Про Сеньку рыжего и цыганочку Лялю сказ

               
                1.
      Новость, что горячо обсуждали нынче бабоньки у сельповского магазина, была, по местным меркам, настолько важной, что было бы большим грехом обойти эту новость стороной. И что ведь интересно. Пришедшие к магазину с разных концов деревни, бабы и старики в голос утверждали, как они самолично видели, всё происходящее:

    - Я вам, бабы, ответственно заявляю, - тараторила тётка Агриппина. Что я видала вот этими своими глазами, как всё случилось. Ехал, значица, уже ближе к ночи, мимо дома моего, цыганский табор на трех телегах. Гляжу, а они вдруг останавливаются, в аккурат, у избушки бабки Харитины. Огляделись по сторонам, воровато огляделись, как цыгане это умеют делать. Меня, слава богу, не заметили. И с телеги, два здоровенных мужика, то ли, мешок, то ли, еще чего, бросили на крылечко бабкино. И понужнув коней своих, будто ни в чем, ни бывало, поехали дальше за деревню.

    - Ну и чего ты нам тут заливаешь, кума. Наводишь людям тень на плетень, - это уже  тётка Степанида в разговор встряла. Я тоже всё видала, небось, недалеко от бабки-повитухи живу. Одна телега ехала, и кобыла была запряжена в телегу эту. Потому как, жеребенок маленький за телегой бежал ишшо. Помог мужик, что кобылой правил, слезть кому-то с телеги, а кого ссадил, не могла разглядеть. Посадил на крылечко, стукнул три раза в дверь, да и был таков.

    - Как я погляжу, вас, кумушки, обоих хлебом не корми, только дай спи…, то бишь, свистануть чего-нибудь, а там хоть трава не расти, - не выдержал дед, по имени Спиридон Михалыч. Чего вы тут плетёте – табор, телеги! Приснились они вам, ли чо ли?  Вот я точно видел своими глазами, как женщина, али девушка, пешком, одна-одинёшенька, ближе к поре ночной, еле-еле доплелась до избушки бабки Харитины и без чувств, свалилась замертво, у её убогого жилища.

      А вот эти последние слова деда Спиридона были близки к истине. Открыв  поутру дверь своей избушки, подслеповатая бабка-повитуха, чуть не запнулась о лежащую на крыльце девушку.

      - Свят, свят, свят! Это кто же сумился мне покойника то, на крыльцо подкинуть. Глянь-ка, и девка то, ишшо совсем молода. Жить, да жить бы, а оно вона как.

      Услышав слова старушки, девушка с трудом открыла глаза, пыталась что-то сказать, но снова впала в беспамятство.

      - Так ты, девонька, оказывается, хоть совсем плохонькая, но покамест жива еще. А ну-ка, поднимайся, поднимайся. Пойдем в хоромы мои, негоже на крылечке валяться. Скоро люди начнут по улице ходить. Увидят, разговоров не оберёшься. Лечить тебя буду, пока совсем не померла. Вижу, итак, что еле-еле душа в теле.

      И ведь выходила бабка Харитина тогда болезную. Травами разными, снадобьями. Заговорами и молитвами. В баню водила, там чего-то с ней делала. Вытащила, считай, с того света, не дала помереть. И встала девонька на ноженьки свои. А когда полностью оправилась, да впервые на людях показалась, вся деревня, и стар и млад, ахнули поголовно. Девка то оказалась, прям таки, красоты дивной, ничуть не похожая на молодух местных. Длинные, черные локоны густых волос струились волнами по спине до самого пояса. Тёмно-карие глаза и гибкий, тонкий стан подчёркивали красоту девичью. А личико, так оно прямо просится, чтобы какой-нибудь знаменитый художник его на картине своей увековечил.

    После излечения, Ляля, так назвала девушка своё имя, не стремилась тут же  покинуть старушку-повитуху, бабку Харитину. Осталась жить в ее избушке. Да и той, видать, по душе пришлась молодая цыганочка. Вдвоем то, всё одно веселей, чем одной куковать в одиночестве.

    Не стала надоедать бабка-повитуха девушке с вопросами-расспросами. Как, да что, да почему? Придет время, та сама поведает, если сочтет нужным, про своё прошлое. Вообще то, племя цыганское, кочевое, не балует сельчан своим присутствием. И не появлялись бы они вообще в этих краях, если бы не проходящий рядышком путь прогона многочисленных отар овец из Монголии до Бийского мясокомбината. Только тогда и могут местные жители поближе рассмотреть этих кочевых людей. Преимущественно издалека наблюдать. Ну, как-то не с руки с ними поближе общаться. Какая-то настороженность всегда присутствует. Может от многочисленных, душераздирающих историй об их воровстве. От коней до детей малых.

     А вот появление этой молодой цыганки в их деревне вызвало у местных множество вопросов. Не было в то время ни одного прогона овец близ их деревни, значит, и цыган в помине не было. А девушка появилась. Да еще и при смерти. Закавыка, однакось.

       Ляля старалась на людях в деревне не показываться лишний раз, разве только в магазин по просьбе бабки Харитины сбегать, по мелочи, кой чего купить. Всё норовила в укромном уголке где-нибудь притихнуть, чем несказанно удивляла свою спасительницу. Та, на своём веку всякое видала-перевидала, и цыганок в том числе. Но от тех у Харитины вскоре начинала голова болеть, от их громких разговоров, бесконечной суеты и шума.

      Деревенским парням и подавно не нравилось такое поведение девушки. Ну что за дела! Живет с бабкой Харитиной красавица, а толком ни разглядеть, ни познакомиться. Значит, надо самим шевелиться. Коли гора не идет к Магомеду…. И потянулись к избушке повитухи и целительницы бесконечные очереди больных и немощных. Странно, что вчерашние молодые парни, вдруг ни с того, ни с сего, один за другим, стали подхватывать болезнь непонятную.

    - Вы что, касатики, все зачастили вдруг ко мне? Ведь в деревне “фершал” есть. Вот и шагайте к нему.

    - Бабка Харитина, да разве этот “фершал” что-нибудь понимает в наших болезнях. Мы ему говорим, что сердце вдруг стало щемить от тоски-злодейки. Ноет, проклятое, по ночам беспричинно. А он, одно своё, только и потчует нас анальгином своим.

     А сами “косяка давят” исподволь на цыганку молодую. То с одной стороны себя покажут, то уже и в фас, и в профиль повернутся. Чтоб заценила красавица по достоинству очередного кандидата в ухажеры. Улыбнётся про себя бабка Харитина. Сделает вид, старушка, будто не понимает, с какой такой надобностью дорожку к ее избушке протоптали молодые ноженьки парней деревенских. А Лялю, для которой и предназначались эти громкие страдания, парни совершенно не волновали.

    После вечерних киносеансов, когда на клубном крыльце парни делятся новостями текущими, куря “Приму” свою, неудачные походы к молодой цыганке стоят в повестке на первом месте.

    - Да ну ее на хрен, эту цыганку недоразвитую! Больше ноги моей не будет возле бабкиной избушки! Ну, скажите мне, на милость, как можно не разглядеть и не заценить такого мачо, как я, - это местный сердцеед, или сердцевед Валерка Песочкин громко разорялся.

   - Ты бы буквы то, переставил местами.

   - Чего-чего? Каки таки буквы?

   - В названии своём. Скорей всего, не мачо ты, а чмо, причем, деревенского розлива.

   - Да пошел ты! Знаешь, куда?

   - Знаю. Спать. Завтра рано вставать. А ты, давай сгоняй еще разок к бабке Харитине. Может на этот раз поддует. Бросит цыганка, наконец, свой взгляд на надоедливого посетителя.

    Вот так посмеются меж собой ребятки, беззлобно позубоскалят, да и по домам разойдутся. Это те, у кого на данный момент, местных девчонок под рукой не оказалось. А тех, кто с девчонками, так тех уже давно след простыл во тьме ночной. Но однажды, в один из таких вечеров, кто-то из парней вдруг вспомнил про Сеньку. Сеньку Черного, по прозвищу “рыжик”. Это же мыслимо ли, так природе поиздеваться над пацаном. Фамилия Черный, мать с отцом не только Черные, но и обличьем своим смуглые и волосы у обоих черные. Но сынок у них уродился! Мама, не горюй! А погоревать то еще как, пришлось по первости.

