Senex. Книга 1. Глава 21

Книга 1. Бонна Эксклюзив

Глава 21. Уродцы из шкафа

Совершенно непонятно рассу­ждение о том, что
насилие может быть средством побуждения
людей к со­вершению желательных нам поступков.
Л. Толстой. Закон насилия и закон любви

          Гайдамака вызвал Королёву и Пешкина и высказал свою претензию:
          - Цеха постоянно жалуются, что ваша проработка обеспечения материалами даёт ошибочные результаты. Мне уже надоели эти жалобы, и я поручаю вам разобраться, почему проработка обеспечения даёт ошибочные результаты!
          Вернувшись от Гайдамаки, Королёва, как обычно, взялась воспитывать Пешкина:
          - Ты, Миша, я смотрю, молодец! Вышел от начальника - и тут же забыл, что он поручил! А ведь задание поручили нам обоим. Если тебе это не интересно, я пойду к начальнику и скажу: «Пешкин не хочет выполнять Ваше задание!» Совсем молодёжь распустилась!
          Василий Порфирьевич полагал, что это была обычная, рутинная процедура воспитания «раба»… Но Королёва вдруг разошлась не на шутку - и решила Василия Порфирьевича тоже повоспитывать, «за компанию»:
          - Василий Порфирьевич, Пешкин - Ваш подчинённый, почему Вы ничего не пред­принимаете? Он совсем от рук от­бился!
          - Да что Вы говорите? – шутливо спросил Василий Порфирьевич, прекрасно понимая, что её претензия не имеет к нему никакого отношения, потому что все всё понимают, как говорят компьютерщики, «по умолчанию»: Королёва и Пешкин — это отдельная команда, это «спецназ» Гайдамаки, это злобная свора, готовая по команде начальника кинуться на его врагов и рвать их зубами, и Василий Порфирьевич к деятельности своих «соседей по комнате» не имел никакого отношения, а претензия Королёвой – это её очередная попытка манипулировать им… Но уже че­рез несколько секунд его шутливый тон улетучился, потому что он почув­ствовал, что от грозного тона Королёвой у него затряслись руки, как это было в январе 2011, когда она впервые наорала на него в присутствии Жеребцова. Этот день Василий Порфирьевич теперь не забудет никогда! Его возмущению не было предела: «Нет, с этим страхом перед роди­тельским гневом надо кончать! Пусть Королёва сначала научится приходить вовремя на работу, и только после этого уже может начинать свои попытки взять меня под свой контроль!» Василий Порфирьевич решил, что в этой ситуации молчать не следует:
          - Диана Ефимовна! А что это Вы взялись меня воспитывать? Пешкина воспи­тываете с утра до вечера, теперь меня решили повоспитывать. Я уже до­статочно воспитан, поверьте мне! – сказал Василий Порфирьевич спокойно, но с угрозой в голосе.
          - Я Вас не воспитываю, просто с Пешкиным надо что-то делать, молодёжь совсем отбилась от рук! – не унималась Королёва.
          - Я каждый день слышу от Вас, что Пешкин тупой, что он ни на что не годится. Если он такой тупой, зачем Вы уговорили начальника взять его на работу? Не надо было вообще приглашать. Но Вы настояли на том, чтобы начальник взял его на работу. А теперь я должен исправлять Ваши ошибки? Да­вайте начнём с самого начала и выберем точку отсчета: либо Пешкин тупой, либо с ним всё в поряд­ке? А после этого…
          - Ничего мы не будем начинать, на этом и закончим! – отрезала Королёва, почуяв неладное.
          - А если закончим, то нечего было вообще начинать! – подвёл итог Василий Порфирьевич.
          Теперь его равновесие было восстановлено, и он успокоился. Он повёл себя так только потому, что у него от строгого голоса Королёвой затряслись руки… Как будто перед ним была мать… Которая в детстве била его за разные провинности. Это была его реакция на свой собственный страх. Если бы его руки не затряслись, он бы молча проигнорировал хамскую выходку Королёвой.
          Василий Порфирьевич не позволил Королёвой пустить по удобному ей сценарию процесс, который она уже не мо­гла контролировать — свою одержимость. Он же, в отличие от неё, обязан был контролировать свои эмоции. Она сделала ещё одну по­пытку избавиться от своего раба Пешкина, но Василий Порфирьевич ей не позволил. Королёвой не суждено понять, что Пешкин не может выполнить её требова­ния, потому что его мозг и воля па­рализованы её же «воспитанием». Её уровень общения – это именно Пешкин, иона недостойна общения более высокого уровня, например, в лице Василия Порфирьевича. Пешкин — это её карма, и это очень грязная карма! Василий Порфирьевич категорически не желал испачкаться в этой грязи!
          Некоторое время спустя Королёва осторожно задала Василию Порфирьевичу вопрос на производственную тему, он, как ни в чём не бывало, ответил, и они стали обсу­ждать производственные вопросы.

          * * *
          Гайдамака вызвал Морякова, Королёву и Пешкина и дал задание:
          - Сходите в достроечный цех и разберитесь с ними, потому что они начали са­ботировать идею внесения в программу DRAKAR отчёта ОТК.
          Он позвонил начальнику ПРБ цеха и сказал ему:
          - Сейчас к вам придут мои сотрудники, чтобы разобраться с внесением в программу DRAKAR отчёта ОТК.
          - Я считаю, что эта идея — настоящий маразм! - заявил начальник ПРБ, и Гайдамака стал кричать на него.
          Моряков, Королёва и Пешкин пошли в цех, и там их встретила мощная волна нега­тивной энергии, которая, прежде всего, была предназначена Гайдамаке. Василию Порфирьевичу было очень неприятно ощущать на себе эту негативную энергию... Но энергия на дороге не валяется, поэтому надо учиться «усваивать» и такую энергию, а не только энергию Королёвой.
          Когда они вернулись из цеха, их снова вызвал Гайдамака. Проигнорировав по­рыв Королёвой доложить о результатах посе­щения достроечного цеха, он завёл разговор о корпусообрабатывающем цехе:
          - С цехом надо что-то делать, потому что цех - никакой!
          Королёва тут же подбросила начальнику идею использования карт раскроя металла, которые формирует конструкторский отдел, он заинтересовался и вы­звал Филиппова для консультаций. Его «лю­бовь» к сборочно-сварочному цеху зашла так далеко, что он захотел контролировать изготовле­ние деталей на каждой операции, и его не интересовало, что производственный процесс остановился по банальной причине — из-за отсутствия металла.
          Когда разговор снова зашёл о приемке ОТК, Королёва подбросила идею о том, что ВКО (Ведомость комплектации оборудования) - это эксклюзивный атрибут завода, что на других заводах этого нет, и Гайдамака подхватил и эту идею.
          Василий Порфирьевич ушёл от Гайдамаки с больной головой: он целый час общался с разумными людьми, но у него возникло ощу­щение, что он находится среди душевноболь­ных, потому что непременными атрибутами этого совещания были чрезмерные эмоции, кривляние, позёрство, самодовольство, бахвальство. Гайдамака, вроде бы, ра­дел за развитие производственного процесса... Но, если вдуматься, сам производственный процесс от его новшеств ни­сколько не мог измениться. Ме­нялась лишь его способность контролировать процесс, но о самом произ­водственном процессе он не думал. И для Королёвой понятие «контролировать процесс» тоже было любимым выражением. И в результате получалось, что управле­ние производственным процессом не только ушло далеко вперёд самого производственного процесса, но и начало его тормозить, потому что на реали­зацию управленческих новшеств Гайдамаки отвлекались люди, которые непосредственно участвовали в произ­водственном процессе. Поэтому у Василия Порфирьевича и возникло неосознанное ощущение, что он общался с душевноболь­ными людь­ми. И это ощущение означало, что он поднялся над своими страхами – и перед Гайдамакой, и перед Королёвой, и перед родителями. Если бы он не ответил на очередное хамство Королёвой, то не смог бы ощутить, что общается с ду­шевнобольными людьми. Это, примерно, так же, как в мага­зине: заплатил - получи товар.
