1812 - Вольцоген и Кутузов

1812: Вольцоген и Кутузов

пятница, 2 мая 2025 г.



Лев Толстой (Война и мир, том третий, часть 2-я, глава XXXV), выводя впервые на сцену Людвига фон Вольцогена, уже под занавес Бородинского сражения, так характеризует этого саксонца на службе Российской империи:

------«Флигель-адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegen [нем. перенести в пространство], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову (Война и мир, III.3.XXXV).

За этими двумя характеристиками стоит многое. Представьте себе: в самом конце Бородинского сражения Толстой выводит на сцену странного господина, немца в форме русского полковника, в присутствии которого Багратион показательно зажимал нос – мол, от него воняет, и которому припоминали страшные для русского уха слова «перенести [театр военных действий] в пространство». Вот как эти слова выглядели в подлиннике: „…hat ein Staat das Ungl;ck, eine solche Gr;nze zu haben, so mu; er entweder die Operationsbasts weit genug in sein eigenes Land zur;ck verlegen…” [Если государство имеет несчастье иметь такую границу, ему следует либо переместить базу операций достаточно далеко в глубь своей страны] (Memoiren, IX).

Еще в августе 1810 года предложил свой взгляд на предполагаемую войну с Наполеоном: не наносить превентивные удары, не оборонять западные рубежи широченной империи, не держаться за крепости, а уходить, избегая решительных сражений, в глубь страны, чтобы противник сам выдохся, ослаб и опасно растянул свою линию снабжения. Против этого плана были все: и царь, и Багратион, и Барклай де Толли, военный министр. Но Вольцоген предупреждал: ни одна на тот момент существовавшая армия мира не в состоянии противостоять Великой армии и Наполеону технически, количественно и даже стратегически. Поэтому требовалось заманить Великую армаду в пустынную, по меркам Европы, территорию, каковой была глубинная Россия: «Я подсчитал, что если население страны составляет менее 800 человек на квадратную милю, то армия в 60 000 человек не сможет существовать даже при системе реквизиций, поскольку районы, из которых необходимо доставлять продовольствие, становятся слишком большими» (Вольцоген, Первый меморандум)

Задним числом, то есть после всех событий, после того, как ушла целая эпоха легендарных людей и была проиграна Крымская война, а Россия перестала быть жандармом Европы, стало осознаваться, что план Вольцогена сработал. Это понимал и Толстой, написавший, что русское отступление и было причиной победы над Наполеоном, а русских военачальников назвавший «плохими». Но в описываемое время наибольшую ярость русское отступление вызывало у Великого князя Константина  и  генералов, искавших у него покровительства. Они-то: Багратион, Раевский и Ермолов –разыграли «русскую карту» и стали гнобить офицеров-иностранцев, распускать слухи, клеветать.

Но вернемся снова к Бородинской битве и к роману Толстого.

---------«Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца» (Война и мир, III.3.XXXV).--------

На самом деле после истории с депешей и после того, как на Вольцогена пали обвинения в измене, Барклай отстранился от флигель-адъютанта (Вольцоген был личным адъютантом императора, а в штабе 1-й армии исполнял роль советника и при случае посыльного). У них были разные взгляды относительно стратегии военных действий. Разным было и положение в армии: Барклай считался своим (он был рижским немцем и российским подданным), а Вольцоген происходил из Виртемберга, был ставленником императора и не имел своего тыла в армии.

Читаем далее. И тут без обид – Кутузов был известным гедонистом и содержал любовницу в армии:

-----------«Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена. Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою". ---------


