В некотором царстве, за дремучими лесами, жила-была принцесса невиданной красы. Сиротой осталась с малых лет, оттого нрав имела вольный — ветер в поле да огонь в печи. Мужей окрестных манила, как мёд пчёл, но девственность свою хранила пуще зеницы ока. Льстили ей князья да бояре, да только путь к её лону был заказан — врата девичьи накрепко заперты, а вот тропинка потайная… ну, вы понимаете.
Шли годы, пришла пора замуж идти. А женихов-то и нет — всех удальцов добрых молодцев на войне со Змеем Двенадцатиглавым побило. Лишь три брата Ивана остались в целости и сохранности: старший, средний да младший. Отец их, хитрец, от службы откупился, мол, не годны сыны «в мужском деле», хоть и разорился до нитки.
Иван Старший слыл богатырём: удом своим дубовым сваи вбивал, стройки царские крепил.
Иван Средний — ловцом лихим: удом гибкой зверей ловил, шкуры на рынок таскал.
Иван Младший же… эх, судьба-насмешница! В детстве мышка-проказница отгрызла ему «сокровище мужское», оставив лишь с напёрсток. Зато дудочку в руки дала — такую, что сердце плакало и смеялось от её напева.
Собрались братья свататься. Народ ставки ставил: старшему да среднему по 49.98%, а младшему — жалкие 0.02%. Лишь мать, сквозь слёзы, в карман закопанную гривну на младшенького поставила.
Испытание началось.
Иван Старший коровье стадо согнал, силушку хвастать. Да в пылу рвения к быку ненароком пристроился. Тот, обидевшись, рогами махнул — и полетели яйца богатырские прямиком к бомжам на супчик. Рейтинг — в пропасть.
Иван Средний кобыл диких усмирять взялся. Да с жеребцом стальным не совладал — подкова немецкая яйца отбила. Бомжи брезговали, да голод не тётка, сгодились и на закуску. Рейтинг — ноль.
Иван Младший вышел, дудочку достал. Заиграл — и ахнули девки окружные! Не волшебство, нет: пальцы проворные, губки алые, язычок… ох, язычок! (К слову, дети, музыка рта мышцы крепит — запомните). Девушки вихрем страсти закружились, а женихи их, позеленев от ревности, за вилы взялись.
Тут принцесса, рукой взмахнув, молвила народу:
— Младшему — сердце моё и трон! Старший — скотником будет, Средний — табунщиком. А вы, мужики, не кипятитесь — лучше у Ивана младшего искусству поучитесь!
Пир на весь мир закатили. Говорят, в брачную ночь принцесса девственность потеряла… или сделала вид? Кто её разберёт.
Мораль: Сила — не в дубине, ум — не в длине. А счастье — в том, чтобы дудочку вовремя достать да сыграть так, чтоб звёзды заплясали.
Сказка — ложь, да в ней намёк:
Иной напёрсток ценнее мешка золота!
P.S. Автор сбежал с пира, прихватив серебряный кубок… и пару крашеных девиц.
Там, Где Кончается Свет
Эпиграф.
Кровь – не вода. Но и вода – не кровь. Но если смешать – будет грязь. (М. Цветаева)
Глава 1. Дорога
Проклятая трасса. Бесконечная серая лента под монотонный гул Lexus LX. Ольга Сергеевна Морозова (42) сидела сзади, отгороженная от мира тонированным стеклом и своей неприступностью. Капроновые колготки, обычно неощутимые, сегодня жгли кожу. Серый костюм – ее броня – лишь подчеркивал пышные бедра, тонкую талию, полную грудь, напоминая не о власти в совете директоров, а о… чем-то запретном. Неуместном. Каштановый пучок тугой, как ее нервы, холодные серые глаза уперлись в мелькающие за окном поля. Чёрт возьми, этот идиотский корпоратив в глуши. Сущий ад. Хотя бы этот водитель… молчит. Не пялится. Не лезет. Воздуха… Душно.
Олег Волков (28) в белой рубашке с закатанными рукавами чувствовал каждый ее вздох за спиной, как удар тока. В зеркале заднего вида – мелькание каблука, плавный изгиб бедра под облегающей юбкой костюма, капля пота на смуглой шее, исчезнувшая в вырезе блузки. Его пальцы сжали кожаную оплетку руля так, что кожа затрещала. Господи, эти губы… Всегда чуть поджатые, будто вот-вот скажут что-то важное. И бедра… вот бы коснуться, почувствовать тепло сквозь колготки, разорвать этот проклятый шёлк…
Олег (мысленно, яростно): Нет, кретин! Возьми себя в руки! Она – Олимп. Ты – пыль под колесами её «Лексуса». Водитель. Наёмный персонал. Дыши. Просто дыши. Он щёлкнул кондиционером на максимум, ледяной воздух ударил в лицо, но не погасил жар, разливавшийся по низу живота и сжимавший горло. Запах её духов – «Narciso Rodriguez», холодный жасмин с горькой ноткой ирисного корня – смешивался с её кожей, сводя с ума. Этот запах был его наркотиком уже… сколько? Два года? Три? С тех пор, как он вырвал эту работу у десятка других кандидатов.
Воспоминание Олега:
Он перед зеркалом в дешёвом гостиничном номере. Галстук душит. "Волков Олег Сергеевич. Стаж безаварийный 7 лет. Знание города и области – отлично. Английский – Intermediate. Готов к ненормированному графику". Он репетировал. Не спал ночь. Это была не просто работа. Это был шанс. Шанс быть рядом с Ней. Ольгой Сергеевной Морозовой, чьё фото в деловом журнале он вырезал и хранил в бумажнике. Чей ледяной взгляд с экрана телевизора заставлял его сердце биться чаще. Он стал лучшим. Назубок выучил все её маршруты, предпочтения в климате машины, музыке (точнее, её отсутствию). Он должен был стать её водителем. И стал. Ради этих редких часов в одном пространстве, запаха её духов, звука её голоса по телефону, даже её молчаливого недовольства.
Олег (мысленно, горько): И что? Три года возить статую? Смотреть в зеркало на её макушку? Слышать: "Олег, на Королева", "Олег, клуб на Петровке", "Олег, домой". И всё. Ни слова лишнего. Ни взгляда. Как будто я пустое место. Воздух. И ведь дурак – надеялся! Он вспомнил глупые попытки заполнить пустоту. Девушки. Брюнетки. Строгие. С холодными глазами. Он искал их в барах, на сайтах знакомств. Приводил к себе. Пытался представить Её. Но всегда что-то было не то: волосы не того оттенка каштана, глаза не такие серые и глубокие, голос слишком громкий или писклявый, смех – пошлый. А запах… никогда не тот. Никогда не этот горький жасмин. Он перестал искать. Признался себе в страшном: он не просто вожделеет свою босс. Он влюблен. По уши. Идиотически, безнадежно. Как мальчишка. И эта любовь грызла его изнутри, смешиваясь с непреодолимой похотью и жгучей ненавистью к этой пропасти между ними.
Олег (мысленно, с горечью и похотью): Иногда… иногда я мечтал. Как дурак. Вот сейчас. Вот прямо сейчас на нас нападут. Гопники, террористы, черти лысые! И я… я вытащу свой "ПМ" (он всегда с собой, нелегально), я вступлюсь. Я прикрою её собой. Может, ранят меня… тогда она склонится, прижмёт мою голову к своей груди, её глаза наполнятся слезами, благодарностью… а потом… потом… Фантазия туманила разум, заставляя член напрягаться под рубашкой. Бред. Убогий бред.
Воспоминание Олега (самые потаенные мысли):
Тот день у VIP-спа "Аквамарин". Он ждал её у машины. Она вышла – сияющая, расслабленная, с мокрыми прядями у висков, пахнущая хлоркой и дорогим маслом. "Олег, домой. И… черт, кажется, я забыла в бардачке пакет с… вещами. Выбрось его, пожалуйста". Она села, уткнулась в телефон. Его сердце упало. "Вещи". Он знал. Маленький чёрный пакет из того самого бутика. Он дождался, пока она зайдет в дом. Вытащил пакет. Руки дрожали. Внутри… Чёрный кружевной бюстгальтер. И такие же трусики-стринги. Шёлк и кружево. Ещё чуть влажные от бассейна? Или…? Он прижал их к лицу, зарывшись носом в чашечку лифчика. Запах! Не духов. Её. Кожи. Пота. Слабый, но невероятный, животный. Он застонал, вдохнул глубже, представляя её грудь под тканью… Его рука потянулась к ширинке… Он кончил быстро, мучительно, ненавидя себя, прижав её бельё к лицу, вдыхая этот запах, как утопающий. Потом выбросил пакет в мусорку у гаража, как преступник заметающий следы. И неделю не мог смотреть ей в глаза, чувствуя себя последней тварью.
Настоящее:
Ольга нервно провела ладонью по колготке чуть выше колена, будто поправляя невидимую складку. Палец задержался на миг дольше нужного. Боже, как душно… И эта слабость… Тошнит… Нет, только не здесь, не при нём. Она сглотнула ком в горле, чувствуя, как влага выступает на лбу.
— Олег… — Голос, обычно стальной, дрогнул, стал сдавленным, чужим. — Остановись. Сейчас же. У той… рощицы вон там. Подожди минутку.
Олег почувствовал, как кровь ударила в виски, а потом мощной, неконтролируемой волной хлынула в пах. Горло пересохло.
— Слушаюсь, Ольга Сергеевна, — выдавил он, стараясь звучать ровно, но голос подвёл – сорвался на хрип. Машина плавно съехала на пыльную обочину. Она выйдет… Пойдет туда… За деревья. Шелест юбки, колготок… Изгиб спины, когда будет приседать… Черт возьми! Он прикусил губу до крови, наблюдая, как она открывает дверь. Элегантный, но вымученный наклон – мелькнула гладкая кожа шеи, тень между грудей, видимая в расстегнутый воротник блузки. Затяжка юбки на бедре, когда она выпрямилась. Он резко откинулся на спинку, сжал бедра, пытаясь задавить дикую, почти болезненную эрекцию, вспоминая запах чёрного кружева и собственный позор. Минута. Всего минута. Возьми себя в руки, ублюдок! Но тело, помнящее всё – и её холодность, и её запах на белье, и её прикосновение к колготке, – не слушалось. Оно ждало чуда из его больных фантазий. Ждало шанса стать героем.
Глава 2. Роковая встреча
...Ольга шагнула в чащу поглубже. Сердце колотилось, мочевой пузырь горел огнем. Скорее, скорее... Боже, как унизительно... Она оглянулась – лишь стволы, безлюдно. Расстегнула пояс, сдернула колготки с чулками до колен, приподняла юбку и присела на корточки в густой папоротник. Первые капли предательски застучали по сухим листьям – громко, слишком громко в тишине.
Ольга (мысленно): Тише... Ох, как же долго я терпела... И тут напряжение спало. Мощная, горячая струя хлынула наружу, журча, размывая лесную подстилку. Это было не просто облегчение. Волна тепла разлилась из самого низа живота, захлестнула внутренности, заставила бедра задрожать. Ох... Да... Непроизвольный тихий стон вырвался из губ. Она закрыла глаза, позволив телу избавиться от всего. Дрожь пробежала по позвоночнику, к рукам, к затылку – почти как маленький, стыдный оргазм. Как хорошо... Так давно не было... Ох... Она даже не сразу услышала хруст.
— Опа, Мага! — Хриплый шёпот. — Глянь-ка, начальничка-то чем занята! Писает, как сучка у дороги! И стонет, видать, нравится!
Ольга в ужасе рванулась вверх, прервав поток, но было позно. Двое стояли в пяти шагах: Руслан и Мага. Их взгляды – наглые, голодные – были прикованы к ее обнаженным бедрам, к струйке, все еще сочащейся по внутренней стороне бедра, к влажному пятну на земле.
Руслан (мысленно, усмехаясь): Видал, Мага? И писает, и стонет от удовольствия! Значит, баба с понтом, а внутри – готовая шлюха. Сейчас доведем ее до настоящего стона.
Мага (мысленно, слюнявясь): Ха! Дрожит вся! Значит, возбудилась, пока ссала... Мокрое дело... Моя очередь потом ее "полить".
Ольга судорожно тянула юбку вниз, пытаясь прикрыться, лицо пылало. Они видели! Видели, как я... и как мне... Боже... Стыд смешивался с остатками странного, влажного тепла внизу живота.
— Что вы?! Отойдите! — Голос сорвался на визг.
Руслан грохнул в животный смех.
— Отойти? Да мы только начинаем, красавица! Раз уж тебе так нравится на природе голой быть... — Он шагнул вперёд...
Руслан – под метр девяносто, плечи – косая сажень, чёрная шевелюра, хищные карие глаза, скользившие по ней как по товару. И Мага – коренастый, мощный, как медведь, с короткой стрижкой и шрамом через левую бровь, придававшим лицу звериную тупость. Запах одеколона, пота, чеснока и чего-то звериного ударил в нос.