          А что касается творчества… То у Василия Порфирьевича даже возникло подозрение, что все «творческие» идеи, которые Королёва подбрасывала начальнику, были инициированы хитрым саботажником Слизкиным.
          Королёва пришла в 9 часов и стала оправдываться, что у неё ночью прорвала фановая труба. Василия Порфирьевича не интересовало, насколь­ко это было правдой, для него главное было в том, что она каждое утро вынуждена была оправдываться за свои опоздания, а это означало, что её самооценка неуклонно падает.
          - Я теперь вместо Вас опаздываю на 15 минут, - утешил её Пешкин.
          - Не надо! Что позволено Юпитеру, не позволено быку! - отрезала Королёва.
          Василий Порфирьевич был потрясён: «Вот так – открытым текстом!»
          Пешкин начал рассказывать ей, как он вчера ходил на тусовку продвину­тых компьютерщиков, и Королёва оборвала его:
          - Ты только не кричи! Или говори нормально, или вообще не говори.
          Пешкин покорно приглушил голос и договорил о своей встрече с компью­терщиками. После этого Королёва пригласила Пешкина подсесть к её столу, он подсел, и она стала проверять, как он вы­полнил её задание.
          Василий Порфирьевич поднялся на третий этаж... И даже оттуда было слышно, как Королёва кричит на Пешкина. Самокуров в это время прогуливался возле двери комнаты 220 и тоже всё слышал. Это безобразие невоз­можно было не слышать, и с высоты третьего этажа Василий Порфирьевич осознавал всё происходящее особенно остро. Вернувшись в комнату, он застал заключительную сцену лицедейства:
          - Надо уметь пользоваться своим мозгом. А если у тебя нет желания - извини! - кричала Королёва, и у неё тряслись губы.
          Когда воспитательный процесс закончился, Королёва громко чихнула... Но никто на это не отреагировал - даже Пешкин, который всегда говорил ей в таких случаях: «Будьте здоровы!». Потом она ещё раз чихнула, Пешкин резко повернул голову в её сторону… Но ничего не сказал.
          В обед, когда Королёва села обедать, Пешкин сказал ей:
          - Приятного аппетита! - но она не ответила.
          Перед уходом с работы Пешкин намазал руки жирным кремом, а когда Василий Порфирьевич стал прощаться с ним, он протянул руку для руко­пожатия - и рука Василия Порфирьевича тоже стала жирной, хотя он не собирался мазать её. Василий Порфирьевич удивлённо посмотрел на Пешкина, но тот так ничего и не понял.
          Домой Василий Порфирьевич ехал в одном вагоне электрички с Пешкиным, но оба сделали вид, что не знакомы друг с другом.
          Василию Порфирьевичу был неприятен Пешкин, который позволял Королёвой обращаться с собой, как с рабом. Василию Порфирьевичу было больно на это смотреть… Потому что он в детстве тоже был рабом... Рабом своих родителей. Пешкин был искажённым отражением Василия Порфирьевича на поверхности воды, на которой расходились круги от брошенного кем-то камня. Этот камень бросил кто-то очень злой. Королёва распоряжалась Пешкиным, как своей собственностью… Но ведь каждый свободный человек — то есть не раб и не рабовладелец — может беспрепятственно распоряжаться только тем, что ему принадлежит. А Пешкин не принадлежал Королёвой. Он мог принадлежать только своим родителям… Или своей жене, когда женится… Или своим детям, когда они у него появятся. Но никак не Королёвой! А поскольку свободный человек может беспрепятственно распоряжаться только самим собой, то Королёва не имела права распоряжаться Пешкиным, и если она всё-таки распоряжалась им, то в этом случае уже возникало некое препятствие. И это препятствие заключалось в том, что у этой медали была обратная сторона, на которой было написано: «Если свободный человек распоряжается не собой, а другими людьми, то он уже несвободен, потому что сделался рабом своего желания властвовать над людьми». Королёва стала рабыней своего желания властвовать над людьми. Это было видно даже невооружённым глазом. Но для того, чтобы властвовать над людьми, чтобы установить над ними свой контроль, нужно огромное количество энергии. Гайдамака тоже очень хотел установить контроль над всеми сотрудниками завода, и он тоже сделался рабом своего желания властвовать над людьми, но при этом он понимал, что ему не хватает собственной энергии, и он взял на работу Морякова. Но Василий Порфирьевич своим поведением дал понять, что не собирается расходовать свою энергию на то, чтобы помочь Гайдамаке установить контроль над сотрудниками завода, начальник это понял, поэтому призвал к себе на службу бешеную энергию Королёвой, чтобы она стала его послушным орудием властвования над людьми. Королёва отдавала себе отчёт в том, что, работая на Гайдамаку, она продаёт свою свободу воли, поэтому ожесточённо торговалась с начальником за то, чтобы продаться как можно дороже. Но Гайдамака, в свою очередь, понял, что Королёва на самом деле хочет продаться гораздо дороже другому хозяину — самому Генеральному директору, чтобы установить свой полный контроль над заводом и над самим Гайдамакой, поэтому не горел желанием повышать ей зарплату. Между ними шёл жестокий, беспощадный торг, свидетелем которого был Василий Порфирьевич.
          А Пешкин отдал Королёвой свою свободу воли совершенно бескорыстно и стал её добровольным рабом. Как бы Василий Порфирьевич ни удивлялся тому, что происходило перед его глазами, но факт оставался фактом: Пешкин был рабом Королёвой, он был полностью в её власти. Казалось бы, рабство – это то, что Василий Порфирьевич изучал в школе на уроках истории… Но Королёва каждый день демонстрировала ему очевидное: рабство существует до сих пор, и современное рабство — это не рабство прошлого. Современное рабство зиждется не на принуждении человека силой, а на изменении его сознания. Это стало возможно после того, как миром стали управлять определённые технологии, идеология, власть денег, различные фобии и страхи, циничная ложь и многие другие факторы, и из гордого, свободного человека стало гораздо проще получить психически неполноценного, легко управляемого, продажного человека. Поэтому современные мегаполисы планеты можно смело сравнить с гигантскими концлагерями, которые населены психически сломленными, абсолютно бесправными обитателями. Королёвой удалось изменить сознание Пешкина, и он стал её добровольным рабом.

          * * *
          Королёва в последнее время стала жаловаться, что утром долго не может найти в себе сил, чтобы поднять­ся. Она пришла в 9 часов и стала рассказывать, что на Витебском проспекте была свидетелем ДТП, в котором по­гибли люди — сгорели в маршрутном такси… Но вечером в городских новостях ничего про это происшествие не сказали, Королёва опять соврала, и это враньё было ещё одним свидетельством упадка её сил. Собственно говоря, сама же Королёва объяснила причину упадка сил:
          - Я взвалила на свои плечи несколько тяжёлых камней: Слизкина, Филиппова, Пешкина.
          Василию Порфирьевичу после её слов сразу вспомнился Соломон: «Кто роет яму, тот упадёт в неё, и кто покатит вверх камень, к тому он воротится». Королёва катила вверх камень, который становился всё тяжелее: Пешкин, Слизкин, Ильюшин, Гайдамака, Филиппов, первый внук, теперь ещё и второй внук родился. Но это ещё не всё. Теперь Королёва хочет перевезти мать в Питер, она уже ищет здесь квартиру, а в Новосибирске ей надо про­дать дом матери – это ещё один камень, который она взялась катить в гору. Василия Порфирьевича охватывал ужас, когда он представлял, сколько надо энергии, чтобы катить в гору такой камень. Но Королёвой и этого было мало, недавно она заявила:
          - Отдайте мне этот завод на год, я из него конфетку сделаю! Я сама ни­чего не буду делать, зато все подраз­деления полюбят друг друга.
          Наверное, это было бы возможно… Если вместо живых людей, вместо профессионалов, имеющих своё видение развития производства, поставить манекены, не имеющие ни своего мнения ни по одному вопросу, ни собственного профессионального опыта, ни личных амбиций. Это было бы возможно и в компьютерной игре, в которой всех противников назначает сам играющий. Но только не в реальной жизни при полном отсутствии у завода материалов и денег.
