Конец високосного года 85

- Гораздо интереснее, чем. Зарплаты не резал, увольнять не пытался... Оскорбил её идолов?
- Это-то как раз запросто, - говорю. - С идолами ты не церемонишься. Только Ней христианка, так что, будь дело в идолах, тебя должны всей больницей мочить. Но ведь ты же не всерьёз?
Он не успевает ответить - слышу голос Ли:
- Сюда нельзя! Здесь инфекционный бокс!
- Надену, - быстро сквозь зубы отвечает ей знакомый голос. - По горячим следам... чтобы не скрылся... допросить.
- Это опять тот рыжий, - говорит, прислушиваясь, Хаус.- С дислалией. У него слова, как огурцы в банке, постоянно создают пробку на выходе и выскальзывают только самые худые и скользкие. Ему, похоже, префект абонемент выдал на расследования в "Двадцать девятом".
- Ну, у него пока нормально получалось, - говорю.
А из коридора вдруг доносится голос Венди, преобразованный динамиком селекторной связи:
- Всем руководителям подразделений и дежурным, кроме поста ОРИТ в инфекционном боксе, срочно собраться в совещательной комнате!
Совещательной комната - это пышное название кабинета с "колюще-режущей". Номинально-то он мой, как главврача, но по сути Хауса, и там же мы проводим все блиц-собрания - и в начале дня, наши "утренники", и вот, как сейчас, экстренные.
- Мать-волчица собирает стаю на Синайской горе, - комментирует Хаус. - Значит, о том, что Акела промахнулся, знает уже последний шакал.
- Как раз не промахнулся, - справедливости ради уточняю. – Жертва с перегрызенным горлом, а чьи на нём отпечатки…
- Стало быть, расследование решили проводить открыто, и сейчас пойдут допросы и очные ставки. По-моему, нам повезло, что мы здесь.
- Не очень, - говорю. - Он же сказал, что переоденется. А парень он настырный, так что нас не минет чаша сия, не надейся.
Действительно, не проходит и четверти часа, как рыжий Хиллинг, как-то уболтав Ли, в полной экипировке входят в инфекционный бокс. Сначала к Хаусу, и я, снова, максимально вытянув уши, прислушиваюсь.
- Необычные ощущения при введении..., - допрашивает его Хиллинг в своей отрывисто-косноязычной манере. - Могли дрожать руки... тогда больнее... заметили бы.
Что отвечает Хаус, я не слышу - он говорит очень тихо, не то для того, чтобы я не слышал, не то, чтобы не слышал Орли.
- Саманта Клейн - знакомая...? Протекция...? Бывший клиент... знали с другой стороны… не мешало... другое восприятие... может быть, обида... конфликт?
- Думаете, я ей задолжал за эротический массаж так много, что ей пришлось мне буквально кровь в жилах свёртывать? – это я слышу, потому что Хаус, кажется, начинает проявлять нетерпение. – А потом я её задушил, чтобы не платить?
- Откуда? – настораживается Хиллинг. – Вы - здесь…Она - там… Кто?
- Ну, конечно, мы же в строгой изоляции, перегородки звуконепроницаемы, сотрудники немые, мы тут глухие…
- Кто вам сказал? – надо же, у него целая фраза получается.
- Чейз. Наверное, не знал, что это тайна от главного врача и директора больницы. Уж вы его простите.
Интересно, понял ли Орли, что у нас на бельевой складе труп? Может быть, он, узнав об этом, снова интерпретирует виденную им женщину в защитном костюме как-то иначе?
Не было у Хауса с Самантой никакого конфликта. Может быть, она в медсёстры и подалась из-за больного брата, и, конечно, Хаус помогал ей с учёбой, пока они общались. Проститутки вообще те редкие счастливицы, к кому он относится как-то человечнее. Но у него и с Ней никаких особых конфликтов не было.
Так уж повелось, что вслух Хауса все называют циником, гадом, занозой в заднице и жалуются друг другу, как с ним тяжело и невыносимо работать.