   Ну, чисто подсолнух расцвел в огороде. Это же надо было такому чуду уродиться в своё время. Рыжий весь, с головы до ног. Шапка ярко рыжих волос на голове, брови и ресницы и те рыжие. Ладно бы, как в той песне блатной:

   - Папа рыжий, мама рыжий
     Рыжий я и сам.
     Вся семья у нас покрыта
     Рыжим волосам.

     Если бы, действительно, вся семья Черных были рыжими, так только бы смеялись, что фамилия им в насмешку досталась черная. А тут-то не до смеха было отцу и матери, когда обнаружилось такое рыжее чудо в себя в семье. Сколько скандалов было по первости, сколько сцен ревности! О подмене и речи не могло быть, мать Сеньку рожала дома. Бабка-повитуха Харитина принимала роды тогда. Но матушка-природа сумилась ему ко всему этому, вроде как в оправдание своё, еще и великолепный дар преподнести.

   Парень самостоятельно, без чьей либо помощи научился играть на гитаре. Причем, не просто играть, а играть виртуозно. Гитара в его руках просто творила чудеса. То она заливалась веселыми частушечными наигрышами, то вдруг начинает жалобно плакать. Да так, что сердца слушателей начинают вторить ей своей болью. И вдобавок к этой гитарной музыке, Сенька еще и пел.

   И здесь не обошлось без причуд. В его репертуаре были, кажется, все песни Николая Сличенко. А если ты не видишь исполнителя, то точно подумаешь, что это поет тот самый знаменитый цыган. Так здорово Сенька умел подражать его голосу.

  Не привлекали Сеньку амурные шуры-муры, чем увлеклись его друзья-товарищи в последнее время. Лучше уж посидеть где-нибудь в укромном месте со своей подругой-гитарой. Вот кому-то из парней и пришло в голову, что нужно вечерком подослать к затворнице нашего местного Николая Сличенко с гитарой. И втихаря понаблюдать, что может с этого получиться.

    - Вы что, опупели все хором? С какой такой стати я должен идти вечером к бабке Харитине. Да еще сесть на крыльцо и песни под гитару распевать. Да люди все в нашей деревне со смеху поздыхают. Скажут, крышу у Сеньки напрочь снесло, раз бабку-повитуху начал ночами своими песнями развлекать.

    Оказывается, Сенька и слыхом не слыхивал о красавице-цыганке, что затворницей в избушке бабки Харитины живет. В конце-концов любопытство взяло верх у парнишки и он согласился попробовать. Только с условием, чтобы никого из парней и рядом не было.

    И вот теплым летним вечером, когда стихли все деревенские звуки, на краю села вдруг послышалась песня:

 Ой, да зазнобила ты ж мою головушку,
Ой, да зазнобила мою да раскудрявую...
Бида мангэ, ромалэ,
Бида мангэ, чявалэ.
Бида мангэ, ромалэ,
Бида мангэ, чявалэ.

    Заскрипела входная дверь избушки. На пороге показалась согнутая фигура бабки-повитухи. Несколько секунд старушка вглядывалась в поющего парня, стараясь признать непрошенного гостя:

    - Батюшки свет! Так это ж поди Сенька-рыжик поёт. Только он у нас в деревне может так петь. Ты чего это, паря, приперся сюды, на ночь, то, глядя?

   Парень, не обращая никакого внимания на слова старухи, продолжал петь. Теперь уже чуть громче:

Ой, да за рекою цыгане стояли,
Они пели песни, пели, да плясали...
 Бида мангэ, ромалэ,
 Бида мангэ, чявалэ.
Бида мангэ, ромалэ,
 Бида мангэ, чявалэ.
Один только цыган не пьёт и не гуляет,
 На цыганку Азу ой, да поглядает...

   На крыльце появилась Ляля, девушка, для которой и предназначался этот концерт. Присев рядышком с Сенькой молодая цыганка стала тихонько ему подпевать:

Ой, да зазнобила ты ж мою головушку,
 Ой, да зазнобила мою да раскудрявую...

Ой, да кабы знал бы, - я бы не женился,
 Ой, да за цыганкой век бы волочился...
Ой, да в этой песне о любви поётся,
Отчего же песня бидою зовётся?...

     Песня кончилась. Наступила тишина, прерываемая тихими всхлипываниями девушки. Да тихим шепотом парней, что затаились неподалеку в кустах:

   - Вот сколько раз мне мамка говорила, учись, Федька, петь и на гармошке играть, обязательно в жизни пригодится. И на любой гулянке первым гостем завсегда будешь.

   - Ага, тебе то, с твоим козлетоном, только и остается как покойников отпевать.

   - Почему это покойников?

   - Потому, что они не слышат, как ты хреново поёшь. А то бы враз в ухо получил, чтоб не фальшивил.

   - Ладно, разбегаемся. Пока не засёк Сенька нас. Обидится, что подглядывали.

     Как нас в школе учили, да что там в школе! Мы и сами могли не раз убедиться, играя с двумя магнитами, что иной раз магниты так вцепятся друг в друга, что хрен сразу и расцепишь их. Вот такая магнитная история и произошла с нашими героями. Чистокровная красавица цыганка и “рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой” Сенька Черный на зависть всей деревни так прилипли друг к дружке, что просто диву даёшься. Ну, надо же! И ведь случится же такое!

   Ожила наша Ляля. Глядя на эту веселую, резвую девушку и не подумаешь, что всего каких-то несколько месяцев назад, она чуть концы не отдала. И только благодаря бабке Харитине, бегает теперича, как та грациозная козочка из другого рассказа.

    Сидят как-то Сенька с Лялей на берегу речушки, что весело бежит через всю деревню. Прижались друг к другу. Холодновато уже стало, осень незаметно подкралась. Сенька, как всегда, с гитарой своей неразлучной. Грустные ноты извлекает сегодня его подружка. Загрустила и Ляля. И было от чего взгрустнуть. Получил сегодня Сенька повестку в райвоенкомате, как и его дружки. Зовет Родина отдать ей священный долг. Незамедлительно, этой предстоящей осенью.

    - Слушай, Сеня. А почему ты не спросишь меня, кто я, откуда, почему в деревне вашей оказалась? Разве совсем не интересно тебе узнать?

   - Конечно, интересно. Даже очень. Но думаю, придет время и ты сама мне всё и расскажешь.

   - Ну, так слушай. Жила я с матерью и отцом далековато отсюда. В соседней области, почти у самой монгольской границы. Всё было у нас хорошо, жили оседло, отец работал в совхозе, мама с хозяйством домашним управлялась. Да и со мной, попутно. Я уже школу заканчивала, как неожиданно отец заболел. Да так заболел, что вскоре и умер. И остались мы одни с мамой. Трудно стало без отца нам, совсем худо. А тут и мама заболела и к папе вскорости перебралась.

   - И вот, тогда то, из соседнего села нагрянули нежданные гости ко мне. Цыгане, но совсем другие. Наглые, самодовольные и злые. Вроде как барон с тремя своими сыновьями. Уселись посреди комнаты, а меня перед собой поставили. Не стали раздевать, но и так, под их бесстыжими взглядами, я стояла как совершенно голая.

   - Ну и как она вам? – стал спрашивать барон сыновей своих. По глазам вашим вижу, что каждый из вас готов хоть сейчас ею заняться. Но я планирую сделать по-другому. Её желания спрашивать не буду, чьей женой она хотела бы стать, это лишнее. Сейчас мы ее отвезем к себе, а завтра я окончательно решу, кому из вас ее отдать в жены.