          Гайдамака, видимо, думал так же, как Королёва, когда шёл по головам к должности начальни­ка ПДО: «Отдайте мне этот завод на год, я из него конфетку сделаю!» А обстоятельства показали ему, что это были всего лишь его иллюзии. Недавно он признался Королёвой, что устал от бесплодных попыток сдвинуть непроходи­мую стену под названием «Произ­водство».
          Василия Порфирьевича, грешным делом, тоже не миновала чаша сия. Когда он, будучи очень молодым, работал технологом на Балтийском заводе, узнал, что умер директор завода, то был искренне уверен в том, что новым директором должны назначить именно его, и даже ждал, когда его назначат на эту должность. При этом его не беспокоило то, что у него тогда ещё не было ни высшего образования (он учился на вечернем отделении Кораблестроительного института), ни опыта работы, и его никто на заводе не знал. Для него важнее всего было то, что он считал себя самым достойным на должность директора завода. Сейчас Василий Порфирьевич по­нимал, что его состояние в молодые годы вполне можно было считать психическим отклонением, и он очень надеялся, что с тех пор выздоровел. А Гайдамака до сих пор так и не понял, что с ним происходит. Про Королёву и говорить нечего. И последствия непомерных амбиций Королёвой становились всё более очевидными. В субботу ей было очень плохо, она лежала весь день, остеопат запретил ей всё: ле­чить зубы, делать упражнения для шеи и всё остальное… А в воскресенье она уже каталась на лыжах!
          У Василия Порфирьевича было подозрение, что это новорождённый внук уже начал отбирать у Королёвой причитающуюся ему долю энергии их рода. Но почему рождение внука лишило Королёву энергии? Потому что Королёва требовала к себе слишком много внима­ния, она тратила слишком много эмоций, а внимание – это эмоции, а эмоции - это тоже энергия. Размышления Василия Порфирьевича подсказывали ему, что Королёва отвлекает на себя слишком много энергии своего рода, поэтому жизнь второго внука оказалась под угрозой. Но в природе всё устроено так, что примитивные процессы имеют приоритет над более совершенными, и Королёва постепенно лишалась доступа к энергии своего рода, чтобы второй внук элементарно выжил.
          Василий Порфирьевич считал, что есть люди, способные напрямую воспринимать энергию высоких вибраций космоса и за её счет пополнять свой энергетический потенциал. Люди, которые не могут получать энергию напрямую из кос­моса, вынуждены получать энергию от других людей. По его классификации Королёва относилась к людям, способным воспринимать энергию космоса напрямую, и ей была дана возмож­ность накопить энергетический потенциал перед рождением второго внука. Причём, она получила эту возможность именно в комнате 220, рядом с Василием Порфирьевичем, и в другом месте и в другое время у неё не было бы такой возможности. Увеличив свой энергетический потенциал, Королёва увеличила бы и энерге­тический потенциал своего рода. Но она бездумно растранжирила драгоценную энергию по мелочам, и особенно это касалось её опозданий. И теперь Василий Порфирьевич с интересом ожидал развязки этой истории с бездумной растратой энергии.
          Себя Василий Порфирьевич относил к тем людям, которые не могут получать энергию напрямую из космоса, поэтому могут получать дополнительную энергию только от таких людей, как Королёва, но для этого он должен терпеть их поведение. Он целый год терпел её хамское поведение, поэтому считал, что ему удалось уве­личить свой энергетический потенциал. Это означало, что ему ни в коем случае нельзя прятаться от людей. Люди и их эмоции - это его источник энергии.
          Пешкин, видимо, тоже получал энергию от других людей, но иначе, чем Василий Порфирьевич. Он своим внешним видом и своим поведением провоцировал людей отдавать ему свою энергию в виде агрессии. И он-таки получал свою энергию от Королёвой, не только терпя её издевательства, но и провоцируя её. Поэтому Василий Порфирьевич решил, что ему не надо вести с Пешкиным воспитательные бесе­ды, а надо просто молча делать так, как выгодно ему самому.
          Василий Порфирьевич пошёл дальше в своих размышлениях об энергии, он предположил, что в каждом роду есть человек, способный напрямую воспри­нимать вибрации космоса и с их помощью повышать энергетический потенциал всего рода за счёт энергии космоса. Остальные члены рода, по идее, должны тер­петь их поведение. По его мнению, это люди, которые очень болезненно реаги­руют на атмосферное давление и магнитные бури. Сам Василий Порфирьевич не чувствовал перепадов атмосферного давления, а Королёва переносила их очень болезненно.
          Человек, способный воспринимать вибрации космоса, с одной стороны, яв­ляется избранным, но, с другой сто­роны, он не защищён от этой жесткой энергии. Человек, который может получать энергию только от других лю­дей, может считать себя обделённым энергией, зато он защищён от жёстких вибраций космоса. Ему лишь остаётся позаботиться о том, чтобы энергия других людей не нанесла ему вреда.
          Как человек, лишённый возможности получать энергию напрямую из космо­са, Василий Порфирьевич был вынужден бережно отно­ситься к энергии, то есть, он вынужден быть законопослушным гражданином. Человек, получающий энергию напрямую из космоса, как правило, очень расточителен и не признаёт законов, по которым живут остальные люди.

          * * *
          Василию Порфирьевичу очень не нравился интерфейс программы DRAKAR: очень мелкий шрифт, очень тёмный серый фон, на котором мелкий шрифт плохо читался, его глаза очень уставали, и когда он шёл с работы, то люди, на которых он смотрел, двоились в его глазах. И если с мелким шрифтом ничего нельзя было сделать - если шрифт будет более крупный, то на экране поместится меньше информации, а она очень важна – то, что касается фона, Василий Порфирьевич считал, что его вполне можно сделать светлее. Поскольку все параметры интерфейса, в том числе и цвет фона, запрограммировал Филиппов, с которым было очень трудно договариваться, то Василий Порфирьевич не решался обратиться к нему с просьбой сделать интерфейс программы DRAKAR более «дружелюбным». Но в какой-то момент Василию Порфирьевичу надоело портить глаза, и он попросил Филиппова сделать серый фон программы DRAKAR более светлым. Филиппов ничего ему не пообещал, а лишь молча выслушал, и Василию Порфирьевичу оставалось утешать себя тем, что он, ни у кого не спро­сив разрешения, проявил творческую активность. Это было для него полезно, потому что произошло на фоне поведения Пешкина, который, под давлением мощной энергии Королёвой, окончательно утратил самостоятельность.
          Придя на работу на следующий день, Василий Порфирьевич открыл программу DRAKAR... И сразу увидел, что интерфейс программы стал более «дружелюбным» - серый фон стал намного светлее, и шрифт на нём читался гораздо комфортнее. Василий Порфирьевич понял, что с сегодняшнего дня весь завод работает по его сценарию, то есть он, Василий Порфирьевич, «управляет процессом». Королёва занималась разными прожектами, которые не приносили никакой реальной пользы, а лишь провоцировали агрессию людей, а Василию Порфирьевичу было приятно, что он сделал что-то полезное для всех сотрудников завода, в том числе и для самого себя.
          Пешкин сразу заметил изменение фона программы DRAKAR, но решил, что это результат эксклюзивной способности Королёвой управлять Филипповым, и сказал ей комплимент игривым тоном:
          - Это кто же заставил Филиппова изменить цвет фона программы DRAKAR?
          - Я не обращаю внимания на фон программы DRAKAR, - ответила Королёва. - А что там из­менилось?
          - Фон полей работ. Раньше они были тёмно-серые, и текст на них плохо читался, а сейчас поля стали светлыми, и текст хорошо читается.
          Василий Порфирьевич решил промолчать и не выпячивать свои заслуги, как это всегда делает Королёва. Главное для него было в том, что он получил подтвержде­ние правильности своего самостоя­тельного поступка… И от кого же? От Пешкина!
          Утром следующего дня, пока не было Королёвой, Гайдамака вызвал Пешкина, и тот вернулся от начальника настолько раздражённым, что стал пинать свой стол и стул. Но Василию Порфирьевичу его «раздражение» почему-то показалось показным, поэтому он ничего не спросил у него. Когда пришла Королёва, Пешкин сам решил раскрыть ей причину своего «раздражения»:
          - Я - талисман удачи! - гордо заявил он.
