Роман Жизнь только начинается Первые 3 главы с каж

                СОДЕРЖАНИЕ



От автора………………………………………………………………………………… 
ЧАСТЬ I. Его последняя женщина.
Глава 1. Этот сумасшедший Дали………………………………………………………
Глава 2. Я не могу без тебя………………………………………………………………               
Глава 3. Я ломала, я строила себя заново………………………………………………
Глава 4. Первое путешествие к дворцам и парку Царицыно………………………….
Глава 5. Восемь листочков альтернативного проекта Георгия……………………….
Глава 6. Прилет друга Георгия………………………………………………………….
Глава 7. Схватка Анны с шефом………………………………………………………..
Глава 8. Георгий и Анна у торгпреда Великобритании……………………………….
Глава 9. Предложение англичан Георгию………………………………………………
Глава 10. Совет директоров в Метрополе………………………………………………
Глава 11. Второе путешествие к дворцам и парку Царицыно…………………………
Глава 12. Анна принимает дела у шефа…………………………………………………
Глава 13. Визит Анны к Банкиру………………………………………………………..
Глава 14. Анна и Георгий защищают свой проект……………………………………..
Глава 15. Сибирское гостеприимство……………………………………………………
Глава 16. Чрезвычайный Совет директоров……………………………………………..

ЧАСТЬ II. У черта на рогах
Глава 1. Возьми меня, Глава 2. Русский пятница в панамский четверг………………………………………… 
Глава 3. Когда ученик не готов…………………………………………………………..
Глава 4. А что у Анны. «Убиться можно!»……………………………………………..
Глава 5. Земляк планирует будущее капитана…………………………………………..
Глава 6. Не пробуждай воспоминаний…………………………………………………..
Глава 7. Мечтой любви не увлекай………………………………………………………
Глава 8. А что у Анны. Безвыходный риск президента…………………………………
Глава 9. Проявления русской души……………………………………………………….
Глава 10. Георгий получает заказ на американский корпоратив………………………..
Глава 11. «Paloma» выходит на полные обороты…………………………………………
Глава 12. А что у Анны. Президент торопит подписание договоров…………………….
Глава 13. Как не легка участь поводыря……………………………………………………
Глава 14. Приобретения и потери…………………………………………………………..

ЧАСТЬ III. От сумы и от тюрьмы не зарекайся……………………………………………
Глава 1. Миг пьянящей свободы…………………………………………………………….
Глава 2. Возрождение смысла жизни у Анны………………………………………………
Глава 3. На своем празднике………………………………………………………………..
Глава 4. И все же Старик ошибся…………………………………………………………….
Глава 5. Георгий у капитана Вени……………………………………………………………
Глава 6. «Случайность» перевернувшая жизнь в ЗАО………………………………………
Глава 7. Георгий и корреспондент ТАСС у американских миллионеров…………………..
Глава 8. Предчувствие………………………………………………………………….

ВСЕМ, КТО ХОЧЕТ УЛУЧШИТЬ ЖИЗНЬ













































               

Часть I.  ЕГО ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕНЩИНА

Разбегающиеся Галактики. Галактика Млечный путь. Камера начинает фокусироваться на планетах. Выбирает планету Земля. С высоты птичьего полета узнаем Москву, Крымский мост, Москву-реку, ЦДХ, парк Горького, начало Ленинского проспекта, перспектива. 
По левой стороне из дверей магазина, густо облепленного волнующимся народом, протискивается молодой парень, держа на уровне головы две бутылки водки. Немного дальше у магазина «МЯСО» стоит длинный ручеек спокойной очереди. Камера начинает брать правую сторону, узнаем Храм царевича Димитрия, 1ю Градскую больницу. Крупно показывает сталинский дом.            
               


Глава 1. ЭТОТ СУМАСШЕДШИЙ ДАЛИ

     Самая последняя 
На выставку Сальвадора Дали он собирался уже три дня. И не то, чтоб было некогда, какие у него сейчас дела! Видимо, его чутье, которое не раз сослужило ему верную службу, и здесь подсказало: «Рано, рано, а вот сейчас – внимание! Пора! Пошел!»
  С вечера он осмотрел брюки своего единственного темного костюма и неудовлетворенный их состоянием, слегка их подгладил. Выбрал поновее белую рубашку в полосочку, положил носовой платок, новые носки, бархоткой навел глянец на единственных черных со стоптанными пятками ботинках.
Это все он проделал при жене.
   «Удивительно: ни одного слова, ни одного вопроса. Неужели такое безразличие? Зачем же тогда жить вместе?» - невеселые возникали мысли.
   На следующий день, дождавшись пока, наконец, жена и сын соберутся и уйдут на работу, он, не спеша, побрился, сделал на тщательно выбритое лицо горячий компресс, повизжал под холодным душем.
Слышится звонок из кабинета, он идет туда в трусах и майке. Включает на аппарате громкую связь, берет со стола сына глянцевый журнал, начинает рассматривать и говорить по телефону.
     - О-о, привет тебе, Гафар! Рассказывай, что у вас нового?
     - А что у нас? Все движется в одном направлении. Нефтяные скважины истощаются, их бросают. Выдаиваем из скважин последнюю нефть. Зарплата падает. Мужики начинают уходить. Скоро будем ездить на работу за сто километров. Мелькнул лучик тогда с твоим проектом по восстановлению производительности скважин с помощью английской технологии и скрылся. Позвонишь через месячишко, а меня уже здесь не будет. Да и самого Акционерного Общества. Ну, ладно, будь, Георг! Не пропадай надолго! Да, как твое здоровье?
     - Вот сейчас собираюсь к своему врачу улаживать отношения. Пристает: «Вы меня не слушаетесь, вы меня не слушаетесь! Вы не выполняете мои рекомендации!» А потом иду на выставку. 
     - Да, - вот столичная жизнь! – с ноткой зависти замечает Гафар.
     - Давай, Гафар, меняться?
     - А чего так?
     - Да надоела мне эта тягомотина! То врачи, то жена!
     - Все наладится, Георг! Ты умеешь разруливать проблемы, решишь и семейную. А своим здоровьем заниматься надо. Ну, будь здоров!      
     - Постараюсь. И тебе не кашлять, Гафар! Не отчаивайся! При против ветра и дойдешь, куда надо!
 Еще не одетый, в одних трусах и майке, на кухне он проглотил бутерброд с сыром и чашечку кофе. Через пятнадцать минут, недовольно осматривая одетого типа в зеркало в крохотном коридоре, он про себя заметил: «Куда ты юность прежняя девалась?»
Под глазами видны синеватые тени, на лбу - не распрямляющиеся две продольные складки, на переносице наметились две поперечные. Углы рта окаймлены симметричными морщинами. Глаза... глаза немного влажные, еще моложавые и проницательные, но в них просматривались не исчезающие даже при редкой улыбке грустинки. А фигура... фигура еще ничего. В общем - сзади пионер. Был бы пионер, если бы не начинающая лысеть макушка. И с чего это?
      «Да, уж, мог бы выглядеть и получше».
Он без сожаления расстался с двойником, запер дверь и через минуту оказался в солнечном утре.   
Выходит из подъезда, останавливается. Берет с зеленых кустов упавший желтый лист, нюхает его. Поворачивается к солнышку, закрывает глаза, поднимает голову, замирает на три секунды.
     «Ах, какой чудесный лекарь любого смурного настроения – это, солнце! Как ласково, нежно ты можешь дотрагиваться своими теплыми утренними лучами до щек, лба, заигрывая, заглядывать в глаза, растапливать и испарять остатки любой печали, разглаживать морщинки, заряжать своим солнечным настроением на целый день. Привет тебе, солнце! Спасибо тебе, солнце! Выглядывай, пробивайся меж облаков почаще, а еще лучше - свети всегда!»    
Решительным шагом идет к метро.

Наконец, поликлиника. Через пару ступенек, как всегда, он взлетает на четвертый этаж. А к его врачу, о, удача, никого нет. Он входит, здоровается.
   «Ну, коли вошли, Георгий Петрович, то садитесь. А я не могу дозвониться до начальника отделения именно по вашему вопросу. Иду к нему, подождите!»
Георгий сидит рядом со столом врача на стуле, листает толстенную книгу.
Быстро входит женщина-врач сорока лет, в белом халате. Садится.
     - Не застала начальника отделения, где-то мотается! Что мне с вами   делать, Георгий Петрович? Пишите расписку: «Мне врачом Савельевой М. Г. доведены возможные последствия об отказе лечения преднизолоном».
     - Да! Коротко и ясно, Марина Германовна! И я пойду домой. Точнее на выставку. Вот, и в вашей книге написано, что преднизолон убивает печень и поджелудочную железу.
     - Эта книга для врачей, положите ее на место! А вы помните о последствиях, если его не будете принимать, которые я довела до вас?
Георгий улыбается.    
     - От больных не должно быть никаких секретов! Ха, последствия! Что пнем по сове, что совой по пню!
     - Вы неисправимы, Георгий Петрович! Как жалко, что всех пенсионеров переводят со следующего месяца в другую поликлинику. Я вас прошу, строго выполняйте мои  рекомендации!
     - Непременно, Марина Германовна! До свидания! – в сторону: - Я и пришел к вам с утра, чтобы на выставке Дали было мало народу. А это всего две остановки троллейбусом.

В Центральном доме художников народу было немного, и он с облегчением вздохнул. Он не любил шумные выставки. Это мешало ему сопереживать, погружаться в авторские секреты, следить за сочетанием красок, манерой письма, угадывать мысли автора, сопоставлять их со своими, находить «коронные приемы» и просто наслаждаться.
   Еще в холле висит огромный портрет Сальвадора Дали с закрученными до глаз тоненькими усиками и выпученными глазами.
  Медленно, очень медленно, Георгий двигался от одной картины к другой и решительно не понимал этого сумасбродного испанца. Перед ним вставал его саркастический взгляд, его выпендрежные усы, и все в нем говорило: «Ох, удивлю я! Ох, поражу! Ну, убью, просто наповал!»
  На лице Георгия отражается растерянность, иногда глаза его расширяются, рот приоткрывается. С картин глядят на него образины со свиными пяточками, ржут над ним люди с лошадиными зубами, слоны ходят на журавлиных ножках, гипертрофированные обнаженные фигуры жителей Прато в аду заламывают руки, ставят его в растерянность, потешаются его озадаченным видом. 
 Росло, пока, недоумение и осознание того, что он присутствует на каком-то спектакле, где является тоже действующим лицом. А все остальные участники и стоящие под стеклянными колпаками, и висящие на стенах, начиная с этого ехидного с невообразимыми усами, разыгрывают его, насмехаются над ним, ставят всякий раз его в глупое положение своими неестественными выходками. А после этого дружно «ржут», видя его растерянность, недоумение, неподготовленность его реакции, вдоволь потешаясь над его озадаченным выражением. Совсем погрузившись в раздумье, он вдруг услышал еще один смешок и почувствовал еще один взгляд.
     «Ну, это слишком, так отключился, что недолго себя на посмешище выставить рядом с этими…». Он перевел взгляд на очередное полотно у заворачивающей стены и увидел смеющуюся беззвучным смехом физиономию. Однако, в ней не было ничего искаженного этим фокусником. Ничего не поняв, он прищурился. У портрета глаза не вылезали на лоб, нос не превращался в свиной пятачок, а зубы были даже не лошадиные...
     «Матерь Божья! Так это - живая дама, голова которой была на фоне рамки какого-то портрета».
  Его удивление, видимо, было настолько велико, и сам вид его был настолько растерян, что живой портрет закрыл лицо каталогом и прыснул в этого противного усатого человека. Георгию стало неловко за себя, он стушевался, стал поправлять ворот рубашки, его уже стала наполнять злость на этих обезображенных на портретах, на этого клоуна с усами и на эту даму.
     «Не хватало только ее, мало того, что над ним насмехаются эти с портретов, так еще и живые... Так ему, сукину сыну! Глупец он, конечно, глупец, дал повод, поддался, углубился, видите ли…»
   Придя в себя от секундного замешательства, он развернулся, чтобы покинуть этот цирк, из-за плеча недобро взглянул на даму и снова застыл в неудобной позе. Дама, подняв вверх каталог с портретом Сальвадора Дали, спешила явно к Георгию. Ее лицо выражало участие, сочувствие, извинение. Конечно, к нему, ведь рядом никого не было...
     «Не убегай, слышишь, не убегай, ну, сделай над собой усилие, это последняя твоя женщина во всей оставшейся жизни, самая последняя, самая!»  - шептал ему в ухо его Эго.
     «Простите меня, ну, пожалуйста, не злитесь, я не хотела… я ведь над собой так же смеялась. Правда, не верите?»
 Георгий не знал, что ответить. Он смотрел на это приятное искреннее лицо, слушал извиняющийся голос, в нем еще боролась собственная строптивость…
     «Ну, хотя бы помолчи миг, помолчи! - тот же голос в ухо. - Иначе участь одинокого волка в глухом лесу тебе не избежать. Помнишь, что тебя ждет?»               
      «Ну, пожалуйста! Простите меня!»
Георгий вдруг почувствовал такую теплую, такую успокаивающую ладонь на своей ладони, ее глаза заглядывали в его глаза все глубже, все нежнее, все ласковее, - и злость его обмякла, слава Богу, он оттаивал, он теплел. Признательная улыбка медленно вползла на его губы, он тихонько сжал ее ладонь и первый раз посмотрел на нее, как мужчина.
     «Простили, да? Простили? – как ребенок обрадовалась она. - Вот и хорошо, вот спасибо! Поверили! Я над собой так же смеялась, правда, правда! Я сама минуту назад выглядела такой же одураченной... ох, как же хорошо вы меня изобразили, что я не сдержалась. А вы умеете сопереживать, и вы очень искренний. Возьмите меня под руку, пойдемте дальше осматривать залы. Ну, теперь мы не будем с вами простаками, так ведь?»
   Она по-детски наклонила голову набок и заглянула ему в глаза. Ее взгляд вернулся из его глаз и сейчас искрился, вспыхивал, дрожал, так играет солнечный луч сквозь качающуюся на легком ветре листву, а ее голос хотелось слушать и слушать, хотя значения ее слов стали доходить до него с большим опозданием. Ему нравилась музыка ее речи, необычный тембр ее голоса. Ему показалось, что она поет ему один из его любимых романсов «Нам звезды кроткие сияли».   
     - Вы меня слышите? - донеслось до Георгия. -  Где вы летаете? - она с интересом посмотрела на него.
     - Все в порядке. Я прилетел, я слушал ваш голос.
     - И меня не слышали? Так бывает?
     - Бывает, - он сказал это тихо и серьезно.
Она странно посмотрела на него, хотела что-то сказать и раздумала. Потом решительно на него взглянула и, потянув за руку в соседний зал, уже на ходу заглянув ему в глаза, очень буднично сказала:
     - Меня зовут Анна.
     - Георгий, - так же просто ответил он, и они вошли в новый зал.
Они ходили от портрета к портрету, и Анна возмущалась: почему это Сальвадор нарисовал так, а не вот так? Почему черной краской, а не красной и не зеленой? Почти все ее вопросы были наивны, как вопросы четырехлетней девочки, и почти на все вопросы Георгий не знал ответа. Это его забавляло, он не злился, ему был интересен ход ее мыслей.
Как мог он старался ей помогать находить ответы, а сам украдкой, мельком разглядывал ее лицо.               
Снова голос в ухо, его второго «Я».
     «Что, опять загадка, уже не Дали, а вечная загадка женского возраста, хорошо ухоженной, следящей за собой, женщины?»
Георгий скосил глаза на Анну: «Конечно, ей не тридцать, хотя выглядит она, ну, максимум на тридцать три. Нет, не надо круглых цифр, тридцать пять, - это для нее, действительно, много. А сколько же ей на самом деле? А лоб ведь совсем чистый. Боже, так у нее оказывается ямочки на щеках, когда она смеется, нет, даже не ямочки, еще пикантнее, - только слабые намеки на ямочки. Ой, как хочется дотронуться до этой впадинки, зафиксировать ее... о, уже исчезла... ах, черт, что же она спросила?»
     «Когда Сальвадор обычно работает днем или ночами?» - Георгий отвечал...
     «Да-а, морщинок у смеющихся глаз для тридцатилетней дамы, пожалуй, многовато».
     «А сколько надо? Только две? Только три? – снова голос его второго «Я». - Тоже, знаток женского возраста нашелся. Кр-р-р-р-упный специалист по женским…»
     «Что вы сказали?» – не расслышал вопрос Георгий, занятый своими мыслями.
Анна повторила, и он снова ответил.
   «И вот у рта уже намечаются чуть-чуть, совсем чуть-чуть, такие симметричные. Боже, да ей так лучше, она так трогательнее выглядит! Абсурд, чушь собачья... когда морщинки шли женщине?»
     «Додумался, специалист хренов», - тот же голос в ухо.
     «Э-э-э, да, пожалуй, вы правы, Анна», - так и не поняв вопроса, успел вставить он.
     «А кожа, какая нежная кожа! Странно, ведь лицо с явными признаками свежего загара. Такой загар в Москве не получишь. А где? И, главное, - ни капельки не блестит, не лоснится! Неужели ничем не мажется?»
     «Н-н-не знаю, Анна, не знаю, - наугад ответил он, - я плохо разбираюсь в этих делах. Что? Да, да, конечно...» - ответил он опять, видимо, невпопад.
     «Нет, явно на тридцать три не тянет. Ох, как было бы хорошо прикоснуться щекой к ее щеке. Вот только тогда и можно понять, что такое…»
     «Как вы сказали, Анна? – попытался он понять ее фразу. - Согласен, полностью согласен... Интересно, а чем пахнет ее кожа и пахнет ли вообще? Бредовый вопрос, конечно, пахнет. У любой женщины пахнет, даже, если она ничем не мажется».
     «Ой, опять специалист объявился, - голос его Эго, - и все-то он про «их» знает, и везде-то он…»
     «К-к-конечно, конечно, слушаю, Анна...»
     «И все-таки надо незаметно понюхать».
Он совсем по капельке, очень незаметно приблизил голову к ее голове и наклонил ее, демонстрируя полное внимание к собеседнице, а сам тихонечко втянул ноздрями воздух.
   - Ну и как? – хитро улыбаясь, спросила Анна, остановившись.
   - Что как? - отпрянул Георгий.
   - И чем пахнет?
   - Э-э-э...
   - Так уловили вы что-нибудь, конспиратор?
   - М-м-м....
   - Ну, хоть какой-то аромат? Или у вас хроническое заболевание органов обоняния?
   - Да, - промямлил он.
   - Что да? - удивилась Анна. - Совсем ничего не почувствовали? - Она приблизила свои губы к его уху и прошептала, кокетливо оглядываясь:
   - Ну, скажите, мне интересно.
   - Э-э... не успел ... точнее не понял... н-но, что-то очень тонкое...
Анна отодвинулась от него, изучая, с нескрываемым интересом на него посмотрела и засмеялась тихим смехом.
     «Вот это женщина! – озадаченно подумал он. - Не может же она читать его мысли, скорее всего, он очень неловок, очень неискусен. Неужели нет аналога запаха, не может быть, чтобы он не нашел хотя бы близкого, надо бы еще понюхать, впитать в себя этот тонкий, почти неуловимый аромат, удастся ли? И как теперь незаметно это сделать?»
     «Да, в этом зале полотна будут посложнее, покрасочнее... согласен... конечно, - ответил он на какую-то фразу Анны. - А вот подбородок, пожалуй, у нее чуть выдается вперед и островат немного, не Афродита она, конечно. Да и почему это эталоном должна быть Афродита Праксителя?* Она по сравнению с Анной - толстая баба с короткой шеей и круглым лицом.
 
     *Автор скульптуры, IY в. до н. э. (Э-э, поосторожней в сравнениях, Георгий).

     «Что, Анна? Эта линия? Да-а, вы правы, слишком вычурна... а, может, Дали специально, смотрите, Анна, и цвет выбрал кричащий, желтый, чтобы подчеркнуть, чтобы остановить взгляд... Ну что вы, Анна, какой я знаток - дилетант-любитель...»               
Внимательный взгляд Анны, был похож на взгляд учительницы, накрывшей нашкодившего ученика, но решившей, снисходительно, не наказывать его, подождать, посмотреть на его поведение.
Он перевел разговор.
      «Анна, постойте, мы не должны пройти вот этого безголового ангела с дырой в груди».
 Анна глядела на своего спутника с подозрительным любопытством и не скрывала этого.
     «Интересно, как это понимать? Что она не согласна с тем, что он обратил ее внимание на этого ангела? Ну, так это его мнение, она может иметь об этом - собственное, на то и искусство, если только это искусство. А вдруг она прочитала его мысли про ее губы? Нет, это уж слишком! И, все-таки, странный взгляд.
А какие у нее глаза? Темные. Да не совсем. Пожалуй, светло - карие... и бархатистые, а зрачки-то, вот отчего взгляд такой притягательный, в светлую крапинку, в ситчик какой-то, чуть ли не в мелкий, мелкий цветочек».
   Пикантное это было зрелище. Они стояли возле бедного безголового ангела, у которого не было сердца, и смотрели в глаза друг друга уже секунд десять, не отрывая взгляда, и не могли насмотреться. На них уже стали обращать внимание, кто с пониманием, кто с завистью, кто с раздражением, а им не было ни до кого дела.
     - Это глупо, наконец, - первая очнулась Анна, - нам не семнадцать лет.
     - А сколько? - спросил он, глядя в ее глаза.
     - Пошли, - Анна решительно взяла его ладонь и потянула на выход.
Все, кто был рядом, отвлеклись от этого чудака Сальвадора и, наблюдая за ними, с уважением расступились, освобождая путь Анне.
     «А народу-то прибавилось», - невесело подумал он, не догадываясь взять Анну под руку, и, как сопротивляющийся козел на поводке, тащился за нею.
   Анна взяла его под руку сама, он подстроился под ее быстрые шаги, и они проскочили залы.
    Все сальвадоровы дети: кто с полотен, кто в стеклянных колпаках (эти, видимо, недоношенные), поворачивали лошадиные, бычьи, слоновьи, змеиные, человеческие головы с совиными глазами и свиными пятачками вслед, и Георгий удивленно заметил, как минутная стрелка сальвадоровского вечного времени перетекла в обратном направлении с цифры шесть на цифру пять. И никто на это не обратил внимания! И не мудрено, ведь это не для них вечное время пошло вспять. Это только для Анны и Георгия, только для двоих.
Уже выбегая из последнего зала, Георгий поймал ехидный взгляд Сальвадора и с ужасом успел увидеть, как тот подмигнул ему.
Они с Анной накинули плащи и выскочили на улицу.
   День явно удался. И если солнечные лучи полтора часа назад, упираясь в плотные облака, пытались тщетно их раздвинуть, то сейчас солнце сияло в огромной синей бреши, и всякий радовался ему, и замирал от удовольствия, останавливался, поднимая голову и закрывая глаза.
   Анна потянула его не к метро, а куда-то вбок к набережной. Они подошли к кучке сиротливо стоявших машин, терпеливо ожидавших своих хозяев, которые явно были на выставке. Анна достала на ходу из сумочки брелок с ключами и окликнула Георгия.
   - Вы куда?
   - К машине, наверное.
   - А чем вам это не машина?
   Он почему-то облюбовал для нее синюю «шестерку» Жигулей. Анна остановилась рядом с небольшой машиной цвета зеленый металлик, которая поприветствовала хозяйку коротким радостным визгом, и Анна открыла дверь для него на место водителя.
    - Садитесь за руль!
   - Я-я-а-а?
   - Вы-ы!
   - Откуда вы знаете, что я вожу машину?
   - Это видно сразу.
   - Но я за такую ни разу не садился...
   - Вот и хорошо, испытаете ее.
   - У меня нет прав.
   - Нам недалеко ехать.
   - А если остановят?
   - Значит, не повезет, заплатите штраф.
   - А если у меня нет денег?
   - Нет проблем! Заплачу я, садитесь! - Анна улыбнулась ему.
   - Очень доходчиво! С тобой не соскучишься, Анна, - впервые обратился он к ней на «ты».
   - Хочу надеяться.
   Они сели. Он осмотрелся. Это был фольксваген «PASSAT». Анна только раз подсказала ему, и они поехали.
    - Ты всегда так мучаешьсвя вопросами? – с осуждением взглянула на Георгия Анна.
    - Почти, - скосил на нее глаза в зеркало Георгий. 
За всю недолгую дорогу, а ездил он всегда по городу напряженно, особенно после той страшной аварии, к нему не раз между сигналами светофора, нахальными пешеходами, раздолбаями водителями иномарок, стучалась и никак не могла овладеть его сознанием одна единственная мысль:
   «Так это и есть последняя его женщина? Почему последняя? Как все просто! Неужели свершилось? Почему же свершилось, когда только все еще начинается! Нет, это все-таки, чудо! Ведь это он предчувствовал!»
   - Что предчувствовал? – послышался голос второго «Я». - Спокойно, чудик, чуть не зацепил нахала! Ну-ка, все внимание - на дорогу, а то устроишь обоим такое чудо...
   -  Слава Богу, приехали! - выдохнул Георгий.
 Действительно, ехали они недолго. Не успели подняться на Октябрьскую площадь, проехать десять минут по Ленинскому проспекту, как Анна попросила свернуть направо. Это был сталинских времен кирпичный дом.
   - Анна, а машина очень послушна в управлении, давно у тебя она? - не зная, чего ему сдалась эта машина, спросил Георгий.
   - Что тебе эта машина? Давай без вопросов, ладно?

     Как в юности
Георгий с интересом осматривал просторный холл подъезда с цветами на полках и полу, с картинами на стенах. На столике, - огромный аквариум с цветными рыбками.
Они проскочили консьержку, и Анна с нею поздоровалась.
Вошли в просторный в зеркалах лифт.
В лифте он, в который раз, взглянул на Анну, она ободряюще ему улыбнулась, сжав его пальцы.
Анна с облегчением втащила его в квартиру, закрыла за ним дверь, и пока он, прислонившись к двери, стоял молча, не зная, что сказать, Анна проговорила:
   - Только сразу прошу забыть мою квартиру и никогда меня не преследовать, это моя единственная просьба.
   - Хорошо, если ты так хочешь, - послушно сказал он. А сам подумал: - Там, посмотрим.
   Анна поколебалась только пару секунд, затем опершись на его руку, которую не отпускала до сих пор, чуть приподнялась и влажно поцеловала Георгия в губы слегка раскрытыми губами, глядя ему прямо в глаза, пытаясь прочитать в них, что он о ней думает.
   - Вот это да-а-а! - выдохнул удивленно Георгий.
Анна очень мило усмехнулась, провела зачем-то пальцем по уголочку его губ и упорхнула в комнату, оставив дверь открытой и явно приглашая его войти.
Он надумал снять ботинки, повесил пиджак на вешалку и тщательно осмотрел ее, - ни одной мужской вещи. Это его порадовало и озадачило одновременно. Копошились какие-то мысли, поднимались вопросы, но он, вовремя, вспомнил ее требование: «Давай без вопросов, ладно?». Однако, вопросы от этого не пропадали, а выстраивались один за другим.
 Медленно поднимая голову вверх, он уперся взглядом в потолок.
«Мать честная! Вот что, оказывается, называется холлом, - это помещение в десять его коридоров!
   «Ты чего, Георгий, никак не можешь пройти в открытую дверь? А-а-а, ты в одну половинку двери принципиально не входишь! А что и правильно делаешь! Георгий, прости меня, я не гостеприимная хозяйка».
Анна вышла к нему в холл, взялась за позолоченную изогнутую ручку открытой половинки двери, зачем-то закрыла ее снова. Потом изящным движением нажала на обе ручки и, потянув на себя, открыла с легким поклоном одновременно сразу две половинки высоких филенчатых дверей, выкрашенных, как и стены, под слоновую кость. В верхней половине дверей он успел заметить «заиндевелые стекла». 
     «Прошу», - опять с легким поклоном головы пригласила Анна.
   В носках, важно задрав подбородок вверх, сунув руки в карманы брюк, выпятив вперед несуществующий живот, Георгий сделал пару шагов в комнату, не взглянув даже на фыркнувшую Анну.
   Стены комнаты были бледно-салатового цвета.
     - Осваивайся, - с улыбкой произнесла Анна, закрывая за ним двери и подталкивая его к тахте.
   - Попался, серенький воробушек! - ехидно прозвучал в ушах голос его второго «Я».
   - Ничего, прорвемся.
   Первое, что бросилось в глаза, - это тахта, стоящая вдоль левой стены с яркими атласными подушками.
   Он наблюдал, как Анна при нем наводила косметический порядок: исчезла пара видеокассет, лежащих рядом с видеомагнитофоном; аудиокассета спряталась в коробке за стеклянной дверкой под телевизором. Палочка со страусиными перьями ловко бегала по японской радиоаппаратуре, по акустическим колонкам, по телевизору. Хозяйка явно была не готова к его визиту.
     «Выбери себе музыку по вкусу», - кивнула Анна на коробочки с лазерными дисками и вдруг, раздвинув боковую стену, исчезла за ней, оставив его с полуоткрытым ртом.
Только тут он увидел, что метра два стены занимают складывающиеся гармошкой две раздвижные пластиковые двери.
    «Вот потихоньку выясняется, зачем в такие дома стремятся люди: высокие потолки, громадный холл, раздвижная стена. По звону посуды ясно, - там кухня. Ладно, он надеется, посидит еще и на кухне. А сейчас, как сказала Анна, надо здесь осваиваться.
Для современных шикарных квартир, - эта, пожалуй, довольно скромная по габаритам комната, не более двадцати пяти квадратных метров, но какая-то... какая-то... Что-то не так. Где-то что-то происходит».
Он прислушался, и с трудом различил струю душа с хорошим напором. Точно, в ванной комнате был включен душ. Он еще не успел сообразить, что к чему, как появилась Анна.
      «Пока ты будешь в душе, я сотворю что-нибудь перекусить».
Она положила на спинку кресла аккуратно сложенный белый махровый халат.  Посмотрела на его носки, выпорхнула в холл, появилась в дверях и бросила к его ногам шлепанцы, мужские.
     «Ну, как же он их не заметил?»
     «Их никто не надевал, ты первый», - перехватила его взгляд Анна и снова ободряюще посмотрела в его глаза.
     «Ох, уж, эти глаза!»
Он сразу расслабился, напряжение исчезло, ему стало спокойно, даже захотелось напеть какой-нибудь любимый мотивчик.
     «Поразительно, какая терапия от ее успокаивающего взгляда, какой быстрый результат! Кто она? Уж не представительница ли нетрадиционной медицины? Если нет, то вполне может работать ею».
 Он разделся до трусов.
     «Ну, надо же, как чувствовал, впервые надел подаренные сыном моднячие трусы: с геометрически правильными цветными фигурками, с кнопочкой на разрезе». 
 Он прокрался в ванную через дверь, в которую вошел, почему-то держа в одной руке шлепанцы, а другой, прижимая к боку сложенный халат.
Анна звенела посудой на кухне.
    «Ого! Вот это зеркало!»
  Во весь рост с двери ванной на него смотрел мужчина средних лет, в трусах, со  шлепанцами и халатом под мышкой.
     «А что, грудные мышцы есть и довольно рельефные. А косые?», - он бросил шлепанцы, положил халат на белую тумбочку, развел в стороны руки, согнул их в локтях, напрягая бицепсы и стараясь выделить косые мышцы. С боков что-то вяло выделилось, едва заметно, он выдохнул, - тотчас пропало и даже это.
   «Черте что и сбоку бантик! Нет, чего там, - пытался он ободрить себя, - все равно торс явно спортивного мужчины, и руки сильные, во, как трицепс ходит! И плечи, что надо. Ну, а пресс - это вообще гордость, почти как у Лаокоона,* боровшегося со змеями. Ну, а в трусах?»
 
     *По - видимому, Георгий имел в виду скульптурную группу «Лаокоон и его сыновья, обвитые змеями». Скульптура Агесандра, Полидора и Афинодора, I в. до н.э.

Он снял их, посмотрел на свою главную мышцу, которой суждено, наверное, сегодня, сейчас, сыграть ведущую роль.
     «Так себе, не впечатляет, - положил на ладонь, зачем-то взвесил, - не тянет».
  С надеждой еще раз посмотрел на нее и тихонько сказал.
     «Не подведи, слышишь!» - затем он решительно сбросил ее с ладони и подошел к ванне.
     «Мать честная! Вот это агрегат! Джакузи, что ли, такой называется?»
Он смотрел на это произведение итальянского искусства, овальной формы микробассейн цвета бирюзы, на такого же цвета стены вокруг него, потрогал их для чего-то пальцем, поскреб ногтем ... - Да-а-а, - выдохнул он удивленно. - Ну, эта дырка закрывается пробкой на цепочке, это, конечно, слив. Ё-К-Л-М-Н! А пробка-то позолоченная! Это - кран с двумя ручками... неужели настоящее золото? Понятно, - для горячей и холодной воды, а эти восемь дырок для чего? А эти кнопки еще зачем? Нет, уж, лучше подождать ими пользоваться до лучших времен. Полезай-ка ты, дружок, под душ и попытайся хоть душ принять, если сможешь!»
Он залез в джакузи, повернул матовые створки пластика, образовав душевую кабинку, и включил душ. С удовольствием фыркая под тугой колючей струей, подставлял под нее плечи, спину, грудь. К большому его сожалению, мочалки у Анны не оказалось, и он выбрал большого зеленого слона из губки.
     «И все-то у Анны с причудами. Почему именно слон? Почему зеленый? Ну, как у этого сумасшедшего! Да, потереться, как следует, сегодня не удастся».
Он намылил зеленого слона, и потом стал ожесточенно натирать себя. Облюбовав самый красивый флакон, отвернул головку, понюхал - пахло замечательно. Он вылил треть содержимого на голову и стал взбивать пену.
      «Ты что мыться сюда пришел?» 
    Створка кабинки душа повернулась, - перед ним стояла голая Анна.
Георгий вздрогнул от неожиданности, пальцы прилипли к волосам, с головы на глаза, на рот, на подбородок текла пена, а он стоял с открытым ртом, мигающими от пены глазами и пытался рассмотреть возникшую вдруг перед ним женщину.
Анна не смогла больше спокойно лицезреть этого Афродита, рождавшегося из пены, и закатилась заразительным смехом.
     - Может, поможешь даме войти? - с трудом раздвигая свой смех, вставила она фразу.
     - Я что… забыл закрыться? – стал приходить в себя он.
     - А если бы закрылся, то меня не впустил бы? – хохотала Анна. – Ну, так как, мне выйти?
Он протянул вслепую руку, от жжения глаз не было никакой мочи смотреть, он крутанул головой, откинул ее, подставляя под струю душа, и пена хлопьями полетела во все стороны, забрызгав Анну.
Анна взвизгнула от неожиданности, так и не получив поддержки, сама схватила его протянутую в никуда руку, и через секунду Георгий прижимал Анну к себе, обильно поливая ее смываемым шампунем.   
    «Волосы! Ты же намочил мне волосы», - пищала она, пытаясь отбиться и выскользнуть из его цепких клешней.
   Он, как ему казалось, нежно прижал ее к себе, но Анна, упираясь в его совершенно безволосую грудь своими кулачками, почему-то жалобно причитала:
     «Э-э, не очень-то! Раз-да-вишь! Я еще при-го-жусь... от-пус-ти!»
 И он расслабил свои мышцы и, слегка поддерживая Анну под лопатки, положил ее голову на свое плечо.
Их соски, он заметил это, тоже впервые встретились, но еще не целовались. Он недовольно подправил правый и левый уклоняющиеся соски Анны, приставил их точненько к своим и нежно прижал Анну к себе. Та сначала ничего не поняла, и лишь при последней стыковке до нее дошел смысл его коррекции, и она странно всхлипнула.
    Секунд пять они молчали, слушая шипение и звон тугих струй, разбивающихся об их плечи, головы, спины, звонко барабанящих по створкам кабинки, по стенам, плитке на полу и с журчанием стекающих ручейками между их плотно прижатыми телами.
     «Закрой как следует створки, соседей внизу затопим», - «прожурчала» Анна ему в ухо.
Он чуть отодвинулся и повернул Анну так, чтобы струи били ей в шею, чтобы можно было дышать. Она откинула голову назад и задрала подбородок.
     «Какая линия!» - вырвалось у него совершенно искренне.
Он провел пальцами от кончика подбородка по неестественно длинной шее, образующей почти вертикальную прямую, которая тянулась до небольшой ямочки посередине между двумя ключицами. А дальше продолжалась между левой и правой грудью и только у пупка забиралась на небольшую окружающую его возвышенность.
 Снова весь этот путь он повторил губами и, дойдя до возвышенности, вдруг неожиданно для себя и для Анны припал на одно колено, прижался губами к ямочке пупка и с шумом, как остаток горячего чая с блюдца, осушил всю лунку.
 Анна вскрикнула и инстинктивно втянула живот, а он, уже поднимаясь, жадно всасывал вместе с поцелуями струйки, стекающие между грудей.
Анна решительно потянула его голову. Георгий был весь смирение и покорность, но как только ее губы были близки к его губам, а ее рот открылся, он поднял подбородок и мгновенно наполнил ее рот стекающей с подбородка струйкой воды.
 Уж такого коварного подвоха Анна не ожидала и захлебнулась водой на вдохе перед поцелуем.
И тотчас он схлопотал смачный шлепок по заднице от закашлявшейся Анны. От неожиданности он завопил, вот тут-то Анна и не упустила свой шанс. В первое мгновение она прижала к его орущему рту губы и пресекла это безобразие. А во - второе мгновение, повиснув вся на его шее, устроила ему такой засос, заодно прикусив его нижнюю губу, что Георгий замычал, пытаясь стряхнуть с себя ни то дикую кошку, ни то пантеру. Но, почувствовав удушающее сдавливание на шее, понял, что лучше не трепыхаться, не искушать судьбу и отдаться на милость победительнице. И он не ошибся. Хищница, не спеша, все еще опасаясь коварства, сменила гнев на ласку, и скоро ластилась к нему, как послушная любящая кошка, вылизывая его рану. Его мычания и стоны, наконец, затихли, и она позволила прополоскать и остудить пылающую огнем губу.
     «Не сердишься?» - промурлыкала Анна, все еще не отлипнув и не разжав на его шее своих рук.
Он бережно взял в ладони ее голову, заглянул в ее глаза, с еще не потухшими хищными желтыми искрами, затем в несколько медленных поцелуев снял с ее ресниц дрожащие капли, собрал вокруг ее головы мокрые волосы, положил их на ее левое плечо и уткнулся в них лицом в знак окончательного примирения.
Подняв чуть-чуть ладонями снизу ее груди, так, что скатывающемуся потоку не в силах было забраться на соски, чтобы падать с них вниз водопадами, он прикрыл по очереди каждый сосок своими губами, попросту отправив их в рот. Выпускал он нехотя, особенно левый, не рассчитав и сильно сжав его губами, за что тотчас получил тумак по спине.
     «Я живая!» - услышал он в ухо.
 Он как-то об этом не подумал. Подставил ее голову под струю, собрал сзади ее волосы и перекинул их на лоб. Посмотрел, а нет ли у нее чешуйчатого хвоста, так походила Анна на только что вытащенную из моря русалку.
 К сожалению, а может, к счастью, хвоста не оказалось, зато были стройные загорелые ноги, узенький белый отпечаток на загорелой попе в виде буквы «Т», делящий попу почти симметрично вдоль и поперек.
     «Ну что, нашел хвост?» - ехидно спросила Анна.
Он булькнул от неожиданности, но ничего не ответил, поскольку был увлечен исследованиями.
А спереди обнаружился белый оттиск маленького треугольника от плавок, а на нем, чуть поуже, явно бритый с боков, треугольник аккуратных коротких русых волос, едва прикрывающих заветную расщелинку, которую вот уже столько времени сторожил его ревнивый «Гусар».
      «Ну и дела! Неужели она ходит в салон и делает фасонную стрижку?» -  озадаченно подумал он.      
 Положив свою грубую лапу на самое нежное белое место Анны, он погладил чуть проступающие стриженные русые волоски и слегка отодвинулся, чтобы посмотреть, как это выглядит.
 На месте белого треугольника совершенно инородным телом торчала разлапистая смуглая с короткими пальцами грубая мужская пятерня, перевитая многочисленными вздутыми голубыми венами. И по всему, по этому, весело бежали струйки прозрачной воды.
     - Ты что, художник? - удивленно подняла голову Анна. -  А может, ты сбежал из мужского монастыря?
     - Не угадала, но близко.
Анна напряглась, ее ладошки легли Георгию на лопатки, и она вжала его в себя, волосы, закрывающие лицо раздвинулись, из них выступил сначала нос, потом полуоткрытые губы, которые впились в его губы, и они затянулись долгим страстным поцелуем.
 Бедный георгиевский «Гусар», ощутив прильнувшую к нему «Хозяйку», забесновался. Как вдруг, нежная женская рука ласково взяла его, поставила по стойке «смирно», и он услышал назидательное:
     - Не дергайся, здесь не «отколется»!
    «Счастье было так близко, так возможно! А он-то, глупый, так надеялся! Ну, ладно, еще не вечер!»
 И вдруг монотонно журчащий поток разом прекратился, и в тишине раздался голос Анны:
     - Нет, с тобой расслабляться нельзя.
     - Но я же ничего толком не рассмотрел, не погладил, ни с чем близко не познакомился!
     - Ни все сразу, - рассудительно сказала Анна, подавая ему длиннющее белое махровое полотенце. - Промокай спину! Нежнее! Ты меня понял?
 
 Бережно приподняв, как свою собственность, левую грудь, Георгий аккуратно промокнул ее снизу, затем тоже проделал и с правой. И сразу заработал комплимент.
     - Ты в какой женской бане работал? - удивленно спросила Анна.
     - В самой престижной, - парировал банщик.
     - Да, видно сразу, профессионал! Стой! - властно приказала она.
Анна дала в руки другое полотенце:
     - Накроой им свою спину! - затем повернула банщика к себе спиной и быстро отшлепала его своими ладошками, начиная с плеч и кончая икрами, почему-то ни секунды не задержавшись на его ягодицах.
    «Неужели мои ягодицы так уж плохи?» - мелькнуло у него.
  Анна повернула его еще раз, оценивающе пробежала взглядом по его голому фасаду, ухмыльнулась чему-то.
      - Дальше я не умею, я не работала в мужской бане, - с деланным сожалением сказала Анна и вылезла из джакузи. - Как в таких случаях расплачиваются? - наивно задала она вопрос.
     - Натурой, - скромно потупил взор банщик, обернув бедра полотенцем.
     - И тебя на всех хватало? - допытывалась Анна, запахивая халат.
     - На избранных, - отвечало воплощение непорочности.
 Анна скользнула взглядом по оттопыренному полотенцу, усилием воли сжала губы и исчезла из ванны.

 Они сидели на тахте. Анна, сидя у Георгия на коленях, сушила феном и одновременно расчесывала его и свои волосы. Он рассматривал комнату.
Ничего лишнего. Даже в этой достаточно плотно обставленной комнате, все равно чувствовался свободный объем. Это, наверное, потому, что самая высокая застекленная стенка было ему чуть выше плеч.
 Двуспальная тахта, обтянутая каким-то цветным материалом с персидскими мотивами, огромные с подобными рисунками подушки на ней; вплотную к подоконнику - наполовину застекленная тумбочка с телевизором, и радиосистемой - все одной японской фирмы. Сквозь стекло просматривались английские детективы, судя по переплетам, лазерные диски.
Слева над тахтой несимметрично висели три картины в одинаковых позолоченных рамках. На одной - какой-то тропический океанский пейзаж с убогим бунгало, с крышей из коричневых пальмовых листьев, и с неестественно бирюзовой лагуной, врезавшейся в желтый песок. У хижины стояли всего три зеленые пальмы.
Во всем угадывался золотой свет и тянуло ступить босой ногой на солнечный песок.
     А другая - глаза устают от черепичных крыш, стрельчатых резных окон, шпилей костелов, затейливых флюгеров, многочисленных труб.
     «Неужели художник порхал над ними, пока их писал? Нет легкости. Утомляет. А потом, в каждой картине должна быть своя мелодия. А здесь ее нет».
На третью картину с деревенской церквушкой и погостом у него ничего не отозвалось, даже...   
     - Мне уйти?
Анна уже несколько минут не расчесывала его и смотрела на него с поднятым жужжащим феном в руке.
     - Прости меня, - Георгий прижал к себе пушисто - мимозное создание и поцеловал в шею.
    - Ведь это же твоя частичка, - он кивнул на картины, - а я хочу понять тебя.
    - Понимай всю, не по частичкам.
    - У нас ограничено время?
    - Время всегда ограничено, даже, как мы уже знаем, у Дали. До вечера тебе меня хватит?
    - До вечера только? – делано возмутился он.
    - Это не мало, - усмехнулась Анна.
    - Не-е-т, так мы не договаривались. Если бы ты мне сразу сказала, я бы и не подумал ехать с тобой! - он сделал вид, что сгоняет ее с колен.
   Анна не шелохнулась и смотрела на него погрустневшими глазами.
   Георгий понял, что переходит через край и нужно срочно остановиться. Он взял фен из рук Анны, и начал, повторяя ее движения, расчесывать и просушивать ее волосы.

     На тему Бернса
Ему пришла в голову какая-то поэма его любимого шотландца* и Георгий начал ее тихонечко напевать, качая Анну с закрытыми глазами.

       *Роберт Бёрнс, шотландский поэт, которого почитают в Шотландии, как у нас Александра Пушкина. Прожил тоже 37 лет (1759-96). «Ночлег в пути», в прекрасном переводе С. Маршака. (Грубо искажен Георгием. Автор присоединяет свой гнев к справедливому гневу читателей).

Георгий пел о том, как его, измученного и опустошенного, настигла житейская метель, как он поехал в ЦДХ**, чтобы там обрести душевный покой, но над ним насмеялся сумасбродный усатый и вся его компания...
      
     **ЦДХ – Центральный Дом Художника.
 
     Меня в хандру накрыла тьма,
     Осенний холод, словно снег.
     Закрылись наглухо дома,
     И я не мог найти ночлег.
     По счастью женщина одна
     Меня, увидев в ЦДХ-а,
     Свой предложила дом она,
     Не побоявшись и греха.

 Он прерывал свою колыбельную, целовал мочки ушей этой женщины, волосы на висках, на лбу, на макушке, на шее, за одним ухом, приговаривая при этом, что, пустив его бездомного, она уже искупила свой грех...

      Она тончайшей простыней
      Застелет скромную кровать
      И, водкой напоив меня,
      С собой положит рядом спать...
 
   «Какая самоуверенность!» – сквозь зубы процедила Анна.
Пропустив мимо ушей ее замечание, он рассказывал этой женщине, что все русоволосые некрашеные блондинки нарасхват приглашают его в свои спальни, а он всем красавицам предпочел Анну и укрепляет поцелуями ее русые такие блестящие, такие мокрые, такие шелковистые, такие душистые волосы...
   
      Был светел лен ее волос
      И разлетался, как метель,
      Она была грознее гроз,
      Та, что постелет мне постель.
      И тело в профиль, даже в фас
      К себе притягивало глаз,
      И грудь ее была упругой, -
      Она могла бы стать подругой.
      Я целовал ее в уста - 
      Ту, что постелет мне постель,
      И буду целовать туда,
      Где чисто выбрито теперь.

Одна бровь у Анны чуть-чуть недоуменно поднялась, и исполнителю колыбельной пришлось пояснить, что он надеется с помощью поцелуев вырастить и выхолить русые волосы еще и там, где безжалостная хозяйка их выбрила.
Закрытые глаза Анны дрогнули, губы натянулись. А плешивый нянь продолжал, покачивая.

        И ныне, Господи ты мой,
        Молить тебя почти не смею,
        Не выгоняй меня домой
        Дай здесь состариться мне с нею!*

    *«И ныне, Господи, я беру сию сестру мою не для удовлетворения похоти, но, поистине, как жену: благоволи же помиловать меня и дай мне состариться с нею!»
    «И она сказала с ним: аминь». (Книга Товита, 8: 4-8).

И Георгий пояснил, на случай, если Анна еще его слышит, что, ежели, она его прогонит сегодня, это будет ее большой ошибкой, которую она себе никогда не простит.
Эх, Анна, ты должна была действовать по священному писанию. Скольких морщинок ты избежала бы на своей душе?
   
        Она не спорила со мной,
        Не открывала милых глаз,
        И на коленях у меня
        Она уснула в ранний час.      
        Целуя веки влажных глаз
        И локон, вьющийся, как хмель,
        Я говорю ей: «Много раз
        Ты будешь мне стелить постель!»               

Он пел ей свою галиматью вперемешку с оригиналом любимого поэта, не переставая расчесывать, целовать, сушить.   
Анна, по-видимому, и вправду забылась. Она сидела у него на бедрах, поджав ноги, обхватив руками его шею и, почти спрятав свое лицо в вырезе его халата.
   Георгий перестал петь, выключил фен и прислушался. Дыхания слышно не было, и, если бы не теплые руки, теплое ее тело и обогреваемая ее дыханием его грудь, - впору вызывать «Скорую».
   Он осторожно, боясь разбудить, обнял талию Анны, намериваясь встать и положить ее на тахту, как вдруг, открылся один ее хитрый глаз, затем другой...
     «Так ты не спала, притворщица?»               
Анна, раскусив его планы, быстро сняла ноги с его бедер и, резко выпрямившись,  притянула его не вполне высохшую голову, теплыми губами нашла его губы, и ее руки долго взбивали ему волосы на затылке, на висках, искали их на его плешивине, и, совсем задохнувшись, она с трудом оторвалась от его ненасытных губ и заглянула в его глаза. Затем расцеловала их и его брови.
    - А как же скорая разлука, Анна?
    - Немного подождет.
    Схватив его за отворот халата, она заставила его подняться, быстрым движением разложила тахту… и потащила его к раздвижной двери. И вот она в стене раздвинула ту самую дверь.               
      «Так вот какая это кухня! Разве это кухня? Можно ли назвать кухней помещение размером с комнату, из которой его только что выволокли?»               
Сразу справа стоял огромный овальный с массивными шестью резными лапами стол.
В центре этого стола стоял всего один цветочек с тремя ярко - зелеными пушистыми веточками, а по обе стороны от него, на узких сторонах стола, - два одинаковых прибора: крохотный мельхиоровый стаканчик, небольшая рюмочка, маленькая расписная в японском стиле тарелочка, на которой лежал один, только один, кусочек белого хлеба, и рядом с ним - три дольки какой-то белой рыбы. На краю тарелки - пара долек лимона и ярко - зеленый кустик петрушки. С правой стороны от тарелки на красивой льняной вышитой салфетке лежала какая-то хитрая вилка.
Георгию сразу все это не понравилось. Во-первых, он еще был сильно возбужден, и минуту назад ему казалось, что он вынет Анну из халата и, наконец, познает ее. Во-вторых, к чему эти приборы в противоположных сторонах стола? Конечно, романтично, изысканно, со вкусом, но не лучше ли было сесть, как Рембрандт с Саскией? * И что это за мельхиоровый наперсточек стоит у его тарелки? Неужели Анна всем мужикам, кто здесь бывает, ставит эти унизительные «стаканы»?  Или это только ему?

   *Картина Рембрандта «Автопортрет с Саскией», где та сидит у него на коленях. Голландский живописец (1606-69 г).               