Остановимся на момент. У Вольцогена каплуна грыз не Кутузов, а его любимец полковник Карл фон Толь, он же соавтор провальной диспозиции, подставившей под удар Вторую армию Багратиона. Но Толстой, реконструируя эту сцену по Богдановичу (а значит, и по Вольцогену), акценты расставил правильно: Кутузов не только отстранился от руководства сражением, но и был в явном подпитии (отсюда его нервная реакция и самодурство). Он устроил ставку на дороге будущего отступления и провел весь день, пишет Вольцоген, среди бутылок с шампанским и диликатесов. Вся эта сцена у Толстого и Вольцогена совпадает в деталях и в общем: Кутузов находился далеко в тылу армии, наблюдать за сражением не имел возможности, был окружён огромной свитой молодых и знатных кровей адъютантов и жополизов, напоминавшей, по Вольцогену "небольшую армию". Многие историки пытаются оправдать Кутузова тем, что он не верил в успех генерального сражения, но был вынужден его провести и тем самым показывал пренебрежение.Но к кому было адресовано пренебрежение? К русским генералам Барклаю и Багратиону, которые решили провести сражение ещё до приезда Кутузова в Царево-Займище? Но тогда это и есть плевок Кутузова в русскую историю.


-------------"Вольцоген обращался со светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. "Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял» (Война и мир, III.3.XXXV). --------

Снова остановка. Толстой признает, что Вольцоген имел репутацию умника и «высокообразованного» офицера. И был прав, черт возьми. А что могла противопоставить ему русская военная школа? Что вообще такое русские генералы? Это нижние чины, дослужившиеся до высших и оставшиеся в живых после многочисленных битв. Храбрые люди, изрешеченные осколками и изувеченные ранами. Плюс лояльные, патриотические и, конечно же, понимающие школу интриг и рекомендаций – без нее никак нельзя стать известным героем. За что, спрашивается, Александр Куйтасов в 22 года стал генерал-майором? Что он умел, что он делал, что он знал? На смерть посылал? К счастью, он понял, что без знания никак нельзя – поэтому в 1810-1811 гг. взял отпуск и отправился в университеты Европы изучать математику, фортификацию и артиллерию. Но разве он стал после этого высокообразованным? Может быть, и стал, но почему-то, он, командующий всей русской артиллерией, хватился за саблю и принял участие в штурме взятого французами Главного редута (с батареей Раевского). Чужое артиллерийское ядро разорвало его на части. Вернулась только окровавленная лошадь. Ему было 27 лет, и его гибель – говорил позже Кутузов – расстроила работу артиллерии. Возможно, без его гибели можно было бы вернуть Главный редут.
Читаем дальше:
 
«— Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, — докладывал он.
 Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина] с улыбкой сказал:
 — Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел... Войска в полном расстройстве...
 — Вы видели? Вы видели?.. — нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. — Как вы... как вы смеете!.. — делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. — Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что-то, но Кутузов перебил его.
 — Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, — строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. — Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, — сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn [на это самодурство старого господина].» (Война и мир, III.3.XXXV)_______


Итак, самодурство Кутузова объясняется его пьянством, он попросту отмахивается от фактов и инфантильно крутит головой. Даже Богданович удивлен. Богданович пишет, что Кутузов к концу дня пришел в себя и послал Карла фон Толя проведать левый фланг. И тут происходит нечто неожиданное. Полковник Толь, любимец Кутузова, впервые поехал на поле боя и застал левый фланг далеко отступившим. Секундочку внимания: он сообщает Кутузову ровно то, что сообщил двумя часами раньше Вольцоген (не употребив толстовского словечка "бегут", а именно: войска понесли большие потери, находятся в смятении и отступили (так отступили, что левый фланг с наседавшим противником был ближе к Можайску, чем правый фланг). На основе этого доклада Кутузов командует отступление и первым покидает ставку. Итак, выводы: важно не что происходит, а кто говорит. Доклад Вольцогена прозвучал несвоевременно, а доклад фон Толя слишком аккурат вовремя.

Обратим внимание, что в докладе Вольцогена нет неправды либо ложных фактов – что видел, то и сказал. Как видел, так и подумал. Но поведение Кутузова кажется самодурством: он пребывает в какой-то иллюзии и не хочет слушать правды. Ему хочется услышать совершенно другое мнение. И он его находит. Как раз неподалеку оказался (в нужном месте в нужное время) другой генерал – Николай Раевский, части которого час назад отступили и сдали позицию на Главном редуте.