          - В самом деле? - издевательским тоном спросила Королёва.
          - Стоило мне уйти с завода «Алмаз», как у них начались проблемы: заказов нет, людей сокра­щают!
          Королёва удивлённо посмотрела на него, но ничего не сказала… И Василий Порфирьевич, глядя на неё, вдруг понял, что в общении с ней он должен брать пример с Гайдамаки, который своими интригами, которые заключались в демонстрации повышенного внимания к Пешкину, доводил Королёву до бешенства. Василий Порфирьевич решил, что он тоже должен стать немножко интриганом, манипулятором. Когда Королёва ру­гает Пешкина, ему именно в этот момент надо спраши­вать мнение Пешкина по какому-нибудь вопро­су, которым он владеет, а Королёва не владеет. В этом деле самое главное заключалось в том, чтобы никто ни о чём не догадался. Пешкин не должен возомнить себя не­заменимым, а Королёва не должна дога­даться о том, что Василий Порфирьевич пытается ею манипулировать. Когда Королёва в очередной раз отругала Пешкина за то, что он тешит своё эго, а потом начала ин­теллектуальную беседу с Ильюшиным, Василий Порфирьевич воспользовался удобным случа­ем - попросил Пешкина показать, как отфильтровать данные в электронной таблице, и он с удовольствием «потешил своё эго». Когда Пешкин всё объяснил, Василий Порфирьевич похвалил его:
          - Спасибо! Как всё мудрёно! Сразу всё не запомнить.
          Получалось, что Василий Порфирьевич сделал Пешкина своим ситуативным союзником, чтобы выжить в войне, которую ему объявила Королёва. Выбор союзника означал, что он использует другого человека в своих целях. Теперь и Моряков, и Королёва использовали Пешкина в своих целях. Раньше, сотрудничая, например, с Гайдамакой, Василий Порфирьевич отдавал себя в его полное распоряжение. А это никак не походило на союзнические отношения. В этом вопросе надо было что-то менять. И если Василий Порфирьевич предпринял активные действия против Королёвой, значит, его самооценка выросла. Самооценка - это энергетический потенциал человека. Чем выше самооценка, тем выше энергетический потенциал.
          А Королёва «клюнула» на интригу Василия Порфирьевича, она чуть ли не буквально истолковала его слова: «Если Пешкин такой тупой, зачем Вы пригласили его?» - и стала издеваться над ним, уже не стес­няясь. Она уже не кричала, а глумилась над ним издевательским тоном, от­читывая его, как школяра, не выучившего урок, и уже не считала нужным извиняться за своё поведение и уверять, что всё равно любит его, как это было раньше, когда она просто кричала на него. Да и извиняться, собственно говоря, было не за что, потому что она не кри­чала на него. Королёва спокойно, методично, словно следуя намеченному плану, давила на Пешкина, и её нисколько не останавливало то, что утром он включал её компьютер, ва­рил ей кофе и угощал сочнями и шоколадом. Она была способна мгновенно забыть о том, что в обед они мир­но общались, что он рассказывал ей про своих кошек. Она как будто запретила себе помнить добро, которое для неё де­лали Пешкин и другие люди. В её словах к Пешкину можно было услышать подтекст: «Я выбила для тебя такой шикарный мони­тор, а ты не хочешь работать, неблагодарное ты животное!» Василий Порфирьевич предположил, что и со своим мужем она расправилась так же методично, навесив на него яр­лык неисправимого бабника. Королёва стала регулярно обзывать Пешкина и Ильюшина обидной кличкой: «Неблагодарное животное!» - но сама она вела себя, как животное, то есть управлялась уже не эмоциями, а исключительно какими-то инстинктами. У неё полностью отсутствовало понимание, что значит «своё», и что значит «чужое».
          Пешкин, конечно, страдал от хамства Королёвой, но только потому, что на самом деле вёл себя как истин­ный иждивенец: он решил не забивать свою «умную голову» ничем другим, кроме компьютерных вопросов, в которых он хорошо разбирался, поэтому для собственного удобства полностью «доверился» Королёвой. Он предпочитал утром вклю­чить ей компьютер, вечером выключить его, заварить кофе, сбегать за пирожками или лекарством, угостить шоколад­кой, лишь бы не забивать голову работой, которую он ненавидел. А Королёва, понимая это, реализовала свою потребность совершать насилие над людьми, прикры­ваясь красивой сказкой о желании помочь Пешкину. Оба они, таким образом, только усугубляли свои проблемы.
          Глядя на Пешкина, Василий Порфирьевич понимал, что он зеркально отражает его собственное иждивенчество: всё-таки было у Василия Порфирьевича желание отсидеться за чужими спинами, в этом Гайдамака был прав. Кроме того, его иждивенчество обострялось всегда, когда Гайдамака уделял внимание его врагам Королёвой и Пешкину, а его игнорировал. Для Василия Порфирьевича это был серьёзный урок, который утверждал его в неизбежном: любое иждивенчество надо выжигать калёным железом!
          Королёва, делая очередной разнос Пешкину, сделала перерыв, чтобы передохнуть, а заодно и посетовать:
          - За Коко Шанель записывали всё, что она говорила, а мои слова никто почему-то не записывает! Ну почему за мной никто не записывает?
          И она сказала уже конкретно Пешкину:
          - Ты за мной записывай, потом мемуары издашь - знаменитым станешь! А ты не записываешь.
          Но Пешкин даже после её слов ничего не стал записывать… Он же не писатель, а программист.
          Потом она подозвала к себе Пешкина, чтобы проконсультироваться с ним. Он подошёл, стал рядом, и она сказала раз­дражённо:
          - Ты сядь! Думаешь, если ты стоишь, то я буду лучше к тебе относиться?
          Пешкин сел, Королёва стала задавать ему вопросы, Пешкин отвечал, а она раздраженно переспрашивала:
          - Миша, или ты полный Даун, или я чего-то не понимаю! Что это за скрипт?
          Пешкин, разговаривая с Королёвой, постоянно дул на руки.
          - Что за скверная привычка дуть на руки? - отреагировала, наконец, Королёва.
          - А что делать, если руки мерзнут! - жалобно сказал Пешкин.
          Он, как мог, пытался разжалобить «строгую маму»… Но всё было бесполезно.
          Придя на работу на следующий день, Королёва увидела, что компьютер не включен, и строго спросила у Пешкина:
          - Ты почему меня сегодня не включил?
          - А меня начальник вызвал!
          На улице был лютый мороз, а Королёва всё равно стала ныть:
          - Может, откроем окно? Хоть на секундочку?
          Пешкин, который весь день дул на руки, застывшие от холода, с готов­ностью вскочил и открыл окно.
          Человек, которому душно даже в лютый мороз, явно неадекватен. Но Василий Порфирьевич считал, что даже это не повод презирать Королёву. Просто они очень разные, и работать вместе им не суждено. И ещё одно соображение не давало Василию Порфирьевичу покоя. Настоящая женщина боится сквозняков, а Королёва, наоборот, их устраивала. Значит, Королёва - не женщина. Она вела себя по-мужски агрессивно, пользуясь своей женской внешностью. Что же из этого следовало? Женская внеш­ность Королёвой - это её защита, которую никто не решался пробить. Королёва - это волк в овечьей шкуре. А пробить защиту Королёвой на самом деле легко: надо относиться к ней, как к мужику. Когда Василию Порфирьевичу пришлось повы­сить на неё голос, всё было сделано правильно, и ему не в чем винить себя, потому что он воевал не с женщиной, а с мужиком в женском обличье. И Василий Порфирьевич не один так считал, Пешкин и Ильюшин однажды в один голос заявили, что у Королёвой слишком много муж­ского начала, а она в ответ обозвала Пешкина:
         - Мишка, ты профурсетка!

          * * *
          Самооценка Василия Порфирьевича постепенно укреплялась. Чем бы ни занималась Королёва, как бы она себя ни вела, Василий Порфирьевич уже не испы­тывал к ней ни презрения, ни высо­комерия, ни ненависти, он поступал так, как рекомендовал Бенедикт Спиноза: «Не смеяться, не плакать, не презирать, а понимать». Может, это и было главным итогом её присутствия рядом с ним?