    - Привезли и посадили меня, в какой-то, то ли, сарай, то ли, амбар под замок. Бить не били. Даже воду и еду принесли, к которой я не притронулась. А глубокой ночью, когда я уже стала забываться тревожным сном, меня разбудил лязг открываемой двери. Сразу подумалось, что кому-то из сыночков не терпится побаловаться со мною до отцова решения. Ан нет. Ошиблась.

    - Дочка, ты где? Забирай с собой узелок с едой, что принесли тебе и быстрей убегай из этого страшного дома. Беги как можно дальше отсюда. Бог поможет тебе.

   - А как же Вы, тётенька? Ведь вас же…

   - Беги быстрей! А мне немного жить осталось.

   - Вот такая, Сеня, моя грустная история. И имя своей спасительницы не знаю и как досюда добралась, не помню. И что за болезнь такая меня чуть в могилу не свела. Спасибо бабушке Харитине.

   - Да, Ляля, длинный путь тебе преодолеть пришлось. Это же полтыщи километров будет! Немудрено, что чуть живая была. И провидение тебя привело именно к нашей знахарке, а не к кому другому.

    Дела у нашей парочки стали складываться самым наилучшим образом и читатель уже вправе беспокоиться. Нет, ну, не может всё так хорошо кончиться. Должен же автор какую-нибудь свинью читателю подложить в конце, чтобы настроение вконец испортить. Неуж, барон с сыновьями опять нежданно-негаданно нагрянет? Али, что другое?

    Да, совсем другое. Закатили родители Сенькины пир на весь мир, то бишь, свадьбу сыну Сеньке и Ляле. Самая музыкальная свадьба в деревне получилась. Вся деревня гуляла. Не стали ждать молодые, когда Сенька в армии отслужит. И правильно сделали. И молодая помощница у родителей Сенькиных, как нельзя, кстати, будет. Подвыпившие гости, правда, всё диву давались, предположения строили разные. Ну вот, скажите на милость, каким же цветом волосы на головёнках будущих малышей будут. Если смешать рыжий цвет с черным. Закавыка, аднака.

    А бабка-повитуха, по имени Харитина, совсем, знать сумилась на свадьбе этой. На радостях выпив стопку водочки за молодых, она своим беззубым ртом выдала частушку следующего содержания:

 Цыган цыганке говорит,
 У меня давно стоит,
На столе бутылочка,
Давай-ка выпьем милочка.

     Вот на этой радостной, свадебной ноте и позвольте закончить мне очередную историю, случившуюся, с большой долей вероятности, в одном из многочисленных сел алтайских.               
                2.
      А вот никак не получается враз закончить историю нашу частушкой бабки Харитины, что спела она на свадьбе у Ляльки с Сенькой. Потому как кульминацией свадебного торжества неожиданно стал искромётный, зажигательный танец. Доселе в деревне никем и никогда не виданый. И думаете, кто мог такое сотворить? Конечно же, это был танец в исполнении нашей красавицы невесты. К немалому удивлению и восторгу гостей, а в первую голову самого Сеньки-жениха. А всё получилось до безобразия очень даже просто.  Надоело нашей невестушке, с её то природным цыганским темпераментом, всю свадьбу сиднем сидеть рядом с женихом во главе стола. Правда, одна работа всё же была у молодых: то и дело под нескончаемые крики “Горько!” уже изрядно подвыпивших гостей, вставать с места и целоваться. Доцеловались до того, что губы девичьи уже малость припухать начали.

    И тут, неожиданно для всех гостей, вскочив из-за стола, Ляля потащила на середину образовавшегося круга слегка опешившего жениха:

      -Сеня, бери в руки гитару свою и давай-ка нашу любимую. Да громче играй, чтобы все слышали!

    И как только зазвучали первые гитарные аккорды, как только запел Сенька песню голосом Николая Сличенко, ту, что пел недавно порой ночной на крыльце бабки Харитины, Ляля начала свой танец. Сначала плавно и медленно, призывно глядя своими жгучими черными глазами в изумлённо-восторженные Сенькины глаза. А танцевальными движениями своего гибкого тела Ляля словно демонстрировала жениху свою горячую цыганскую любовь. Темп нарастал, и вот уже танцовщице становится мало места в круге. Не беда, что на Ляле в этот момент не было подобающих для таких танцев цыганских нарядов с пышными юбками и монистами. Белое свадебное платье, скорее наоборот, подчеркивало ее красоту, свежесть, молодость и темперамент. Не хватает слов, чтобы описать это изумительное действо, это надо было просто видеть самим.

    Глядя на танцовщицу, мужики, кажись поголовно пытались хотя б на минутку-другую, протрезветь. Каким образом? Ну вот, к примеру, если в глазах у мужиков появляются две танцовщицы, значит, дело труба.  Надо срочно прищуривать один глаз, и смотреть другим, чтоб не двоилось.

    - Матерь, божья! Пресвятая богородица! Ты глядикося, что девонька то, моя вытворяет. Да христовый ты мой оладушек, да кто ж тебя надоумил тогда, в годину твою тяжелую, примоститься на крылечке моём. А ежели, обшиблась бы ты тогда крылечком, то и не было бы теперича тебя на белом свете, золотиночка ты моя ненаглядная, - бабка Харитина слезами заливалась, глядя как танцует когда-то спасенная ею, от явной смерти девушка.

    А на другом конце застолья, где дружки Сенькины сидели, один паренёк другому тоже слезу свою горючую пускал. Попутно то ли слезы, то ли сопли мимоходом об плечо друга вытирая:

   - Вот ты скажи мне, Витёк, почему я уродился таким вот балбесом непутёвым, вдобавок еще и никудышным совсем. Ведь сколько раз мне матушка моя родимая талдычила: учись, сынок, петь и на гармошке играть. Человеком большим будешь. Счас я, быть может, тоже жену себе вот такую же нашел, как этот рыжик. А может даже и красивше. Нет, Витёк, красивше Ляльки не нашел бы, хоть и на баяне научился бы шарить. Или на аккор-кор-дионе, на худой конец. Одним словом, Ляля, Лялька, Лялечка. Э-х, Витёк, Витёк!

    Наконец Ляля махнула устало Сеньке рукой, чтобы тот замолчал, и танец прекратился. Что тут тогда началось! Каждый гость норовил обнять и в щечку поцеловать танцовщицу. Засвидетельствовать, так сказать, своё почтение и восхищение. Когда, наконец, молодожены заняли свои места за столом, Сенька шепнул Ляльке на ухо:

    - Вот удивила ты меня, так удивила. И сказать то разу нечего. Ты где и когда так здорово танцевать научилась? И ведь молчала до сих пор.

     - Наверное, хотела сюрприз сделать для тебя. Да шучу я. Ты что, думаешь, я в степи голой жила. В школе у нас был танцевальный кружок и очень хороший руководитель. А я, кстати, была самой прилежной ученицей и, как он говорил, подавала очень большие надежды.

      Но всему когда-то приходит конец. Вот и шумная свадьба у Сеньки с Лялькой закончилась. А по первому ноябрьскому снежку один за другим стали покидать деревню парни, которым надлежало исполнить свой священный долг по защите своей Родины. Не на войну деревня ребят сейчас провожает, но по установившейся традиции каждому призывнику устраиваются шумные многолюдные проводы. Сродни той свадьбе, на которой мы с вами только что присутствовали.

       А то и похлеще бывает, как говорится, еще лохмаче. Это когда по каким-то неведомым никому  причинам парня военкомат после шумных проводин обратно домой возвращает. А через совсем коротенькое время вдруг, по новой на службу зовет. Именно так в деревне сыночка своего родители цельных три раза на службу провожали! И каждый раз: как в первый раз, шумные проводы, обильные слезы расставания. На четвертый раз сказали: Хватит, ну сколько же можно издеваться над нами! Плюнули - езжай без проводин, сынок. Устали мы провожать тебя. И деньги кончились, и здоровье тоже. Уехал не солоно хлебавши, то бишь без шумного застолья, сыночек в четвертый раз и с концом. Только через три года и возвернулся обратно. Ну, это так, к слову.