    - Что ты будешь пить? Есть хорошее белое вино под рыбу, - предложила Анна.
    - Нет, Анна, давай пить вместе, что-нибудь одно и покрепче, - не согласился Георгий. - А потом, я привык пить самое невредное вино для здоровья, - водку. Причем, с гарантией качества. А это одна марка - на Самокатной 4.
    - Подойди к бару, выбери сам.
    - Ничего себе! – подойдя к бару, присвистнул Георгий. - Тебе что идут поставки на дегустацию со всех стран мира? Я не вижу ни одного родного российского сучка:   «Московскую», «Столичную», «Кристалл», наконец, а в этих этикетках я не разбираюсь.               
     - Жаль. А мне казалось...               
     - Это тебе только казалось, Анна.               
     - Тогда я тебе советую вон ту, ни эту, дальше, еще правее, да, да, она.               
     - А что это?               
     - Читай, - улыбалась Анна.               
     - Шивес Ригел, - прочитал ободренный Георгий. Анна улыбалась.               
     - Отрава какая-нибудь? Ты пробовала? Рискнем, а?
Он отвинтил пробку и, смотря на Анну, понюхал горлышко, затем презрительно налил в крохотные мельхиоровые стаканчики.
   - Ты можешь сесть к своему прибору? Ну, я тебя очень прошу, ну, пожалуйста! - настойчиво уговаривала Анна.
   Георгий снял руку с ее талии и обиженно пошел на свое место.
    - Я хочу выпить за тебя, Георгий, за то, чтобы ты не обманул моих ожиданий.
    Анна выпила и уже принялась за рыбу, когда Георгий подскочил к ней со своим крохотным стаканчиком и бутылкой.
    - Постой, Анна!
   Анна в удивлении перестала есть.
    - Можно сразу второй?
    - Интересная мысль, - взглянула на него пристально Анна. 
    - Это очень важно, эти тосты нельзя разъединять!
   Он налил снова и почти грубо поставил Анну на ноги.
    - За тебя, Анна, за нас с тобой!
   Он чокнулся с ней, поднес к губам свой наперсток и задержался, глядя на Анну, прося ее взглядом присоединиться. Она помешкала секунду, укоризненно качнула головой, и они вместе одновременно выпили.
   Одной рукой Георгий взял из ее рук стаканчик и, не глядя, поставил его на рыбу, другой рукой он крепко прижал к себе Анну, жадно втянул в себя ее рот и его язык почувствовал еще не растворенную у нее во рту горечь виски.
Одна ладонь его быстро переместилась с талии на плечо, обнажила его и стала гладить. Потом удалось извлечь на свободу ее левую грудь, которую Георгий приветствовал жадным поглаживанием и помятием. Анна в это время не могла оторваться от его шеи.
     «Ну, чего она нашла в этих жилах? Вот ее грудь - это что-то!»
Теряя контроль над собой, он сильно втянул в рот ее сосок.
Молоко не пошло, зато к его шее будто прикоснулись раскаленным углем, и он, застонав, выпустил сосок.
     - А-а-а, опять кусаться?!
  Он подхватил Анну на руки и стал выносить ее из столовой. Она пыталась брыкаться, надеясь вырваться. Не тут-то было. Тогда она пошла на хитрость.
     - А рыба? А... кофе? - барахтаясь в его лапах, пропищала она.
     - Завтра приду съем...
   - Я лимон хочу... - затянула Анна.
   - А я - тебя! - мрачно парировал он, продираясь в раздвижную дверь с Анной в руках.
   Он почти бросил ее на тахту, придавил Анну своим телом, лишив свободы действий, выпотрошил под визг ее из халата сначала набок, потом на живот, и пока сам выпростался из своего халата, успел поцеловать ее между лопаток, а она успела повернуться на спину...
Большего он ей не позволил, да она не очень-то и хотела.

     Кто ищет, тот находит
Кто ищет друг друга и желает у знать ближе, тот обязательно находит.
И Георгий нашел Анну. А его доблестный «Гусар» нашел «Хозяйку». И мужчины отыгрались за насмешки и унижения, и взяли верх, хотя могло быть и по - другому. И дамы были не в накладе, и получили все, что желали и даже более того. И победителей не было, как не было, и побежденных...
   Они лежали, как два пловца, вконец обессилевшие, не в состоянии двинуть ни одним своим членом, вынесенные на берег самой высокой волной из бушующего моря.
   Они сделали столько отчаянных безуспешных попыток взобраться, оседлать ту самую единственную волну, которая не даст захлебнуться, не даст потонуть в бурном море страсти! И эта самая высокая, самая страшная волна, с которой, упаси Господи, сорваться, упоительно, с замиранием сердца, подняла их на свой гребень, пронесла над бушующими валами, отдала свою энергию блаженства и ласково опустила их уже не содрогающиеся тяжело дышащие тела за пределы кипящих страстей.
    Они молодцы, им удалось взобраться на эту волну. Было бы обидно, если бы этого не случилось. И ведь не случается порой и даже нередко.
   Анна и Георгий лежали средь разбросанных по тахте и полу подушек и халатов, с пустыми от всяких мыслей головами, наверное, и не понимающие вовсе, где они и что с ними случилось.
   Ее пальцы тихонечко поползли к его руке, дотронулись до его пальцев и совсем слабо пожали их. Он не отреагировал.
   Георгий лежал, прислушиваясь к себе, и только сейчас начинал осознавать, что вовсе не пустота разлита в нем самом и в его голове, а какое-то редкостное чувство невесомости. Он летал где-то высоко, летал, радостно удивляясь, как у него само собой все это получается!
   Вот в него стало проникать что-то торжественное, величественное, он легко и неслышно стал лететь на эти звуки. Упругие, плотные, осязаемые, он летел, опираясь на них, звуки то поднимали, то опускали, то медленно кружили его. Несомненно, это был орган. Где он? Георгий пригляделся. Черепичные крыши, крыши, крыши. Вот остроконечные шпили, повсюду стрельчатые окна, причудливые цветные витражи завораживали взгляд. Вот откуда возносилась к небу эта божественная мелодия Баха, которая поднимала его, проникала ему в кровь, благоговейно принималась его сердцем и разносилась им в самые отдаленные уголки его тела, так что скоро зазвучал и он сам.
   Над крышами поднимались теплые испарения, насыщенные озоном недавно прошедшего теплого дождя, дышалось легко и свободно.
     - Кстати, - Георгий вздрогнул, - это все картины одного художника, - прошептала Анна, наблюдавшая за ним одним полуоткрытым глазом.
   Он ласково повернул ее на себя, и они пристально стали вглядываться в глаза друг друга. Он заметил, что ситчик ее зрачков излучает какую-то затаенную печаль.
     - Ты чего, Анна?
     - Так, - ушла она от ответа.
     - А все же?
     - Накрой меня.
     - А, может, мы будем откровенны друг с другом? - неуверенно спросил он, накрывая Анну вместе с собой ее желтым махровым халатом.
     - Зачем?
     - Но мы же узнали друг друга.
     - Как любовники, не больше, - она говорила тихо, почти шептала.
     - Я хочу узнать о тебе все: кто ты, что ты...
     - Зачем ты, - тихо поддразнила она.
   Он поднял ее плечи, хотел заглянуть поглубже в ее глаза, но она их закрыла.
     - Не хочешь, значит. А мне интересно.
   Он поцеловал один уголок ее губ, ставший таким упрямым.
     - Я хочу знать о тебе все, - он поцеловал другой не менее упрямый ее уголок.
  Анна не открывала глаза. Точно какая-то дымка грусти, которую она не хотела показывать, вдруг просочилась из них, и Георгий принял ее своими губами. Затем еще раз поцеловал ее глаза. Но и после этого не смог разгадать причины. Анна молчала.
  «Уже созрела до скорой разлуки», - подумал он.
     - Анна, - решился попытать он еще раз, - я тебе нужен был, как мужчина и только сейчас? Ты меня добилась. Я уже тебе не интересен?
  Анна открыла глаза, они были наполнены слезами.
     - Не спрашивай, Георгий, а то я заплачу, - совсем жалобно, чуть не хлипая, прошептала Анна и, вся, прижавшись к нему, стала нежно целовать все его лицо, каждый раз всматриваясь в это место, его шею, его грудь...
    Он чего-то не понимал. Но одно уже прояснилось: Анне было хорошо с ним, и это не мало.
     «Это хороший фундамент. На нем можно строить отношения дальше, если только она опять не уйдет в себя. Все остальное – суета сует».
    Анна лежала на нем, уютно подоткнув голову под его подбородок, ее ладошки медленно гладили его плечи. Ее груди отдыхали на его груди.
   Георгий перебирал ее русые пряди, вытаскивая их из-под краешка халата, прикрывающего Анну.
     - А что там делает мой «Гусар»? - чуть слышно спросил Георгий.
     - Тихо, «Хозяйка» спит у него на коленях, и он сам, кажется, тоже спит, - пропела, а не сказала Анна.
     - Тогда он не «Гусар».
     - Не буди их, он славно потрудился.
     - Ну, а «Хозяйка», хоть, довольна?
     - Она на седьмом небе, ты сам это знаешь, - пропела опять Анна. - Помолчи.
               
     Как же ревниво Анна оберегает свой мир.
     «Как же ревниво оберегает она свой мир от постороннего взгляда, очень дорожит им и боится за него. Боится, что его разрушат? Значит ее мир недостаточно прочный. Бережет душевный покой? Боится, что мои вопросы доставят ей неприятные минуты? А врать не хочет - и за это спасибо. Хотя ему, первому встречному, можно было «залить» что угодно. Хочешь - верь, хочешь - не верь.
   А вообще-то, с какой стати она должна перед ним распахивать душу? Кто он ей? «Здравствуй и прощай!» Да и какое право он имеет ломиться в чужой мир? Бередить душевный покой этой женщины? Не простой, видимо, женщины, очень интересной, неординарной; такой с виду деловой, а на самом деле такой женственной, такой беззащитной».
Он весь ушел в себя и смотрел сквозь Анну явно отсутствующими глазами.
От Анны это не ускользнуло, и она властно приказала:
     - Так, где ты там со своими мыслями? А ну, продолжай вслух, ишь, уединился в обществе! И где ты только воспитывался? Ну же, продолжай вслух, слышишь!
     - Такая… с виду, деловая, - он продолжал медленно, как во сне, - а на самом деле… такая женственная… и легко ранимая.
   Он по-прежнему смотрел сквозь Анну и не видел, что она, широко раскрыв глаза от удивления, выпрямилась и, затаив дыхание, уставилась на него, как на колдуна какого.
   - И дается ей это… не просто, - тянул он, - много сил уходит… чтобы держать себя в рамках, как того требует окружение... все время на нервах... все время в напряжении...  а как ей хочется… побыть в душевной, простой обстановке... просто женщиной... и чтобы нашелся мужчина… Георгий, например, который оценил бы ее... которому она была бы нужна... чтобы с ним ей было легко и надежно...
    Анна уткнулась носом ему в щеку, и они некоторое время лежали молча. Потом, будто что-то стряхивая с себя, она приподнялась и тихо сказала:
    - Через пять - семь минут, чтобы вышел из ванны. Буду тебя кормить.
   Она легко спрыгнула с его бедер и быстро скрылась в открытых раздвижных дверях. Потом тотчас возникла снова.
   - Не мочи голову, надень шапочку! - и вновь исчезла.

     Раздухарился мужик.
Анна, разогревая в столовой мясо, вдруг вздрогнула и прислушалась. Сквозь плеск воды, фырканье, из ванной раздались вопли. Она собралась, готовая поспешить на помощь, но вопли быстро оформились в мелодию.
  «Постой, постой, слова, правда, странные... Так это же ария герцога из                «Риголетто».
 А из ванной неслось:
      
       Ласки ми-и-лой докучны быва-а-ют...
      
      «Ах, говнюк, - разобрала, наконец, слова Анна, - ну, ты у меня сейчас допоешься!»
 Она решительно подошла к двери, та была закрыта. Анна подняла кулачок...
      
       Пусть поча-ще-е меня вспомина-а-ет,
       Где Георгия не-е-ту, быть не может любви!
      
       «Вот еще фрукт свалился на мою голову! Ишь, чего возомнил!» - кипела Анна.
 Но тут «говнюк» так прилично вытянул куплет, что она опустила руку. А из ванной продолжалось:
         
          Если вдруг мне-э так понравилась Анна,
         То сам А-а-ргус…*
       
     *Стоокий Аргус, в древнегреческой мифологии сторожил любовницу Зевса – Ио.

      «А-а-а, так я понравилась все-таки», - торжествующе расплылась в улыбке Анна.
  Она не считала уже себя задетой, но тут...
      

         Я сего-о-дня от нее в восхищенье,
         Завтра то-о-же скажу о друго-о-й...
       
      «Сейчас допоешься, - голодным выставлю!» - прокричала в дверь Анна.
   
          За-а-а-а-втра то-о-же-э скажу о другой!

   Она слушала, прислонясь к косяку, и улыбалась.
     «Раздухарился мужик. А ведь ему действительно хорошо! Вот, дуреха! Кому будет плохо? Поимел женщину, обласкали... знает, что напоят и накормят сейчас, - вот и расслабился... Неужели он и впрямь думает, что еще раз переступит порог ее квартиры? Интересно, какой он все-таки в будничной жизни? Искусил ее этот сумасшедший Дали привезти его к себе А ведь, наверное, помани его любая другая женщина, и он был бы с ней в точности такой же! А она, привези она другого, а не его, неужели бы вела себя так же, как сейчас с ним? Ну, нет! На нее наваждение какое-то напало! С ума сойти! Она так непозволительно себя вела. Это все Георгий виноват: такой проникающий взгляд, такие ласковые руки, а голос... Никогда она так быстро не таяла, так и раскиснуть недолго. Ну, кто же знал, что еще попадаются такие мужики! Ну и заварила она кашу!»
   Он вошел в столовую, запахивая халат, светясь, как начищенный мельхиоровый чайник, и благоухая, как наложница из гарема, которой предстоит провести ночь с арабским шейхом.
     - Ты смотри, опять мыл голову! - возмутилась Анна.
     - Знаешь, - Георгий понизил голос и даже оглянулся, - я и «Гусару» своему шевелюру намылил, пусть будет теперь не брюнетом, а блондином, как «Хозяйка».  Жаль, что времени мне даешь очень мало. Сколько надо было держать, не смывая, полчаса?    
     - Ну, все, конец моему терпенью, какой нахал, а? - возмутилась Анна. -  Вы только подумайте! Заваливается в ванную, ведет себя, как дома, переводит мой любимый шампунь и на что? Какого черта? Чтоб завтра купил мне новый! Нет, что я говорю! Ты же больше сюда ни ногой не ступишь! Гони деньги за шампунь! Немедленно!   
Анна грозно стала наступать с ложкой на все еще довольного и сияющего Георгия. Затем тревожно и подозрительно втянула в себя воздух и застонала.
     - Так оно и есть! Мой индийский крем с бальзамом! Негодяй! Вор! Щас ка-а-а-ак дам тебе, мой дорогой, и придется тебе искать свои клочки по закоулочкам! - она пыталась достать его голову ложкой, но Георгий забежал за стол, продолжая удовлетворенно сиять от проделанного в ванной макияжа.
     - Ну ты не права, Анна, - бегая вокруг стола, продолжал он, - я же выхожу из ванной к женщине, можно сказать, к желанной женщине... а от меня никак не будет пахнуть... или просто будет пахнуть мужиком... я же такой ей не понравлюсь. Вот сейчас - другое дело... видишь, ты сразу обратила на меня внимание... я стал, как и раньше, молодой и красивый! И даже, по-моему, ты домогаешься меня... уже, видимо, сильно меня хочешь...
   Последний поворот вокруг стола Георгий пробежал медленнее, чем надо было, и схлопотал все же по затылку, хорошо, что вскользь.
     - Анна, ты не права, у тебя ложка в каком-то соусе, а я голову, между прочим, побрызгал французским дезодорантом и под мышками, правда, тоже...
    - О-о-о-о, - бессильно простонала запыхавшаяся Анна и остановилась, злобно сверкая глазами.
    - Кстати, у тебя на сковородке сгорит что-то вкусное.
    - Ну, погоди у меня, я до тебя доберусь, - и Анна метнулась к газовой плите спасать соус.
    - Вот видишь, - продолжал Георгий довольно, предусмотрительно стоя с противоположной от Анны стороны стола, - как ты меня такого душистого страстно захотела! Но я тебя такую страстную боюсь. Сделаешь что-нибудь со мной, откусишь чего, а потом выгонишь и скажешь, что так и было. 
Анна прыснула в сковородку и стрельнула в Георгия лукавыми глазами.
    - Так это крем арабский, говоришь, с розовым маслом? То-то мой «Гусар» выглядел таким довольным, когда я его им мазал!
     - Ой, мамочка! - завыла Анна и бросилась в ванную.
Оттуда раздались ни то всхлипывания, ни то причитания. Затем дверь ванной с треском захлопнулась, и Анна влетела в столовую с красивой черной баночкой, на которой золотом была нарисована роза, а по окружности шли буквы арабской вязи, Георгий помнил это.
Такая Анна сразу ему не понравилась, и он напрягся. А когда он увидел, что Анна выбирает среди висящих на стене деревянных красиво расписанных черным и красным лаком по золоту, так необходимых на кухне предметов, длинную толстую скалку похожую на бейсбольную биту, видимо, для раскатывания теста, Георгий понял, что за столом теперь не спасется и опрометью бросился в комнату.
Предчувствуя близость наказания, что-то крича, Анна влетела в комнату, держа в руке биту, как булаву.
     «Нет, не изучала Анна тактику, и где она только училась? Не изучала, это точно!»
Георгий, стоявший за дверью, одним прыжком очутился сзади и плотным кольцом рук обхватил ее пониже груди, прижав к телу и ее руку с битой.
Анна вскрикнула от неожиданности.
      «Поздно рано вставать, амазонка, слишком поздно!»
Ее ноги оторвались от пола, и она медленно поплыла к тахте, задыхаясь больше от гнева, чем от объятий. Георгий бережно положил ее чуть трепыхающуюся на себя, перевернуть ее лицом к себе было делом техники, только раз Анна пискнула. Для надежности он обвил ее бедра своими ногами. Так деловитый паук бережно пеленает муху, перед тем как высосать из нее жизнь.
Анна дергала головой, посылая душегубу проклятья, а он, предвкушая пир, аппетитно смотрел на нее. Затем нежно запечатал ей рот и стал душить ее... поцелуем.      

Ах, какая сила скрывается все-таки в простом поцелуе! Нет, только в страстном поцелуе скрывается удивительная сила!
Минуту назад бешенная, разъяренная, сильная женщина, которой ни то, что, упаси Бог, попасться под горячую руку, смотреть даже на нее было страшно, вдруг обмякла, успокоилась, выронила свое оружие, и уже сама начала отвечать не менее страстным поцелуем.
Незаметно хватка Георгия ослабла, чем сразу воспользовались чуткие руки Анны: одна ладонь нырнула под его затылок и крепко прижала его уставшие губы к ее губам, а вторая - в разрез его халата, на полюбившуюся левую грудь и стала растирать ее, наверное, чтобы подогнать сердце, ускорить кровь и подхлестнуть страсть. 
   - Ты замечательно целуешься, - запыхавшись, тихо произнесла Анна, - какая женщина тебя научила этому?
   - Анна, я хочу тебя... очень.
Анна прикрыла его рот своими губами и прошептала в его губы:
   - Да-а? Я тоже хочу тебя.
   - Это же прекрасно, когда два человека хотят друг друга... - и еще что-то хотел добавить Георгий, но Анна его перебила.
 
     Анна гасит разгорающийся костер.
     - Через час нам надо выходить, я не могу сорвать важную встречу, а я еще не одета.
     - Но мы хотим друг друга, разве это не главное?
Анна целовала, будто в последний раз, его подбородок, кончик носа, брови, глаза.
     - Я тоже очень тебя хочу, - прошептала она, - но не судьба, видно... давай сегодня ценить то, что имеем.
     - А завтра? Не ты ли говорила, что я здесь в первый и последний раз?
     - Да, говорила, - ее голос дрогнул, - вероятно, так и будет.
     - А без вероятно?
     - Так и будет, - более решительно повторила Анна, посмотрела, как бы запоминая его глаза, и быстро встала. - Пойдем, Георгий, я тебя покормлю, - уже в дверях сказала она.
     - Ты, Анна, не расслышала, я тебя хочу, а не твою пусть даже вкусную стряпню. Неужели ты променяешь пищу любви на пищу желудка?
     - Ты вынуждаешь меня ломать мои правила. Я была бы рада с тобой целый день питаться пищей любви. Но нам не дано слишком высоко отрываться от земли, кто об этом забывает, тот разбивается. И если даже останется жить, то уже никогда не взлетит. Не дай мне разбиться, прошу тебя, не дай обмануться в тебе. Я и так почти все делаю по наитию, со слепой верой в тебя, что ты не сможешь сделать мне плохо.
Никогда до этого Анна так с ним не говорила и так на него не смотрела.
Георгий не совсем понимал о чем она его просит, но шестым чувством, которым у него было сердце, а оно никогда еще не подводило, он ощущал невидимую установившуюся связь их душ, их стремление друг к другу, потаенную радость, доставляемую от общения словами, жестами, глазами, мыслями. И, наверное, он только сейчас начал догадываться, что Анну напугал так неожиданно вспыхнувший костер ее чувств, что она своей холодной волей гасит его, не дает ему разгореться, что ей самой грустно и больно видеть это. Что есть нечто, пока ему неизвестное, которое управляет ее чувствами и которому подчиняется она сама. И вот она просит помочь его справиться с этим неожиданным для нее самой бедствием.
     - Анна, я все сделаю, как ты просишь, только бы твои глаза светились радостью, а в твоем голосе не звучала грусть.
     - Спасибо тебе... милый.
     - Повтори еще, - попросил Георгий.
Анна, явно смущаясь, спрятала свое лицо у него на шее.
     - Иди в столовую, мне надо позвонить, я быстро.
В столовой два прибора стояли рядом, это уже было лучше, чем вначале. Георгий сидел в ожидании Анны, разглядывая просторное помещение.
И так Георгию захотелось здесь остаться, просто посидеть с Анной, пусть даже рядом, и попить чай, за какой-нибудь неторопливой беседой, что у него от неосуществимого желания заныло в груди.
 Из комнаты Анны до него донеслись какие-то странные звуки.
      «Так Анна, оказывается, говорит по-английски! Нехорошо подслушивать, но не виноват же он, что слышен даже самый тихий разговор.   
 Так, так, обстоятельства ее задержали, и она не будет заезжать в офис, а приедет прямо в торгпредство... не слышно... вот... договор подготовлен... о, черт, непонятное выражение... чего-то не должно быть... она все проверила... не слышно... до встречи, Майкл.
   Вот оно что, - быстро бегали мысли, - работает Анна в инофирме или в солидной компании, коли договор обсуждается в торгпредстве. Знает английский. Если отвечает за договор, то работает не переводчиком и не простым менеджером... обстоятельства - это он, Георгий, а ... «everything should go smoothly» - что такое? «Все должно пройти... ровно, - нет, точнее, – гладко». - Вроде так».
     - Может, выпьешь что-нибудь? - предложила вошедшая Анна.
     - А ты?
     - У меня деловая встреча, я не буду.
     - А я в одиночку не пью, - нахохлился Георгий.
  Они ели и говорили ни о чем. Он хвалил вкусно приготовленное мясо, грибной соус, красиво уложенный салат, ел с видимым аппетитом, но вкуса пищи не ощущал и старался развеселить себя и Анну. Она ела мало, неохотно, незаметно смотрела, как он поглощает еду.
Вскоре она ушла в спальню, а он в комнату.
Георгий поставил первый попавшийся лазерный диск, развалился на тахте, откинул голову, закрыл глаза и растворился в звуках...

С первых нот он узнал проникновенный голос Френка Синатры и любимую свою песню «Дым сигареты», постоянно забываемого им американского композитора, вошедшего в мировую классику этой своей гениальной песней. Баловень женщин Френк пел о хорошо знакомой ему боли разлуки со своей любимой. В его голосе не было отчаяния, была только легкая, как тающий сигаретный дым, грусть расставания.
У Георгия запершило в горле и защипало глаза от этого дымка. Его взгляд скользнул на картину, которая вначале показалась ему уж совсем непримечательной, а теперь зеленый купол убогой церквушки с золотым крестом и заброшенный под ней погост щемящей тоской резанули его чувства, он задохнулся от схватившей его боли, а на глазах выступили слезы.
Вдруг он почувствовал, что он не один. Георгий открыл глаза. Прислонившись к двери, стояла Анна и широко открытыми глазами смотрела на него.
Георгий поднялся ей навстречу, перед ним стояла знакомая и незнакомая женщина.
Он подошел к ней вплотную, продолжая рассматривать и не решаясь дотронуться до нее. Анна молча смотрела на него, не изменяя позы.
     - Пошли? - неуверенно спросила она.
     - Анна, сядь ко мне на колени на три минуты и выходим. Боюсь, что такая женщина никогда больше не будет сидеть у меня на коленях. Я хочу запомнить мгновенье.
 Анна села, обняла Георгия одной рукой за шею, глядя на него со снисходительной и немного грустной улыбкой. Что ж, она могла себе это позволить.
 У него на коленях сидела уверенная в себе красивая женщина, в деловом темно - синем костюме: в юбке - миди без пояса; из нагрудного кармана жакета выглядывали четыре малюсеньких уголочка голубого батистового платка; в ослепительно - белой тончайшей блузке с манжетами, выглядывающими из рукавов жакета, и строгим английским воротничком; ее темно - русые волосы были гладко причесаны и собраны на затылке в аккуратный узел, который держался неизвестно на чем; на ногах были черно - матовые классические английские туфли. Глаза только чуть подведены, ресницы даже не накрашены, а на губах - светло - сиреневая помада. В ушах этой женщины были скромные бриллиантовые серьги, на пальце левой руки - с такой же оправой - маленький перстенек.
   «Куда подевалось полное участия выражение лица? А глаза? Это же совсем другие глаза! В них нет искорки лукавого добродушия, нежности, от них не исходит ни капельки тепла!
 О-о, знакомый тип холодных пресыщенных жизнью красавиц! Видал, видал он их не раз. Да что видал - говорил с некоторыми и затыкал уши от их словесного поноса! Одной минуты хватало, чтобы интерес к красавице пропадал даже, как к женщине. Попадись такая Анна ему в зале - не сидела бы она сейчас у него на коленях, это точно».
С плохо скрываемым чувством опасения Георгий продолжал рассматривать не его Анну.
И вдруг куда-то исчезла тонкая материя ее юбки и его брюк, ее трусиков и его трусов. Он ощутил телом, где сидела Анна, тепло ее голого тела. Это было даже не тепло, это уже разгорался огонь, огонь обоюдного желания, он чувствовал это.               
    Анна не сдержалась первой и, прижавшись к нему грудью, обняла его за шею, и они, в который раз, за сегодня, слились в страстном поцелуе. Его «Гусар» не смог выдержать такой пытки (а кто выдержит?), и Георгию показалось, что Анна приподнимается. Но она с упоением продолжала утолять жажду любовным напитком под названием «поцелуй».
 Анна первой и опомнилась. Похоже, и она испугалась такого возможного исхода. Анна отскочила от Георгия, держась одной рукой за стену, зрачки ее расширились, грудь заметно поднималась, ей не хватало воздуха. Она смотрела на него так, как пчела смотрит на мед, когда, неосторожно сев на него, и, вкусив сладостного нектара, вдруг чувствует, что начинает тонуть, пропадать. Тогда из последних сил своих крыльев отрывается от сладостной своей погибели и, неподвижно жужжа над ним, не в силах побороть себя, размышляет: «А не попробовать ли еще раз, а там - будь, что будет!»
 Анна подавила искушение.
     - Все! Это был последний поцелуй! - как установку себе произнесла она. И с улыбкой сожаления добавила:
     - А «ЕМУ» - мои глубокие соболезнования.
 Георгий не видел этого. Закрыв глаза и скрепя зубами, он напряг всю свою волю, чтобы сдержаться.
    - А нахрена тебе такие испытания! –  раздался в ушах голос его второго «Я». - Дурак, устроил «Гусару» и «Хозяйке» такой стресс! Задержись вы еще на пару секунд в поцелуе, я не дал бы не только одного «зелененького», но даже и рубля «деревянного» за тот договор, который ей предстоит обсуждать через полчаса!
 Анна, закончив подкрашивать губы, осмотрела еще раз себя в зеркало и подала ему руку.
     - Пошли! - мягко, но требовательно сказала она.
     - Ты что уснул? - Анна взяла его за руку.
«Черт, опять забыл взять даму под руку, - он исправился на ходу. - А вот и ее фольксваген,  очень послушный в управлении».
     - Нет, я такой «сонной мухе» не доверю сейчас машину! - протянула Анна.
Он и не возражал. Настроение его упало.
     «А с чего ему не падать? Так счастливо приобрести и так внезапно потерять такую женщину! Потерять навсегда! Никогда больше не дотронуться до нее рукой, никогда больше не услышать ее вкрадчивого голоса, Ему и видеть ее запрещено! Ну, - это фигушки! Нет, нет, успокойся, Анна, преследовать он тебя не будет, но и не спросит тебя. Если надо - подкараулит, поглядит на тебя хоть издали. «A cat may look at the king!»* Не запретишь! Перебьешься! Сейчас у нас свобода, все-таки!»

     *И кошке дозволено смотреть на короля! - англ.               

Георгий совсем ушел в себя, не заметив даже, как сел на место пассажира рядом с Анной. Что-то односложно отвечал ей, но главный диалог он вел сам с собой.
     «Я могу тебя подвести только до «Октябрьской».
    Он кивнул.
    «Интересно, сегодня у Анны он сам вел себя, как немного сумасшедший Дали. Да и она тоже».
     «А я и раньше подозревал хозяина, а тут ты сам признался! – возник второе «Я» - А что, очень похоже на то. И Анна от тебя не отставала».
     «И как только русская Гала, - мелькнуло вдруг у Георгия, - могла себе выбрать этого сумасшедшего испанца, который гордился своим сумасшествием. Оказывается, это Гала все сделала, чтобы в глазах всего общества он был таким. Сколько лет она носила его картины по разным меценатом, чтобы те, наконец, его заметили.
Это Гала продвигала все его сумасшедшие проекты и добилась своего! Его начали признавать, и он стал ДАЛИ! А Гала всю жизнь была его музой».
     «А вот твоя Анна, - снова возник второе «Я», - не такая. Тебе с ней не повезло. Ишь, чего захотела? Чтобы ты забыл ее и даже дорогу к ней! Она поиграла сегодня с тобой, как кошка с мышкой. – Ухмыльнулся второе «Я». - И скажи спасибо, что выпустила тебя. Так что не особо печалься, хозяин. Еще не одна кошечка перейдет тебе дорогу в твоей непутевой жизни».               
Остановившись, Анна сидела, не глядя на него, в задумчивости чертила пальцем по рулю:
     «Ты знаешь, Георгий, ты – мужчина… вероятно, у тебя семья, дети... тебе тяжело сейчас, ты увлекся, но мне, поверь, еще тяжелее. Я, видимо, увлеклась не меньше... я чуть не плачу», - Анна почти всхлипнула.
 Он скосил на нее взгляд. Анна часто - часто заморгала ресницами и с трудом справилась с собой.
     «Но что же делать? Мы не должны отрываться от жизни, она этого не прощает. Попытайся понять, надо жить по ее законам. Давай расставаться. Не судьба, видно. Целуй меня в щеку», - и она показала пальцем.
Георгий холодно поцеловал. Анна смотрела на него сочувственно.
     «Ну, иди. Удачи тебе».
Георгий открыл дверцу и еще не поставил на землю ноги, как Анна схватила его за плечо. Он повернулся к ней и посмотрел в глаза. Зрачки ее чуть заметно метались. У губ прорезались страдальческие складки, лицо напряглось.
    «Нет, ей все-таки все тридцать пять», - подумал он.
    «Спасибо тебе за эти шесть часов, мне было хорошо с тобой, даже слишком хорошо, - с трудом выдавливала из себя Анна, - и это плохо... ну, иди! Прощай!»
 Георгий вышел из ее уютного автомобиля и застыл. Секунды три он стоял спиной к Анне, потом резко обернулся, открыл дверцу, просунул только голову в салон и нерешительно тихо сказал:
     «На кухне, на бумажном полотенце, я написал свой телефон... так, на всякий случай».
 Анна молчала.
 Ему показалось, что жалость к нему проступила на ее лице. Он отпрянул, резко захлопнул дверцу и, круто развернувшись, зашагал прочь.

     Тебя жалеют, как последнего бомжа. 
     «Ну, что, кретин, добился своего, тебя жалеют, как последнего бомжа, просящего милостыню, – взорвался второй «Я». - Не утерпел, все-таки. Прорвало! Где же твоя гордость, что ты никому и ничем не обязан?»
Георгий быстро шел, осыпая себя проклятьями, уничтожая себя, и не видел, как, положив голову на руль, давилась слезами Анна.





























Глава 2. Я НЕ МОГУ БЕЗ ТЕБЯ         

           Завелось что-то живое.
Первый день разлуки.
     - Вот видишь, как хорошо одному проснуться поутру дома! – радостно приветствовало с утра хозяина Второе «Я». - Все-таки, замечательно быть хозяином своего времени!  Никуда не надо спешить, ничего не надо срочно делать! Ты никому и ничем не обязан! Дожил, наконец, ты дожил до такого момента!
     - Как же это отвратительно, что ты просыпаешься один, - остудил пыл своего Эго хозяин, - поняв с кем имеет дело. -  И не с кем подивиться удивительному ночному сну и вместе погадать - к чему бы он?   
     - Ага, скажешь еще, - хорошо бы приготовить кофе и подать ей в постель…
     - Да, и подать его в постель, получив огромное удовольствие от ее благодарной улыбки. Как же плохо, когда не с кем обсудить планы на сегодняшний день, потягивая бодрящий кофе, или, вспомнив забавный случай столетней давности, вдоволь посмеяться над собой или друзьями!
     - Но ты же сам неоднократно мечтал о том, когда ты, наконец, отоспишься от измучившей суеты… 
     - Как же ужасно просыпаться не от радости ожидания встречи с любимым человеком, а от пресыщения сном. И не тебя, а кого-то другого, озаряет необъяснимая улыбка, когда тот представляет в скорой встрече ее блестящие от волнения глаза, слышит, как наяву, ее   удивительный голос, чувствует, почти реально, кожей, тепло ее руки, вспоминает запах ее волос.
     - И что? Опять надо по десять раз за час смотреть на циферблат? Опять надо подгонять ленивое время? Срываться с места и лететь, натыкаясь на прохожих, к ближайшему киоску за цветами? Радуйся, ты от всей этой суеты свободен! Поживи для себя!
     - Не дай, Бог, дожить до такого времени, когда не знаешь, куда его девать! Когда тебя никто не ждет и сам ты никому ни капельки не нужен! Когда ты мучаешься - чем бы занять себя!
   Георгий, по обыкновению, лежал некоторое время, прислушиваясь, не открывая глаз. Тишина. Он - один. Сегодня он даже не слышал сборов жены и сына на работу. Это бывает редко. Но почему же не появляется, как всегда в таких случаях, когда он оказывался один, приподнятого настроения? Георгия пронзила мгновенная резкая боль. Боясь ее повторения, он замер и задержал дыхание.
      «Анна! Где ты, Анна? Дома ли? А может быть, ты только сейчас едешь в серебристо - зеленом лимузине в свою фирму или компанию? А может, ты сейчас готовишь для «него» завтрак, а он еще потягивается в твоей…                Какое непривычно щемящее чувство, совсем непохожее на то, что бывает после очередного скандала с женой. Где-то в самых отдаленных тайниках души завелось что-то живое и грызет потихонечку, пока не больно, пока терпимо. Где-то томительно ноет, а потереть его, по привычке, нельзя, как больное место после ушиба, когда сразу затихает острая боль».  Георгий еще раз внимательно прислушался к себе.               
       «Грызет, зараза! А, может, убить «его» сразу в зародыше? Хряпнуть пиалу своей настоечки!»
        - Да что «он» - вирус какой простудный, на которого так сразу настоечка и подействовала! - как всегда, не вовремя вылезло его второе «Я». - А потом, с чего ты решил, что это «он», а может, это - «оно», или еще хуже - «Она». Ну первых двух убить еще не жалко, а «Ее»-то...
        - А чего ждать? - не выдержал Георгий, встав с тахты в трусах и майке, вступив в спор со своим постоянным оппонентом, - пока «Она» тебя самого выгрызет изнутри? Тут уж без щепетильности! Причем тут милосердие? И сколько же это будет продолжаться?
        - Пока не забудешь свою вчерашнюю женщину.
        - И когда же я ее забуду? - надевает домашние брюки.
        - Скоро.
        - А если не скоро? - идет в ванную.
        - Тогда потерпишь. Время все лечит. А потом, чего ты стонешь? Ты что - юный Вертер?* Да твои чувства давно огрубели, сморщились, а скорее всего - протухли!
      
        *Вертер - герой романа Гете «Страдания юного Вертера».

     - Что ты каркаешь? - ощетинился Георгий. - Что мужчина в пятьдесят лет уже и чувствовать не может? Вон, Гете, в семьдесят четыре года полюбил восемнадцатилетнюю Ульрике, - начинает он чистить зубы.
        - Ха, я бы и в сто лет полюбил бы!
        - Ты скажешь, он никаких к ней чувств не испытывал?
        - Давай оставим в покое этого великого Человека. У Великих - и чувства великие. Тебе это не угрожает.      
        - Ты что, все-таки утверждаешь, что я не способен ни на какие чувства к женщине? – наступал, умываясь, Георгий.
        - А чего это ты так разогрелся? К печке тебя, что ли, прислонили? Да любил
ли ты хоть раз в жизни?
        - А что, разве нет? – вытирается он полотенцем.
        - Ты уверен, что это была любовь?
        - А кто это знает точно, что любовь, а что нет?
        - Ну, знаешь, тот, кто любил, тот может уверенно ответить на этот вопрос. Любовь ни с чем не спутаешь: ни с так быстро сгорающей влюбленностью, ни с половым влечением. Любовь - это любовь!
        - Разъяснил, спасибо, очень доходчиво! - начинал злиться Георгий, глядя в зеркало.
Он отрешенно смотрит в зеркало. Причесывается.               
       - И все-таки, Анна что-то разбередила во мне.
        - Скажите, как ты быстро вспыхиваешь! И вправду, как шестнадцатилетний мальчик с запасом еще не растраченных чувств.
        - Я же не утверждаю, что я влюбился...
        - Ну отчего же, сказал бы, вдруг кто-нибудь поверит. Написал бы любовное признание, поехал бы и подложил бы Анне под дверь!
        - Да замолчи ты, ехидина! Я как будто вспомнил забытую мелодию, которая когда-то очень давно мне грела душу, а вот сейчас я пропел ее и отогрелся душой... а ты со своей печкой... с посланием...
        - Не морочь мне голову, Георгий, я живу не меньше твоего, а испытал больше, чем ты вдесятеро. Не надо наворотов. Просто тебя за кои лета обласкала женщина. Согласен, - симпатичная, сексуальная. А поскольку дуракам всегда везет, - тебе посчастливилось даже обладать ею. Но только не воображай о себе, как о неотразимом мужчине, - вон, взгляни в зеркало, оно не соврет. Просто это каприз Анны, красивой пресыщенной жизнью женщины, а ты, надо же так случиться, случайно подвернулся ей в это время! А войди ты в зал на пять минут позже - она была бы уже с другим.
        - Заткнись! - совсем разозлился Георгий. - Другого там и не было тогда. Я ей понравился, она сама… сказала...
        - Ага, своим глупым, потерянным выражением. Даже такая воспитанная женщина, как Анна, и та не выдержала, глядя на такого... как бы это помягче сказать, чтобы ты в очередной раз не обиделся и не заткнул мне рот... ну, скажем, болвана, не сдержалась и расхохоталась. А что отдалась, так это просто компенсация хорошо воспитанной дамы за причиненное тебе оскорбление.
        - Послушай, ты! - взорвался Георгий, - почему из тебя всегда желчь так и прет? Почему ты всегда выставляешь меня в плохом свете, а точнее - идиотом! Хоть для приличия, как воспитанный джентльмен, один бы раз согласился со мной!
        - Ну-у, Георгий, это мы уже проходили! Таких воспитанных вокруг тебя - пруд пруди. А правду тебе скажет либо твой друг, и то если он настоящий, либо я. А поскольку друзей своих ты всех растерял, то кто у тебя остался? Ну? Задачка-то в одно действие!
Тепло ты женское почувствовал, ласку, - вот ты и прорастаешь. Какие тут чувства?  Не забивай себе голову, тут чувствами и не пахнет, ты просто разомлел с непривычки. Любая другая женщина, даже в образе обезьяны, приласкай тебя, давно отвыкшего от женской ласки, и она была бы для тебя неповторимой, единственной и самой желанной в мире.   
     - Как же ты забрехался! - оборвал его Георгий. - Ты не хуже меня знаешь, что я хоть и не красавец, но меня всегда окружали красивые девушки или очень симпатичные. Значит, что-то находили во мне.                И никаким теплом и лаской несимпатичная женщина меня не купит, уж таким я родился и таким, видно, помру.
     - Да, смотрю я на тебя, Георгий, витаешь ты в искусственной жизни, которую ты сам себе придумал. Критерии ты не поменял ни о жизни, ни о себе. Как они были у тебя тридцать лет тому назад - такими и остались. Хоть и тогда ты не был Жаном Море,* но ты тогда был свеж и чувства твои были не растрачены.
   
*Французский актер, один из самых красивых исполнителей ярких киноролей.

    - Постой, постой, что ты мелешь, на кого я чувства за эти годы растратил?
    - То-то и обидно, не жалко было бы, если бы ты их все отдал женщине, ей хотя бы повезло тогда. А было что тратить, не буду кривить душой, не ординарные были чувства. Мог бы ими осчастливить ни одну жену и ни одну любовницу. Скисли твои чувства, увяли. Конечно, в этом не только твоя вина, но есть, есть и твоя.
   - Это еще какая? - набычился Георгий.
   - Ну, ну, не прикидывайся простачком! Если у тебя семейная жизнь не сложилась, и ты с опозданием это выяснил, на что тебе понадобилось десять лет, чтобы снять шоры с глаз, то где поступок настоящего мужчины?
   - Уйти из семьи и создать новую, так что ли?
   - А убивать себе жизнь и своей жене - это не аморально?
   - Тогда между нами не было такого раскола.
Георгий идет в кабинет.
Слева от двери стоит стенка – книжный шкаф. Прямо напротив двери стоит журнальный столик. В вазочке стоят три астры, ромашки. Лежат глянцевые журналы сына. Справа стоит тахта. Окно. В углу напротив тахты стоит рабочий стол с креслом. На столе небольшой компьютер. За рабочим креслом на стене весит большое фото стартовой позиции ракеты «Прогресс» с «Бураном»*. Слева от стола на стене висят часы.
 Георгий берет с журнального стола глянцевый журнал, садится на тахту. Листает и продолжает спор со своим Эго.
 
   *Ракета - носитель, на которой при старте стоял космический челнок «Буран».

     - Может, ты хочешь сказать, что у вас была еще любовь? – ехидно произносит Второе «Я».
     - Я сказал, то, что сказал.
     - Ты мне сейчас будешь еще говорить о долге перед детьми!
     - Буду. Как и любой отец, я ответственен перед ними, пока они не станут самостоятельными.
     - Ой, только не выпячивай свои добродетели.
     - А тебе, я смотрю, все равно, стали бы дочь и сын, как и я, безотцовщиной, или, они  чувствовали бы мое плечо, пока не оперятся. А потом ты же знаешь, чем бы все кончилось в Советской Армии, если служишь в космических войсках: партбюро, партком, политотдел - и ходи всю оставшуюся жизнь майором, да еще сошлют туда, где Макар телят не пас!
     - Во-о-от! Вот, где правда выплывает! В полковники прорывался! Вот ты когда продал свою оставшуюся жизнь и свои чувства за две звезды. И что они тебе дали?
     - Ничего, в плане душевного спокойствия!
     - А представь, что тебе сейчас твои тридцать три, и ты отважился бы на перемены своей жизни, ты полон сил и здоровья, нерастраченных чувств и свободен. Совсем свободен! Как бы ты смог зажить! Если бы тебе повезло с новой женщиной!
     - Ценное замечание, - если бы!
     - Черт тебя подери! Ты вынуждаешь меня ругаться! А где же риск! Ты же знаешь поговорку...
  Георгий перестает листать, встает, смотрит в окно.
     - Можешь не напоминать...
     - А где твое знание жизни, аналитик хренов? Всю жизнь просидел на анализе, на выработке оптимальных решений, а в самом главном, в Человеке, не можешь разобраться!
       - Мы же о женщине говорим, а здесь не существует закономерностей, здесь не работает даже закон больших чисел и ряды Фурье не помогут определить ее характер. Вляпаешься в такую, у которой настроение меняется пять раз в день, и можно выносить образа.
       - В общем, есть правда и в твоих словах. Сам Господь в их семени не смог разобраться, а где уж нам, грешным мужикам. Но, все-таки, подведем черту: даже в тридцать три года ты мог бы кардинально изменить свою жизнь, и, кто знает, она могла бы сложиться и счастливо, но...
Георгий прерывает.
         - Вот именно, кто знает…
Второе «Я» повышает голос.
          - Но ты побоялся, что не прорвешься в полковники, - раз; ты побоялся вляпаться в стервозную бабу, - два; скажу еще то, что ты утаил, бесполезно быть со мной не искренним. Еще ты побоялся новых неудобств, неизбежно возникающих при таких крутых переменах в жизни. А это - переезд из трехкомнатной квартиры, с таким трудом добытую под занавес жизни, в лучшем случае – «в однушку». Холостяцкая необустроенность, короче, - испугался начать все с нуля, - это три! Отсюда вывод: ты материалист, трус и хреновый стратег, не разбирающийся в истинных жизненных ценностях! А если так - найди темный угол и пускай нюни в тряпочку о поломанной собственными руками жизни.
Молчат.
      - И вообще, - еще не успокоилось второе «Я». – Тебя ничему не учат твои постоянные споры с судьбой. Ты все ей противишься и за это регулярно огребаешь! Она тебя давно волочит за ногу!
Георгий молчит.
Второе «Я» продолжает.
      - Об Анне ты забудешь через месяц - два, она о тебе уже забыла. И не надо ее преследовать, не советую. Она права, иначе сделаешь себе больно, когда убедишься, что твое место уже занято другим более достойным мужчиной. Вот тогда у тебя начнутся настоящие страдания, которые ты создашь, опять же собственной глупостью.
      - Ты можешь Анну не трогать? - сурово пригрозил Георгий. - И что это ты сегодня раскудахтался! Цыц! - и Георгий задвинул свое второе «Я» в такой тайник, откуда кричать ему - не докричаться и прыгать ему - не выпрыгнуть.


     Звонок мистера Вилсона
Слышится звонок. Георгий встает, подходит к столу, включает громкую связь, садится в кресло у стола.               
     - Мистер Ипатьев? – мужской голос с акцентом.               
     - Неужели мистер Вилсон? – удивился Георгий
     - Верно, это я. Выполняю свои обещания. Хочу обрадовать, вас, г-н Ипатьев. М-р Робинсон через пару дней будет в Москве.               
      - Спасибо, м-р Вилсон. Вы, как всегда, пунктуальны!               
Георгий отключает связь. Садится в кресло, задумчиво:
     «И что мне делать с этой радостью? Странно, однако. Недавно Гафар из Сибири. Сейчас, - привет от м-ра Вилсона. Неужели, действительно, планеты сходятся? К чему бы это?»
 Георгий решает чем-то занять себя. Идет в комнату. Берет пульт и, стоя, шарит по каналам телевиденья.
    «Ну, кто-нибудь хоть думает головой? На одном канале - бездарная игра. На другом - тоже игра! Бездарнее первой! Такое впечатление, что есть круг лиц, которые озабочены только тем, как пристроить себя, а на зрителя им глубоко наплевать! Ну, надо же! На двух других - фильмы: американский и латиноамериканский».
Георгий пожалел пульт и швырнул его не в стену, а в диван.
   «Как будто и не существуют Эрмитаж и Третьяковка; Глинка, Чайковский, Верди и Бизе; Нежданова, Лемешев, Паваротти и Кабалье; Лопаткина и Елецкий; Голованов и Ростропович; Шопен, Григ, Равель, Бах, Глен Миллер, Дюк Эллингтон и сколько еще таких же волшебников, которые зачаровывали, очищали, лечили.
   Не поиграть ли в шахматы сам с собой?» - не успокоился Георгий.
Прислушивается к себе.
   «Нет, что-то сегодня не хочется. Может взять заветную тетрадку и записать свои мысли? Ау-у, мысли, вы где-э-э?»
Прислушивается к себе. В пустой голове одно эхо!
   «А вдруг не врет его второе «Я»? Вдруг, действительно, Анна приведет другого? А почему бы и нет? Что Анна давала ему какие-нибудь обязательства? Она свободная женщина и вправе жить, как считает нужным. Вероятно, не зря просила не преследовать ее, чтобы он случайно не застал ее с другим. А он, дурак, еще думает ней».
   Георгий решает напеть какой-нибудь веселенький мотивчик, чтобы полегчало, ему всегда становилось легче от этого. Но что-то не получалось, он все время фальшивил. Он уже начал пугаться.
   «Да что это сегодня с ним?»

     Тайна 10 скважин
Кабинет директора нефтяного АО в Сибири.      
Небольшая комната. Два стола буквой «Т». Гардероб, холодильник, книжный шкаф, сейф. На стене два фото: рабочая бригада у станка-качалки. Ухмыляющийся рабочий у кустовой скважины. 
Акимыч - среднего роста лысеющий шатен с проседью, 50 лет, сидит в своем кресле.    
Гафар, крупный высокий мужчина около 45 лет, с выразительными чертами смуглого загорелого лица, изрезанного морщинами, седеющими прокуренными усами, с шевелюрой цвета черно-бурой лисы густых коротких волос, сидит рядом.
Лица обоих мрачны. Они только что с кладбища.
На столе Акимыча бутылка водки, два стакана, банка с солеными огурцами, из которой торчит вилка, на одной тарелке нарезана толсто колбаса, на другой - черный хлеб.
      - Вот она жизнь! – крутит головой Акимыч. - Сегодня ты есть, а завтра тебя уже нету!
Гафар молча кивает, достает огурчик, хрустит огурцом. Разливает по полным стаканам. Пустую бутылку кладет в корзинку у стола. Разворачивается на стуле, смотрит на одну из фотографий на стене.
      - Ну, Фрол, пусть земля тебе будет пухом!
Акимыч глядит на то же фото, поднимает свой стакан. Пьют, берут по кружку колбасы, куску хлеба.   
   - Осталось нас теперь двое, - не глядя на собеседника говорит Гафар, - кто знает тайну десяти скважин. Звонил вчера в Москву Георгу. Я ему жалуюсь, - скважины истощаются, работы нет.
     - А он? Не нашел покупателей?               
     - Георг неисправимый оптимист! Хороший замах, говорит, не пропадает! Не дрейфь, говорит, Гафар!               
     - Вот-вот! Фрол тоже верил, что мы скоро разбогатеем, продав эти десять скважин.               
     - Сидим «голым жопом» на куче долларов, а взять не можем! – в сердцах восклицает Гафар. - Не жили богато, видно, не хера и начинать! 

 Второй день разлуки с Анной.
Кухня. Георгий в серых домашних брюках и футболке подходит к кастрюле, наливает геркулесовую кашу в тарелку. Открывает холодильник, достает сливочное масло, отрезает, кладет в кашу. Отрезает сыр, кладет на блюдце, начинает есть.
     «Уши вянут! - Чувства у него протухли!»
Открывает дверцу под мойкой, берет пакет, идет к двери.               
 