          К тому же Василий Порфирьевич совершенно отчётливо понял, что Гайдамака не имеет отношения к его личным бедам. Это сам Василий Порфирьевич видел себя в негативном свете и негативно оценивал себя. И отражением его самооценки являются отношения Королёвой и Пешкина. Если Королёва унижает Пешкина, значит, Василий Порфирьевич сам себя унижает. Если Королёва спокойно общается с Пешкиным, значит, самооценка Василия Порфирьевича выросла. При этом Василий Порфирьевич допускал, что эта связь действует и в обратном направлении: чем сильнее он презирал Королёву и в её лице всех женщин, тем сильнее она унижала Пешкина; как только он чувствовал, что не испытывает презрения к Королёвой, она нормально общалась с Пешкиным.
          Поскольку самооценка Василия Порфирьевича повышалась, то он чувствовал, что при этом приобретает какие-то новые качества. Однако новые качества могут быть реализованы в другом месте, потому что нынешнее окружение постоянно будет напоминать о его состоянии жертвы и иждивенца, а бешеная неу­правляемая энергия Королёвой всегда будет держать его в изоляции. Для реализации новых качеств ему нужна свобода. Василию Порфирьевичу оставалось понять: каким образом он может выработать в себе новые качества? Например, если Гайдамака будет ругать его при всех... Как он должен вести себя? Присоединиться к начальнику и вместе с ним ругать свою низ­кую самооценку? Это было как-то необычно… Но ведь Гайдамака неодно­кратно обзывал сотрудников БОП — настоящих профессионалов - бездельниками, и они всё терпели. Значит, и Василий Порфирьевич дол­жен стерпеть.
          Наблюдая за суетой Королёвой, Василий Порфирьевич всё больше убеждался в том, что его спасение — это покой в душе. Быть спокойным для него означало одно: быть тем, кто он есть на самом деле, то есть быть самим собой. И чем больше он успокаивался, тем более осознанным становилось его восприятие происходящего. Видя, как Королёва очень долго обсуждает с Пешкиным, как должно работать окно проработки обеспечения работ материалами, Василий Порфирьевич вдруг со всей очевидностью понял, что на самом деле этот уровень проблем не для такой шушеры, как Королёва и Пешкин, это должны обсуждать между собой отцы-основатели программы DRAKAR Слизкин и Филиппов… И только в том случае, если они сами — а не Королёва! - решат, что в этом есть необходимость. И в такие моменты прозрения ему становилось очевидно, что Королёва занимается пустой суетой. А ему удалось подняться над этой суетой, и у него нет страха от того, что Гайдамака изолировал его от этого процесса. На самом деле его избавили от пустой суеты. Если завод не может работать из-за отсутствия денег и материалов, то надо смиренно ждать, когда они появятся, а не суетиться, потому что суета – это бесполезная трата драгоценной энергии.
          А Королёва продолжала суетиться, при обсуждении вопросов она принимала картинные позы, как актриса на сцене, старалась показать себя во всём блеске. А поскольку все её усилия в конечном итоге не будут востребованы, то вся ситуация говорила об одном: нельзя так кривляться, надо вести себя естественно.
          Василий Порфирьевич стремился к покою, потому что считал, что необходимым условием для нормальной работы является именно покой в душе… Но покой — это понятие относительное... На этот вывод его сподобило событие, свидетелем которого он оказался. В их дворе автолюбителям было очень трудно найти место для своих машин. Один из них, чтобы «узаконить» постоянное место для своей машины, поло­жил в грязь линолеум. И в самом деле, с тех пор никто не претендовал на его ме­сто, и он обрёл покой. Но вскоре начался ремонт дороги, в результате которого проезжая часть была расширена за счет газо­нов, в том числе и за счёт того участка, где лежал линолеум. И этот автолюбитель снова оказался в равном положе­нии с остальными автолюбителями, ему снова пришлось ежедневно искать место для своей машины. По­стелив линолеум для своей машины, он создал некий идеал, решил сде­лать стабильность, покой величиной неизменной, но энергия не терпит покоя, и новые обстоятельства снова низвергли любителя покоя в состояние неопределенности.
Гайдамака тоже в чём-то стремился к покою, к стабильности: он хотел навечно закрепить за собой должность Начальника ПДО, она ему очень нравилась, поэтому Гайдамака искал покоя… И ради обеспечения своего покоя он лишил покоя весь завод. То же самое происходило и с Королёвой. Она хотела сделать стабильным и неизменным своё единоличное право распоряжаться программой DRAKAR, и для этого лишала покоя своих сослуживцев и начальника.
          Василий Порфирьевич тоже хотел сделать стабильной свою работу на заводе и должность Начальника БАП… Поэтому он уже больше года находился в со­стоянии неопределённости.
          В начале февраля Гайдамака вызвал Василия Порфирьевича, он долго, нудно и жалобно говорил о планиро­вании корпусообрабатывающего цеха, и его слова вполне можно было принять за бред. Потом он сказал, чтобы сотрудники БАП тепло оделись и дружно пошли на митинг, посвящённый закладке двух заказов — корвета и фрегата, а потом добавил:
          - Сам я не иду на митинг, потому что нахожусь в состоянии забастовки.
          В этот момент ему позвонил строитель одного из заказов, который сегодня будут закладывать, и пригласил отметить это событие в кабинете начальника стапельного цеха, но Гайдамака отказался.
          Василий Порфирьевич понял, что среди руководителей завода вчера произошёл какой-то конфликт, Директор по производству Крутов был злой, потому что Генеральный директор устроил ему выволочку, и этот конфликт не мог не затронуть начальника ПДО.
          Причина «забастовки» Гайдамаки была понятна Василию Порфирьевичу: начальник ПДО грозился выгнать фирму-подрядчик «Антал», которая, по мнению Гайдамаки, лишает работы стапельный цех. Все откровенно смеялись над угрозами Гайдамаки, потому что владельцем фирмы «Антал» был Директор по производству Крутов.
          Василий Порфирьевич пригласил «соседей по комнате» на митинг, но Королёва, вместо митинга, демонстративно пошла к Слизкину.а вернувшись от него, стала хвастаться:
          - Сегодня я гнобила технологов! Сначала я гнобила Слизкина, а потом гнобила и Главного Технолога!
          Можно ли было считать нормальной ситуацию, когда рядовой инженер ПДО отчи­тывает Главного Технолога завода и его заместителя? Василий Порфирьевич был уверен, что эту ситуацию никто не осмелится признать нормальной, если возьмёт на себя труд задуматься об этом. Василий Порфирьевич взял на себя этот труд, поэтому знал: на заводе всё было не нормально, работать эффективно в такой обстановке невозможно, и оставалось только ждать, когда ситуация станет нормальной.