     Нет, с Сенькой всё нормально обошлось. С первого раза. Он и трое его друзей-товарищей на горочке прощальной, что за деревней, расцеловались напоследок с родными своими и близкими. Как заведено. Ну а как же иначе то. Выпили по стопочке водки на посошок. Сенька вытер слёзы с лица своей жены молодой, поцеловал в последний раз. Запрыгнули друзья в ГАЗик бортовой с брезентовым верхом. Помахали ручками провожающим из кузова. И быстренько скрылись из вида в поднявшейся, снежной круговерти.

      А что же сталось с Сенькиной гитарой, спросите вы? Неужели он её дома оставил? Как-бы не так. Прикупил Сенька для подружки своей чехол дефицитный и везет её сейчас с собой к месту будущей службы. Вместе с продуктами на дорогу, кои Ляля в вещмешок сунула в последний момент.

    В краевом сборном пункте народу - не протолкнуться. Толпы разношерстной публики, одеты, ну кто во что горазд. От грязных рваных фуфаек до очень даже приличных, “москвичек”. Спокойные сельские парни и задиристые городские “чуваки”.  Особенно выделялись из толпы несколько парней, явно косящих под блатных. Подозрение у Сеньки возникло: да это вообще призывники ли? Может, эти полупьяные личности с улицы сумели каким-то образом пробраться в помещение сборного пункта. А пристают теперь к парням, видя, что некоторые из них прилично одеты и значит, можно неплохо поживиться. У кого шапку обменять на облезлый треух или куртку приличную на ту же фуфайку драную.

   - О, гляньте, какой интересный фраерок стоит! А это что за бандура у тебя? Никак гитара? И за каким  хреном ты тащишь её с собой? Всё равно ведь отберут, когда переодевать тебя в экипаже будут. Так что давай, по хорошему решаем. Отдаешь нам гитару, и мы не будем иметь к тебе никаких претензий. В противном случае, композитор деревенский, тебя ждёт…

   - И что ждёт меня?

   - А вот счас и узнаешь.

    Нет, ну надо же. Вот невезуха, так невезуха образовалась у этих недоносков городских на сей раз. Не учли, что стоящие рядом с Сенькой трое рослых парней есть не кто иные, как его друзья деревенские Витёк, Санька и Федька. Да-да, и тот самый Федька, что балбесом себя называл за неумение играть на гармошке.

   Получили плюгавенькие, но такие с виду борзые городские вымогатели в этот раз от всей души и по полной. Оторванными пуговицами и рукавами дело не ограничилось. Разбитые носы и фонарики под глазами красовались почти у каждого чувака городского. Это будто печати нарисовались от крепких кулаков парней деревенских. Правда и Сенька с друзьями чуть было не загремели под фанфары. Но нужно отдать должное, начальство сборного пункта быстро разобралось, что почём, и оставили парней в покое. А вот любителей легкой наживы больше на горизонте почему то с того случая больше не наблюдалось.

   Наконец все формальности с отправкой улажены. Команда номер 120, везут призывников ребята, коих купцами здесь называют, из морской авиации. Матросы и сержанты с голубыми погончиками на плечах. И весьма редкий случай. Все четверо парней едут снова вместе, одной компанией. Никого не разлучили и никто не попал в другую команду.

   - Слышь, пацаны, а может мы начальству сильно понравились, когда этим чувакам издюлей навешали. Подумали, а вдруг до Владика еще такие отморозки будут в поезде попадаться. А мы вот они, тут как тут. Заполучи скандальчик. Завсегда подсобим, если что. Так - потирая свой распухший кулак, разглагольствовал Федька. Ну, вы догадались примерно, о ком речь идет. А его чуть покалеченную руку нам не очень то и жалко. Всё едино на гармошке не научился играть. Потому как матушку свою надо было в детстве слушаться охламону.

      Наконец, вся разношерстная толпа была загружена в воинский эшелон. И длинное путешествие на Восток, что Дальним зовётся, началось. В каждом плацкартном вагоне призывников было натолкано сверх всяких норм. Вместо шести человек в купе вместили по девять “гавриков”. И ничего, в тесноте, как говорится, да не в обиде. А в купе, где ехала четверка алтайских земляков, тем более людно. Набилось в это несчастное купе народу, как селёдок в бочке. Это после того, как Сенька вытащил из чехла свою гитару и начал на ней играть.

      Его виртуозная игра на гитаре, пение множества песен под голоса известных певцов, особенно хорошо получалось “косить” Сеньке под Николая Сличенко, имели грандиозный успех. Его стали приглашать к себе не только в соседние купе, но даже в соседние вагоны. Кстати, хотя приглашали одного певца-гитариста, но заявлялись в гости земляки всегда вчетвером. Федька, Санька и Витёк после драки на сборном пункте добровольно взяли на себя обязанности Сенькиных телохранителей. А так, на всякий пожарный. Звезда, как-никак. Хоть и масштаба пока местного. Но кто знает, как дальше карта ляжет. Да и эти вчерашние ублюдки вдруг затаились сейчас в каком-нибудь вагоне.

    Долгий путь по просторам Сибири и Дальнего Востока через полмесяца, наконец, то, закончился. И вот он Владивосток. Всё, ребята, тю-тю! Дальше рельсов нет. Кончилась дорога железная.

   - Братцы-кролики! Глянь-ка, воды то сколько, вот оно море то какое, оказывается!

       Да, во флотском экипаже Владивостока и помещений было больше, и людей тоже. Суета везде, кого-то грозят наказать, кого-то заставляют что-то делать, кому-то нужно мыть полы, а кого-то зовут в столовую. Но от предыдущих сборных пунктов в этом экипаже отличие всё же было. Среди призывников изредка прохаживались моряки-срочники с лычками на шинелях и громкими голосами. Стараясь перекричать шум и гвалт, вопрошали:

   - Есть ли спортсмены-перворазрядники среди вас? А может кандидаты с мастерами спорта имеются, что еще лучше. Ко мне подходим живее! - громко кричит один  моряк. Спортсмен, скорей всего. Сразу видно по выправке.

    И ведь подходят ребята некоторые к глашатаям этим. О чем-то беседуют, моряки записи в блокнотах делают. А вот и крики другого плана раздаются:

   - Ищем дипломированных музыкантов, певцов и танцоров, артистов разговорного жанра для будущей службы в Ансамбле песни и пляски Тихоокеанского флота.

   И тут судьба-злодейка решила сыграть с Сенькой Черным самую злую шутку. Ведь добрая половина присутствующих в экипаже парней совсем недавно в поезде были зрителями многочисленных Сенькиных концертов. И посему десятки указательных пальцев со всех сторон ткнули на бедного нашего Рыжика. Да так всё быстро и классно получилось, что парень и пикнуть не успел в своё оправдание.

    - Да вот же он! Рыжий с гитарой! И гитарист, и певец - что вам и надобно!

     Ну ладно бы один  показал на него, ну два. Ну куда ни шло, пусть десяток пальцев ткнули бы в сторону Сеньки. А тут чуть ли не половина всех присутствующих. Это крайне удивило и озадачило старшину первостатейного с этого ансамбля песни и пляски, который и спрашивал про артистов. Не в первый раз он приходит сюда для поиска соискателей в артисты, но такого, признаться, он не встречал ни разу.

   - Здравия желаю, товарищ матрос. Конечно, пока еще будущий матрос. Давай что-ли знакомиться. Как звать величать прикажешь тебя? Меня вот Петром кличут, а фамилия моя Белый.

   - Гы-гы-гы! Ха-ха-ха! – раздалось от тех, кто рядом с Сенькой стоял.

   - И что смешного я сказал?

   - Так Сенькина фамилия – Черный. А твоя - Белый. Хотя сам то он, вишь, совсем не черный, а рыжий. А ты не белый, а чернявый. Закавыка, одним словом, получилась.

   - Да уж, занятное начало знакомства у нас получается. Ну, рассказывай, из каких краёв, областей ты пожаловал сюда, Семен Черный.

  - Да чо, рассказывать, то. Не по своей воле оставили мы свой край родной Алтайский. Призвали Родину защищать. Вот и привезли сюда нас.