     Георгий у Виктора и Ленки
Небольшой магазинчик конца 2000 годов. Маленькая очередь. Прилавки почти пусты. Георгий покупает черный хлеб, батон, сливочное масло.
     - Скажите, а когда будет мясо? – обращается к продавщице.               
     - Обещали сегодня вечером.
     - А сметана?
Продавщица молчит.
Георгий выходит из магазина с тощим пакетом покупок.
Неуверенной походкой идет домой. Останавливается. Видит пустую лавочку. Поворачивает к ней, садится, откидывается на спинку, запрокидывает голову, подставляя лицо солнцу, закрывает глаза, замирает.               
Слышатся голоса детей, взрослых, чириканье воробьев, - кругом идет жизнь.               
Георгий отщипывает от батона мякиши и кидает двум голубкам. Снова закрывает глаза, откидывается на спинку.               
Мужчина возраста Георгия с пакетом в руке хочет пройти мимо лавочки, бросает на нее взгляд. Меняется в лице, расплывается в улыбке.
Он очень коротко стрижен, с большими облысевшими зализами на голове. Потертые джинсы, видавшие виды кроссовки. Беспечное лицо.
     - Не может быть! Георгий меня ждет на лавочке?
Георгий открывает глаза.
     - Викт`ор – победитель? - удивленно, радостно. 
Встает. Обнимаются, похлопывают друг друга по спине.
      - Ну, здравствуй Викт`ор!               
      - Никак ловишь последнее солнышко! - Широко улыбается Виктор.
       - Да, ловлю!
       - Это сколько же мы с тобой не «сидели»?
       - Да уже полгода будет, это точно! Что-то ты пропал так внезапно и не звонишь?
Оба садятся.
     - Ну, как ты? – Виктор, глядя на друга, широко улыбается.
     - Да, вот, хандра заела.
     - Тебя? Это невозможно! А ну, рассказывай!
      - Все из рук валится. Уже и читать бесполезно. Не раз ловил себя на том, что с трудом, осмыслив страницу - две, глаза вхолостую бегают по строчкам.
      - Допрыгался, мальчик! Я тебе уже говорил раньше, на твой бараний вес у тебя слишком силовая зарядка.
      - Ну, разве может у нормального человека железная воля превратиться в кисельную, а нормальная психика - в больную?               
      - Все может! – беспардонно влезло Второе «Я». - Ты забыл, как у Дали киселем поплыли часы и время?               
      - Да что обо мне? – смотрит с улыбкой на приятеля Георгий. - Как сам?
      - Да, Георгий, я переехал!
      - Развелся с Галиной?
Виктор продолжает улыбаться.
      - Ну, не совсем так! Но живу от тебя в одной остановке  метро! Слушай, поехали ко мне на обед! Познакомлю с Ленкой!
      - Нет, я вот иду домой. У меня нет обеда, надо что-то придумать. И мои придут вечером, кормить нечем.
      - Эту встречу надо отметить! Как ты говорил?
Хором:            
      - Живем однов`а!
Оба смеются.            
       - И еще ты учил, - хорошие дела нельзя откладывать! Я Ленке обещал познакомить с тобой. Она будет рада.
       - Слушай, ну, не готов я. Мне своих нечем кормить на ужин, а тут к тебе на обед!
Виктор протягивает руку и рывком поднимает Георгия.
        - Правда, обед будет из пельменей. И в этом магазине мяса нет.
        - Нет, Виктор, неудобно, средь бела дня, да…
        - А с ужином я тебя выручу! Я такой дефицит достал! Поделюсь!

Виктор и Георгий подходят к обшарпанной девятиэтажке проекта начала 70х. Много зелени.
Виктор звонит в дверь, утепленную ватой и обтянутую дерматином.
Открывает немного полноватая женщина их лет в простой юбке и блузке. Удивление и насмешка на лице.
       - Проходи, Георгий. Виктор зовет меня Ленка.
Изумленный Георгий на секунду застывает в дверях, но Виктор со смешком проталкивает его в крохотную прихожую.      
         - Виктор, подай тапки для гостей! Так, руки мыть в ванную. Я завариваю пельмени. Георгий, ты ответственен за салат, Виктор, как всегда, за  сервировку и бутылку.                                                
Маленькая кухня. Пластиковый стол. На столе три стакана с водкой, блюдо с отваренной картошкой. Блюдо хлеба. На узком рыбном блюде – порезана большая селедка иваси, посыпанная зеленым луком. На газовой плите стоит кастрюля с пельменями.
Георгий, Виктор и Ленка сидят за столом, пьют, едят и разговаривают.
        - Я бы еще десять раз подумала, пустить его к себе или не пустить, если бы сын у Виктора был до двенадцати лет, как у меня. Самый шкодный возраст. Оставить такого в семье без присмотра отца, - чревато. Сколько мальчишек разругавшихся вдрызг с родителями? Я вот для своего - не авторитет.               
          - Кстати, Виктор, твой сын, по - прежнему, учится и подрабатывает на кафедре в институте? 
          - Э-э, давно, значит, вы не виделись! Сына его, Павла, уже зачислили на постоянную ставку, и, считай, после защиты диплома будет работать в институте. Трудяга, - весь в отца!
          - Во! – улыбается Виктор. - Я таких комплиментов от своей бывшей так и не дождался!
       - Не ругать вас, мужиков, надо, а почаще хвалить! Вы же на похвалу откликаетесь, как дети! Если ты, Георгий, дружишь с Виктором, вряд ли ты хуже его. И я, как женщина, говорю тебе, - разойдитесь с женой, коли не сносная атмосфера, да уже несколько лет! Не отравляйте друг другу жизнь!
      - А моя, - жует Виктор, - на последнем году моей службы в армии, пообещала, что обязательно напишет на меня «телегу» в политотдел.
     - Ну, не дура? – вскинулась Ленка. - Ненавижу людей, которые мстят.         
     - Кончилось бы это переводом меня «за Можай!» В космических войсках полит органы такое не прощают. А мне уже должность «полкаша» светила.
     - А скорее всего, - поправляет Ленка, - сослали бы туда, «где Макар телят не пас!» Твоя, Георгий, не грозилась?
     - Как-то при очередной разборке заикнулась.               
     - А помнишь, Георгий, как твоя выперла нас обоих? Это когда я был-то всего второй раз. А ведь мы не бузили, не кричали. Ну, подумаешь, «раздавили» пол-литра! Ну, и тихонечко пели романсы.               
     - У нее тогда голова разболелась от наших романсов.               
     - Ну, а кто из мужиков сейчас не пьет? – возразила Ленка. -  Вон, женщины, и те пристрастились от такой неустроенной жизни. Вот мы сейчас, разве пьем?
     - Повезло тебе со мной! – Виктор смеется.
     - А что? Вон, - каждая вторая семья растит мальчишек без отцов! С моим сыном, двенадцать лет ему, - ладишь! Руки растут, - откуда надо! Деньги приносишь! Меня  терпишь. Что еще бабе надо?
Виктор приподнимается и целует Ленку в губы.               
Ленка, зардевшись.
     - Во, даже целует при посторонних!
Все смеются.
     - Так что, Георгий, таких баб, у которых пять раз на дню меняется настроение и к ней ни спереди, ни сзади не подъедешь, - надо бросать! На примете кто есть?
Георгий мнется. Виктор грозит пальцем, смеется.
     - Э-э, чур, не скрывать от меня!   
     - И то, правда, - улыбается Ленка, - приезжайте, познакомишь. Выпьем бутылочку, поговорим за жизнь.
     - Что-нибудь споем! - Виктор кладет приятелю руку на плечо, заглядывает в глаза.
     - Это уж без меня! – улыбается Ленка. - Я люблю слушать и обхаживать хорошую компанию. Вам хорошо, - и мне будет приятно!
  Звонок в дверь.
     - Бутылку в ведро, стаканы, - в мойку! – возбужденно говорит Ленка Виктору. - Быстро!
Идет открывать дверь. Виктор быстро исполняет команды.
Заходит сын Ленки, сбрасывает ранец.
     - Ма, я пойду погуляю, Борька ждет!
Виктор и Георгий на табуретках развернулись к вошедшему.
Сын смотрит на стол, на мужчин:
     - Что? Бухаете?
     - Я тебе, Виталь, объяснял, что такое «бухают», - смущенно смотрит на него Виктор. - Иди познакомься. Это тот самый дядя Жора, который запускал «Буран». Я, как видишь, выполняю свое обещание!
Глаза Виталия смотрят с интересом. Подходит, протягивает руку.
      - Здравствуйте, я - Виталий! - смотрит с недоверием на Георгия. - Это правда? Вы запускали «Буран»?
     - Правда, Виталий.
     - Виталь, не стесняйся, - смотрит на него Виктор, - проси у дяди Жоры, что ты хотел поиметь?
Виталий смотрит на Георгия, потом на Виктора. Мнется:
     - Это правда, что у вас висит фото ракеты с «Бураном»?
     - Да, Виталий! Хочешь поиметь такое?
     - Еще как!
      - Считай, что оно уже у тебя! Мы обсудим с па…
      - С дядей Витей! – приходит на помощь Ленка. 
      - Мы обсудим, - смотрит на Виктора, - как лучше это сделать. Это большое фото.
      - Мне, как раз такое и надо! – возбужденно говорит Виталий и смотрит на Георгия. - Я хотел бы… у вас еще о «Буране» узнать, но Борька ждать меня не будет. А мы в футбол сыграть на площадке договаривались! Ну, я пошел!
В дверях, к Виктору:
       - А космическую станцию сегодня доделывать будем?
       - Ну, мы же договаривались! Это обязательно! Мы же серьезные конструктора!
       - Тогда пошел! - смотрит на всех радостно.
Быстро уходит. Ленка с влажными глазами закрывает за ним дверь.   
      - Я сделаю файл со своего фото. А как ты его распечатаешь? – смотрит на Виктора Георгий.
     - Я попрошу Павла у него в институте вроде бы есть возможности.
     - Напиши мне адрес своей почты, я тебе немедля вышлю. И еще пару файлов в придачу: «Буран» на «Мрии» и топлиный бак на бомбардировщике Мясищева. И не мурыжь парня. Смотри, серьезно космосом интересуется.
Ленка счастливыми глазами смотрит на Георгия, потом переводит взгляд на Виктора.
     - Это все он!
Обнимает Виктора, прижимается к его щеке своей щекой.
    - Кстати, - встрепенулся Виктор, - твой компьютер после вставочки моего Павла не глючит? – смотрит на Георгия.               
     - Ой, я уже про неприятности забыл, - не греется и не глючит.
      - Вот, Георгий, - улыбается Ленка, - маленькая вставочка, - и про неприятности в жизни можно забыть!               
      
      - Ну, вот! Эй, где ты там, мое Эго? Тебе женщину надо было услышать, чтобы со мной согласиться, как опасно «вляпаться» в бабу со стервозным характером, - обрадовался  Георгий признанием своей правоты в предыдущем споре из уст Ленки.

     «Сомнение» Глинки
Третий день разлуки с Анной.
Комната Георгия. Он стоит, прислушивается к себе. Чуть слышно, помимо его воли, в нем начинает звучать какая-то мелодия.
     «До чего же тревожное, до чего же знакомое вступление. Точно! Это же романс «Сомненье» Глинки!»
   И вот уже вступление виолончели выпиливало изнутри его душу, а скрипка выхолаживала его останавливающееся сердце. Пульс просел, почти исчез совсем, зато гулко колотилось в висках. Глаза затуманились, предметы утратили ясные очертания. Георгий был вынужден сесть, ноги отказывались его держать. Он нащупал воротник рубашки, расстегнул еще одну верхнюю пуговицу, но комок в горле увеличивался и перехватил дыхание. Георгий уже не замечал, как начал дышать ртом, но легче от этого не становилось. Мурашки ползли по ногам вверх и выше, выше по всему телу. Кончики пальцев похолодели. В горле запершило и забулькало. Он ощущал, как шевелятся волосы.
   А мрачный голос Шаляпина просил уняться сомнениям, нахлынувшим на него со всех сторон, с которыми уже невозможно было справиться. Вот уже измученный голос умолял заснуть и не болеть его безнадежное сердце. И вот, вконец сломленный, он оплакивал свое горе, горе разлуки с любимой. Черная липкая ревность коварным шепотом наводила на его любимую наветы. Ему уже мерещился соперник счастливый. Сердце у обладателя измученного голоса затрепетало от безысходности, а его рука злобно сжала оружие.
   Нет, Георгий не поверил голосу, что минует печальное время, и они снова обнимут друг друга. Не верилось, что жарко и страстно забьется воскресшее сердце, а что с устами сольются уста - и вовсе звучало ехидной насмешкой. Заключительная минорно - трагическая мелодия виолончели не оставляла никакой надежды на будущее. Виолончель уже закончила последнюю ноту своего реквиема, а выпиленная из тела Георгия обнаженная душа еще долго звучала, постепенно затухая, в последнем похоронном резонансном аккорде, совпадающим с аккордом первых комьев земли, брошенных на крышку гроба.
   «Слава Богу! Слава Богу! В душе, наконец, затихли последние звуки. Продлись мелодия еще на одну ноту и душа не выдержала бы такого страшного напряжения».
 Сколько Георгий провел времени в состоянии, которому нет названия, он вспомнить, конечно, не мог.
Да и как определить это «нечто»? Это и не жизнь вовсе, но это пока и не смерть. Но то, что он был на грани, и то, что он мог оказаться по ту сторону, где уже нет места мысли, он только сейчас начинал смутно догадываться.
И кто скажет: по ту или по эту сторону чаще оказывается душа? Кто это скажет?
  «Нет, его психика не рассчитана на такие испытания».
Он чувствовал, как постепенно перестает першить в горле, как теплеют кончики пальцев, и на лбу выступила испарина. Как утихает озноб, и медленно рассасываются мурашки. Дышать стало легче. Ноги еще были «ватные». Предметы становились резче, и перестало стучать в висках. Начал прослушиваться пульс и вроде бы, действительно, забилось воскресшее сердце и входило в свой обычный ритм.
А душа все еще ныла и болела.
     «Срочно нужна какая-то музыка, которая бы затмила, не дала бы снова проявиться этой вытягивающей душу теме разлуки». Он шарил по FM диапазону своего приемника, который часто его выручал.
      «О, удача, бальзам на ноющую душу, - блюз тридцатых годов, его любимый джаз!»
 Георгий закрыл глаза и стал качаться на волнах успокаивающего блюза. Он чувствовал себя совершенно комфортно в этом небольшом накуренном помещении клуба в Канзас - Сити среди черных и белых людей, потягивающих виски, с сигарами и сигаретами во рту, свистящих и аплодирующих вступлению и окончанию сольной партии каждого инструмента. Толстые мужчины безмятежно развалились на своих стульях, а пританцовывающие в ритме музыки шоколадные изящные мулатки со стаканчиком виски в руках заигрывали с ними.
И все эти звуки соскребали, очищали с его души паразитирующих прилипал, высасывающих из нее соки, душа купалась в омываемой, лечащей ее мелодии и успокаивалась потихонечку. Георгия охватила дрема, и он погрузился в полубытие – полусон, хотя слышал мелодию блюзов. Постепенно он и вовсе перестал что-либо слышать, и его уносило туда, где не было стрессов, где не было тоски, где не болела душа, где была умиротворенность во всем.  Хорошо бы почаще оказываться там. Какую бы профилактику души и чувствам можно было устроить! Насколько можно было бы продлить им молодость!
   Бесполезно будить Георгия и спрашивать его, как туда попасть. Никому не дано знать это. Хотя избранные утверждают, что владеют искусством добиваться такого состояния души, когда впадают в нирвану. Но так ли это – поди, проверь!
     «Ого! Оказывается, прошло почти полтора часа», - очнулся Георгий. - Но это стоило того времени, - а потом, - куда торопиться? Пора заниматься ненавистным бытом», - и он принялся за уборку квартиры.
     Но вот опять занула душа. «Да что же это такое!» Георгий попробовал перебороть такое наступление, начал читать вслух. Озвученные слова висели в воздухе вокруг его головы, мелькали мыльными пузырями, бестолково летали туда - сюда, сталкивались, лопались и пропадали, так и не явив ему свой сокровенный смысл. Георгий забросил в сердцах Сомерсета Моэма, выругав себя последними словами, свою кисельную волю, свою больную психику.
     «Так дальше продолжаться не может! Все! Последние дни. Если ничего не изменится - он постарается хорошо выспаться. В воскресенье, как сможет, соберет волю в кулак, и хорошенько все обдумает. А сейчас он просто не в состоянии об этом думать. Неужели не зазвонит его телефон? Тогда - все! Тогда - конец!»
   Он не знал, что тогда предпримет, но сидеть и ждать уже сейчас был не в силах.    
     «Как он выдержит еще эти три дня, которые он отпустил себе сам, как последние капли, переполняющие чашу его мук?»

Четвертый день разлуки с Анной.
Вечер. Жена, приятная не худая женщина с печатью усталости на лице, на кухне достает из холодильника продукты, укладывает их в сумку-каталку.
Из кабинета слышится звук пылесоса.
     - Да, выключи ты этот чертов пылесос! – кричит раздраженно жена.
Пылесос замолкает. Георгий появляется на кухне.
Жена не глядит на Георгия, продолжает свою работу.
     - Может, все-таки поедешь со мной на дачу? Алешкин с Галиной нас будут ждать в машине не более пяти минут. На даче дел, как всегда, по горло!               
     - Нет. Я неважно себя чувствую. Собирайся, я все упакую.
Жена поспешно уходит в спальню.
Георгий заканчивает работу, вывозит сумку из кухни.
Появляется жена с кофтой, которую прячет в пакет. Спешно надевает куртку.
     - Ты просто сачкуешь от работы! - зло выговаривает она.    
Георгий скрывается в спальне, что-то несет в пакетике.
     - Ты теплые носки забыла.
Быстро кладет свой сверток в другой пакет, стоящий на полу.
Жена раздраженно хлопает дверью. Уходит.

И вот настала суббота. Сын укатил к своей девушке. Георгий снова остался один.
Сняв трубку телефона с короткой антенной, Георгий таскал ее повсюду за собой: на балкон, откуда он скользил пустым взглядом по двору, так не на чем и не сумев зацепиться; в комнату, где, положив трубку на журнальный столик, а сам откинувшись в кресле, подолгу смотрел на пустой экран не включенного телевизора; он брал ее в ванную, когда омывал пылающий лоб холодной водой; он брал ее даже в туалет. Тщетно. Телефон молчал. Зеленый огонек не загорался.
Дома не было ему места. Одно спасение - в Царицыно.
 
     Очищающая и лечащая
Сколько же раз эта «Черная грязь»* спасала Георгия, принимая его под кружевную тень своих лип в знойные дни.               

     *Название Царицыно в 17 веке.               

Георгия принимали молодые сочные или спелые травы, когда он падал вниз лицом и дышал их густым настоянным на десятках ароматов запахом, слушал над головой гул работяг шмелей или стрекот кузнечиков. Он дивился обычно невидимому миру разноцветных паучков, букашек, жучков, для которых игольное ушко выглядело огромной триумфальной аркой.
И всегда Георгия волновало, как это лето переходит в осень. И он терпеливо наблюдал за появлением первых ее признаков. А потом он ходил по знакомым тропкам, не узнавая выряженные кусты и деревья, и любовался ими. А зимой в трескучие морозы прокладывал утреннюю лыжню над спящим прудом. В марте, среди островков снега, он фотографировал первых бабочек лимонниц на первых цветах мать-мачехи. А в мае - многоцветье крошечной медуницы. И никогда не переставал удивляться неповторимости мира. Душа его очищалась от стрессов и негатива окружающего мира.
 А главным душеспасительным источником, возвышающимся над всем этим, был храм и сияющие золотом его кресты, которые вместе с солнечными лучами принимали на себя Божью благодать, чтобы затем одарить ею всех вокруг.
   Георгий не догадывался об этом. Он не отдавал себе отчета в том, почему именно сюда его всегда так тянуло.
   Дойдя до конца пруда и перейдя дорогу, Георгий ускорил шаги, поднимаясь на взгорок. Вот он, храм Божий, уже блеснул золотым куполом в голубизне неба. Георгий взобрался на пригорок, где и положено стоять храму, и встал напротив.               
   «Надо бы помолиться».
   Непростые отношения у него были с Господом. Много раз он пытался прочитать и понять Библию и всякий раз бросал. Последние семь лет работы он редко был в кино и театрах и очень мало читал. А когда стал начальником и вовсе приезжал домой только спать. И только, когда был уже на пенсии, купив Библию для детей, чтобы подарить внуку, он с интересом ее прочитал. Потом появились Новый завет. Псалтирь. Все чаще он стал обращаться к Книге Книг и с удивлением, все чаще находил там ответы на свои вопросы.
   Конечно, много раз он заходил в церкви из любопытства. Призывной голос дьякона, душевное песнопение хора из трех женщин, уходящие ввысь расписанные стены, парящий высоко над головой купол, позолота и почерневшие от времени иконы со скорбными ликами святых всегда производили на него сильное впечатление. И всегда, выходя из храма, он ощущал свою ущербность. Ему всегда казалось, что с его мелко - суетной жизнью не место ему в этом особенном доме. Глядя на молящихся людей, он испытывал чувства уважения и некоторой зависти перед ними, живущими, как ему казалось, особенной не приземленной жизнью, до которой он еще не дорос и будет ли к ней готов когда-нибудь. Эти люди, видимо, давно искупили свои грехи, а что же делать вместе с ними ему грешнику?
    «Прости меня, Господи, что молюсь мысленно, в душе. - Георгий закрыл глаза, мысленно сложил три пальца. – Во имя Отца, - и перст лег ему на лоб, - и Сына, - и перст лег ему на живот, - и Святого Духа, - на правое плечо… аминь», - почему-то произнес он вслух, дотронувшись реально до левого плеча, и обернулся в испуге. Вокруг никого не было.  «Это надо же, - подумал он, - чуть на самом деле не помолился помимо своей воли».
Но Георгий был не прав. Уже много раз, особенно в последние годы, он мысленно молился Господу и мысленно крестился. Он просто не хотел вспоминать. А если бы он все это припомнил, то ничего удивительного и не произошло бы. Когда-то это должно было бы вырваться наружу.
     «Да заслужил ли он, чтобы вот так запросто тревожить Бога? С чего это Всевышний должен и в любви ему помогать? Разве для него это подобающая просьба?» И вместо просьбы Георгий мысленно поклонился. Хотел было попросить у Господа сокровенное, но не решился, а вместо этого вырвалось: «Да светится имя Твое!»
   Слева листва ярко - желтого клена рыжела на уровни колокольни, под нею киноварью краснело одноэтажное здание, и сразу за ним взлетела вверх бледно - салатового цвета церковь, над золотым куполом которой не сверкал, а светился золотым светом крест. На душе от этого становилось спокойнее и яснее. Тяжелые мысли, как льдышки, таяли, исчезали. Георгий чувствовал на своем лице его проникающий сквозь кожу свет. Ему показалось, что даже морщины на лбу и те разглаживаются. И вовсе не октябрьское, а мартовское небо вокруг куполов и крестов насыщалось золотым сиянием, и казалось голубизна вокруг набухала золотом. И уж совсем необъяснимо - не осенним упавшим листом пах здесь воздух, а щекотал ноздри запах таявшего на пригорке снега. Да, именно поэтому всегда так безотчетно тянуло сюда Георгия. Здесь этот золотой свет входил в него и делал его другим, совсем свободным от бремени душевных мук, страданий, неосознанной тоски. И все вокруг становились братья и сестры.  Вот она - Божья благодать!
     «Спасибо тебе, Господи, - Георгий снова мысленно осенил себя Крестным знамением. - Не пойдет он сегодня в храм просить Господа. Он уже получил облегчение. Надолго ли?»

  Чем ближе Георгий подходил к дому, тем шаг его становился все быстрее и быстрее. Он не замечал этого. Он даже не заметил, как он стукнул кулаком по кнопке лифта, что себе никогда не позволял ранее, когда тот слишком долго, как ему показалось, тащил к нему свою кабину. Повесив куртку и сбросив обувь, он продрался сквозь бамбуковую занавеску и кинулся к телефону.
Экран высвечивал «0» записанных звонков.
     «Все! Она не позвонит сегодня, - он был уверен в этом. - Она не позвонит и завтра, и послезавтра. Она не позвонит никогда!»
Георгий долго сидел в кресле и безучастно смотрел на экран телефона.  Как странно, как непривычно странно. Он ждал чего угодно: пронзительной боли, вспышки ненависти к тому, кто сейчас с нею рядом, жалости к себе, такому забытому, никому не нужному, оскорбленному, но не было ни того, ни другого, ни третьего. Было что-то совсем непривычное.
   Георгий прислушался к себе: несомненно, что-то умирало в нем, пока без боли, без мук, не задев его душевных струн, не задев его нервов, болевых точек, как будто он весь был под наркозом. Но он чувствовал, точно чувствовал, как это что-то умирало в нем навсегда. Георгий смутно догадывался, что когда-нибудь он поймет, что это было на самом деле, и ужаснется, что чувствовал эту медленную смерть и ничего не смог сделать, и никак не мог остановить этот процесс, который вот так тупо, так буднично происходил. Он будет клясть себя последними словами, что ничего тогда не предпринял, совсем ничего, а был лишь бездеятельным свидетелем, а, следовательно, и соучастником этого самоубийства. Но что он мог поделать? Как и чем это остановить? На телефонном аппарате снова ухмылялся ему «0».
 
      Черная дыра 
 Для него он не просто ноль, не просто «ничто», не просто дырка. Для него - это «черная дыра». Она втягивала его душу, несмотря на все его сопротивления и ухищрения. Втягивала мощно, неизбежно и, главное, он-то знал это, втягивала безвозвратно. Он только сейчас начинал понимать, в какую сферу притяжения он попал. Его бренная оболочка, его внешняя видимая материальность, которая составляла видимую часть его «Я», оставалась с ним в его серых буднях, а душа его, с того самого первого дня разлуки, уже попала в эту адскую воронку и ее уже медленно засасывало по огромной спирали, настолько пока медленно, что Георгий в первые дни почти не замечал этого ускорения. А где-то там, бесконечно глубоко, что и представить себе невозможно, в сердцевине этой «черной дыры», была Анна. И с каждым мгновеньем помимо его воли частичка души, разматываясь незримой ниточкой с его сердца, уносилась к Анне все дальше и дальше от него, ее обладателя, и ниточка, связывающая его оставшуюся душу, становилась все тоньше и тоньше. Он это чувствовал!
     «Так вот, оказывается, что такое душа - это незримая колыбель сердца. Это как магнитное поле, в котором живет плазма. И стоит этой незримой материи стать чуть - чуть менее плотной, как сразу беспокойно запульсирует плазма. А, не дай Бог, этому чуть - чуть уменьшиться еще на самую малость, и плазма может замереть и погаснуть. И сразу станет холодеть его тело и остановится сердце. Как до безобразия просто! Так вот почему оно так беспокойно билось! Так вот почему болела его душа!
   Что же будет? Долетит ли частичка его души и соединится ли с ее душой? Не порвется ли это утончающаяся и разматывающаяся ниточка? Вот оказывается, что постоянно убывало в нем. Так вот что в нем каждую секунду «умирало»! А если вдруг и долетит, то оттуда обратной дороги нет. Ни одна материя еще не вернулась из «черной дыры». Ну и пусть не возвращается, главное, чтоб долетела! Пусть и его материальную оболочку втянет туда, он согласен, главное, чтобы не порвалась эта связующая нить. И все же, а, если его душа не долетит до Анны, кончится его нить или еще хуже - порвется? Какая разница? Тогда он потихоньку угаснет или однажды умрет. Не может же он жить без души или с ее частью. Хотя живут же некоторые - и ничего».
 Георгий сидит, поставив локти на стол, ладони подпирают подбородок, глаза у него закрыты. Рядом лежит телефонная трубка, пульт от телевизора, стоит почти пустой бокал с клюквенной настойкой.
 Он включает телевизор. Начинается научно-популярный американский фильм «Черные дыры. Тайны раскрыты».
     «Недавно орбитальная обсерватория Свифт зафиксировала вспышку гамма излучения. Это вид электромагнитного излучения является признаком катастрофы».
 Георгий поднимает голову, откидывается на спинку стула, скрещивает руки, смотрит в телевизор.
 Диктор ТВ: «Ученые никогда не видели ничего подобного. Это была самая яркая звезда, видимая человеком. Она была видна даже не вооруженным взглядом. Яркий луч света, скорее всего, ознаменовал рождение черной дыры».             
     «Черная дыра рождается при умирании старой звезды и рождении сверхновой?» – удивился Георгий. - И почему нельзя жить старой звезде и Черной дыре хотя бы рядом?» - в раздумье подумал он.
Диктор продолжает разъяснять детали.
     «Ну вот, опять, - возмутился Георгий, - надо старой звезде не только умереть, но и превратиться в ничто!»      
Берет бокал, смотрит, что он почти пуст, выливает пару глотков в рот. Диктор продолжает что-то говорить, но его он практически не слышит.               
     «Все! – констатирует Георгий. - Вот и кончилась жизнь звезды!»
Экран телевизора становится черным, звука нет. Георгий в трансе смотрит на черный экран. Появляется на экране диктор. Три секунды молча смотрит на Георгия. Стучит по экрану костяшками пальцев. Георгий расширяет глаза, приоткрывает рот.
     «Это вы мне?» - неуверенно спрашивает Георгий.
     «Да! Вам, вам! – подтверждает диктор. - Вы что, не поняли, что старая звезда не умирает? У нее высвобождается колоссальная энергия, которая переходит в другой вид?» - диктор молча смотрит на Георгия.
Георгий встает. Как слепой протягивает вперед руку, по стенке идет в ванную.
Из ванной слышится шум воды. Это Георгий подставил свою голову под холодную воду.

Шестойй день разлуки с Анной.
Георгий вздрогнул, встал с кресла, растерянно посмотрел на трубку, которая была в руке, обвел предутренний кабинет испуганными глазами. Да не послышалось ли ему? Это же ее голос, голос Анны, он не спутает его ни с чьим. Анна звала его. Георгий нажал кнопку, рядом зажглась зеленая точка, а из динамика раздался злорадный длинный гудок, раскаленным сверлом вворачивающийся в его мозг. Георгий ударил по кнопке, и зловещая тишина стала расползаться по углам, а в его мозгу стала потихоньку затихать боль.
     «Так, - бесстрастно подумал он, - это уже что-то новое. Уже слышится ее голос. Что дальше? Дальше, по-видимому, начнутся галлюцинации с ее образом. Так. Что потом? Потом и то и другое уже вместе. Отлично. А дальше?»
     «А дальше уже бесполезно будет обращаться по телефону в службу «Доверия», - проник вкрадчивый голос его второго «Я», - они не помогут. Надо прямиком - к Кащенко*, если им будет по силам».
     «Что же это такое? – в недоумении поднял голову Георгий, - неужели это и есть любовь? Это же какая-то горячка. Печаль, щемящую тоску - он прошел эти фазы. Бессонница, - это, когда ему в голову лезли всякие идиотские мысли; когда осоловелыми глазами он смотрел на стекающее куда-то с циферблата кисельными сгустками бестолковое время; когда в коротком забытье он мучительно искал кого-то, не зная кого и не зная где, и с разламывающейся головой просыпался? И это с ним уже было. А что же тогда сейчас с ним происходит?»               

     *Кащенко - психиатрическая больница.

     «А сейчас у тебя бред покидающей души, галлюцинации, пока слуховые, - раздался почти радостный голос второго «Я».
    « А-а-а, ну, тогда понятно!» – с сарказмом произносит Георгий.
    «Хватит! Это же ненормально! Это же противоестественно. Он же был с Анной даже не день, а всего несколько часов. Как можно сломаться за несколько часов? Он же не мальчишка какой-нибудь! Не хлюпик! Все до встречи с Анной было у него в равновесии, не считая нередких семейных ссор. С чего такая резкая перемена, такое крушение? Чем она вызвана? Что же могло скопиться незаметно для него, что стало предпосылкой этого неслыханного за всю его жизнь явления? Это же обвал какой-то. Неужели совсем нельзя с ним бороться? Ведь оставить все как идет - прямая дорога в сумасшедший дом! Анна - железная женщина! Держит свое слово насчет единственной встречи. Надежд у него никаких. Время все вышло. Что же делать? Ведь надо же что-то делать! Неужели сложнейшие космические головоломки - ничто по сравнению с этой напастью? Но там, как правило, была умственная атака десятка человек, где он был в команде. А здесь - один. Как перст - один. И там за много лет работы с космосом накапливался какой-то опыт. А тут? Он даже не знает, с чем имеет дело! И он по - научному собирается с ней бороться? С этим призраком? Смешно! Абсурд! Чушь собачья! Остается ждать, когда это «нечто» его добьет? Ну, уж, это не для него!
Эй, где ты, его Эго? Может, ты подскажешь? Где ты там прячешься? Когда тебя не просят – вот, ты, со своими нравоучениями, а как помочь - спрятался и думаешь: «Так ему, сукину сыну! Пусть выбирается сам»! - С тобой все ясно!
   Ну, что ж, картина до чертиков привычная: его проблемы - ему и решать. Вперед, безотцовщина! С семи лет ты этим занимаешься, какой приличный должно быть накоплен опыт!»
Заставив себя выпить неполную кружку кефира, Георгий лег в постель и, не ворочаясь, сразу «отрубился». Видно, действительно, были на исходе последние душевные силы.

     «Анна!» - Георгий резко сел на постели, услышав ее голос. Дернул за ниточку, включив ночник, взглянул на сонное недовольное даже во сне лицо жены. Она тихо сопела на своей половине кровати.
    «Конечно, Анна, она снова зовет его! - половина второго ночи. Георгий встал, прошел в кабинет. - Ба-а, наследник уже спит, бедняга. Вот уж кто не мучается! Точнее мучается от избытка девок».
Георгий подошел к телефону. Мельком взглянул на экран. Разинув рот в гомерическом хохоте, «0» нагло смеялся ему в лицо. Еле сдержавшись, чтобы не заткнуть кулаком его восторг, Георгий, схватив трубку с аппарата, ушел в комнату. Примостив под голову маленькую подушку, завернувшись в плед, Георгий лег на диван, взял пульт, включил телевизор, убрав звук. Прислушался к себе.
     «Это Анна, это она его опять звала. В какое благородство он сыграл! Не записал ее номера телефона. Эх, Анна, Анна, почему бы нам с тобой не открыть было новую страницу? Какая заманчивая мысль, Анна! Почему же ты сейчас не звонишь? Эх, Анна, Анна, что же ты натворила... что же он наделал. Все! Завтра он будет у нее! И пусть она посмеется ему в лицо, если он так ошибается. И пусть ее спутник спустит его с лестницы... кажется, с седьмого этажа. Пусть! Он должен взглянуть ей в глаза. Не надо слов! Ничего не надо - только взглянуть! А дальше - что будет!»
    Неожиданное, как всегда, простое решение «отпустило» Георгия, пульт соскользнул с пледа... мучительная задача и на этот раз была решена изящно. Сойдется ли ответ? Но это давало право на короткую передышку.

Седьмой день разлуки.   
     «Все! Пусть он «наломает дров», но что-то он предпримет! Обязательно! Немедля!»
   Как всегда, Георгия разбудила торопливая беготня вечно не успевающих на работу сына и жены. Это были самые нелюбимые его минуты. Входная дверь хлопает, ключ поворачивается два раза, он открывает глаза. Прислушивается к себе. Пытается вспомнить сон и что было вчера.
Сейчас внутри у Георгия был космический вакуум и космический холод. Никак он не мог припомнить, что же такое важное произошло вчера перед сном. Опустошенность была полная, прободение памяти - тоже. Он один.
      «Действительно, он придурок», - начали появляться мысли.
       - Доходит до тебя, как до жирафа, однако, - вмешалось второе «Я».
       - Сгинь, - только и смог выговорить Георгий.
       - Я-то сгину. Анна даже не смеется над тобой. Ты для нее сгинул в тот же день, как расстались. Понимаешь, в тот же день и навсегда! Это же бабы! Ты что ее идеализируешь? Она такая же, как весь их род. Только все на мужика не кидаются, спустя минуту, как его увидят. А эта кинулась. Вот и делай выводы о ней сам, что это за баба.
       - Сгинь, бубнила, - бессильно простонал Георгий.
       - Ладно, оклемайся, назавтра дойдет до тебя все, что я сейчас сказал.
Пройдя в спальню и раздевшись догола, Георгий вошел в ванную, горячим душем облил дно и стенки ванной и лег, не в силах дождаться, пока вода покроет дно хотя бы по щиколотку. Он поливал себя из душа нестерпимо горячей водой, направлял струю на ноги, на живот, грудь, шею, и кожей спины, ягодицами, бедрами, икрами чувствовал, как холодный чугун начинал медленно теплеть, а сквозь полузакрытые глаза видел поднимавшееся зеркало воды, и приятная теплота начала овладевать телом.
Набухшие веки уже не приподнимались. Целительная вода выводила через каждую пору из тела ту свинцовую тяжесть, которой были налиты все его мышцы, а тепло, прогревавшее подкожные кровеносные капиллярные сосуды, носилось с кровью по всему телу, расслабляя его, наполняя медовой истомой. Начиналось самое чудное и трудное действо - попытка его сознания вырваться из притяжения реальности бытия.
Георгий лежит в ванне. Торчит лишь его лицо. Ванна полна воды, сверху пена. Его охватывает дрема.
Он видит себя летчиком - испытателем в кабине «Бурана», которого он учит летать на подмосковном аэродроме «Жуковский».
Георгий подбадривает себя.               
     «Как чудесны первые мгновения полета! Ну, давай же, сознание, сбрасывай с себя путы земного притяжения, смелее! В который раз разбег, тяни штурвал на себя, жми педали, потихонечку увеличивай обороты, ну же, ну!
Ох, как восхитительно, как бесподобно! Вот это взлет! Какое щемящее замирание под ложечкой! Как захватывает дух и вместе с тем, как легко! Вот оно свободное парение! Ни с чем не сравнимый кайф!»
   Сознание Георгия, вырвавшись из размякшего тела, уносилось в царство Морфея. Ему казалось, что он мог бы так летать вечно.
     «Какое безмерное пространство! Какая свобода полета!»
Прислушивается. «Что это? Что-то неясное невидимое тревожное вмешивается в свободный полет... что происходит? Почему пропало парение? Почему боковое скольжение больше напоминает падение? Боже, это еще что за звук, от которого замедляется биение сердца и замирает дыхание? Вот... уже сжимает виски. Это невыносимо... надо что-то делать... Господи, да он же падает камнем... он же сейчас…»
   Возвращение в реальность было ужасным. Рывком сев в ванне, еще не понимая, где он, что с ним, Георгий, напрягшись, слушал кричащий из последних сил, переливающийся в надрыве звук, пытаясь определить, что это... Какая-то сила резко подняла его на ноги. Выплеснув четверть воды, что была в ванне, зацепившись ногой за край и, чуть не упав, помянув «рогатого», Георгий с треском распахнул дверь ванной, потом кабинета и в несколько прыжков оказался перед телефоном.
Телефон уже молчал. Но лампочка... узкое прямоугольное окошко пульсировало красным светом, а на экране, на котором раньше вызывающе пялился нахальный «0», чернела цифра «1». Неуверенным пальцем, с которого сразу на черно - матовой поверхности аппарата расплылось мокрое пятно, Георгий нажал кнопку «новых сообщений»…

     Я не могу без тебя
То, что вырвалось из динамика, превратило его в изваяние.
     «Я не могу без тебя, - рыдала Анна, - приезжай Георгий... сейчас же... иначе... иначе я сойду с ума…»
Медленно возвращалась к Георгию способность понимать происходящее.   
     «Анна рыдает... Анна просит его приехать... Анне плохо...»
   Не вполне соображая, что надо делать, Георгий натянул плавки на мокрое тело, влез в брюки, накинул рубашку, сунул ноги в какие-то ботинки, потом на секунду опомнился, бросился в ванную, взлохматил волосы полотенцем, добежал до двери квартиры, потом снова бросился обратно, кое-как причесался и, сорвав со стула пиджак, уже мчался, как лось, к метро. Он не помнил: выключил ли он газ, закрыл ли он дверь квартиры...
Контролера в метро он проскочил так стремительно, что, когда та, путаясь в карманах, достала свисток, Георгий внизу уже соскакивал с эскалатора.
      «Анна рыдает... Анне плохо, - шептал он, не переставая. - Быстрее, быстрее!»
   Не зная зачем, он выскакивал из каждого вагона и перебегал в следующий. Остановился он только на середине состава.
   «Так, спокойно, спокойно... куда он бежит, как очумелый? Ясно - к Анне. Зачем же бежать по вагонам, что он выиграет? Так, спокойно, спокойно. Куда он едет? Станция «Октябрьская», несомненно. А дальше?»
Георгий прикрыл глаза, и сразу зрительно, как у любого водителя со стажем, встала картинка проезжаемых мимо зданий, кварталов... 
    «Стоп, здесь, за этим домом - правый поворот и во двор, где-то второй или третий подъезд... Так, понятно, это остановки три на любом транспорте по Ленинскому проспекту...» 
Георгий открыл глаза, последовательность действий была ясна, и он почувствовал себя увереннее…

 От метро он бежал, будто за ним гналась стая волков.
     «Так, кажется, этот дом, а вот и похожая вывеска, и дом кирпичный, и цвет сходится, подъезд, наверное, этот... консьержка, как любопытно его оглядывает... Ну, спроси, спроси, мать, он ответит - к кому он идет... не хочет... и правильно делает. Лифт, наконец-то... какую же кнопку нажать - на шесть или семь? Нажмет шестой. Георгий выскочил из лифта... Так, налево, в угол... Стоп! Это не та дверь! Что-то не нравится эта дверь! Нет, какая-то не такая... так, чем же не такая? Ну что за олух, так выкатился в первый день от Анны, что не посмотрел какой номер квартиры. Звонить - не звонить? «Здравствуйте, извините, не здесь ли живет... Кто? Просто Анна!»                Нет уж, лучше еще один этаж посмотреть», - вслух проговорил Георгий, задыхаясь, прыгая через две ступеньки.   
    «Так, в угол. Она! Это ее дверь! И цвет темно - коричневый и главное ручка... Ну, с Богом! Не подведи, Всевышний!»               
    Анна открыла сразу после короткого звонка, мгновенье, взглянув на Георгия, кинулась ему на грудь так, что он качнулся, крепко обхватила его лопатки, прижалась к нему и зарыдала в голос так громко, что он испугался. Долго, ему казалось, очень долго, Анна рыдала у него на груди, ее трясло, а он не знал, что делать...
     «Ну, все, все, хватит, успокойся, Анна... я нашел тебя... я здесь, ну хватит...»
   Георгий гладил вздрагивающую под знакомым халатом спину, плечи, голову...
      «Ну, пойдем в квартиру... хватит, Анна... ну, успокойся...».
   С трудом Георгий сдвинул ее с места, закрыл дверь, только тут он выдохнул. Анна не отлеплялась от него ни на миллиметр. Ее рыдания становились все тише, спина перестала вздрагивать, голова ее по-прежнему было на его плече. Георгий продолжал ее гладить, что-то говорить, успокаивающим голосом. На Анну это действовало благотворно. Наконец, она совсем затихла. Сколько они стояли у двери пять или десять минут? Георгий попытался отодвинуть Анну легонько от себя, чтобы взглянуть в лицо, и почувствовал, что она прижимается к нему еще плотнее.
         - Анна...
         - Не надо, Георгий... не смотри на меня...
   Они еще постояли немного. Почти ровное дыхание вдруг сменилось глубоким прерывистым всхлипом нарыдавшегося и успокоившегося ребенка.
   Взяв Анну за плечи, Георгий осторожно отлепил ее от себя и взглянул в лицо. Набухшие покрасневшие верхние веки были закрыты, из-под них медленно вытекали последние слезинки и катились на угол рта. Распущенные темно - русые волосы спокойными волнами накатывались на виски и растекались по плечам. А одна... одна прядь тонким непослушным ручейком прилипла к щеке под левым ухом....
    «Ой», - Георгий чуть слышным поцелуем еле успел снять одну и вторую слезинки, вкатывающиеся в уголки рта. Анна поняла это и открыла глаза, наполненные слезами. Георгий опять удивился необыкновенному ситчику ее зрачков, будто ему открылись огромные поляны, густо усыпанные бархатно - коричневыми головками цветов неуловимых оттенков, только теперь они были, как за дождливой пеленой...
Прежде, чем он начал целовать Анну, она опередила его на доли секунды. Короткими горячими поцелуями она расцеловала его глаза, уголки губ, нос, подбородок и прижала свои губы к его губам. Георгий нежно несколько раз поцеловал лицо Анны, и сразу ощутил солоноватый вкус. У Анны снова полились слезы, они щекотали его лицо, пытались просочиться к их губам, плотно прижатым друг к другу, и, не сумев это сделать, растекались у него по подбородку. Анна со всхлипом вдохнула и обмякла, чуть не сползая вниз. Георгий подхватил ее на руки, отнес в комнату и уложил на знакомую тахту.         Лицо у Анны было спокойным - спокойным, глаза были закрыты, слезы уже не текли, на уголках рта чуть заметна была спрятавшаяся улыбка. Георгий уже начал пугаться, не обморок ли это?
    Анна открыла глаза, в них уже не было ни боли, ни отчаянья, они снова начинали испускать пока слабый лучистый свет, как тогда после бурной страсти и первого познания друг друга. Из них сейчас струился свет тихой радости и умиротворения.
  Они смотрели друг на друга, и каждый отмечал что-то новое в лице другого, за целых семь дней разлуки.
Каждую открытую новую черточку им надо было потрогать пальцами, погладить, поцеловать. Они чем-то напоминали любящих мартышек, оказывающих друг другу знаки внимания. Анна гладила то пальцами, то тыльной стороной ладони его щетину и улыбалась. А Георгий с удивлением обнаружил, что он даже не побрился.
     «Мать честная, откуда он схватил эти видавшие виды сильно потертые на бедрах и коленях джинсы? Слава Богу, рубашка свежая и пиджак не старый. А где же носки?»      Он растерянно смотрел на свои голые щиколотки, зачем-то поднимал концы брюк, как будто носки могли уползти к коленям, и успокоился лишь тогда, когда убедился, что на его ногах не разные ботинки.
       - Хорош, очень хорош, - сказал тихо Георгий.
       - Все в порядке, все просто здорово, - тихо, улыбаясь, шептала Анна, глядя на его удрученный вид.
       «Вот опять читает его мысли», - подумал Георгий и с уважением взглянул на Анну.
       - Полежи со мной рядом, - попросила она.
   Он бросил пиджак в кресло, скинул ботинки и робко примостился рядом. Анна подвинулась, приподнялась, пропустила его руку себе под голову и ладонями прижала его ладонь к своей щеке. Потом взяла его другую ладонь и тоже прижала к другой щеке. Они еще у нее пылали. 
  И скоро она ровно задышала, потом тихонечко засопела, почти замурчала, как приласканный пригревшийся котенок.