----------«— Да, вот он, мой герой, — сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по-французски сказал:
— Vous ne pensez donc pas comme les autres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
— Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, — отвечал Раевский, — et mon opinion... [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…] (Война и мир, III.3.XXXV). --------

Вы не задумывались, почему немец Вольцоген думает по-немецки, говорит,  хоть и с трудом, по-русски (именно так, с акцентом представил его Сергей Бондарчук в фильме 1968 года), а вот два русских мужика, два русских дворянина, два русских русака, два русских патриота между собой говорят по-французски – и когда? – в пылу Бородинской битвы, когда решалась судьба России? (Правда, эту речь двух русских единомышленников Бондарчук передал уже на понятном нам наречии). Но именно по-французски были опубликованы "Воспоминания" Раевского, которые приводит Модест Богданович во втором томе «Истории Отечественной войны 1812 года по достоверным документам», том 2, Примечание к сноске 23. Французский - родной и первый язык Николая Раевского. Своих несовершеннолетних сыновей в бой под Салтановкой он не посылал, между прочим.

Но если мы почитаем дальше мемуары Раевского, то увидим интересную вещь: Раевский сознается, что его мнение было ошибочным, но продиктовано «убеждением сердца», ср.: «Ce n'etait pas une bravade de ma part; je me trompais peut-etre, mais je pensais ainsi dans le moment ou je parlais» [Это было сказано мною не из хвастовства: быть может, я ошибался, но говорил согласно с моим убеждением – в переводе Богдановича; и в переводе Google: «Это не было бравадой с моей стороны; Возможно, я ошибаюсь, но именно так я думал, когда говорил».]

Но Толстой этого не отметил и тем самым санкционировал ложное утвеждение. И вот тут мы постигаем всю сцену в новой перспективе: все друг другу лгали. Раевский лгал Кутузову, Кутузов лгал Вольцогену, а Вольцоген от себя присовокупил несколько слов, но эти слова оказались правдой. Дело в том, что на тот момент Кутузов уже послал одного гонца к Царю, а другого с депешей к генерал-губернатору Федору Ростопчину в Москву с вестью о победоносном шествии русской армии. И тут на тебе – облом.

«— Кайсаров! — крикнул Кутузов своего адъютанта. — Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, — обратился он к другому, — поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал»---------- (Война и мир, III.3.XXXV).


Но тут появляется второе «но». Вас не удивляет то, что Кутузов приказал писать Кайсарову приказ в ту же минуту, а через некоторое время Барклай де Толли, явно не получив этого приказа, посылает вновь Вольцогена с желанием получить письменное подтверждение этого приказа? В действительности же Барклай де Толли получил приказ – уже ближе к полуночи – об отступлении на Можайск, и это был совершенно другой приказ. Это обстоятельство у Толстого характеризует въедливый и дотошный характер Барклая де Толли, но тот знал, что Кутузов – это великий искусник лгать и лжец в квадрате. Как оказывается, солгал он и тут. Толстой пишет, что «во все концы армии» стал передаваться приказ о готовности к завтрашнему бою, что этот приказ, по законам сарафанного радио, искажался, но тем не менее поднимал боевой дух – армия воспряла. И тут тоже есть нюанс: армия воспряла, после того как сникла духом. Действительно, все что говорил Вольцоген, оказалось правдой. Русская армия потеряла все ключевые позиции на левом фланге и в центре, сдвинувшись на правый фланг. Армия, стесненная отступлением, была в шаге от трагедии. Если бы Наполеон решился бы на последнюю атаку и ввел в дело резервы – Старую гвардию – он добился бы своего и смял русскую армию с последних позиций, как одеяло с кровати. Ставка же Кутузова находилась далеко – и это тоже правда – от эпицентра боя, в двух верстах, за холмами, в Горках. Кутузов ничего не мог видеть лично.

Комментарий к этому событию показывает, что перед приказом об отступлении Кутузов направил Дохтурову и Барклаю де Толли записку о дальнейших планах – именно эту записку вытребовал Вольцоген:

----«Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение, и потому, завязавши уже дело с ним, решился я сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок, снабдить артиллерию новыми зарядами и завтра возобновить сражение с неприятелем. Ибо всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю всей артиллерии». («М. И. Кутузов. Сборник документов», т. IV, ч. I, с. 150—151)

Вас не удивляет, что Кутузов, не видевший состояние русских войск, видит состояние неприятельской армии. Противник ослабел, заключает он. Он не в состоянии вести атаку и размышляет вслух: «я решился устроить свое войско в порядок», для завтрашнего сражения.