          И можно ли назвать нормальной ситуацию, когда женщина публично оскорбляет и унижает мужчин? Физически мужчина гораздо сильнее женщины, и Достоевский в «Дневнике писателя» очень доходчиво описал, каково на самом деле соотношение сил: «Видали ли вы, как мужик сечёт жену? Я видал. Он начинает верёвкой или ремнём. Мужицкая жизнь лишена эстетических наслаждений - музыки, театров, журналов; естественно, надо чем-нибудь восполнить её. Связав жену или забив её ноги в отверстие половицы, наш мужичок начинал, должно быть, методически, хладнокровно, сонливо даже, мерными ударами, не слушая криков и молений, то есть именно слушая их, слушая с наслаждением, а то какое было бы удовольствие ему бить? Знаете, господа, люди родятся в разной обстановке: неужели вы не поверите, что эта женщина в другой обстановке могла бы быть какой-нибудь Юлией или Беатриче из Шекспира, Гретхен из Фауста? Я ведь не говорю, что была, - и было бы это очень смешно утверждать, - но ведь могло быть в зародыше и у ней нечто очень благородное в душе, пожалуй, не хуже, чем и в благородном сословии: любящее, даже возвышенное сердце, характер, исполненный оригинальнейшей красоты. Уже одно то, что она столько медлила наложить на себя руки, показывает её в таком тихом, кротком, терпеливом, любящем свете. И вот эту-то Беатриче или Гретхен секут, секут как кошку! Удары сыплются всё чаще, резче, бесчисленнее; он начинает разгорячаться, входить во вкус. Вот уже он озверел совсем и сам с удовольствием это знает. Животные крики страдалицы хмелят его как вино: «Ноги твои буду мыть, воду эту пить», - кричит Беатриче нечеловеческим голосом, наконец затихает, перестаёт кричать и только дико как-то кряхтит, дыхание поминутно обрывается, а удары тут-то и чаще, тут-то и садче... Он вдруг бросает ремень, как ошалелый схватывает палку, сучок, что попало, ломает их с трех последних ужасных ударов на её спине, - баста! Отходит, садится за стол, воздыхает и принимается за квас». Вот как выглядит соотношение физических сил мужчины и женщины. И если женщина чувствует себя в безопасности рядом с мужчиной, то она должна отдавать себе отчёт в том, что может позволить себе это только благодаря снисходительному отношению мужчины к её поведению. Именно на этом принципе держится порядок в цивилизованном обществе. В обществе, где главенствует право сильного, женщине отведена роль проститутки или прислуги. В цивилизованном обществе мужчина должен быть снисходительным к слишком эмоциональному поведению женщины, а женщина должна отдавать себе отчёт, что её эмоциональность возможна только благодаря снисходительности мужчины к её поведению. Но у Королёвой полностью отсутствовало понимание этой простой житейской истины.
          Грохольский, Павленко и другие, к ним присоединившиеся, на закладку тоже не пошли… Зато они очень активно отмечали закладку спиртным, при этом немного переусердствовали, и на следующий день Антон не смог выйти на ра­боту.

          * * *
          Постоянный крик и напор Королёвой создавали фон, который оказывал на Василия Порфирьевича мощное давление, у него возникало напряжение, он с этим напряжением шёл домой и нервно реагировал на жену, которая не оказывала на него никакого давления. На работе Василий Порфирьевич вынужден был проявлять максимальную лояльность к Королёвой, которая вела себя неадекватно. Но, в отличие от Королёвой, Анна Андреевна не была избалована проявлением максимальной лояльности мужа к её поведению, он, наоборот, слишком эмоционально реагировал на поведение жены, и его неадекватное поведение провоцировало ссоры между супругами. Королёва дала Василию Порфирьевичу возможность почувствовать разницу в своём поведении по отношению к жене, которая его любила, и к посторонней женщине, которая его люто ненавидела, и Василий Порфирьевич вынужден был сле­дить за собой, чтобы не злиться на жену. Но эта ситуация имела и обрат­ную связь. Понимая, что у него нет никаких оснований злиться на жену, Василий Порфирьевич стал понимать, что и на Королёву он тоже не должен злиться… Потому что он не имеет права злиться ни на одну женщину в этом мире.
          Несмотря на то, что Василий Порфирьевич стал внимательно следить за собой, ссоры с женой продолжались, и они порой принимали очень неприглядный вид. В выходные они зашли за продуктами сначала в «Пятерочку», а потом в «Окей». Василий Порфирьевич купил авокадо и кетчуп, на который была значительная скидка по карте, и они пошли к кассам. По­скольку у них была корзина, а к другим кассам были большие очереди, то Василий Порфирьевич занял очередь в кассу для корзин. Анна Андреевна заняла очередь в кассу для телег, он попытался позвонить ей, чтобы договориться, но она оставила очередь и пришла к нему, упрекнув его в том, что перед ней было всего три человека. Василий Порфирьевич сми­рился с этой потерей: перед ним было гораздо больше лю­дей, а кассир, молодой человек, работал очень медленно. Василий Порфирьевич увидел, что там, где работали две кассы, очередь продвигалась быстрее, и предложил Анне Андреевне занять очередь там, но она отмахнулась:
          - Здесь тоже нормально!
          В результате оказалось, что люди, которые стояли сзади них, но перешли в другие кассы, уже давно покинули магазин, а Василий Порфирьевич и Анна Андреевна всё ещё стояли в оче­реди. Анна Андреевна тоже это заметила, но не сдавалась:
          -Почему ты не настоял, чтобы я перешла туда?
          Но Василий Порфирьевич и в этот раз не стал настаивать на своём, смирившись и с этой неудачей. Наконец, подошла их очередь, Василий Порфирьевич взял корзину с продуктами и пошёл за сумками в камеру хранения, а Анна Андреевна стала расплачиваться. Когда она подошла к Василию Порфирьевичу, то сразу стала жаловаться:
          - Кассир не дал мне чек, а я не стала ждать.
          Василий Порфирьевич застыл в изумлении:
          - А как же я проверю, была ли скидка на кетчуп? Ведь я его взял только потому, что на него была значительная скидка, а без скидки кетчуп стоит очень до­рого!
          - Это всё парень виноват! – сказала Анна Андреевна. - Он специально тянул время, чтобы не дать мне чек!
          Василий Порфирьевич не стал больше разбираться в этом, а просто посчитал, сколько они должны были заплатить за всё с учетом скидки. оказалось, что всё в порядке, и он решил, что конфликт исчерпан. Но Анна Андреевна продолжала оправдываться, и он задал вопрос, который мучил его всё это время:
          - Ты можешь дать мне какое-нибудь объяснение, почему всё так произо­шло: в другую кассу идти отказа­лась, чек не взяла?
          Анна Андреевна резко развернулась и почти бегом пошла домой, а Василий Порфирьевич поплёлся за ней, поклявшись самому себе в том, что в этот раз не будет мириться с женой: «Я просто устал сохранять и сберегать то, что жена без устали пы­тается разрушить. У меня больше не было моральных сил противостоять этому само­разрушению: это самый на­стоящий суицид, и я больше не желаю в нём участвовать!» У него было ощущение, что он прожил свою жизнь зря, и всё из-за того, что в молодости совершил роковую ошиб­ку.
          Уже дома Василий Порфирьевич понял, что причиной такой реакции Анны Андреевны на его слова явилось чувство вины, которое усили­валось в ней с каждой её ошибкой, и когда он попытался обсудить с ней их совместные ошибки – а он тоже совершал ошибки - она про­сто сбежала, но сбежала не от Василия Порфирьевича, а от своего чувства вины, с которым не смогла справиться.
          Мотив поведения жены стал понятен Василию Порфирьевичу, но он решил, что её это всё равно нисколько не извиняет, поэтому был полон решимости ни за что не прощать Анну Андреевну. Он даже начал мысленно репетировать, как будет вести себя, когда жена придёт мириться, а он не сомневался в том, что она придёт ми­риться. В этот самый момент Василий Порфирьевич поймал себя на мысли, что он пытается создать негативный стереотип поведения по отношению к жене, поэтому сразу отказался от этой затеи: «Пусть всё идёт так, как идёт, я не буду заранее настраивать себя на какое-то определённое поведение, а буду поступать так, как подскажет мне моё состояние».
          В какой-то момент Василию Порфирьевичу удалось посмотреть на себя со стороны, и он очень удивился увиденному: «Вот каких уродцев воспитали наши родители, лишив нас собственной воли! И уже ничего нельзя исправить, ничего нельзя изменить!» Это было очень горько осознавать.
          Анна Андреевна тоже приняла волевое решение не разговаривать с мужем весь остаток дня… Но немного полежала на кровати, подумала, потом пришла к Василию Порфирьевичу и молча обняла его. Он не стал ничего выяснять, не стал выговаривать ей, не стал изображать обиженного, ведь, в конце концов, ему это было выгодно, по­тому что жена всё сделала сама: «Сама спровоцировала ссору, потом сама же извинилась. А мне осталось лишь принять всё спокойно и без эмоций, то есть, дать жене возможность почувствовать себя самодостаточной. Если для неё всё это было способом раз­влечься – пусть развлекается, мне не жалко».
