***

В таком духе она распекала их еще несколько минут. Потом, поостыв, отдала необходимые распоряжения. Бригадир тракторной бригады, искричавшись, тоже успокоился. Теперь уже спокойно и по-деловому обговорили, кто и где будет находиться и что делать, и после этого все разошлись.


В правлении Настя взяла у диспетчера, молоденькой девушки, уже озабоченно переговаривавшей с управлением, районную сводку и тут же рядом села на стул. С шести до семи Вавилов ежедневно проводил по рации планерку с руководителями хозяйств.


Настя положила перед собой сводку, взяла карандаш, включила счетную машинку. Не замечая засветившегося изумрудной зеленью табло, она с минуту сидела неподвижно, ни о чем не думая, словно отключившись от всего. Наконец, стряхнув с себя это оцепенение, поудобнее уселась на стуле, подвинула поближе к себе сводку.


Хорошего, как и следовало ожидать, было мало. Колхоз по всем видам полевых работ замыкал сводку. Другие хозяйства уже завершали боронование, культивацию. В «России» у Утенкова была посеяна половина ранних яровых зерновых да еще, наверное, на случай непогоды, не показывал сотню-другую гектаров.


Остальные тоже, худо-бедно, посеяли, кто – четверть, кто – треть яровых, а уж бороновать и культивировать заканчивали многие, даже те, которые в былые годы всегда находились ниже «Московского Кремля».


Как ни крутила Настя, как ни считала, а все выходило, что с посевными делами «Московский Кремль» завяз надолго, даже не до половины мая, и даже не до двадцатого, а чуть ли не до конца месяца. От этой арифметики Насте так тошно стало, впору хоть головой об стенку бейся от бессилия как-нибудь поправить положение.


Около шести часов диспетчер управления сделала перекличку председателей колхозов и директоров совхозов. Настя, охрипнув от волнения, тоже отозвалась на свои позывные:


–  «Весна один», «Весна один», «Весна двадцать» вас хорошо слышит.


– Готовьтесь выступать, – предупредил ее диспетчер и стал спрашивать «Весну двадцать один», как ее слышат.


Ровно в шесть утра диспетчер управления включил связь с райцентром. Первый секретарь, слышно было по рации, отдавал кому-то, находящемуся у него в кабинете, распоряжения. Потом, откашлявшись, невидимый, со всеми поздоровался густым сочным басом.


Вавилов коротко рассказал об обстановке с посевными делами в районе, назвал отстающих, в их числе первым упомянул «Московский Кремль». Сделав короткую паузу, сказал:


– Район в этому году сильно подводит Беклемишева. Я прошу вас, Анастасия Ивановна, объяснить причину этого положения.


Настя едва открыла рот, как Вавилов остановил ее и стал говорить снова. Настя наперед могла сказать, о чем и как будет говорить он, знала даже, с какими интонациями он мог укорять ее, при случае даже могла скопировать его, изобразить председателям колхозов, как первый секретарь райкома партии ее критикует.


Выходило так, как она и предполагала. Вавилов стал укорять, что она подводит район и по этой причине песчанопольцы замыкают областную сводку.


Настя уже не первый раз слышала от Вавилова укоры в свой адрес. Первый секретарь говорил, что он не понимает, куда она ведет колхоз, почему хозяйство с каждым годом работает все хуже и хуже, что он и члены бюро райкома партии просто в недоумении, как она, депутат областного Совета, так плохо ведет дела.


Потом Вавилов вспомнил грехи голодной зимовки, сказал, что только по вине Анастасии Ивановны район не выполнил план первого квартала по продаже молока и что она и сейчас дело ведет к тому, чтобы подвести район во втором квартале.


Надои были – от козы больше, и Настя даже не оправдывалась. Вавилов был прав. «Московский Кремль» заваливал план и второго квартала, и теперь уже никакое чудо не могло помочь Насте.


После такого выступления Вавилов (он, должно быть, взял сводку) стал вслух подсчитывать, как скоро в Сухом Корбулаке закончат с полевыми работами. У него получалось то же самое, что и по ее собственным подсчетам, и от этого у Насти душа уходила в пятки. Ей было неудобно, стыдно, впору хоть от коллег-председателей под стол от такой срамоты.


–  «Хороший» вы нам сюрприз преподносите, Анастасия Ивановна, – «добивал» Вавилов. – Придется сообща брать вас на буксир. Засели вы основательно и, если вас не вытащить из этого болота, – погибнете. Погибнете в прямом смысле слова. Буду просить ваших соседей, чтоб помогли вам. Иного выхода я не вижу.


