло уже белее десяти лет…. Люди Александра Христофоровича всё сделают…, найдут, задержат…, а ты поговоришь с Фёдором Кузьмичом.
        -Да, Ваше Императорское Величество.
        Губернатор Пермской губернии, действительный статский советник Гавриил Корнилович Селастенник, выходец из семьи потомственных дворян Полтавской губернии усердно выполнял инструкции и предписания начальства, но не был инициативным чиновником. Являясь человеком смирным, он тихо увеличивал своё благосостояние, людей не притеснял, во всём полагаясь на принятые решения другими чиновниками. И когда ему пришло письмо от руководителя III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии Бенкендорфа, которое занималось политическим надзором, сыском и цензурой, он взволновался, но прочитав письмо несколько раз успокоился: «Мне просто предписывается проследить за неким стариком Фёдором Кузьмичём, задержать его и не выпускать за пределы губернии до особого указания. И я это выполню!».
            В первых числах октября пермскому губернатору пришло решение  Красноуфимского уездного суда, который  «…присудил бродягу Фёдора Кузьмича к наказанию плетьми, через полицейских служителей 20-ю ударами и к отдаче в солдаты, куда окажется годным, а в случае негодности – к отсылке в Херсонскую крепость, за неспособностью к работам – к отсылке в Сибирь на поселение».
            Гавриил Корнилович почитал решение и хмыкнул: «Какую опасность может представлять для России этот бродяга? Там, в столице, делать им нечего что ли?» и сел писать отчёт всемогущему Бенкендорфу с пометкой «Лично», запрашивая о дальнейших действиях. Однако, через несколько дней после отправки письма, дежурный помощник доложил о прибытии великого князя Михаила Павловича, который быстро ознакомился с материалами, с резолюцией губернатора: «Бродягу Фёдора Кузьмича, 65 лет от роду и неспособного к воинской службе и крепостным работам, сослать в Сибирь на поселение» и сразу же отправился в Красноуфимск.
Фёдор Кузьмич был рад  исходу дела и готовился к дороге, вещей у него не было – все остались в телеге, которую вместе с лошадью забрал исправник.
Октябрьским утром старика-сидельца вывели из каземата во двор острога и вручили полицейским служителям, которые формально исполнили судебный приговор, утверждённый губернатором: без особого азарта отсчитали ему двадцать ударов плетью и передали обратно караульщикам. А на следующее утро случилась суматоха в остроге: забегали начальствующие люди по коридорам и казематам, везде наводили порядок, шумели, а потом вдруг наступила тишина; скрипнули дверные петли и послышался голос начальника острога:
-Прошу Ваше Императорское Высочество!  Этот старик бродяга…, память потерял…, назвался Фёдором Кузьмичом. Задержали месяц назад…, суд решил сослать его в Сибирь на поселение. Отправка завтра посредством внутренней стражи….
Михаил Павлович строго посмотрел на начальника:
  -Оставьте нас,- и обратился к своему адъютанту, - Матвей Семёнович, проследите, чтобы мне не мешали….
         Великий князь подождал, когда звуки в коридоре затихли, поднял глаза полные слёз:
         -Ваше Императорское Высочество…, брат мой…, Александр Павлович….

Несколько дней торговли на ярмарке Красноуфимска для обозников Шагиртского общества показались годами: какая-то часть товара была продана, но что-то оставалось; бойкая торговля, радовавшая первое время, вдруг пошла из рук вон плохо: в городке появились новые обозы с товарами  и, однажды,  они решили идти на Кунгурскую ярмарку, а оттуда домой; холодные ночи подгоняли их.
        В тот день, с раннего утра, территория ярмарки пополнилась арестантами, пришедшими колонной из городского острога,частью в кандалах или связанных верёвками, некоторые - старые и немощные, просто в сопровождении стражи. Продавцы и покупатели оживились, зашептались, выискивая глазами знакомых из этой серой безликой массы, ухватились за денежные кошельки, готовя пожертвования, а кто-то стал отбирать для передачи продукты питания, которыми торговал. Викула толкнул плечом Семёна:
        -Чёй-то арестантов вывели на сбирку…. Гляди… и наш старый попутчик тут…. Наверное, скоро да отправят в дорогу, - шагнул навстречу старику, приглашая к своим телегам крикнул, - Фёдор Кузьмич! – и высоко махнул рукой над головой.
А тот, увидев знакомых обозников, смущённо заулыбался, кивнул караульщику, спрашивая о чём-то и с достоинством направился к ним:
- Рад снова увидеть вас, добрые люди! Удачная ли торговля?
- Здорово живёшь…, Фёдор Кузьмич! Слава Богу…,- Семён оказался рядом со стариком,- а нас всех… здесь днями… исправник пытал о тебе…. Мол, что знаете…, где встретился, что говорил? Всё допытывались: а сказывался ли ты императором российским Благословенным? А, мы ему: нет, не сказывался, какой он император? Не знаем ничего, попутчик он наш дорожный…, хороший человек, но без памяти…. Просили обществом… тебя нам отдать…. Отказали.
-Благодарствую, за добрые слова! Завтра нас в Сибирь отправляют…. Прощайте люди добрые…,- старик расчувствовался, поклонился обозникам. А они загалдели наперебой, стали приглашать к своим телегам, одаривать в дорогу кто чем мог: деньгами, мёдом и другими продуктами.