          Когда примирение произошло, Анна Андреевна призналась:
          - Меня выбил из колеи звонок моей подруги Шиловой, которая позвонила, когда мы стояли в очереди. Я уже знаю, что Шилова никогда ничего хорошего не сообщит, только что-нибудь не очень приятное, но всё равно оказалась не готовой.
          - И что же тебе сообщила подруга?
          - Она сообщила, что сло­мала ногу, пытаясь успеть на автобус. Она сама призналась мне, что уже не в силах выдерживать давле­ние, которое оказывает на неё Тамара Павловна.
          Если бы Анна Андреевна сказала Василию Порфирьевичу об этом сразу после звонка Шиловой, то он бы понял её состояние и не стал доканывать с очередью и с чеком. Но у Анны Андреевны срабо­тал стереотип, который выработался в общении с родителями: она ощутила состояние тупика, которое ощущала в детстве, потому что договориться о чём-то с матерью было бесполезно. Ощутив состояние тупика, Анна Андреевна сбежа­ла от мужа.
          Василий Порфирьевич проанализировал своё поведение и понял, что причиной ссор был именно он, потому что непрерывно следил за тем, что делала Анна Андреевна, и по­стоянно делал ей замечания… То есть он вёл себя с женой так же, как Королёва вела себя с Пешкиным. Василий Порфирьевич сделал логичный вывод: «Значит, Королёва ещё не исполнила до конца свою миссию, и я должен терпеть её!» Он всхлипнул – и продолжил терпеть Королёву.
          Анна Андреевна много работала над диссертацией, она часто ездила в библиотеку, и когда она уезжала в библиотеку, у Василия Порфирьевича возникало щемящее чувство тоски и одиночества. При мысли о жене у Василия Порфирьевича часто возникало щемящее чувство. Однажды в воскресенье он представил, что в понедельник вечером Анна Андреевна будет на курсах, а он будет дома один, и у него в груди возникло щемящее чувство тоски и одиночества. Это было странное ощущение: жена была дома, рядом с ним, он мог с ней общаться, а у него возникло щемящее чувство тоски и одиночества, как будто её не было.
          Это щемящее чувство возникало в груди Василия Порфирьевича, когда он думал о чём-то привыч­ном, обыденном, что вносило в его жизнь покой и стабильность.
          Однажды Василий Порфирьевич вспомнил, как в молодости Анна Андреевна лежала в больнице, и он к ней приезжал. И только сейчас он понял, что тогда им не о чем было говорить, у них было мало общих интересов, пото­му что они были всё ещё закрыты друг для друга, и их связывал только секс. И в голове у Василия Порфирьевича тогда был только секс. Может быть, именно поэтому сейчас, когда секс уже перестал быть для них главной ценностью, они стали погружаться в проблемы своих супружеских отношений, которые тянулись за каждым из них с самого раннего детства.

          * * *
          Королёва острее других чувствовала, что завод никем не управляется, что здесь уже давно нет хозяина. Генеральный директор Фомин всё ещё пытался управлять, но не производственным процессом предприятия, а только лишь его имиджем, чтобы его владелец олигарх Пугачёв смог продать свой актив как можно дороже. Появление на заводе таких людей, как Гайдамака и Королёва был для Василия Порфирьевича вер­ным признаком упадка руководства и самого производства. Такие люди появляются в период общественного хаоса и беспорядка, когда энергия, прежде соединявшая людей в общество, начинает ослабевать, и у них возникает соблазн завладеть этой энергией. Неопределённость, подвешенное состояние, хаос – это энергия в свободном со­стоянии, Гайдамака и Королёва чувствовали, что энергия находится в свободном состоянии, что этой энергией можно поживиться, поэтому изо всех сил старались завладеть ею. Королёва даже не скрывала своего намерения, она чуть ли не всем предлагала:
          - Давай захватим завод и наведём здесь порядок!
          Но свободной энергией может завладеть только тот, кто способен сберегать свою собственную энергию. Ни Гайдамака, ни Королёва не были способны сберегать свою собственную энергию, они могли только бездарно транжирить чужую энергию, пользуясь своим преимуществом: Гайдамака - служебным положением, Королёва – безграничной наглостью. Королёва мечтала о силь­ном хозяине завода, но не понимала простой вещи: при сильном хозяине её деятельность на заводе будет невозможна. Такие понятия, как «эксклюзивная Королёва» и «сильный хозя­ин» - не­совместимы. И когда она говорила о «сильном хозяине», то подразумевала именно себя.
          В новостях показали родной завод и корабли, которые на нём строились, выступал Генеральный директор Фомин и рассказывал на весь мир, как всё хорошо на заводе. Но какова была цена победному тону его выступления? Поскольку Василий Порфирьевич знал реальное состояние дел на родном заводе, то ему сразу стали понятны масштабы лжи, которую источали уста Генерального директора Фомина. Поэтому все ждали смены собственника и надеялись, что эти перемены сразу изменят их жизнь к лучшему.
          А тем временем ОСК приобрела Выборгский судостроительный завод, и Василий Порфирьевич грустно констатировал, что теперь из всех судостроительных заводов Санкт-Петербурга только их завод не принадлежит ОСК. Правда, Филиппов сказал, что судьба завода решится в апреле на собрании его акцио­неров.
          Самокуров, изнывая от безделья, пришёл в комнату 220, посидел, а потом сказал:
          - Надо как-нибудь не выйти на работу!.. Интересно, заметят?..
          - Попробуйте, - разрешил Василий Порфирьевич.
          В 16 часов Гайдамака пришёл в комнату 220 и прика­зал:
          - Так, Василий Порфирьевич и Михаил Андронович, вы сейчас одеваетесь и «стройными ряда­ми» идёте на митинг вместе с другими сотрудниками отдела!
          Василий Порфирьевич недоумевал: «В заводоуправлении нет холодной воды, сливные бачки не работают, в туалете вонь, а в 15 часов туалеты вообще опечатали. Нас гонят на встре­чу с доверенным лицом Владимира Путина, а в туалет сходить, как говорится, «на дорожку», негде!» Возникла ка­кая-то нереальная ситуация... Почти как при социализме.
          Приказание начальника сначала разозлило Василия Порфирьевича, потому что он сможет уйти домой позже, чем обычно, а ведь он на­метил после работы сначала зайти в магазин, потом заплатить за телефон, а после этого ему ещё придётся готовить ужин, потому что Анна Андреевна была на курсах. Но, подумав, он успокоился и решил, что готов пожертвовать несколькими минутами своего личного времени, чтобы вернуть себе ощущение безопас­ности, которое у него было в молодости, при социализме. То, что сейчас творилось на заводе, его никак не устраивало. Былой дух завода, который сейчас пришёл к полной деградации, вошёл в противоречие с внешним лоском, который руководи­тели завода пытались придать умирающей плоти. «Менеджеры успеха» утратили контроль над заводом, потому что свои личные интересы поставили выше интересов предприятия и страны. И Василий Порфирьевич пошёл на митинг.
          На митинге выступал депутат Государственной Думы от Пермского края, которого Василий Порфирьевич несколько раз видел в новостях. Он был до­веренным лицом Владимира Путина, который хочет отобрать завод у олигарха Пугачёва. Слушая речь доверенного лица Путина, Василий Порфирьевич понял, что сегодня на родном заводе появился дух нового собственника – государства. На митинге были почти все руководители завода, но они отворачивались друг от друга, потому что собра­лись здесь как простые избиратели. Депутат Государственной Думы от Пермского края, дове­ренное лицо Владимира Путина, лишил их высоких должностей, здесь все были равны друг перед другом, здесь все были избирателями будущего президента своей страны. Это была новая точка отсчёта, зафиксировавшая ко­нец прежних властных отношений на заводе. Процесс смены собственника пере­шёл в решающую стадию.

