Ну как можно не полюбить Врубеля?

                Ну как можно не полюбить Врубеля?
                Продолжение. Из цикла рассказов               
                «Про Вила Алексеевича».

   Бригада Синицына готовилась взять первое место в социалистическом соревновании между бригадами треста № 9 Мособлстроя. Настрой у всей бригады был боевой, веселый, под стать приближающемуся празднику Первомая — Дню международного праздника трудящихся всех стран. По всем показателям они должны были опередить другие бригады и попасть на Доску Почета в фойе  Треста на первом этаже. Они были первые и были лучшие. Это знало начальство, это знали другие бригады, это знали они сами. Даже их жены и дети знали это и ждали их домой. Когда после смены они усталые и изможденные трудовой неделей возвращались в свои коммунальные квартиры, в свои семьи — даже соседи знали, что они – победители в труде и соревнованиях. Они приходили домой на короткий выходной, чтобы провести в семье воскресенье, а потом опять – трудовая шестидневная рабочая неделя, «покой им только снится»…
   И вот появился дядя, который начал говорить странные вещи… Он пришел рано, еще до начала рабочего дня, когда вся бригада расселась на ящики и закурила. Хороший день всегда начинается с перекура!

   «Простые строители…? Нет, дядя, шутишь! — Мы не просто строители, мы строители коммунистического будущего!
 «…Коммунистической бригаде,
  С нами Ленин, впереди…»

   Сюда, в это место придут не просто дети, а дети, которые будут жить при коммунизме! Ты думаешь эти дети – такие же дети, какими были мы, вы, и все дети, которые только появлялись на Земле все эти столетия и времена? — Да никак! — Они самые необыкновенные дети в мире, таких детей невозможно представить, но, тем не менее, они уже есть. Мы играли в детстве в прятки, в салочки, в футбол…, — они будут играть может, в те же игры, но может и нет — зато их дети уже точно будут играть совсем в другое… Мы только запустили человека в космос, а они будут прогуливаться по космосу, как по своему двору, как по ближнему парку, просто так, чтобы скоротать время перед сном…
   Наши игрушки будут им казаться какими-то допотопными уродами – все эти куклы с закрывающимися глазами, оловянные солдатики со штыками, кубики с буквами — всё это превратится в хлам, попадет на помойку, забудется навсегда! А их игрушки, игрушки их детей, станут заветной мечтой каждого юноши, даже взрослого, даже старика — потому что они позволят превратить игру в жизнь, а жизнь в игру…
Нам осталось лишь разрушить остатки этого старого мира, убрать хлам и дать детям площадку для их жизни…»
   Конечно, подобных фраз и мыслей могло и не быть в головах наших строителей, пришедших в тот день в дом № 6 по Садовой Спасской, но эти мысли и фразы – звучали по радио и телевидению, призывали людей с газетных передовиц, читались с плакатов и с крыш больших зданий. А в головах строителей пришедших ранним утром на рабочее место, скорее всего, вертелись будничные мысли и вопросы, например, где перехватить червонец до зарплаты, чтобы отдать долг? Или — сколько сегодня придется потратить времени, чтобы сломать, разнести в пыль хотя бы одну из этих массивных печек, замазанных краской и заклеенных местами обоями…?
И вот, в такое раннее утро, когда все были еще миролюбиво настроены и сидели перед летучкой-собранием, с которого всегда начинался рабочей день и бригадир раздавал задания каждому, вдруг появился странный человек в пиджаке и с рюкзаком за спиной.
   Этот дядя, на вид  еще молодой человек, не только выглядел и вёл себя странно —  как весьма уже пожилой, а в доме, где должна была закипеть работа, и где уже тянули провода, пока без электричества, но очень скоро включатся отбойные молотки и начнется штурм кирпичных стен, перегородок и печей, толстых и очень крепких,  он заговорил об очень странных вещах…
   Говорил он о каком-то мастере, не то художнике, не то печнике, который соорудил где-то далеко отсюда настоящий горн, не пионерский горн, а именно горн,  не печку, и засунул туда множество изразцов, замуровал этот горн и когда дрова полностью выгорели, достал оттуда какие-то сокровища… Странный человек называл этого печника не то Рубелем, не то – Рублевым, и сам так восхищался его изразцами, как может человек восхищаться каким-нибудь драгоценным сокровищем, и не мог остановиться рассказывать про него, даже если его переставали слушать и перебивали…
   —  Послушай, дядя, — наконец обратились к нему, — ты мешаешь нам работать!
А в ответ этот странный человек сказал, что им совсем не надо работать сегодня, именно затем он и здесь, и будет следить, чтобы они не работали ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, чтобы слушались его, потому что он знает.    — Что?
А что он знает — им то было не ведомо. Они только дивились, как этот странный дядечка себя ведет и не дает им начинать работу. Их семеро взрослых, здоровых мужиков, их уже начинало раздражать, то, что этот на вид такой худой и тоненький интеллигент пытается помешать и остановить их работу. А главное никто не понимал — зачем ему это было надо…?
   Уже могли застучать отбойные молотки, уже пыльные в углу лопаты и носилки ожидали, что за них возьмутся мозолистые руки, а этот человечек все еще стоял перед бригадой  и закрывал своею грудью нужный  участок работы.