  - Так мы с тобой почти земляки, Семен. А я с Кемеровской области призвался. Расскажи, земляк, чем ты так понравился ребятам, что все на тебя пальцем указали. Мол, вот он, кого ты спрашиваешь. Признаться, я не первый год служу и не раз подыскивал здесь в экипаже ребят в ансамбль, но такого не видал ни разу.

   Замялся земляк, он и так красноречием не страдал, а тут и совсем стушевался. Ну как тут рассказать про своё песнопение в поезде, а уж тем более хвалить себя. Этому Сеньку не учили. Спасибо за помощь опять же его тройке земляков, подоспевших вовремя. Уж они то, старшине первостатейному всё про своего товарища расписали. И даже про свадебный танец с красавицей цыганкой вскользь упомянули. Несмотря на его яростные протесты.

    А может, зря они так разорялись. Зря расписывали лицу заинтересованному его талант гитариста и певца. Спохватились лишь после того, когда старшина Белый вручил им на хранение Сенькин вещмешок, а его самого вместе с гитарой повел куда-то по длинному коридору флотского экипажа.

   - Полный звиздец, ребятушки. Кажись с этой минуты мы навсегда потеряли нашего лучшего друга и земляка, - печально произнес Федька. Ну, вы поняли, это тот, что… А Санька и Витёк промолчали, но оба печально вздохнули. Враз.

  - Разрешите войти, товарищ старшина ансамбля? Хочу Вас познакомить с моим земляком, только что прибывшим в экипаж. По-моему, он заслуживает того, чтобы Вы с ним познакомились поближе.
                3.
      Остановившись у двери какой-то комнаты, а может и кабинета, старшина Белый критически оглядел Сеньку с головы до ног, поправил съехавшую набок кроличью шапку на парне и почему то, шепотом произнес:

    - Ты, самое главное, Семён, не дрейфь. Смелее будь, и держи свой хвост пистолетолетиком. Иван Иваныч у нас только с виду грозный, а на самом деле, добрейшей души человек.

    Постучав в дверь и дождавшись разрешения войти, парни  остались стоять у порога. За столом сидел немолодой, довольно солидной комплекции военный. С седой шевелюрой на голове и такого же окраса, длинными обвислыми усами. Точь-в-точь, что у гоголевского Тараса Бульбы. На груди черного форменного кителя весьма приличный “иконостас” орденских планок, на плечах погоны, с изрядно затёртыми, широкими продольными лычками. Видать, уже давненько потеряли они свой первоначальный золотой блеск.

    Оторвавшись от чтения своих бумаг и сняв очки, сидевший, устремил свой взор на вошедших. Судя по взгляду, не слишком  дружелюбным этот взор был.

   - Товарищ мичман! Разрешите обратиться. Считаю, что Вы должны незамедлительно познакомиться вот с этим товарищем. До того, пока о нём не пронюхали и не успели  заинтересоваться наши конкуренты.

     -  Зарази меня русалка! И чем же он знаменит, этот твой протеже, старшина Белый!

   - Пока не знаю. Вот поэтому и привел его к вам.

   - Так-так-так. Села чайка жопой в воду – жди моряк другой погоды. Я что тут, Белый, в карманный бильярд играю, по-твоему. Жду доклада от тебя, ёмкого и краткого.

    - Товарищ мичман, докладываю кратко, но ёмко. Половина призывников, прибывших вчерашним воинским эшелоном,  указали, что лучшего кандидата в наш Ансамбль, чем этот парень, можно дальше  и не искать. Якобы, опять же с их слов, все они были просто восхищены и очарованы его виртуозной игре на гитаре и пением. Разных песен. От цыганских до современных. Старшина 1 статьи Белый доклад закончил.

   - Морского ежа тебе в подмышку, старшина, если понапрасну от дел меня отвлёк. Ну, здравствуй, молодой человек. Как зовут тебя, сынок?

   - Сенька Черный я.

   - Вот этого мне еще тут не хватало! Ты, что, еще вздумал насмехаться надо мной, зелень подкильная! Я на зрение своё пока не жалуюсь и могу различать цвета. Кстати, а почему, позволь тебя спросить, ты назвался черным, а не рыжим, каким есть на самом деле.

    - Это фамилия у него такая, Черный. Так же как и моя, Белый, товарищ мичман.

   - Тогда извини, парень, служаку старого. Насмотрелся я вдоволь за свою службу разных штучек-дрючек от вашего брата. Думал, и здесь без них не обошлось. Тогда рассказывай, Семен Черный, из, каких таких, соображений ты артистом надумал стать.

   - Откуда Вы взяли, что я артистом хочу стать? Об этом меня никто и не спрашивал, даже земляк мой вот этот, Белый.

   - Так вон оно что! Мало того, что по масти почти сошлись, белый, рыжий, черный, так они еще и земляки, оказывается.

   - Ну не совсем земляки, вообще-то, мы. Но рядышком. Он с Кемеровской области, а я с Алтая.

   - Так-так-так. С Алтая, значит. Ну, предположим, ты по всем статьям подойдешь к нам в Ансамбль, а сам то, как? Хотел бы в нем артистом быть?

   - Ну, не знаю, не знаю. Разве сразу с кондачка то скажешь. Надо всё обмозговать, хорошенько покумекать, взвесить всё, а опосля уж и ответ давать.

   Седовласый и усатый толстый мичман по имени Иван Иваныч, чуть не поперхнулся от такой наглости паренька.

    - Слушай, как там тебя? Ага, сам вспомнил. Слушай, Семён, а ты случаем, не из деревни? Может как раз из той, где слаще морковки, ничего не ели. А балалайку, так бегали слушать, аж за три километра. Надо, видишь ли, обмозговать, покумекать ему сперва…

    - Да, я из деревни алтайской и нисколечко не стыжусь этого. А даже гордость иногда берет, что именно там я родиться сподобился. Про балалайку решили посмеяться, ну так давайте, посоревнуемся, хотя бы вот на  гитаре этой. Кто из нас лучше сыграет, я, деревенский пень неотесанный, или Вы, прямо уж весь из себя, такой городской дяденька. Да ни в какой ваш Ансамбль я не собирался и не собираюсь идти. Меня, вообще то, на службу призвали, а не…

    Первостатейный старшина Петька Белый, аж бедняга побелел, под стать своей фамилии. Стоял парнишка ни жив, ни мертв. Сотни раз пожалел про себя, что привёл этого парня в кабинет, где сидел их старшина Ансамбля песни и пляски Тихоокеанского флота. Удивился Петр, когда мичман стал говорить:

    - Ты присядь Сеня, и ты, Петр, тоже. В ногах ведь точно подмечено, что правды нет. Ты уж извини меня, старика, что ляпнул тут, невесть что. Сам не знаю, зачем про деревню так сказанул. Я ведь, сам то, сынок, тоже родом из деревни в Тамбовской области. И не жил я в городских квартирах всю жизнь, а по морям скитался. Давай-ка забудем про начало нашего неудачного разговора, и я тебе лучше расскажу о нашем Ансамбле вкратце. Когда, почему, и чем занимаемся. А ты потом и решишь, как быть тебе. Хотя должен сначала нам с Петром показать свои способности, перед тем, как показывать их будешь нашему высокому руководству.

    Много чего поведал парням старый моряк об Ансамбле. И в каком он году создавался, и как развивался. Какие коллективы сейчас в нем. Где побывали за эти годы с гастролями, И где еще предстоит побывать в будущем году. Заметил, вроде как мимоходом, что предстоят  большие гастроли летом, перед хлеборобами Новосибирской, Томской областей и Алтайского края.

    - И на Алтай летом поедет коллектив?

    - Конечно, так и запланировано.

   Ничего не сказал больше Сенька, но видать, на ус свой, несуществующий, намотал информацию мичманскую. Призадумался парень. Чувствовалось, как зашевелилось, прям забурлило серое вещество в его черепушке. Это ведь что, получается. Коли, через полгода Ансамбль будет на Алтае, так тогда ведь он может встретиться там с женой своей, красавицей Лялей. Думы прервал Иван Иванович.