Нет. Нет-нет-нет! Этого не может быть! – паническая мысль пронзила Ольгу. Бежать! Но ноги стали ватными.
Руслан (мысленно): Вот это удача, Мага! Видал сисечки? Настоящие, русские, молочные! В костюме, а под ним – всё натуральное, сочное, спелое. Сейчас узнает, кто тут барин, а кто баба. Начнем с неё… Нет, погоди, Мага тоже хочет… Ага, слюни уже текут, жадюга.
Мага (мысленно): Ха! Сама пришла – значит, хочет. Все эти русские бабы одинаковые – кричат "ай-ай", а сучки под юбками мокрые. Кто первый? Я увидел! Я первый! Но Руслан… старший. Чёрт… Надо урвать кусок пожирнее.
— Что вы?! Отойдите! — Голос Ольги звенел, но под ним – леденящая пустота. Она инстинктивно прижала руки к груди, к животу. — Я… я вызову полицию!
Руслан громко расхохотался, обнажив желтые зубы.
— Полицию? Далеко твоя полиция, красавица. — Его взгляд скользнул вниз, к ее рукам, прикрывающим низ живота, к голым коленям, к чулкам. — Ой, стесняется… — протянул он с мокрой сладостью в голосе. — Мы поможем раздеться. Мага, держи её покрепче, пока я первым делом… — Он сделал шаг к Ольге, его рука потянулась к ширинке его же потрёпанных джинсов.
— Я первый увидел! — огрызнулся Мага, неожиданно насупившись. — Моя! Я и начну! — Он шагнул вперёд, перекрывая путь Руслану, его свинячьи глазки жадным огнём горели на Ольге.
Руслан мгновенно изменился в лице. Наглость сменилась холодной жестокостью.
— Чего, Мага? Спорить будешь? — Он резко толкнул коренастого в грудь. Тот отшатнулся.
— Я сказал – я первый! А ты потом подъешь, что останется. Понял, шакал? Или кости ломать начну? — Он снова шагнул к Ольге, оттесняя Магу плечом. — Вот так, сучка, у нас порядки. Старший – первый.
Ольга (мысленно): Они спорят… как псы над костью… А я – эта кость. Боже…
Мага зарычал что-то невнятное, но отступил на шаг, его кулаки сжались. Ладно, Руслан… Но потом я ей так въеду… чтоб не забыла!
Глава 3. Тени леса
Грубые пальцы Маги, пахнущие табаком и грязью, впились в её каштановые волосы у самого пучка. Боль – острая, унизительная, вырвала стон. Он рванул голову назад.
— Пикнешь – горло перережу, — прошипел он ей прямо в лицо. Горячее, зловонное дыхание обожгло кожу. — Молчи, русская сука. Руслан первый, он главный. Дышать. Просто дышать. Словно это не со мной.
Руслан подошёл вплотную. Его взгляд – холодный, оценивающий – скользнул по её лицу, шее, задержался на груди. Он не спеша, с каким-то садистским удовольствием, взял обеими руками воротник её блузки и рванул на себя. Пуговицы, словно слёзы, звякнули о сухие листья. Кружевной бюстгальтер черного шелка – последний бастион. Его ладонь, широкая, шершавая, с синими татуировками, сжала грудь через ткань – жестоко, будто мнут фрукт. Больно. Унизительно. Но… Почему это тепло разливается внизу живота? Это… предательство тела! Нет!
Руслан (мысленно): Настоящая… Не то что наши тощие козы в ауле. Мягкая… Сочная. Сейчас посмотрим, что под юбочкой…
Он ловко расстегнул пояс юбки, стянул её до колен вместе с чулками и поясом. Ольга инстинктивно попыталась прикрыться руками.
— Руки убрала! — рявкнул Руслан, шлёпнув её по руке. — Мага! Держи руки! — Мага, злорадно хихикая, схватил её запястья, скрутил за спину. Его грубая щетина впилась в её шею.
Грязь… Вонь… Боже, уберите!
Руслан стащил с неё дорогие кружевные трусики одним движением. Холодный воздух ударил по влажной от страха коже. Он плюнул на свои пальцы.
— Мага, гляди! — усмехнулся он. — Сама мокрая! Готова! — Его грубые пальцы сунулись внутрь, исследуя, растягивая.
Ольга вскрикнула от неожиданности и гадливости.
Нет! Но… почему там так горячо? Это страх? Это…?
Мага (мысленно): Мокрая! Я же говорил! Сука хочет! Руслан долго копается… Скорей бы!
Он прижался к ней сильнее, его явная эрекция давила ей в спину.
Руслан зажал её челюсть, заставив открыть рот.
— А ну-ка, начальница, попробуй на вкус настоящего мужчину, — прохрипел он, поднося к её губам свой толстый, уже напряженный, изогнутый член.
Солоноватый запах кожи, пота. Не могу… Не хочу! — Но её рот предательски открылся под давлением. Он грубо втолкнул себя внутрь, глубже, давя на горло. Слюна потекла по её подбородку, смешиваясь с тушью. Удушье… Позор…
Руслан (мысленно): Тёплый ротик… Ещё глубже, сучка! Глотай! Вот так… Начальница на коленях… Красота.
— Моя очередь! — нетерпеливо зарычал Мага, отпуская её руки и толкая Руслана в плечо. — Ты долго! — Он грубо развернул Ольгу к себе спиной, согнул, прижав к земле. Его руки схватили её за бёдра.
Нет! Только не так!
— Жди, шакал! — огрызнулся Руслан, но не стал мешать, наблюдая, как Мага нащупывает вход. — Давай, покажи, как ты умеешь, баран!
Мага без прелюдий, с диким рыком, вошёл в неё резко и глубоко. Раздирающая боль. Ольга закричала в землю, но крик был приглушен. Больно! Живот! И вдруг… сквозь боль – вспышка чего-то иного, стыдного, невыносимо сладкого, когда он начал двигаться. Её тело предательски отозвалось. Что это?! Нет!
— А-ах! — стон вырвался сам собой, смешанный со слезами.
Мага (мысленно): Узкая! Тугой проход! Вот так, сука! Руслан глядит? Пусть завидует! Он ускорил темп, его узкие бёдра с силой бились о её ягодицы.
Руслан плюнул ей на спину, чуть ниже талии. Холодная, липкая влага. Затем он плюнул прямо на её задний проход.
— А теперь самое сладкое, начальница, — прошептал он сладострастно, приставляя свой толстый член к сфинктеру. — Расслабься… Или будет больно.
Нет! Только не туда! Это же…
Но протестовать было бесполезно. Он рванул вперёд. Острая, раздирающая боль, как нож. Она завыла. Но потом… странное чувство заполненности, запретного проникновения.
Боже… я… я так иногда… мечтала… втайне… Мысли путались, растворяясь в боли и неожиданной волне извращенного удовольствия от этой абсолютной власти над ней.
Руслан застонал, начиная свой ритм, а Мага в это время продолжал яростно трахать её спереди. Она была зажата между ними, как в тисках, тело сотрясалось от двойного насилия, стыда и нарастающего, неконтролируемого возбуждения.
Я сойду с ума…
Глава 4. Гром среди тишины
Пятнадцать минут. Стрекотание кузнечиков за окном стало невыносимым. Тиканье часов на приборке – как удары молота. Слишком долго. Не может быть… Просто присела? Нет… Чувствую, что-то не так. Скверно.
Олег вытащил тяжелый "ПМ" из бардачка. Холод металла хоть немного успокоил дрожь в руках. Только бы не опоздать… Только бы… Он вышел, прислушиваясь. Шорох листьев… Ветер… Птица… Или? Нет, тишина. Шагнул в чащу. Ветки хлестали по лицу. Где она? Ольга Сергеевна! – хотел крикнуть, но сжал зубы.
Потом – звуки. Сперва приглушенные. Всхлип? Подавленный стон? Потом – хлюпающие, влажные звуки. Частые. Знакомые. И низкие мужские голоса. Хриплый смешок. Нет. Господи, нет!
Он рванул вперед, ломая кусты, не чувствуя царапин. Раздвинул ветки молодой ольхи.
Боже правый… Животные! Твари!
Ольга. На спине. Юбка задрана до пояса, чулки спущены до колен. Ноги раскинуты, как у куклы. Двое над ней. Руслан, его спина напряжена в ритме отвратительных толчков. Мага, его руки грубо сжимают её бёдра, приподнимая таз. Её лицо… Маска страдания, слёз, грязи. И что-то ещё в полуприкрытых глазах – пустота? Или… стыдное наслаждение? Нет, не думать! Действовать!
Ярость, холодная и слепая, накрыла Олега с головой. Он вскинул руку. Грохот выстрела разорвал лесную тишь, как удар топора.
— Руки вверх, падлы! Отвалите от неё! – Его голос был чужим, хриплым от нечеловеческой злобы.
Руслан резко обернулся. Его глаза, мутные от похоти и злобы, метнули в Олега ненависть. Член, влажный, блестящий, отвратительный, всё ещё торчал.
— Ах ты сучий сын! – проревел он, делая движение, будто хотел наброситься.
Олег (мысленно): Умри, тварь! Он прицелился. Не думая. Только ненависть. Палец на спуске. Ещё выстрел.
— А-аргх! Чёрт! – Руслан схватился за бедро, кровь мгновенно просочилась сквозь ткань джинсов. Попадание.
Мага бросил на Олега взгляд затравленного волка, но звериный. Он рванул Руслана за рукав.
— Щас прибьёт! Давай, Рус! – Они, спотыкаясь, бросились в чащу, оставив следы крови, смятую траву и тяжёлый запах насилия и страха.
Глава 5. Тихий ужас
Время остановилось. Ольга лежала на спине, уткнувшись взглядом в серую ткань неба, проглядывающую сквозь черные зубья сосен. Тело не принадлежало ей. Оно было чужим, разбитым сосудом, из которого вытекло все – достоинство, страх, даже боль, сменившаяся леденящим онемением. Ощущения были разрозненными, острыми, как осколки стекла:
Сырость мха и перегноя проступала сквозь порванный шелк блузки, тонкую ткань юбки, задратой до пояса. Он пробирался к коже позвоночника, к ягодицам, к оголенным бедрам, заставляя мелко дрожать мышцы, которые только что сотрясались от насильственных толчков.
Повсюду. Между ног – густая, вязкая, остывающая масса спермы. Она сочилась, смешиваясь с кровью (от разрывов? от месячных? она не знала), образуя липкие, темные дорожки по внутренней стороне бедер, пачкая смятый шелк порванных кружевных трусиков, валявшихся рядом. Эта липкость была повсюду – на животе (сперма Руслана), на спине (где он плюнул), на губах (от Магиного члена, от поцелуя-издевательства Руслана). Она была тяжелой, как панцирь позора.
Запах. Он висел в воздухе густым, удушающим облаком. Резкий, солоновато-горький запах мужской спермы. Кисловатый запах пота – чужого, их, и своего, холодного, страха. Сладковато-металлический запах крови. И под всем этим – едкий, животный дух насилия, смешанный с дешевым табаком и чесноком, въевшийся в поры. Этот коктейль тошнил, но дышать приходилось, и каждый вдох был пыткой.
Боль. Глухая, разлитая. Как синяк на душе. Жжение и рваные ощущения внутри влагалища и ануса. Боль в груди, где пальцы Руслана оставили синяки, похожие на грязные отпечатки. Боль в коже головы, где Мага рвал волосы. Боль в запястьях, сведенных судорогой. Но хуже всего была боль там, где тело, предательски, отозвалось на насилие – смутное, стыдное эхо удовольствия, смешанное с физической травмой, пульсировавшее где-то в глубине таза. Этот стон… Он вырвался сам… Почему?
Пустота. Не просто отсутствие чувств. Это была дыра. Где раньше была Ольга Сергеевна Морозова – директор, хозяйка положения, неприступная – теперь зияла черная пропасть. Она была никем. Вещью. Использованной и выброшенной. Испачканной изнутри и снаружи. И самое страшное – в этой пустоте не было даже паники. Только ледяное, бездонное равнодушие и стыд, такой всепоглощающий, что хотелось раствориться в этой сырой земле.
Тень. Она упала на нее, перекрыв серый свет. Олег. Его лицо… Ольга видела его сквозь туман отрешенности. Оно было искажено не просто ужасом или жалостью. Оно было маской ярости, такой холодной и абсолютной, что казалось, будто само воздух вокруг него замерзает. Его глаза, обычно скрытые под нейтральным взглядом водителя, горели адским синим пламенем. В них читалось немое проклятие миру, допустившему это, и смертоносное обещание тем, кто это сделал.