Он чувствовал себя огромным, сильным покровителем этого маленького тепленького пушистого доверчиво прильнувшего к нему то ли котенка, то ли цыпленка. И в его собственных глазах росло его ответственное предназначение быть защитником этому беспомощному милому созданию, и по первому его зову быть рядом, оберегать, хранить, вселять уверенность, давать покой, быть полезным, если она так хочет, если она так желает.
    А слабеньким маленьким кулачком кто-то чуть слышно стучал в какое-то по счету его сознание, в его чуть приоткрытую стальную дверь и пищал, что это не так. Что сам он только что сходил с ума от разлуки с Анной, что это он без нее не может. Но Георгий поплотнее прикрыл где-то там внутри стальные двери, и все стало тихо-тихо, как будто ничего и не происходило.
    Какой же мужчина признается в своей слабости? А он, пока, считал себя мужчиной.
Наконец, Анна приподняла тревожно голову, взглянула на его улыбающееся подмигивающее лицо, с трудом улыбнулась сама, расстегнула пуговицы на его рубашке и положила на его грудь свою голову.
       - Ты не спишь?
       - А кто же тебя охранять будет? Анна улыбалась с закрытыми глазами и слушала стук его сердца. Затем она взяла его ладонь и просунула себе под халат и положила ниже левой груди.
       - Ты только послушай, в унисон бьются.
   Георгий сразу почувствовал мягкие толчки в ладонь ее сердца, но своего он совсем не слышал.
       - Правда? - спросила она.
       - Правда, - соврал он, боясь ее обидеть.
       - Вот, видишь, ты должен был чувствовать его на расстоянии, а ты... - и Анна с укором покосилась на Георгия.
       - А что случилось, Анна?
       - Я не могу без тебя, - очень просто ответила она. - Я не думала, что ты так глубоко войдешь в меня… я думала, что в первые три дня работы моя воля сотрет воспоминания… о твоих ласковых пальцах, жадных и дразнящих губах, откровенном и желающем меня взгляде, бархатном, проникающем в душу голосе... оказалось, что моя хваленая воля рассыпалась при попытках вышвырнуть все это из памяти.
     Нет, ни это главное... главное, - ты сам, с тысячью своих черточек вносишь такой покой, такую комфортность… настоящую мужскую уверенность в себе, что хочется подчиниться тебе, довериться, расслабиться, наконец... чего я не позволяла себе многие годы. Если бы ты знал, какое накапливается от этого напряжение.
     И еще, - ты большой ребенок, непредсказуемый, невредный и страшно интересный… тебя хочется воспитывать, окружать заботой, вниманием, отдавать тебе свое тепло… очень хочется чем-то жертвовать и наслаждаться тем, что это тебе приятно, доставляет тебе удовольствие.
Вспоминая отдельные мгновенья нашего единственного дня, ты казался мне сначала наивным, простым, потом с твоей помощью открывались новые грани известных мне вещей, понятий. Там, где ты вел себя, как большой ребенок, я невольно заражалась твоим поведением... порой не узнавала саму себя и получала совершенно, ранее мне неведомые положительные эмоции. Ты временами окунал меня в давно забытый мир… таких простых, таких ярких детских чувств, которые, я думала, давно во мне умерли... и, к сожалению, была совершенно уверена в том, что они никогда уже не возвратятся, как сами те годы. Со мной еще ни один мужчина не был так искренен в чувствах, хотя словами ты мне ничего не говорил, и это странно... У вас, мужчин, обычно, все наоборот.
     Но то, что ты делал со мной, твои ласки, твоя нежность к каждому сантиметру моего тела... я не знаю... я никогда не думала, что все это может доставить искреннее желание целовать, гладить, восхищаться. Я ни на секунду не сомневалась, что все это неподдельно, все это искренне... меня трудно обмануть, Георгий. Но так может сделать только сильно любящий меня мужчина... но не мог, не успел ты, даже если и вдруг втрескался в меня с первого взгляда, так полюбить сразу… вдруг, совсем незнакомую, пусть и привлекательную женщину. Нет, чтобы не говорил ты мне, это не любовь еще... это что-то особенное... я не знаю как это можно, но оказывается можно...
     Ничего подобного ни со мной, мне кажется, и ни с кем другим еще не было... и я не слышала... и я не знаю ничего похожего... ты сделал, почти ничего не говоря, страшно привлекательной меня в моих собственных глазах. Ты открыл во мне за несколько часов такое, что я не знала о себе всю свою жизнь... с каждым часом до меня доходило все больше и больше, что никогда мне не встретить еще такого, как ты. И все, за что я так держусь, чем дорожу, что считала единственными ценностями в нашей опрокинутой, скользящей в пропасть сегодняшней жизни, это - не истинные ценности… хотя до встречи с тобой была уверена, и не раз это подтвердилось, что они признаваемы сегодня всеми, они будут ценностями во все времена. Но, оказывается, они действовали до тебя... с твоим приходом они ни то, чтобы потускнели, в них появился какой-то дешевой, фальшивый, отталкивающий блеск... и с каждым днем после разлуки с тобой, они обесценивались.
     Поэтому, посуди сам, что ты со мной сделал... ты уничтожаешь то, что я так упорно и скрупулезно до тебя собирала... но ты и не дал взамен себя... подожди, не возражай. Не во мне дело. Ты даже не пообещал дать себя взамен, даже не намекнул... а я... а я, самоуверенная дура, думала в первые часы, когда была с тобой, что это я тебя осчастливливаю, что тебе со мной неслыханно повезло... а мне так с тобой хорошо потому, что я соскучилась по мужской искренности, по мужской ласке... я уже не говорю... нет, не так... я должна тебе сказать, что, как сексуальный партнер, ты настоящий мужчина, что прежде заботишься о другом... опять не так я говорю... нехорошо как-то сказала... что ты прежде заботился обо мне... ведь речь идет сейчас только о нас двоих, правда? Время расставит все на место. Ты только поверь, Георгий, мне уже тридцать восемь лет, дочери уже шестнадцатый год, а я только начинаю тебя узнавать... я испугалась, что такого человека могу потерять навсегда. Если ты был способен, еще не полюбив меня, сделать меня во многом уже другим человеком... не то... сильно поколебать мою устоявшуюся жизнь... точнее вдохнуть в меня какую-то свою свежую жизнь, то, что же ты можешь сделать со мной, если я хоть немного тебе понравлюсь? А я очень постараюсь, правда...»
Анна гладит его по плечу, поднимает заплаканные глаза.   
     «Прости меня, Георгий, я говорю, как настоящая эгоистка, да я такой себя и сделала... нет, нет, не возражай мне, я очень стремилась ею быть, ты же знаешь, в наступившей сволочной жизни, это единственный шанс на выживание, и я откровенно тебе скажу, что я кое в чем здесь преуспела. Я отдаю себе отчет, что это будет мстить мне теперь... уже мстит... опять я о себе... будет мстить нам, и тебе придется ни раз с такой эгоисткой сталкиваться... Я заранее у тебя прошу прощение, я буду бороться с собой, я на твоей стороне, Георгий».
Анна уткнулась мокрым лицом в его грудь.
     «Ну, теперь ты хоть немного узнал обо мне, но все еще впереди... теперь ты понимаешь, почему мне было не интересно в первый день кто ты, что у тебя за жизнь... и я не хотела тебе открывать свою. Только первые три дня у меня хватило сил бороться с собой. А потом, я не могла работать, я не могла есть, я не могла спать. Я вспоминала тепло и неповторимое ощущение твоих пальцев на своем теле, мне временами слышался твой голос, и я вздрагивала, как ясно я его слышала... чем чаще я проигрывала каждую секунду, проведенную с тобой, тем больше я поражалась, как же раньше я себя оболванивала... нет, пожалуй, неточно... весь кодекс поведения он верен, он апробирован многократно, он действует с другими, но не с тобой».
 Она помолчала.
    «Я сделала запоздалый вывод, если я тебя упущу, я лишусь в жизни чего-то настоящего... еще проще... ты, - моя судьба, и я знаю, я верю в тебя, ты не можешь меня обмануть, хоть я о тебе ничего не знаю, ты не сможешь использовать мою искренность во вред мне. Три последних дня открыли мне, что есть какие-то другие ценности в жизни, помогли мне представить, какое блаженство ждет меня в недалеком будущем... с тобой... наше блаженство... как я могу такое говорить... ты мне уже его дал... дал те полдня прожить этой жизнью...»
Анна подняла на него глаза полные слез.
     «Ой, Георгий, я верю и не верю, что не испорчу тебя своими признаниями. Мой опыт предыдущей жизни говорит мне, что испорчу, что я занимаюсь вредным душевным стриптизом, а те часы, проведенные с тобой, говорят мне, что это к тебе не применимо, что ты, - какой-то аномальный случай из той закономерности. Что с тобой, оказывается, все не так.... я потеряю тебя, Георгий, если я буду руководствоваться своим нажитым до тебя опытом, это уже почти случилось... я просыпалась ночью после короткого забытья и молила Бога, чтобы ты приехал... я звала тебя по утрам, неужели ты это не чувствовал? Ну, должен же ты знать психологию женщин, в конце концов».
     «Анна…» 
     «Нет, помолчи… я скромно надеюсь... мне показалось, что ты в общении со мной открыл тоже, что-то новое, необходимое тебе... хотя признаюсь честно... я примеряла тебя как новую неведомую доселе приятную для меня вещь, оценивала насколько она могла быть мне полезна в дальнейшем... это потом, после долгих анализов, я тешила себя надеждой, что дала и тебе что-то ценное, что я тебе тоже нужна... постой, постой, ты даже мне так и не ответил, даже не намекнул, что это так, за все время моего признания...»
Анна со страхом взглянула в его глаза.
     «Это будет мне либо приговор, либо... либо... я даже представить не могу, Георгий, что мы с тобой можем быть вместе... что мы могли бы навсегда быть с тобой вместе... что те полдня в миллионах вариаций могли бы повториться каждый день... нет, это не укладывается даже в мою голову».
    Анна вдруг соскользнула через него с тахты, Георгий даже приподнялся, и, раскрыв в изумлении глаза, смотрел на нее. Анна стояла на коленях, глаза ее наполнились слезами, губы подрагивали, такое одухотворенное живое лицо Георгий видел впервые. Взгляд ее уставился на картину, как на икону, на которой был изображен сельский погост на фоне унылого осеннего пейзажа, и над всем этим - величественно и вечно возвышалась колокольня церквушки, с зеленым куполом и золотым крестом.
     «Господи, Отец наш небесный, услышь мою мольбу, все в твоих силах, дай мне счастье... ой, что я... прости, Господи, меня грешницу. - у Анны брызнули слезы. - Дай нам счастье с Георгием быть вместе, все остальное сделаем мы сами... я прошу так мало... я    молю тебя, Господи, - только быть вместе...».
      Анна молилась неумело, но так горячо и искренне, как не делают некоторые, кто молится постоянно. Она, как и Георгий, не научилась молиться. Неловко осенила она себя Крестным знамением, скрестила пальцы, прижала их к груди. Она не плакала, просто из ее глаз медленно катились на щеки слезинки. А у Георгия в груди вдруг гулко забухал колокол, отзываясь на звон, плывущий с колокольни той церквушки.
      Не зная, что добавить, постояв еще немного, Анна поднялась, упала на тахту, крепко обняла Георгия, и стыдливо спрятала свое лицо у него на груди.
Георгий лежал потрясенный всем услышанным и увиденным и гладил молча ее плечи, ее волосы, боясь еще как-либо прикоснуться к этой только что покаявшейся и так мало просящей у Создателя женщине.
    Успокоившись, Анна с тревогой заглянула ему в глаза. Что же он молчит?
     Все, что так горячо говорила Анна, переполняло Георгия. У него не укладывалось в голове: «Не может быть такой мудрой и проницательной такая обаятельная молодая женщина. Как она тонко все обставила, ведь она говорила не о себе, а о нем, и предлагает спасти не себя, а его, а все переставила только потому, чтобы не поранить его такое чувствительное мужское самолюбие. Но откуда она про него все так подробно знает, ведь он вроде не успел ей ничего о себе сказать? До таких тонкостей? Где пределы ее проникновения в замшелые закоулки его мыслей. Ведь о многом, он сам только смутно догадывался и даже не сформулировал сам себе, а она уже знает это! И как можно существовать с такой опасной... с такой прозорливой... с такой... с такой... с такой женщиной? А если можно, то, как долго?»
     Георгий смотрел сквозь Анну, блуждая в бесконечных лабиринтах ее зрачков. Анна хотела прервать молчание, но вид у Георгия был такой, что остановил ее с открытым ртом, она побоялась нарушить его поиски ответа. Она поняла, что сейчас решается самое важное для них двоих. Что ее слова только начинают прорастать в его сознании, что надо не спугнуть этот таинственный процесс, дать ему развиться, не помять случайным неосторожным прикосновением едва проклюнувшуюся поросль, потерпеть, дать ей подняться, налиться спелыми зернами и осыпаться зрелыми мыслями единственного  правильного решения.
     Анна вся напряглась. Она видела, как трудно дается Георгию осмысление услышанного. Она закрыла глаза и снова горячо обратилась ко Всевышнему: «Господи, помоги ему принять правильное решение», - и замерла в ожидании приговора.
А Георгий... Георгий еще продолжал блуждать в лабиринте ее глаз.

     Неужели это возможно
     «Неужели это возможно, Анна, - неуверенно начал Георгий, - вот, прямо сейчас, немедля, покончить с той гнетущей атмосферой его прежней жизни, где каждый день чреват взрывом кипящей в огромном котле смолы, откуда, пока, вырываются только отдельные шипящие капли. Я чувствовал, что скоро не выдержу и плесну в это булькающее черное варево кружку воды, как пацаном сделал когда-то. И уже не повторится второй раз удача, чтобы никто не попал под его кипящие сгустки. Со звуком лопнувшего гигантского пузыря, взметнув до высоты крыш пятиэтажных домов свое клокочущее месиво, оно обрушится вниз напалмом, - и ни ему, ни его жене и, не дай Бог, его детям не будет на этот раз спасенья. Ведь не однажды ловил себя на мысли в последнее время после очередного скандала с женой, - поскорее бы все взорвалось к чертовой матери, чем каждый день чувствовать выматывающее ожидание неотвратимости скорой беды. Невозможно уже больше переносить слова жены, что с ним нельзя жить. Что он сходит с ума, что он - страшный эгоист, что он - хам, что, ведь, уходят мужики, как-то по-хорошему, к другим женщинам, а этого палкой не выбьешь… бр-р-р-р...» - у Георгия передернуло плечи. 
Анна с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами пялилась на него. 
    - Зачем ты мне все это говоришь, Георгий? – очнулась Анна. - Постой, постой, а кто жена по знаку зодиака?
    - Ты что, Анна, веришь в эту звездную чушь? Она – скорпион.
    - А уж, ты, случайно, не Овен?
Георгий в испуге уставился на Анну.   
     - О-овен…      
     - Бедный Георгий…
     Тот приходит в себя. «Поздно рано вставать! Ты, Анна, меня не заставишь верить звездочетам. Вот Создателю нашему… все чаще начинаю верить…
Ты удивительная женщина, Анна. - Георгий смотрит на засыпающую Анну. – Вот, ты говоришь, что я необыкновенный человек. Что ты сделаешь все, чтобы меня завоевать, чтобы мне понравиться...  что я тебе уже дал столько... ну, что я мог дать, - нищий душой, телом и дырявыми карманами... да еще за несколько часов?»
Георгий смотрит благодарно на закрывшую глаза Анну, снимает свою ладонь с ее ладони, встает, садится в кресло напротив. Продолжает уже про себя.
   «Она молит Господа, чтобы он был с ней вместе! Она уверена, что в этом ее... их счастье! Так кто же тогда он? Да что он за человек такой? Не может же быть, чтобы он существовал в двух ипостасях одновременно? Сколько же они прожили вместе с женой - двадцать шесть или двадцать семь лет? А эта женщина боготворит его за какие-то несколько часов?»
     «Да-а-а, не в твою пользу говорит эта статистика и не в пользу Анны», - влезло, как слон в посудную лавку, его второе «Я».
  Георгий продолжает рассуждать. «А где же гарантия, Анна, что через месяц, через полгода, ну, через год, я не разочарую тебя? И ты не скажешь мне, - давай расстанемся. Наш союз был ошибкой, мы так мало знали друг друга? Ведь почему-то не может жить с ним его первая женщина, сейчас нет времени обсуждать кто из них виноват. И я могу поломать жизнь еще одной, последней своей женщине?»
     -  Правильно ты на сей раз рассуждаешь! Правильно! – возникло Эго.
     - Ты подумай? Вылезло все-таки! – удивился Георгий его появлению.
     - Не кипятись, Георгий, - охлаждало его пыл Эго. - Бесполезно заниматься самоанализом, это все равно, что заниматься самообманом. Никогда не будут сделаны правильные выводы, потому как сознательно или бессознательно твой мозг никогда не даст тебя родного в обиду. Ты забыл поговорку: «Не верь человеку, что сам о себе скажет, а верь, что люди о нем говорят». Ты прав, в основном, я тебе говорю это в который раз! Ну, и что? 
    - Что, что? - не понял Георгий.
    - Ну, продолжает Анна упрямствовать! Ну, попалась вот тебе такая женщина!
    - Ну? – никак не мог понять Георгий, куда клонит его постоянный оппонент.
    - Что «ну», Георгий? Ты же мудрее ее «вдвое!
    - Не болтай! Я всего лишь старше ее на двенадцать лет!
    - Я о мудрости говорю, а не о возрасте! В какие годы достигает мужчина рассвета в своей жизни? В сорок-пятьдесят лет!
    - Ты что, совсем «того»? – зло возразил Георгий. – Что же, по-твоему, я уже пять лет иду по прогрессирующему маразматическому отрезку своей жизни?
    - Вот, опять правильно говоришь! – обрадовалось второе «Я». - Отметь, я никогда не спорю, когда ты изрекаешь истину!
    - Но я, черт тебя подери, не сказал, что согласен с тобой! – начинал заводиться Георгий. – И ты меня не подлавливай!
    - Сейчас я тебе напомню нечто, - спокойно отреагировало второе «Я», - с чем ты сам согласишься.
    - Это с чем? – насторожился Георгий.
    - Ты где живешь? – спокойно начало второе «Я».
    - Ближе к делу!
    - В России ты живешь, Георгий, не забывай этого, не в Швеции, не в Японии!
    - И что из этого?
    - Не перебивай, иначе коротко не получится. А ты забыл, когда недавно услышал статистику, что средний возраст жизни у мужиков в России опустился за десять лет перестройки и демократии до пятидесяти семи лет? Так что с «ярмарки жизни» ты бредешь, друг мой родной.
   - Не дави меня усреднением…
   - Э-э-э-э, как ты не искренен! А ведь недавно на службе с оппонентами в конструкторском бюро и НИИ ты очень убедительно аргументировал (передразнивая): «Законы больших чисел! Теория вероятности! Три сигма!»
    - Не упрощай! Тебе не терпится, – с вызовом спросил Георгий, - со мной на тот свет?
    - Да нет, не хочется почему-то. Я - о другом. Я опять об искренности твоей.
    - О какой искренности? – начал возмущаться Георгий, - что ты путаешь Божий дар с яичницей! Я, может быть, исключение… и ты вместе со мной…
    - Приятно слышать, знаешь, греет душу. А какие основания тебя могут вывести в исключение? Что ты – дитя войны и послевоенного голода и разрухи? – с вызовом начало расходится второе «Я». - Или то, что ты – безотцовщина? Ты что, с 47го по 56й, десять лет, пока учился в школе, ел бифштексы и фрукты? А может, пил парное молоко, закладывая фундамент здоровья на долгие годы? А шесть лет в институте - на завтрак и ужин, не у тебя ли было полбутылки кефира и полбатона? А последние восемь лет службы, когда занимался «Бураном»?
      - Ну, не я один такой, - возразил Георгий, опуская глаза.   
     - Ты что же, рабочая лошадка, уже забыл посвист кнута над головой, а то и по бокам от всяких генералов, главкомов, министров, председателей немыслимых комиссий? А, может, последние годы на пенсии тебе продлевает жизнь «идиллия» семейной жизни? Ну? Ну, что же ты притих? Ну, выкрутись, ты же мастак сам себя убеждать?
      - Может, - потупя голову, начал Георгий, - во мне гены моих долголетних бабок…
      - Ну, конечно, как «поплыл», так сразу к юбкам потянуло! Отступись от Анны. Не ломай ей жизнь. Если ты уйдешь с ее дороги, у нее будет еще все хорошо.
      - Короче! Надеюсь, ты закончил?
      - А короче уже некуда…

Может быть, впервые за последние годы Георгий призадумался над словами своего постоянного оппонента.
      - Так вот, Георгий, в каждый год из десяти последних лет, ты приобретал мудрости вдвое больше, чем за предыдущие десять лет. За пять последних лет ты еще не все растерял.
Так распорядись своим богатством правильно. Отступись от Анны.
    - Ё-К-Л-М-Н! – взорвался Георгий. - Да почему это он все ломает? Эй, куда ты запропастился? – Георгий прислушался к себе. – Ты смотри, впервые исчез по своей воле…
Георгий взглянул на дремлющую Анну. Прикрыл глаза рукой. Мысли становились тяжелыми.
     - Да почему это, - он все ломает, а не ломают ему? – незаметно для себя начал он вслух. - Он-то рискует больше ее! Ей всего-то, оказывается, - тридцать восемь! А ему? Она - сильная, молодая, энергичная...  красивая... у нее еще все будет и после него... даже, если их союз разрушится. А у него? Да если чего у них с Анной случится, он не сможет видеть ни одну из их племени... он уедет куда-нибудь с глаз долой... на какой-нибудь необитаемый остров... уйдет в ...   
     - Да тихо, ты, тихо! Ишь, разошелся! – вылезло второе «Я». - А ведь, как не крути, получается Анна у тебя, действительно, последняя женщина. А с последним, чего бы это не было... даже если и женщина, ой как трудно расставаться! Уж «Я»-то это знаю. Да не о ней сейчас надо думать, а о себе!
Георгий не замечает, как Анна открыла глаза, приподнялась и вслушивается в его речь.
     «Что ты делаешь Анна! На кого ты ставишь! Остановись немедля! Смотри - Земля прислушивается к тебе. Сейчас она замрет на мгновенье от твоего неправильного решения и притормозит свое вращение, - и посыплются многоэтажные дома, как карточные домики, и выйдут из берегов моря и океаны, и довершат страшный хаос. Остановись, Анна! Ты этого хочешь?»
Глаза Анны широко открыты, губы подрагивают. До Георгия доходит, что Анна все слышала. Он порывисто подходит к ней, помогает ей сесть, встает перед ней на колено.
    - Анна, ты меня прости, я совсем не берегу тебя, расслабься. Я смотрю в твои глаза, а блуждаю где-то в своих мыслях, когда мне следовало бы сразу обнять, - и Георгий обнял Анну, - расцеловать тебя, - и он нежно поцеловал в уголки ее губ, - и сказать тебе «СПАСИБО», что ты веришь в меня. Сказать тебе «ДА»! Тысячу раз, «ДА»! Я согласен всегда быть с тобой.
Берет непослушную прядь волос у виска, накручивает на палец, целует. Целует с другой стороны непослушную прядь. Смотрит в глаза.
     - Ты не подумай обо мне чего-нибудь, когда я молчал так долго, не обращай внимания, ничего с этим не могу поделать, это жизнь проклятая моя старая не дает сразу порвать с ней. Ты Анна, даже не представляешь, из какой беспросветной бездны ты пытаешься меня вытащить...
      - Но Георгий…
      - Ты могла бы быть моей спасительницей, но боюсь, твои радужные мечты лопнут, как переливающийся красивый мыльный пузырь, вылетевший из твоего тихого окошка на уличный порывистый ветер.
   Зрачки у Анны расширились, она ничего не понимала, ее рука судорожно сжала его руку. Георгий не мог больше смотреть на ее страдания. Он встал, с трудом поднял ее на ноги, оцепеневшую от ожидания приговора, заглянул долгим взглядом в застывшие от ужаса зрачки, нежно расцеловал глаза.
     - Я-а не понимаю, Георгий, - Анна с трудом разлепила сжатые и сразу высохшие губы, голос ее был неузнаваем, она прерывисто дышала. - Втолкуй мне, ради Бога, я прошу тебя быть со мной... всегда... сколько захочешь... а ты... почему ты не даешь прямого ответа... так почему ты не можешь быть со мной? - в ее голос стали закрадываться слезинки.
     - Анна, мне некуда тебя позвать... у меня нет жилья.
     - У-ф-ф... Георгий, - ноги у нее подкашиваются, она садится. - Георгий, я так бестолково тебе говорила, разве я не сказала, что тебя прошу быть со мной, значит здесь, у меня?
      - А ты разве совсем свободный человек, Анна?
      - Георгий, ты меня прости, дуру, если я неясно сказала, а может, и не сказала вовсе, ну ты видел в каком я была состоянии. Георгий, я совсем свободна, я прошу тебя, хоть сегодня, совсем... я тебя пугаю, да? Мои решения кажутся тебе импульсивными... я прошу тебя...  ну, хоть сегодня, от меня никуда не уезжать... дай мне прийти в себя, мы во всем не спеша с тобой разберемся... я понимаю, что озадачиваю тебя своим поведением, ты, наверное, не можешь так сразу...
Анна обняла его за шею, и линзы ее слезинок только усиливали исходившее от ее глаз грустное сияние.
      - Хорошо, Анна, я сегодня никуда от тебя не уеду, успокойся, я буду с тобой. 
Анна смотрела в его глаза, гладила его лоб, его щеки, его волосы, несколько раз глубоко вздохнула, как ребенок.
      - Я такая сейчас страшная, да? - Георгий открыл было рот, но Анна приставила ко рту свои пальчики. - Не говори, я знаю, страшная.
Сажает его в кресло, садится к нему на колени, кладет голову ему на плечо.
     Рассказ о себе Анны и Георгия
     - А ты мне не веришь, что я совсем свободна, - сказала она за его плечом, - что у меня нет мужчины…
     - У такой красивой женщины не могут не быть мужчины, если они водятся вообще.
     - Вот, вот, ты мне не веришь. А в последний раз мужчина был здесь... десять месяцев тому назад. Да, я была близка с ним раньше... но за этот год у нас с ним отношения стали не то, чтобы плохие, а никакие. Он ни разу после того здесь не был. А я еще раньше для себя решила, что все, отношениям нашим - конец, да и он, по-моему, тоже...
        - А ты давно без мужа?
        - Давно, Георгий, очень давно... когда Натке было восемь. А сейчас ей почти шестнадцать. Муж погиб в заграничной командировке...
   Анна долго молчала.
        - А где сейчас дочь, Анна?
        - О, у нее уже давно своя интересная жизнь. Если ей верить, она еще пока скучает по мне, но у нее есть мальчики, уже была неудачная любовь... А живет она в Англии, учится там в колледже и будет поступать там в университет. Это уже решено. Ты знаешь, ты меня прости, Георгий, может быть, действительно, я вспыхнула внезапно и в результате этой энергии наделала каких-то глупостей... но я уже рассказала Натке о своем решении просить тебя переехать ко мне.
Анна сняла подбородок с его плеча и пристальным взглядом посмотрела в его глаза и, прочитав в его глазах изумление, грустно добавила.
       - Ну вот, не подарок я... не подарок... - она снова вздохнула и хотела вновь спрятать лицо, но он задержал ее за плечи.
       - Как это?
       - Что как?
       - Когда... как ты ей сказала?
   Анна внимательно посмотрела в его глаза.
       - По телефону... на четвертый день нашей разлуки... Ты знаешь, - глаза ее озарились, - Натка одобрила мое решение.

Комната. Ночь. Анна лежит на тахте, укрытая пледом. Георгий сидит рядом.
     - Ты лучше мне объясни, Анна, как можно хвалить своей дочери человека, которого знаешь несколько часов? И как можно просить этого человека остаться у тебя навсегда,  после того, что ты от меня услышала?          
      - Вот так, Георгий, я - такая. Тебе еще не раз придется удивляться. Я очень постараюсь, чтобы эти удивления были приятные. Хотя не гарантирую.
     - Представляю, Анна, в каком розовом свете ты меня описала.
У Анны мелькнула тень улыбки.
       - Нет, Георгий, думаю, я не заблуждаюсь ни в тебе, ни относительно себя... нынешнее озарение кажущееся, оно выстрадано всей предыдущей жизнью.
       - Но это я, мужчина, должен тебе предоставить крышу над головой, но видишь...
       - Предрассудки какие-то, Георгий... ты... я... должен...
       - Да еще, Анна, ты же ничего не знаешь...
       - И знать ничего не хочу. Я не хочу слышать твои смешные рассуждения, что ты мужчина... чего-то ты мне должен...
       - Но я же безработный, Анна...
       - А сколько их сейчас! У тебя голова есть, и, мне сдается, очень неплохая голова, ты ведь головой работал, правда?
       - Головой.
       - В какой-нибудь оборонке?
       - Откуда тебе известно? - отодвинулся от нее Георгий.
       - Ой, Георгий, ты газеты читаешь?
       - Нет.
       - И правильно делаешь. Ну, телевизор тогда смотришь.
       - Не смотрю, - насупился Георгий.
       - И правильно... постой, что же ты тогда делаешь?
       - С апреля по ноябрь сижу на даче...
       - Хандру выращиваешь?
       - Чего?
       - Овощ такой... для интеллигентов. Хандришь, обозначаешь обиженного жизнью интеллигента.
       - Откуда ты все можешь знать? - что-то неприятное шевельнулось внутри у Георгия.
Помолчали.
        - Ой, Георгий. Давай немного постоим на балконе, глотнем кислорода.
Георгий помогает Анне подняться, накрывает пледом ее плечи, ведет на балкон.
Хорошо освещенный двор. Народ гуляет парами, с детьми, с собаками. Приезжают во двор машины.
Георгий прижимает Анну спиной к своей груди.
     - Постой, Георгий, а на что же ты живешь, тебя что, жена кормит? - не поверила Анна.
     - Живу на свои, - гордо ответил Георгий, - я пенсионер!
     - Ты-ы-ы? - разинула рот Анна. – Это, как же ты ухитрился? Да сколько ж тебе лет?
     - Уже пятьдесят!
     - Сколько? Сколько? Ой, мамочка! Нет, вы только подумайте! - улыбается впервые Анна.
      - Ты что Анна...
       - Нет, вы только подумайте, - он пенсионер. Конечно, в мои планы не входило пускать к себе пенсионеров. Но что теперь делать, слово не воробей, не могу же я отступать от своего слова, что ты тогда про меня скажешь?
   Георгий напряженно смотрел на Анну, не понимая, шутит ли она или говорит серьезно.
       - Нет, Георгий, ноги мерзнут. Уходим.               
Георгий закрывает балкон, садится на тахту. Анна садится к нему на колени.
Берет руками его голову, притягивает к себе и прижимается к его губам своими шершавыми губами.
       - Мой пенсионер, а дети у тебя есть?
       - Дочь и сын. У дочери давно своя семья. А сын живет с нами и тоже работает.
       - Вот видишь, я так и знала, а ты разыгрываешь из себя несчастливого человека. Ты уже поставил детей на ноги. А что они заканчивали?
     - И дочь, и сын, - иняз Мориса Тореза.
     - Два языка знают, - это здорово! Иностранные компании только начинают приходить к нам, так что твои дети – нарасхват! Если к языкам и голову приложить! Они уже сами зарабатывают. Погоди немного, скоро и сын вылетит из гнезда.
     - Ой, все-то ты знаешь Анна!
     - А вот увидишь. Редкие дети желают жить с родителями. Так как же ты ухитрился заработать пенсию, ты что - Чернобылец?
      - Всевышний хоть от этого меня оградил. Нет, Анна, я просто полковник.
      - Ты-ы-ы? Ты полковник?
   Изумлению Анны не было предела. Георгий не знал, чему она удивляется.
       - Держите меня, - и Анна начала падать с колен Георгия, а он поздно сообразил, что в таких случаях положено не давать упасть женщине. Он испуганно заглядывал в закатившиеся ее глаза, и в который раз не понимал - в шутку это все или всерьез.
      - О, полковник, - жеманно простонала Анна, - вы чуть не уронили даму, однако, у вас обхождение со слабым полом не на уровне. Вас где так плохо обучали обращаться с дамами? Вы какой пажеский корпус закончили?
      - Академию.
      - Какую? Сейчас каждое ПТУ - академия.
      - Ракетную. Там учили обращаться с ракетами и спутниками.
       - О-о-о, полковник, это серьезное заведение. Но все равно жаль, что вас не учили обращению со спутницами. Наверное, еще мальчишкой мечтали о погонах, - уже генеральским тоном продолжала Анна, - поступили в какое-нибудь среднее училище, потом лейтенантом вас послали в полк, в какую-нибудь губернию на окраине Союза. Там женились на местной красавице, потом семья, дети, бесконечные переезды, назначения. Потом жена настояла, что надо двигаться поближе к столице, и вы засели снова за учебники, прорвались в академию и вот...
     - Не пересказывай Куприна, Анна, - холодно сказал Георгий, - тем более, что ты это делаешь неточно. Сначала я закончил МАИ. Там учили, как проектировать ракеты. И проработал двадцать семь лет в Москве и ближайшем Подмосковье в космических КБ.
     - МАИ, это что, в авиационном институте что ли?
     - В авиационном.
     - И вы его тоже закончили?
     - Тоже.
Георгий встает, с потухшим взглядом подходит к окну. Секунд пять смотрит в окно. Продолжает, холодно, не оборачиваясь.
     - И еще я закончил кое-какие университеты, только не знаю, достаточно ли их, чтобы остаться у тебя на ночь?
 Неприятное чувство внутри Георгия стало приобретать знакомые очертания. Он посмотрел на незнакомую ему кокетку, которая так снисходительно, игриво и надменно прошлась по линии его жизни.
Видит растерянное лицо Анны. Она с трудом встает, подходит к нему и тычется носом в его плечо. Поднимает на него виноватые наполненные слезами глаза.
     - Я засранка, Георгий, - говорит сквозь слезы, - остаться можно и даже нужно. Пойдем, выпьем по чашечке кофе. Знобит что-то.
Георгий заботливо ведет Анну в столовую, усаживает в кресло, на колени кладет плед, подтыкает с боков. Улыбается Анне. Начинает варить кофе. Анна отвечает благодарной улыбкой.   
     - А я вот, пахала на самой рядовой должности экономиста четыре года за полторы тысячи. Потом - двухгодичные курсы референта в Лондоне.
Скажи, чем ты последний год занимался на службе?
      - Последние восемь лет, Анна, одним и тем же, - «Бураном», может, слышала про такой? 
      -  Постой, это, как у американцев, «космический челнок»? Все! Все встало окончательно на свои места. Ты - военспец, значит. Постой, а почему же после такого первого удачного запуска не было полетов к космической станции, как у американцев?
      - Все накрылось обломками от развала Союза.         
     - Такой проект остановить на самом интересном месте?
     - Ты чего, Анна? Ты что не видишь пустых полок? Людям нечего есть!   
     - Выходит и ты попал под эти обломки?
     -  Выходит. А ты, оказывается, - нет!
     - А ты, Георгий, после службы совсем нигде не работал?
     - Немного поработал, на Московской нефтяной бирже постоял около года.
     - Интересно, интересно! Так вот, Георгий, у нас в компании создан инвестиционный отдел для анализа технических проектов и оценки эффективности инвестиций в добычу и переработку нефти. А техническая экспертиза - неужели это сложнее вашего «Бурана»?
     - Не думаю, Анна. Приходилось разбираться в заключениях всех ведущих институтов с их академиками, и с некоторыми замечаниями они соглашались. А методика проведения технической экспертизы космического комплекса, думаю, сгодится для чего угодно. В академии чему-то научили, например, решению задач на оптимизацию… и разным всяким научным подходам.

     У Анны «горит» сдача «Заключения»
     - А у меня, вот, горит синим пламенем сдача заключения на технико-экономическое обоснование покупки нашей компанией 30 нефтяных скважин в Сибири.
     - Вот как?  - изумился Георгий. 
     - С первого дня разлуки все валилось из рук, и я взяла работу на дом. А вчера и позавчера к компьютеру даже не подходила. Он открыт на моем заключении. Обсуждать его будут на президентском совете уже через два дня. И мне обязательно надо его  успешно защитить, чтобы продвинуться хоть на шажок к своей заветной мечте.               
     - Скважины в Сибири? Это интересно! Подключай меня!             
     - Думаю пока рано. А дальше, - посмотрим, как тебя использовать.
     - Так вы всю свою жизнь служили Отечеству?
Георгий чуть не сказал: «Служил - с».
    - Служил двадцать семь лет в разных КБ, и все в Москве и Подмосковье.
    - Так вы, полковник, тогда имеете дворянское звание, поместье, большую пенсию!
    - Имею, больше восемьсот тысяч в месяц, почти миллионер.
    - Постойте, миллионер, это что же - около ста шестидесяти долларов и все?
    - И все. Как у многих.
    - Нет, полковник, - как же быстро вползли злые нотки в голос Анны, еле успел подметить Георгий, - ну, вам простительно, вы не читаете газет и не смотрите телевизор, а то бы вы узнали, что многие из вашего брата привезли не один мерседес и возвели себе не один коттедж.
      - Ну и пусть.
      - Как это, ну и пусть! - совсем уже зло сказала Анна. - Я вам не поверю. - Анна даже встала. - Да не поверю я тебе, что кто-то, такой же, как ты, имел все, а тебе, видите ли, все равно!
      - Я не такой же. И не хочу быть таким. Я - обыкновенный.
      - Ну да, конечно, ты чистюля! - в голосе Анны послышалось раздражение, и Георгий не понимал, что он мог сказать такого, чтобы оно появилось. - Да тебе просто не повезло, у тебя не было возможности хапать, как у других! Да будь ты на их месте...
    - Я не хочу быть на их месте, Анна, каждый идет своим путем.
    - Ну не поверю я, чтобы каждый не стремился к этому, хотя бы в своих мечтах.
    - Ну, дело твое, - холодно сказал Георгий.

Георгий сидит в кресле в углу кабинета. Анна сидит на коленях у Георгия. Кладет руки на несуществующие погоны. Обнимает, прижимается к нему.
Целует небритые щеки, прижимает губы к его губам.
    - Ты чувствуешь, бес опять вселяется в меня, это я оживаю, и все благодаря тебе.
    - Ничего не понял, Анна! Причем я, бес и твое оживление. Как же быстро меняется твое настроение: от убитой горем женщины - к инспектирующему генералу - к раздражительному желчному человеку и еще, в каком качестве предстоит тебя увидеть? Не пожалеет ли полковник?
       - Знаешь, Георгий, ни на грамм ты не тянешь на полковника, и на маленькую звездочку не светишь. - Анна сказала это тихо и ласково.
     - Странно, от женщин я уже слышу это не в первый раз.
     - Ну, вот, видишь, я зрю в корень... Хотя это что еще такое? Это какие еще женщины тебе так говорили? Знаешь, чтобы я про каких-то женщин больше не слышала!
   Георгий смотрел на нее уже с удовольствием. Теперь ему нравилось такая Анна.
     - Ты что же уже ревнуешь, еще не любя? Ты считаешь, что ты имеешь на это право?
     - Да! Я имею на это право, после твоего согласия быть со мною.
     - Но это на сегодня.
     - Но ты же сказал, что хочешь быть со мной всегда? Сказал? Ну что молчишь?
     - Сказал.
     - Бедный мой Георгий, - Анна жалостливым взглядом смотрела на него, как на пропащего человека, - вырвалось у тебя это в порыве жалости к заплаканной женщине.
 Она приставила два пальчика к его губам, и Георгий понял, что ему не дадут оправдаться. Анна гладила его по голове, гладила его грудь и внимательно смотрела в его глаза, пытаясь там прочесть что-то, но, видимо, не дождалась.
     - Давай, Георгий, чтобы не возвращаться к этому вопросу, решим так, - голос ее изменился, она говорила с трудом, - ты волен здесь жить, сколько захочешь. Когда хочешь, - уезжай домой... или куда тебе надо. Я всегда буду ждать тебя. Я всегда буду хотеть тебя. Я всегда буду любить тебя. Я всегда буду ревновать тебя... я ведь жуткая собственница.
     - Рад это слышать, Анна. Я ведь тоже страшный собственник. Ну что же, если строго в такой последовательности, то я согласен.
   И они оба улыбнулись и потянулись друг к другу, чтобы нежным поцелуем скрепить их договор.

     С сегодняшнего дня начинается новая жизнь
     - Так что же получается, - Анна с трудом оторвалась от Георгия, - с сегодняшнего дня у нас начинается новая жизнь?
    - Как будто.
    - Так она уже началась?
    - Началась, Анна.
    - И ты не уйдешь от меня даже на ночь?
    - Не уйду.
    - А как же ты все это объяснишь дома?
    - Это мои проблемы, Анна. А поскольку ты мне не давала и слова вставить, то говорю сейчас: я не хотел бы от тебя уходить ни завтра, ни послезавтра, ни потом. А когда я тебе надоем, ты мне просто об этом скажи, Анна, и я исчезну из твоей жизни.
   Голос у Георгия осел, он не мог больше смотреть в ее глаза, наливающиеся слезами, и порывисто прижал ее к себе. Анна счастливо плакала на его плече. У Георгия на скулах играли желваки, и он боялся вдохнуть, чтобы чего не вышло...
     - Значит, вместе? - после длительного молчания еле вымолвила Анна.
     - Значит, - вместе, Анна.
     - Тогда завтра отпущу тебя на два дня на сборы самого необходимого из старого гнезда. Оставь все, у тебя - сын. А здесь мы, что надо, купим. Надеюсь, все уместится в дорожном чемодане. А главное, с женой простись мирно. 
     - Хорошо, Анна.
Анна уже успела привести себя в относительный порядок с помощью нехитрого макияжа, попросила прощения за свой халат, сказала, что еще не в силах предстать перед ним по высшему разряду, и что она обязательно это скоро сделает.
Она уже суетилась в столовой, вынимая из холодильника какие-то свертки, банки, пакетики, коробочки. Говорила, что не выходила из дома никуда последние три дня и что не знает, есть ли что в холодильнике. А если и осталось, то потому только, что к еде она последние дни почти не прикасалась.
Но в ее порхании, в ее щебете, в жесте, во взгляде, Георгий подмечал отпечатки смертельной усталости и разбитости, виной которых был он. И он казнил себя за причиненные этой женщине страдания. Наконец, Георгию удалось ее отловить, и он попросил:
     - Анна, ты остановишься, наконец, нельзя ли все сделать попроще?
     - Но мы же должны что-то поесть! - оправдывалась она.
 Звонок телефона. Анна идет в кабинет.
     - Алло! Оля?
     - Вы, что девчонки, с ума посходили?
 Оля: «У нас-то с головой все в порядке! А вот у тебя, похоже, - сбой! Это   
правда, что ты впустила к себе нищего старика?»
Анна улыбается.
    - И ты знаешь! Ой, мамочка! Ну, все! Олька, заткнись! Все! Все! На днях! Пока, дорогая!
Возвращается в столовую.
Они пили прекрасное французское «Эшезо», ели, как всегда, что-то вкусное и все было неправдоподобно хорошо.

     Хобби Георгия      
Когда они, обнявшись, сидели на тахте, Анна что-то не решалась никак у него спросить. И вот она не выдержала.
    - И когда ты переедешь ко мне совсем?
    - На днях, Анна. Заеду и возьму личные вещи.
    - И ты оставишь жене все?
    - Ей и сыну. А ты хотела, Анна, чтобы я что-то перевез к тебе?
    - Что ты, что ты, Георгий, - сказала она испуганно, - я восхищаюсь тобой, ты уходишь, как настоящий мужчина... а нам и ничего не надо... слушай, а ты не можешь вот так, как приехал... совсем не заезжать к ней... я боюсь...
     - Нечего боятся, Анна, мне надо забрать мои документы?
     - Да, конечно...
     - Мои слайды.
     - Что твои?
     - Слайды, фотографии.
     - Постой, что их у тебя куча что ли? А что без них нельзя?
     - Нет, Анна, это часть моей жизни, около двух тысяч слайдов и около пятисот  фотографий.
      - Значит, срочно надо покупать автоматический диапроектор, будем с тобой за чашечкой кофе смотреть твои слайды!
   Георгий недоверчиво посмотрел на Анну.
       - Ты шутишь, да? – он тревожно заглядывал в глаза Анне, пытаясь там найти подвох.
       - Ну, какие же тут могут быть шутки? А в холле ты устроишь выставку своих фотографий. Ой, как интересно! И каждую неделю ты будешь развешивать новые и знакомить меня со своей жизнью!
Георгий пристально смотрел Анне в лицо, пытаясь увидеть хотя бы тень ехидной усмешки, но, кроме искренности, ничего не увидел. Глаза его повлажнели.
        - У меня еще полста ауди кассет, шахматы, десятка три моих любимых книг, гитара...
        - Ты еще играешь на гитаре?
        - Нет, нет, бренчу под настроение.
         - С ума сойти! У меня будет мужчина с гитарой. Неужели я когда-нибудь услышу как ты еще и поешь?
         - Это только в счастливые минуты.
         - Тогда, я думаю, услышу скоро... Георгий, давай я тебе покажу мою скромную библиотеку, может книги вести не надо?
          - Ты что, Анна, против?
          - Что ты... я подумала - оставь их жене...
          - Оставил бы... если бы они были нужны сыну, к сожалению, ему это не надо, у него свои жизненные ценности, а ей - тем более. Это мои книги, Анна, они мне родные... это известные тебе классики... Это Русский музей, Эрмитаж... Третьяковка, Пушкинский... Это Лувр, Анна, Дрезден, это соборы Италии... это Национальные галереи США, Великобритании, Испании... Ты не бойся, Анна, они не займут уж очень много места...
        - Да я не боюсь, - с нескрываемым испугом отвечала она.                И Георгий увидел, как вспыхнули в ее глазах и погасли такие знакомые по первому дню искорки хищника, свято охранявшего свою территорию. 
       - Ты, что без них не сможешь? Даже если будешь постоянно со мной?
       - Не смогу, Анна, да и ты без них не можешь, я не сомневаюсь, тем более не смогу, когда ты будешь рядом.               
        - Ты чего? – не понимала Анна.
Он молчал. И только после длительного молчания, глядя куда-то в угол, глухо произнес.
        - Когда я домой приносил после съемок очередные слайды или фотографии, мне жена обычно сердито выговаривала: «Ну вот, опять деньги потратил на свои удовольствия! Дурная голова ногам покоя не дает!»
        - Забудь про то, что тебе говорила жена. Восемь из десяти мужиков имеют одно увлечение – бутылку. Половина из них, как выпьет, – им море по колено, и они становятся опасны. Другая половина проводят свободное время, уставившись в «ящик», или лежа на тахте. А таких, как ты, думаю, меньше, чем один на сотню. Так, за что ж тебя ругать? Таких, как ты, поощрять надо! Ой, расскажи, Георгий, что ты снимаешь? Ты, наверное, ездишь куда-нибудь?
   Он внимательно еще раз посмотрел на Анну.
        - Ну, пожалуйста, Георгий, - запела она, положив свою ладошку ему на руку и заглядывая в глаза.
        - Боюсь, это тебе будет не интересно, - осторожно сопротивлялся он.
        - Ну, вот, что ты снимал последний раз, ты можешь сказать? – приставала Анна.
   Георгий снова посмотрел ей в глаза.
        - Давай, я слушаю! А то и я не буду ничего тебе про себя рассказывать! – капризно надула она губки.
   Георгий закрыл глаза и тысячекратно спрессованным мгновением перед ним пролетела его последняя фото-поездка.
И Георгий рассказал Анне, как он мечтал найти и сфотографировать люпиновое поле. Как, наконец, он вырвался из московской круговерти, сел на электричку и вышел почти один на какой-то станции в двух часах езды от столицы. Как он шел по лесной тропке и нашел, как и предполагал, свое поле. Какие ему удалось сделать снимки! Какую мелодию поля он слышал, пока снимал его. Сколько жизненных сил это ему добавило. Сколько положительных эмоций его поле даст всем, кто его увидит на его фотовыставке.
Георгий большую часть своего рассказа не открывал глаза, лишь временами поглядывая на Анну. Она сидела тихо и тоже порой закрывала глаза, видимо, пытаясь представить то, о чем говорил Георгий. Когда через десять минут он закончил, Анна сидела грустная, подперев рукой голову. Через полминуты она вышла из транса, села к нему на колени, заглянула ему в глаза, нежно обняла его и прижалась к нему, положив голову ему на плечо. Так они просидели некоторое время молча. Потом Анна встала, подошла к пианино, осмотрела стену над ним, потом посмотрела на свои картины на противоположной стороне и неуверенно спросила.
      - А сюда, Георгий, можно повесить «твое поле?»
  Он подошел к Анне, заглянул в ее грустные глаза, обнял ее и поцеловал в уголочек губ.
      - Спасибо тебе, моя хорошая, но ты даже его не видела?
      - Ошибаешься, - сказала она тихо, - мы только что с тобой там побывали. Теперь оно и мое поле. Теперь оно и мне будет давать силы. А как же иначе? Сколько сил физических и душевных ты потратил, чтобы остановить прекрасное мгновенье! Обязательно повесим твое поле, а как же иначе?
       «Как бывает иначе, Анна, - про себя проговорил Георгий, - я не раз прочувствовал на своей шкуре!» - заныло внутри тягостное воспоминание.
И они, молча, постояли некоторое время.      
       «А сейчас, Анна, давай я тебя уложу спать. Ты же на ходу засыпаешь!
Ты не возражаешь, я полистаю твое заключение и заодно покараулю тебя? Сам постелю себе в большой комнате.
 




















































Глава 3. Я ЛОМАЛА, Я СТРОИЛА СЕБЯ ЗАНОВО

Анна уговорила Георгия пойти отобедать в кафе парка Горького, совсем рядом от дома, сославшись на то, что у нее ничего нет к обеду.
В кафе малолюдно. В углу за столиком сидят, разговаривают и обедают Анна и Георгий.

     Анна о Георгий узнают еще о прошлой жизни друг друга
     - Я теперь знаю, где ты изображена у Гогена.
     - У кого я изображена?
     - У Поля Гогена. Я тебе покажу тебя.
     - Могу представить... если ты меня у Дали показал в той каракатице...
     - Не в каракатице, я сказал, что ты мудрая, как тот Кадуцей.
     - Интересно, как же я буду выглядеть у Гогена? - и Анна блеснула на него глазами. - Георгий... послушай... а не махнуть ли нам в его родные места... это будет нечто нашего свадебного путешествия?
     - Как это?
     - Ну, где он писал свои шедевры? Где-то в Юго-Восточной Азии?
     - В Полинезии, на Таити... но поездка туда стоит бешеных денег, Анна.
     - Никаких не бешеных, а реальных, и это нам возможно.
     - Кому это нам?
     - Тебе, мой дорогой, и мне.
     - Ты что богачка, Анна?
     - Что ты, что ты, просто есть кое-что... А ты, надеюсь, не жмот, чтобы сидеть на деньгах.
     - Анна, я тебе уже говорил, что я сижу на своем голом заду.
     - Ну, тогда чего жалеть чужие деньги? Прости, Георгий, наши деньги.
     - Анна, я не знаю твоих возможностей...
      - Наших, Георгий, наших, и ты их скоро узнаешь. Давай, дорогой мой, планируй... к черту Европу, ты прав, к Гогену, ты покажешь мне, где он рисовал меня!
      -  Это было бы слишком сказочно, Анна, и потому не правдоподобно.
       - Все, Георгий, решено, твоя идея, ты молодец, а воплощение будет общее... и нечего откладывать в долгий ящик.
       - Ты меня уговариваешь, Анна, поехать в сказочную страну, мир моих грез... очень коварный мир.
       - Это чем же?
       - А тем, что, когда ты уже в нем, и начинаешь его почти реально ощущать и прикасаться к нему, оказывается, что это только мираж... мираж твоей мечты... твой несбыточный сон... и приходится пробуждаться в ужасной реальности... и начинаются твои мучения.
       - Да, Георгий, я уже это прошла, но, к счастью, мне удалось приблизить мир моих грез, войти в него наяву, точнее только ступить за порог этой двери, а не войти в эту сказочную страну... Это стало совсем недавно... мне это очень непросто далось, очень непросто... и чтобы это сделать мне долго пришлось сражаться с собой... я ломала себя, я строила себя заново... некоторые не самые плохие черты я в себе уничтожила... они мешали мне.
       - О чем ты говоришь, Анна?
       - Я говорю о том, что в этом страшном, дерьмовом сегодняшнем мире я забралась на такую ступеньку, с которой мне кое-что возможно, в том числе и такое путешествие.
       - Ты говоришь о деньгах?
       - Я говорю о положении в микрообществе, в котором я живу, о связях, о деньгах, конечно.
    Георгий с недоверием смотрел на Анну.
       - И тебе приходилось предлагать себя, чтобы забраться на очередную ступеньку?               
      -  А ты еще сомневаешься? – поспешил вставить свое слово второе «Я».
Анна пристально посмотрела на Георгия и ответила с вызовом.
       - Приходилось, Георгий.
       - Так ты, оказывается ... жрица любви... и, наверное, высокооплачиваемая?
       - Ага, жрица... женщина легкого поведения... что там еще, путана, ночная бабочка... б.., проще. Щас ка-а-а-к дам тебе, мой дорогой, и придется искать тебе свои клочки по закоулочкам.
   Георгий не сомневался, что такая Анна двинет, он мог уже в этом ранее убедиться, и отшатнулся на всякий случай.
     - Ладно, не бойся, в первый день тебя бить как-то неудобно, на третий – еще, куда не шло. А потом мы договорились, я тебе расскажу все без утайки о себе. Кстати, ты помнишь, как ты просил меня об этом еще в первый день? А ты - обо всем без утайки, о себе... я даже рада, что ты такой вопрос мне задал.
Все проще, Георгий... Тот, кто меня пристроил в престижную компанию пять лет назад сначала на полторы тысячи баксов...
     - Прости, Анна, в месяц?               
     - Ну, не в год же!
     - Да это приличная сумма!
     - Конечно, если учесть мои семьсот, на которые я устроилась до него сама. Он сходил по мне с ума. Он умолял сначала стать его любовницей, я ему отказала. Тогда, чтобы показать серьезность своих намерений, он уговорил все-таки без всяких обязательств с моей стороны, переехать в эту квартиру, которую купил и оформил на мое имя. Правда, я настояла, чтобы он продал мою однокомнатную большую квартиру, где мы жили с Наткой, а жили мы в неплохом районе, недалеко от метро «1905 года», Центр все-таки, ну не самый... Так, что я эту квартиру оплатила процентов на шестьдесят своими кровными...
     - Анна, ты сказала, что сначала получала полторы тысячи, разве это мало?
     - Чтобы попасть на порог той страны, о которой мы только что с тобой говорили, это, конечно, мало.
     - Сейчас, мой дорогой, я уже тебе говорила, что у меня должность советника президента компании по финансово - юридическим вопросам с окладом в пять тысяч долларов.
      - Да как это возможно совместить такие специфические обязанности?
      - Ты прав, Георгий, это почти невозможно. Но не для меня. Долго рассказывать, сколько мне пришлось осваивать и сколько бессонных ночей мне это стоило.
    - В компании? Там же два самостоятельных специалиста на этих должностях.
    - Они у нас есть.
    - А, понятно, - это твой протеже!
    - Не угадал, Георгий, с ним у меня как раз натянутые отношения. А протеже мой только ахал от изумления, когда я шла по должностям за пять лет. Два первых года он меня, где мог, подталкивал, конечно, но не все от него зависело, хотя сам он занимает солидный пост. А начинала с рядовой должности экономиста.
    - Да профессия у тебя самая сейчас престижная. Хорошо помню, как в годы моей учебы, на экономический факультет ссылали всех двоечников со всех пяти факультетов института.    
    - Ну, это когда было?
    - Ты права, это было в далекие шестидесятые.
    - А мы-то говорим о девяностых, Георгий. И еще у меня свободный English.
    - Я уж это понял, - загадочно произнес Георгий.
    - Как это ты мог понять? - недоверчиво посмотрела на него Анна.
    - И когда же ты все это успела?
    - О, это запрограммировано было моими родителями... далеко смотрели, слава Богу, вдолбили с большим трудом в мою еретическую башку, что это мне на черный хлеб должно пригодиться. Время рассудило, что на белый... и не только. Конечно, курсы пришлось заканчивать, с преподавателями заниматься, последних денег они не жалели... много пришлось заниматься самостоятельно...
     - Ты учти, у меня еще почти свободное владение компьютером.
   Георгий не скрывал своего изумления.
     - А правовую часть деятельности компании мне пришлось здорово корректировать, когда однажды мы крепко сели в лужу с одним договором и нашему юристу влепили «строгача» и лешили квартальной премии, хотя он мало в чем был виноват. Мы попали в очень узкий финансово - юридический казус. Вот тут я не вылезала с работы три месяца, дополняя базу данных международных законодательных актов по финансовой и юридической деятельности. А главное компании удалось с моей помощью уйти от почти миллионного штрафа. Это стоило мне седых волос, фольксвагена и прибавки первой тысячи к моей зарплате.
    - Послушай Анна, да ты какой-то гений.
    - Гений не гений, но мне просто необходимо было кое-что доказать своему руководству.
    - И ты сейчас стоишь шестьдесят тысяч в год? Это же нижний уровень среднего класса по американским стандартам. А по российским, пожалуй, верхний.
    - Ну, ты еще не все учел, накинь, в среднем, пятьсот долларов в месяц, плюс страховка медицинская в престижной поликлинике, плюс сервисное обслуживание моего автомобиля за счет компании, плюс два раза в год отдых по классу топ менеджера на два лица  в любой точке земли на две недели, о чем я тебя в общих чертах уже известила, плюс бесплатный обед в ресторане, плюс бесплатный элитный спортзал с бассейном, тренажерами, массажистами, а если мне удастся осуществить один проект, то все, кто напрямую замыкаются на президента получат служебные коттеджи. Будет еще кое-что в скором времени, - но не обо всем сразу.
    - Анна, это уже тянет тысяч на восемьдесят в год, так тебя надо переводить на верхний уровень среднего класса по американским стандартам!
   - Твоими бы устами, дорогой, но средний верхний в Штатах сейчас тянет на все сто.
   - Неужели, Анна, сто тысяч? Так это надо получать по десять тысяч долларов в месяц!
   - Вот видишь, сколько я не дотягиваю. А ты говоришь про верхний уровень. А в Москве получают и пятнадцать, и двадцать тысяч в месяц.
   - Неужели, такие есть?
   - Есть, Георгий, и это по ведомости, открыто.
   - А кто же тогда я, Анна, со своими двумя тысячами долларов в год?
   - В табеле о рангах, элитный полковник космических войск, нету тебе подобных ни в Европе, ни в Америке, там одно пособие по безработице почти в три раза больше, а чтобы полковник, с твоим двадцатисемилетним стажем в области космоса, две тысячи в год, - это нонсенс.
   - В Америке такие военспецы – миллионеры. А в Европе и Америке с твоими деньгами, ты - бомж. А у нас - быдло.
     - Не жили богато, так и не хрена начинать! – без сожаления добавил Георгий. - Поздно рано вставать, Анна!
      - Не обижайся, пожалуйста, Георгий, я сама недавно все это пережила. Ты же не можешь на эти деньги содержать семью? На твоей оборонке, я слышала, работая, получают раз в сто меньше, чем заграницей.
   - На моей фирме ведущий конструктор получает за свою работу немного больше ста долларов в месяц, приятель недавно звонил.
   - Ну вот, так что, нечего обижаться, - все вы быдло. И жены вас выгонят скоро, коли добытчик не носит в дом зарплаты.

