Между листов календаря

Забавно пишет Гольдони о дамах, бывших его современницами, венецианках, они, - утверждает он, - гордились добродетелью донны Анны (высоконравственный персонаж какой-то его пьесы), но надо думать, что среди них не было ни одной у который хватило бы мужества последовать её примеру. [т.2.стр. 218].

   Не могу серьёзно относиться ни к трагедии Фауста, ни к высокоученым комментариям к этой драме, когда представлю, что ему потребовалась помощь нечистой силы, дабы соблазнить простодушную городскую мещаночку.

   Перед мыслью нет никаких преград, кроме самой мощности мысли. Она может повлечься по любой тропиночке. А их много, и по какой именно влечётся в данный момент свободной ум, поэтому у собеседника очень небольшая вероятность угадать, что на уме собеседника.

   «Какое непостижимое, необъяснимое существо человек! Я и сам не мог бы дать отчёт в мотивах, которые побуждает меня подчас поступать наперекор моим принципам и планам. Бывает, что я готов весь отдаться интересующей меня вещи, - и вдруг на моём пути попадаются безделицы, глупости, которые останавливают меня или заставляют свернуть с пути» [с. 413-414. Т.2]. Венецианец, это стиль поведения. Иногда возникает ощущение, что «Мемуары» Гольдони и Казановы написаны одним человеком.

   История интересна тем, что большинство людей обходят ее стороной. Как-то существуют её помимо. Но в историю можно попасть, а можно вляпаться. Например, почтенный комиссар французского правительства Куршатель д;Эно не вернувший в Брюссельскую библиотеку манускрипт «Больших французских хроник». Книга эта для французов как «Повесть временных лет» для России. И когда он комиссарствовал в 1748 году книга пропала, ибо в 1749 она была отмечена в каталоге как «утраченная». Затем наследнички, лишив её листов с печатями, продали её кому-то, пока Екатерина не купила её у графа Потоцкого. Об этом книголюбе я прочитал в предисловии к советскому изданию, а больше об этом ворюге известий нет.

   Хоровое пение несколько напоминает строевой шаг. Разнообразные формы рабства. Инструменты порабощения. Однако, и там, и там, есть тонкие ценители.

   Заёмная мудрость односложна.

  Надежда на счастье и есть замена счастия.

Нет большего святотатства, чем доказывать Его существование в Его присутствии.

   Монография об «Истории уродства» издана до неприличия красиво.

  Когда думаешь о своей жизни, приходит на память горе, потери, неудачи, недостигнутое. Но почему? Ведь было счастье, радость, солнце. Была жизнь и разное, оно шло подряд и не требовало оценки. Оценка, сама по себе, требует усилий. Но запоминается горе.

   Каждая книга включает в себя сонм книг предыдущих. Поэтому, читая одну, ты имплицитно постигаешь многое из интеллектуальных достижений людей, труды которых тебе неизвестны. 

I
  В этом ущелье мы собрали все
  Прелести сплава.
  Застревали на ревущих порогах.
  Взлетали над перекатами.
  Скала, по центру русла,
  Подарила бы нам недолгую,
  Посмертную славу,
  Не вынеси нас струя слева,
  А, может, справа.
II
Солнце уже на закате,
Мы ещё в ущелье,
Вдруг, перед нами,
Возникает остров,
Осиянный розовым светом,
Наше спасенье.
III
Розовый, как тот сад,
Что описал Александр Блок.
Герой поэмы был там не одинок.
Где, вопрошал я, принцесса Мечта,
Принцесса Грёза?
Это же легендарный Розовый сад!
 «Не дури, - говорят, — это багульника цветенье».
Что-ж, розовое свеченье
Я принял, как чуда знаменье.
IV
Утром, иные заботы, судьба, как поток,
Совершает невероятные повороты.
Не оглядываясь, плыли мы,
Гонимые ветром и рекой.
Принцесса Мечта и принцесса Грёза
Сделали мне рукой.
V
Но тот год явил ещё чудо:
Встречу с тобой.