Но по доброй воле от него из ныне живущих ещё никто не ушёл, кроме меня и Тринадцатой, но и то мы оба вернулись. И что бы о нём ни говорили, Великого и Ужасного в больнице, пожалуй, любят. Пусть как диковинку, как экзотичного хищника, от которого всегда жди подвоха, но любят. А уж уважают - без всякого "пожалуй".
А Ней - и подавно уважает, у неё субординационная этика в крови, а Хаус всегда её выделял, как главу среднего персонала, не смотря на то, что на ней, в основном, хозяйство, а не медицинские манипуляции.
При этом я совсем не хочу сказать, что Ней такая расхорошая, что просто не способна на убийство. Каждый из нас при определённых условиях способен. Но должна же быть веская причина. А я таковой не только не вижу, но даже и придумать не могу.
Хиллинг, наконец, судя по всему, убеждается в том, что Хаус не имеет понятия о том, кто и за что пытался его убить, а такдже кто и за что убил сестру Клейн, и переходит в палату Рубинштейн. Там мне становится почти ничего не слышно. Я улавливаю только отдельные слова: "капельница, "никого", "карантин". Рубинштейн ничего знать не может, так что это похоже больше всего на рутинный опрос, по принципу невода, когда полиция, ещё не строя версий, просто тотально опрашивает всех потенциальных свидетелей, выявляя среди них фактических. Я понимаю, что он сейчас по всем пойдёт, и прикидываю, о чем ему рассказывать, а о чем и умолчать. Но прежде, чем очередь доходит до меня, в палате вдруг появляется, как и положено, в полной экипировке… та-дамм! -  Ней.
Несмотря  на всё его обычное самообладание, у Хауса вытягивается лицо - я это отчётливо вижу через прозрачную перегородку между нашими палатами.
На Хиллинга Ней не обращает внимания - может быть, принимает его за кого-то из врачей, а может, и вообще не замечает, но вид у нее далеко не умиротворённый. И врывается она, между прочим, в мой отсек.
- Это уже никуда не годится, доктор Уилсон! - выговаривает она мне. - Транексамзилат, конечно, препарат не строгого учёта, но сначала вы сами спрашиваете, где ампулы, потом мне устраивает выволочку за них доктор Блавски, а потом ампулы оказываются в вашем же столе. И все пять на месте. Вот зачем вы их взяли, если даже не вскрыли? Сами уже ничего не помните, так хоть записывайте! И почему заперт бельевой склад? Я и так полдня потеряла, разыскивая эту девчонку Клейн. А пришла - и всё равно начать работать не могу, все заперто, и охранник говорит, что это доктор Чейз забрал ключи от бельевой по вашему распоряжению. А доктор Блавски собрала всех у "колюще-режущей", и он тоже там вместе с моим ключом, а дверь приемной заперта изнутри, и Венди никого не пускает.
- Тебе, - говорю, - вообще-то тоже там следовало быть, на этом собрании.
Голос мой звучит как-то странно и скрипуче, и я не знаю как себя вести с Ней при Хиллинге. Да и не при Хиллинге тоже. Вообще не знаю, как себя вести с ней.
- Так Венди не пускает, говорю же! - нетерпеливо повторяет она. - Я же не по своей безалаберности опоздала, а сначала ждала там на квартире, что кто-то придет, потом соседей расспросила, а уже по дороге назад пришлось заехать в мастерскую - у меня же машина не то, что у вас - развалюха, ездит, как инвалидная коляска. И такой район жуткий. Спасибо, что я привычная, и спасибо, что дворники не сняли. Мне два раза предложили понюшку, два раза косячок и один раз секс втроём.
- Подожди, - говорю. - А зачем ты лазила в мой стол?
- Я?! Я никуда не лазила, не имею такой привычки. Лекарство нашел этот, министерский. И опять же меня же отругал.
- Ньюлан?
- Какое лекарство? - вмешивается услышавший нас Хиллинг. - Которым пытались...?
Ней Хиллинга видела и прежде, и теперь, когда видит под экипировкой его рыжую шевелюру и узкую невыразительную физиономию, живо узнает.