     Центрифуга Анны
   - Анна, а на хрена я тебе сдался, коли у тебя рядом такие богатые мужчины?
   - Вот, именно, Георгий, такие... В моем окружении, Георгий, таких, как ты, не водится. И если вдруг, каким-то образом, такой как ты, попадет на нашу центрифугу, то его вынесет на большой радиус... и он по касательной вылетит с орбиты... а скорости там страшные...
   - Да приходилось видеть... А кто же там удерживается?
   - А те, кто ближе к оси, к центру. А место там очень ограничено! И будь всегда наготове... как бы тебя не столкнули... чтобы не вылететь однажды. Но тебя постоянно выносит хоть на чуть-чуть, и я должна постоянно продвигаться к центру, иначе и не заметишь, как попадешь в опасную зону.
   - Но твое окружение должно отвечать определенным критериям.
   - Верно, Георгий, иначе нельзя.
   - А ты, похоже, эти критерии не уважаешь?
   - А ты, Георгий, знаешь первые десять заповедей нашего Создателя?
   - Примерно, Анна.
   - Так вот, чтобы удержаться у оси и тебя не размазало по стенкам, ты должен их постоянно нарушать.
   - И тебе приходиться это делать, Анна?
   - Я же тебе сказала, что мне только недавно удалось продраться к этому заветному местечку.               
    - Так ты большая грешница, Анна?
    - Великая, Георгий. Но мне бы еще немного там продержаться... я знаю, как потом с нее можно удачно соскользнуть, не разбившись. Но давай пока не будем об этом. Мы все с тобой обговорим... позже. Ладно?
    - А что же у вас есть свод таких правил, которого вы обязательно придерживаетесь?
    - Частично есть, облеченные в благообразную форму, частично каждый выводит для себя сам, как и я составила когда-то для себя полтора десятка.
    - Значит, и для тебя эти правила святые? Значит и ты должна их соблюдать?
    - Да, Георгий.
    - Но ты тогда такая же, как они все!
    - Да, такая же... а руководство говорит, что я лучшая из них! А знаешь почему?
    - Почему?
    - А потому, что из «верхней обоймы», ни у кого нет такой интуиции, как у меня.
    - Да уж, приходилось на себе испытать, - с уважением посмотрел на Анну Георгий. - Но ты тогда страшная женщина и с тобой нельзя иметь дело?
    - Страшная, да страшная, и со мной в деле надо иметь острый глаз, держать ухо торчком и в постоянном напряжении мозги... а у нас с тобой, Георгий, контрактов на миллионы долларов не намечаются... а ты не представитель фирмы конкурентов, поэтому расслабься, дорогой, расслабься. Все наши отношения - это «love me, darling, love me good!»*- и Анна обняла Георгия и поцеловала в губы.
 
    *Люби меня, дорогой, люби меня крепко! - английский.

     - Анна, не может человек большую часть времени жить одной жизнью, - Георгий мягко снял ее руки со своих плеч, - и маленькую часть времени дома быть другим.
    - Да, это трудно, Георгий, хорошо, что это ты понимаешь, я буду очень стараться не дать повода тебе думать обо мне плохо, - и Анна снова обняла его и заглянула в глаза, - я заранее прошу у тебя прощенья, если будет нечаянный срыв.
      - И зачем тебе такая работа, от которой то понос, то золотуха?
      - Тебе хорошо! Ты уже дал детям достойное образование, научил уму-разуму и не беспокоишься, что они совершат крупные ошибки в жизни! А мне обязательно надо дать Натке высшее образование и еще многому научить!
      - Ты говоришь ей четырнадцать?
      -  Почти шестнадцать.
      -  Ты опоздала, Анна, на шестнадцать лет!
Анна переваривает сказанное Георгием. 
      - Думаю, что Натка способна воспринимать еще мои наставления.
Что-то вспоминает. Продолжает диалог.
       - Но я уверена, Георгий, что та благотворная аура, которая тебя окружает, не даст мне сделать неверного шага в наших отношениях. Ты не представляешь, как легко мне с тобой дышится.       
Анна распахнула на груди рубашку у Георгия и положила ему на грудь свои ладошки.
       - Господи, я чувствую, как перетекает в меня твоя положительная энергия. Я чувствую твое спокойствие, доброту... я не знаю, может даже любовь.... да с тобой говорить о плохом не хочется... только ради всего святого не возомни о себе... как все мужики в таких случаях... но ты не должен, правда? Ну, скажи, дорогой!               
Анна взяла за голову Георгия и пристально взглянула в его глаза.
   - Скажи - правда!
   - Правда, Анна.
   - Я не пойму, Георгий, порой я говорю с тобой, и, мне кажется, ты меня не слушаешь, ты прячешься в себя, ты живешь у себя внутри, по - моему, ты и сейчас там в это время, когда я говорю, даже беседуешь с кем-то...
   - Анна, ты ясновидящая.
   - Вот это женщина! Уж не колдунья ли? – заволновался второе «Я»   
   - А все что со мной сейчас происходит, это почти нереально, а все что ты говоришь про меня хорошего... я не слышал такое про себя за всю свою жизнь... ни от кого... даже от родителей... точнее от матери, поскольку рос без отца.
     - А почему без отца?
     - Война, Анна.
     - А сколько тебе тогда было, когда он погиб?
     - Два года.
     - Выходит, ты его совсем не помнишь?
     - Выходит так.
     - Сколько же ты не дополучил тепла, Георгий... очень многие в условиях безотцовщины ожесточаются, становятся холодными, неспособными одаривать другого... да и нечем... они сами обделены жизнью. Даже если бы и хотели одарить, - нечем, понимаешь, не накопили они доброты не только для других, для себя не хватало. Откуда же у тебя она? Господи, и я могла бы тебя потерять... как же я себя вела в первый день, не прощу себе. Знаешь, Георгий, я тебя буду запирать на второй замок, и ты изнутри не откроешь... а у двери, снаружи поставлю еще охранника... я не могу тебя потерять... я спрячу тебя от всех, и никому никогда не буду показывать... чтобы ни одна женщина на тебя не положила глаз...
Анна с силой прижала Георгия к себе и стала гладить его плечи, лопатки, шею, затылок, рассматривая его, как свою драгоценность.
Серьезность тона, выражение и убежденность, с каким все это произносилось Анной, забавляли Георгия, он улыбался.
     - Успокойся, Анна, запирать меня не следует, охрану выставлять тоже... Я с тобой с трудом начинаю вспоминать, - какие должны быть отношения у близких людей. Ты с меня снимаешь огромное напряжение, в котором я находился в последние годы... Я, Анна, в твоей атмосфере искренности и... и таких неоправданно хороших слов обо мне, оттаиваю. Но все-таки, каким я тебе представляюсь... это не совсем я... я - это измученный скандалами, замороченный бытом, весь сжатый, заневоленный до предела, как взведенная пружина, неспособный на нормальные человеческие отношения...
    - Хватит, все хватит. Господи, если ты замороченный мне столько даешь, то, какое же блаженство меня ждет впереди? Нас ждет впереди... видишь, из меня выходит еще мой эгоизм. Нам должно быть хорошо вместе. Ты и я должны родиться заново.
     - Так, вот. Я буду охранять свое счастье, как львица. Я сделаю все, дорогой, я окружу тебя лаской и заботой, я дам тебе все... все, что ты недополучил за всю свою жизнь... она была к тебе несправедлива, Георгий... Дома я буду тебе рабыней.
     - Вот это Анна не надо, иначе я разлюблю тебя, не полюбив.
Анна вытянулась в струнку, руки у нее опустились, на лице блуждало недоумение...
     - Вот видишь, оказывается, я могу быть самым первым врагом самой себе.
Она заглянула в его глаза, обняла за шею, встала на цыпочки и смотрела то в правый, то в левый глаз, то сразу в оба.
     - Скажи, ради Бога, скажи сейчас, что мне не надо делать... что ты не любишь?
Анна встала на одно колено, обняла его ноги и с мольбой смотрела на него снизу вверх.
   - Встань, рабыня, я делаю тебя свободной, себе равной; мне нужна от тебя открытость, естественность, верность... прости... как же ты умеешь внушать... вот и я заговорил как твой повелитель.
Голос второго «Я»: «Ну и дурак, что делаешь себе равной!»
Георгий поднял Анну, привлек ее к себе, взял ее ладони и поцеловал каждую.
    - Подари мне твой загадочный взгляд, Анна, прикасайся ко мне руками, давай мне возможность запутаться в твоих волосах, надышаться их запахом, позволяй мне всегда целовать тебя, куда я только захочу.
Анна застонала от удовольствия, когда Георгий, запустив под халат руки, начал гладить ее плечи она стояла, закрыв глаза и покачивалась.
Георгий начал заводиться и его действия стали более агрессивными. Анна замычала, протестуя, и с трудом отодралась от него.
    - О-о-о, как я тебя хочу, Георгий.
    - Так что нам...
    - Нет, нет, я сейчас просто не в состоянии...
   Георгий изумленно взглянул на Анну.
    - И потом, у нас сегодня торжественный ужин... у нас начинается сегодня новая жизнь... и ты от меня сегодня никуда не уйдешь, и завтра тоже наше? - неуверенно спросила Анна.
    - И послезавтра, - отвечал Георгий.
    - И на следующей неделе? - уже с большей уверенностью вопрошала Анна.
    - И целый месяц, - абсолютно уверенным тоном отвечал Георгий.
    - Ой, поверить страшно, можно задохнуться от такого блаженства.
И Анна снова обняла Георгия, и уткнула нос в его грудь. Потом она заглянула в его глаза.
    - Тебе не надо сегодня смотреть на часы, правда?
    - Правда, Анна.
    - Господи, у нас впереди целый вечер, целая ночь... Скажи честно, тебе ничего не будет, если ты сегодня заночуешь здесь?
    - Ничего.
    - Так тебя же будут искать!
    - Не будут.
    - Как это, Георгий? Ну, волноваться будут! Ведь тебя не будет всю ночь!
    - Успокойся, Анна, я тебе как-нибудь объясню... некому там волноваться... не хватало, чтобы ты еще об этом думала.

Анна одета в пальто, Георгий в куртке выходят из кафе. Георгий идет сзади. У Анны звонит телефон, она останавливается, достает его из сумочки, смотрит на дисплей.
     «Иди, - смотрит Анна на Георгия. – Подруга. Я тебя сейчас догоню!» Георгий обходит Анну выходит в парк.
      - Алло! Ой, Иринка! Нет, нет! Только не сейчас!
Выходит. Закрывает за собой дверь.       
    - Все, все! Никаких разговоров! Да, у меня! Созвонимся! Позже!            

     Искусство соблазнения
Они сидели в столовой, и для Анны очень важно было создать торжественность момента принятого ею и Георгием решения - быть вместе. Не в привычках у Анны такое знаменательное событие низвести до уровня серых не отличающихся день ото дня будней.
Анна понимала, что Георгию очень непросто далось это решение, несмотря на сложности в семье.
     «Он, все-таки, из той породы мужиков, которые не мыслят себя без семьи, без привычной обстановки, без любимых годами находящихся под рукой мелочей, окружающих его повсюду, дорогих даже тем, что они, не имеющие сейчас никакой пользы, были приобретены тогда-то и по такому-то поводу, и каждая несет массу приятных воспоминаний. А когда глаз или руки коснется их, они испускают вокруг неповторимую ауру спокойствия, мнимой или настоящей комфортности, а главное - комфортности души.
  А если у такого мужчины взаимопонимание с детьми, то вырвать его из семьи, даже с ведьмой женой, - очень сложно, почти невозможно. Конечно, если только он не влюбчивый, теряющий голову от ласковых слов, прикосновений женских рук, тела».
Анна изучающе смотрит на Георгия               
     «И, если похитительнице удалось в первый же раз обладания им зажечь в нем первородный огонь мужчины, дать ему счастливую возможность открыть в себе новые неведомые ранее ощущения восторга, распирающие его плоть и душу, то есть надежда бороться за такого мужчину, даже накрепко прикованного цепями Гименея* к угасшему семейному очагу. Есть надежда, что он не будет противиться похищению.
А если удастся коварной соблазнительнице и разжечь в нем настоящую страсть, то он сам не только разобьет свои обременяющие его сейчас семейные оковы, но и будет готов сделать все, что только пожелает его обольстительница.
   Ах, какое это высокое искусство - приваживание мужчины! Как невинны должны быть первые действия! Как важно не передавить, не переиграть, завлечь, обнадежить, успокоить».
Георгий подходит, берет тарелку из рук Анны, идет к плите, выкладывает на тарелку креветки, шампиньоны, спаржу, ставит перед стулом Анны.
Своим острым умом Анна понимала, что не обладает опытом охотницы Артемиды,** что не сможет разыграть хорошо написанный ей самой беспроигрышный сценарий, что ей помешают ее неподдающиеся обузданию искренние к Георгию чувства, и она боялась их вспышек, их непредсказуемости.

     *В древнегреческой мифологии Бог брака.               
     **Богиня, покровительница охоты (там же).

   «Ох, не наломать бы дров. Не выкинуть чего-нибудь такого, что навсегда испугает Георгия и помешает ему разбить свои цепи».
     Георгий стоит у плиты, накладывает еду на свою тарелку.
Чувствует взгляд, поворачивается
     - Я что-нибудь делаю не так?
     - Я просто любуюсь тобой!
     - Пой, ласточка! Пой!
     - Спасибо тебе, Георгий, - поднимает рюмку с белым «Шобли», - что согласился на домашний вариант торжественного скромного ужина, что и тебе не хочется выходить в казенные заведения, хотя мы заслуживаем сегодня отметить это по - королевски.
     - Анна…
     - Итак, - за тебя, Георгий! Нет, помолчи пока, дорогой, за тебя! За твой поступок! Знай, что я сделаю все, чтобы моя скромная обитель была твоим настоящим домом, Георгий, я очень постараюсь дать тебе все, к чему ты привык, и даже больше - я дам тебе то, чем ты был обделен все эти годы, чего ты, безусловно, заслуживаешь! Я понимаю, что тебе главное - это атмосфера домашнего спокойствия и уюта. Я не хочу сейчас говорить избитых слов...
      - Сделай одолжение, Анна. 
      - Вот видишь, как ты остро все воспринимаешь... Но я очень постараюсь, чтобы ты чувствовал себя здесь хозяином... я залечу твои раны, дорогой, поверь мне... Вот видишь... я волнуюсь... и сейчас разревусь... - и Анна заморгала ресницами.
       - Анна, - Георгий поднял свою рюмку, - никто и никогда не обещал мне такого, как ты. Поверь, я ценю это... очень.
        - Раскис, вислоухий! – голос его второго «Я».
         - Не знаю, Анна, что ты сумела во мне разглядеть, но как мужчина я не могу тебе позволить одной произнести этот тост, поэтому, как говорят, есть дополнение к тосту -  «алаверды»: за тебя! Я тоже постараюсь, Анна, не дать тебе обмануться во мне.
   Они чокнулись, выпили и поцеловались.
Георгий взял свою тарелку, свою рюмку и, обойдя Анну, поставил их по левую от себя руку.
    - Отныне, ты всегда будешь сидеть и находиться от меня по левую руку.
 Георгий налил по второй.
    - За благополучное плаванье в одной лодке в бурном океане жизни!
    - За плаванье под счастливой звездой, Георгий, и дай нам Бог, чтобы нас миновали бури!
    - Это нереально, Анна. Дай нам, Бог, выдержать штормы и бури!
    - Не дай нам, Господи, разбиться в первые дни, поддержи нас, пока мы не научимся сами этому непростому искусству выживания. 
   И они чокнулись, и выпили.
     - Налей еще, Георгий.
     - Охотно.
     - Давай, дорогой, пожелаем друг другу, чтобы все сволочные стороны окружающей нас жизни, в которой мы постоянно крутимся, мы оставляли за порогом нашего дома.
Принеси из комнаты приемничек, - улыбнулась Анна. - Включи его. Ты обожаешь джаз.
Георгий крутит головой (в сторону, удивленно). «Ну, надо же, читает мысли!» 
Уходит. Возвращается с приемничком. Включает свой любимый джаз.
      - И откуда ты все знаешь, Анна?
      - Может не все, но о многом догадываюсь.
      - Ну да, склад ума мужской... ой, уживемся ли мы, два мужика в одной квартире? С таким умным, с таким обаятельным... не знаю, не знаю...
     - Он еще сомневается! – ехидный голос его второго «Я».
     - Обязательно, мой полковник! Не наговаривай на себя напраслину. Скажи, чем ты последний год занимался на службе?
     - Давай тогда, Анна...
      - Я знаю, что ты сейчас скажешь, я продолжу сама... Давай выпьем за Дали... за сводника Дали...
Георгий только молча крутит головой, глядя на Анну.
      - Наливай, Георгий, я согласна, мы сами, наверное, не замечаем, что мы по - своему сумасшедшие. Хотя очень охотно смеемся над ним и над другими тоже.
     - За сводника Дали!
     - За всех капельку сумасшедших!
     - За нас, Анна!
Они снова выпили и поцеловались. Анна демонстративно уселась к Георгию на колени, взяла его вилку, ткнула в креветки и начала его кормить
    - Георгий, я в пылу тут сказала тебе лишнее.
    - Про что?
    - Прямо сейчас меня не отпустят... К сожалению, раньше, чем через пять месяцев, ничего не получится, а где-нибудь в марте - апреле - в любую точку на земном шарике... На две недели я тебя похищаю.               
    - Так уж в любую?
    - Абсолютно, даже, если наши турагенства не могут отправить нас в твою любимую  Полинезию, я свяжусь с английским, так что, время у нас есть и выбор за тобой.

     Юношеская мечта Георгия               
    - И даже можно на остров Дюси?
    - Это, где такой? И чем он знаменит?
    - Да ничем, собственно, это история тридцатилетней давности...
    - Ого, это тогда мне только два годика было... ой... прости меня дуреху.
    - Да за что же, Анна, я сам предупреждал тебя, чтобы ты не связывалась с таким старпером, как я.
    - Ну, ну, старпер, это очень интересно, давай рассказывай.
    - Да ладно, Анна. Я как-нибудь в другой раз.
    - Ну что ж, с нетерпением буду ждать, интригующее начало, только не мучай долго. Скажи хоть где это?
      - Это остров в Тихом океане около пяти тысяч километров от ближайшего материка Южной Америки.
      - Недурно, однако, наверное, это настоящий край света.
      - И почти на широте Рио-де-Жанейро.
      - О, это годится, по крайней мере, можно загорать, купаться и лопать тропические фрукты. Долей, долей скорее, это только настоящему мужчине может прийти в голову такая мысль и, мне кажется, лю-бя-щему, хоть и не сознающемуся.
Мой тост: за остров Дюси, затерявшийся где-то в океане. За нас, спрятавшихся от всего мира на этом острове, где мы будем купаться нагишом в бирюзовом заливе, нежиться в марте на желтом или белом песке под теплым утренним солнцем, пить теплое кокосовое прямо с пальм молоко, есть пойманную тобой и зажаренную мною на углях рыбу, объедаться манго, папайей, бананами, лопать маракую, кивано, карамболу, наконец, мы будем любить друг друга...
      - От рассвета и до заката, - вставил Георгий.
      - Ну, уж это, как получится, - хитро улыбалась Анна, - пьем, - пролепетала она.
Они чокнулись и с чувством выпили за райскую жизнь на острове.
     - Ты чего? - удивленно воскликнула Анна, взглянув на пригорюнившегося Георгия. - Правда, что это вдруг на тебя упало?
     - Знаешь, тридцать лет назад, когда мне было двадцать, я именно так и написал.
     - Так это чудесно, что я угадала твои мысли через столько лет. Это судьба, Георгий, - быть со мной на этом острове.
     - Это слишком чудесно, Анна, ничто не сбывается, когда слишком...
     - Да гони прочь эту меланхолию... а у нас сбудется. Наперекор всему сбудется... и очень скоро. Это же было предначертано, что мы с тобой встретимся и осуществим твою давнюю мечту.
Звонок телефона из кабинета.
Анна уходит в кабинет и плотно прикрывает дверь, рукой прикрывает трубку.               
     - Иринка, вы что, хотите с Олей мне жизнь отравить? -  вполголоса, с улыбкой.         
     - Да! – голос Ирины. - Надо вырвать тебя из цепких лап старика! Мы собираемся приехать!
      - С вас станется, спасатели! Вот что, перестаньте звонить! Я приеду к тебе послезавтра. Все!
      - Если обманешь, мы на следующий день будем у тебя!
Анна идет в столовую.
 Георгий убирает со стола посуду.
До Георгия только сейчас стало доходить, что совсем скоро, он будет держать Анну в своих объятиях! Каждую ночь наслаждаться ею, пить каждую ночь выдержанное жизнью терпкое вино из сосуда с названием «АННА» и пьянеть, и балдеть от такого блаженства! Отрываться от грязных, вонючих будней, берущих ежедневно за горло с их неразрешимыми проблемами, и уноситься в страну под названием «Кайф».               

     У подруги Ирины
Маленький элитный коттеджный поселок. Бабье лето в октябре. Возле одного коттеджа останавливается машина Анны.
Симпатичная женщина возраста Анны с девчушкой восьми лет встречают ее у открытой калитки. Девчушка бросается в объятия Анна с криком:
     - Крестная приехала!
Обнимает ее. Анна обнимает и целует девчушку.
     - Оля, постой! Я тебе сейчас подарки достану.
     - Подарки, крестная привезла! – пританцовывает. - Подарки!
 Анна достает из машины два больших пакета.
     - Иди в сад, посмотри, что там!         
     - Подарки! Подарки! – прыгает с ножки на ножку Оля. Убегает в сад с пакетами.
К Анне подходит мать Оли, Ирина, обнимает и целует Анну.
      - Здравствуй, Анна! Все балуешь мою Ольку!
      - Я же крестная, я обязана ее баловать! Кого же мне еще баловать?
      - А что возле тебя уже никого нет? - с подначкой.
      - Ой, Ирина! Появился! - полусмеясь – полуплача. - Но ты же знаешь! Мамочка, что я натворила!
Ирина с усмешкой.   
      - Пойдем, пойдем, расскажешь! 
Проходят в калитку мимо двух каких-то заморских кленов. Слева маленький прудик с плакучей ивой и сосной. Горбатый мостик над прудом. Справа - три огромные голубые ели. Обходят коттедж справа по настилу из граба. Много цветов.
     - Ой, остановись! – восклицает Анна. - Мои розы! А какой запах! 
Наклоняется, нюхает, трогает кусты.
Справа за цветами деревянный забор, возле него кусты, усыпанные плодами, шиповника, боярышника, барбариса. Фасад над центральной дверью трехэтажного коттеджа со стороны сада из стекла от земли до самой остроконечной крыши. Участок около тридцати соток с гостевым домиком и большой крытой террасой в глубине. В центре - лужайка зеленого газона, на котором лежат крупные желтые листья красавца клена, стоящего на краю поляны. По всему участку растут семидесятилетние сосны.

У самого входа в дом - небольшая терраса со столиком и четырьмя стульями.
Ирина усаживает Анну под навесом маленькой террасы, за столик.
Они сидят напротив друг друга. На столе стоит бутылка белого вина, в бокалах тоже вино. На тарелках холодная рыба, овощи, блюда с фруктами.
     - Ну, - улыбается Ирина, - за встречу! - Поднимают бокалы, пьют, закусывают.
     - Да я, - продолжает Анна, - не меньше тебя ужаснулась, узнав о разнице в возрасте. Но, если бы ты его увидела, - не дала бы больше сорока!
      - Анна, ты ведешь себя, как несостоятельная некрасивая дама, у которой этот мужчина – последний шанс! Полтинник! Пенсионер! Без денег, без состояния! Не разведенный! И – ты? 
Анна хохочет.
      - Да, да! Как последняя дура! Но, Ирина! Надо его видеть, как он смотрит на меня!
Ирина перестает есть, поднимает бови.
      - Офигеть! Как он смотрит на нее! Тебе, что, восемнадцать?
      - А какой у него завораживающий голос!
Ирина округляет глаза.   
     - Полный отпад! Какой голос! Да тебе что – шестнадцать?
     - А как он любуется каждой моей родинкой на теле! Как он гладит, как целует!
Ирина бросает вилку.
      - Писец! Как гладит! Да тебе – четырнадцать?
Анна счастливо смеется.
        - Ты, действительно, ведешь себя, Анна, как последняя дура! – осуждюще. - Ну, чем тебя Вадим не устраивал? Ну, подумаешь, отвлекся немного на молоденьких! Ты сколько живешь на Земле? Ты видела хоть одного самца, который бы гонялся только за одной телочкой?
        - Ой, Ирина! Даже не упоминай мне этого прощелыгу! Я от Георгия балдею, как от хорошего вина! А, главное - это большой непредсказуемый ребенок, большой хохмач… и надежный мужчина, заботливый… а какой нежный! Боже, наверное, влюбленный в меня? А как же иначе? Влюбленный, влюбленный, влюбленный!
Ирина с жалостью смотрит на Анну.
     - Ты больна, Анна!
Анна не слушает.
     - Ну, не может по своей сущности мужчина так нежно обращаться с женщиной, которая ему безразлична? Не может!  Наверное, я еще «ничего», это ясно! Я еще могу быть привлекательной!               
     - Слушай, ты меня пугаешь! Пригласи срочно меня к себе, я взгляну на твой фантом!
Анна грозит пальчиком:
     -Э-э нет, Ирочка! Даже и не думай! Я обещала ему, что никому его не покажу!
    - Анна, у тебя, наверное, климакс! Увидеть на выставке - и сразу отдаться!
Анна испуганно.
     - А что, во время климакса всегда так?
     - Да я сама не знаю! Надо бы спросить Зару. Но с чего же ты вдруг так пала?
     - Ирина, не поверишь! От его потерянного взгляда!
Ирина таращит глаза.
     - Как это?
     - Господи, если бы я сама знала, как!
Наливает себе и Ирине вина, чокается с ее бокалом отпивает.
      - Как услышала его голос, как он дотронулся до моей руки, - я стала его раздевать!
Ирина замирает с бокалом у рта.               
       -  На выставке?
       - На выставке!               
Ирина берет бутылку, смотрит, - сколько они уже выпили.
       - Не знаю, Анна, наливать ли тебе еще? Ты и сейчас говоришь, как пьяная, а мы выпили только половину!       
       - Наливать, наливать! Я тебе говорю, что пьяна я от этого большого ребенка, от этого хохмача, от нежного и надежного мужчины. Который только тронет за руку, - я уже плавлюсь, я его уже страстно хочу!
Ирина внимательно смотрит на Анну.
Анна наливает себе и подруге.
Из-за угла коттеджа появляется жгучая брюнетка.
     - Полный атас! Они уже пьют без меня!
     - Ну, наконец-то, – ставит бокал Ирина. - Я уже думала не приедешь!
     - О-оля! Ну, все! – смеется Анна. - Сейчас медленно меня будут убивать!      
Встают, обнимаются, целуются.
Подходит помощница по дому. Ставит блюдо для Оли с той же едой и приборы.
Ирина к помощнице по дому.
     - Оксана, принеси еще такую же бутылочку.
     - К тебе, Ирина, приехать, - закладываться надо на полчаса из-за членовозов с мигалками. - Оля достает из красивого пакета коробку.
     - Вот, коробка лучшего шоколадного бренда, там есть и детский шоколад.      
Дает коробку Ирине.
    - Самое интересное я, конечно, пропустила. Потом расскажешь!
Садится. Ирина наливает Оле вина.
     - Все в сборе, как раньше! – поднимает бокал Оля. - Ну, давайте за встречу!            
Пьют, едят, разговаривают.
Ирина к Оле.
     - Я и говорю, ты сбрендила, Анна! Двенадцать лет разницы! Мужик - голь перекатная! Да еще, наверное, и поддает?
Анна, радостно.
     - И я с ним вместе! Почти регулярно!
Оксана приносит еще открытую бутылку вина. Оля разливает.
     - Охринеть! – берет бокал Оля. - Но как интересно!
Ирина печально смотрит на Анну.
     - Да, я вижу! Этот постоянно глупый смех! Эти блестящие глаза, - наклоняется к Анне, тихо. - А ты, случайно, травку не куришь?
Анна улыбается, наклоняется, так же тихо.
     - А что? Заметно, да? - взрывается смехом.
Оля к Анне.
     - Анна, ты всегда была из нас самая рассудительная! Самая осторожная, по части мужиков. То, что ты несешь здесь какую-то пургу, в это я отказываюсь верить!
     - Так я сюда не плакаться на плече приехала, - улыбается. - Не охать о поломанной жизни! Я хочу, чтобы вы порадовалась за меня! Наконец-то свершилось, о чем я так давно мечтала! И уже уверовала, что это только мечты, а в жизни так никогда не бывает!
Пойдем, девчонки, походим!
       - Нет, уж! – Оля берет бутылку. - Сначала выпьем! За что? За Анку!
К Ирине: - Наша задача не дать ей упасть ниже плинтуса! Мы вырвем ее из хищных лап этого старика!
Анна хохочет, чокается, пьет.
     - А я тебе напомню, Анна, - возникла Ирина, - как ты меня вразумляла в свое время словами Гамлета к матери-королеве: 
     - Ни слова про любовь. В лета, как ваши, - Анна с Ириной хором, - живут не бурями, а головой.
      - Ты, смотри, - удивляется Оля, - помнит! Значит не совсем чокнулась!      
      - Вот я тебя, Ирина, - напоминает Анна, - вразумила, в свое время! Ты меня послушалась, и – вот!
Обводит все рукой кругом.
     - Так, что ж сама-то глупишь? – замечает Ирина
     - Девчонки! – смотрит на подруг Анна. - Да в том и дело! Что он - исключение из исключений! Хватит мне одного раза, как его выгнала в первый день! И чуть не померла от тоски!               
Ирина и Оля переглядываются.
Анна встает, делает шаг к перилам заборчика, на которых стоят горшки с разными красивыми цветами. Подходит к каждому, дотрагивается, нюхает.
       - Ка-акие у тебя цветы!
Выходят в сад. Анна хватает Ирину под руку. Оля пропускает рюмочку, догоняет.
    - Когда ты в последний раз у меня была? – наклоняется к Анне Ирина.
      - В мае, Ирина, в мае! Когда все у тебя цвело! Когда прошли черемуховые холода, а дуб еще не начал распускаться. И температура подскочила до двадцати трех, как сейчас. И я впервые у тебя разделась до кофточки!
      - Смотри-ка! – смотрит на подругу удивленно Оля, - у тебя, по-прежнему, фотографическая память и на этом фоне, - такой… такой…
     - Маразм, Оля! Маразм! - заразительно смеется Анна.
     - Ой, как же ты мудро тогда говорила! – сощурилась Оля. - Постой, щас вспомню! Ты тогда сказала: «Как же мы, бабы, можем быть надоедливы! Даже самый влюбленный мужик это не перенесет. Это его портит… он пресыщается… разве может быть одинаково сладок запретный плод и тот, чем пичкают почти насильно… каждый день!»
Анна весело смеется, продолжает вспоминать.
        - Да, да! – я говорила: «Надо бы мне быть поосторожнее в чувствах… уж очень я открыта… где же женская дипломатия, женская хитрость? Я же опытная женщина. Любовь - это искусство, а искусство - это артистизм!»
Оля смотрит с изумлением на Анну.
     - Убиться можно! Репетиция перед поступлением в Щукинское училище!
Анна продолжает: «Это женская дипломатия, написанная слезами поколений всех брошенных и обманутых женщин, с эпохи - женщины в шкурах у пещерного огня и до женщины, одетой в обольстительное коктейльное платье… в кресле у огня, в каминном зале».         
      - Вот, вижу, - замечает Ирина, - у тебя нет прободения памяти! Ты же в отличной форме! «Дипломатия, - говорила ты, - должна быть доведена до совершенства во время мучительных раздумий над ошибками прошлого, допущенных при завоевании и удержании своего покровителя».
Оля, в изумлении.
     - Бабоньки! Вы чего? Обе трехнулись? - крутит пальцем у виска.
Ирина продолжает, не обращая внимания на реплику Оли.
       «Для него я должна быть всегда естественной, безыскусной, - говорила ты, - о моей черновой работе он не должен догадываться, ни - ни. Только в постели я могу позволить не сдерживать себя…»
Анна обнимает подругу, хохочет.
     - Да! Говорила! «И стоит ли отдаваться ему всякий раз, когда он меня захочет? Да, говорила!» - хохочет.
     - Девчонки! А как быть, если я его хочу? Вот как сейчас… Боже, какой же он желанный! А что будет через неделю? Через десять дней? Через месяц? – вы спросите. - Я его, по-прежнему, буду желать, как сейчас! Это я знаю!
    - А он тебя? – наклоняется к Анне Оля. - А вдруг он пресытиться?
Анна уверенно.
     - Нет, это немыслимо!
     - Это, что же такое с тобой происходит? – удивляется Ирина. - Это сколько же ты его знаешь?               
Анна, весело:
     - Третий день!
Ирина и Оля хором.
     - Что-о-о? Третий день?
    - Ну, это слишком! – осуждающе говорит Ирина. - Это неслыханно! Полный писец!
     - Это ни на что не похоже! – поддерживает Оля.
     - Если считать по часам, то и двое суток, может быть, не наскребется! – смеется Анна.
     - Определенно шлея под хвост попала, - поворачивает к подруге голову Ирина.
     - А, может, и не под хвост вовсе, - соглашается Оля.
     - Вы правы! – улыбаясь, смотрит на подруг Анна. - Это какой-то сексуальный взрыв… страстное желание обладать мужчиной! С чего бы это? Ха-а-а, с голодухи! У мужиков после пятидесяти бес в ребро, а у баб, вероятно, после тридцати восьми! Надо бы проконсультироваться! - пьяно хохочет. - У кого только, у сексологов или у сексопатологов? И у нас, - заливается смехом, - видимо, с ним совпали фазы!
 Оля уверенно.
    - У мужиков после пятидесяти бывает только предынфарктный кобелизм.   
Ирина останавливается, вглядывается в Анну.
Оля смотрит на Анну с испугом.
Анну трясет от смеха.
     - Это, на чем же ты прокололась с самого начала? Неужели, как неопытная, несмышленая девчонка могла пропасть от одного только взгляда? – осуждающе смотрит на Анну Оля. - Да в шестнадцать лет с тобой такого не было.            
     - Тогда с чего-то все-таки началось? – с любопытством подхватывает Ирина. - Может быть, действительно, у тебя уже сексуальный маразм?         
Анна нервно хохочет.
      - Ой, мамочка! Рановато, вроде бы. Да, это и сейчас видно, когда он смотрит на меня… ну, куда спрячешься от его такого взгляда… как ему можно не довериться? И кто еще так на меня смотрел? Пожалуй, никто, точно никто! А у кого еще из этих самодовольных мужиков может так естественно возникнуть такое детское выражение?
   - Быстро же тебе Вадим опостылел! – замечает Оля.
   - У Вадима? Вот уж никогда не возникнет! Самовлюбленность и снисходительное выражение его не покидает даже во сне… даже тогда, когда он в чем-то не бельмеса не смыслит. Да и не говорит он, а изрекает истины… одаривает ими окружающих… ведь они только ему открываются, остальным остается просто восхищаться его мудростью, его прозрением.
Оля к Ирине.
    - Ничего подобного мы раньше не слышали.
    - Нет, мне надо обязательно видеть твоего Георгия, -уверенно смотрит на Анну Ирина. -  Иначе, я сочту тебя сумасшедшей!
Анна смеется.
     - На искренность чувств Георгия у меня непроизвольно и произошла реакция… а что в этом плохого? Оценить надо мою искренность, а не обвинять меня в ветрености.    
     - Но ты же сразу, как говорила, в него вцепилась! – замечает Ирина.
     - И ничего не вцепилась, - не соглашается Анна, - а пришла ему на помощь. А потом, я же не потащила его сразу к себе, мы еще минут пятнадцать ходили по залам…
     - И когда ты окончательно разомлела? – с любопытством смотрит на Анну Оля. - На чем?
     - На его таких теплых взглядах… это же неоспоримо… конечно, он любовался мною и так неискусно, - улыбается Анна. - Уж ему скрывать что-либо совершенно невозможно… а еще голос: такой проникающий, такой бархатный, такой обволакивающий, такой комфортный… хотя сам, как большой ребенок, это тоже сыграло на женских струнах. Так, так, - вот, сколько всего набирается.
     - Постой, тебе врач, который у тебя был день назад, ничего обо мне не говорил? - останавливается Ирина.
Анна останавливается.
     - Ты что? Какой врач? Мы двое суток с Георгием были одни!
Ирина округляет глаза.
     - Ну, ты даешь! Ты помнишь о своем звонке, когда ты впервые сообщила о Георгии?
      - Ну, конечно, помню! Это было на шестой день разлуки. Мы в первый же день с ним и расстались, а я, дуреха, запретила ему и думать обо мне! И я тогда просто выла от отчаянья, - вот тебе и позвонила в воскресенье. И все вкратце рассказала.               
Ирина, удивленно.
     - Этого ты мне не говорила, что запретила ему думать о тебе! А я тебе, рекомендовала тогда вызвать доктора, поскольку ты действительно сходила с ума. Вот ты все-таки меня послушалась и на следующий день вызвала!
Анна серьезно смотрит на Ирину.
     - Ничего не понимаю! Так кто из нас шизо? - крутит пальцем у виска.
    - Ну, вы, девчонки, как-нибудь договоритесь! – сочувственно обращается к подругам Оля.
     - Я звоню тебе на следующий день, а трубку взял доктор.
     - И что? - терпеливо смотрит на Ирину Анна.
     - Ну, я, конечно, спрашиваю его, как ты?
     - И что доктор?
     - А я еще доктору рассказала причину твоих расстройств, что собираешься жить с мужчиной старше тебя на двенадцать лет.
 Анна начинает улыбаться.
     - А он?
     - Он так интеллигентно меня поблагодарил, что я, как твоя подруга, забочусь о твоем здоровье. Я еще подумала: «Ну, надо же, какой тебе доктор попался!» А потом он рекомендовал тебя пока не тревожить, сказал, что тебе надо хорошо выспаться.            
     - А какой был голос?
     - Ну, очень интеллигентный, такой бархатный.
Анна присаживается от смеха.
     - Это он! Это хохмач Георгий! - заливается смехом. - Мой самый лучший доктор! Вот видишь… даже тебе он по… понравился!
Ирина потерянно.
     - Ну, как меня разыграл? Ну, настоящий доктор!
Анна продолжает хохотать, виснет на подруге. Оля присоединяется к Анне. Ирина стоит с глупым видом, смотрит то на одну, то на другую подругу.
Успокоившись, идут по дорожке в глубину участка.
Ирина вспоминает.
     - Да-а!  Сколько тобою любовались, восхищались и даже откровенно хотели! Это безошибочно было видно, ты же не таскала их к себе?
Анна фыркает.      
       - Да уж… тогда бы точно у двери квартиры пришлось бы вешать красный фонарь!               
       - Ну, хорошо, - соглашается Ирина, - сорок пять минут по залам под руку - и прямо в постель? С чего же ты вдруг повела его к себе?               
      - А что тут… все ясно… все выстраивается. И за сорок минут хватило понять, что передо мной неординарный человек! Вот, ведь, что интересно… ведь, ни слова о себе не сказал! А мог бы, по -умному, по - хитрому, как Вадим, такую сеть сплести! Тогда бы точно у меня с ним ничего не вышло, и расстались бы мы там же, и немедля. Как, уже бывало, не раз в подобных случаях.
Анна останавливается возле крупных ромашек. Любуется ими, продолжает.
     - Верно, ведь нечто похожее уже было со мной… с раскидыванием сетей и завлечением… и ничего не вышло. До чего же самоуверенные мужики!
 Анна в который раз смеется.
     - Послушать тебя - ты святая наивность, - возражает Оля, - не заметила даже как соблазнили… очнулась - рядом мужчина голый лежит в твоей постели.               
 Анна смеется.
     - Ольга! И чего ты прицепилась! Ну, не наивная женщина я! Да, не хватает мне мужской ласки! Да, соскучилась! Так что взял меня этот мужчина по всем правилам… заставил поверить, растопил… а дальше… а дальше я его насиловала, а не он меня.
     - Ты его?? – изумляется Оля.
     - До сих пор не понимаю, как я его не оставила у себя после этого сразу и навсегда. Работа, видите ли, принципы, дуреха… чуть не потеряла его, мою радость.      
     - Смотрю я на тебя, Анна, - неуверенно заметила Ирина, - неужели это влюбленность, в тридцать восемь лет? А если так, это быстро схлынет и смех, и горящие глаза, и твое счастье…
     - Да, счастье! А что же это такое, если больше этого ничего и не существует! Если больше этого ничего и не надо! Это предел того, о чем я мечтала! Да, что там, и не мечтала уже… и уж смирилась с тем, что таких мужиков нет… не бывает просто.
Оля, с состраданием.
     - Очнись, Анна!
Анна не слушает, продолжает.
      - А тут вдруг, - и все сразу! И хочется смотреть на него целый вечер, весь день и целый год! И всю жизнь! И целый день, и целый год, и всю жизнь его хочется слушать! И всю жизнь хочется, чтобы он меня держал в своих объятьях!
Ирина смотрит на Анну испуганно.
Оля смотрит с завистью.
Анна полустрого:         
     - Так что, девчонки, завидуйте мне голубой завистью и не мешайте мне жить. Жизнь только начинается!

     Анна делает Георгию предложение            
Комната. Анна и Георгий сидят на тахте. Горит крошечный зеленый ночничок.               
Анна притягивает к себе Георгия и крепко прижимается к нему.
      - Ты, посмотри, Георгий! Мы с тобой говорим уже третий час, а не можем наговориться! Так вот, если ты будешь просто обнимать меня, целовать меня, говорить мне ласковые слова… и не будет никакого секса… я все равно с тобой буду счастлива.               
      - Как мало тебе оказывается надо.
      - Как я много уже имею.
      - А ты меня снова пугаешь, Анна
     - Это чем же?
     - Ты ведешь себя, как потерявшая голову четырнадцатилетняя девчонка, а это очень опасно.
     - Ну, это мои мучения, мои трудности.
     - Да это опасно и для меня.
     - Да чем?
     - А тем, Анна, что такая девчонка, как внезапно влюбляется, так быстро и охладевает.
     - Вы что все нападаете на меня! – возмутилась Анна. - Заблуждаешься, Георгий, я веду себя, как опытная женщина… знающая вашего брата. Вот только… вот только, на сколько тебя хватит?
Легкая тень ложиться на ее глаза.
     - Не понял?
     - Как любящего мужчины.            
     - А разве я тебе признавался, Анна?
     - Нет, но я жду… я вижу, не может так ко мне относится равнодушный мужчина.               
     - Это верно, Анна, я к тебе не равнодушен, но что я уже полюбил тебя, этого я не могу сказать. И вообще, давай не будем торопить события.
     - Что же это получается? Я давно призналась ему, а он?
     - Неужели я пропустил признания? – улыбается Георгий.
     - Вот тебе раз!  Я же первые слова по телефону сказала, что не могу без тебя.
     - Разве это равносильно признанию?
     - Это, Георгий, больше, чем признание в любви. Можно любить, можно жить, страдая, без любимого человека, понимаешь, Георгий, можно жить… а если бы ты не приехал…
     - Еще через неделю ты бы перегорела и успокоилась.
     - Не убивай меня, Георгий, - обиженно протянула Анна.
     - Прости, Анна, не буду, только не умирай. Для чего же я рядом?
     - Так ты сказал, что не любишь меня? - с печалью взглянула на него Анна.
     - Не так, Анна, я просто не уверен - полюбил ли я тебя… да и что такое любовь…
     - Ты что никогда не любил?
     - Думаю, что нет.
     - А в юности? А жену, когда только женился? - удивилась Анна
     - Анна, а вот влюблялся я в жизни много раз… но с годами понял, что это была не любовь.
      - Так ты ни разу не любил?
      - Наверное, нет… по - настоящему не любил.
      - Так, значит, ты не знаешь, что такое любовь…
     - Наверное, не знаю, Анна. Если задать этот вопрос десяти мужчинам и десяти женщинам, я думаю, что половина из них соврали бы.
     - А что же у тебя со мной?
     - А ничего! Пока. - Нежно целует в уголочки губ.               
    - Как? Я тебя сейчас задушу!
Вцепляется в горло Георгия.
     - Не стоит, радость. Ведь ты сказала, что без меня умрешь.
     - Как ты меня обозвал?
     - Моя радость!
Снова целует с другой стороны уголочки губ.
     - Ну, тогда ладно, сегодня живи, задушу завтра.
     - Моя чудесная женщина!
    Снова целует уже в щеку.
     - Ладно уж, живи до послезавтра.
     - Мой спасительный глоток.
     - Живи еще один день! Глоток чего?
     - Воздуха.
     - А почему спасительный?
     - Если бы не встретил тебя, то задохнулся бы.
     - И умер?
      - Наверное.               
     - Так умер бы без меня или, наверное?
     - Умер, наверное.
     - Ага, - радостно, - значит, любишь! Как я!
     - Разве я сказал это?
     - Но ведь я тоже умираю без тебя!
     - И что?
     - Как что? Потому что люблю тебя, балда! И если я для тебя спасительный глоток, а ты не выживешь без меня… значит, как я, любишь меня!
     - Ах, вот что!
     - Георгий, ты что тупой, как валенок?
     - Нет, Анна, я мягкий…
Анна многозначительно смотрит на Георгия.
     - Я иду в ванную, потом в спальню. Ты после меня. Жду.            

Кабинет-спальня. Анна сидит на пуфике в шелковом вишневом халате придирчиво смотрит на себя в зеркало. Расчесывает волосы. Достает флакончик брызгает на них. Достает духи, пальчиком ставит метки за ушами. Глазами ищет какой-то пузырек, берет его, читает надпись. Открывает, наклоняет, выливает каплю жидкости на пальчик. Проводит пальчиком между правой и левой грудью. Берет какой-то флакончик капает несколько капель на ладонь. Нюхает, «моет» кисти рук. Пудрится, подкрашивает губы. Появляется в столовой.
Георгий готовит что-то у плиты. Тревожно втягивает ноздрями воздух.
Подходит к Анне. Тычется носом в волоса Анны. Глубоко вдыхает.
     - Ну, женщина! - восхищенно. - Ну, обольстительница! А мы, мужики вислоухие, даже не представляем, какой богатый набор средств для нашего искушения у вас существует: то еле уловимым ароматом цветочного меда пахнут волосы. То ароматом утренних, забрызганных росой роз, пахнет лицо.
Анна счастливо смеется.
     - С первой встречи помню… а тело… как июньский луг… так и хочется зарыться в него с головой и лежать, и лежать на нем, и наслаждаться… 
Георгий запускает голову в вырез халата и целует грудь.
Анна сияет, с восхищением смотрит на Георгия. Нежно с благодарностью целует его в губы.
     - А сейчас за что? – с улыбкой смотрит на Анну Георгий.
     - Ты мой самый лучший доктор! Нет, ты - живая вода, льешься на меня, почти помертвевшую за эту страшную неделю, и я удивительно быстро оживаю… я думала, Георгий, мне нужна вечность, чтобы я снова могла улыбаться. А чтобы я смеялась… подумать только, и это страшное было всего несколько дней назад… какой кошмар. Я тогда умирала.
     - Не надо о прошлом, Анна, уже все хорошо.
     - Да, Георгий, не будем… но ты… ты меня воскресил за такое короткое время… ни одному, слышишь, ни одному самому хорошему доктору это не под силу… а ты… ты сам не знаешь, что ты - целитель.
      - Ну, Анна…
     - Да, ты не знаешь сам, что ты волшебник… я тебе никогда бы не сказала этих слов… их нельзя говорить обыкновенным мужчинам…
     - Анна, если мы и сегодня до утра с тобой досидим, - ты сделаешь из меня Бога!               
     - Если бы я не была в тебе уверена на все сто один, что тебя мои слова не испортят… если бы я не была уверена в такой абсолютной искренности… ты был бы для меня обыкновенным мужчиной…               
     - Не слишком ли много уверенности? – улыбается Георгий.
    - Георгий, ты удивительный человек, ты все обо мне печалишься... я тебе на это уже ответила... если вдруг случится невозможное... и я снова ошиблась... это мои проблемы. Я понимаю, что я резко вырываю тебя из прошлой твоей размеренной жизни. Тебя пугает моя предыдущая неосмотрительность…
     - Да, Анна, пугает.
     - Я тебя понимаю, ты боишься и за себя, а тебе назад в твою семью дороги уже не будет. Но я не могу заставить тебя поверить мне… то, что я тебе сейчас предложу, я уже обдумала…
     - Ну, все разложила по полочкам.
     - У меня неделя была такая, что каждый день шел за год… я уже все решила… я только прошу отнестись к этому серьезно, как я.
Георгий, я прошу тебя… давай поженимся… я делаю тебе предложение.
До Георгия не доходит смысл сказанного.
     - Как это?
     - Я прописываю тебя на свою площадь. Ты становишься владельцем половины квартиры. Я… умоляю тебя - соглашайся.
Анна обнимает его за шею, высохшие ее глаза вновь наполняются слезами. Замирает, со страхом смотрит на Георгия.
Георгий таращит на Анну глаза, как на ненормальную. Долго, очень долго доходит до него смысл ее слов. 
     - Это после того, что ты меня знаешь только несколько часов? Не-ет! Сначала мы с тобой попьем кофе! Потом я буду лечить тебя от твоей детской влюбленности! И только потом посмотрю, стоит ли на тебе жениться!
     - Прозреваешь, однако! – вставил реплику второе «Я».   
Анна обняла его за шею и начала тихонечко ни то плакать, ни то смеяться, уткнувшись мордашкой в его грудь.
       - Боже, - наконец, вымолвила Анна, - как же мне с тобой будет нелегко, ты у меня и артист к тому же.