   … Мы только строим великое коммунистическое будущее, а они  просто будут жить в нем, как в доме, где родились и выросли… Дети.

   Бригада Синицына готовилась взять первое место в социалистическом соревновании между бригадами треста № 9 Мособлстроя. Настрой у всей бригады был боевой, веселый, под стать приближающемуся празднику Первомая — Дню международного праздника трудящихся всех стран. По всем показателям они должны были опередить другие бригады и попасть на Доску Почета в фойе  Треста на первом этаже. Они были первые и были лучшие. Это знало начальство, это знали другие бригады, это знали они сами. Даже их жены и дети знали это и ждали их домой, Когда после смены они усталые и изможденные трудовой неделей возвращались в свои коммуналки, в свои семьи, чтобы провести в семье выходной, а потом опять – трудовая неделя, покой им только снится…
   А тут этот человечек встал посреди и мешает, чтобы всё это совершилось!
Кто ты такой, что хочешь нам помешать строить здесь будущее — детский сад?
   Пойми, ты, горе …человек — сюда придут детишки, здесь будет разноситься их веселый смех, они будут радоваться здесь  жизни и бегать по этим залам, которые мы очистим от мусора и грязи! Мы делаем для них простор и светлое пространство…! А  что предлагаешь ты? — Ты, наверное, хочешь, чтобы сюда вернулись богатеи-эксплуататоры, которые достаточно уже попили рабочей крови, которые жили здесь в роскоши и богатстве! Хватит! Ушло их время! Мы, строители будущего знаем свою цель! Никита Сергеевич сказал, что наши дети будут жить при коммунизме – вот мы и строим его своими руками и не жалеем для этой цели ни своего здоровья, ни своих сил!
   Не мешай нам, жалкий человек, отойди в сторону, дай нам строить детсад для детей,  для  светлого их будущего!
   — Я не мешаю вам строить светлое будущее, я только хочу, чтобы в этом будущем наши дети могли увидеть прекрасное, что создали их отцы и деды! Если детей лишить видеть прекрасные картины и спрятать от них  красоту, они вырастут уродами и злыми людьми… Тогда никакой коммунизм не спасет их от злобы и ненависти друг к другу.
   Эти слова, которые произнес Вил Алексеевич, а именно так звали этого человека, что мешал бригаде Синицина работать — не были похожи на слова, которые каждый день доносились из репродукторов и радиоприемников, не были они похожи на ежедневные статьи в газетах и уж тем более на слова, которые произносились с трибун во время профсоюзно-партийных и прочих собраний. Но слова эти странного человека попали в цель. Что-то в них было нужное и важное, отчего строители бригады Синицына до сих пор не взялись за ломы и лопаты. До сих пор не включили перфоратор, а опять уселись на перекур.
   Пришел бригадир. Сам Синицын.
    — Вы чего, сдурели, что ли? Я в Управлении хлопочу для нас о премии, о том, чтобы нам выдали вовремя денежное поощрение, а вы… тут … стенки околачиваете…
И бригадир перешел на язык, который не вписывается в понятие «книжного» языка, но на котором каждый божий день, увы, говорят все строители, моряки, дальнобойщики и большинство трудящихся русских людей. Этим языком, а вернее несколькими фразами этого языка, бригадир объяснил строителям свое мнение об их работе, их настрое работать, а также  — что он об этом думает о каждом в отдельности, и о всех вместе разом… (Так и хочется вписать «непереводимая игра слов»).
   — А что мы можем сделать, — отвечали рабочие своему бригадиру, — вот, пожалуйста, полюбуйся на типчика, из-за которого мы не начинаем работу… — и таким образом представили бригадиру Вила Алексеевича.
Знакомство состоялось. Бригадир еще минуты четыре матерился на чем свет стоит, затем устал и вопросительно уставился на Вил Алексеевича, ожидая от того хоть какого-то разъяснения.
   Вил Алексеевич понял, что рассказ про Врубеля и его керамическом творчестве сейчас будет неуместен, поэтому начал говорить о другом. Он в двух словах рассказал, что существуют бумаги, в которых производить какие-нибудь строительные работы в этом доме никак нельзя, так как получено разрешение инспекции по охране памятников архитектуры на демонтаж печей в этом помещении.
   — Где бумага? — осведомился бригадир.
   — Вот она… — вернее, сейчас будет… Только вы не начинайте ломать печи! Сейчас принесу.