     - А теперь, сынок, уважь нас. Покажи своё владение гитарой.

     - Это можно. А что сыграть?

     - Ну, хотя бы, для начала, что-нибудь простенькое. Марш “Прощание Славянки”, к примеру, - хитро улыбнулся в свои усы, мичман. Знал, морской волчара, насколько “простеньким”  является для исполнителей этот марш. Да еще на гитаре. Напрягся и старшина первостатейный, по имени Петька Белый. Завалит, ох, завалит, с самого начала проверку, Сенька. Хитрый жучара, этот Иваныч, разведет потом театрально руками своими. Вроде как сожаление своё выскажет при этом:

      - Ну, вот видишь, брат Семен. Какой тебе еще Ансамбль. Иди-ка, туда, откуда пришел. А ты Белый, впредь не сильно доверяй, что тебе там могут начирикать про таких рыжиков друзья его.

     Но задание Сеньку ничуть не смутило. Попросив разрешение скинуть с себя верхнюю одежду, а шапку свою он уже давно мял в руках своих, присел на свободный стул. Вытащив из чехла гитару, подкрутил колки по-быстрому и после разрешающего кивка мичмана, вдарил по струнам!

     Эх, Иван Иваныч, хоть ты и не дока был  и не силен сильно в музыке, ты же только старшиной Ансамбля был, а это сродни тому же старшине роты. Но игра Сеньки потрясла старого вояку. Его гитара будто одна-одинёшенька заменила весь оркестр Ансамбля. Тут тебе и басы и соло на одной струне и еще масса всего, что отличает настоящего профи от дилетанта.

     Когда прозвучали последние гитарные звуки, в комнате повисла тишина. Жужжание мухи можно было услышать. Наконец мичман обрёл дар речи:

     - Обрадовал сынок ты своей игрой старика. Доставил, ни с чем не сравнимое удовольствие. Молодец! А ты же еще, как я слышал, и поешь. Давай-ка спой куплетик на своё усмотрение, да и завершим на этом нашу встречу.

    И Сенька запел. Запел свою любимую с Лялей цыганскую песню, ту, что пел в последний раз недавно на свадьбе. И перед его глазами снова, как наяву, возник образ танцующей цыганки, его любимой жены, по которой он уже сильно соскучился. Не стал до конца слушать песню старый мичман.

    - Просквози меня гарпун! До чего хорош, ты парень! Хоть и рыжий. Но ничего, это дело поправимое. Если прикажут – мигом перекрасим! Ну, так что нам делать прикажешь, Семен Черный? Звоним начальству нашему, или еще малость покумекаешь? Триста больных зубов тебе в задницу!

    - Да чего уж там. Звоните. Я уже и покумекал и смикитил, что к чему.

    - Алё-алё! Ефим Никитич! Высылай свою “Волгу” в экипаж срочно. Я тебе, дорогой товарищ капитан второго ранга сейчас привезу на смотрины одного алтайского самородка. Как какого? Золотого, конечно. Как определил? Да тут особо и определять не надо. Привезу, сам увидишь. Есть. Понял. Пойду до начальства, увольнительную на него выпишу.

   - Понял? Не думай только, что я из-за таланта твоего самородком тебя художественному руководителю представил. Не задирай нос раньше времени. Это я к обличью твоему это слово прислюнил. Пошли быстрей выписывать пропуск на тебя, пока машина едет. А ты Петр оставайся здесь пока. Может еще, кого словишь.

    В коридоре столкнулись, с ожидавшими Сеньку, земляками, Федькой, Санькой и Витьком. Видя, что ни тот ни другой, молчком, быстрым шагом прошли мимо них, а Сенька даже слова не успел сказать своим друзьям, парни слегка оторопели.

   - Э! Товарищ, как Вас по званию… Товарищ… адмирал! Вы куда это потащили нашего земляка. Что он натворить успел?

   - Я вам покажу счас адмирала! Навек запомните, как надо к мичману обращаться, чилимы! На гауптвахту его везу! На все сто суток!

   - За что??? – в один голос, спросила ошарашенная троица.

   - За то, что в поезде всю дорогу пел антисоветские песни. Воспевал и хвалил загнивающий капитализм. Сейчас органы по всему экипажу ищут его сообщников. Ну, что встал. Вперед! Вон уже и “воронок”  ждет, не дождется тебя.

    За окном во дворе действительно стояла черная “Волга”. Присланная из Дома Офицеров Флота за “золотым, алтайским самородком”.
                4.
      Ох, и лютой, же, началась зима в том году на острове Русском. Да вдобавок ветер, черт бы его побрал. Что пробирает кажись, до самых, до косточек. Не спасают, ни шинель, ни кальсоны теплые под робой, ни тельник с начёсом. Будешь стоять на таком морозном ветругане без движения, околеешь в считанные минуты. Поэтому без лишних понуканий курсанты стараются согреться в движении. Если нужно строевым шагом в составе смены своей родной шагать, то печатают свой шаг ребятки так, что кажется, подошвы ботинок должны остаться лежать на плацу. Так хочется отогреть замёрзшие напрочь пальцы ног.

     Вот и сегодня мороз под тридцатник, а на плацу, если с высоты глянуть, будто со всего Приморья вороньё слетелось. Черные большие стаи, вроде как, на более мелкие сбились. И шевелятся, не стоят на месте. Ба! Так это же знакомые нам курсанты школы связи на строевые занятия вышли. Куда там вышли! Пулей вылетели из ротных помещений. И вот уже по всему плацу раздаются команды инструкторов. Разные команды звучат:

     - Смена, в одну шеренгу – становись! На месте шагом – марш!

     На другом конце плаца, звучат другие команды:

     - Курсант Дерюгин, выйти из строя на три шага! Отставить!

    Каких только команд не услышишь на строевых занятиях в первый месяц службы:
      
   - И раз, и раз, и раз, два, три! Левой, левой, левой! Курсант Швецов, где твоя левая нога? Курсант Черный, покажи товарищу его левую ногу. И раз, и раз. Смена, стой! Нале-во! Вольно! Заправиться!

   Минутку, минутку. Мы не ослышались? Фамилия Черный прозвучала из уст инструктора? Совершенно верно, в строю стоял самый настоящий Сенька Черный, хоть и малость подмороженный. И не поверите, даже рядом со своими друзьями, Федькой, Санькой и Витьком. А как же Ансамбль? Спросите вы. И правильно сделаете, что спросите. Ну, а  мы в последний раз где Сеньку видели?

    Точно! Толстый мичман, Иван Иваныч, на черной “Волге” повез нашего Сеньку на “смотрины” в Дом офицеров флота, где ему предстояло встретиться с самым главным начальником Ансамбля, его художественным руководителем, капитаном 2 ранга Ефимом Никитичем Павлюком.

   Нашли Ефима Никитича в малом зале Дома офицеров, где он проводил с частью Ансамбля очередную репетицию. Распустив артистов на перерыв он обратился к сидящим рядом с ним мужчине и женщине:

   - А вас, мои уважаемые помощники, попрошу задержаться. Вот Иван Иваныч, со своими помощниками, процедив в очередной раз вновь прибывших призывников в экипаже, хочет похвалиться нам своим замечательным уловом. Как он выразился мне по телефону, у него на этот раз “золотой алтайский самородок”. И где же Иван Иваныч это твоё сокровище?

     А “самородок” спрятавшись за широкую спину мичмана, вертел головой по сторонам, рассматривая богатый интерьер зала.

    - Да здесь он, здесь, товарищ капитан второго ранга, - одной рукой выталкивая парня впереди себя, другой, сдергивая с его голову шапчонку кроличью.

    - Вот, глядите. Ничуть вас не обманул. Видите. Как есть “золотой” парень. Зарази меня русалка.

    Последние слова мичмана потонули в громком хохоте. Смеялись все. И члены комиссии и артисты, что группой сидели на задних рядах зала. Ну как же! Интересно ребятам, кого на сей раз привел Иван Иваныч. Именно такую процедуру и им всем приходилось здесь проходить. Кому недавно, а кому то давненько уже.