- О, уже полиция разбирается! Велика важность – неучётный препарат!
- Какое лекарство?- повторяет Хиллинг.
- Транексамзилат, - говорю хмуро. - Упаковка пять ампул. Все ампулы на месте и запаяны, как полагается. Значит, никто его и не вводил.
Отличное завершение недоразумения. Транексамзилат цел, просто я по рассеянности зачем-то взял его из ОРИТ и засунул в стол, а все изменения коагулограммы Хауса и смерть Айо - просто естественные последствия болезни. Люди смертны, а тромботические осложнения волдемортита описаны ещё в первую волну. Самое время извиниться за недоразумение и, успокоив персонал, вернуть его на рабочие места.
Если бы я и раньше страдал лунатизмом.
Если бы не задушенная Саманта Клейн на бельевом складе.
И приходится признать, что Хаус прав, Ней не могла её не увидеть, когда заходила за бельем для меня. И что же получается? Великая актриса Сара Бернар играет главную роль в спектакле "Знать ничего не знаю"? Надо Бичу сказать - если обойдётся без немедленного заключения под стражу, она у него ещё успеет сняться первым планом в А-листе, талант-то - поискать.
И опять Ньюлан… Шарить по чужим столам – это, похоже, его хобби, я ещё в прошлый раз заметил. Ну, хорошо, он нашел транексамзилат. А кто его туда положил? И почему все ампулы на месте - что же тогда добавили в капельницу? Ничего? А за что задушили Саманту? И кто?
- На бельевом складе... до того, как заперли... во сколько вы там... ничего не видели? - в своей оригинальной манере спрашивает у Ней Хиллинг.
- Да говорю же вам, я ещё не заходила на склад, - сердито объясняет Ней. - Вообще ещё ничего не успела, только получила аптеку с утра - и всё. Ещё палату стационара нужно сегодня перестелить, мы же не всех выписали.
- Подожди! Как не заходила? А бельё? Ну, вот это, - я не сильно хлопаю ладонью по своей постели. - После дезинфекции палаты, когда тело Айо забрали, должна же ты была взять бельё на бельевом складе, чтобы его перестелить. И защитный костюм...
- Защитные костюмы в фильтре, а не на складе. Их нельзя надевать до фильтра.
- Но на твой размер…
- На любой размер. Даже на доктора Корвина. А бельё для этой палаты на складе брала не я.
- А кто?
- Не знаю. Я почти сразу уехала по адресу Саманты. Наверное, кто-то из девочек или уборщик.
"Защитные костюмы в фильтре". А та медсестра, которую видел Орли, переодевалась не в фильтре…. - наша с Хаусом версия окончательно трещит по швам.
Ну , хорошо, пусть не Ней, и пусть не в фильтре. А где? На складе? Может быть, Саманта застала её, когда она возвращала на место костюм? Но кого "её", если в больницу больше никто не входил? И что понадобилось на складе самой Саманте? Она же в лабораторию шла.
От всей этой напряжённой и, в то же время, безысходный умственной деятельности, помноженной на высокую температуру, мозг у меня реально закипает.
Хиллинг, наконец, говорит Ней о смерти Саманты, и она вскрикивает – тоже очень натурально, слабо ей так сыграть. Не «какой ужас», не «какая жалость» - а классическое: «Господи! Этого ещё не хватало!» Звучит искренне.
Потом Хиллинг по горячему расспрашивает Ней, а до меня его голос доносится, как будто я вставил очень качественные беруши. После он и мне задаёт какой-то вопрос, в своей отрывистой манере - что-то про аптеку и учёт препаратов, и я отвечаю:
- Врачу или медсестре, конечно, удобнее отравить внутривенно, но сторонний фигурант,  раз уже взялся душить, душил бы сразу. Зачем ему возиться со списыванием препарата?
- Что? - вместо Хиллинга переспрашивает Хаус. - Ты о чем?
- Жалко, что мы Орли не прооперировали, - говорю. - Искусственный глаз надёжнее. Искусственный глаз моргать всё равно не может – значит,  не проморгает и десять любых различий. Вы спросите-ка его, он всё время здесь был.