Первой не выдержала Анна.
       - Ты вот вопросы всякие задавал... нет, нет, теперь изволь выслушать. На фотографии на той... его звали Вадим, пусть он и дальше живет, и здравствует... только для меня он месяцев десять, как уже в прошлом. Сюда он больше не войдет, он никогда здесь не был хозяином, он был гостем, любовником, но не больше.
Георгий с интересом посмотрел на Анну.
       - Я могла бы, Георгий, спрятать ту фотографию, что здесь стояла, и ты бы ничего не узнал, но я обещала рассказать тебе все, я должна исповедаться. Ну, что ж, я получила хороший урок. Сейчас я порвала его фото. А из сердца я его выкинула еще задолго до знакомства с тобой. А меня, Георгий, нельзя любить наполовину, я это сразу почувствую... и сразу уйду.
   - Анна, с твоим знанием жизни и проницательностью, как ты могла не разглядеть...
   - Вот так, Георгий, вот так... теперь я и сама удивляюсь.
И снова о жизни до встречи
Георгий нарезал в столовой сыр, Анна готовила овощной салат. Вместе они управлялись очень быстро, и скоро в духовку на ужин была заложена первая партия мясной вырезки, густо посыпанная перцем и кружочками белого лука.
   - Георгий, давай больше ни на что не будем размениваться и выпьем под Смирнофф - скую, - предложила Анна.
  - Как скажешь, - отвечал Георгий, - я тебе здесь плохой советчик.
  - Не поверю, - воскликнула Анна, - что бы у мужчины не было бы любимого напитка.
  - Ну почему, мой любимый напиток манговый сок, например.
  - Я говорю о спиртных напитках.
  - Есть, конечно, с черным бычком… разливают на Самокатной 4. А потом, Анна, последние пятнадцать лет, когда работал, вся моя жизнь с утра до ночи проходила на оборонке, на стендах да на полигонах. Там все пьют.
  - И ты пил тоже?
  - И я, когда не пить было нельзя.
  - Это, когда же?
  - Да мало ли.
  - А все-таки?
  - Это тебе не интересно, Анна.
  - И с кем же пил?
  - А со всеми.
  - Ну, с кем?
  - И с инженерами испытателями, и с генеральными конструкторами, и с министрами, и с конструкторами третей категории, и с космонавтами, и с четырехзвездными генералами...
  - Так уж и с космонавтами? 
  - А что, Анна, они такие же мужики, как и все. Нет, пожалуй, не такие.
  - Да с кем же ты встречался?
  - Ну, чего спросила, Анна. С Гагариным не здоровался, ну, может еще с десятью, которые летали где-то сороковые по счету, а со многими встречался... работа была такая. Космонавт № 2, Герман Титов, был первый мой начальник; № 16, Георгий Шонин - последний.
Тезку, Георгия Берегового,* неоднократно встречал у себя на фирме, она возле аэродрома Жуковский, и возил на летные испытания «Бурана»... и не его одного. Работа, говорю, такая была. Как сейчас помню, звонит сам, без всяких секретарей, по имени отчеству.

     * Георгий Тимофеевич Береговой, летчик-космонавт СССР № 12, начальника Центра подготовки космонавтов, заслуженный летчик-испытатель СССР, генерал-лейтенант авиации, дважды Герой Советского Союза.
 
     - Георгий Петрович, можешь меня привести на место отрыва «Бурана» во время взлета?
     - И чего всех летчиков-испытателей именно на это место тянуло? А мы тогда проводили ГЛИ, Государственные Летные Испытания. Сбежал, говорит, из президиума съезда колхозников. И все космонавты, бывшие летчики - испытатели, так завидовали первому экипажу пилотам «Бурана» Волку и Станкявичюсу! Это особая порода мужиков, которые не мыслят себя без смертельно-опасных испытаний новых образцов самолетов. А тут, впервые, – космичпеский.
  - И часто приходилось семью оставлять, на полигон ездить?
  - На полигон не ездят, Анна, туда летают. А в год набиралось месяца два - три, по - разному.
  - А что не всегда везло, очень грозный был начальник Титов? Попадало все-таки?
  - По - всякому бывало... и с Госкомиссии выгонял, когда я один из семидесяти главных представителей фирм заключение подписать отказался... сорвал Госкомиссию. Да нормальный мужик. Любил песни… стихи. Начальник и должен быть строгим.
  - Наблюдаю за тобой, Георгий, вроде ты в крепких напитках меру знаешь.
  - А там все меру знали, а желание выпить я редко когда испытываю. Мне не понять тех, у кого «горят трубы», и им срочно надо что-нибудь в них залить. Вот по какому-нибудь хорошему поводу…
Анна взяла рюмку и встала, повернувшись к Георгию, и он тоже поднялся с рюмкой в руке, повернувшись к Анне.
  - Георгий, - начала Анна, - ты не женщина...
  - Разве? - удивился Георгий, ощупав с двух сторон себе грудь.
  - Поэтому, - продолжала Анна, улыбаясь, - тебе не дано понять, что испытывает женщина, живя одна, без мужчины в доме. Я хочу выпить за хозяина этого дома. За мужчину в доме, за тебя, Георгий!
И они выпили.
  - Правда, Георгий, - закусывая, говорила Анна, - я раньше верила своим подругам и приятельницам, что вполне можно жить без мужчины...
  - Очень интересно, это как же? - оживился Георгий.
  - Я имею в виду, что можно жить без мужчины в доме... я верила им, что так и хлопот меньше... и спокойнее... и комфортнее... пока сама не попробовала.
  - И что?
  - А то, что очень быстро опускаешься... вымотаешься на работе, приползешь домой, и ничего делать не хочется: ни готовить, ни убираться, даже книжку читать. Чаю выпьешь с бутербродом и дальше, как в анабиозе, то спишь, то в полудреме телевизор смотришь и так день за днем. Из халата не вылезаешь. Дела домашние накапливаются, сама неухоженная, квартира тоже...
   По выходным себе встряску устраиваешь, как-то разгребаешь завалы, стираешь, гладишь, делаешь закупки на неделю. Какой там театр, концерты...
    - А как же, Анна, обходительные мужчины у тебя на работе?
    - А последние два года, когда я стала номенклатурным работником, обязательных презентаций, фуршетов по случаю подписания контрактов и другим поводам хватает в избытке. После них особенно чувствуешь себя одиноко. И самое страшное - от одиночества выхолаживается душа, невостребованные чисто женские качества: женственность, нежность, забота о ребенке, о мужчине, притупляется чутье, которое, как известно, у нас тоньше, чем у мужчин. Эти качества атрофируются и отмирают.
   - Слушай, а может ты уже и не женщина, Анна? - с испугом смотрит Георгий.
   - Не шути, это очень серьезно, к сожалению, не все даже женщины осознают эти изменения. А что касается меня, то за первый день нашего знакомства ты дал мне столько, что, наверное, возродил утраченное мною за год... и когда ты пропал на неделю, - ох, как я это почувствовала! Ведь отчего мы расцветаем?
   - Оттого, что вас поливают.
   - Почти правильно. От ласкового взгляда, от теплого слова, от мужской ласки, от сознания своей необходимости. И, если женщина недополучает этого, она не может быть полноценной.
   - А какая существует норма?
   - Вот ты всю жизнь занимался…
   - Космосом, Анна.
   - Я не хочу сказать, что у тебя было неважное занятие, вот так вы все, серьезные мужики, занимаетесь, Бог знает чем, а земную женщину - забросили. А если бы вы нас хорошо изучили, вы бы узнали и какая норма ласки нам необходима, и что нужно сделать, чтобы меньше было стервозных баб, а, следовательно, будет меньше издерганных неухоженных мужиков и больше здоровых детей, и твой космос от этого выиграл бы и сколько семей сохранилось бы...
   - Ну, Анна, ты гениальная женщина, - наливая, подхватил Георгий, - за то, чтобы не было стервозных баб и издерганных, неухоженных мужиков и за женщину, сделавшую в этом открытие!
   - Как, ты говорил, звучит дополнение к тосту?
   - Алаверды.
   - Так вот, Георгий, если ты всегда такой, как я тебя успела узнать, - я с тобой рядом никогда не буду стервозной, а ты - неухоженным и издерганным! - и Анна чокнулась.
   - Подожди, ты даже не представляешь, Анна, сколько я слышал обязательств, но такого приятного в отношении себя - за всю жизнь - ни разу!
  - Нет, Георгий, на меня не рассчитывай, а ты пей, сколько хочешь.
  - Ой, какие ты ценные слова сказала, Анна. Я теперь смело могу сказать, что ты не зануда и успокою тебя. Что сам пью только по значительному поводу, хотя предвижу твое несогласие со мной, и еще не пью в одиночку, а учитывая мое слабое здоровье - двести грамм - моя предельная доза.
  - Что значит слабое здоровье?
  - Да это я так, Анна, в общем-то, я на него «тьфу-тьфу», по - крупному не жалуюсь. Когда служил, заставляли в обязательном порядке раз в год проходить диспансеризацию. Сейчас уже не был в своей поликлинике почти три года, и никому я, пенсионер, не нужен. А надо бы показаться своему врачу, тем более повод есть - пломбочку новую поставить.
  - Правильно, Георгий. Здоровье твое, когда служил, нужно было, прежде всего, государству, а уж потом тебе. А сейчас оно нужно только тебе... и мне тоже. Так что на следующей неделе, - я в свою, а ты - в свою поликлинику. Договорились?
  - Придется.
     - А чтобы закрыть вопрос о другой женщине, - грустно продолжала Анна, - если вдруг случится такое, и у тебя с ней будет серьезно... - я уйду с твоей дороги. И винить во всем я буду только себя. Скажу сразу, скандалов не будет.
   Но одну просьбу ты мою выполни. Не надо больше об этом, ладно?
  - Прости, Анна, за настырность. Что мне втемяшилось пытать тебя, захмелел видно.
Обещаю больше никогда не поднимать эту тему. Ты блаженная, Анна, тебя грех обижать. Раз я уже провинился перед тобой, я скажу тебе то, что ни один мужчина говорить не должен. Здесь, как от сумы и от тюрьмы, нельзя зарекаться: Анна, я сделаю все, чтобы не огорчать тебя. Георгий, нагнув голову, долгим поцелуем удерживал ее руку, а Анна целовала его в лысину.

      Звонок Натки
Почти в двенадцать ночи раздались длинные частые гудки телефона, так мог звонить только международный. Георгий и Анна еще не спали. Анна метнулась к нему и схватила трубку.
   - Натка, дочурка, здравствуй!
И Георгий вздрогнул, услышав из динамика девичий голос.
   - Здравствуй, мамуленька, у меня все в порядке, я здорова, учусь нормально, меня ставят в пример. Георгий у тебя? Мамочка, я хотела бы сначала поговорить с Георгием, а потом закончим с тобой, ладно?
   - Что ты, Натка, - повернулась Анна к Георгию, и голос у нее сразу стал испуганным, - это неудобно, вы же не знакомы...
   - Вот и хорошо, познакомимся! Да не волнуйся, мамочка, я же у тебя умница!
   - Надеюсь, дочка, только недолго.
   - Все будет в порядке!
    - Тебя, - и, удивленно пожимая плечами, Анна протянула трубку Георгию.
    Не совсем понимая, при чем тут он, Георгий взял трубку.
    - Я слушаю... Наташа... меня зовут Георгий... здравствуй!
    - Доброй ночи, Георгий, я могу вас так называть?
    - Да.
    - Спасибо. Хорошо, что вы «на ты» меня называете. Я очень хотела услышать ваш голос.    По маминому описанию вы мне понравились.
    - Да-а? - удивился Георгий.
    - Не догадаетесь чем?
    - Скажи, Наташа, мне интересно.
    - У вас очень внушающее доверие простое лицо. Мне кажется, что вы надежный мужчина, Георгий... я очень бы хотела, чтобы у вас с мамой все получилось... ну... чтобы вы были нужны друг другу.
    - Спасибо, Наташа.
    - И еще. Георгий, мама очень незащищенная... очень искренняя... сейчас такой быть нельзя... оберегайте ее, я прошу вас. Я желаю вам с мамой всего, всего наилучшего! До свидания, Георгий. И голос у вас такой доверительный. А теперь дайте, пожалуйста, трубку маме. Мама, ты меня слышишь?
Анна выхватила трубку у Георгия, выключила микрофон, и со слезами на глазах выбежала в другую комнату.
   «Натке нет еще и шестнадцати, - задумался Георгий. - Да в ее годы он был во многих вещах «букой», хотя безотцовщина и заставляла с семи лет вести вполне самостоятельную жизнь.
Спасибо, Натка... спасибо за доверие... он очень постарается, Натка, чтобы твоей маме было с ним хорошо... Будь спокойна... не бойся, Натка».
   Георгий не заметил в задумчивости стоящую в дверях и неуверенно смотрящую на него Анну. Он почувствовал ее взгляд и встал, протягивая к ней руки.
   - Анна...
   - Георгий, - оправдываясь, прервала его Анна, - три дня назад я говорила-то всего три минуты о тебе, правда, правда... и чего она вдруг...
   - Что ты, Анна, ну что ты оправдываешься, гордись, Анна, дочерью, посмотри какая она у тебя умница... Мы с тобой толком и не имели времени поговорить о ней... мы, наверное, оба еще до конца не представляем, как много нам обоим Наташа сказала... посмотри, насколько проще будут наши отношения после ее таких пожеланий. Надеюсь, ты сказала ей самое главное... какой я старый...
   - Это не главное, Георгий, но сказала...
   - И правильно...  вот как отнеслась к этому дочь... А ведь она нас благословила...
   - Да, Георгий.
   - Спасибо тебе за дочь, Анна. - Георгий нежно обнял Анну и поцеловал. - У меня лишь временами маячил тяжелый вопрос: как отнесется ко всему твоя, почти взрослая, Натка? Я его все отодвигал и отодвигал... ответ на него мог бы перечеркнуть все наши отношения.
   - Не мог, Георгий.
   - Еще как мог бы, Анна. Ты бы разрывалась между дочерью и мной... а я бы не выдержал этого.
   - Не надо, Георгий, не надо о плохом... тем более, что оно и не могло быть.
   - Какая ты счастливая, Анна. Как ты уверена в дочери... а для нынешних детей не очень-то мы являемся авторитетами... А потом, что они знают о сегодняшней жизни... А вот Натка... Нет, Анна, что бы ты не говорила сейчас... и ты, и я... мы много позже осознаем истинную ценность слов твоего ребенка. Твоей девочки... твоей девушки... твоего мудрого человечка. И, если верить пословице, что яблоня растет недалеко от упавшего яблочка, - Георгий улыбнулся, погладил Анну по русым волосам и прижал к груди, - то мне надо держаться за такую яблоню. Ну что ты... что ты, - Георгий с нежностью смотрел в глаза Анны, - радоваться надо, а у тебя слезы, - и Георгий поцеловал ее в один и другой глаз.
   - Я и радуюсь... спасибо, милый, - и Анна уткнулась лицом в его грудь. - А в разговоре о тебе, Натка мне сказала то, что я, наверное, не должна тебе говорить.
   Георгий посмотрел на Анну.
     - Если хочешь узнать какая у него душа, посмотри, как он слушает серьезную музыку.  А ты... Я никого еще не видела, чтобы так переживали музыку... нет, вообще-то видела очень редко, когда ходила раньше... а у тебя... а у тебя из глаза катилась слеза.
     - И по щеке его румяной катилась пьяная слеза, - напел мотивчик Георгий. - Да, случается со мной такое, водится за мной этот грешок, когда я в определенном настроении.
     - Нет, Георгий, - задумчиво произнесла Анна, - это не недостаток... я уже тебе говорила... ты не умеешь прятать свои чувства. Это искренность... разве это недостаток?


     Подготовка Анной «Заключения»
Зайдя вечером в спальню-кабинет, чтобы полюбоваться на спящую, как он полагал, Анну, Георгий с удивлением обнаружил ее, клюющую носом, за письменным столом, на котором лежала раскрытая красная папка с каким-то средним по солидности трудом. Рядом лежали листы, заполненные таблицами, какими-то расчетами, графиками. Похожие материалы, по всей видимости, были и в тонкой желтой папке.
   Георгий взял красную папку, на первом листе крупным компьютерным шрифтом № 18 было набрано: ТЕХНИКО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ... и начал медленно листать.
     - Это не интересно, - с трудом разомкнув губы, продолжая клевать, заметила Анна.
   Георгий ничего не ответил, просматривая лист за листом. Затем, раскрыв желтую папку, он прочитал: ЗАКЛЮЧЕНИЕ НА ТЕХНИКО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ... пролистал его, а потом и просмотрел листочки на столе. Так вот, оказывается, чем занимается сейчас его Анна.
     - Ты что, Анна, берешь работу и на дом? - гладя ее по голове, удивился Георгий.
     - Приходится нередко, - с трудом поднимая голову и открывая глаза, ответила она.
     - Черте что и сбоку бантик!
     - Тем более сейчас, потому что у меня всю прошлую неделю голова была забита тобой, - конфузливо взглянула на Георгия Анна.
     - Что-то обсчитывать приходится? – приставал он.
     - Скорее проверять и готовить Заключение на свое технико-экономическое обоснование. Совет директоров решился вложить деньги в тридцать нефтедобывающих скважин в Сибири. Так что наша небольшая компания «Купи-Продай», наконец-то, займется делом. И это совсем необычное нефтяное направление разработала я.
     - Да быть того не может! – вырвалось у Георгия. И что нефть продавать будете за рубеж? - не унимался он.
     - Нет, пока обещают квоты по России и СНГ, а в Минтопе* наши люди работают на перспективу, там видно будет. Ты знаешь, горю с этой работой. Позарез не хватает времени, а должна сдать заключение через три дня.
     - Так ты же вроде на больничном считаешься?
     - Я-а? - сонно удивилась Анна, - какой уж тут больничный! Шеф разрешил сидеть дома по недомоганию, но через три дня, чтоб Заключение было готово! 

     *Минтоп - Министерство топлива и энергетики в конце прошлого тысячелетия.

    «Неужели судьба сподобилась оживить его старый нефтяной проект!» - волнительно шевельнулось в голове у Георгия.
  - Ты извини, Анна, если я выступлю, но я не увидел в твоем заключении предложений по альтернативному варианту.
  - Вот уж ни сном ни духом про такой не ведаю. Какому еще альтернативному варианту?
Я это заключение не успеваю сделать, а ты об альтернативном...
     - Ты можешь не брать это в голову, но у нас в «оборонке» в подобных обоснованиях обязательно рассматривались альтернативные варианты, решались задачи на оптимизацию и выбирался один из... тогда потом при всяких защитах лапшу с ушей снимать не придется!
     - Георгий, у нас не «оборонка», попытайся это понять, какие еще могут быть варианты?
     - Да уж, я вижу. Ну, к примеру, приобрести выработавшие нефтяные скважины, реанимировать их...
      - Остановись, зачем нам какие-то выработавшие! Совет директоров и я целый год продирались к поставленной цели и только сейчас мы выходим на финишную прямую!
     - Но Альтернативный проект может обойтись вам значительно дешевле.
     - Деньги мы, конечно, считать умеем, но нам нужна нефть и много нефти, и сейчас!  И это даст нам новое направление стратегического развития компании. Слава Богу, что у нас вроде бы все вырисовывается... Не утомляй, Георгий, ладно?
     - Хорошо, хорошо. Ты уж эту работу доделай и никакой новой работы больше не бери, откажись!
     - А руководство настаивает, что только мне может доверить Заключение, ты, говорит, уж, не подведи, мы тебе в этом месяце тысчонку накинем, к тому же тебе дома некому мешать - ни детей, ни мужа.
     - Тысячу долларов? - переспросил Георгий. 
     - Я тебе говорила, что у нас только в них все измеряется. Все, хватит, пошли они со своими тысячами, теперь у меня появился взрослый ребенок, который требует ухода. Кстати, об этом необходимо поставить руководство в известность.
     - А это обязательно?
     - Поскольку я нахожусь в «верхней обойме», поэтому я обязана это сделать по инструкции, - убежденно сказала Анна.
     - Это что же, у вас устав такой?
     - Да, не забывай, наша компания хоть и серый середнячок в России, но порядки у нас строгие.
     - Ну и что, неужели от этого личная жизнь должна быть под контролем какого-то Совета?
     - Ладно, дорогой, ты не волнуйся, никому я пока докладывать о тебе не буду, только долго у нас какие-либо изменения все равно скрыть не удается. У меня порой бывают ощущения, что я вхожу в обойму сотрудников, о ком сведения ложатся периодически на стол президенту и Совету директоров.
     - Да нужна ты им!
     - Думаю, что нужна, со временем сам поймешь. А насчет домашней работы - договорились, вот только...
    - Что только, - вытягивал Георгий, - чур, договаривать!
     - Над этой, хотелось бы надеяться, последней моей домашней работой, мне обязательно надо было посидеть три дня и два вечера.
 Анна обняла Георгия за талию и просительно заглядывала в его глаза. - Правда, последний раз! Я взяла ее еще до тебя! - Оправдывалась Анна.
     - Надеюсь. Главное, чтобы работа была не в ущерб здоровью, как у меня в свое время. Все остальное – суета сует.
Анна молча пристально посмотрела на Георгия.
     - Хорошо, Анна, я съезжу на эти дни домой, кое-что привезти надо, а то я даже бритвы не захватил, - и Георгий провел ладонью по обозначившейся щетине. А через два-три дня я приеду, - упредил вопрос Георгий.
   Анна долго смотрела в его глаза, пытаясь прочитать в них - правду ли он говорит?
     - Я надеюсь, - без всякой надежды в голосе сказала Анна, и не в силах вынести этот разговор быстро вышла из кабинета.






Часть II. У ЧЕРТА НА РОГАХ   
               
Глава 1. ВОЗЬМИ МЕНЯ, ГОСПОДИ!

Разбегающиеся Галактики. Галактика Млечный путь. Камера начинает фокусироваться на планетах. Выбирает планету Земля. Южное полушарие. Камера фокусируется на Центральной Америке. Узнаем Панамский канал. С высоты птичьего полета пролетаем по Тихоокеанскому побережью, Панама-Сити, смещаемся на Восточную окраину, справа небольшая деревенька, слева стоят две фазенды. 
      
     Отлет с тургруппой
Георгий в легкой темно-синей расстегнутой куртке, светло - серой рубашке навыпуск, в брюках бежевого цвета, с небольшой спортивной сумкой на плече останавливается ровно в двадцать два часа напротив огромного табло вылетающих рейсов. Боковым зрением баскетболиста схватывает справа мелькающий над головами пассажиров светлый предмет. Поворачивает голову, узнает грудастую улыбающуюся ему блондинку Наталью. Она машет плакатиком с крупными буквами ПАНАМА. Возле нее уже тусуется компания пять девчонок и трое ребят, все из одной фирмы. Они молодые, раскованные, беспечные, по - летнему одетые.
     - Ребята, знакомьтесь, - говорит Наталья, - это, - Виталий Павлович, мой помощник. Знакомятся. Каждый называет свое имя.
Наталья отводит Георгия под локоть на три шага от компании: «Как настроение Виталий Павлович? Держитесь уверенно! У меня только вы и парень с девушкой со стороны. Остальные две группы из двух компаний. Вы будете проходить, как мой заместитель. Правда, Виталий Павлович, помогите удержать в узде этих охламонов. Я надеюсь на вас.                Наш 333 рейс. Все помните, что я наказывала?
     - Помню, Наталья! Как учили! - старается выглядеть беспечно и походить на беззаботного туриста. Заговорщически подмигивает, тихо. - И сто баксов наготове!» -  показывает пальцем  на карман рубашки, где они находятся.             
     - Очень хорошо! Вот так и держитесь расслабленно и беззаботно, а я, вот, волнуюсь.
     -  Все будет О`Кей, Наташа, прорвемся!
Наталья придирчиво осматривает Виталия Палыча, подводит к группе парней и девчонок.                Виталий Палыч, между подколками, шутками, смешными историями, взрывами хохота периодически ловит на себе изучающие недоумевающие взгляды.
Он направляется в буфет выпить какого-нибудь сока. Пьет сок, озирает немногочисленную публику: «Да, самочувствие, - «не очень», и надо усиленно забивать его зрительной информацией всевозможных напитков».
Стойка регистрации. Ночь. Группа стоит в очередь на регистрацию. Наталья видит Виталия Палыча: «Вы, уж, больше не отходите. Весь контроль будете проходить вторым после меня.
Группа в девять человек из другой иностранной компании ничем не отличается ни по возрасту, ни по темпераменту от первой. И здесь оказывается на трое девчонок больше, чем ребят. Все девчонки и ребята осматривают Виталия Палыча, теми же взглядами,            что и первая группа.

Пограничная зона. Будка пограничника.
Наталья собирается входить к пограничнику отдавать загранпаспорт. Наталья, громко: «Виталий Павлович! А вы идите в конец группы и смотрите, чтобы никто больше не отлучался!»
Виталий Палыч растерянно жмет плечами.
«Идите, идите!» – строго приказывает она. 
Виталий Палыч послушно плетется в конец группы. Очередь доходит до него.                Пограничник, изучая, вглядывается в его лицо. Потом, - уставился на фотографию в чужом паспорте. Снова переводит взгляд на его физиономию. Внимательно присматривается.
Наталья внимательно наблюдает.
Пограничник снова изучает лицо Виталия Палыча и сверяет с паспортом. Виталий Павлович равнодушно смотрит сквозь него, не испытывает никакого мандража. Получает обратно «свой» паспорт. С достоинством шагает к нервничающей неподалеку Наталье.
      «Ну, слава Богу! Гора с плеч!» - выдыхает Наталья.
Виталий Павлович идет в алкогольный отдел duty-free-shop.
 
     Он больше никогда Богом не повторится   
Столица Панама.
Разместившись в 4х звездном отеле, вечером группа едет на ночное барбекю у костра на побережье Тихого океана.

Тихий оакеан. Георгий сидит в сторонке от орущей в щенячьем восторге оравы девчонок и парней купающихся в океане.
«Слава Богу! Выдержал этот тяжелейший двадцатичасовой перелет в полупустом самолете. И там между бросаниями его организма то в жар, то в холод, все-таки удалось урвать часа три прерывистого сна. Да в отеле прихватил часик. Очень похоже на то, что он своей волей держал в России сорвавшуся сейчас с цепи болезнь».

Он поймал взгляд ухмыляющейся черноголовой узкоглазой бестии. «Ты подумай! Видимо, закадрить его хочет. Так беспардонно в самолете пришла и села к нему на колени, потребовав дать и ей глоточек рома и откусить шоколадку. А он-то думал, что все дрыхнут. Засекла, зараза, и ведь он специально от всех глаз отсел на последний ряд. И чего прилипла? Да, у Натальи чуть ли не один парень на пару девчонок. И чего спешат жить? Это надо же, вместо того чтобы хотя бы денек отдохнуть после изматывающего полета, еще в автобусе проголосовали сегодня же ехать на океан, да еще с ночным костром. Хорошо хоть на океан, а не в панамские джунгли».

Тихий океан. Метрах в десяти от лениво набегающей белой пены заготовлено большое кострище из сухих порубленных выброшенных когда-то океаном обломков деревьев и разных сучьев. Недалеко на большой голубой пленке лежат пакеты с разовыми белыми тарелками, бумажными стаканами, белыми пластмассовыми вилками и ножами. Положив свою сумку в общую кучу брошенных на песок пакетов, с выглядывающими из них бутылками и фруктами, сбросив с себя кроссовки и сунув их в пакет, Георгий поспешил к океану. Он с облегчением подставил ноги под теплые ласковые волны лениво накатывающегося на берег тихого прибоя.
   «Какое ощущение! А ты действительно Великий и тихий! – посмотрел Георгий на синюю кромку воды, где она сливалась с голубым небом. - Свершилось!»
   Георгий по кромке прибоя отошел от бросающейся в его воды крикливой группы ребят и девчонок.
   «Так вот ты какой, черный песочек, о котором, так взахлеб, рассказывала группе в аэропорту после приземления гид Наталья!»
Георгий наклонился, взял пригоршню мокрого песка, поднес к носу. Черный песок пах соленым Тихим океаном, водорослями и еще богатой гаммой неизвестных ему запахов. Он присмотрелся и поискал глазами черные камни, из которых образовался этот черный песок. На берегу не было ничего подходящего, зато далеко вправо из воды торчали обломки черных скал, которые, видно, в гневе крушил океан, когда ему надоедало быть тихим.
   «Сегодня и я навсегда успокоюсь в твоих водах, – грустно подумал Георгий. - Ну, что ж, эти черные камни и черный песок, - подходящий траурный цвет. А на грудь ему вместо красных гвоздик лягут вон те зеленые водоросли. А что, уже неплохо: темно – зеленое на белом».
Георгий зашел подальше, не обращая внимание на то, что прибой уже замочил его подвернутые шорты, зачерпнул пригоршню океана и хлебнул с ладони.
    «Ё-К-Л-М-Н! Какой же ты горько-соленый! – удивился Георгий, сделав глоток Тихого океана. – Да так, пожалуй, он в нем просолится и внутри, и снаружи, и будет плавать без признаков жизни, как огурец в рассоле, зеленый и пупырчатый. Хотя, как же, раскатал губы! Вон, уже десятки пар глаз с вожделением смотрят на его немощное тело, – скосил он на юркнувшего на дне под небольшой камень крабика и пролетающих невдалеке над водой бакланов. - Их обладатели готовы вонзить в него тысячи зубов, клешней, присосков, клювов! Кругом одни хищники, и здесь их не меньше, чем в Москве. Как же, засолится он тут у вас! Разделают до косточек, еще не успеет достигнуть и дна! И какой–нибудь тунец, который успеет оторвать от него кусок мяса, нагуляет лишние граммы, и в его крови уже потечет чуть-чуть и его, Георгия кровь.
И когда вечером, придя из компании, Анна приготовит свой любимый салат, открыв баночку тунца, добавив сыр Филадельфия, посыпав сверху зеленью, то, поднеся вилку ко рту, в недоумении остановится, еще раз понюхает, и подумает: «Странно, пахнет чем-то знакомым». У нее на двенадцатом уровне подсознания шевельнется мысль: «пахнет Георгием». Но ее головной компьютер не допустит до ее сознания такую бредовую мысль: «Ну, как тунец может пахнуть ее когда-то любимым человеком? Абсурд! Чушь собачья!»                А ее ха… а ее аль… а ее сожи… фу, черт! А ее новый спутник, сидящий с ней рядом в столовой за красивым огромным овальным с массивными резными лапами темно – вишневым столом, нахмуря брови, строго спросит: «Что? Тунец не свежий? Испорчен?» И бывшая его Анна, а теперь подруга этого хаха… этого альф… фу, черт, чтоб ему пусто было! И, улыбаясь своей обаятельной улыбкой, она ответит: «Ну, что ты, любимый, успокойся, у меня все всегда только свежее!»
И обманет своего… сожителя. Ну, как может быть свежим тунец, отведавший его прокаженного тела?»
   Георгий тряхнул головой, его мысли осыпались в Тихий океан, и он увидел, как какие-то маленькие прыткие розово – красные рачки мгновенно накинулись на них и растащили в разные стороны.   
   «И больше никому и никогда не придут эти мысли  в голову, потому что эти мысли только его. А он, на всей Земле, да что на Земле, во всей Галактике, да что в Галактике, во всей Вселенной, вот такой, как сейчас, стоящий по колено в Тихом океане, в банановой республике Панама, - больше никогда Господом Богом не повторится. Ведь не может повторится такое же в точности настроение у Создателя, когда, Тот, пятьдесят лет назад,  лепил его по своему образу и подобию. Слава Богу, он, Георгий, достаточно познал, какое капризно-эфемерное состояние сопровождает творческий процесс».   

     На чужом празднике жизни
С грустной физиономией подошел он к двум ржавым мангалам, большому пакету угля и куче блестящих на мангалах в лучах заходящего солнца шампуров, хоть и вычищенных, но сразу видно, что бывших в употреблении. Что-то живо обсуждающая с метисом Наталья внимательно взглянула на Георгия, но он этого не заметил.
   Георгий разделся до плавок, бросил на черный песок шорты и футболку и пошел к океану. Он шел по песку, заходя все глубже и глубже, и, когда накатывающая небольшая волна грозила ударить в лицо, поплыл. Он плыл, не спеша, брассом, опустив вниз голову с открытыми глазами, и разглядывал дно, на котором начали появляться маленькие и большие черные камни. Видимость была не меньше восьми-десяти метров: он видел лениво переползающих крабов, лежащие на дне небольшие ракушки, под ним проплывали стайки проворных рыбок, - и здесь тоже кипела жизнь. Опасаясь за свои слабенькие силы, вскоре он повернул к берегу и поплыл обратно. Захватив шорты, он пошел к кустам переодеваться в сухое. Выжав плавки и найдя в кустах приличную сухую корягу, он поволок ее к заготовленной рядом с кострищем куче дров, за что удостоился поощрительного взгляда Натальи.
   А рядом, просто бурлила молодая жизнь: какую-то визжащую девчонку раскачивали за ноги и за руки два парня, чтобы бросить в океан, теплый, как парное молоко; чуть подальше, изображая лестницу, по которой карабкались полуголые девчонки, безропотно стоял парень, подставляя свои могучие плечи в качестве трамплина для прыжков в воду; какую-то отчаянно верезжащую девчонку топили подруги за только им известные прегрешения. Отплыв всего на пятнадцать метров, какая-то парочка, похоже, занималась любовью, чтобы сегодня же рассказать о незабываемых ощущениях; две подружки, совсем рядом, демонстративно загорали, лежа на спине, покачиваясь на волнах, выставив из воды свои тугие российские груди, с вожделением смотрящему на них панамскому солнышку; троица «искателей жемчуга», выставив круглые голые белые попки с невидимой меж двух полушарий полоской ткани, наклонив к набегающей волне головы, что-то выхватывали со дна океана, наплевав на своего Надира.* Крики, смех, визг, шутки разносились по безлюдному черному пляжу, где, смотри хоть вправо, хоть влево, - не видно было ни одной человеческой души. А впереди на сто восемьдесят градусов простирался безмерно огромный и добродушно терпящий все невинные шутки, и даже секс, Тихий океан.

     * Главный герой оперы «Искатели жемчуга» французского композитора Леопольда Бизе, 1838-75г.

  «Да, именно за этим можно было лететь на край света! Ничего. Ночью все это побережье будет только его. Надо всего лишь перетерпеть несколько часов».
     - А надо ли терпеть? – вдруг возникло его второе «Я».
     - А тебе что не хочется утонуть прямо сейчас? – оторопел Георгий от такого вопроса, не успев удивиться внезапно возникнувшему второму «Я».   
     - Да я не об этом! - поспешил закрыть щекотливую тему его постоянный оппонент. – Я о том, - кто тебе мешает оторваться в пьяном угаре, поплясать вместе с молодыми у костра. Поорать песни, наконец, поиметь молоденькую девочку на черном песке под кустами, а после поплавать с ней голенькими в ночном океане под взглядами завидующих тебе южных созвездий?
     - Все с тобой ясно: кто о чем, а вшивый о бане! А не хочешь ли вместе со мной отойти шагов на двадцать от шумной компании, заплыть в ночной океан… и не выплыть…
     - Ну что ты такое говоришь, Георгий! Даже мурашки по коже пошли! – не учтиво прервало своего хозяина второе «Я». – Ты хочешь отравить праздник своим девятнадцати бледнолицым русским собратьям? Которые с большим облегчением покинули бьющуюся в параличе Россию, чтобы не пировать во время чумы?
    - А ты что такое мелешь? Может быть, мне у каждого взять согласующую подпись, как мне поступить с собой? Вон, гляди, еще две девчонки устроили топлес,* они же не брали у меня согласующей подписи!

  *Женский купальный костюм без верхней части, англ.

 И второе «Я» глазами хозяина уставилось на великолепные молодые женские тела и на какой-то период даже забыло свои возражения.
     - Да-а… но-о… но представь, Георгий, сейчас они сготовят барбекю, сядут в кружок, чтобы сказать первый тост, глядь, а одного средь них нет! «Кто видел его в последний раз?» – тревожно спросит Наталья. «Да поплыл он в океан минут двадцать назад!». Все бросятся к океану, будут звать, будут светить факелами, - нет нигде!
     - А правду говорят, - задумался хозяин, - что утопленник всплывает на третий день?
     - Где-то я слышал такое, - неуверенно ответило второе «Я». - Вот-вот! Три дня вместе с водолазами и полицией тебя будут искать! Ведь только за этим сюда ребята летели, не правда ли?
     - Гм… - хотел что-то сказать Георгий.
     - На третий день всплывает твой трупик, - продолжало нахально второе «Я». – Скинутся сердобольные славяне, на свои последние, закажут цинковый гробик, дадут телеграмму жене и матери Виталия Палыча: «Прилетайте забрать тело своего любимого мужа и сына…»
Сенсация! А Виталий Палыч, оказывается, живой и невредимый дома! А кто же тогда этот трупик? Ты чувствуешь, какой международный скандал ты замесишь?
     - Гм… - начал было Георгий, но его снова прервало наглое второе «Я».
     - Выяснится, что Наталья протащила через пять государственных границ какого-то дядю. Кто он и с какими целями летел в Панаму? Ну, кто поверит, что он летел на Тихий океан утопиться? А может, он террорист-смертник, который таким путем хочет прорваться для мести в Штаты. Подключится ЦРУ, Госдеп! Кстати, не исключено, что в какой-нибудь желтой прессе России и появится об этом маленькая заметочка. Так ты хотел «по – тихому» бесследно исчезнуть в Тихом? Не только Наталья и эти восемнадцать твоих бледнолицых братьев будут «благодарны» тебе всю свою жизнь… так что оставь свои черные мысли, - наслаждайся, как все, жизнью!»
   - Ну, хватит! – зло прервал шустрого на домыслы свое второе «Я» Георгий, – нарисовал ты, конечно, в цветах и в запахах… считай ты своего добился! Сегодня ночью я не испорчу праздник своим славянам, а завтра… а завтра, мы с тобой здесь будем одни и ты - даже не надейся! Считай, что ты выиграл несколько часов…

Когда солнце село и быстро начали сгущаться сумерки, стали раздаваться нетерпеливые голоса, что пора бы разводить костер и разжигать в мангалах угли.
Но Наталья строго потребовала, чтобы парни принесли каждый по сухой коряге, поскольку есть опасения, что на всю ночь заготовленного не хватит.
     - Лишь один, - она одобрительно посмотрела в сторону Виталия Павловича, - догадался принести еще дров.
   И скоро ребята и девчонки уже тащили из кустов сухие коряги, хоть чуть-чуть безвозмездно поработав в защиту экологии окружающей среды.
Наконец, запалили костер, вокруг которого расселась почти вся группа, за исключением временно исчезнувших двух пар, среди которых был и его сосед. Со слов Натальи, ждали мини трактор из соседней деревни, которому уже пора было подъехать и привезти свежие рыбу и креветки. Ребята-шутники уже выбрали в случае его непоявления для заклания двух наиболее упитанных «телок».
Кто-то крикнул: «Едет!» И все, как по команде, устремили взоры в сторону трассы, откуда подсвечивая фарами стал доноситься звук мотора. Мощное «Ура!!» огласило притихнувшее было побережье, и почти все встали, наблюдая, как быстро приближался в свете фар квадроцикл.
     - Виталий Павлович! Виталий Павлович! – пытаясь достучаться до сознания Георгия, кричала ему Наталья. – Как вы себя чувствуете?
     - А что? – опешил Георгий.
     - Да вид у вас какой-то… задумчивый, - подобрала она, наконец, слово помягче.
   Когда уже заканчивали катания на квадроцикле по второму разу, Наталья позвала разбирать шампуры. Из метисов остался до утра один Хавьер, владелец квадроцикла, плотный мужчина лет тридцати пяти, которого тоже усадили в круг. Как всегда, и здесь, возле мангалов, нашлись любители взять на себя функции знатоков приготовления барбекю и сейчас одаривали ароматными кусками рыбы и креветками между румяных колец лука, помидора и каких-то еще панамских овощей.   
  Наталья прочно держала нити управления и подняла первый стакан.
     - Все, кому я давала ключи от номеров, головой отвечают за своего соседа. Нам только не хватает здесь пьяных утопленников (Виталий Павлович отчего-то вобрал голову в плечи), сбитых и травмированных квадроциклом или в стельку напившихся ребят. Про девчонок я умолчу. Отрывайтесь, веселитесь, пойте, пляшите, любите друг друга! Никаких отрицательных эмоций! С прибытием в Панаму!
   Раздались нестройные «Ура»! Славянское племя вырвалось к Тихому океану и начало праздновать это событие, сидя по - первобытному у костра. Все девчонки сидели в одних купальниках, кроме Натальи в шортах, сидящей рядом с Виталием Палычем. Две девчонки на противоположной стороне сидели без верха. Выбрали тамаду, который вспомнил какой-то изуверский национальный обычай сказать тост каждому в течение минуты по часовой стрелке от Натальи. Было условие, чтобы тосты не повторялись. Виталий Палыч сидел справа от Натальи, и уж никак не предполагал, что ему еще достанется говорить тост. Он был абсолютно уверен, что после пяти, ну, от силы семи тостов пьяная компания будет неуправляема. Он слушал вполуха тосты, всегда поднимал и не всегда пил водку, безразлично что-то жевал. А когда минут через пятнадцать тамада и уже пьяненькие собратья стали требовать: «Палыч»! «Палыч»! Палыч растерялся. Слегка захмелевшая Наталья, толкнув его локтем, подковырнула:
     - У нас разве есть еще один Палыч? Общество просит сказать тост!
   Палычу любезно долила откровенно пялящаяся на него через парня соседка, с коротко подстриженными, как уголь, волосами, с раскосыми татарскими глазами и выпирающими скулами, красивая своей дикой языческой красотой. Только что сделанные бусы из свежих осколков тихоокеанских ракушек на короткой шее, пикантно смотрелись с вываливающимися грудями из двух треугольничков пестрой ткани.
   «Так это та, одна из тех трех, что семафорили своими круглыми попами, собирая ракушки», - опознал ее по бикини Георгий.
     - Тост, Палыч! – требовала раскосая татарка, скалясь крупными ровными зубами.
     - Ну, не тяни, Виталий! – ткнула снова локтем Наталья.
     - Помни условие, – не повторяться! – издевались, загнав в угол последнего, славяне.
     «Так, за прибытие, - пили; за двадцать пять градусов воды – пили… - и мелькнули молнией в голове Виталия Палыча все остальные тосты.
     - Ё-К-Л-М-Н! - вдруг неожиданно для себя громко сказал он, подняв вверх бумажный стакан с водкой. - За любовь! – И через секунду решил зачем-то добавить, видно, черт, как не раз бывало, дернул, - без комплексов!
   Секунды полторы молодежь переваривала тост с дополнением, а потом вдруг случился одновременный грохот одобрительных возгласов.
     - Вот это тост!
     - Ура-а-а! За любо-о-о-овь!!
     - Как же никому не пришел он в голову?
     - Блин! А действительно!
     - Ну, Палыч, выдал!
     - Где ты раньше был? Целовался с кем?
     - Девчонки! Без комплексов!
     - Что значит опыт!
     - Что значит большая практика!
     - Пусть научит!
     - Девчонки! Целовать Палыча в засос!
     - Ну, все! Теперь девки от нас уйдут!
     - Палыч, не жадничай! Поделись девчонками!    
     - В тихом омуте большой черт водится!
     - Палыч! Бери меня! – заорала озорная блондинка.
     - Нет, Палыч, я горячее!
     - Покажи, как без комплексов?
     - Девчонки! Снимай с него шорты! Без комплексов!
     - А у него что-то там есть!
     - Отрывай на сувениры!
   С первым же криком соседка с раскосыми глазами (что, значит, играет кровь дикой орды!), завалила Палыча на песок и впиявилась ртом в его губы. Упала и Наталья, поскольку сидела тоже на одной коряге, и тоже пыталась оставить на его лице свои отпечатки губ. А дальше с криками повалились полуголые тела девчонок, которые целовали лицо, грудь, живот, щипались, щупали, пытались сорвать шорты и оторвать на сувениры куски тела и детородные органы. Палыч пытался сопротивляться, просил, урезонивал, требовал, грозил, но решил все силы бросить на удержание шорт.
     - В океан его! – заорала татарка, выползая из–под женских тел!
     - Топить его!
     - Подняли!
     - Понесли!
   И с криками, прибаутками, матерком толпа девчонок-линчевателей схватила бедного Палыча за ноги, за руки за голову и за все, что только можно ухватить, и понесла его к океану.
   Зайдя в океан по пояс, они бросили его, как ненужную вещь, к которой потеряли интерес, и кто вернулся к костру, а кто поплыл. Лишь одна раскосая девчонка тянула его изо всех сил в океан.
Когда ему было уже по грудь, и они остались одни в темноте, она обхватила ногами его талию, крепко прижалась к нему голой грудью и со стоном между поцелуями взасос умоляла.
     - Ну, давай же, Палыч! Ну, трахни меня без комплексов! Ну, не тяни!
   Она схватила его руку, засунула себе в плавки, и он почувствовал, как под его прижатой ладонью конвульсивно забилась какая-то пушистая рыбка. Раскосая бестия погрузилась в воду с головой, стянула с него шорты, и, наверное, откусила бы ему пенис, если бы не потребность дышать. Захлебываясь, она вынырнула, снова обвила его ногами и снова простонала:
     - Ну, трахни же меня!
     - Ты же видишь сама, его не оживить, - обреченно сказал Палыч.
   С полустоном и полуплачем раскосая дикарка влепила ему оплеуху.
      - Провокатор! Это тебе за любовь… без комплексов… - всхлипнула она, и, продолжая подвывать, стала выходить из воды. 
      - Ну, ты не прав, Палыч! – раздался рядом в темноте чей-то мужской голос, потом послышались плеск и тихий женский стон.
   А когда раскосая девчонка, с коротко стриженными, как уголь, волосами, обхватившая Георгия ногами и прижавшаяся к нему голой грудью, повисла на нем, - где-то на другом конце земного шарика, в роскошном кабинете, у женщины со светлыми уложенными в пучок длинными волосами, снова защемило сердце, и ручка выпала из рук.
   Натянув шорты, остудив в океане горящую щеку, Палыч поплелся на берег.
   А на берегу вокруг костра под музыку двух транзисторов человек двенадцать уже танцевали ламбаду. И только одна из всех девчонка была с прикрытой грудью.
 Вытащив из сумки джинсы, Георгий побрел к кустам переодеваться. Дважды он натыкался на пары, занимающиеся любовью, один раз на парня, у которого выворачивало желудок. Когда он подошел к своему месту, его встретила Наталья, подала ему шампур с благоухающей рыбой и овощами и со смешком укоризненно спросила:
     - Ну, уж, ежели Ленка - татарка тебя не удовлетворила, кто же тебе тогда нужен?
   Палыч, молча, сел и, не поднимая головы, начал вяло освобождать шампур.
     - Давай, Виталий, выпьем, - подала она стакан, - чтобы все было хорошо! За это вроде не пили.
   Он чокнулся и они выпили. Наталья принесла ему новый шампур с креветками.
   А между костром и океаном уже буйствовал кан-кан, и женские плавки полетели в костер.
     - Такого у меня еще не было! – хихикнула пьянеющая Наталья. – Без комплексов отрываются, как учил.
  Средь танцев, песен, криков вспыхивали блики фотовспышек. Всем было на это до фени! Потом трио голых амазонок исполнило танцевально – песенный шлягер «Я милого узнаю по походке».
Георгию становилось все хуже.
   Он надел футболку, кроссовки и обратился к Наталье.
     - Наталья, не здоровится мне что-то, поеду-ка я спать в отель.
     - И думать не моги, Палыч! – решительно возразила та. - Надумал, средь ночи! Нет и нет! Ложись в сторонке и отдыхай до утра!
     - Наталья, ты же видишь, я не пьяный. Мне тут не отдохнуть.
     - И не уговаривай! Да ты в темноте и не найдешь дорогу!
     - Тут идти пятнадцать минут.
     - Да как ты доедешь до отеля ночью?
     - Какая ночь, еще нет десяти.
     - Я сказала - нет!
     - Хавьер! – позвал метиса Палыч. – Подвези меня на своем тракторе до трассы.
   Хавьер вопросительно посмотрел на Наталью. Та начала ему что-то говорить. Ховьер, похоже, начал возражать. Наконец, их спор закончился и Наталья провозгласила.
     - Хавьер говорит, что через пятнадцать минут поедут по трассе два автобуса с рабочими с Панамского канала. Они подкинут до столицы. Я велела ему посадить тебя на автобус. Отпускаю только из уважения к тебе, Виталий, и твоему болезненному виду. Сегодня это не твой праздник. Значит твой еще впереди. Деньги при тебе?
     - Дам водителю полсотни, - похлопал Палыч себя по карману.
     - И двадцати хватит, и то, если вдруг сажать не будут! И так весь мир жалуется на русских, что те развращают сферу услуг непомерными чаевыми!
   Перекинувшись парой фраз с Хавьером, она напутствовала:
     - Езжай, Виталий, отсыпайся!
   И Хавьер, что-то буркнув сверлящей Палыча злыми глазами раскосой бестии, зашагал к своему квадроциклу…
   До Палыча, кроме Натальи, никому не было дела.   
   Минут за десять они уже были на трассе. Хавьер покрутил головой, что-то сказал, сел на свой квадроцикл, и вскоре огонь его фар, удаляясь, заплясал по пригоркам и впадинам.
   Георгий остался один почти в кромешной ночи.
   То ли от нервной встряски, то ли от выпитого спиртного, а может, от всего в комплексе, ему становилось все хуже, и, чтобы не испытывать судьбу, он решил выйти на холм, откуда был бы виден костер, держа его на дальнем расстоянии, обойти место оргии московских дикарей и выйти на океан.
Наконец, он оказался на чистом песке, а впереди него тихо накатывал свои ленивые маленькие волны Великий океан. Далеко слева плясал в ночи слабый отблеск костра, и теперь можно было не опасаться, что сюда забредет хоть одна пьяная пара. Георгий снял кроссовки и омыл прибоем усталые ноги. Зайдя чуть подальше, он умылся и охладил левую щеку, еще помнящую оплеуху и тяжелую руку черноголовой бестии. Повесил мокрые шорты на кусты, вытащил пакет с фруктами и водой, положил голову на сумку и вскоре отключился от реальной жизни, чтобы снова участвовать уже во сне в тревожной жизни своего воспаленного подсознания.
   Ему снилось, будто он засыпал с любимой женщиной на ее тахте, утомленный любовью. Почему-то не горел, как всегда, крохотный зеленый ночничок, а тьма и без того черная, все сгущалась и чернела. Он слышал даже легкий шорох и шелест, как она сгущалась и становилась плотной, такой, что ее можно было уже потрогать. И какая-то неуловимая малюсенькая мыслишка копошилась в его голове, поедая другие мысли, становясь все ощутимее, все назойливее и уже не давала ему покоя. Какой-то чужой и ему показалось даже ехидный был у недавно ласкавшей его женщины смешок. Какая-то подозрительная интонация во фразах, не похожая на интонацию его любимой. И как же он, тумак, не обратил внимание, что у нее слегка светятся зеленым светом зрачки, ведь зеленый ночничок, оказывается, был выключен? А отчего у нее стала такая острая твердая грудь, что уперлась в его грудь и причиняет ему боль?
   Пошарив в темноте рукой, он нащупал включатель ночничка, нажал его и похолодел. Рядом с ним лежала чужая женщина со смуглым лицом, раскосым разрезом прищуренных глаз, выпуклыми скулами, носом с горбинкой и застывшими в полу ехидной улыбке губами. Из-под русых длинных спутанных волос на верхней части лба выглядывал черный стриженный ежик.
     - Узкоглазая бестия! – с ужасом вскричал Георгий и сдернул русый парик, обнажив так хорошо знакомую черную коротко-стриженную голову.
     - За любовь, Палыч! – вдруг оскалилась физиономия, превратившись в лошадиную морду, и с торжествующим ржанием навалилась на него, чуть ли не протыкая его хилую грудь своими каменными грудями, и укусила его щеку лошадиными зубами.
   С испариной на лбу, Георгий сидел в кромешной темноте, ничего не соображая и, боясь очередных нападений, обратной подобии кентавра*.