Но это, как мы понимаем, была дезинформация. Информация о больших потерях стала доходить до главнокомандующего, и поэтому он приказал отходить на Можайск. Документы номер 188 и 189 в «Сборнике документов Кутузова» предписывают срочное снятие с лагеря и отступление на Можайск. Они датированы 27 августа 1812 года, но приказы об отступлении стали поступать в войска еще до полуночи. Шок и смятение. Всем разговорам о поднятии духа путем завтрашнего сражения пришел конец. Войска в спешном порядке отступили, бросив раненых на поле боя и в Можайске.

Итак, Толстой писал с опорой на Богдановича, Богданович цитировал «Воспоминания» (Memoiren) Вольцогена. А вот как описывает весь этот эпизод Вольцоген:

---- «Затем Барклай поручил мне посетить князя Кутузова, которого целый день не было видно нигде на линии сражения, чтобы описать ему положение армий с обеих сторон и получить от него дальнейшие указания. Однако он добавил: «Но обязательно получите ответ в письменном виде; потому что с Кутузовым нужно быть осторожным». – Я долго ехал, прежде чем нашел князя. Наконец я встретил его и его свиту, которая была столь многочисленна, что показалась мне вспомогательным корпусом, на дороге в Москву, примерно в получасе езды от армии. Эта свита состояла почти исключительно из молодых, богатых, знатных русских людей, которые предавались всякого рода удовольствиям и не принимали никакого участия в страшной серьезности дня. Среди них был и полковник Толь, который как раз ел каплуна. Когда я начал свой доклад с описания позиций и состояния русской армии, сказав, что, за исключением правого крыла, все важные посты на шоссе и левее его потеряны и что все полки находятся в величайшем изнеможении и беспорядке, Кутузов крикнул мне: «У какой грязной суки (маркитантки) ты напился, что дал мне такой безвкусный отчет? (Bei welcher hundsfottischen Marketenderin haben Sie sich besoffen, dass Sie mir einen so abgeschmackten Rapport machen?) Я сам лучше всех должен знать, как идет сражение! Французские атаки повсюду победоносно отбиты, так что завтра я сам окажусь во главе армии, чтобы без лишних слов изгнать неприятеля со священной земли русской!» Он с вызовом посмотрел на окружающих, и они закивали ему в знак горячих аплодисментов.

Я был тем более возмущен этим позорным приемом, что я передал только то, что видел собственными глазами в разгар сражения, и что я знал от Кутузова, что он провел целый день в тылу армии, среди бутылок шампанского и деликатесов. Вскоре, однако, я опомнился, вполне поняв хитрый и бесчестный умысел Кутузова, которым было продиктовано его поведение по отношению ко мне. Конечно, сказал я себе, окружающие его люди не должны знать истинного состояния армии и, чтобы не противоречить подготовленному им боевому бюллетеню, должны оставаться в убеждении, что русские одержали славную победу» (Volzogen, Memoiren 145–146). ------

Да, Кутузов встретил доклад Вольцогена грубостью, которую вряд ли можно списать на обстоятельства боя. Но тут даже Вольцоген стал понимать русскую школу военного искусства: скрывать недостатки и не принимать очевидное. И до тех пор, пока стоит русский солдат, еще не упавший от раны ли, или от усталости, будет стоять идея победы, несмотря на неочевидное поражение. За личностью командующего он увидел не человека, который лжет, а режиссера, который разыгрывает определенный спектакль, более того, генерала и режиссера в одном лице, который руководит – да что там армия или бой – общественным мнением, мнением всей России на многие века, так сказать, вершит Историю. И Вольцоген понял замысел этой русской комедии и подыграл Кутузову.   