Олег (мысленно, вихрь ледяной ярости): Твари. Животные. Гниды. Я убью. Не сейчас. Медленно. Чтобы кричали. Чтобы молили. Чтобы поняли, кого тронули. Но сначала… Она… Боже, что они с ней сделали…
Он видел всё: порванную блузку, обнажающую синяки на груди и ссадину на ключице; юбку, бесстыдно задратую, обнажающую все, что должно быть сокровенным; спущенные чулки, грязные, порванные; голые, дрожащие от холода ноги; грязные, в синяках бедра; и самое кощунственное – липкую, темную смесь спермы и крови, мерзко блестящую на ее коже, на смятых шелковых обрывках трусиков рядом. Этот вид перерезал последние нити его рассудка. Похоть, мучившая его годами, сгорела дотла в этом пожаре ярости. Осталось только чистое, первобытное убийственное бешенство и леденящее чувство вины: Я опоздал. Всего на минуты…
Он скинул свою куртку – резким, почти грубым движением. Ткань, пахнущая бензином, потом, его теплом – легла на нее. Тактильный контраст был шоком: Грубая ткань на нежной, израненной коже. Чужое тепло – после холода земли и ледяного онемения. Знакомый запах Олега (кожа, бензин, мужской пот) – после кошмарной вони насилия. Ольга вздрогнула всем телом, как от удара током. Не от отвращения – от неожиданности этого якоря в реальности, от того, что кто-то прикрыл ее.
— Ольга Сергеевна… — Его голос был чужим, хриплым, пробивающимся сквозь стиснутые зубы. Он не спрашивал, можно ли. Он просто осторожно, с невероятной для его ярости бережностью, поднял ее. Ее тело было невесомым, обмякшим, холодным. Как тряпичная кукла. Она не сопротивлялась. Не было сил. Только взгляд, скользнувший по его лицу – пустой, бездонный. Кто вы? Зачем?
Он донес ее до «Лексуса», уложил на заднее сиденье. Роскошный салон, пахнущий кожей и дорогими чистящими средствами, казался кощунственным контрастом ее состоянию. Он нашел пачку влажных салфеток. Движения его рук были резкими, но прикосновения – удивительно осторожными.
Салфетка скользила по щекам, смешанным со слезами, грязью, остатками туши. Он снимал следы чужих рук, чужих поцелуев. Она чувствовала тепло его пальцев сквозь влажную ткань салфетки.
Протирая шею: Он смывал грязь, пот, возможно, чужую слюну. Его пальцы чуть дрожали, когда он касался синяка от пальцев Маги.
Пауза. Его взгляд упал ниже. На край куртки, прикрывавшей ее ноги, но не скрывавшей полностью грязи и липких следов на внутренней стороне бедер. Он резко отвел глаза, лицо исказилось гримасой боли и ярости.
— Простите… — выдохнул он, голос сорвался. Он взял новую салфетку. Этот момент был невыносимым: Его рука с салфеткой приблизилась к ее бедру. К месту, где был самый явный, самый мерзкий след чужого семени, смешанного с ее кровью. Ольга сжалась внутренне, ожидая нового унижения, новой боли.
Прикосновение: Оно было… бережным. Чисто механическим? Нет. В нем была сосредоточенная ярость, направленная не на нее, а на то, что он стирал. Он не смотрел туда. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, в какую-то точку за лобовым стеклом, но челюсть была сжата так, что выступили желваки. Салфетка скользила по коже, снимая липкую гадость. Она чувствовала влажную прохладу ткани, легкое трение, тепло его руки, держащей салфетку. И звук – тихий, хлюпающий звук удаляемой спермы. Этот звук врежется в память навсегда. Она вздрогнула – не столько от прикосновения, сколько от отвращения к самой себе и невероятной стыдливости от того, что он это видит и делает.
— Вы… в безопасности, — сказал он громче, заведя мотор. Рычание двигателя заполнило салон, заглушив ее прерывистое дыхание, ее внутренний вой. — Все позади.
Ольга (мысленно, сквозь ледяное оцепенение): Позади? Ничего не позади. Это во мне. Воняет во мне. Болит во мне. Они… внутри. А он… он видел. Видел меня… такой. Видел… как мое тело… Она поймала его взгляд в зеркале заднего вида. Не ярость. Не жалость.
Странное, пугающее опустошение. Почти… облегчение? Они… сделали это. То, о чем я боялась даже мечтать, о чем шепталась с подругами за вином в пошлых фантазиях… Они сделали это грубо, жестоко, унизительно. И моё тело… ответило. Оно… хотело? Мысль была чудовищной, как признание в самом страшном предательстве самой себе. Я сломана. Совсем. И он это знает.
Олег сжал руль так, что кожа затрещала. Он видел не только ужас и стыд в ее глазах. Он видел эту пустоту. И это странное облегчение. Он понимал. Он понимал слишком много. Он знал силу запретных фантазий. Знавал стыд за собственную похоть. И теперь видел, как ее самые темные, вытесненные желания были изнасилованы, извращены и выставлены на свет грубой реальностью. Это было хуже, чем просто физическое насилие. Это было надругательство над самой ее сутью.
Олег (мысленно, клятва на крови): Я буду рядом. Защищать. Даже если она возненавидит меня за этот взгляд. За то, что видел её… такой. За то, что знаю. Даже если эта ненависть будет единственным, что останется от нее. Я найду их. И сделаю так, чтобы они никогда больше ни к кому не прикоснулись. Его взгляд в зеркале встретился с ее пустым взором. В нем не было обещания рыцаря. Была смертельная решимость палача и бездонная боль человека, который слишком поздно пришел на помощь и теперь несет на себе бремя увиденного и понятого. Машина тронулась, увозя их от леса, но не от кошмара, который теперь жил внутри них обоих.
Глава 6. Стены и вода: Оттирая Себя
Запах «Транзита» впился в ноздри, как гвозди в гроб: хвойный фальшивый ароматизатор, въевшаяся в ковры пыль веков и безысходность. За пластиковым бастионом ресепшена маячила Алина. Яркая, как дешевая конфета, с кривыми стрелками век и потрепанной душой в блокноте. Три года в этом царстве затхлости – видела рвоту восторга и пьяные слезы, беглецов от жизни и кредиторов. Но эта парочка…
Он: Глыба, налитая свинцом ярости и усталости. Вел ее, как раненую птицу с перебитым крылом, но в его пальцах, сжимавших ее локоть, чувствовалась сталь.
Она: Шелковый кошмар. Дорогой костюм – порванная картина былого величия. Лицо – опустошенная маска, но сквозь слой грязи и шока проступали черты, от которых когда-то замирали сердца. Теперь же все в ней дрожало, как последний лист на ветру. Дорогая сумочка – грязный комок позора у ног.
Алина мысленно усмехнулась: Опа… Грёбаные неряхи. Мужик свою шефшу то ли отбил, то ли сам приложил… Хотя… Глазища-то у бабы – пустые. Совсем. Будто выключили. И трясет, как в лихорадке. Ну да, дело ясное – трахнули по полной. Лишь бы сдохли тихо и не пачкали номера.
— Номер? — бросила она, не отрываясь от мерцающего призрака старого экрана.
— Да. — Голос Олега был как ржавая пила по металлу. — Быстро.
— Один свободный. Тринадцатый. Кровать – одна. — Ключ с громадной биркой шлепнулся на стойку. — Лестница направо, второй. Не заблудитесь.
Олег рванул ключ, будто выхватывал оружие. Повел. Ее ноги заплетались, спотыкаясь о первую же ступень, как о порог в иную реальность.
Номер 13. Ловушка. Паутина из выцветших обоев с подозрительными тенями, скрипучая панцирная кровать-пыточный станок, ковер – болото вековой грязи. Окно – глазница, смотрящая в задний двор бытия. Воздух густой от сырости и немой агонии прошлых постояльцев. Ольга вырвала руку – последний рывок раненого зверя – и бросилась к желтой двери с роковыми буквами: "WC". Щелк замка прозвучал гулко, как засов на склепе.
Ванная. Исповедь под струями.
Кафель ледяным поцелуем коснулся босых ступней. Она захлопнула дверь, запираясь не от него, а от всего мира, что превратился в чужой и враждебный. Рывок крана. Сначала – ледяной ад. Вода, как тысяча игл, впилась в кожу, вырвав беззвучный крик, вытолкнув из оцепенения. Потом – кипящий поток. Она сунула лицо в этот очистительный костер, позволив воде смыть видимые следы апокалипсиса: лесную грязь со лба, черные реки туши, кристаллы слез и мерзкий привкус чужой слюны на губах. Пар взметнулся, как призрак, затянув зеркало молочной пеленой. Слава Богу. Не видеть.
Жесткая мочалка в руке превратилась в орудие казни и спасения. Она скребла. Бешено. Слепо. С остервенением, граничащим с экстазом саморазрушения. Нужно было содрать кожу. Всю. До мяса. До кости. Чтобы ничего не осталось от их прикосновений, их запаха, их сущности, въевшейся в поры.
Шея: Место, где пальцы Маги, пахнущие табаком и смертью, впились в каштановые волосы, ломая шею. Терла, пока кожа не вспыхнула багровым стыдом, пока онемение не сменилось жгучим покаянием.
Грудь: Синяки – темные клейма от пальцев Руслана. Фиолетовые отпечатки похоти. Но не сломанные ребра, не разорванная плоть. Удивительная "бережность" палача. Мылила снова и снова, пытаясь стереть память о его шершавых ладонях, мнущих ее, как спелую грушу.
Живот, Бедра: Вода стекала белесыми ручьями, унося остатки высохшего ада. Липкая пленка чужого семени. Особенно внутри бедер – там, где их животная влага смешалась с ее кровью в отвратительную пасту. Скребла до исступления, до кровавых рос, до ощущения, что стирает саму себя. Их печать. Их трофей.
Сокровенное: Самое пекло. Вода лилась, но ощущение скверны внутри не уходило. Чувство разорванности. Инородности. И та острая, рвущая боль в самом сокровенном, темном месте. Впервые. Унижение, пронзающее как нож. Промывала тщательно, с содроганием, представляя, как потоки смывают последние следы Руслана, его вторжение, его торжество.
Вода стихла. Пар отступил, как занавес перед последним актом. Зеркало прояснилось. Ольга подошла, затаив дыхание, боясь увидеть в отражении изуродованный призрак себя.
Лицо: Полотно бледной муки. Под глазами – синие пропасти бессонницы и ужаса. Губы – чуть распухшие, но целые. Ни ссадин, ни синяков. Только бездонная пустота в глазах, куда провалилась прежняя Ольга.
Тело: География насилия. Фиолетово-желтые острова синяков. Мелкие царапины – как следы когтей. Но – целые кости. Нет глубоких ран. Нет необратимых увечий. "Живой товар. Использован. Уценен. Но не списан". Горькая, циничная волна облегчения захлестнула.
Больница? Нет. Никаких скальпелей чужих взглядов, унизительных зондов, протоколов – документальных свидетельств ее падения.
Полиция? Никогда. Позор должен сгнить здесь, в этих стенах, в ее памяти, в молчании Олега. Мир, с его жалостливыми и сладострастными взглядами, не должен знать. Не пережить.
Откровение в каплях воды.
Она стояла, обнаженная и капающая, и вдруг мысль, гадкая и обжигающая, пронзила мозг: Они были… аккуратны?
Ни ударов. Ни укусов. Ни царапин от ногтей. Только синяки – как отметины собственника, и… та боль. "Разве анус – не часть тела? Разве эта боль – не доказательство?" – язвительно спросила она у отражения. Но факт упрям: физически – минимальный урон.
Ярость страсти: За тот клочок времени, вырванный из жизни, они извергались в нее и на нее многократно. Горячими, обильными потоками животной силы. "Говорят же… кавказцы… пламенные…" – мысль проскользнула, как змея, вызвав не только рвотный спазм, но и предательский, крошечный толчок там, внизу. Воспоминания накатили волной: не только страх и боль, но и необузданная мощь, исходившая от них, их хрип, низкий и похотливый, звериные стоны наслаждения, абсолютная власть их тел, не ведающих усталости. Грубо, но… мастеровито. Эффективно.
Пропасть внутри.
Ненависть взорвалась термоядерной волной. Уничтожить. Стереть в пыль. Чтобы их крики боли смешались с ее немыми криками позора.
Но тут же – предательская волна. Не только от страха. От… чего-то иного. Тело, проклятое тело, помнило не только разрывы. Оно помнило вихрь, полную капитуляцию воли, оглушительную мощь чужого вожделения, обрушившегося на нее. Раньше она правила балом. Мужчины – нерешительные тени, почтительные слуги ее удовольствия. Здесь же она стала куклой. Разбитой. Покорной. Использованной двоими. И в этом был извращенный… размах. Грандиозность падения.
"Легко отделалась?" – эхо прокатилось по опустошенному сознанию. Легко? От потери всего, чем была? От смрада позора, въевшегося в ДНК? От этой расщепляющей двойственности – жажды крови и тайного трепета? Физически – да. Цела. Цела для новой жизни – с пожаром ненависти в душе и ледяными мурашками воспоминаний на коже.