     *В древнегреческой мифологии дикие смертные существа с головой и торсом человека на теле лошади.

Очень медленно он приходил в себя, узнавая в шелесте и шорохе набегающий прибой океана, в звонких переливах ночных цикад, - нечто похожее на лошадиное ржание. А когда нащупал рукой и вытащил из песка на том месте, где лежал, обломок ракушки, - окончательно проснулся и осознал, где он находится.
 Надеясь стереть из памяти безумный сон, он встал, прошелся по мокрому песку с накатывающей на него шипящей пеной, постоял, глядя в черноту направо и еле заметные всполохи костра, - налево.
   «Еще резвятся», - неприязненно подумал он, приложил несколько теплых примочек океана к укушенной лошадью щеке и пошел на свое место под кустом. Несколько раз поворочившись, он снова тяжело забылся.
Утро оказалось, действительно, мудренее вечера, хотя бы потому, что пригревало солнышко, весь многокрасочный мир радовался новому дню, а ему было получше, чем вчера ночью.
   «Наконец-то свободен! Совсем свободен!»
 Георгий покидал в сумку плавки, фрукты и бутылку воды, повесил сумку на плечо и пошел поздороваться с океаном. Выйдя на кромку океанского прибоя, Георгий шел по нему, часто останавливаясь и оглядываясь, наблюдая, как океанская волна стирает последние его следы на суетной Земле. Знакомые очертания прибрежных кустов, где он провел ночь, скрылись у него за спиной. Пройдя с час по пустынному побережью, он почувствовал, что дальше идти просто не может, и ему необходим отдых.
   «А почему бы ему в последний разок по-человечески не искупаться в Тихом океане. Панама, одна из южных стран, почти на экваторе, пальмы, черный песок, - это же голубая мечта его детства…
Сколько раз в жизни он подавлял в себе человеческие слабости? Сколько раз отказывал себе в удовольствии сходить в театр, на выставку картин, на фотовыставку, встретиться на чьем-нибудь дне рождения с друзьями. Посмотреть хороший футбол, поиграть сам с собой в шахматы, в минуты хорошего настроения. И все эти ограничения делались им в угоду каким-то сиюминутным необходимостям: подготовить отчет о проделанной работе за месяц, за квартал, за год; подготовить очередную справку в очередную комиссию, протирающих лампасы военных чиновников, занимающихся только докладами-пересказами вышестоящим начальникам о состоянии дел с разработкой какого-нибудь космического комплекса; подготовить справку и выступить самому с докладом перед сборищем полковников и генералов параллельного ведомства. А инспектора - контролеры с тремя, четырьмя генеральскими, а то и маршальскими звездами на погонах, которые хотят лично взглянуть на «изделие» и лично услышать от него состояние дел? И даже начальник Генштаба, референт Генсека - не отказывали себе в таком удовольствии».
 
Он вспомнил спокойного и уважительного Сергея Федоровича,* как тот с улыбкой снял и отдал ему маршальский китель со звездой Героя и широченной колодой орденских планок. Взял от него куртку на молнии для работы в кабине «Бурана». Как испугался Георгий за предстоящий от маршала «разнос», забыв предложить ему надеть бахилы, буквально стаскивая его с лестницы, когда тот лез в кабину.
Вспомнил балагура генерала-лейтенанта из свиты маршала, как тот, убедившись, что его начальник в кабине поворачивает элероны и не слышит, обращаясь к нему, полковнику, подмигнул: «Надевай полковник китель маршала, строй нас генералов и командуй! Когда у тебя будет такая возможность?»
Он вспомнил маршала Савицкого Евгения Яковлевича, дважды Героя Советского Союза,  пожалуй, единственного сочувствующего ему инспектора, когда тот во главе Группы генеральных инспекторов Министерства обороны с ехидинкой на его живом лице, останавливал не раз доклад Глеба** своей фразой: «А что на это ответит полковник?» - обращаясь к нему с подбадривающей улыбкой за вынесением вердикта по тому или другому вопросу.
 
   * Ахромеев С. Ф., в 1988г. нач. Генштаба Вооруж. Сил СССР, 1-й зам. Мин. Обороны СССР.
**Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский – талантливейший Генеральный конструктор, разработчик космического шаттла «Буран» и не только. Герой  Социалистического Труда (1975 г.), лауреат Ленинской и двух Сталинских премий.

   «Ну, как же до него тогда не дошло, что тот генерал-лейтенант невольно выдал свою голубую мечту? Не мог знать тот генерал, что голубой мечтой полковника было не командовать, а: «Полежать бы сейчас на песочке под тенью пальмы на каком-нибудь теплом океане вдали от всяких инспекторов-генералов и всяких комиссий…»

А сколько жизненных соков выпили многочисленные дефекты во время десятилетней отработки «Бурана»? В камере холода что-то замерзло; на стенде в потоке плазмы сгорела теплозащита; на центрифуге что-то сломалось, на вибростенде – лопнуло; на статических испытаниях разрушилось; на огневых испытаниях – «рвануло»; на гидроиспытаниях – потекло; на других – что-то вовремя не открылось или не закрылось, - и несть им числа!
И постоянный свист кнута над головой: «Вы куда смотрели?». «Как это могло произойти?» «Срочно разберитесь!» «Срочно доложите!» И следовало наказание не виновных. И он, рабочая лошадка, в бока которой втыкали шпоры, стегали, даже когда она мчалась в галоп, обязана была везде поспевать. И разного рода седокам было глубоко плевать, что у него бока в мыле, в брюхе за двенадцать часов скачек пусто, «а в глазах от усталости круги, покрупнее жонглерских обручей»,* а в сутках всего лишь только двадцать четыре часа. А если, случалось, подкашивались ноги у рабочей лошадки, – на свалку ее! И раздавался клич: «Ну, за пучок сена, кто на новенького?!»

      * Куплет из замечательной песни Новеллы Матвеевой «Фокусник».

   Пораженный нехорошими воспоминаниями, он остановился в изумлении.
   «Какого чуда он хотел от своего организма, не получившего возможность в голодное и холодное детство и студенческие годы создать должный запас, а во время работы, из которого выпили последние соки? Какого?
   Потому судьба и отвела ему сейчас не роль беспечного туриста, свалившегося на край света за удовлетворением своих прихотей, а роль прокаженного, вынужденного скрыться от людей, чтобы втайне от них свести счеты со своей суетной жизнью! Не пора бы поумнеть, хоть за несколько часов до своего конца?
Почему же сейчас, в последний раз, не взять от жизни то, что по праву ему положено за многие годы аскетического отказа от человеческих соблазнов и элементарного заслуженного удовольствия? Почему же сейчас не взять ему то, что вокруг него? Оно рядом! Его можно потрогать! Его можно почувствовать! Почему же прямо сейчас не насладиться редкостным окружением райской природы, о которой он столько раз мечтал и видел в своих голубых снах?»
   Георгий решительно направился к нескольким кустам, дающим спасение от уже припекающего солнца. Раздевшись догола, Георгий высыпал на пакет все фрукты, что он купил при остановке их автобуса на трассе.
   «Молодец Наталья! Правильно она уговорила купить эти фрукты. Оказывается, за всю свою жизнь он ни разу не попробовал такие необычные бананы, те же манго, а эти вот фрукты - он не знает даже, как они называются, хотя продавец как-то называл их по-испански. Эх, к такому набору сейчас бы вместо бутылочки Кока-Колы бутылочку хорошего вина, было бы совсем другое дело!
     - Да, ненасытна человеческая натура! Сколько ей не дай, - все ей мало! – вылезло его второе «Я». – Но, слава Богу, ты, кажется, на глазах умнеешь!
     - Смотри-ка, вылезло! Валяй, валяй! Изощряйся! Но не тешь себя надеждой, что я передумаю свести счеты с жизнью! – беззлобно возразил Георгий. - Я решил напоследок хоть немного не отказать себе в удовольствии.
    - Я и говорю, что хоть в этом ты умнеешь, - ехидно заметило второе «Я». – Лучше поздно, чем никогда.
     - Ну, как же, пользуйся случаем, ты этого хотел, - сказал хозяин, направляясь к воде и накручивая на голову, как чалму, белую футболку, - единственную защиту от солнца.
      «А самое главное, - эх, если бы он сейчас не чувствовал разрушающей работы его болезни в своем теле!»
  Войдя по пояс, он скоро поплыл. Вода была не меньше двадцати четырех градусов. Его покачивало на легких волнах, ветра практически не было, плыть было легко и приятно.
Совсем рядом и низко пролетели в воздушном кильватерном строю шесть огромных бакланов. Все они слегка наклонили головы и скосили на него бусинки глаз. Ему показалось, как первый, слегка повернув к собратьям голову, прокричал: «Это еще что за дерьмо качается на волнах?»
   Георгий чувствовал, как океан поддерживал на своем безгранично огромном теле его маленькое тщедушное тельце, и был благодарен ему за эту поддержку. Скорее по привычке он пропустил через носоглотку порцию океана, чтобы ее прочистить, но тотчас отказался от этой затеи, - настолько непривычно соленой и щепучей оказалась вода. Он попробовал полежать на спине, но чуть не утопил с головы свою футболку. Поймав ее, пока она, как медуза, медленно исчезала в толще зелено - голубой воды, накинув ее мокрую и тяжелую на голову, он поплыл к берегу. Пройдя мокрый песок, омываемый прибоем, он ступил на сухой, и с воплями, прыгая по невыносимо горячему песку, как по раскаленным углям, добрался, наконец, до теплого песка под тенью кустов.
   «Ну и дела! Вот тебе и Экватор! Без кроссовок, без прикрытой головы и других частей тела находится на солнце просто невыносимо! Тут и муха не гудит, - обуглишься!» – скривившись от ожогов на ступнях, выругался он вслух.
   Прополоскав горло Кока-Колой и избавившись от раздражающей жгучести в носоглотке, он с удовольствием съел четыре бананчика, одно манго и пару экзотических невиданных фруктов, по вкусу похожих на яблоко с абрикосом с добавкой апельсина.
   Проверив, как будет двигаться тень от кустов, надев футболку, шорты и подложив под голову сумку, он забылся сном почти счастливого человека.
Проснулся он от ноющей боли в теле.
И вдруг, словно пелена спала с его сознания.
 
     Первая попытка
 «Да что же он делает? Зачем он приехал на этот пустынный берег? Какого черта он обогнул половину земного шарика, чтобы свалиться в Панаму? Ну, уж, точно не затем, чтобы подыхать здесь заживо от своей болезни! Кто говорил себе, что он не будет распускать сопли и преодолеет свою слабость?
Вперед, безотцовщина! Ты можешь все! Ты доказал это всей своей предыдущей жизнью! Ты построил дом! Посадил деревья! Вырастил и выучил детей! А если что-то немного не сложилось, - это так, мелкие брызги, не стоящие твоего сожаления. Ну, же! Без страха и сомненья!»
И он поплыл. Очертания скал и подводных пещер под ним становились все более размытыми, пока, наконец, сине – зеленая толща воды не показала ему, что под ним глубина десятки метров. Он повернулся к берегу, взглянул на красный диск уже не жгучего солнца, нависшего над холмом, сделал последний вздох, выдохнул из легких воздух и стал медленно опускаться. Расплавленное разлитое солнце колыхалось над его головой, оно становилось все тусклее и тусклее, заунывный звук в ушах переходил во все более высокие ноты. Погружение замедлилось, как вдруг в висках все отчетливее и резче забили молоточки, барабанные перепонки отозвались резкой болью. С каждой секундой на глаза все нестерпимее нажимало давление толщи воды. На легкие кто-то надевал тугие обручи. И вот звуки в ушах перешли в такой пронзительный свист, что на него откликнулись и завибрировали все нервы, жилы и сосуды.
И тут, словно очнувшись, помимо его воли, с большим трудом у него вдруг задвигались, будто он пытался взлететь, руки. К ним подключились, будто он пытался оттолкнуться, и ноги.  Движения становились все более частыми и отчаянными, и с каждым движением свист в ушах переходил на низкие ноты. И лишь на грудную клетку продолжали надевать тугие обручи. Темно – зеленая толща над головой стала светлеть, голубеть с каждым движением, наконец, показалось колыхающееся расплавленное солнце. Но тут не выдержали его легкие и, не считаясь с обстановкой, заставили открыться рот, и первая порция океанского рассола хлынула в них. Спазм в горле на мгновение закрыл трахею, и через секунду со взрывом кашля и последних кубиков кислорода из легких, поступивший в них рассол был вытолкнут наружу. Какие-то мгновения рот у него был плотно закрыт, а потом снова прошел непроизвольный вдох, и новая порция океанского рассола была втянута вместо воздуха. Но не приспособленные извлекать из воды растворенный воздух его легкие вновь с кашлем вытолкнули чуждую им среду обратно. Его шея из последних сил, пыталась телескопически выдвинуть вверх его голову, а руки и ноги работали и работали, выталкивая его агонизирующее тельце из бесконечного тела океана. И снова его легкие вынуждены были сделать вдох, но на сей раз вместе с водой, пробившая поверхность океана голова успела вдохнуть спасительную порцию воздуха. Вновь его легкие вывернуло наизнанку, вытолкнув большую часть соленой воды, и вдохнуло уже спасительный воздух. Опоздай он пробить поверхность океана на секунду, скорее всего, порвались бы его легкие или от непоступления в мозг кислорода затуманилось бы его сознание. И тогда, с безвольно повисшими руками, склоненной на грудь головой и вытянутыми ногами, он медленно опускался бы в пучину на радость десяткам пар глаз, нетерпеливо стерегущих этот момент.
   Ошалело хлопая руками по поверхности океана, будто пытаясь взлететь, Георгий крутился на одном месте, утробно кашляя, выдавливая из легких остатки горько-соленой воды и заполняя бронхи, альвеолы и чего у него там есть таким необходимым воздухом. С каждым разом, кашляя все менее надрывно, он насыщал и насыщал свою обессиленную дыхательную систему кислородом, пока, наконец, совсем перестал кашлять. Только тогда он перестал безостановочно бить по поверхности воды руками, осознал, где он и что с ним происходит.
С огромным трудом, двигая потяжелевшими ногами и руками, он с вожделением видел, как приближается резко темнеющий берег и это придавало ему силы.  Он попытался встать, но ноги его не держали. Сделав еще два неуверенных шага, не в состоянии больше двигаться, лег на живот, и ленивая волна вынесла его вместе с пеной на берег. Ползком, сделав три движения к берегу, замер, и тело его затряслось в беззвучном рыдании. Он не знал, по какому поводу: то ли потому, что почти выбрался на берег, а может потому, что не смог выполнить свое намерение. Окончательно успокоившись, собрав все силы, падая и вставая, он доковылял до своей одежды, с большим трудом накинув на себя рубашку, он уткнулся лицом в брюки и замер.
   Проснулся Георгий от нестерпимой жажды и боли в груди. Голова была горячей, тело привычно покалывал озноб, руки и ноги подрагивали. С трудом раскрыв тяжелые веки, он увидел миллионы незнакомок, с удивлением смотрящих на него. Так много, так близко и так отчетливо Георгий видел звезды впервые. Пытаясь подняться и сесть, он застонал от боли во всем теле. Сжав зубы, нашарив рукой знакомую бутылочку, дрожащими пальцами он стал откручивать крышку. Сунув горлышко в опухшие губы, он сделал несколько глотков.
   Откинувшись на спину, позволяя раствориться внутри каждой капле такой драгоценной влаги, он смотрел на незнакомые очертания звезд и не находил привычного Млечного Пути.
Тяжелые веки сами закрылись, ноющая боль во всем теле не позволяла сформироваться каким-либо мыслям, и он бесчувственным тюфяком неподвижно лежал под незнакомыми Галактиками.
   Ночью Георгий несколько раз просыпался от боли в легких, от боли в боку, на котором он спал, от каких-то неясных кошмаров, но всякий раз, увидев мохнатые звезды над головой, он крутился, выбирая не такую болезненную позу, и снова засыпал.

Проснулся он уже от того, что солнечные зайчики, отраженные от океана, щекотали его веки. Он приоткрыл глаза и сразу закрыл, - так их было много. Полный океан! Со стоном приподнявшись, он с трудом сел и стал прислушиваться к своему организму. Но можно было и не прислушиваться, - так отчетливо слышал он, как грызла его болезнь. К ухудшающемуся с каждым днем его состоянию добавился новый букет боли: в легких, в голове и в обожженной ноге. Бережно поднеся бутылку к губам, он три раза отклонился назад, делая глотки, и всякий раз закрывал глаза. Сидя в той же позе, он ждал пока драгоценная влага смочит першащее горло. Он снова прислушался к себе, и ему показалось, что становится легче. С закрытыми глазами, подставляя лицо еще ласковому солнцу, он наслаждался его лечебными лучами.
Теперь время для него уже не имело никакого значения. Время для него уже остановилось.           «А вот как же это получается? Он еще жив. Пока».
Георгий вытащил все фрукты, что были в его сумке.
   «На завтрак фрукты есть. Нет, все он съедать сразу не будет. Оставит, пожалуй, вот эту парочку бананов на всякий случай, одно манго и пару вот этих экзотических. Интересно, а что это он распланировался? На какой такой случай он собирается оставлять фрукты? Он что не собирается делать повторной попытки?»
     - Все очень разумно ты планируешь. Ты знаешь, Георгий, я крайне редко тебя хвалю, - обозначилось каким-то хриплым голосом его второе «Я».
     - Как? Ты еще не утонуло?
     - Почти. Поверь, мне сейчас хуже, чем тебе. Я сомневаюсь, Георгий, что сегодня ты можешь доплыть до вчерашнего места, где ты чуть не совершил роковую ошибку. Ты что хочешь сегодня захлебнуться, просто опустив голову в океан?
   Георгий посмотрел на ленивую широкую волну, и эта мысль показалась ему несуразной.
    «Действительно, он вроде не припомнит случая, чтобы так кончали счеты с жизнью великие люди», - мелькнуло у него в голове.
     - Правильная мысль тебя посетила, - не успокоилось второе «Я». – Такой нелепой смертью кончают жизнь пьяные мужики в луже. Надеюсь, ты не из тех?
   Георгий хотел, было, как всегда, возразить, но доводов почему-то не находилось, и пауза превратилась в молчание.
   «Да, наверное, надо оставить немного фруктов. Хорошо бы эту мысль его оппонент не услышал, но, похоже, что сегодня он прав. Ему не доплыть до вчерашнего страшного места, он не уверен, смогут ли сейчас держать его ноги?»
Решив отложить эту опасную проверку, он начал чистить потемневшую кожицу маленького банана, лежа на спине. В такой же позе он ел запланированные на завтрак фрукты.
   «Все, все! Больше ни глотка!» – сказал он, пряча бутылку.
Ему вообще не приходили никакие мысли. Умиротворенный, он лежал и смотрел в небо, где высоко-высоко стояли на месте полупрозрачные серебристые облака, его правую сторону лица ласково грело солнце, и ему было почти хорошо, как бывает хорошо смертельно больному человеку за несколько часов до смерти.
   Казалось, он и не засыпал вовсе, но потому, как намного выше стояло и уже жарило солнце, он понял, что все-таки отключался. Взглянув на часы, он даже присвистнул: «Мать честная! Это что он отключался почти на два часа?»
 
 Как правило, в другой жизни, в семь часов он уже был на ногах.
   «А не симулирует ли его больной организм? Нет, он заставит его подняться!»
   Кряхтя и охая, он поднялся и сделал первый шаг. Получилось.
   «Не так все плохо. Придется двигаться в обратном направлении до тех хибарок и до той трассы. А как странно? Он уже почти сутки один одинешенек! Неужели местному и столичному населению не хочется посетить эти уединенные места? Эх, были бы у него деньги, построил бы он здесь маленький четырех звездный отельчик, обустроил бы все кругом, и ведь главное достоинство этого места, - первозданная близость к природе! К океану! Неужели здесь где-то в глухих местах уже стоят подобные отели и удовлетворяют запросы местных и заезжих снобов, решивших провести время у океана? Что-то он в этом сомневается!»
   Кинув на прощание взгляд, на вчерашнее злополучное место, где завершилась неудачей его первая попытка расстаться с жизнью, Георгий угрюмо заметил:
   «А цепки твои объятия, однако. Коварен ты, Тихий», - но дружелюбный шелест пены с ним не согласился.

     Передышка
Собрав сумку, надев шорты, он осторожно босиком побрел по кромке такого же, как вчера, ласкового прибоя, который оставлял белую шипучую пену на черном песке. Он проковылял минут сорок, уже надев рубашку и брюки, периодически поправляя чалму из белой футболки, пока, наконец, появились несколько хибарок.
   «Надо бы обойти хибарки, чтобы не вызывать лишних вопросов».
Он надел кроссовки и вскоре вышел на трассу. Пересчитав свои последние две тысячи двести тридцать пять долларов, он вынул и положил в нагрудный карман пятьдесят.
   «Не-ет, эта шикарная машина не для него, - проводил он взглядом быстро проскочившую машину, не пытаясь выставить руку, - голосуй он, не голосуй, эта красавица не остановит для такого сомнительного типа, как он», - Георгий критически осмотрел свой помятый вид. Стараясь держаться как можно более уверенно, пару раз он вытянул руку для машин попроще, - никакого намека, что его видят эти белые надменные водители.
   «Если так редко они будут ездить, сколько же времени ему придется стоять на солнце?» – и только сейчас он почувствовал на своей голове подобие белой чалмы, которую позабыл снять.
     «Надо было бы и вторую уж руку выставить в сторону, чтобы у проезжающих не было сомнений, что у дороги стоит пугало!» – беззлобно отругал себя он.
   Он снял чалму-футболку и заметил небольшой открытый грузовичок, бодро кативший навстречу.
   «Ну, у этого, кажется, и места в кабине нету», - заметил он две физиономии за стеклом и даже не выставил руку.
Однако, грузовичок, уже проехав мимо, вдруг резко притормозил, дверь кабины открылась, и метис в светлой футболке, встав на ступеньку, скаля белые зубы, приветливо замахал ему, предлагая разделить компанию. Не сразу опомнившись, Георгий, обозначив бег, заковылял навстречу добрым ребятам.
     - Привет, друг, ты чего жаришься на солнце или тебе не подходит наш рыдван? – двигаясь поближе к водителю, освобождая место для Георгия, продолжая улыбаться, жестом пригласил его сесть метис.
   Из первой фразы Георгий понял только два слова на испанском: «салют» и «амиго», и после двухсекундного замешательства, стараясь улыбаться естественно, повторил эти слова, пытаясь попасть в ту музыкальную интонацию, которую он слышал.
   Ребята сразу поняли, что перед ними иностранец: водитель, если раньше равнодушно глазел на дорогу, то сейчас нет-нет в зеркало изучал Георгия, а приветливая улыбка у первого парня сменилась напряженно - натянутой.
     - Ты янки? – сам себе не веря, спросил сосед.
Георгий лишь на секунду прокрутил фразу в голове и понял вопрос. Ему сразу вспомнились слова Натальи, что американцев в Панаме всегда не любили, а особенно после разгрома сторонников Норьеги.*

      * Военная интервенция американцев в Панаму в 1989 году, закончившаяся свержением президента Норьеги.

    - No! No! – испуганно вскричал Георгий. - I am Russian! I am from Moscow!
    - Он русский! - понял сосед, - Он из Москвы! – обратился он к водителю.
И хотя Георгий не знал испанский, до него дошло, что соседи его поняли.
   От неожиданности услышанного водитель даже притормозил и удивленно скосил глаза в зеркале кабины на Георгия.
     - Спроси его, - наконец, обрел дар речи водитель, - какого х… он здесь делает?
     - В каком смысле? – не понял его приятель.
     - Ты спроси его, он здесь по делам или как турист?
Приятель спросил Георгия на испанском и единственное, что Георгий понял, это слово «турист». Он радостно закивал головой и подтвердил:
     - Да, да! Я турист!
   Последнюю фразу поняли и панамцы, и водитель, криво усмехнувшись, зная, что этот русский его не поймет, спросил сам себя:
     - Неужели, чтобы увидеть Панамский канал, нужно бросить дела и пролететь полсвета? Спроси его! Или мы такие дурные с тобой и этого не понимаем?
     - Слушай, я тебе что, - переводчик на русский язык? Я этого русского также не понимаю, как и ты!
     - А с чего ты решил, что ему надо с нами ехать до столицы и просил меня притормозить? – агрессивно наступал водитель на приятеля.
     - А для чего, по - твоему, человеку в жару стоять на трассе? Разве что ему позарез надо спросить, как у тебя дела?
     - А что? Пусть спросит! Я ему отвечу, что дела наши х…, и что вкалываем мы с тобой целый день за гроши! А он, наверное, истратил денег только за один билет на самолет столько, сколько мы с тобой заработаем вместе за год! – и водитель нелюбезно взглянул на Георгия в зеркало.
   Георгий чувствовал нутром, что разговор идет о нем и разговор нехороший, что надо бы как-нибудь изменить ситуацию и не знал как.
     - Подобрали мы его на свою задницу, - хмуро глядя на дорогу, продолжал водитель, - все по твоей доброте, и даже ты не спросил, а куда ему надо?               
     - Амиго,* - обрадовано нашел в своем испанском словарном запасе чуть ли не единственное слово Георгий, обращаясь к соседу, - мне надо в отель, центр, Панама! Он вытащил пятьдесят долларов и положил их у лобового стекла ближе к водителю, так как уловил, что все отрицательные эмоции по его персоне, исходят от него.

 *  Так звучит испанское слово «друг».

    Увидев зеленую купюру, водитель непроизвольно затормозил, облизнул сухие губы, разгладил хмурое лицо и, напялив на него улыбку, как если бы встретил своего нелюбимого богатого родственника с дорогими подарками в дверях своего дома, обратился к Георгию.
     - Ну, амиго! Это же совсем другой разговор! – проглотив слюну, ответил водитель. - Тебе нужно в отель, в центр столицы? Да за такие «бабки» я готов целый час катать тебя по столице, если бы мы не спешили сдать овощи и фрукты в лавку китайцам!
   До Георгия дошло, что он вовремя сделал правильный ход: водитель понял, куда ему надо, и, по всей видимости, обещал довезти.   
   
   
     - Этот что ль? - строго глядя на Георгия спросил водитель.
     - Этот, этот! – радостно закивал головой Георгий, впервые увидев название отеля.
   Расстались они друзьями, обменявшись рукопожатиями и пожелав удачи каждый на своем языке.
   Подойдя к раскидистому цветущему кусту, оглядевшись и убедившись, что редким окружающим нет до него совершенно никакого дела, Георгий отряхнул брюки, поправил рубашку, пригладил волосы. Потом полез в сумку и, вытащив пачку долларов, отсчитал пятьсот десять, положил их в паспорт, который сунул  в карман рубашки, остальные деньги засунул в портмоне и забросил его в сумку
Администратор за стойкой ресепшен сразу его засек и, по мере приближения Георгия, пытался вычислить: «Что еще нужно этому помятому небритому типу в кроссовках в его респектабельном четырех звездном отеле?»
Георгий напряг английский и развязно произнес:
     - Я прилетел из России по делам и хотел бы остановиться у вас возможно на неделю. Я готов оплатить одноместный номер на три дня, дальше видно будет, -  и, с достоинством вытащив паспорт, не спеша, открыл его и положил перед собой пятьсот двадцать долларов, холодно посмотрев в глаза администратора. 
 
   - Welcome! Welcome!* - заученно склонив голову набок, запричитал метис, стрельнув глазами на сотенные купюры и расплывшись в улыбке, – Of course… Mr. Bertenev! **- заглянув в паспорт, на скверном английском продолжал он склабиться.

     **Добро пожаловать!
     ** Конечно, господин Бертенев!

 «Свалился ты на мою задницу, жди теперь от тебя непредсказуемых пьяных выходок, - вспомнил он об оргиях русских на Тихоокеанском побережье, о которых говорила половина Панамы. – Вон, по твоему виду и походке понятно, что ты еще «не просох после приема» во время перелета! Какие могут быть у русских дела в Панаме? Надо бы спросить у приятеля!»
   Георгий у стойки выполнил нехитрые формальности.
     - А это вам за услуги, - небрежно положил богатый постоялец двадцать долларов сверху требуемых.

     - Грасияс! Грасияс!*- осклабился, склонив голову, администратор.
 
     * Спасибо!
 
Получив ключ от номера, Георгий с провожатым мальчиком, одетым в форму служащего отеля, не спеша, двинулся к лифту.
Только тут, находясь в полутемном задрапированном от солнца и охлажденном кондишеном номере, он позволил себе расслабиться, и сразу почувствовал обрушившиеся на него боль и страшную усталость. Сбросив кроссовки, Георгий рухнул на покрывало кровати и отключился.
  Проснулся он почти через три часа, долго прислушивался к своей ноющей боли, к незнакомым шумам и запахам, смотрел, как солнце пытается пробиться сквозь жалюзи и тяжелую штору в его комнату. Впервые ему удалось несколько часов расслабиться в человеческих условиях комфорта. Однако жажда и пустой желудок дали знать о себе.
Спустившись вниз он не в силах был пройти буфет, выпил бокал коктейля на его глазах выжатых трех каких-то тропических фруктов, съел салат из свежесоленого тунца с сырыми овощами и почувствовал себя более уверенно.
      «Вот теперь, пожалуй, он дотянет до ужина».
 
Теперь он спал, просыпаясь от боли, стонал, но все равно организм вырвал для себя еще четыре часика. Окончательно проснувшись, Георгий понял, что солнце побитой собачонкой жалобно скулило снаружи, не пытаясь проникнуть к нему в номер.
Не лишенный сострадания он отдернул штору и открыл жалюзи, и оно радостно стало лизать его физиономию теплым языком, как преданно виляющая хвостиком собачонка, и дробило свои лучи в разные стороны на люстре, на зеркале и висящей под стеклом картине в золотой рамке.   
Горы уже мягко стелили солнцу колыбель и были окрашены пастельными тонами с нежными переходами лиловых, фиолетовых, розовых, коричневых и пепельных оттенков. Георгий, стараясь загладить свою вину за непочтительное вчерашнее отношениек к своему старому другу, не мог отказать себе в удовольствии, посадить солнце за горы.
   «Возможно, он сажает его в последний раз, – грустной скрипкой прорезалась тихая мелодия. - Почему возможно? Так оно и будет!» - императивной виолончелью закончил он мысль.
Георгий не мог оторваться от быстро меняющихся красок, а последний уходящий за горы луч чуть не выдавил из его глаз слезу.
   «Вот и все. Для него солнце не должно садиться еще раз», - дал он себе волевую установку.
     - Волевой ты мужик, Георгий! – возникло второе «Я». – Неужели ты не оценил весь сервис этого отеля и не сравнил его с диким пляжным отдыхом? О трагической ошибке, которая чуть не стоила тебе жизни, я уж не говорю.
     - Ты опять за свое? - раздеваясь до плавок и отправляясь в ванную приводить себя в порядок, беззлобно спросил Георгий.
     - Ну, смотри, ведь ты сейчас все правильно делаешь: побрейся, помойся, облачись во все новое и езжай себе знакомится с достопримечательностями Панамы. За десять дней объезди все, осмотри, а за день до вылета присоединишься к группе, ведь твой билет обратно Наталья, конечно, сохранила.
     - Подыхать под причитания и сочувствующие взгляды близких?
     - А может, рассосется?
     - Чтоб язык твой рассосался или что там у тебя есть для передачи твоих мыслей! Слушай, не докучай, а? Надоел!
   И, редчайший случай, его оппонент прислушался к нему.
   И все-таки, Георгий поддался советам своего «друга». Сделав все, как советовало ему его Эго, спустившись вниз и оставив ключ улыбающемуся администратору, Георгий вышел на улицу.
   «Вот, оказывается, когда оживает полупустая в жару столица!»
Подкатывали такси, из них выходили прилично одетые пары, под козырьком отеля стояли оживленно болтающие и смеющиеся группки. Откуда-то слышалась джазовая мелодия. Воздух пах какими-то удивительно терпкими цветами. Вспыхивающие и мерцающие разным светом неоновые вывески придавали нереальность увиденному. Длинноногие полуодетые белозубые мулатки призывно пялили на него глаза. Жизнь продолжалась, и, по всей видимости, довольно неплохая. Он решил пройтись по улице до ближайшего небоскреба цвета индиго. Справа и слева стояли подстриженные зеленые кусты в форме шара, конуса, куба. За этими невысокими кустами периодически стояли деревья, усыпанные крупными фиолетовыми, желтыми и красными цветами, источающими свой аромат и придающими влажному воздуху неповторимый терпкий пьяный коктейль. По улице шелестели шинами дорогие автомобили. Небоскреб оказался офисом какой-то американской компании, с магазином одежды на первом этаже, сверкающий витринами и набитый недешевыми товарами для состоятельной публики, которая праздно дефилировала повсюду, и было ее не больше, чем в рабочий день на каком-нибудь бульваре на окраине Москвы. Слышалась в основном испанская, английская и лишь однажды резанула ему слух французская речь. Почти на всех мужчинах были светлые брюки, половина из них были в пиджаках, а их дамы были в платьях.
 Он дошел до неширокой улочки, обсаженной пальмами. 
     «Нет, на эту улицу у него не хватит сил, хотя это была его детская мечта: пройти по пальмовой аллее какой-нибудь страны, притулившейся к экватору. Он почти исполнил ее. Почти. И если бы это случилось, когда он был красивый и здоровый, - насколько бы лет счастливых, приятных воспоминаний этого хватило! Это надо же так распорядиться судьбе, показать ему, но только глазами, исполнение заветной мечты, чтобы… какая саркастическая насмешка. Какое тонкое и подлое изуверство. Надо бы вспомнить историю, кого из знаменитых постигла подобная участь? Скорее бы добраться до своего отеля.  Чего его понесло сюда? Не хватает встретиться со своей тургруппой. Где же вас носит, мои собратья?»
   Георгий повернул обратно. Опустив голову и смотря себе под ноги, ничего не замечая вокруг, из последних сил, он добрел до своего отеля. Взял, почти не взглянув на метиса, ключ от своего номера, нерешительно зашел в ресторан, что-то заказал, и, не чувствуя вкуса, съел. Чего-то немного без удовольствия выпил, расплатился и оказался у себя в номере. Проворочившись, наверное, с час, стараясь ни о чем не думать, ему, наконец, удалось заснуть. Спал он, несколько раз просыпаясь, и похоже стонал от боли.
   Проснувшись утром, не зная, зачем он это делает, Георгий надел всю одежду, в которой был в первый раз на океане, положил в сумку дополнительно только бейсболку и спустился в ресторан. Заказав отбивную с овощами и бокал свеже выжатого сока, он с трудом все проглотил, вышел из отеля и сел в такси.
Минуты две он объяснял бестолковому метису, что его надо бы отвезти подальше, чем в прошлый раз, на Тихий океан. Наконец, до метиса дошло, тот утвердительно тряхнул головой, и они поехали. Георгия начало мутить, чего раньше в машинах за собой не замечал. Он закрыл глаза и забылся.               
Еще не открывая глаз, Георгий понял, что его тормошит таксист. Значит, приехали. Привычно отдав пятьдесят долларов и получив сухое «Грасияс», он вышел из машины и осмотрелся. Везде были небольшие кустики и пожухлая травка. Похоже, водитель вез его по бездорожью. Океана не было видно.
    «Но почему он не мог заехать на этот холм? А ведь мог бы подвести его и поближе. Ну, да ладно. Наверняка с холма откроется вид на океан». С трудом взобравшись на холм, Георгий увидел справа и слева синюю гладь воды, которая часто закрывалась невысокими кустами.
     «Странный вид. А где же кромка океана, сливающаяся с небом? А что это за виднеющиеся постройки слева? Да оттуда доносится какой-то периодический гул?» Георгий обернулся, машины уже не было видно. Он сел на жухлую травку и пошарил в сумке. Нащупав портмоне, успокоившись, что его хоть не обокрали. Добравшись до кромки воды, Георгий увидел пейзаж похожий на большое озеро, слева и справа от него с побережьем, заросшим кустами. Хотя где-то далеко-далеко впереди синели полоски воды, но они часто пересекались зелеными кустами.
     «Это не океан. Ничего похожего. Какой же он тумак! - он пошарил в сумке и вспомнил, что карта осталась в номере, на тумбочке. - Тумак в квадрате! В кубе! Ну, ведь объяснял этому метису: «пэсифик оушен»! Тихий океан! Это же и ежу понятно! Ведь тот вроде, отвечал: «Си, си!» Да, да, понял! Ну, куда теперь, не в болоте же этом топиться! Да тут, наверное, и метра не проплывешь, как угодишь в пасть крокодила!» Он вспомнил, что с холма с правой стороны, виднелось что-то похожее на дорогу. Это единственная связь с цивилизацией. И деньги еще остались. Ну, проголосует, объяснит, как-нибудь доберется. Георгий с тоской посмотрел на спрятавшееся солнце, на столпившиеся кругом него облака, и понял, что не только ему сейчас плохо, но и его вечному другу. «Не дрейфь, светило! Прорвемся!» и он заковылял, как ему показалось, по прибитой ногами стежке. Пейзаж почти не изменился, дорогой и не пахло. «Странно это». Он прислушался. «Да вон же, все правильно, оттуда раздается слабое урчание!». От этого силы немного прибавились, и Георгий, как ему показалось, прибавил скорость. Начало накрапывать. «Час от часу не легче! Что за страна! То от солнца спрятаться негде, а теперь промокнуть можно до нитки!» Кусты уже перешли в деревья, а спереди вообще казались лесом. Да, похоже, впереди не трасса. По трассе с таким утробным урчанием не гоняют. А какая разница, главное были бы люди». По времени был день, а по ощущениям – ближе к вечеру. Небо становилось все более темным, а капли все чаще и тяжелее. 

     Негостеприимные джунгли
      «Сколько времени он уже идет: час, два?» -  Георгий сел на поваленное дерево и осмотрелся. Оказывается, он уже давно ковылял меж высоких деревьев, увитых лианами, а кусты становились все плотнее.
      «Так вот почему еще так трудно идти, - он явно шел уже по плоскогорью медленно поднимающемуся вверх. Как это он не понял раньше? А может это и к лучшему: всегда на холмах меньше деревьев, а с пригорка он хоть осмотрится. А как же дорога? О ней можно уже забыть». По всему телу медленными волнами поднималась и утихала боль. Ноги подрагивали. Его охватила слабость. «Не акулы и тунцы, - так хищные звери. Что пнем по сове, что совой по пню!»
     «А вот и нет, есть разница! – вылезло его второе «Я». - Если первые тебя будут раздирать уже бесчувственного, то вторые, когда ты слаб, но жив! Когда ты еще в состоянии чувствовать. А это большая разница! Так что давай, собери силы и волю, выходи отсюда!»             
Ужасный конец растрогал небо, и оно заплакало сильнее. Георгий, кряхтя, встал и поплелся к цепочке деревьев. Зайдя в рощицу невысоких деревьев, он стал карабкаться на пригорок, где стояли кусты с сочными широкими листьями. Встав под один из них, он направил стекающую с листа струйку себе в рот, и через некоторое время немного утолил жажду. Дождь постепенно стал переходить в ливень.
   «Все, не слава Богу, то понос, то золотуха! – выругался он, карабкаясь выше и выше, пытаясь найти под густыми деревьями защиту от ливня. – От солнца все-таки можно спрятаться, а как ходить весь день мокрым? Хорошо хоть температура не опускается ниже двадцати пяти градусов, да, не меньше!»
   Сил было слишком мало, и, забившись под куст, как раненная отставшая от перелетной стаи птица, втянув в плечи поникшую голову, он забылся, несмотря на периодически стекающие на него сверху тонкие ручейки. Сколько длилось его забытье, он, конечно, не знал. Во сне он потянулся, но, уткнувшись в острый сучок головой, застонал от боли и проснулся. Георгий отодвинул ветки с листьями и взглянул вверх. Неба не было. Серая и плотная стена моросящего дождя нависла кругом. На нем уже не осталось ни одной сухой нитки.
     «Где же хваленые тропические деревья, увешанные фруктами, под которыми можно спрятаться от дождя и заодно подкормиться?»
   Застонав от занемевших ног, охая, Георгий заставил себя встать, приспособился к нескольким листьям и попил безвкусную стекающую влагу. В бесчисленный раз, он закашлялся, удаляя из них капли ненавистного Тихого океана. И всякий раз, сморщившись, сгибался, замерев, ожидая, когда, наконец, затихнет боль травмированных легких, разносящаяся по нервам во все концы и без того больного тела. Несколько раз ему казалось, что вот сейчас, за следующим подъемом, покажется долгожданная долина с деревьями, увешанными плодами, но, поднявшись на очередной подъем, ничего похожего не было, и надо было снова карабкаться вверх. Наконец, потратив последние силы, он остановился, в тревоге озираясь по сторонам.
   «Куда он идет? Почему ему приходится забираться все выше и выше и конца этому подъему не видно? Кусты и деревья все плотнее встают на его пути, и каждый метр подъема дается ему все труднее и труднее!
      - Остановись, ты только напрасно расходуешь последние силы, - возникло его второе «Я».
     - Ты жив еще, курилка? – прохрипел Георгий. – И, как всегда, даешь правильные советы? А я, по-твоему, безмозглое говно на палочке?
     - Успокойся, хозяин, давай отдохнем. В этом чертовом дожде видимость на пять шагов,  давно идем без всякого ориентира.
     - Что, опять испугался?
     - Испугаешься тут. Это не Царицынский парк, по которому ты можешь идти с закрытыми глазами. Это джунгли, Георгий.
     - Спасибо! Объяснил очень доходчиво.
     - Ты зря хорохоришься, они, как и ты, хотят есть. Посмотри на деревья, нас давно сопровождают стаи обезьян.
   Георгий поднял голову и, действительно, на огромном дереве, увитом лианами, увидел несколько обезьян, похожих на крупных пауков, внимательно наблюдавших за ним и даже испускавших какие-то угрожающие звуки. С лианы на лиану перелетали рядом их сородичи. А из кустов вылетел и сел недалеко на ветку носатый красавец тукан.
     - Ты ступил в непуганые джунгли. А часа через три здесь будет темно, как у черного в заднице. Подумай лучше о безопасном ночлеге.
     - Ну, нет! Я не собираюсь гнить под дождем в этом чертовом лесу! Я хочу видеть черный песок, значит, идти надо в сторону Тихого океана.
     - Одумайся, Георгий, ты же не знаешь, куда тебя завез таксист. Может это тридцать километров! По джунглям ты и за два дня на него не выйдешь!
     - Ничего, прорвемся! Чтобы я не вышел за два дня? Да быть того не может! Если бы я был немного поздоровее…
     - Если бы ты вновь стал молодой, здоровый и красивый…
     - Заткнись ты! – оборвал его Георгий. - Я тебе докажу, что я еще чего-то стою.
   Он встал через силу и начал вновь карабкаться вверх. Все чаще стали попадаться лежащие деревья с вывернутыми корнями, которые упали то ли от старости, то ли от страшной бури, пронесшейся здесь несколько лет назад. Он вынужден был выбирать опасный путь: подниматься по скользким мокрым толстым сучьям упавшего дерева, перехватывая руки, держась за ненадежные скользкие голые ветки, грозя всякий раз сорваться с высоты одноэтажного дома, сломать себе шею или быть наколотым, как жук, к картонке. Карабкаясь еще два часа с короткими перерывами, Георгий совсем обессилил. Спуститься с одного такого дерева у него уже не осталось сил.
     «Наконец-то! – вздохнуло второе «Я». - Устраивайся вон в том огромном гнездышке на ночь. Это все лучше, чем спать внизу под кустами, где любая зверюга может от тебя чего-нибудь откусить. Уж лучше утонуть в солнечных водах Тихого океана, чем хрустеть в челюстях хищника».
   У Георгия просто не осталось сил, чтобы спорить. Он проверил ногой надежность придавленных веток в углублении, действительно, похожем на огромное гнездо, подобрал  толстый обломанный сук, похожий на булаву.
Он долго выбирал положение тела, чтобы меньше оно отдавало болью, наконец, угнездился, вытянув ноги, облокотившись на ветки, и забылся тяжелым сном. 
   Что-то страшное и реальное входило в его непонятный сон. Он проснулся в полной черноте и услышал совсем рядом мощный рык. Ему ответили какие-то хрюкающие угрожающие звуки. С ужасом он почувствовал, как слегка задрожали его ветви, будто кто-то внизу пробовал на прочность переплетенное из спутавшихся сучьев и веток его логово, в котором он спал. Колючие мурашки побежали по телу Георгия, он нащупал свою булаву, с которой он заснул, и сам страшно зарычал и забил своим орудием по основному стволу. Звуки, которые доносились снизу, стихли лишь на мгновение, а потом рев усилился и более грозно захрюкал, и зацокал кто-то в ответ. Георгию показалось, что это он, как легкая добыча, является причиной разборки двух невидимых хищников.
Напрягая и срывая связки, он как мог, громко и страшно зарычал, и три диких голоса слились в кромешной тьме. И снова, спустя мгновенье тишины, свирепый рев потряс окрестности, и снова задрожало его гнездо.
Со страху Георгий рычал и бил своей палкой по стволу, пытаясь тоже выдать себя за грозного хищника. И вдруг треск сучьев и кустов слились с непрерывным яростным ревом, хрюканьем, прерываемым визгом от боли. Кусты внизу трещали, он слышал звук катающихся тел, тонущий в реве, визге и рыканье. Один раз его гнездо так тряхануло, что он, прекратив орать, вылез на его край, боясь проскочить вниз, схватился обеими руками за обломанный сук упавшего дерева и в страхе ждал своей участи. Страшный непрекращающийся рык вскоре сменился на победный рев. Он раздавался все тише и с меньшей периодичностью между звуками раздираемой шкуры противника, отрываемого мяса и хруста костей в мощных челюстях. Георгий обнимал сук и дрожал.
Постепенно в него вселялась робкая надежда, что пирующему хищнику на ночь хватит той жертвы, которую он сейчас терзает. Через некоторое время дрожь стихла, и он забылся в той же позе, в которой сидел: слишком много адреналина выплеснул его слабый организм. Несколько раз он в страхе просыпался, прислушиваясь, и слышал внизу урчание пирующего хищника. Просидев без звука и движения некоторое время, он снова проваливался в тяжелый сон.
   Проснулся он уже в бледно – сером утреннем мареве, не пошевельнувшись, он прислушался и понял, что хищника внизу нет, и только тут позволил снова сесть в свое гнездо, вытянуть затекшие ноги, откинуться на мокрые ветки и расслабленно забыться на некоторое время. Последний пусть и короткий сон снял его напряжение, стер его страх и придал ему некоторые силы. Морось стала мельче, небо светлее, но солнце даже не угадывалось.
   Он боязливо начал слезать по крупной ветви своего дерева, и увидел внизу примятую траву, разворошенные и поломанные ветви куста, повсюду следы крови, не полностью обглоданную ногу какого-то животного и примятые следы в траве, показывающие, куда хищник поволок растерзанную жертву. Следы вели вниз, а ему надо было снова пробираться вверх.
 И Георгий снова начал свое трудное восхождение. К счастью, поваленных деревьев и бурелома на его пути почти не попадалось, но идти все равно было не легче, поскольку с каждым часом убывали последние силы. Несколько раз он пытался грызть какие-то листья кустов, но всякий раз их выплевывал, - такие они казались противные и горькие.
   
   У Георгия, как раньше, встал комок в горле. Он поднял лицо вверх. С веток нависшего дерева на лицо брызнули ему толи капли заночевавшего дождя, толи утреннего тумана, они потекли по щекам, скатились на подбородок и потихоньку ему стало легче дышать.
И он, в который раз, заставил себя карабкаться вверх. Не раз днем он забывался, сидя, прислонившись к дереву или под кустом, а, просыпаясь, снова продолжал путь наверх. Ему чудилось, что, достигнув вершины этого бесконечного тягуна, он увидит океан. И небо, как тогда, будет синим. И он, может быть, даже увидит восход солнца из океана! Но небо было, по-прежнему, серым, и все так же моросил дождь.
Наконец, Георгию повезло, и он нашел куст, усыпанный довольно крупными коричнево – золотистыми плодами. Нисколько не сомневаясь, что они съедобны, он устроился под кустом и съел два. Плоды имели довольно сочную по вкусу похожую на сладкий перец мякоть и крупные косточки. Вспомнив, что в косточках обычно находится много жиров и белков, камнем он разбил пару косточек и съел горьковатые сытные желтые ядра. Впервые, утолив почти за двое суток чувство голода, он заснул тревожным сном.
   Если ему кто-нибудь рассказал бы, что было с ним дальше, он не поверил бы ни одному слову.
В наступивших сумерках, он поднялся, дико осмотрелся и стал гомерически хохотать, катаясь по траве и кустам. Потом ходил, разговаривая с кустами и деревьями, обнимался и здоровался с каждой веткой, спорил, просил, что-то предлагал, обижался, снова хохотал и плакал. Начинал петь, прерывался, начинал рассказывать и снова рыдал. Потом замирал безмолвно на некоторое время, обняв ветку куста, жаловался ей на что-то слезливым голосом и вдруг взрывался диким хохотом, катаясь по траве, пытаясь что-то сбросить с себя. В испуге пытался зарыться в землю, ломая ногти на пальцах, и надолго замирал, с волнением слыша какие-то голоса. И снова вскакивал, дико воя, рвал на себе одежду и замирал, рассматривая фантастические картины, разворачивавшиеся в его сознании.
В ужасе жались друг к другу на высокой ветке обезьяны, завороженно смотря на дикие оргии, и большая непуганая птица, тяжело захлопав крыльями, улетела от греха подальше. А он полностью посадил голос, ходил, ползал, жестикулировал и что-то хрипел, потом обмяк, привалившись к кусту, и провалился в небытие. Проснулся он под утро, не понимая, где он, что с ним происходит, и, скорее всего, он находился в полубессознательном состоянии. Его рвало, выворачивало наизнанку желудок, пока уже рвать было нечем. Не сознавая, что делает, он пил стекающие с листьев тоненькие ручейки влаги, промывая желудок, и его снова рвало. Окончательно обессилев, он провалился в тяжелый сон, проспав более суток.
Проснулся он от сильной жажды. Голова у него кружилась, все вокруг он видел, как сквозь дымчатые очки. Не сознавая, что уже идет под гору, он наткнулся на спил огромного дерева, на котором, как на круглом столе, сохранился тонкий слой воды уже кончающегося дождя. Жадно вылизав всю влагу, рядом он нашел распиленное на куски само могучее дерево, неровная кора которого была наполнена пролитым дождем. Он шел вдоль бревна, втягивая в себя спасительную влагу, пока не напился. Георгий не понимал, что идет по узкой просеке, проложенной трелевочным трактором.
Георгию послышился какой-то странный протяжный звук. Он прислушался. Звук похож на звук пилы. Георгий стал продвигаться в том направлении. Несколько раз он останавливался, прислушиваясь.
     «Люди! Там слышится разговор людей! Ему надо туда!»
 Пройдя немного, он останавился, увидав троих рабочих в оранжевых накидках, которые цепной пилой срезают сучья огромного спиленного дерева. Георгий поднял свою большую палку, с которой не расстовался вот уже несколько дней, и с радостным криком заковылял к рабочим.
     «Лю-ди-и!» На самом деле у него вырывался нечленораздельный крик, совсем непохожий на русское слово.
Рабочие на миг перестали заниматься своей работой и стали вглядываться в нечто с поднятой дубинкой, которое спешило к ним с непонятным хрипом.
     «Хозяин! Хозяин джунглей! Спаси нас, Дева Мария!»
В панике побросав все, они побежали по проложенной дороге и скоро скрылись за деревьями.
Георгий в недоумении остановился.
     «Как же так? Это же люди! Он так надеялся на них. Они бегут от него? Почему? Я что, - «не люди?»
Эта мысль медленно доходит до его сознания. Если бы сам Георгий сейчас увидел это вываленное в грязи двуногое создание, с разодранными лохмотьями на груди и ногах какой-то одежды, с запекшейся кровью вперемешку с грязью на руках и лице, со стоящими колтунами вместо волос, ободранным лицом и не человечески горящими глазами, то он сам в страхе бежал бы от него, как от дикого вставшего на ноги животного.
Георгий медленно дошел до места их работы. Увидав небольшую матерчатую сумку, высыпал все на огромный пень.
     «Хлеб! Початки кукурузы! Помидоры! Что-то мясное! Вода!»
   Георгий накинулся на хлеб и несколько кусков уже проглотил, как снова почувствовал, что его выворачивает. Он в растерянности останавливает пиршество.
     «Я чуть не умираю с голода, а организм не принимает! Это что еще за изуверская пытка? А-а, чего там… он, - не люди. Он, - не люди!»
Эта мысль овладевает им. Георгий начинает с осторожностью пить воду из оставленной бутылочки. Похоже она с каким-то кисло-сладким фруктом. Желудок ее не отторгает. Георгий выпивает целую бутылочку. Положив руки и голову на пень, он забывается.      