Отношение Льва Толстого к этой ситуации двойственное. Он дистанцируется от этого, видя абсолютную отстраненность и в прямом смысле этого слова безответственность Кутузова, и одновременно показывает Вольцогена в негативном свете. И при этом Толстой прекрасно видел и осознавал, что перед Вольцогеном сидит лжец, готовый возложить ответственность на других, который отстранился от руководства сражением и реагировал на всякие донесения о потерях старческими беззубыми просьбами типа «нельзя ли что-нибудь сделать». Но в то же время и Толстой понимал, что Кутузов озабочен тем, что скажут другие, та же армия. Он руководит общественным мнением и заботится не о ходе сражения, а о том, как оно будет представлено Царю и вписано в Историю. В этой Истории Вольцогену отведена незавидная роль немецкого умника и на практике слабака, а вот старому вояке и рубаке Раевскому, который знает, как и что отвечать, когда со своим мнением соваться, а когда отказываться от него – роль героя, несмотря на совершенно тупой ответ, прозвучавший, как и пристало русским патриотам, по-французски: «кто упрямее, тот победит», ср.:

«Je lui repondis que „tout an contraire il fallait attaquer I'ennemi le lendemain; que dans les affaires indecises e'etait toujours le plus opiniatre qui restait victorieux» [Я отвечал, что напротив того, следовало атаковать неприятеля на следующий день, и что в сражениях не имеющих решительных последствий, настойчивость всегда доставляет победу] (Богданович, II. с. 548).  И наш любимый Google-перевод: «Я ответил, что „наоборот, надо было атаковать противника на следующий день; что в нерешённых вопросах всегда побеждал самый упорный”».

Вот этот ответ – упорный побеждает, по всей видимости, характеризует русскую школу военного искусства. Приблизительно так рассуждал бы Багратион, но он, как и Куйтасов, уже получил смертельный осколок в момент, когда похвалил французов: «Хорошо идут». Вот дернул черт за язык. Смерть Багратиона – красивая иллюстрация к Истории, к замесу, который имел место на Бородинском поле. Историю же создавал Кутузов своими донесениями и доносами. И в этой Истории Кутузов выиграл Бородинское сражение, а Москва была сдана по вине Барклая де Толли (из-за того, что Барклай де Толли сдал в свое время Смоленск. А что, – размышляет русская История, – Кутузов Смоленска не сдавал).

Именно такую тактику русской школы (упрямство паче ума) продемонстрировали русские на поле Бородина. В битве был момент, когда атаки были прекращены и усилилась артиллерийская канонада. Французы подавляли артиллерийским огнем русскую артиллерию и поливали русские порядки, стоявшие на открытом поле. Они просто упорно стояли и падали. Единственное движение, вспоминает Сегюр, было вертикальное: стоял – упал. Стоял – упал. Сегюр отдал дань уважения этому упорству, на которое больно было смотреть даже противнику, в упор расстреливающему полки, выстроившиеся в никому не нужном каре.  Вот это русское упорство не позволило отвести или спрятать войска. По большому счету – некуда было отводить. Именно этот эпизод и был снят Бондарчуком панорамной съемкой с самолета. После этого Раевский еще с восторгом в глазах докладывал о готовности погибших солдат идти в бой.

Это дает ответ на вопрос, почему Кутузов в течение двух часов отдает два противоречащих приказа: сначала призывает приготовиться к сражению, а затем отдает приказ о срочном отступлении. Таким образом он себе подготовил защиту от обвинений в свой адрес. Кутузов, по определению Наполеона «Северный Лис», прекрасно оправдал свое предназначение: обвел вокруг пальца и своих и чужих. Всегда можно дать два ответа на один и тот же вопрос. Точно также Кутузов до последнего заверял Ростопчина, что Москва не будет сдана, а затем огорошил фактом, что войска срочно отступают через Москву.

Такая непоследовательность с точки зрения немецкого офицера вряд ли считается морально приемлемой. Но с точки зрения русского, загнанного в угол, это и есть его тайное оружие. Переодевание, переобувание на ходу, представление событий в ложном свете, а также передергивание фактов – это есть наш ответ Наполеону, это и есть початки военной пропаганды. И Толстой это понимал, недаром он назвал русских военачальников «плохими» в самом начале третьего тома, которые при этом ошибочно полагали, что они выиграли кампанию 1812 года. Нет, не они. Не только они.