    - Зарази тебя русалка, Иваныч! Точно – золотой парень. Ну, пока только снаружи. Посмотрим что у него внутри. Да ты не стесняйся, здесь все свои. Как тебя звать, величать? Откуда родом? Что заканчивал? Что бы смог сделать на сцене, будь твоя воля.

    - Зовут меня Семен. Фамилия Черный. Я родом с Алтая. Музыкального образования не имею. Могу на сцене играть на гитаре. Петь могу. Да много чего могу, если сильно захотеть. Да и вы, если поможете и научите меня.

    И снова веселье в зале. Прониклись, буквально все присутствующие симпатией к этому бесхитростному  парню алтайскому. Уже до того, как он начнет что-то изображать.

    - Ты прям как та Фрося Бурлакова из фильма.

    - Ну, так правильно. Ее же землячка моя алтайская сыграла. Екатерина Савинова, что родом из Ельцовки.

     - Вот плохо, очень плохо, что ты нотной грамоте не обучен. Как же ты сложные композиции на гитаре своей исполняешь.

    - Наверное, потому, что слух у меня хороший. А нотной грамоте я быстро могу научиться, если конечно, научить вздумаете. А в деревне моей она мне ни к чему была, эта грамота. Я и так на гитаре шпарил, за милую душу.

    - Ну, что же. Тогда вперед. Снимай куртку свою, гитару в руки, и бегом на сцену.

   И вот Сенька на сцене. Стоит при ярком свете ламп, кои включили, чтобы посмотреть, не сильно ли стушуется при этом парень. Нет, ничего, стоит, хоть бы хны.

   - И впрямь золотой, - глядя на его огненную шевелюру, тихо промолвил художественный руководитель.

   - Ну. И с чего начинать?

   - А хоть с чего. Что нравится, то и твори.

   - Ты, им сынок, с “Прощания Славянки” начни. Что мне в экипаже давеча играл, - промолвил тихонько старый мичман, Иван Иваныч.

    Подойдя поближе к микрофону, Сенька, как заправский артист стукнул по нему пару раз ногтем, проверяя, работает ли, подвинул поближе стул. И заиграл.

    Пересказывать его игру нет никакого смысла, мы слышали ее недавно. Слышали, вроде бы и такую, и в то же время, другую. Здесь, усиленный мощными динамиками, звук гитарный был бесподобен. Сидя позади комиссии, Иван Иваныч откровенно слезами заливался. Может марш его так растревожил, а может, вспомнил своих фронтовых друзей, что не вернулись домой с той проклятой войны.

   А затем Сенька начал петь под гитару. Свои любимые цыганские. И даже романсом умудрился завершить своё выступление. В конце ему хлопали все, кто был в тот момент в зале. А зал, то, оказывается, когда Сенька был на сцене, довольно изрядно зрителями пополнился. Сбежались все, кто услышал его песни.

    Решение комиссии было единогласно положительным. То есть, принять Семена Черного в ряды Ансамбля песни и пляски Тихоокеанского флота. Но только, как и полагается, после прохождения курса молодого бойца и принятия воинской присяги. То есть в Ансамбль Сенька придет настоящим матросом Тихоокеанского флота со сроком службы в три года. Потому как, этот ансамбль является таким же воинским подразделением, как и все другие части флота.

    Когда Сеньку привезли обратно в экипаж, радости его земляков не было предела. Они ведь и вправду поверили словам мичмана, что Сеньку взяли органы и не видать им своего рыжика теперь очень долго.

    - Кстати, а где гитара твоя? Всё же конфисковали как улику? – Федька первый заметил пропажу.

    - Да, нет. Мичман положил ее в свою кладовку на хранение, пока я не приду в Ансамбль.

    - Сенька, так тебя в артисты, ли чо ли, взаправду берут?

    - Скорей всего, так.

    - А счас ты куда пойдешь?
    - Туда же, куда и вы. На остров Русский, в учебку, вам наверняка здесь им уже все уши прожужжали. Мол, служить везде можно. Но на Русском…

    Правильно старый служака, мичман Иван Иваныч, зарази его русалкой, отсоветовал брать с собой на Русский гитару. В первый месяц, было совершенно не до нее. Как смеялись старослужащие, в этот месяц надо было мамкины пирожки подчистую вытрясти из курсантов, чтобы потом служить начали. Ежедневные, с утра до вечера, изучения уставов. А их не один и не два. Строевые занятия на плацу, для разнообразия. А нарядов сколько. Фамилии всех командиров назубок.

    Но и без гитары нашел Сенька применение своим певческим талантам. Вечерние прогулки. И кто их только придумал? Якобы, чтобы курсант хорошо спать смог. Да он и без этой прогулки рад скорее до кровати своей добраться.

    Ну ладно. Походили бы втихаря на плацу и баста. Так нет же. Надо ходить обязательно с песней. И чем громче смена орет порой ночной песню строевую, то ей больше причитается и почет и уважение. Только не от жильцов домов, что поблизости стоят. Они, лёжа в кроватях своих, наизусть уже выучили репертуары ночных исполнителей. Ага, это радисты идут со своей “Ладогой”. А это рулевые сигнальщики с их “Эх, соленая вода, ветер на просторе. Полюбилось навсегда, голубое море”.

    Сенька, а именно он безоговорочно был назначен запевалой в смене, хотя он и сам не был против, решил немножко разнообразить репертуар. Чтобы и жильцам было веселее засыпать под его песню. Он вспомнил шуточную песню, услышанную им когда то еще пацаном в деревне своей.

    Вот он громким и красивым голосом запевает:

               Любушка, душечка, щуку я ловила...               
                а смена хором:  Щукуя, щукуя, щукуя я ловила...               
                Сенька:   Любушка, душечка, уху я варила...               
               смена хором:  Ухуя, ухуя, ухуя варила...               
                Сенька:  Любушка, душечка,  сваху я кормила…               
                Смена задорно:  Свахуя, свахуя, свахуя я кормила...

      Да так классно у них эта песня получалась! Во-первых, слов у хора –минимум. Повторять можно куплет этот, столько раз, сколько времени на вечернюю прогулку отводится. А с каким придыханием и восторгом повторяет поющая смена свои слова песни!

     Но! Угораздил же черт какого-то  офицера с большими звездами на погонах проверить, как же у курсантов вечерние прогулки перед сном проходят. Долго прислушивался мужик к словам песни. Когда расслышал, расхохотался и… Категорически запретил это исполнение, да кому-то из командиров напоследок пистон вставил куда надо, за недогляд.

     Приближался Новый Год. А это значит, что 30 декабря, так уж заведено здесь,  молодые курсанты принимают воинскую присягу в этот день и становятся настоящими матросами. Значит, у Сеньки нашего намечается что-то новенькое. И в службе и в жизни. Что ж, поживем, увидим.

                5.
                Из дневника Семена Черного:

      Сегодня, 28 декабря, весь день был какой-то необычный. После обеда наш инструктор, старший матрос Павел Хворостов, сообщил, что завтра наша смена выдвигается в пешем порядке по льду через бухту на стрельбище. Оказывается перед принятием присяги курсантам нужно обязательно отстреляться. То есть выпустить из автомата Калашникова целых 12 пуль. Дают три патрона на одиночные выстрелы и девять на короткие очереди.

     Поэтому все идём сейчас в оружейную комнату. Свои, закрепленные автоматы, разобрать, тщательно почистить и собрать. Чем мы и занимались целый месяц. Чтобы на стрельбище не было никаких казусов. Ребята все взволнованы в предкушении завтрашней стрельбы.

     Сегодня, 29 декабря, ходили по льду на другой берег бухты на стрельбище. Народу полно. Стреляют посменно, правда процесс идет быстро. Вдалеке видны мишени, всё вокруг утыкано красными флажками. Лежаки в ряд лежат деревянные. Да, ни хрена, нам не дали со своих автоматов стрельнуть. Остались они в роте, а мы шли налегке. Наверное, наше начальство подумало, что часть деталей от автоматов будут утеряны по дороге. Вообще то, правильно мыслило начальство. Наверное.