Она вытерлась грубым полотенцем – движения резкие, рубящие. Вода смыла грязь, но не тень. Запах страха и насилия висел вокруг нее, как саван. Подошла к зеркалу. Взгляд встретил взгляд. В пустоте, еще недавно царившей в глазах, теперь пылал новый огонь. Не холодный расчет директора. Не слезы жертвы. Это был огонь первородной ярости, ледяного расчета и опасного знания, добытого в бездне. Знания о темных глубинах себя. О звериной природе мужчин. О цене, заплаченной кровью и позором, и о той дани, которую она взыщет сторицей.
Она расправила плечи. Хребет, казалось, снова стал стальным. Позор, как грязная вода, утек в сток. Из этой каморки выходила другая. Оскверненная. Несломленная. Униженная до праха. Неукротимая. Первые шаги новой судьбы: Гробовое молчание. И Кровавая жатва.
Глава 7. Тени и вино.
Она вышла. Жесткое полотенце впитывало влагу, но не стыд. Кожа пылала от трения, была покрыта красными полосами. Глаза – два пустых озера, лишенные дна. Волосы мокрыми сосульками лепились к шее.
Олег сидел на краю скрипучей кровати. Пистолет лежал рядом на тумбочке, черный и зловещий. Он смотрел на ствол, но видел другое – лес, их спины, её обнажённое тело, её глаза в тот момент… Найти их. Найти и убить. Медленно. Чтобы поняли…
Его взгляд скользнул по ней. Голые плечи, гладкие, но с синяком от пальцев Руслана. Капля воды скатилась по ключице, исчезла в складке полотенца у груди. В паху сжало, знакомый предательский жар. Не смотреть. Не дышать. Она и так на краю. Ты не животное.
— Вот… — Он полез в свою спортивную сумку, с трудом достал мятый комок серой хлопковой футболки. — Переоденься. Хоть что-то.
Она молча взяла, отвернулась. Натянула. Ткань была огромной, болталась на ней. Открывала синяк на плече, сползала, обнажая линию бедра, часть ягодицы. Вид был жалким, разбитым, но одновременно – вызывающе соблазнительным в своей уязвимости. Олег резко отвернулся к окну, сжав кулаки так, что костяшки побелели. Держись, дурак.
Ужин принесли – подгоревшие котлеты, вязкий пюре. Ольга схватила бутылку дешёвого красного вина, стоявшую на подносе. Налила полный бокал. Выпила залпом, морщась от кислятины. Потом налила ещё. Алкоголь жёг горло, туманил сознание. Стыд, ужас, странное возбуждение – всё приглушалось, отодвигалось. Она чувствовала только жар вина и жар его взгляда, который он старался скрыть.
— Ты… — Голос её был хриплым, надтреснутым. Она не смотрела на него, уставившись в темно-красное дно почти пустого бокала. — …мог уехать. Оставить меня там. С… ними.
— Спасибо тебе, Олег, — прошептала она, и голос, к ее удивлению, звучал тихо, но чисто, без прежней надтреснутости. — Спасибо… что не… не воспользовался. Что не стал как они.
Она посмотрела ему прямо в глаза, ища ответ, подтверждение чему-то невысказанному. И в этот момент, глядя на его напряженное, усталое лицо, на широкие плечи, спасшие ее из ада, ее ум начал лихорадочно работать, выстраивая версии, перекраивая прошлое.
Ольга (мысленно, стремительно, почти панически): Почему? Почему он так поступил?
Боится последствий? Я – его работодательница, связь со мной, да еще после такого… – карьерное самоубийство. Он расчетлив. Всегда был.
Вариант второй, жалостливый: Пожалел. Видит – тряпка, размазня, жалкое подобие человека. Не до того было. Как с изнасилованной собакой возиться.
Вариант третий, невероятный: Уважает?.. Нет, глупость. Разве может наемный водитель, этот… этот молчаливый призрак за рулем, уважать Морозову? Ту, которую только что… использовали как вещь?
Вариант четвертый, шокирующий: Он… испытывает что-то? Не просто похоть, которую я видела в его взгляде столько раз и… игнорировала. А что-то большее? Но это же абсурд! Три года он возил меня, как мебель. Ни слова лишнего. Ни намека. Или… были намеки?
И тут мысль ударила, как током. Раньше не замечала… Совсем не замечала его как мужчину. Он был функцией. Частью интерьера "Лексуса". Надежным, незаметным, безопасным. Его мужественность, сила – они существовали где-то на периферии, как свойство хорошего инструмента: мощный двигатель, надежные тормоза.
Ольга (мысленно, с нарастающим изумлением и стыдом): А ведь он… настоящий. Широкие плечи. Сильные руки, которые вынесли меня из того леса. Твердая линия челюсти сейчас, когда он сжал зубы. И глаза… Серые, глубокие, как мои, но в них сейчас – не лед директора, а буря. Гнев за меня? Боль? И… желание? Да, оно было всегда! Как же я могла не видеть?!
Образы всплывали, обретая новый, постыдный смысл. *Тот раз, когда она нагнулась в машине, доставая бумаги с заднего сиденья, и почувствовала, как он резко отвернулся к окну, плечи напряглись. Она тогда подумала: "Надоело ждать". А сейчас видела: в зеркале заднего вида – его сжатые кулаки на руле и явная выпуклость на брюках.
Тот вечер после корпоратива, когда он помог ей войти в дом, она споткнулась, его рука крепко обхватила ее талию, прижала на мгновение к себе. Она почувствовала жесткую мышечную стену живота и что-то твердое, горячее ниже. Сбросила его руку с раздражением: "Не надо, я сама". А он замер, лицо стало каменным, и он ушел, не поднимая глаз.
Сотни раз она видела, как он поправлялся, вставал, когда она выходила из машины, стараясь скрыть ту самую выпуклость под рубашкой или курткой. Она видела! Но мозг отказывался интерпретировать. Это было… неудобно. Неуместно. Как если бы кресло вдруг проявило сексуальный интерес. Она отводила взгляд, делала вид, что не замечает, стирала эти моменты из памяти, как досадный технический сбой.
Ольга (мысленно, с горьким прозрением): "Эрекция". Раньше это слово даже в мыслях казалось пошлым, неприменимым к нему. Это было просто "неловкое напряжение", "физиологическая реакция", которую надо игнорировать ради сохранения дистанции и собственного спокойствия. А он… он же горел все эти годы! Молча. Каждый день. Видя меня, слыша мой голос, чувствуя мой запах в машине. И скрывая это. Сжимая руль до хруста кожи. Отворачиваясь. Ненавидя себя за свои мысли, как он ненавидел себя за тот пакет с бельем...
И вот теперь он – единственный, кто не сломал её окончательно. Кто увидел её в самом дне позора и не добавил к нему своего. Кто мог взять – и не взял. Кто проявил ту самую силу, о которой она читала в рыцарских романах в том самом детстве, что теперь казалось раем. Силу не для захвата, а для защиты. Не для удовлетворения своей похоти, а для сохранения её хрупкого достоинства, даже когда она сама его уже не чувствовала.
Ольга (мысленно, с щемящей ясностью): Рыцарь… Вот он, настоящий. Не в сияющих доспехах на белом коне, а в помятой рубашке, с "ПМ" в кармане и глазами, полными боли и желания, которое он сдержал. Рыцарь, который был рядом три года, а я… я была слепа. Слепа и глуха ко всему, кроме собственного величия, которое оказалось таким хрупким, таким… фальшивым.
Она увидела в его взгляде не только благодарность. Увидела вопрос. Увидел… приглашение? Увидела ту же темную, сдерживаемую годами волну, что поднялась в нём утром в лесу при виде её беспомощности. Контроль, державшийся на честном слове и силе воли, лопнул...
Глава 8. Трещины ночи.
Ольга допила вино, поставила бокал. Алкогольный туман приглушал стыд, но обострял странные ощущения. Она легла на жесткий матрас, отвернувшись к стене. Олег замер у края. Тишину нарушал только скрип пружин и ее собственное дыхание.
Ольга (мысленно, сквозь алкогольную пелену): Как... как это возможно? Вчера... вчера мне снился этот лес. Снилось, что они... что я... И это было... страшно, но... желанно. Как в самых потаенных, грязных фантазиях, о которых я боялась признаться даже себе под одеялом. Она сжала веки. А сегодня... сегодня это случилось наяву. Руслан... его руки... Мага... их смех... Боль... Унижение... Но и это... это жгучее, стыдное... удовольствие? Тело предательски вспомнило толчки, заполненность, ту самую дрожь, что была от струи мочи... и позже – от них.
Мои тайные сны... воплотились так быстро. Так... чудовищно. В ее сознании всплыли обрывки сна: ее собственная похоть, ее стоны во сне... и ее реальные стоны сегодня. Они сливались воедино. Что со мной? Я сошла с ума? Я... хотела этого? Мысль была ледяной иглой. Но тело под одеялом отозвалось теплой волной между ног. Нет! Это шок... вино... остатки их... воздействия...
Она услышала, как Олег осторожно перевернулся. Его дыхание стало глубже, ровнее. Он спит? Или... тоже думает о том, что видел? Видел меня... такой. Стыд снова накатил, но теперь с примесью чего-то другого – любопытства? Желания, чтобы он знал, что она чувствовала? Чтобы понял эту чудовищную двойственность? Он спас меня... Но видел мой позор... И мое... отклик. Она сжала кулаки под одеялом. Спать. Надо спать. Завтра... завтра будет ад. Но тело помнило лес, помнило сон. И требовало продолжения. Сознание поплыло в сторону забытья, унося с собой образы хищных глаз Руслана, грубых рук Маги... и широких плеч Олега, стоящего над ней в лесу. Границы между кошмаром, фантазией и реальностью расплывались.
Глава 9. Сон в красном.
Тёмный лес кошмара смыкался над ней. Но это был не только лес Руслана и Маги. Деревья вдруг стали моложе, тоньше, знакомыми до боли. Запах хвои и сырой земли сменился пыльным ароматом полыни и нагретой сосновой коры. Деревня. Бабушкин дом. Лето. Ей десять лет.
Ольга (во сне/воспоминании, детским голосом): Бежала... Так бежала от этих гадов! Игорь и Витька... Догнали. Зажали меж кустов шиповника. Колючки царапали руки. "Морозова, куда? Показать хочешь, как писаешь?"
В её сне-воспоминании двое парнишек, лет двенадцати-тринадцати, корявые, загорелые, в выцветших шортах, толкали её в густую малину у края деревенского леска. Их глаза – не взрослая похоть Руслана и Маги, а дикое, жестокое любопытство, смешанное с желанием унизить "городскую".
— Отстаньте! – её детский голосок звенел от страха и злости. – Я бабушке скажу!
— Бабка далеко! – фыркнул Игорь, рыжий и веснушчатый. – Писай, Морозова! Давай! Мы посмотрим! – Он грубо ткнул её в плечо.
Мочевой пузырь горел огнем от долгой игры и страха. Она сжала ноги, но предательская теплая струйка уже пробивалась сквозь тонкие хлопковые трусики с ромашками, оставляя тёмное пятно. Стыд был жгучим, как крапива.
— Ой, обоссалась! – завопил Витька, толстый и неуклюжий. – Видал, Игорь? Совсем как щенок!
— Не обоссалась! – выкрикнула она, чувствуя, как лицо пылает. – Я… Я просто…
— Снимай трусы! – приказал Игорь, наступая ближе. – Чего мокрые носить? Снимай, а то в лужу засуним!
Руки дрожали. Слезы застилали глаза. Под их хохот и похабные комментарии ("Ага, беленькие! С ромашками!"), она, рыдая, стянула мокрые трусики до колен, потом совсем сняла. Бросила их на землю, в пыль у корней куста. Холодный ветерок обдул оголенную кожу – новое, невыносимое унижение.
— На! – Игорь расстегнул свои потертые шорты, вытащил свой еще детский, но уже явно мужской орган. – Смотри, городская! Вот как настоящие мужики делают!
Она хотела отвернуться, закрыть глаза, но не смогла. Любопытство, дикое, непреодолимое, смешалось со стыдом и страхом. Она никогда так близко не видела мальчишечий писюн. Он был розоватым, с каплей влаги на кончике, казался одновременно смешным и пугающе чужим. Витька, сопя, последовал его примеру.
— А теперь – на твои ромашки! – засмеялся Игорь. И они оба, хихикая и толкаясь, начали мочиться на её брошенные трусики. Мощные, шумные струи желтой мочи хлестали по белой ткани, смывая ромашки, превращая их в грязно-бурые пятна. Запах – едкий, резкий, звериный – ударил в нос, смешиваясь с запахом пыли и её собственного страха.
Ольга (во сне/воспоминании): И я смотрела... Не могла оторвать глаз. Не только от стыда... А еще... от какого-то непонятного чувства. Их писюны... такие странные... такие... настоящие. И эта моча... Она была... силой? Позором? Чем-то живым и ужасным...