   Довлатов, отличается от писателей-художников, те, свои персонажи наделяют жизнью, а Довлатов, людей, которых он знал отлично, делает персонажами своих рассказов. Они себя ведут так, в том пространстве, по логике им предлагаемых обстоятельствах, не так как в жизни. Такой соцреализм, наоборот. Людям, становящимися персонажами, это не нравилось.
 
   Когда скончался мой пёсик у меня было желание, чтобы не так мучиться приобрести, завести, купить, достать (фу, всё не те слова, когда говоришь о самом тебе близком существе) ещё… Но сегодня я подумал, он уже бы умер. С тех пор прошло уже тринадцать лет. И что? Снова и опять? Время прошло, исчезло, испарилось как многое и многие вокруг меня.

   Странное дело, тени в моей голове живут и значат в моей жизни едва ли не больше, чем люди, окружающие меня.

   С.Л. Франк в «Этюдах о Пушкине» специально отметил, что: «Из писем, дневников, статей, достоверно нам из устных высказываний Пушкина выступает с полной отчетливостью его ум, поражавшей его современников, - ум проницательный, трезвый и свежий».

   То, что придумали «все», один человек способен воспроизвести, но то, что придумал один человек, «все» не изобретут.

      «Познание – цель познания» так свою работу назвал Исайя Берлин. Хорошее название, это такое название, после которого работу можно и не читать, настолько оно исчерпывает содержание исследования, но, мне кажется, что у познания как у жизни цели нет и быть не может.

   Пытать прошлое так же не безопасно и нескромно как заглядывать под юбку зазевавшейся даме. В настоящем, элементарно, можно схлопотать по морде.

   Как красиво называется отрасль науки, «Небесная механика». Эх, где тот Ньютон, что разработает бы «Душевную механику».

    Алису занесло в такую Страну Чудес, где чудеса, собственно, есть строго детерминированные немногие зависимости, работы механизма чудес.

   Читая на даче, Б-г весть как туда попавшие детективы, понимаешь о себе, что ты не то, чтобы законопослушный, скорее ты, закононенарушающий.

   Идея об уничтожении евреев свободно перемещалась в европейском духовном пространстве от немцев с середины XIX века, до России, включительно. Но, если у одних людей она вызывала оторопь, например, у Бодлера: «Ну и затея – истребление еврейского рода! Евреи – хранители Книг и Свидетели Искупления». Но вот лет через двадцать на другом краю Европы, «Жена Рцы, публициста славянофильского направления, любимца В.В. Розанова, записавшего высказывание этой дамы, вызвавший «смех». В её оправдание Розанов заметил, что она «прекрасная хозяйка, семьнинка и безукоризненно честная и искренняя женщина, очень милая, уж мало зубов». Дама высказалась так: «Не выношу жидов. Я всех бы истребила».  Вот такие и убивали, и выдавали…Милые семьянки с редкими зубами.

   Советского писателя завсегда видно, когда в сценах «дольче вита» выпивающие персонажи подчеркивают, что употребляют они джин обязательно из «квадратной бутылки» или, прости господи, скотч или бурбон. Или, сцены в койке изображены рукой явно смущённого и воспитанного человека, сызмальства знающего, что подглядывать не есть хорошо.
 
   Неловко читать причитания М.А. Лившица о своей судьбе, дескать его таланты утонули в пучине промозглой неизвестности, когда наверху правит бал посредственность, приспособленцы, но ведь именно это обстоятельство уберегло его от посмертного срама. Остались его тексты и возможность оценить труды эти без ненужной информации о подвигах данного философа на ниве руководства идеологией. Хотя, находясь, приблизительно, в положении М.А. Лифшица (в смысле полной неизвестности), понимаешь, что именно твоей работе это нисколько не мешает. Сократ или Спиноза как-то обходились без всесветного признания. Судя по всему, философ желал не просто философствовать, а указывать и направлять. В принципе, нормальное желание для человека, уверенного в том, что всегда истина там, где он. Хотя на вопрос. «что есть истина»? издревле либо молчат, либо предлагают почтенной публике взаимоисключающие ответы, что некстати подтверждает вульгарный взгляд, что истина или относительна, либо её нет вовсе.