   Бригадир открыл рот, и если бы не треск вновь включенных отбойных молотков и перфоратора, Вил Алексеевич многое бы узнал из этого высказывания бригадира. Он, к примеру, узнал бы, что думает бригадир по поводу изразцовых печей, по поводу решения инспекции по охране памятников архитектуры, по поводу переписки между Министерством культуры СССР и музеем-усадьбой Абрамцево, а так же по поводу самого Врубеля, и появления его, Вил Алексеевича, в доме № 6 на Садовой Спасской.
Но Вил Алексеевич всего этого не узнал, так как стрелой летел по улице Садовой в сторону Земляного Вала, который сворачивал к центру города, где и располагалась тогда вышеупомянутая инспекция по охране памятников архитектуры.
   Там Вил Алексеевича ожидало разочарование. Оказывается, что хотя решению о демонтаже печей ничто не препятствовало, но само решение еще не было принято Комиссией, которая перенесла заседание на дни после майских праздников…
Ну правда, как можно встречаться и о чем-то заседать, когда впереди такие светлые и очевидные праздники, в которых явно проступала традиционная русская черта — в предпразничные дни нельзя работать,в праздничные дни само собой нельзя, кстати и в попраздничные дни тоже… нельзя.
    Как ни бился между столами чиновников Вил Алексеевич, как ни доказывал, что в эти минуты под острым жалом перфоратора гибнет очередной шедевр Врубеля, ничто не могло убедить чиновников решить вопрос о демонтаже печей раньше назначенного времени…
   И опять по пыльной весенней Москве бежал наш Вил Алексеевич, обескураженный приемом чиновников и назревавшей катастрофой  в творчестве Михаила Александрови-ча Врубеля…
   Как быть?! Что сказать бригадиру?! – Соврать?! Сказать, что нужная бумага уже есть, только ее ну не удалось получить, что было бы почти полуправдой, почти правдой…? Но вся беда была в том, что Вил Алексеевич не мог врать. Вся беда, или нет, наоборот - достоинство этого человека заключалась в неумении врать и использовать полуправду… Сколько раз мне доводилось видеть, что в таких случаях Вил Алексеевич потуплял взор, замыкал рот на замок, уходил в себя, а если можно было, то уходил из этого помещения совсем. Не мог он жить в мире полуправд, ком-промиссов и лжи… Таков он был, и хоть режьте его, хоть крошите на мелкие дольки, но что-то несгибаемое появлялось  в его глазах, весь он, этот хрупкий человек, хрупкий как ваза, которую он реставрировал — напрягался, становился твердокаменным и неподдающимся никаким отбойным молоткам и перфораторам…
Он вернулся в дом № 6 на Садово-Спасской улице и рассказал, всё как есть. И пока бригадир открывал свой рот, чтобы разразиться очередной страшной порцией матерши-ны по поводу и  без повода, — Вил Алексеевич достал из кармана бутылку водки, которую он приобрел по дороге, и предложил выпить…
   И это подействовало!
   Тут же соорудили из ящиков стол, покрыли газетой, извлекли бутерброды, которыми снабдили дома их жены и родители, и сели по русскому обычаю — просто выпить. Это, даже в советское время считалось Святое... Над этим процессом бригадир был безвластен, поэтому промолчал.
 И когда все выпили по чуть-чуть, Вил Алексеевич предложил бригаде такое решение — чтобы закрыть наряд, он из своего кармана платит деньги, кажется, 8 рублей (тут существует несколько вариантов рассказа), и бригада мирно расходится по домам, чтобы праздновать Первомай, чтобы завтра идти навстречу Кремлю и правительству, стоящему на Мавзолее, и приветствовать их, как и положено на демонстрациях…
А после Первомайских праздников, глядишь — и нужная бумага из инспекции охраны памятников появится…
   Ну что же, такой выход устраивал всех… кроме бригадира. Но День был предпраздничный, удержать бригаду от выпивки было невозможно, а предложенные деньги из кармана этого странного человека оказались как нельзя кстати… Послали гонца в магазин.
   Тут бы можно было и поставить в нашей истории жирную точку, если бы не пожелание бригадира, что если после Майских праздников нужной бумаги не будет, то тогда он…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………. Далее следовало трехэтажное с половинкой  матерное ругательство, которое никаким образом не вписывается в книжную форму нашего повествования.

                *   *   *

   За время праздников Первомая Вил Алексеевич сумел разобрать все врубелевские печи самостоятельно, не повредив изразцы. Затем сам погрузил и вывез их с помощью музейного грузовика, присланного заведующим музея Пахомовым. К тому времени комиссия инспекции по делам охраны памятников культуры, наконец, собралась после первомайских праздников, и одобрила передачу изразцовых печей на Садово-Спасской д. 6 – музею-усадьбе Абрамцево.