Мальчишки, закончив, гогоча, убежали, оставив её одну перед зловещим "трофеем". Она не смогла поднять трусики. Просто стояла, дрожа, глядя на них, пропитанных чужой мочой, впитывая этот запах. Он въелся в ноздри, в горло, в самое нутро. Потом она побежала домой, в одном платье, чувствуя, как ветер обжигает оголенную кожу ниже пояса, а запах преследует её, как призрак.
Запах мочи из детского сна слился с густым, удушливым запахом спермы в её взрослом кошмаре. Руслан кончал ей на спину, липкая, теплая волна. Мага – внутрь, глубже, с хриплым рыком. Боль, унижение, страх – всё было там. Но теперь, сквозь это, пробивалось что-то ещё, корнями уходящее в тот давний лесок.
Ольга (во сне, смешение времен): Тот же запах... Мочи... И спермы... Тот же стыд... Но тогда... и сейчас... Внизу живота... эта дрожь... Как тогда, когда я не могла сдержаться? Нет... Сильнее!
В её сне тело выгнулось не только от насилия Руслана и Маги, но и от вспышки того самого "непонятного чувства" из детства, теперь разросшегося, извращенного, слившегося с болью в невыносимо сладкую волну. Она видела себя – не только жертву, но и участницу этого грязного ритуала, дикую, принимающую, желающую этой абсолютной власти над собой, этого животного соединения. "Да! – кричало что-то в ней. – Вот так! Я их! Я – эта грязь, этот запах, эта похоть!"
Реальность:
Спящая Ольга вздрагивала всем телом. Глубокий, протяжный, похотливый стон, гораздо громче, чем в лесу, вырвался из её сжатых губ. Её бёдра судорожно приподнялись над матрасом, сдвигаясь в ритме сна, в ритме наваждения. Пальцы впились в простыню, рвали ткань. Между ног, в тусклом свете луны, пробивавшемся через грязное окно номера 13, обильно блестела влага – свидетельство мощного, неконтролируемого оргазма, спровоцированного адской смесью кошмара о насилии и вытесненного травматичного воспоминания детства. Она кончала во сне, тело сотрясали судороги, повторяющие движения и лесной фантазии, и того давнего, затаенного ужаса-возбуждения.
Рядом Олег замер, наблюдая это тайное, мучительное представление. Его рука непроизвольно сжалась на собственном члене через ткань брюк, ярость и похоть сплелись в тугой, болезненный узел. Он видел не просто эротический сон. Он видел бездну её боли и её темной, изуродованной страсти, корни которой уходили гораздо глубже, чем он мог предположить. И запах дешевого вина, пыли и старости номера на мгновение смешался в его воображении с едким, неистребимым запахом детской мочи на белых трусиках с ромашками.
Глава 10. Рассвет и стук
Серый, унылый рассвет пробивался через грязное окно номера 13. Олег стоял у подоконника, курил. Дым стелился сизыми, тяжёлыми клубами. Его плечи, широкие, напряжённые, были чётким силуэтом на фоне бледного неба. Что дальше? Полиция? Больница? А эти твари… Они ещё заплатят. Он чувствовал её взгляд, прежде чем услышал движение.
Ольга пошевелилась на кровати. Простыня соскользнула, открыв гладкую кожу живота, линию бедер, смуглый треугольник лобка. Утренний холодок коснулся кожи, заставив её инстинктивно сжаться. Но движение открыло ещё больше.
Олег обернулся. Его взгляд – не взгляд, а физический удар, жадный и мгновенный – упал прямо между её ног, задержался на влажном блеске, оставшемся после её сна. Он увидел всё.
Она вскинулась, как ошпаренная. Лицо залила алая краска стыда и… чего-то ещё? Она судорожно натянула простыню до самого подбородка, поджав ноги. Он видел! Видел! Не думая, она рванула с кровати и побежала в ванную, захлопнув дверь. Щелк замка прозвучал как выстрел.
Она стояла перед потрескавшимся зеркалом в тусклом свете лампочки. Осматривала кожу – синяки, ссадины, красные полосы от мочалки. Но… ничего нового. Ничего его. Никаких следов Олега на её теле, кроме… этого влажного блеска, который был её. Он… ничего не сделал? Сдержался? Мысль поразила её. Облегчение смешалось с… разочарованием? Нет, не может быть! Но…
Она вышла. Волосы были влажными, лицо бледным, но глаза… глаза блестели не от слёз. В них был странный огонь. Она подошла к нему, остановилась в шаге.
— Спасибо тебе, Олег, — прошептала она. Голос был тихим, но чистым, без дрожи. — Спасибо… что не… не воспользовался. Что не стал как они. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Что сдержался… вчера ночью.
Он увидел в её взгляде не только благодарность. Увидел вопрос. Увидел… приглашение? Увидел ту же темную волну, что поднялась в нём утром в лесу. Контроль лопнул.
Он не сдержался. Шагнул вперёд. Одним движением притянул её к себе. Его губы нашли её губы – не спрашивая, не прося, а беря. Жестко. Жадно. Ольга!
И она… ответила. Не сразу, но ответила! Её губы открылись под его напором. Так же страстно! Её руки обвили его шею, пальцы впились в его коротко стриженые волосы, притягивая ближе. Её тело прижалось к нему всем весом, чувствуя его мгновенную эрекцию. Похотливый стон вырвался из её горла.
Олег подхватил её на руки. Она была легкой. Её ноги обвили его талию. Он понёс её к кровати, к этой скрипучей, грязной кровати, где всё только начиналось…
И вот он над ней. Горячий. Весь – напряжение мышц, запах кожи, пота, мужской силы. Его член – неожиданно крупный, твердый как сталь, с натянутой, темно-бордовой головкой, уже покрытый прозрачной влагой собственного возбуждения, – уперся ей в низ живота. Пульсирующий жар. Он провел им вниз, по влажным складкам, ища вход. Ольга зажмурилась, ожидая неловких тычков, попыток попасть – ведь как он мог знать? Но…
Точность была шокирующей. Его головка скользнула по её раскрытым, готовым губам, нащупала вход – не просто вход, а самую чувствительную точку у его преддверия – и вошла. Гладко. Уверенно. Глубоко. На всю длину, которой она не ожидала. Не было ни трения, ни сопротивления, только ощущение идеального заполнения, будто он всегда знал форму её пустоты.
Ольга (мысленно, с изумлением и восторгом): Боже… Как?! Он… попал сразу! Совсем не как те… не как в лесу… Твердо… Точно… В самую глубину… Как будто он… знал. Как будто ждал этого момента вечно, вымеряя траекторию в мыслях. Она вскрикнула – не от боли (ее не было, тело было более чем готово), а от потрясения, от этого невероятного чувства попадания домой, в самую сокровенную точку её существа, физически и метафорически. Его член горел внутри нее, пульсировал, точно ударяя по всем нервным окончаниям, которые были лишь задеты или осквернены ранее, но никогда не стимулированы с такой целенаправленной силой.
Олег замер на мгновение, впиваясь взглядом в её лицо, исторгнув глухой стон из глубины груди. Его глаза были дикими, полными немого вопроса и триумфа. Потом он начал двигаться. Не яростно, как Мага, не с садистской медлительностью Руслана, а с мощной, неумолимой уверенностью. Каждый толчок был глубоким, выверенным, посылающим волны удовольствия от самой матки вверх, к животу, к груди, к горлу. Его руки держали её бёдра, пальцы впивались в плоть, но не больно – владеюще. Он смотрел на место их соединения, где его плоть исчезала в ней, и на её лицо, залитое румянцем, с полуоткрытыми губами, с которых срывались короткие, прерывистые стоны.
Она чувствовала всё: шероховатость его ладоней на своей коже, жар его тела, прижимавшегося к ней; влажное тепло его дыхания на шее; каждый прожилок, каждый пульсирующий сосуд на его члене внутри себя; как её внутренние мышцы судорожно сжимались вокруг него, пытаясь удержать, принять, поглотить. Запахи смешались: мыло из душа, остатки ее духов, его пот, ее возбуждение – терпкий, животный аромат, перекрывающий призраки леса. Звуки: его хриплое дыхание, ее всхлипы, влажный звук их соединения, скрип панцирной кровати под их ритмом. Это не было нежностью. Это была страсть, вырвавшаяся на свободу после долгого заточения, грубая, требовательная, почти яростная в своей отчаянной искренности. Она подняла бедра навстречу, впилась ногтями в его спину, чувствуя, как нарастает знакомое, но теперь в тысячу раз более сильное давление внизу живота. Он был её рыцарем не в сияющих доспехах, а в потной коже, спасающим ее не от дракона, а от бездны внутри нее самой, заполняя ее не светом, а собой, своей плотью, своим желанием, своей болью и своим исступлением.
ТУК-ТУК-ТУК-ТУК!
Грохот кулака по двери, словно удар топора по этому хрупкому новому миру. Голос, ледяной, официальный, резанул по нервам:
— Ольга Сергеевна Морозова! Откройте! Полиция! Мы знаем, что вы там!
Алина за стойкой услышала громкий стук и голоса сверху. Кривая, понимающая усмешка тронула её ярко накрашенные губы. Она лениво потянулась к старому телефону-трубке.
Ну вот и дождались. Интересно, что они там в тринадцатом натворили за ночь? Драку? Или любовь? Она набрала короткий номер. — Сереж, иди на второй этаж, там в тринадцатом полиция ломится. Да, поддержка… Ага. — Положила трубку. Работа у меня… Никакого покоя.
Глава 11. Капкан
Месяц спустя. Башни делового центра, остекленные и бездушные, вновь приняли Ольгу Сергеевну Морозову. Она вошла в свой кабинет – царство хрома, стекла и подавленных голосов по селектору – как в бронированный скафандр. Внешне – безупречна. Серый костюм новой, еще более строгой, почти монашеской, скроя, скрывали уже зажившие телесные раны. Каштановые волосы, собранные в тугой, как гайка, узел, не допускали ни единой непослушной прядки. Холодные серые глаза, казалось, высекли изо льда, сканировали отчеты, ставили визы. Ровный, металлический голос отдавал распоряжения. Директор. Хозяйка положения. Неприступная крепость.
Но внутри крепости бушевал ад. Не боль физическая – та притупилась, стала фоновым гулом. Ад ненависти. Он пылал в ее груди черным, едким пламенем, выжигая все, кроме одного навязчивого образа: карие, хищные глаза Руслана и тупое, жадное лицо Маги, нависшие над ней в том проклятом лесу. Каждую ночь они приходили в кошмарах, смешиваясь с детскими тенями Игоря и Витьки, с влажным хлюпаньем спермы на коже, с ее собственными, предательскими стонами. Каждое утро она просыпалась с вкусом горечи на языке и ледяной яростью в сердце. Они дышат. Где-то ходят. Смеются. Живут.
Олег стал ее тенью. Его присутствие – постоянное, ненавязчивое, но ощутимое, как давление атмосферы. Он водил машину, открывал двери, стоял на почтительном расстоянии во время встреч, его серые глаза – радар, сканирующий пространство на угрозы. В его взгляде читалась не только профессиональная бдительность, но и тревога, и та же, что у нее, сжигающая ненависть к тем, кто ее сломал. И… немой вопрос. Вопрос о них, о мести, о той пропасти, в которую она все глубже погружалась. По ночам, в его маленькой съемной квартирке, их страсть была яростной, отчаянной, попыткой сжечь в пламени плоти призраки прошлого. Но даже в объятиях Олега, даже в момент наивысшего наслаждения, в глубине ее зрачков тлел холодный огонек расчета. Найти. Уничтожить.
И вот он пришел. Звонок на заблокированный номер, который знали единицы. Голос – мужской, сдавленный, с едва уловимым акцентом.
— Говорят, вы ищете двух… кавказцев? — пауза, шелест помех. — Я видел. Знаю, где они могут быть. Сегодня. Заброшенный цех «Металлист», промзона за кольцевой. Девять вечера. Только вы. И никаких копов. Придете – узнаете все. Нет – забудьте.
Ольга слушала, не дыша. Пальцы судорожно сжали телефон. Ловушка. Разум кричал об этом ледяным, ясным голосом. Это пахло наживкой, примитивной и смертельно опасной. Но пламя в груди вспыхнуло с новой силой. Они! Это они! Или их посланник. Шанс. Первый и, возможно, последний. Полиция топчется на месте, разводя руками. Олег… Олег будет мешать. Он вцепится в нее, запрет, не пустит. Он боится за нее. А она… она боится упустить их.
Она посмотрела на тяжелый сейф в углу кабинета. Олегов сейф. Там лежал его «ПМ». Тот самый, что спас ей жизнь. Тот самый, что прострелил бедро Руслану. Он никогда не оставлял его без присмотра, кроме как здесь, под замком и сигнализацией. Она знала код. Подслушала однажды, когда он его набирал, думая, что она не видит.
Решение созрело мгновенно, холодное и четкое, как удар ножом. Она не пойдет безоружной на бойню. Если это ловушка – она возьмет с собой смерть. Их смерть. Или свою.
Вечер. Олег ждал ее у машины, лицо напряженное. Он чувствовал ее состояние, ее лихорадочную собранность.