    Отстрелялся, надо сказать, я неважно. Во первых, автомат не понравился. Хоть такой же, как и мой родной, десантный. С откидывающимся прикладом железным, но весь какой-то расхлябанный. Короче, подошел к своей мишени и не увидел ни одной в ней дырочки от моих пуль. Нет, там много дырочек было, но в них были спички засунуты. Мол, это не твои, а тех, кто раньше стрелял. Ну ладно. Хотел несколько спичек вынуть, а сзади мичман идёт – я тебе выну, только попробуй! Написал про нас таких в “Боевом листке” наш художник. Мол, на таких, как я, нам не надо равняться. Сволочь.

     Сегодня, 30 декабря мы принимали воинскую присягу. Учили месяц ее наизусть, а читали всё равно по красивой бумаге в красной папке. Хорошо хоть не на улице, а в учебном классе. С автоматами на шее и всё равно никакой торжественности. Стояли перед столом наш командир взвода, капитан лейтенант Болотинский и инструктор Паша. Расписались в листке и вот, теперь мы полноправные и настоящие моряки Тихоокеанского флота.

    На этом записи в дневнике Сеньки Черного заканчиваются, а на дворе был уже последний день уходящего года. С сюрприза он начался, этот день 31 декабря.

    - Сегодня нашей смене, крайней в этом году, выпала честь заступить в наряд, - это с улыбочкой своей, вроде даже с ехидненькой, произнес инструктор Паша Хворостов.

     - За месяц вы все свои любимые наряды освоили прекрасно. Поэтому зачитываю список.

    Здесь он действительно прав. Как-то так сложилось, что ребята старались не менять разные наряды, а ходить всегда в одни и те же. Кому-то нравилось быть дневальным, кому оповестителем, кто-то любил избушку кинобазы ночью охранять, а вот наши алтайские друзья всегда ходили на камбуз чистить картошку. Их четверо, к ним еще четверо парней. Вот в восьмером и чистили всегда.

   В первые наряды, когда опыта и сноровки еще не было, заканчивали чистку под утро, перед самым подъёмом. Не раздеваясь, ложились поверх одеяла, и примерно через час, уже звучала команда “Подъём личному составу!”.

   И в этот раз после ужина восемь наших моряков-картофелечистов поднимаются гуськом на горочку, где был вкопан на половину в горе продовольственный склад. Кладовщик даёт команду, что на сегодня им нужно вынести со склада 12 мешков картошки.

    - Ни хрена, себе! По полтора мешка на рыло! Не хило! – конечно, это Федька сказал. Не забыли его? Ну, это тот, кто… Понятно, в общем.

    Расселись в кружок. Возле каждого свой мешок. Это чтобы было видно, кто картошку чистит, а кто только лясы точит. Ох, сколько в первых нарядов нареканий от поваров было. Заставляли из ванны обратно якобы чищеную картошку вытаскивать и глазки черные из картофелин выковыривать. А продовольственный мичман, еще тот толстяк, так тот прямо заявил, что если вы будете и впредь такую толстую шкуру с картошки сдирать, я с вас с самих шкуры спущу. Расхитители народного добра, якобы, и пособники империализма, вкупе с сионизмом. Подкован был мичман. Но выданные им скабёлки дли чистки, парнями просто-напросто презирались.

   - Ну что, пацаны. Кто-то уже сейчас за столом сидит праздничным.

   - А кто-то уже и на грудь принять успел.

   -  Да не по одной. Пока еще за старый год.

  Повздыхали, повспоминали, как год назад каждый встречал новый год, пока не вбежал Санька. Тот, что по своим делам неотложным, за угол отлучался ненадолго.

   - Пожар, пацаны! Квартира в доме, что напротив камбуза, горит. Женщина бегает, воет благим матом.

    Парни, как были раздеты, так и выскочили с камбуза. Охренели ребятки, видя как в окне, за стеклом пламя пожирает шторы и всё остальное. А перед закрытой дверью мечется молодая женщина. Орёт, но дверь даже не пытается открыть. По ней невооруженным глазом видно, что провожала уходящий год эта дева давненько уже.

  - Чего орёшь! Есть кто в квартире?

  - Двое маленьких детишек. Сынок и дочка.

  - А ты, сука, где была сейчас?

  - Да я на минутку выскочила, соседей поздравить хотела только.

  - Что бегаешь, в окна заглядываешь? Дверь быстрее открывай!

  - Ключ по-те-ря-лаааааа. Найти не могу.

    - Давайте, ребятки, дверь ломаем. Тащи, Витёк, ломик, что у кочегарки стоит!
   Когда дверь с петель вырвали, то из проёма на моряков пламя полыхнуло, жаром обдало. Несмотря на это, закрыв голову курткой, Сенька скрылся в дверном проёме.

   - Сенька! Назад! Сгоришь ведь!

   Через минуту Сенька выскочил с плачущей, маленькой девчушкой  на руках. Передал на руки товарищам и бросился в огонь снова. На этот раз время тянулось уж очень медленно для его товарищей. Никто не рискнул больше испытать свою судьбу, прыгнув в огненное чрево. Кажется, уже и у Сеньки не осталось никаких шансов на спасение, как вдруг он появился, держа завернутого в одеяло малыша.

    - Под кровать забился, чертенок. Еле нашел. И картошку не дочистили, - и замертво рухнул в снег.

     Не могла спасти медицина нашего героя. Как ни старались врачи. Ожог лёгких и отравление угарным газом прервали жизнь нашего “золотого алтайского самородка.” На самом взлёте его молодой жизни. Сколько  планов, задумок, да еще каких, было им задумано! Да вот ведь как. Остались нереализованными.

     В тот морозный январский день на местном кладбище острова было необычно многолюдно. Сенькина рота курсантов стояла в полном составе, руководство школы, жители близлежащих домов. Почетный караул в отдалении. Звучали от руководства соответствующие скорбные речи. Призывы к морякам быть такими же смелыми и мужественными, как Семен Черный. Было заявлено, что матрос Семен Черный представлен к правительственной награде. Медали “За отвагу на пожаре”. Посмертно.

   А у гроба стояли плачущие Сенькины друзья, земляки алтайские. Смотрели на Сенькино лицо и не верили в происходящее. Вот сейчас встанет их друг из гроба и скажет:

    - Ну и как я вас на этот раз! То-то же. Ведь я без пяти минут артист Ансамбля песни и пляски Тихоокеанского флота!

    С другой стороны гроба стояли отец Сеньки и его молодая жена Ляля. Успели прилететь, как раз к похоронам. А рядом с ними мичман Иван Иваныч, старшина Ансамбля. Узнал старик о трагедии, примчался тоже на похороны из города. Прихватив Сенькину гитару с собой.

   - Вот, Ляля, при всех я вручаю тебе Сенькину гитару, что оставлял мне ее он на хранение. Хоть и мало мы с ним общались, но этот алтайский паренёк оставил глубокий след в моей памяти. Да и не только в моей. Запомнился крепко он и нашему художественному руководителю и ребятам артистам, кто имел честь слушать его импровизированный концерт в Доме Офицеров Флота.

   - И еще он поделился со мной, когда мы возвращались в экипаж, что у него голубая мечта сделать с тобой, Ляля, в будущем концертный номер. Где бы он играл и пел, а ты танцевала. И добавил – как на свадьбе нашей.

   - Спасибо всем за ваши тёплые слова, - Ляля сказала в ответ. Когда у нас с Сеней родится сын, а я почему-то в этом не сомневаюсь. Я буду часто рассказывать ему о его отце, и он обязательно будет играть на этой гитаре, так же как и его отец.

  Троекратный залп из нескольких карабинов почетного караула завершил траурную церемонию. Вот такую историю, с грустным концом поведал, на сей раз, наш автор. И “зарази его русалка”, непременно добавил бы старый морской волк, мичман, Иван Иваныч.