На мой взгляд, совет дельный, но Хиллинг как-то зависает.
- Температурный датчик мне его покажите, - требует Хаус. - Ну, что... нормально так... Ней, там в тумбочке, где антипиретики, возьми две двойки. И Чейза зовите, пусть спишет по правилам, а то мне тюрьма уже поднадоела. Ну, или кто там у них в живых?
 Дальше пара часов у меня из память выпадает.
А когда я снова прихожу в себя, приоткрыв глаза, вижу что Хиллинга и Ней в палате нет, а около моей койки сидит на металлической вращающейся табуретке - и, конечно, вертится на ней туда и сюда  -Хаус в пижаме, специально для ПИТ, так называемый "свободный доступ", без рукавов и с голым задом, который он мне, вращаясь, беззастенчиво демонстрирует. Эта пижама, видите ли, предназначена для лежания в койке, а не для вращения на табурете.
- Ты откуда взялся? - спрашиваю, и голос у меня почему-то стариковский - слабый и дребезжит. - Почему? Нельзя же!
- Уже можно, - говорит. - Твои анализы пришли. У тебя то же самое, так что всё можно - мы теперь вообще можем жить одной большой коммуной и предохраняться только календарным способом. Я серьёзно: с учётом сроков.
- Где Ней? Её не арестовали?
- А с какой стати её арестовывать?
- Но... ты же говорил... целую теорию подвёл...
- Транексамзилат-то, выходит, ты попятил.
- Хаус!
- Упаковка даже не вскрыта.
- Так что, реально ничего не было?
Он щупает мой лоб.
- Ты вообще как? У нас на бельевом складе труп медсестры. Анализ крови она до лаборатории не донесла. В твоём столе ампулы, которых ты туда не клал. Ведь не клал?
- А кто забирал белье со склада, если не Ней?
- Во-от, - тянет Хаус. - Первые проблески разума. Этот рыжий стенолеист опросил персонал. Выяснилось, что белье со склада взял Корвин. Он собирался в инфекционный блок, взял там перчатки и бахилы, так заодно - просто оказал любезность среднему и младшему персоналу.
- Но тогда он должен был видеть тело!
Хаус отрицательно мотает головой:
- А вот он как раз не должен был видеть. Ты не делаешь поправку на его рост - с высоты его роста от входа, где лежат стопки белья, бахилы и перчатки, глубина склада, где было прикрытое полотенцами тело, не просматривается. Хиллинг уже поставил эксперимент, для этого вымерял Корвина рулеткой. Я, кстати, безутешен от того, что не мог наблюдать этого лично. Мне Чейз рассказал.
- Ну? – говорю, внимательно вглядываясь в его лицо. – Это всё интересно: измерение Корвина, всё такое…Но у тебя, я вижу, какой-то туз в рукаве? Давай, вынимай.
- Пришёл экспресс-анализ, - говорит он, выдержав паузу для пущего драматического эффекта. – В моей крови выявлен рекомбинантный тромбин. А сначала он выявлен в «ПП», в крови Айо.
- Рекомбинантный тромбин?
- Вот именно. Так что вспоминай, когда и зачем забрал отсюда транексамзилат. Хорошая новость: даже если вспомнишь, тебя не посадят. Плохая: ты либо убийцу покрываешь, либо кто-то хочет, чтобы ты так выглядел.
- Если транексамзилат в моём столе не тронут, - говорю. – Он вообще не при чём.
- Ты не зришь в корень, амиго. А если транексамзилат не при чём, то что он делал в твоём столе?
- Хаус, - говорю. – Я не верю, что Ней вообще тут замешана. Она простая медсестра, не Сара Бернар и не Мерлин Монро.
- И даже не Вивьен Ли, - подхватывает Хаус. – Разве что Хетти МакДэниел.
- Тогда кого видел Орли? Мы возвращаемся к началу. Крейфиша в женском обличье?
Господи! Снова в его глазах это отсутствующее выражение. Но – мелькнуло и пропало.
- Я просто представил себе. Жуть.