— Ольга Сергеевна, вас отвезти домой? Или…? — Его взгляд выпытывал.
— Домой, — ответила она ровно, избегая его глаз. — Я… устала. Просто домой.
Он кивнул, открыл дверь. Она скользнула на заднее сиденье, поставив на коврик дорогую, но теперь казавшуюся чуждой, кожаную сумку. Сумка была тяжелее обычного. В ее ложном дне, рядом с пудреницей и ключами, лежал холодный, маслянисто-пахнущий груз. «ПМ». Вес оружия тянул руку вниз, но онемевшая от напряжения кисть сжимала ручку сумки так, что ногти впились в ладонь. Каждый поворот, каждый стоп-сигнал казался вечностью. Она чувствовала его взгляд в зеркале заднего вида, изучающий, тревожный.
У подъезда ее пентхауса он вышел, чтобы открыть ей дверь.
— Завтра в восемь? — спросил он, и в его голосе звучала не только привычная служебная фраза, но и немой вопрос, мольба о подтверждении, что завтра все будет как обычно.
— В восемь, — кивнула она, не глядя. — Спасибо, Олег. До завтра.
Она вошла в холл, чувствуя, как его взгляд жжет спину. Лифт. Тихое гудение. Ее отражение в зеркальных стенах – бледное, с безумным блеском в глазах, скрытым под слоем тонального крема. Сумка – адский груз на руке. До завтра... Если завтра наступит.
Час ожидания в пустой, сияющей чистотой квартире показался вечностью. Она не включала свет. Сидела в кресле у окна, глядя на огни города, пальцы нервно перебирали ручку сумки. Холод металла сквозь кожу казался единственной реальностью. Потом – быстрый звонок на приложение такси. Адрес: Промзона. Завод «Металлист». Только вы.
Такси было старым, с выгоревшими сиденьями, пропахшим дешевым освежителем и чем-то затхлым. Водитель – молчаливый тип в кепке, с потухшей сигаретой в углу рта. Ольга молчала, глядя в темное стекло, где отражалось ее лицо-маска. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Рука внутри сумки сжимала рукоять «ПМа». Холодный утешитель. Орудие судьбы.
Промзона встретила их кромешной тьмой, разорванной редкими, умирающими фонарями. Груды ржавого металлолома, как скелеты доисторических чудовищ. Зияющие провалы окон цехов. Запах – масла, гари, распада и чего-то химически-едкого. Машина остановилась у высоких, покосившихся ворот с облупившейся вывеской «Металлист».
— Здесь, — буркнул водитель, не оборачиваясь. Его глаза в зеркале заднего вида мелькнули – быстрый, скользкий взгляд.
Ольга расплатилась, вышла. Холодный ветер с промозглой сыростью ударил в лицо. Ворота были приоткрыты. Черная пасть. Она достала телефон, включила фонарик. Луч света, дрожащий и слабый, выхватывал из тьмы обломки кирпича, лужи маслянистой воды, спутанные провода. Тишина стояла гнетущая, зловещая. Только ветер выл в ребрах разрушенных ферм где-то высоко над головой.
— Алло? — ее голос прозвучал громко, неестественно в этой тишине, сорвался на хрип. — Я пришла! Где вы?
Эхо проглотило ее слова. Ни ответа, ни шагов. Только тишина, сгущающаяся, как смола. Она сделала шаг внутрь территории, рука в сумке сжимала пистолет до боли. Луч фонаря метнулся вправо, влево… и застыл.
Из-за груды бетонных плит вышли двое. Фигуры, знакомые до кошмарной дрожи. Руслан. Он хромал, опираясь на палку, его лицо осунулось, почернело от небритости, но глаза – те же, хищные, карие, узнали ее мгновенно, вспыхнув ненавистью и… торжеством. И Мага. Коренастый, как медведь, с еще более тупой и озлобленной гримасой, шрам на брови казался в темноте кровавой трещиной.
Ложь! Ловушка! Анонимный свидетель… Глупая, жадная до мести надежда! Предательская волна страха и гнева захлестнула ее, парализуя на миг. Она рванула руку из сумки. Тяжелый, черный «ПМ» блеснул в луче фонаря, как оскал загнанного зверя.
— Стоять! Не подходите! — ее крик был диким, хриплым, полным отчаяния и ярости, попыткой отгородиться этим куском металла от неумолимого прошлого.
Но Мага уже рванулся вперед, ревя что-то нечленораздельное, звериное. Руслан, припадая на больную ногу, лицо исказившееся гримасой боли и злорадства, бросился за ним, его троница отбивала дробный, неровный ритм атаки.
— Ну здравствуй, начальница, - хрипло, с хлюпающим звуком в горле, проскрежетал Руслан. Его голос, словно ржавая пила по железу, не просто прошелся по ее нервам – он впился в них, оставляя зазубренные, кровоточащие раны воспоминаний. Карие глаза, горящие в темноте как угли в пепелище ненависти и боли, пристально впились в нее, сканируя каждый сантиметр, каждый нервный тик. Он стоял, тяжело опираясь на самодельную дубовую трость, его тело было перекошено от недавней раны, но не сломлено. Напротив, эта хромота придавала ему вид изувеченного, но еще более опасного хищника. — Соскучились, поди? Он сделал шаг вперед, троница противно заскрипела по бетону, покрытому маслянистой пленкой. — Без нас скучно в твоих хоромах?
Тень такси, застывшей у ворот, вдруг ожила – фары резко зажглись, ослепив ее, двигатель взревел, и машина рванула прочь, оставляя ее одну в ослепительном, предательском световом пятне перед двумя нападающими, подчеркивая ее абсолютную изоляцию.
Ольга вскинула пистолет, палец нащупал холодную скобу спуска. Сердце остановилось. Стреляй! Стреляй сейчас! – кричало все внутри. Но в ее глазах мелькнул не только слепой ужас. Мелькнула ярость, белая и чистая. И ледяной осколок расчета. Не сейчас. Не здесь. Они привели меня сюда. Значит, здесь их логово. Значит, здесь… конец.
В этот миг колебания Мага был уже рядом. Его огромная, шершавая лапа, как клешня экскаватора, впилась ей в запястье с пистолетом. Боль! Дикая, рвущая связки! Пистолет перешел в руки Руслана, а он потом рванул ее к себе, его руки обхватили ее сзади, сдавили ребра. Руслан, глядя ей в глаза, медленно, с садистским удовольствием, достал из-за пояса длинный, узкий финский нож. Лезвие блеснуло тускло в свете фар уехавшего такси.
— Ну что, начальница, — прошептал он сладострастно, проводя холодным обухом по ее щеке. — Продолжим наше… знакомство? Только теперь – по нашим правилам. И до конца.
И его лезвие уткнулось ей в пах.
Ольга зажмурилась. Не от страха. Чтобы скрыть бешеный блеск в глазах. Живи. Во что бы то ни стало. Ее тело обмякло в руках Маги, симулируя покорность. Но внутри бушевал ураган. Игра только начиналась. И ставка в ней была – жизнь. Или смерть. Их смерть.
Глава 12. Звериный оскал
Запах ржавчины, пыли и чего-то кислого – разложения или старого машинного масла – висел в полумраке разрушенного цеха. Свет, пробивавшийся сквозь выбитые окна и дыры в крыше, ложился косыми, пыльными лучами, выхватывая из тьмы груды металлолома, обломки станков, похожих на скелеты доисторических чудовищ. Здесь, в этом царстве разрушения и запустения, Руслан и Мага удерживали Ольгу.
Она стояла меж них, как дичь между двумя голодными хищниками. Напряжение вибрировало в воздухе, густое, как смог. Взгляды мужчин, полные не просто желания, а жадного, собственнического инстинкта, скользили по ней, словно ощупывая. Ольга чувствовала каждый этот взгляд на коже – жгучий, липкий. Она помнила их жадность, помнила глухую, тлеющую ненависть друг к другу. И решила подлить масла в этот тлеющий огонь. Искусно. Опасно.
Пока Мага, ворча, копался в рюкзаке, отворачиваясь, Ольга сделала шаг ближе к Руслану. Ее губы почти коснулись его загрубевшего уха, шепот был едва слышен, но в нем звенела сталь: "Он хвастался... в лесу... говорил, что ты старый, что ты медлишь... что он был первым всегда... что ты слаб..." Она видела, как напряглись челюсти Руслана, как сузились его глаза, став похожими на щелочки льда. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки.
Позже, когда Руслан отошел проверить выход, Ольга повернулась к Маге. Ее глаза, широко распахнутые, изображали страх, но в глубине зрачков тлел холодный расчет. "Он... он боится тебя, Мага," прошептала она, делая голос дрожащим. "Боится, что ты сильнее... что ты заберешь все... и меня... Он сказал, что пристрелит тебя, как собаку, если попробуешь..." Жадность в глазах Маги смешалась с яростью и презрением. Его толстые губы растянулись в оскале. "Старый хрыч? Мне? Бояться?"
Жажда обладания Ольгой, давняя вражда, звериное соперничество – все вспыхнуло разом. С рычанием, больше похожим на звериный рев, Мага бросился на Руслана. Тот встретил его ударом кулака в солнечное сплетение. Драка вспыхнула яростная, примитивная, лишенная всяких правил. Кулаки со свистом рассекали воздух, удары глухо отдавались по корпусам. Они катались по грязному бетону, рвали друг на друге одежду, царапались, кусались, как дикие псы. Ножи, выхваченные почти одновременно, блеснули в полумраке – короткие, грязные отсветы смерти. Ольга отпрянула к стене, прижавшись к холодной, шершавой поверхности. Ее глаза лихорадочно метались, следя за схваткой. Сердце колотилось как бешеное. Сейчас! Улучив момент, когда Мага, оглушенный ударом, откатился к груде металлолома, Ольга незаметно подтолкнула ногой лежащий обломок ржавой трубы. Он покатился и остановился у его локтя.
Мага, задыхаясь, с пеной у рта, увидел трубу. Остервенело схватив ее, он с силой дикого кабана ударил Руслана по голове. Тот рухнул, застонав. Мага, видя врага поверженным, взвизгнул от торжества. Но Руслан, рыча от нечеловеческой боли, извиваясь на полу, выхватил из-за пояса пистолет – тот самый "ПМ", трофей, отнятый у Олега в первой кровавой схватке. Выстрел грохнул, как удар молота по наковальне, оглушительно гулкий в замкнутом пространстве цеха. Пуля вошла Маге прямо в центр груди. Его торжествующий оскал замерз в гримасе глубочайшего удивления. Он пошатнулся, посмотрел вниз на расплывающееся кровавое пятно, и рухнул замертво, тяжело, как мешок с песком.
Руслан, истекая кровью из раны на голове и из носа, с трудом поднялся на одно колено. Его лицо было серым, искаженным болью и яростью. Он судорожно вдохнул воздух, полный пыли и запаха крови, и выдохнул хриплым голосом, протягивая окровавленную руку к Ольге: "Ты... со мной! Быстро! Черти... на запах сбегутся..." Он попытался встать, но зашатался.
Руслан, опираясь на Ольгу, кое-как добрался до дальнего угла цеха, где за полуразрушенной кирпичной стеной угадывалось подобие бывшей кладовки. Он с силой втолкнул ее туда. "Сиди. Тихо. Как мышь. Шагнешь за дверь – пристрелю." Его глаза, мутные от боли и потери крови, все еще горели диким огнем. "Должен... проверить... не слышал ли кто..." Он тяжело дышал, прижимая окровавленный рукав к голове. "Трогать тебя никто не смеет. Поняла? Никто!" Он бросил на нее последний уничтожающий взгляд и, шатаясь, скрылся в темноте цеха, по направлению к выходу.
Ольга прислонилась к холодной стене кладовки. Тишина, наступившая после выстрела и криков, была оглушительной. Липкий страх сковывал тело. Она слышала только свое бешеное сердцебиение и далекий капань воды. Минуты тянулись, как часы. Вдруг – шорох. Шаги. Неуверенные, шаркающие. Ольга замерла, вжавшись в стену. В дверном проеме, заливаемом слабым светом, возникла тучная фигура Маги. Он был бледен как мел, на его грязной рубахе зияло страшное кровавое пятно, но... он дышал. Его маленькие глазки, мутные и безумные, нашли Ольгу в полумраке. На губах появилась кровавая пена, смешанная со слюной.
"А... вот ты где... сучка..." – прохрипел он, делая шаг внутрь. Запах крови, пота и безумия ударил Ольге в нос. "Думала... уделала?.. Нет... Мага крепкий..." Он закашлялся, брызгая кровью. "А старый хрыч... ушел?.. Хорошо... Теперь... моя очередь..."