          * * *
          Человек, находящийся в социальной среде, неизбежно испытывает на себе её влияние. Чтобы быть своим среди окружающих его людей, человек неизбежно должен что-то изменить: либо самому измениться, пойдя на разумный компромисс с людьми, от которых зависит его комфортное существование в социальной среде, либо всех «прогнуть под себя». Василий Порфирьевич изо всех сил старался уподобиться людям, с которыми работал. В самом начале работы в ПДО, его общество составлял Ильюшин, и Василию Порфирьевичу пришлось в какой-то степени ему уподобиться, ради этого он осознанно терпел сквозняки, которые молодой сосед постоянно и демонстративно устраивал, смирился с его высокомерием по отношению к нему. Но сам Ильюшин совсем не желал идти даже на самый маленький компромисс, который давал бы Василию Порфирьевичу возможность хотя бы иметь нормальные условия работы, на которые он имел полное право по закону. Василий Порфирьевич старался наладить нормальные производственные отношения со своим начальником Гайдамакой, но он постоянно глумился над своим подчинённым, демонстративно разрушая то, что Моряков пытался создать, идя на разумный компромисс с начальником. И вот появилась Королёва, которая с самого начала изо всех сил старалась всех «прогнуть под себя».  Слово «компромисс» для неё не существовало.
          В обед все собрались в БОП, чтобы «обмыть ножки» внука Королёвой. Василий Порфирьевич опрокинул свою рюмку с виски, это произошло уже не первый раз, и, чтобы сгладить свою оплошность, он пошутил:
          - Я наказан за то, что хотел взять самый большой кусок пирога!
          - А Вы шутите про себя, тогда Вас не будут наказывать, - посоветовала Кожемякина.
          Это был добрый совет хорошего человека, и Василий Порфирьевич принял этот совет, тем более что для него алкоголь не являлся ценностью, поэтому он не расстроился из-за этого.
          Когда разговор зашёл о работе в выходные дни, Василий Порфирьевич поддержал беседу:
          - В следующую субботу я тоже буду работать.
          - Чем Вы там занимаетесь? – строго спросила Кожемякина.
          - Я?.. Работаю... – растерянно ответил Василий Порфирьевич, не ожидавший такого вопроса, а если точнее, не ожидавший подобного хамства от женщины, которая несколько минут назад совершенно искренне дала ему добрый совет.
          - Ну и что Вы там работаете? – неожиданно подключился Грохольский, и Василий Порфирьевич совсем растерялся. Василий Порфирьевич был силён задним умом, и когда ему задавали неожиданный вопрос, он почти всегда терялся. Это потом он мог прийти в себя, поразмыслить, понять, почему он не смог ответить на провокационный вопрос и найти достойный ответ на этот вопрос… Но после вопроса Грохольского он окончательно растерялся, потому что его задал именно тот Грохольский, который в прошлые выходные дни, вместо работы, выпивал вместе с Василием Порфирьевичем, поэтому прекрасно знал ответ на собственный вопрос: «Ну и что Вы там работаете?» Но он всё равно задал этот вопрос. Более того, Василий Порфирьевич нисколько не сомневался, что и в следующую субботу Грохольский тоже предложит ему выпить, а если Василий Порфирьевич откажется, то очень обидится на него. Такая неадекватность людей, с которыми Василий Порфирьевич старался идти на разумный компромисс ради сохранения климата в коллективе, его обескураживал.
          - Что надо, то и работаю, - ответил Василий Порфирьевич неуверенно.
          - Военная тайна? – высокомерно спросила Кожемякина, и это уже было откровенное издевательство.
          - Да... – промямлил Василий Порфирьевич.
          Раньше так агрессивно по отношению к нему вела себя только Королёва, но теперь, получалось, что её «болезнь» волшебным образом передалась сотрудникам БОП. А может, не волшебным, а воздушно-капельным?
          Ради соблюдения компромисса с сослуживцами, Василий Порфирьевич утешил себя тем, что ему винить некого: «Язык мой – враг мой! Зачем было говорить о работе в выходные?» Но ведь именно благодаря своему болтливому языку, он узнал, как сослуживцы к нему относятся: они не собираются соблюдать разумный компромисс, который необходим для поддержания благоприятного климата в коллективе. Вместо разумного компромисса сослуживцы выбрали демонстрацию своего превосходства, и это означало, что в коллективе существует конфликт интересов, то есть вместо совместных производственных отношений между сослуживцами ведётся борьба за доминирование, как за более надёжный способ выживания. Выживет тот, кто будет доминировать над другими. А доминировать может тот, кто продемонстрирует своё превосходство, то есть способность делать то, чего не могут делать другие. Именно так и вела себя Королёва. Она всячески демонстрировала своё превос­ходство: демонстративные опоз­дания на работу, публичные поцелуи с Булыгиным, бесконечные громкие разговоры в комнате 220 с Пешкиным и по телефону со Слизкиным. Такое поведение лишало равновесия всех окружающих, и, чтобы восстановить равновесие, Василий Порфирьевич вынужден был подняться на новый уро­вень - дойти до осознания того, что все его пробле­мы решаются на энер­гетическом уровне. А поскольку Василий Порфирьевич вошёл в ментальный контакт с миром энергии через общение с Королёвой, то ему был дан доступ к более мощной энергии, что позволило возвыситься над самой Королёвой.
          Гайдамака, как и Королёва, был очень амбициозным человеком, он был настоящим карьеристом. Но он, по своим ограниченным способностям, не мог продемонстрировать своё превосходство над настоящими профессионалами, коими являлись его подчинённые, поэтому вынужден был искать другие способы демонстрации своего превосходства. Василий Порфирьевич был для Гайдамаки слишком заурядным, таким же, как все, потому что Василий Порфирьевич считал опасными для общества всех, кто выделялся своим пове­дением: клал ногу на ногу в транспорте, ставил ма­шины на тротуаре, загаживал газоны, опаздывал на работу и тому подобное. Королёву Василий Порфирьевич тоже считал вы­скочкой, он хотел бы, чтобы все были такими же законопослушными, как он. Такую этику поведения в социальной среде привили ему роди­тели, поэтому для целей Гайдамаки он совершенно не подходил.
          Но когда появилась Королёва, то Гайдамака сразу понял – это «свой». Он позволяет ей приходить на работу позже всех, потому что она позволяла себе не только это: своим вызывающим поведением она подавляла не только всех остальных подчинённых Гайдамаки, настоящих профессионалов, но и его врагов, которых на заводе развелось слишком много.
          Василий Порфирьевич попросил Таню, чтобы она записала его на субботу, и она спросила:
          - Вы каждую субботу теперь будете работать? Может, Вам абонемент выпи­сать?
          В устах Тани это прозвучало агрессивно, даже слишком агрессивно. Василий Порфирьевич ещё не отошёл от допроса, который ему устроили Кожемякина и Грохольский по поводу его работы в субботу, он до сих пор продолжал мысленные споры с ними на эту тему, и сегодня он ощутил на себе злобную реакцию Тани, которая по своей природе вовсе не являлась злым человеком. Василию Порфирьевичу хватило ума догадаться, что его работа по выходным, по инициативе «некоторых товарищей», вызывает активное обсуждение в «дружном коллективе» отдела, и это красноречиво говорило о том, что ему пора прекращать работать по субботам. Его и так считали бездельни­ком, поэтому, работая все субботы подряд, он выделился из общей массы и вызвал на себя усиленную за­висть сослуживцев. Его стремление увеличить зарплату любой ценой получило отпор сослуживцев, а ему не очень хотелось ловить на себе злобные взгляды сослуживцев… Которые при этом работали все субботы подряд.
          И в самом деле, благодаря работе по субботам, Василий Порфирьевич разрушил прежние стереотипы, ме­шавшие ему жить, и теперь он знал, что на пенсии свобода и активный образ жизни гораздо важнее большой пенсии и покоя.
          Василий Порфирьевич подошёл к Тане, сказал, чтобы она вычеркнула его из списка работающих в субботу, и вздохнул с облегчением: «Я свободен!» Через неделю в комнату 220 пришёл Грохольский с очередным списком желающих работать в выходные.
          - Я не буду работать, - сказал Василий Порфирьевич.
          - Что, поменяли концепцию? - насмешливо спросил Грохольский.
          - Да, - ответил Василий Порфирьевич, втайне надеясь, что у Грохольского теперь не будет повода ненавидеть его… Но в этот же самый момент он понял, что теперь поводом для ненависти к нему сослуживцев станет его нежелание работать по выходным: это, знаете ли, подозрительно, когда все работают по субботам, а он не работает!