Вавилов всегда делал так – прочитает мораль, а потом выкладывает свое решение. И на этот раз, кончив распекать ее, сказал, что в Сухой Корбулак прибудут соседи-председатели со своей техникой, а она пусть к этому времени подготовит для них фронт работ, подумает о размещении и организации питания.


Настя знала, что после этого последуют указания уполномоченному райкома партии, спросит, приехал ли он в колхоз, и она заранее беспокоилась за него – в колхозе ли? Нынешней весной за Сухим Корбулаком закрепили первого секретаря райкома комсомола, совсем еще молоденького парнишку, и ей было по-матерински жаль его, околачивающегося с раннего утра и до позднего вечера в колхозе. Ему бы с девчатами целоваться, жалела она его, а он день-деньской в поле – среди чумазых трактористов-матершинников.


Однако Вавилов об уполномоченном не спросил, а, помолчав некоторое время, сказал, что звонили из обкома партии о том, что на нее поступила жалоба в Центральный Комитет партии и что проверять ее приедет Калюжный, который по пустякам не приезжает. Стало быть, что-то серьезное.


Вавилов не стал говорить, о чем жалоба, однако предупредил, чтобы Настя в ближайшие дни ждала Калюжного.


Под конец разговора он все-таки спросил, на месте ли уполномоченный, и, пока Настя мучительно думала, что бы соврать и не подвести уполномоченного, в диспетчерскую заглянул запыхавшийся, распаренный, словно после бани, молоденький парнишка. Это и был уполномоченный райкома партии Петр Данилович Королев. Настя обрадовалась:


– Вот он, рядом сидит, слушает разговор.


– У вас есть что сказать? – спросил Вавилов.


Настя торопливо отнекалась, сказала лишь, что постарается поправить положение, и облегченно вздохнула, когда Вавилов, поставив задачи на день, закончил радиоперекличку.


– Ой, Петр Данилович! Хоть головой в петлю. Стыдил, стыдил сейчас Вавилов. Лучше сквозь землю провалиться. Одно хорошо – соседей обещал в помощь прислать. Авось и выкарабкаемся!


Настя посокрушалась о напастях, навалившихся на колхоз, заодно пожалилась и на анонимку, и что днями из обкома партии приедут проверять ее. Затем ввела уполномоченного в курс дела – перечислила, сколько за вчерашний день вспахано, посеяно, пробороновано, а он аккуратно все записывал в блокнот. (Вавилов по понедельникам собирал уполномоченных в райкоме, и горе было тому, кто не знал обстановку в подшефном хозяйстве).


Уполномоченный (Настя про себя назвала его Петенькой) добросовестно во все старался вникать, и Настя, чтобы он не путался под ногами, сама давала ему разные поручения: то просила проконтролировать качество вспашки, то норму высева или что-нибудь другое. И на этот раз, перед тем как пойти позавтракать, она попросила:


– Петр Данилович, я знаете, о чем вас попрошу. Тут у нас один тракторист некстати загулял. Так вы занялись бы им сегодня. Повлияйте на него, может, и образумится, а то у меня уж сил никаких нет.


Проводив уполномоченного, Настя пригорюнилась. Не выходила из головы жалоба. Она ломала голову над тем, кто ее написал и в чем она провинилась. Первое, о чем она подумала, – это невспаханные огороды старух. Другое – строящийся дом в райцентре.


Настя понимала собственную уязвимость. Будь неладен этот дом. Теперь всякий ее может корить: мол, какой ты председатель, коль сама лыжи навострила из колхоза. И, как она ни оправдывала себя, выходило все ж, что начало строительства дома в Песчанопольске – признание ее собственной несостоятельности как председателя, молчаливое согласие на отступление.


– А, ладно! – махнула она рукой. – Семи смертям не бывать, а одной не миновать!


В дверях она столкнулась с Сохикяном. Был он чисто выбрит, благоухал одеколоном, одет- будто собирался в театр.


– С чего бы это вы с утра разрядились?


– Один разговор есть, – Сохикян обворожительно улыбнулся, выставляя напоказ кривые зубы.


– Некогда, Сурен, в другой раз!


– Ну, Анастасия Ивановна! – прижал Сохикян ладони к груди. – Дело моей жизни.


– Коли так, заходите.