Ольга попыталась отпрянуть, но кладовка была крошечной. Мага навалился на нее всей своей тушей, придавив к стене. Его жирные, сильные руки схватили ее за запястья, сжимая так, что кости затрещали. Гнилостное дыхание обдало лицо. "Всегда... хотел тебя... Руслан не давал... А теперь... он сдохнет от крови... а я... я тебя возьму..."Он рывком порвал ворот ее блузки. Холодный кирпич впивался в спину. Ольга отчаянно сопротивлялась, вырывалась, но его вес и дикая, предсмертная сила были чудовищны. Он прижался всем телом, одной рукой зажимая ей рот, другой грубо рвал одежду вниз. Его колено раздвинуло ей ноги. Ольга чувствовала его живот, липкий от крови, его неукротимую эрекцию, давящую на лобок. Отчаяние и ужас парализовали. Мысли смешались: "Он же был мертв! Как? Руслан! Где ты?! Ещё чуть чуть и он пронзит меня!"
Слезы жгли глаза. Мага хрипло засмеялся, его пальцы впились ей в бедро, пытаясь задрать юбку выше. "Сейчас... сейчас, шлюха..." Его лицо, искаженное болью и похотью, приблизилось...
В этот миг из темноты выросла тень. Молния быстрее мысли. Руслан, как разъяренный медведь, ворвался в кладовку. Его лицо было искажено немой яростью. Он не кричал. Он действовал. Мощный удар кулаком в висок сбил Магу с Ольги. Тот отлетел к противоположной стене, ударившись головой о кирпич с глухим стуком. Но агония придавала Маге нечеловеческую живучесть. С ревом, полным боли и ярости, он ринулся на Руслана. Завязалась новая, еще более жестокая схватка. Два зверя, оба истекающие кровью, бились насмерть в тесном пространстве кладовки. Лязг металла (Мага схватил обломок арматуры), глухие удары кулаков по телу, хриплое дыхание, матерная брань – все смешалось в кошмарном какофоническом грохоте. Руслан, несмотря на рану, был сильнее, яростнее. Он повалил Магу на пол, сел верхом, и начал методично, с тупым остервенением, бить его головой о бетонный пол. Раз. Два. Три. Хруст становился все влажнее, глуше. Мага дергался, хрипел, потом затих. Руслан бил еще несколько раз, пока под рукой не осталась лишь кровавая бесформенная масса.
Он тяжело поднялся, весь забрызганный чужой и своей кровью. Его грудь ходуном ходила от дыхания. Он повернулся к Ольге, которая съежилась в углу, дрожа, прикрывая разорванную одежду. В его глазах не было ничего человеческого – только первобытная ярость, боль и... обладание.
Руслан, не говоря ни слова, шагнул к ней. Его окровавленные руки грубо схватили ее за плечи и швырнули на пол, на груду мешков с чем-то сыпучим и твердым. Пыль взметнулась столбом. Ольга вскрикнула от боли и ужаса. Он не смотрел ей в глаза. Его движения были резкими, лишенными какой-либо нежности, только животная потребность и жажда утвердить власть. Он рвал с нее остатки одежды, его пальцы впивались в кожу, оставляя синяки. Он прижал ее к мешкам всем своим весом, его дыхание, хриплое и горячее, обжигало шею. "Моя..." – проскрежетал он сквозь стиснутые зубы. "Только моя... поняла, шлюха?!"
Ольга пыталась вырваться, оттолкнуть его, но его тело, твердое и тяжелое, было как каменная плита. Страх сковывал, но странное, предательское чувство начало пробиваться сквозь лед отчаяния. Унижение было оголенным, болезненным. Он обращался с ней как с вещью. Его руки, грубые и сильные, скользили по ее телу не с лаской, а с проверкой собственности. Каждое прикосновение было оскорблением. Он заставлял ее принимать унизительные позы, приказывал, ругался матом. Когда он вошел в нее резко, без подготовки, боль пронзила Ольгу как нож. Она вскрикнула, и этот крик, полный боли и унижения, казалось, только распалил его. Он двигался грубо, глубоко, с каким-то мстительным ожесточением, глядя на нее сверху вниз, его взгляд был холоден и жесток.
И вот тут, в самой глубине этого насилия и унижения, случилось нечто чудовищное. Тело Ольги, преданное стрессом и адреналином, начало отвечать. Сквозь боль и отвращение, сквозь ненависть к нему и к самой себе, пробежала предательская волна тепла. Физиологическая реакция, дикая и неконтролируемая, заставила ее тело сжаться вокруг него. Стон, вырвавшийся из ее губ, был уже не только от боли. Унижение смешалось с острым, запретным, животным наслаждением. Ей было стыдно до слез, она ненавидела себя за эту слабость, за это предательство собственного духа, но ее тело жило своей жизнью, откликаясь на его грубую силу и абсолютную власть. Она кусала губу до крови, пытаясь подавить стоны, но они вырывались прерывистыми всхлипами. Он чувствовал это – ее предательское ответное напряжение, ее влажность. И это злило его еще больше, заставляя двигаться еще яростнее, еще унизительнее для нее, как бы наказывая за эту физиологическую измену. "Нравится, сука?!" – хрипел он, впиваясь пальцами в ее бедра. "Нравится по-скотски?!" Она не отвечала, лишь зажмурилась, чувствуя, как волны стыда и непостижимого, грязного удовольствия накатывают одна за другой, смывая последние остатки сопротивления. Это был кошмар. Это был триумф его власти над ней, над ее телом, над самой ее природой.
Когда все кончилось, Руслан тяжело отвалился от нее. Он сидел на полу, прислонившись к стене, снова прижимая руку к ране на голове. Кровь сочилась сквозь пальцы. Он тяжело дышал, глядя в пустоту. Ольга лежала неподвижно на мешках, чувствуя на коже липкую смесь спермы, крови и пыли. Тело ныло от синяков и ссадин. Внутри была пустота и жгучий стыд. Но где-то в самой глубине, под грудой унижения и страха, тлел крошечный уголек непостижимого удовлетворения, оставленного дикой физиологией. Она открыла глаза. Ее взгляд упал на лежащий неподалеку нож Маги, выпавший во время последней драки. Он лежал в луже крови, но лезвие блестело тускло в полумраке. Руслан не смотрел в ее сторону. Ольга медленно отвела взгляд. Пустота сменилась холодом. Стыд – яростью. Внутри зазвенела сталь. "Я еще убью тебя, Руслан," – промелькнула четкая, как удар ножом, мысль в ее голове. "Обязательно убью." Но тело ее все еще слабо пульсировало от пережитого насилия и предательского наслаждения.
Отлично, давайте углубим главу 13, добавим деталей, атмосферы и проработаем ключевой момент очищения.
Глава 13. Лесное убежище
Адреналин, подпитывавший Руслана после убийства Маги и грубого обладания Ольгой, иссякал с каждым шагом. Он шатался, как пьяный, опираясь на Ольгу больше, чем вел ее. Липкая кровь, уже темная, запекшаяся на виске и шее, смешивалась со свежей, сочащейся из раны на голове. Его дыхание было хриплым, прерывистым. Лес, в который они углубились, смыкался за ними стеной мокрых стволов и колючего подлеска. Влажный воздух пропитал запах хвои, прелой листвы и... крови. Ольга, сама изможденная, с телом, ноющим от синяков и внутреннего опустошения, чувствовала его тяжесть, его слабость. Странная смесь эмоций клокотала внутри: леденящий страх перед ним, животная ненависть – и что-то новое, парадоксальное. Холодная решимость. Она должна выжить. И в этой логике выживания... он был ее единственной опорой в этом аду. Был ли это долг? Извращенная благодарность за то, что он убил Магу в последний момент? Или зарождающаяся, чудовищная связь, как между пленником и тюремщиком, пережившим бунт?
Она почти тащила его, ее собственные ноги подкашивались. Руслан бормотал что-то невнятное, проклятия, угрозы, потом вдруг звал ее по имени – грубо, требовательно. Он знал, куда идет. Через чащу, через бурелом, к старой просеке, едва заметной. И там, в чаще, притаилась она: охотничья избушка. Полуразрушенная, покосившаяся, с провалившейся кое-где крышей, заросшая мхом и хмелем. Больше похожая на звериную берлогу, чем на человеческое жилище. Но убежище.
Руслан, достигнув порога, словно перерезал невидимую нить. Он рухнул на гнилые доски крыльца с глухим стоном, скатившись потом на грязный земляной пол внутри. Его глаза закатились, сознание плавало где-то на грани. Он был едва жив. Тень смерти уже легла на его серые, запавшие щеки.
Ольга стояла на пороге, озираясь. Запах плесени, пыли и чего-то давно умершего ударил в нос. Тусклый свет пробивался сквозь забитое досками окно. Нищета и запустение. Но была крыша (хоть и дырявая), были стены. И тишина. Гнетущая, лесная тишина, прерываемая только тяжелым хрипом Руслана.
Инстинкт. Или просто автоматизм, включившийся после недель адареналина и борьбы? Ольга действовала на ощупь, в полумраке. Она нашла ржавое ведро в углу. Вышла наружу. Неподалеку журчал ручей – грязный, но живой. Она набрала воды. Вернулась.
Он лежал, не двигаясь. Только грудь судорожно вздымалась. Кровь на его лице и шее загустела, смешавшись с грязью и потом, превратившись в черно-бурую корку. Ольга смотрела на него. Не монстра. Раненого зверя. Опасного, смертельно раненого, но пока еще дышащего. Сильного – и беспомощного одновременно. В его немощи была какая-то жуткая притягательность. Это был её зверь. Зверь, с которым она была связана кровью, насилием и этой странной, темной нитью выживания.
Нужно остановить кровь. Мысль прорезала туман усталости и отчаяния. Она порылась в рюкзаке Руслана, который он волочил за собой. Нашла грязный, но целый платок, обрывок относительно чистой ткани – может, когда-то это была рубашка. Смочила тряпку в холодной воде из ведра.
Ольга опустилась на колени рядом с ним. Вода в ведре была мутной, но это была вода. Жидкость жизни. Она смочила тряпку, отжала. Руки дрожали. Первое прикосновение влажной ткани к его окровавленному виску заставило его вздрогнуть и глухо застонать. Его глаза приоткрылись, мутные, невидящие, полные боли и немого вопроса. Он смотрел сквозь нее.
"Тише..." – прошептала она, не узнавая собственного голоса – он звучал хрипло, но без прежней дрожи. Странное спокойствие. Как будто решение действовать притупило страх. Она начала осторожно, методично смывать кровь и грязь с его лица. Ткань быстро пропиталась красно-бурой жижей. Она полоскала ее в ведре, вода розовела. Каждое движение было медленным, сосредоточенным. Она обнажила рану на голове – рваную, неглубокую, но страшную на вид. Промыла ее. Руслан стиснул зубы, но не оттолкнул ее. Его взгляд стал чуть осознаннее, он следил за ней. Угроза в его глазах сменилась тяжелым, животным изучением.
Она перешла к шее, к воротнику его залитой кровью и потом рубахи. Разорвала ткань у плеча, чтобы добраться до раны. Кровь там уже почти не сочилась, но место было воспаленным, горячим на ощупь. Она промыла и его. Потом его руки – мощные, покрытые ссадинами и кровью Маги и его собственной. Она опускала тряпку в ведро, отжимала, стирала грязь. Вода в ведре стала грязно-розовой, с плавающими кусочками засохшей крови.
Работая над ним, она вдруг остро ощутила состояние себя самой. Липкость на коже – смесь его семени, пота, крови Маги, пыли и грязи цеха. Запах насилия и страха, въевшийся в поры. Отвращение к самой себе подкатило волной. Когда она закончила с Русланом, насколько это было возможно, и он, кажется, погрузился в тяжелый, бредовый сон (он бормотал: "Ольга... не уйди... убью..."), она отодвинулась.
В ведре осталось немного менее грязной воды. Этого было мало, но достаточно. Ольга сняла свою разорванную, запачканную одежду. Касание холодной, мутной воды к собственной коже было как шок. Она сжала тряпку, и вода потекла по ее шее, плечам, груди. Она старалась не думать. Просто смыть. Смыть внешние следы кошмара. Стереть с кожи прикосновения Маги, кровь, липкость Руслана. Она мылась грубо, почти с той же яростью, с какой он брал ее, стараясь стереть с себя не только грязь, но и память тела, стыд, предательское эхо удовольствия. Вода стекала ручейками по ее синякам, по ссадинам на бедрах и запястьях, смешиваясь с грязью в темные лужицы на земляном полу. Она чувствовала, как холод проникает внутрь, притупляя боль, принося мимолетное, иллюзорное ощущение чистоты. Но внутренняя скверна, темная связь с человеком, лежащим в двух шагах, – этого водой не смыть.
Ночь.
Боль, адреналин, близость смерти, невероятное напряжение последних недель – все это смешалось в Ольге в единый, тяжелый клубок. Она сидела, прислонившись к холодной стене, завернувшись во что-то относительно сухое, найденное в углу (пахнущее мышами и сыростью). Смотрела на Руслана. Он метался в бреду, то хрипел угрозы, то звал ее. Его сила была призрачной, сломленной. Но она видела мощь его тела, очерченную даже в немощи. Видела его ярость, превращенную в страдание. Ее собственная темная сторона, разбуженная насилием, унижением, местью, клокотала внутри. Требовала выхода. Требовала подтверждения этой странной, ужасной связи. Не словами. Действием.
Она подошла к нему. Он открыл глаза. Бред отступил на мгновение. Его взгляд, горячий и глубокий, полный боли, но уже осознанный, уставился на нее. В нем был вопрос. Немой. Ожидающий.
Ольга не сказала ничего. Ее пальцы сами нашли застежки на том тряпье, что она накинула. Она сбросила его. Предстала перед ним в полумраке избушки, при лунном свете, едва пробивавшемся через щели, – синяки на белой коже, следы его власти, но и ее собственная, новая, темная сила. Он понял. В его глазах не было удивления, только признание и все та же, неутолимая жажда.
Это уже не было насилием в чистом виде. Это был ритуал. Темный танец двух изломанных душ, палача и жертвы, чьи роли начали необратимо смешиваться. Он потянул ее к себе, но силы были не те. Она легла рядом на единственную грязную, жесткую походную кровать – рваный матрас, брошенный на доски. Его движения были грубыми, но лишенными прежней агрессии – скорее отчаянными, ищущими. Он был слаб, ранен. Боль вырывала у него стоны при каждом движении. Ольга помогала ему, направляла его. Ее собственные стоны были иными – не от боли (хотя она была), а от какого-то освобождающего падения в бездну. Это был акт взаимного признания их чудовищной связи, места, которое они заняли по ту сторону обычной жизни, по ту сторону добра и злаОтлично, давайте углубим эту ключевую сцену, добавим атмосферы, физических деталей и усилим психологический удар для Олега.
Глава 14. Рассвет Предательства
Холодный, серый свет раннего рассвета пробивался сквозь хвойный частокол, окрашивая мир в цвета пепла и мокрого камня. Воздух был свежим, резким, пахнущим хвоей и гниющими листьями, но для Олега он был полон запаха погони, крови и безысходной ярости. Он шел по следам как призрак – изможденный, с впалыми от бессонницы глазами, сжимая в кармане куртки рукоять ПМа. Каждый шаг отдавался болью в раненом плече, но боль внутри была острее. Ольга. Ее имя было молитвой и проклятием.
И вот она – избушка. Приземистая, гнилая, затерянная в самой глуши, как логово зверя. Олег подкрался к ней с подветренной стороны, сливаясь с тенями вековых елей. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. Он услышал чье-то тяжелое, хрипловатое дыхание изнутри. Жив. Не Ольгино. Мужское. Грубое. Его.
Олег осторожно, сантиметр за сантиметром, приподнялся у разбитого оконного проема, затянутого паутиной и пылью. Его взгляд, острый как лезвие, проник в полумрак.
Тусклый, молочный рассветный свет, пробиваясь сквозь щели и дыры, выхватывал из мрака жуткую картину покоя, от которой у Олега кровь застыла в жилах.
На единственном ложе – жалком, провалившемся матрасе, брошенном прямо на грязный земляной пол – лежали они. Руслан на спине. Его лицо, обычно искаженное жестокостью, сейчас было бледным, почти восковым в этом свете, с резко очерченными скулами и глубокими тенями под глазами. Перевязка на голове, грязная и кровянистая, бинтом, который Ольга сделала из разорванной рубашки, была видна отчетливо. Его могучая грудь, покрытая темными волосами и старыми шрамами, медленно поднималась и опускалась в глубоком, тяжелом сне, похожем на забытье. Одеяла не было, только грязная тряпка, сползшая с его бедер.
Именно там, в этом интимном пространстве, покоилась Ольга. Она спала на боку, повернувшись к нему, но не лицом к лицу. Ее голова, с растрепанными, спутанными волосами, лежала не на подушке (ее не было), а прямо на его бедре, у самого паха. Ее лицо было обращено к его телу, щекой касаясь его кожи. Оно казалось невероятно спокойным, даже умиротворенным в этом неестественном положении. Линии страха и напряжения последних недель сгладились. Рот был слегка приоткрыт, губы – мягкие, расслабленные.
Но больше всего – ее рука. Обнаженная, бледная в утреннем свете, с синяками на запястье (следы Маги или Руслана?), она лежала на его оголенном животе, чуть ниже пупка. И пальцы ее… пальцы ее не просто лежали. Они были расслаблены во сне, но владеюще охватывали его член. Он был полуэрегированным, откровенно крупным даже в этом состоянии, темным контрастом на фоне ее светлой кожи. Пальцы Ольги мягко, но уверенно обхватывали его основание, большой палец лежал вдоль вены на верхней стороне. Это не было случайным касанием во сне. Это была поза привычного, интимного обладания. Жест нежности, близости, доверия к самому телу врага. На внутренней стороне ее запястья, где бился пульс, Олег заметил темное пятно – синяк или грязь? – словно клеймо этого нового союза.
На полу, в пыли и грязи, валялись их одежды – порванная блузка Ольги, пропитанная кровью и грязью рубаха Руслана, его рваные штаны. Рядом – окровавленные бинты, свернутые в грязный комок, и пустое ведро с остатками розоватой воды. Тишину избушки нарушало только тяжелое, хрипловатое дыхание Руслана и легкий, ровный вдох-выдох Ольги. И щебет птиц за окном – дикий, ликующий контраст этому внутреннему кошмару.
Олег
Что…? Пустота. Мысли разбиты вдребезги. Глаза впитывают картинку, но мозг отказывается слагать ее в смысл. Она… спит?Там? С ним? Голова… на… его… Нет. Это не сон. Это явь. Грязная, вонючая, пыльная явь.
Добровольно. Слово ударяет как молот. После всего? После похищения? После страха? После… после того, как он… использовал ее? Как она может…? Ее рука… ее рука лежит на нем. Держит его. Не отталкивает. Не бьет. Держит. Расслабленно. Как… как свое. Мое. (Вспышка ярости, белой и слепой). МОЕ! Я вытащил ее из ада! Я убивал для нее! Любил… любил как последний дурак! А она… она спит с этой тварью? Прижалась? Владеет им?!
Предательство. Острое, как нож под ребро. Глубже боли в плече. Глубже усталости. Она предала не только меня. Она предала себя. Ту Ольгу, которую я знал. Ту чистоту, за которую цеплялся. Она… стала этим. Частью его логова. Частью его… плоти. Посмотри на нее! Спокойная. Умиротворенная. На его теле. После ночи… с ним. Боже… что они делали? Что она делала? Эта поза… этот жест… он кричит о близости, о которой я боялся даже подумать.
Боль. Физическая, рвущая грудь. Этот вид… ее щека на его коже… ее пальцы… на нем… Господи, вырви мне глаза! Это хуже, чем видеть его над ней. Это… принятие. Согласие. Ее выбор. Во сне. Где нет лжи. Она выбрала это. Выбрала его.
Решение? Пистолет. Холодная сталь сама наползает на ладонь в кармане. Убить. Сейчас. Пока спит. Один выстрел. В голову. В упор. И конец чудовищу. Освободить ее… от него? От себя? От этого? Палец нащупывает спуск. Твердый. Решающий.
Сомнение. Но… она спит так. Эта рука… этот покой… Что это значит?* Что с ней стало? В этой избушке, пока я гнался? Он сломал ее? Или… она сломалась? И нашла в этом… покой? Уродливый, чудовищный покой? Убью его – что останется ей? Пустота? Ненависть ко мне? Она проснется… и увидит его мертвым. И меня. С пистолетом. Что скажет? "Зачем?" Или… "Ты убил его!" Со злобой? Со скорбью? Я убью часть ее. Ту новую, страшную часть, что прижалась к нему. Кто я тогда? Тот, кто отнял ее… дважды?
Безвыходность. Уйти? Просто… развернуться? Уйти в этот серый, бессмысленный рассвет? Оставить ее здесь? С ним? С этим… существом, которое стало частью ее плоти, ее сна? Зная, что она… хочет этого? Или смирилась? Не все ли равно? Она тут. В его логове. На его теле. Добровольно.
Паралич. Лед. Он сковал ноги, руки, мысли. Он стоит, вмерзший в холодную землю у разбитого окна. Не в силах пошевелиться. Не в силах вдохнуть полной грудью. Не в силах принять решение. Его мир – мир спасения, любви, мести – рухнул окончательно. Перед ним не жертва, требующая освобождения. Не возлюбленная, томящаяся в плену. Перед ним загадка. Живая, дышащая, страшная и непостижимая загадка, спящая с врагом в позе интимного обладания. Его рука бессильно разжимается внутри кармана. Пистолет тяжело опускается на дно. Он не знает, что делать. Он может только смотреть. Впитывать каждую деталь этого кошмарного умиротворения: свет на ее расслабленных пальцах, обхватывающих врага; тень от ее ресниц на щеке, прижатой к его бедру; медленный подъем его мощной груди под ее дыханием. Он может только стоять. И ненавидеть. И себя за слабость. И ее за предательство. И его за… за все. И страдать. Глухо, беззвучно, пока щебет птиц за окном звучит как насмешка над его сломанной жизнью. Рассвет наступил. Но для Олега это был рассвет самой черной ночи.. Они слились в этом грубом, животном единении – два выживших, два потерянных, два монстра, порожденных войной и друг другом.
После, в полном изнеможении, они заснули. Ольга – прижавшись спиной к его все еще горячей от лихорадки груди, его рука – тяжелым, властным обручем на ее талии. Даже во сне он не отпускал. В избушке пахло кровью, сыростью, сексом и смертью. И тишина леса за стенами казалась теперь не убежищем, а свидетелем их нового, страшного союза.
Эпилог
Ольга и Руслан
Дым костра стелился низко над землей, смешиваясь с предрассветным туманом. Они сидели у огня в другом таком же полуразрушенном месте, но уже не в лесу, а на окраине мертвого городка. Руслан, шрам на голове затянулся в багровую полосу, чистил автомат. Движения были привычно резкими, но в глазах, когда он бросал взгляд на Ольгу, уже не было прежней безумной ярости. Была усталость. И владение. Безраздельное.
Ольга помешивала что-то в котелке. Лицо ее стало жестче, углы губ опущены вниз. В глазах – не прежний страх, а холодная настороженность дикого зверя. На запястье, поверх синяка (старого или нового?), тускло блеснула цепочка – трофей. Она чувствовала его взгляд на себе. Не оборачиваясь. Она знала этот взгляд. Знакомый. Привычный. Как тяжесть его руки на ней по ночам.
Он протянул руку, не глядя. "Дай."
Она молча налила дымящуюся жижу в его походную кружку. Их пальцы не коснулись. Не нужно. Все было решено. Она – его тень. Его вещь. Его плоть. Его странное, изуродованное отражение в этом мире руин. Но в складке ее рваной куртки, у пояса, лежал маленький, остро отточенный нож. Не Руслана. Ее. Она нашла его неделю назад. И не сказала. Ждала. Ждала момента, когда взгляд его станет чуть менее острым, а хватка во сне – чуть слабее. Или ждала чего-то другого? Она сама не знала. Знание умерло в ту ночь в избушке. Остался холод. И нож. И его дыхание у нее за спиной.
Рассвет медленно разъедал серую пелену. Новый день на краю пропасти. Как и вчера. Как и завтра.
Олег
Город. Вернее, то, что от него осталось. Олег сидел на корточках у костра в лагере таких же, как он – потерянных, озлобленных, с пустыми глазами. Он пил самодельный самогон. Жег рот и душу. Но боль внутри, та самая, что вонзилась в него у разбитого окна, не притуплялась. Она грызла изнутри, как ржавчина.
Он видел их снова. Мельком. Месяц назад. На другом конце мертвой зоны. Руслан вел машину. Ольга сидела рядом. Не пленницей. Не с поникшей головой. Она смотрела вперед. Холодно. Отрешенно. На пальто у нее была новая брошь – дорогая, явно трофей. Их взгляды встретились на мгновение. В ее глазах Олег не увидел ни мольбы, ни стыда, ни даже ненависти. Пустота. Как у него самого. Или – принятие? Признание того мира, в который она ушла?
Руслан что-то сказал ей, не глядя. Она кивнула. Поворот. Они скрылись в переулке. Как призраки его прошлой жизни.
Олег допил жгучую жидкость. Кто-то сказал анекдот. Зазвучал хриплый смех. Он попытался улыбнуться. Не вышло. Лицо словно окаменело в той позе у окна – в позе вечного свидетеля Предательства Рассвета. Он поднялся и пошел прочь от огня, в серую мглу разрухи. Нести свою пустоту. Свой ледяной осколок разбитого мира. Свой немой вопрос: "Почему?" На который не было и не будет ответа. Только щебет невидимых птиц в памяти и вид ее расслабленной руки, владеющей чудовищем.
Сказ о принцессе, трёх Иванах и выборе неочевидном
© Copyright: Сергей Солнышкин, 2025
Свидетельство о публикации №225050100997
Свидетельство о публикации №225050100997
Рецензии