Сохикян прошел следом за ней в кабинет, кивком поблагодарил за приглашение сесть.


– Ну? – вопросительно глянула на него Настя. – Выкладывайте, что стряслось?


Он испытующе глянул на нее, словно бы прикидывая, стоит ли начинать разговор.


Настя, перехватив этот испытующий взгляд, усмехнулась. «Вот сидит передо мной человек, – думала она. – Граждане одной страны. А вот что он за человек, чем живет, чем дышит, для меня – темный лес. Ладно – бригадир шабашников. Приехал за длинным рублем. Что еще? Бабник, похоже. Но это еще объяснимо. Здоровый, нормальный мужик, без бабы ему нельзя. Ольгу, должно быть, соблазнил или еще только собирается. Ишь, жениться пообещал, а та, дура, обрадовалась, поверила. Держи карман шире! У него, поди, таких невест по областям не один десяток».


– Я, Анастасия Ивановна, жениться ведь собрался, – безо всякой подготовки выпалил Сохикян.


– Но! – не ждала такого поворота Настя.


– Да, да, – улыбался Сохикян, словно бы дивясь своему сообщени.  – Конечно, я на вашем месте тоже удивился бы. Наверное, думаете, почему я к вам пришел, а не к кому-нибудь другому. Вы понимаете, я очень наивный человек по женской части. И пришел к вам просто посоветоваться. Все говорят, что вы – очень честный, порядочный человек, а честный и порядочный человек всегда даст добрый совет.


– Спасибо за добрые слова, – пообмякла Настя. – Только я здесь при чем?


– Вы, наверное, догадываетесь, на ком я собираюсь жениться?


– Скажете – буду знать, – Настя сделала вид, что ни о чем не догадывается.


– Знаете ведь, – растерянно улыбнулся Сохикян.


– Видите ли, Сурен. Дело это сугубо личное, и третий человек просто может оказаться неправ. Есть такой анекдот. Пришел молодой человек к раввину, спрашивает, можно ли ему жениться? А раввин отвечает: дело твое. Все равно ты об этом будешь жалеть.


– Вы поэтому не советуете Ольге выходить за меня замуж?


Настя немного смутилась, но виду не подала.


– Если уж откровенно, – после некоторого раздумья сказала она, –  насколько я правильно слышала – у вас двое ребят. А она человек неопытный. Не знает ваших обычаев, традиций, языка в конце концов. Да и какая из нее мать для ваших ребятишек? Она еще сама ребенок. Нигде толком не была, ничего не видела. И вдруг – бах, поехала за тридевять земель.


– Ну и что? – удивился Сохикян. – У нас такие же советские люди живут.


– Э-э, Сурен. Вы плохо знаете женщин. Ваша же мать первая начнет вас укорять, мол, не нашел среди своих себе жену. Привез бог знает откуда.


– Анастасия Ивановна, вы не знаете мою мать. Она так никогда не скажет. Даю вам слово мужчины.


– А потом, что это за жизнь у вас будет? Вы будете ездить шабашничать, а она ждать вас бог знает сколько. Женщины такое не любят. Какая сейчас в этом необходимость?


– Я, например, хочу заработать деньги себе на приличный дом. Сам его построю, вот этими руками. Но это будет такой дом, что все будут говорить – это дом Сохикяна. Чтоб внукам и правнукам в нем было не зазорно жить.


– Где же вы собираетесь строить такой дом?


– Вот ищу место.


– Чего искать-то? Обосновывайтесь у нас в Сухом Корбулаке.


– Я подумаю, – замялся Сохикян. – Только я вас прошу – не разубеждайте ее. Я вам скажу – с моей стороны это очень серьезно. Я вас понимаю. Дескать, приехал какой-то чудак, обманул девку – и до свидания. Я вам скажу – это не так. Я ведь, поймите, не мальчик. Мне сорок лет, шутить уже поздно. Была бы жива моя первая жена, разве стал бы я женихаться.


Сохикян замолчал, невидящими глазами уставившись в полированную поверхность столика.


– Признаться, я ни с кем так откровенно не разговаривал, как с вами. Я ведь когда у вас в кабинете первый раз увидел Ольгу, у меня, понимаете, сердечко, словно у молодого, екнуло. И я себе сказал: «Вот, Сохикян, твоя судьба». Я, конечно, понимаю, что для жениха я староват. Мне сорок. Ей – двадцать восемь. Двенадцать лет разница. Это не так уж много. Так, наверное?