Через несколько часов пути лес стал редеть, и вскоре местность превратилась в холмы, на которых местами росли кусты и группки деревьев, а перед ним раскинулись уходящие вдаль ряды больших кустов с огромными листьями. Присмотревшись, он увидел большие гроздья плодов, похожие на бананы. Никогда он раньше не видел, что в одной грозди может быть так много бананов. С большим трудом он дотянулся до некоторых, и ему стоило больших усилий, чтобы выломать их из грозди. Бананы были желтовато - зеленые, по вкусу немного вязкие и совсем не сладкие. Но он не мог оторваться, пока не съел сразу три. Почувствовав тяжесть в желудке, его снова вывернуло наизнанку. И снова он лизал их широкие листья, пытаясь утолить жажду.
Георгий уже шел сквозь ряды каких-то кустов. Пройдя минут двадцать, ряды прерывались более широкой колеей, и снова он проходил сквозь бесчисленные ряды широколистных банановых кустов. Потратив не меньше часа, чтобы пройти сквозь их ряды, Георгий пьяной походкой вышел на кукурузное бескрайнее поле. К нему потихоньку возвращалось возможность мыслить и понимать. Он понял, что поле расположено понижающимися террасами.
Потратив последние силы, чтобы сломать один такой стебель толще руки человека, он попробовал зерна молочной спелости, но его тут же вырвало. На подгибающихся ногах он заставил себя пройти некоторое время, но ему стало совсем плохо, в глазах зарябило, он сел и тотчас провалился в беспамятство.
   Георгий еще не проснулся, но почувствовал, что кто-то на него смотрит. Смотрит ласково. С любовью.
   «Такого не может быть, - просыпались его мысли, - для всех он здесь изгой, все избавляются от него, как от прокаженного, кто может на него здесь смотреть ласково?»
Он почувствовал на щеке теплое нежное сочувственное прикосновение, какое было только в другой нереальной жизни. Ему захотелось удержать эти ласковые пальцы. Он попытался прижать их к своей щеке, но почувствовал только выросшую щетину с комьями глины. Георгий открыл глаза.
   «Мать честная, неужели это мой друг – солнце? Ах, как ласково, как нежно ты можешь дотрагиваться своими теплыми лучами до щек, до лба, заигрывая, пытаться заглянуть в глаза… Привет тебе солнце! Спасибо тебе, солнце! Выглядывай, пробивайся сквозь облака почаще, а еще лучше – свети всегда!»
   Так оно и было. Прямо над ним сквозь неплотное облако просвечивало в коридоре светло – серых облаков, окаймленных вздымающимися к небу стеблями кукурузы, его солнце. Его единственный друг.
Сколько он еще ковылял походкой больного старика, он не знал. Поле, наконец, кончилось, и перед ним стояли кусты, а за ними возвышались деревья. Пройдя еще некоторое время, он вышел на ровное плоскогорье, покрытое отдельными кустами, и услышал низкий, ровный и мощный шум, который становился все явственнее, по мере того, как он к нему приближался. Несильный ветер местами разорвал плотные облака, и там было видно небо. А однажды из такой бреши послало ему свои лучи заходящее за горы солнце.
Но его властно влек к себе низкий звук рокота океана, и он спешил на его зов, не отдавая отчета, зачем это ему нужно. Наконец, серый край неба над холмом полосонул густо – синей кромкой, которая все росла и росла в толщину, по мере его приближения к краю холма.
И вот он уже стоял на краю холма, перед ним был крутой спуск, местами заросший кустами, за ним прибрежная полоса и сам океан. Он не чувствовал, как по его впалым щекам потекли слезы, а потому и не мог знать, являлись ли они причиной радости или печали.
   Найдя более или менее подходящий спуск, продираясь сквозь колючие кусты, Георгий спустился с холма. Перед ним, разделенный широкой полосой песка волновался сам океан. У Георгия подкосились ноги, он, обессиленный, сел, и просто смотрел на волнение океана, слушал его ворчливый рокот, и текли не замечаемые им слезы. Не полностью вышедшим из помутнения сознанием он догадывался, что теперь ему больше никуда не надо продираться, подниматься или спускаться. Он хотел увидеть океан, - и вот он перед ним. Зачем это было нужно – он сейчас не знал. Георгий вдыхал ветер с океана, чувствовал запах просоленных водорослей, и постепенно в него входило неосознанное убеждение выполненной им какой-то большой миссии, а тревога и неуверенность медленно покидали его.
С огромным трудом он встал, шатаясь, подошел к основанию растущих кустов, где повсюду приличным слоем лежала выброшенная когда-то бушевавшим океаном тина, и сразу увидел по всей кромке тины расколотые и целые половинки раковин величиной с ладонь. И на каждом метре прибоя из тины он находил хотя бы две лежащих как надо половинки раковины, полных спасительной влаги. Не в силах уже подняться на ноги, он ползал, дрожащими руками брал столь щедрые подарки и пил, пил, пока, наконец, почувствовал, что больше не может вместить его больной желудок.
Но еще более дорогим подарком для него был настоящий, полный кокосовый орех, застрявший в нижних ветках кустов, который он нашел неподалеку. Поболтав им возле уха, он с удивлением услышал еле прослушиваемый плеск кокосового молока. Наверное, еще неделю назад орех висел на какой-то пальме, а может, камбузный кок с какого-нибудь российского корабля выбросил его за борт, в твердой уверенности, что его благотворительная помощь непременно дойдет до голодного российского бомжа, волею судеб оказавшегося почти за пятнадцать тысяч километров от своей Родины. Пожалуй, ценнее подарка Георгий не мог вспомнить за всю свою не такую уж короткую жизнь. С огромным трудом острой раковиной он пробил одну дырочку, там, где были три темные пятна на темечке ореха, и высосал густое молоко, которого набралось, наверное, не больше рюмки. Потом большим камнем он безуспешно пытался разбить сам орех, но силы его покинули, и он забылся, почти счастливый, с драгоценным даром в руках.               
  Очнулся он скорее всего от какого-то важного не исполненного долга, а увидев орех, снова принялся за работу. Пришлось ковылять к большому камню, и там одна из попыток удалась. Разбив орех на три части, вылизав капли молока, Георгий стал выскабливать небольшой острой ракушкой, как сломанной ложкой, не затвердевшую на внутренней стенке мягкую вкусную мякоть. Он не припомнил таких подобных приятных вкусовых ощущений, которые он смаковал в это время, всякий раз прислушиваясь, не отторгнет ли его больной желудок этот подарок. Съев не больше четверти, благоразумно втиснув две части скорлупы с застывшим на них молоком между ветками кустов, держа в руках третью, почти выскобленную часть, он забылся умиротворенным сном.
 
     Последняя попытка
Когда Георгий проснулся, то не мог знать, что доведенный до полного изнеможения и истощения его организм снова вырвал на свое хоть какое-то восстановление почти сутки сна. Подняв немного просветленную голову, он смотрел на высокие волны с ревом накатывающегося на берег океана, которые оставляли недалеко от него шипящую уходящую в песок белую пену, и никак не мог понять, куда же подевались высокие деревья, царапающие лицо кусты, цепляющиеся за ноги корни. Почему он лежит, когда надо идти и карабкаться наверх. С удовольствием он подставлял лицо крепчавшему теплому ветру, смотрел на низкие плотные облака, сбивающиеся в тучи, на повисшее над горами теплое незлое солнце, которое должно закатиться за горы раньше, чем бело – голубые тучи отрежут ему путь в его колыбель. Он снова лег, расслабился и лежал в полной прострации без всяких мыслей некоторое время.
   Он встал, убедился, что его заначка из осколков кокосового ореха на месте, с трудом прошелся по полоске мокрых водорослей, собирая маленькие блюдечки ракушек и пил из них воду. Утолив жажду, имея в запасе больше половины ореха, его покинули заботы о воде и еде. Георгий уже свыкся с болевым фоном во всем теле от его болезни, но на него наслоились боли в легких и желудке.
Георгий смутно догадывался, что в джунглях съел что-то не потребное для организма, потом ему было страшно плохо, его выворачивало наизнанку, больше он почти ничего не помнил. Он равнодушно осмотрел изодранную грязную и озелененную рубашку, еще более грязные порванные во многих местах брюки. Его больше беспокоили саднящие раны на теле, руках и ногах, а также правый глаз, который слезился и закрывался. Дойдя до кромки прибоя, он хотел было уже войти в него, но встал, что-то припоминая. Еще раз огляделся и только тут до него дошло, что напрасно он ищет глазами спортивную сумку, в которой были шорты, белые футболка и недавно купленная  бейсболка. И там же был портмоне с паспортом и деньгами. На левом запястье, где недавно были часы, красовалась глубокая царапина.
     «Чего жалеть? Какой ничтожно малой данью он откупился от джунглей. До чего же ему повезло! Какая большая вероятность была в них навсегда остаться! Сколько добела обглоданных человеческих косточек лежат в их траве? А зачем ему паспорт или деньги? И зачем ему теперь точное время, оно для него остановилось с отлетом из России».
 И он снова подошел к прибою. Подождав, пока самая нахальная волна накрыла его стопы, он зачерпнул ее в две пригоршни и осторожно погрузил в них лицо, почувствовав, как сразу защипали невидимые царапины и ссадины. С испугом смотрел он на рассерженные волны и поспешил отойти от них подальше. И только когда он стал выходить, его вдруг озарило, что идет он по черному песку.
   «Черный песок, черный песок… так это значит он на Тихом океане, - вдруг озарили его проблески сознания, - так, он все-таки дошел до него. Здесь нет такого надоевшего противного дождя, как в джунглях, здесь светит такое теплое солнце. Вот зачем был так нужен ему Тихий океан. А то, что сейчас он немного сердится, так это потому, что его, Георгия, не было рядом столько времени. Теперь они вместе. Завтра непременно океан успокоится, и он увидит, как радостное солнце будет вставать из его тихих вод. Ведь каждое существо должно соответствовать своему названию, а то какой же он будет Тихий?»
   Удовлетворенный таким рассуждением Георгий поковылял к своей кокосовой заначке и с удовольствием очистил еще одну часть скорлупы, от сладковатой белой душистой мякоти, подолгу держа каждый соскобленный кусочек во рту и смакуя такой приятный вкус. Для его больного желудка такого ужина было вполне достаточно, и у Георгия даже не возникло мысли поднять руку на последнюю часть скорлупы. Посидев немного и удостоверившись, что его больной желудок не отторгнет такое царское подношение, Георгий встал и решил немного, пока солнце не коснулось гор своим натруженным красным диском, пройти вдоль кромки прибоя в одну и в другую сторону, чтобы ознакомиться с окрестностями. Ночевать он решил здесь, где раньше спал, а сейчас ужинал, под наклоненными уютными кустами.
Слава Богу, ему больше не придется кричать от ужаса, слыша грозный рев пумы, вздрагивать и холодеть от резкого крика ночной птицы, цепенеть с остановившимся сердцем от шарахнувшегося в кусты броненосца, с воплем отскакивать от притворившейся сучком змеи, - и всякий раз чувствовать кожей, что за каждым деревом, камнем, кустом и пучком травы на него смотрят желтые холодные глаза, желающие его погибели.
Две минуты ходьбы в одну сторону показали ему уходящий в бесконечность прибрежный черный песок, широкой полосой разделяющей зеленую цепочку кустов у подножия холма. Дойдя до своего места, Георгий задержался и посадил за горы солнце, пожелав ему хорошо выспаться.
   «А как же иначе! Солнце давным-давно было в числе самых близких его друзей. Правда, здесь оно раскрывается новыми своими чертами характера, может быть, не всегда добродушными. Ну, а кто считает, что сам без изъяна, пусть бросят в него камень! Он сам уже давно перестал считать себя совершенным, как считал когда-то в молодости, годочков так, до двадцати трех. Ему, в такой нереально далекой России, всегда было приятно общество давнего большого светлого и теплого друга. Оно приносило ему несказанное удовольствие, когда чуть грея его лицо в декабрьский мороз, когда он, прислонившись спиной к замерзшей березке, закрыв глаза и сдвинув на затылок шапку, соскучившись после двух недель отсутствия своего друга, впитывал кожей его нежное прикосновение. А сколько раз в Подмосковье, на даче, стоя босиком, только в шортах, в холодной майской росной траве, он терпеливо ждал, пока вылезшие из-за ближайшего леса утренние лучи его большого друга начнут изгонять прохладу из его голого тела, стирать мурашки и напитывать его приятной теплотой. И, конечно же, несчетное количество раз, он терпеливо нависал с фотокамерой над каким-нибудь цветком с сидящей на нем бабочкой, прося свое солнце побыстрее выбраться из противного облака, чтобы расцветить радужными красками каждый лепесток, каждую тычинку, каждую светлую полосочку на усиках этого Божественного создания и каждый волосок на ее крылышке, переливающимся на солнце всеми цветами. Ну, а если другу не по себе и он злится, - надо просто дать возможность ему справиться со своими чувствами. А разве ж у самого такое не бывало? Пройдет какое-то время и вот снова из глаз друга лучатся ласковые и теплые лучи, которые лечат тебе душу, поднимают твое настроение, помогают тебе интереснее жить. До завтра, солнце! Он рад будет завтра приветствовать твои первые лучи из-за океана!» – тепло простился с солнцем Георгий, как со старым, проверенным во всех ситуациях и никогда не предававшим его другом. 
   Другая сторона побережья была намного мрачнее хотя бы потому, что солнце спряталось, а еще потому, что черные камни выступали из океана, заставляя его в этом месте особенно нервничать, громко выражая свое недовольство, и пениться. А еще дальше мрачные маленькие и большие обломки скал и вовсе заполняли все пространство от океана до высокого скального холма, круто обрывающегося к нему. Георгий передернул плечами и повернул обратно.
   Он с грустью смотрел на уходящие краски дня, на быстро надвигающийся сумрак, на сгущающуюся со всех сторон темень, ему становилось неуютно и одиноко. Где-то очень далеко, там, где невидимая черта отделяет одну стихию от другой, мелькнули еле заметные всполохи.
   «Только дождя ему и не хватало! Давно ли он обсох?»
   Георгий провел рукой по наклоненным над ним листьям куста и понял, что сухим ему быть не больше двадцати минут и то, если дождь будет мелко - моросящий. Он сел, потрогал рукой несколько слоев заготовленных сухих водорослей, как маленькую подушечку под голову, пару раз, кряхтя, повернулся с боку набок и заснул.
    Проснулся он от резкого удара грома. Он сел, обдуваемый порывистым влажным ветром, какое-то время таращился в непроглядную мглу и слушал рев океана. Это было уже не брюзжание недовольного немощного старика, это были уже звуки разошедшегося в пьяной удали гуляки, крушившего налево и направо все, что попадало ему под руку, сопровождая свои действия страшными криками, угрозами и трехпалубным матом. И лучше не встречаться на пути такому обезумевшему зверю, - изобьет, покалечит, убьет.
   Георгий встал и с опаской заковылял к прибою. Начал моросить дождь.
     «Ого! Метров пять побережья проглотили остервенело набрасывающиеся на берег волны, пока он отключился».
   Над океаном в черных низких тучах сверкнула молния, через шесть секунд до него донеслись раскаты грома, еще не перекрывающие по громкости шум океана, он увидел трех-четырехметровые волны с гребнями белой пены, накатывающиеся на берег.
   Георгий заставил себя пройти вдоль кромки прибоя туда, где побережье было песчаным. Он уже привык к реву океана, как может привыкнуть человек, не раз проходящий мимо рычащего льва в клетке с толстыми прутьями. В другую сторону так далеко пойти он не смог, не выдержали нервы: настолько страшным и неистовым был там рев океана, в кромешной тьме разбивавшим о скалы свои могучие волны в мелкие брызги. Вернувшись, он сел на свое место и задумался.
     «Однажды его выплюнул Тихий океан. Вчера выжили из себя джунгли. За что? Чем им он не понравился? Тьму людей каждый из них принял, переварил и не поперхнулся. Так чем же он отличается от этой тьмы? – ответ не вырисовывался. – Неужели он страшный грешник, а его душа и тело настолько отравлены, что эти двое не смогли их принять? Или здесь не обошлось без Всевышнего? Значит, и Господу его общество в тягость. Ну, что там, он, грешник, на рай и не претендует, но ведь уже дважды он мог бы кипеть в котлах преисподней! А он, по-прежнему, на этой чудесной Земле. Значит, Творец чего-то ждет от него? Чего-то на этой Земле он не доделал? За ним, оказывается, должок? Вот только какой? Неужели, Господи, ты хочешь от меня, чтобы я промучился еще два месяца? Шестьдесят дней нарастающей боли. Каждодневная забота о воде, о еде. Ведь не каждый день океан будет делать ему подношения в виде кокосовых орехов! Сколько раз ему осталось любоваться, не взирая на боль, закатами и восходами? Совсем скоро наступит время, когда невыносимая боль заглушит все его желания, обездвижит его, превратит его в полуживого доходягу, молящего о смерти. И, главное, никто не выполнит этой последней его просьбы. Не хватает, чтобы какие-нибудь ночные маленькие омерзительные хищники, осмелев, будут подползать и рвать по кусочку от его агонизирующего тела. Да что хищники, даже небольшие юркие крабы осмелеют и по ночам будут вылезать на пиршество».
   Перед его закрывшимися от слабости глазами вдруг промелькнул страшный эпизод, который, видимо, будет периодически возникать уже до конца его дней. Как-то по ТВ, смотря любимую передачу о дикой природе, он увидел океанский мокрый песок какой-то южной страны, по которому вдоль прибоя прыгал с повисшим одним крылом отставший от мамы с выводком птенец размером в кулак. За ним, быстро передвигаясь, бежала армада омерзительных крабов размером в небольшую лягушку, держа наготове огромную  клешню. Впереди из океанской пены, привлеченные прыганьем птенца и криком о помощи, выбегали новые толпы таких же крабов. Бедный птенец, не в силах помочь себе крыльями, прыгал, из последних сил, зовя маму. Ему едва удавалось вырваться из окружения, как спереди из пены возникали новые ненасытные убийцы. С каждым метром силы птенца слабели, и вот уже плотное кольцо сомкнулось вокруг него, и он скрылся под горкой рвущих его живое тело крабов-убийц.
     «Да, - вернулся к своим мыслям Георгий, - недооценивал он свою душевную слабость, судорожное цепляние организма за жизнь в любом ее виде, только вот не согласовал жизнелюбивый организм свои потребности со своим хозяином, а ему такая жизнь и на хрен не нужна! Мучительная физическая деградация, переходящая в деградацию духа. А ведь так оно и будет, если он пойдет на поводу своего больного организма. Он этого хочет? Какого же чуда он ждет? Его болезнь вдруг сама рассосется, как предрекало его безмозглое второе «Я»? Абсурд, чушь собачья! Это днем ему трудно расстаться с жизнью: солнце, тихий ласковый океан, пальмы… Ночью ничего этого он видеть не будет, и этот свирепый океан не позволит на сей раз выкарабкаться его жизнелюбивому организму. Сейчас, когда ночь, хоть выколи глаза, и когда сознание не так, как днем, цепляется за солнечную жизнь, он сделает последнюю попытку свести счеты с жизнью снова в Тихом, но уже в ночном и безумном океане. Вставай, вставай!»
     - Что ты задумал, Георгий? – заволновалось его второе «Я».    
     - Вперед, безотцовщина! – не слушал своего «друга» Георгий. - Главное не цепляться за жизнь, точнее за подобие жизни.
     - В такой океан, - это безумие! – Пыталось остановить его второе «Я». – Это все равно, что проститься с жизнью!
     - Для меня жизнь кончилась еще в России! Помоги мне, Господи, преодолеть страх!
   Сверкнула молния, и секунд через три ударил гром, который уже сравнялся по громкости с ревом океана. В его грозных раскатах Георгий не распознал гнева, осуждающего его решение.
   
Безумец тот, кто не согласен с Создателем, что любое существование под небесами является великим даром!

Георгий встал, почувствовав мощный вплеск адреналина, распрямился и, забыв про боль, полутвердой походкой заковылял навстречу волнам, которые, как злые собаки на поводке, завидев его, бросились ему навстречу.
 
       ГОРИ, ЗВЕЗДА МОЯ, НЕ ПА-А-ДАЙ,
       БРОСАЙ ПРОЩАЛЬНЫЕ ЛУЧИ-И-И…

Вдруг вызывающе громко запел он, не отдавая себе отчета. Но удар, расколовший небо молнии, заткнул рот Георгия, а раскаты грома поглотили его мысли.
   «Главное ухитриться войти и не быть сбитым накатывающейся очередной волной. Тогда тебя долго будет мочалить в прибрежном прибое: «не войти, не выскочить!» – вспомнил он предупреждение друга, сказанное тридцать лет назад, когда они входили в четырех бальный штормик на Черном море.
  «Да уж, лучше легонько болтаться на дне, чем сильно наверху биться о те острые камни! Надо оседлать самую большую волну и при ее отливе изо всех сил заплыть в океан.
Рано, рано, не эта, а вот сейчас – пора! Пошел!»
 
      А ЗА КЛАДБИЩЕНСКОЙ ОГРА-А-ДОЙ…

   Георгий грудью поймал отступающую волну и что есть мочи заработал руками и ногами, как будто плыл на пари за большим призом. Тягучий отлив намного оттащил его от берега, но тут над ним нависла громадная волна со срывающейся с нее пеной.
   «Ныряй! Выдыхай воздух и ныряй под нее!» – вспомнил он короткую учебу друга детства во время шторма на Черном море.
Он так и сделал. Даже под водой он почувствовал, как обрушился огромный гребень и растворенный в воде шум прокатился над ним. Его под водой немного подтащило к берегу, но вся волна прокатилась над ним.
   «Всплывай! Глотай воздух! Давай работай руками и ногами, а то потащит опять к берегу!» – и снова он сделал так, как учил его друг.
   «Ныряй! Не расслабляйся! – теперь уже учил он себя. - Иначе к берегу тебя потащит эта!» – и он снова нырнул, и снова над ним растворенный рокот дробящихся нескольких тонн воды, и снова он вынырнул, чтобы вдохнуть и заработать ногами и руками.
   «Вот эта удача! С первой попытки заплыть в такой океан! Какой же он везунчик!»
   Он плыл от берега, подныривал под встающую над ним волну, снова плыл, и снова подныривал.
   «Оказывается, рев океана, - это всего лишь шум рассыпающихся волн. Его не надо бояться, - это не рев непредсказуемого хищника в джунглях. Рев океана не только от того, что волны накатываются на берег, это лишь маленькая часть всего шума, а большая часть от того, что тысячи вздыбленных волн обрушивают с высоты четырех метров десятки тонн воды на поверхность океана, которые разбивается до мельчайших капель, становясь пеной», - пронеслось в голове у Георгия между погружениями и всплытиями.
После каждой накатываемой волны его хоть немного протаскивало к берегу, Георгий понимал это и греб против волн дальше в океан. Десятым своим подсознанием он догадывался, что, чем дальше ему удастся заплыть, тем меньше будет шансов вернуться. И он плыл, плыл и плыл. Тем же своим подсознанием он чувствовал, что хоть и плавал он раньше отлично, но силы сейчас у него не те, и он скоро должен выдохнуться.
     «Сегодня, наконец, он обмануть свой жизнелюбивый организм, и он решит не решенную до сих пор задачу!»
   Впереди него в низких черных облаках волнистой струей перетекла белая молния, и вскоре ударил такой гром, что от страха он погрузился чуть ранее, чем следовало бы и потому ему пришлось дольше задержать дыхание, всплывая в еще не рассыпавшейся волне. Его закрутило и протащило, он впервые запаниковал, сбил ритм и еле успел собраться и погрузиться перед очередной вставшей над ним волной. Срываемая ветром с гребня волны пена успела ударить ему в лицо. В уши и носоглотку потихонечку стал проникать рассол, и ему опять, нарушая ритм дыхания, приходилось несколько раз откашливаться. Его слабый вестибулярный аппарат от постоянных подъемов на очередную волну и падений с нее начинал сдавать. Противное чувство в желудке и в голове, когда его обычно начинало мутить при качке, стало потихонечку овладевать им. Подводные звуки дробящихся над головой нескольких тонн воды с чередованием рева океана на поверхности расшатывали его волевой настрой и изматывали психику. И все-таки всякий раз он давал себе команду: «Надо плыть! Надо плыть! Пока работают руки и ноги, надо плыть!»
   И снова всполохи в облаках белой молнии и последовавшей за ним удар грома заставили от страха непроизвольно спрятаться в волне океана. И снова чуть раньше времени. И снова у него сбилось дыхание, а когда его голова с открытым ртом показалась на поверхности, ветер сорвал с гребня волны пену и с силой бросил ее в лицо так, что он задохнулся, и снова закашлялся. И, привыкшее было к темноте, зрение несколько секунд ничего не видело, кроме многократных отпечатков на сетчатке закрытых глаз белой извивающейся, как змея, молнии.
И все можно было бы какое-то время терпеть, если бы не тающие постепенно физические силы, хоть и подкачиваемые периодически адреналином волевым усилием впрыскиваемым в слабеющие мышцы, и если бы он смог, хотя бы поддерживать на уровне подвергаемую жестоким испытаниям свою волю.
   Но тут случилось непредвиденное. Да как можно предвидеть или совладать с необузданной силой природы, являющейся плотью могучей Вселенной?
   Когда Георгий был наверху взметнувшей его волны и готовился поднырнуть под грозящий обрушиться заворачивающийся гребень, вдруг черное низкое облако, расколовшись с невыносимым для человеческого уха треском, метнуло в океан недалеко от Георгия ослепительно – голубой жгут, который вспорол его содрогнувшееся огромное тело. Каждой порой своего организма Георгий ощутил этот жуткий удар, и на несколько мгновений был ослеплен, оглушен, его воля была подавлена, а его руки и ноги беспорядочно хлопали на месте. И в этот миг страшный удар взметнувшейся над ним волны обрушился на его голову. Его смяло, расплющило, и он полностью отключился на некоторое время.
   А низкое небо с летящими по нему черными облаками хохотало страшными громовыми раскатами, раненый океан ревел и вздымался, пытаясь достать обидчика, который всадил в его тело плазменный жгут, а хилая человеческая плоть была заложником разборки трех стихий.
   Георгий пришел в себя чуть раньше счета «десять», а потому это был всего лишь тяжелый, но все-таки нокдаун. Он автоматически перебирал ногами и руками, поддерживая плавучее состояние. Ни о какой борьбе с волнами не могло идти и речи. Его развернуло в сторону ветра, тело поднимало почти на самый верх волны, а пенный гребень часто накрывал его голову.
   Иногда при всполохах молний в темных тучах среди бешеной пляски волн с косматыми гривами белой пены мелькала голова Георгия, как пустой кокосовый орех, выносимый почти на гребень волны и сейчас же проваливающийся в пучину. А среди грохота разбивающихся волн в перерывах между раскатами грома можно было, если напрячь слух, иногда услышать слабый нечеловеческий вопль: «Возьми меня, Господи!»                Но когда во второй раз извивающийся голубой жгут вонзился недалеко от него в беснующуюся плоть океана, то ничего кроме гомерического все заглушающего хохота грома не было слышно. А поскольку больше не было видно над этим местом всполохов молний, то не было видно и «кокосового ореха», - одна страшная грохочущая чернота.               






















Глава 2. РУССКИЙ «ПЯТНИЦА» В ПАНАМСКИЙ ЧЕТВЕРГ          

Крупная почти метровая коричнево – зеленая игуана, возбужденно и осторожно ползла к обломку скалы.  Там, на слегка покатой плоской поверхности, она любила погреться в лучах утреннего солнца после ночной охоты. К тому же, она хорошо знала, что утихающий после шторма океан нередко оставлял на ней какие-нибудь дары, что служило ей завтраком. Она чувствовала какого-то не себе подобного чужака на своей территории, и ей обязательно надо было выяснить: кто он и будет ли у нее сегодня схватка с непрошенным пришельцем за ее законное место. Игуана замерла от неожиданности. Опасливо проведя взглядом по рукам, как бы обнимающим ее любимый камень, по всему неподвижному телу и, внимательно взглянув в закрытые глаза, она поняла, что этот Homo ей не угрожает. И более того. Он вот-вот перейдет ту грань, когда сам уже может стать желанной для многих добычей. Она слышала своими чуткими ушами, как его душа тычется в разные концы его большого неуклюжего белокожего чуть теплого тела, тщетно ища выхода наружу и не находила его.
   А Homo лежал ничком, как обессиливший пловец, не в состоянии двинуть ни одним своим членом, вынесенный на камень самой высокой ночной волной бушевавшего вчера океана.
   «Вероятно, он сделал вчера столько отчаянных безуспешных попыток взобраться, оседлать ту самую единственную волну, которая не дала ему захлебнуться, не дала ему потонуть в бурном океане. И эта самая высокая, самая страшная волна, с которой, упаси, Господи, сорваться, упоительно, с замиранием сердца, подняла его на свой гребень, «с гибельным восторгом» пронесла его над дробящимися о камни валами, отдала свою энергию блаженства и ласково опустила его уже не содрогающееся чуть дышащее тело за пределы кипящих валов».
В игуане шевельнулось редкое чувство жалости к этому бедолаге.
   Игуана чувствовала сладкий запах еще не запекшейся крови.
   «Так вот чем был так возбужден ее сосед большой краб! Оказывается, он почувствовал этот характерный запах раньше, чем она».
   Игуана на секунду закрыла нижними прозрачными веками глаза, но тотчас, услышав противный крик, опустила прозрачное веко, повернув голову к кричащему Homo nadmenus.
   «Ты уже на вахте, моя красавица? Ну и что сегодня нового подбросил нам океан? Погоди, я тебя все-таки поймаю! – противно засмеялся nadmenus. - Скоро ты будешь кипеть в моем супе! Ох, какое угощение я приготовлю для моего хозяина! Да такой справной игуаны хватит на всех! – снова противно засмеялся слуга. – Да ты никак кого-то караулишь?» – проговорил он, подходя к краю скалы, присматриваясь к огромному камню.
   «Пресвятая дева Мария! Да там человек! Не трогай его, чудовище! Пошла вон!»
    Услышав тревожное восклицание, в окошко облаков выглянуло любопытное солнце и, узнав своего друга, безжизненно распростертого на скале, стало ласково отогревать его своими лучами, не давая остыть его телу.
 Лишь один до конца не успокоившийся океан в бессильной злобе изредка докатывался до подножия огромного камня и недоумевал: как он мог выпустить из своих объятий уже обреченного быть его вечным пленником этого наглого человека, осмелившегося бросить вызов ему ночью?

     Именной подарочек
А слуга, тем временем, присеменив к обломку скалы, с боязнью приближался к неподвижно лежащему ничком бывшему пленнику океана. Слуга с детства боялся мертвецов. Замерев в метре от камня, он со страхом смотрел на полуголое тело утопленника, на котором были только одни разодранные во многих местах, но еще сидящие на талии джинсы. Бочком приближаясь на четверть шага, он увидел спину с окровавленными ранами, плечи, руки и бока - с глубокими ранами, из которых сочилась кровь, кровоточащий затылок и висок. Пересилив страх, дрожащими руками он немного приподнял от камня голову и в испуге чуть не выронил ее, когда услышал хриплый шепот:
   «Пи-ить…»
   «Пресвятая дева, да он живой!» – изумился слуга и, оставив в покое голову, заспешил обратно на свой утес.
     - Хозяин! Хозяин! – кричал он, на бегу, сидящему на веранде фазенды, за конторкой  над толстой тетрадью, кряжистому человеку в капитанской фуражке с загорелым немного одутловатым лицом с широкими рыжими седеющими баками, переходящими в такие же усы.
     - Хозяин! Там…там… там на скале лежит утопленник!
     - Ну, так что? У меня не морг для утопленников, вызывай полицию! Это их дело!
     - Да он… он белый…
     - Ну, так что? – не поднимал головы хозяин, тыча толстыми пальцами в клавиши калькулятора, что-то записывая в конторской книге.
     - Да он, похоже, американец… и прошептал что-то не по-испански…
     - А говоришь утопленник! – наконец, недовольно оторвал голову от бумаг хозяин. - Все равно у меня не приют для несостоявшихся утопленников! – Он встал и с досады бросил ручку на бумаги и покрутил головой.               
    - Еще одна нелегкая свалилась на мою бедную голову! – запричитал хозяин, еле поспевая за семенящим впереди слугой. – Никогда ничего хорошего еще не принес мне океан, - одни только неприятности да хлопоты. Вон, соседу, принес после шторма вполне еще годную набранную из дощечек бочку, стянутую двумя обручами, а Мигелю, подумать только, шикарный диван, который он отреставрировал и перетянул гобеленом, а тут, во второй раз, - утопленника! Сколько в прошлый раз люди из полиции кишки мотали всякими глупыми расспросами и заставляли писать всякие ненужные никому бумажки.
     - Да я тоже сперва думал, что утопленник, а он что-то прошептал…
     - Да не верещи ты! – в сердцах оборвал слугу хозяин. - Нет, ты только посмотри! – Изумился он, подходя к камню. - Лежит, как на блюдечке с голубой каемочкой! Как именной подарок! О, Боже! Да на нем живого места нет! Все бока, вся спина разодраны! Вот, гляди сюда! Ой, и еще! А голова-то…
   И он с трудом приподнял голову, всматриваясь в ободранное лицо.
     - С чего ты взял, что он еще живой? – спросил хозяин слугу.
     - Пи-ить… - прошептал утопленник.      
     - Пресвятая дева Мария! - русский «Пятница» в панамский четверг! – на русском с большим акцентом воскликнул хозяин. – Вот это подарочек! – снова перешел он на испанский. - Так чего ты рот разинул? – гневно взглянул на слугу хозяин. - Русского, что ль, в первый раз видишь? Беги сейчас же за Стариком и Мигелем! Прихвати в сарае одеяло! Да, захвати на всякий случай веревки! Да, не забудь бутылочку воды! Да пошевеливайся! Что ты всякий раз останавливаешься с открытым ртом? Давай! Давай! Живо!
   Когда слуга, часто дыша, прибежал только с бутылкой воды и одеялом, хозяин задохнулся от гнева.
    Ну, ты и бацилла! *   

     *Бацилла – морской сленг (мор.сл.) – малоопытный боцман, от которого порой больше вреда, чем пользы.
   
     - А где Старик? Где веревки? Где Мигель? Или ты думаешь, что мы с тобой вдвоем поднимем его тело на высоту пять метров? – испепелял слугу взглядом хозяин.
      - Старик сказал, что его нельзя поднимать наверх, это опасно для его жизни. Они сейчас подойдут с тележкой… да вон Старик спускается, а Мигель уже идет, - кивнул слуга головой вдаль побережья на вырисовывающуюся группку людей. – И еще Старик сказал, чтобы ему много пить не давали и не вертели бы до его подхода.
      - Без него знаю, капитан еще тут нашелся, - незлобно остывал хозяин.
Вдалеке побережья показалась группа людей с тележкой.
Вдвоем со слугой, приподняв немного голову, хозяин осторожно влил немного воды в потрескавшиеся распухшие губы. «Подарочек» не приходил в себя и не шевелился.
     - Да, - вспомнил слуга, вытаскивая за торчащий конец из свернутого выцветшего видавшего виды одеяла белую тряпку, - Старик велел омыть осторожно соленой водой океана его раны… но я не могу… я не могу смотреть на кровь… мне становится плохо, - виновато отвернулся от тела слуга.
   Хозяин вырвал из рук слуги чистую тряпку, порвал ее на куски, громко причитая.
     - И как я только доверяю тебе кухню: утопленников он не любит! Крови он боится! А как же ты убиваешь еще живую рыбу?
     - Ну, рыбу, - это совсем другое дело! – слабо защищался слуга.
     - Так иди хотя бы намочи тряпки, да смотри, чтоб песок на них не попал! Что за голова у тебя пустая, как выпитый кокосовый орех! Даже ведерка не догадался захватить! – ругался хозяин вслед уходящему к океану слуге
   Цокая и причитая, он брал у отвернувшегося брезгливого слуги мокрые выжатые тряпки, осторожно прикладывал к многочисленным ранам на спине, вытирая еще сочившуюся кровь, и вновь гнал слугу к океану полоскать окровавленные лоскуты.
Двое подростков семи и восьми лет, сыновей Мигеля, и он сам вместе со Стариком подошли к камню. Мигель, жилистый невысокий метис около сорока лет, охая, смотрел на истерзанное тело. Старик, белый, высушенный, лет семидесяти, среднего роста, загорелый морщинистый и почти лысый, деловито приложил к шейной артерии два пальца, внимательно и хмуро его осматривая.
     - Пока я протирал его раны, он ни разу не шевельнулся и даже не застонал, - обратился к нему хозяин.
     - Да-а-а, - глубокомысленно протянул Старик, - покалечил его океан изрядно, а главное много из него выпил крови. Но слабый пульс прослушивается.
     - Ты знаешь, - оживился хозяин, - я сам слышал, как он по-русски попросил пить. Еще один наш земляк в Панаме!
     - Земляк? – удивился Старик и с состраданием осмотрел окровавленную голову. – И ни разу больше ничего не сказал?
     - Пока я его обтирал – ни слова! – ответил хозяин.
     - И думать было нечего, чтобы его поднимать веревками на эту скалу, - посмотрел Старик на владение хозяина на скале. – А когда ты его обтирал, у него изо рта кровь не шла?
     - Не было такого.
     - И я не замечал, как только поднял его голову, - вступил в диалог слуга.
     - Перед тем, как мы положим его на одеяло, надо освободить его желудок от воды.
     - Это, как же ты сделаешь? – засомневался хозяин.
   Старик, молча, подошел к тележке, вырвал какую-то былинку из наброшенных на нее кукурузных листьев и подошел со стороны головы земляка.
     - Давайте осторожно подтащим его к краю камня, чтобы голова слегка свешивалась вниз. Я держу голову, а вы потяните за руки. Так, еще чуть-чуть, хорошо. Мигель, приподними голову. Чуть выше. Подержи так.
   Старик обошел камень, открыл рот земляка и стал просовывать туда сухой стебелек и щекотать горло. И вдруг голова содрогнулась и из горла выплеснулась вода.
     - Да ты и впрямь кудесник! – восхитился хозяин.
   Старик снова и снова вызывал рвотные движения, и всякий раз струя океанского рассола освобождала желудок. И лишь в последний раз земляк слабо застонал.
     - Жив еще! – обрадовался Мигель.
     - Потерпи, страдалец! – посочувствовал хозяин.
     - Ну, надо же, не меньше, чем от двух литров освободился, - зафиксировал слуга. 
     - От воды в легких, будем освобождаться после осмотра на месте, а сейчас как бы ему не сделать хуже, – посетовал Старик. - Если выяснится, что у него повреждены еще и внутренние органы, - дело дрянь. Расстилайте рядом с телом одеяло, осторожно подтыкайте под него, подтыкайте! Так! Теперь потихонечку перекатываем его, так, совсем по чуть-чуть. Берите за руку, поднимайте, поднимайте! Постойте-ка! Что это? – Старик взял пальцами сверкнувшую на солнце щепотку золота. - Да это же золотой крестик! Вот только цепочка порвана.
     - Видишь, Павел, - обратился Старик к хозяину, - он такой же православный, как  и мы с тобой. Его обычно дарят любимые люди.
   Старик показал на массивную золотую цепочку на шее у Павла, вынул на веревочке из-под рубахи свой медный крестик, поцеловал его, и тот от смущения снова спрятался под видавшей виды белой рубахой.
     - Ну-ка, помоги мне повернуть его и положить на одеяло! – обратился хозяин к слуге, - Ну, давай! Давай! Не укусит! Ты же причитал, что боишься мертвецов, а сам слышал, что этот еще жив! Заводи, заводи его руку! Осторожней! Так! Мигель! А ты теперь ногу! О, пресвятая дева Мария! А спереди его раны еще страшнее! Ты смотри, похоже сломанное ребро выпирает… а колено… о-о, я уж и не знаю, на месте ли коленная чашечка? Да с него с еще живого, с половины тела, океан содрал кожу о камни! И как в таком теле только душа держится? – удивился хозяин.
   Проницательный Павел был прав. Душа держалась на самой тонкой ниточке. На той ниточке, о которой так беспокоился когда-то ее хозяин, чтобы она не оборвалась, когда часть его души летела к его любимой женщине. Но это было почти в другой жизни.
     - Ну, надо же? – удивился слуга. – И откуда его прибило? Видно, он не рыбак, - слуга критически посмотрел на изодранные джинсы.
     - Да и не похож на матроса с торгового судна, - поддержал его Старик. – Давай посмотрим, нет ли при нем каких-нибудь документов?
     - Это правильно, - согласился хозяин, - а вдруг?
   Старик осторожно залез к «утопленнику» в карман и извлек оттуда сложенные новые только вымокшие три сотни долларов.
     - Ну, надо же? – удивился хозяин. - Бомж с такими деньгами не ходит по побережью!
   Еще более удивили хозяина в точности такие же аккуратно сложенные еще три сотни из другого кармана и две косточки от какого-то плода.
     - А может быть это все-таки гринго*? – усомнился слуга, увидев такие большие деньги.

     * Презрительная кличка американцев в Латинской Америке.

     - Рассказывай! Сам ты гринго! – обиделся Павел. - Я что, по-твоему, забыл русский язык? Разве не при тебе он по - русски попросил пить?
   Больше, чем деньги, Старика удивили две косточки. Отдав деньги Павлу, Старик внимательно осмотрел косточки. На его худом обтянутом кожей, изрезанной морщинами, пергаментном лице отразилось изумление, и перед тем, как положить их к себе в карман, он неопределенно хмыкнул и покачал загорелой лысой головой, обрамленной венцом седых волос. 
     - Один момент, - Старик поднял безжизненную руку и потрогал выпирающую кожу фасолину под мышкой. – Еще не легче! – вырвалось у него. Тоже проделал он и с другой рукой.
     - Что это? – поинтересовался хозяин.
     - А то, что если он выживет, то его надо еще и как следует лечить.
     - Ну, у меня не больница и тем более не санаторий! Ты чего, Старик? – решительно сказал хозяин. – Надо позвать Хуана, пусть доложит в полицию по команде. Вот вы как раз и едете в тот конец деревни, а до его дома там какие-нибудь пятьдесят шагов.
     - А что делать с деньгами? – растерянно спросил хозяин, глядя на свалившееся богатство.   
   - Послушай, Павел, - обратился к нему Старик, - ты же знаешь, чем все это закончится: если его сумеют живым довезти до столицы, то попадет он в больницу при ночлежке для бомжей… без этих денег и без своей цепочки. Скажи Мигель, - обратился он за поддержкой к метису, - ведь так все будет?
     - Доподлинно так, - подтвердил Мигель, для верности кивая головой. – И все эти деньги, и цепочку поделят Хуан со своим начальником. А в больнице при приюте нет ни лекарств, ни необходимого ухода… не выдержит ваш земляк, даже, если и придет в себя.
     - Ну, я не могу, ты знаешь, быть при нем сиделкой! – возмущался Павел. – А вдруг он у меня умрет?
     - Позволь, все-таки, его положить у тебя в сарае, а я попробую его выходить? Жалко, ведь, земляк, как-никак!
     - Все, хватит! Я, Старик, тебе, конечно, благодарен, за то, что ты не раз лечил меня, жену и сына. Да что меня, ты лечил полдеревни! Не я один говорил тебе спасибо, но сейчас не проси. Пойдет слух, что в моем доме умер русский… это мне навредит. Кто из столичных клиентов, те, что едут отдохнуть в выходные на океан, захотят останавливаться в доме, где был недавно покойник? Ты же знаешь, что я кормлю семью за счет гостей и с трудом свожу концы с концами. Я еще после того утопленника не опомнился. Что ему, другого места не нашлось, что ли? – зло обратился Павел к океану, грозя ему кулаком, – за третий месяц второго утопленника к моей фазенде подбрасывает! Все! Грузим на телегу, и вы езжайте к Хуану, а я с Родригесом поднимаюсь наверх. Вот только… что делать с такими деньгами? – Павел снова растерянно смотрел на сложенные мокрые зеленые банкноты в своей руке.
   Старик сделал шаг к Павлу, глядя ему в глаза, закрыл кулак с деньгами и, не отводя взгляда, сказал.
     - Ему, как видишь, - он кивнул на бесчувственное тело, - сейчас хуже всех. Я согласен с Мигелем, - отправлять его в приют, значит, отправить на верную смерть. Она будет на мне и на тебе. Мы, как и он - христиане. Так неужели мы возьмем на себя этот страшный грех? Ты же знаешь, Павел, что у меня нет своего дома, позволь все-таки отвезти его к тебе в сарай, я за ним буду ухаживать, а эти деньги… считай, что они будут потрачены тобой на его содержание. Я с Хуаном улажу все вопросы. Будем надеяться, что Господь ему поможет, - Старик с состраданием посмотрел на земляка. 

     У капитана Павла
После некоторого раздумья Павел произнес.
     - Ладно, послушаюсь тебя, Старик, и на этот раз. Но завтра ты уладишь все с Хуаном. Вези, Мигель, его ко мне, а мы поднимемся с Родригесом по этой чертовой лестнице.
     - Вот и хорошо! – признательно посмотрев на Павла, сказал Старик, - Вот и договорились! Только дайте, я на голове и груди промою его раны.   
   Старик все сделал профессионально и быстро.
Вчетвером, взявшись за углы одеяла, они осторожно погрузили бедолагу на ворох жухлых кукурузных листьев, догадливо брошенных на телегу Мигелем, и полутраурный кортеж, тронулся в обратный путь. Мигель тянул ручку телеги, двое его сыновей толкали ее сзади, а сбоку, держа в руках шлепанцы, по краю еще злобно прыгающего к телеге и рычащего океана, далеко на черный песок выкатывающего белую пену прибоя, шел поджарыми босыми ногами Старик. В точности так же, как любил в своей жизни это делать тот, чье неподвижное тело с мечущейся в нем душой сейчас везла печальная процессия.
   Когда земляка сняли с телеги и положили на стриженную траву в тени пальмы, Павел совсем расчувствовался и приказал слуге прибрать гостевое бунгало.
     - Ладно, Старик, устраивайтесь в бунгало. Будешь, как сиделка целый день при земляке. Приноси от Мигеля все свои снадобья. Как твоя жена, Мигель?
     - Вот, Старик поставил уже ее на ноги. Низко кланяюсь ему в ноги, – и Мигель поклонился.
     - Ты свидетель, Старик, эти деньги, что были при нем, я потрачу на его поправку, – и Павел кивнул в сторону бездыханного земляка. - Ты сам будешь определять, чем его надо кормить. Хоть ты лечишь своими травами, но может, понадобятся какие лекарства, так что говори, попросим Мигеля, он купит. Сам знаешь, как дорого они стоят. Питаться будешь вместе с Родригесом, если что надо сготовить отдельно земляку, чтобы поставить его на ноги, скажешь мне, я распоряжусь.
     - Это ты правильно придумал. Ты настоящий христианин, - поклонился хозяину Старик.
   - Да ладно тебе! Ты лучше меня знаешь, какой я грешник! А вдруг мне, действительно, за доброе дело Господь воздаст должное и заставит судьбу повернуться, наконец-то, ко мне передом! В случае чего, я всегда рядом в своей конторке, – и Павел удалился на свою веранду.
   Старик попросил, пока он не осмотрит земляка и не попытается освободить его легкие от воды, не перетаскивать его в дом. С большим трудом, причиняя боль бесчувственному организму, с земляка срезали джинсы, и Старик с полчаса осматривал, ощупывал, простукивал, слегка поворачивал неподвижное тело, двигал рукой и ногой, пока не определил: сломаны два или три ребра, разбита коленная чашечка, скорее всего, есть сотрясение мозга, слава Богу, не сломана ни одна конечность. А главная тревога, - не сильно ли травмированы внутренние органы? От этого, в основном, зависит выздоровление организма. О смертельной запущенной болезни, которую Старик определил еще на побережье, он решил не говорить Павлу, чтобы его не пугать. С ней также каждый день предстояло бороться.

     На грани
   «Невеселая получается история, слишком много неясного, - как всегда, вслух, озвучил свои мысли Старик. - Если еще учесть, наверняка, потрепанный болезнью организм. Какие у него остались запасы жизненной силы? И был ли тверд духом в своей прежней жизни этот русский? И хотя на голове больших гематом не видно, на затылке и на виске - рассечения глубокие. Если не покинул тебя твой Ангел, может быть, еще теплится надежда? Помогай мне, земляк!» –  попросил удрученный Старик.
    -Это удивительно! – поднял глаза Мигель, - Павел и ты, - русские. А тут еще этот утоп… а тут еще чуть живой из океана, - третий!
   - Мигель, скажи своим ребятам, пусть принесут из твоего сарая, где я спал, мою холщевую сумку и коробку с травами, мазями и лекарствами. Все, что стоит на тумбочке возле кровати твоей жены, пусть остается, и она пьет и мажется, как я ее учил. Теперь она справится сама. Считай, что я от тебя переехал. Ребята, - остановил он убегающих, - с коробкой - поосторожнее, там бутылочки с лекарствами.
   С помощью Родригеса и Мигеля Старику все-таки удалось освободить легкие земляка от океанского рассола. Затем он смазал каждую царапину лекарствами и мазями, а к глубоким - приклеил свои пластыри с мазями. Перетянул старым чистым полотенцем сломанные ребра и лишь в этот момент земляк тягостно несколько раз застонал, и, вроде бы, произнес какое-то женское имя, чем обрадовал Старика. Но особенно долго пришлось колдовать над коленом и перевязать его, положив мази и листья одному ему известных растений. Наконец, все вместе они уложили страдальца в бунгало на жесткую циновку у окна, которую Старик постелил прямо на обрешеченную деревянную основу, лежащую на шести ящиках на высоте колена от пола. Предварительно Старик убрал с постели земляка и положил на свою постель матрас, набитый травой, - мягкая постель вредна для переломанных костей. Все, наконец, удалились, оставив Старика наедине с несчастным. А дальше Старик сделал самое главное. Он поставил в изголовье маленькую иконку Святой Троицы, затеплил лампадку на пальмовом масле, подняв бесчувственную голову, надел на грудь починенную цепочку с золотым крестиком и встал у изголовья, смиренно и грустно глядя на иконку.
   «Господи, не за себя прошу, не торопись забрать душу этого человека. По случаю или по душевной слабости, он чуть не утонул в океане. Негоже христианину покоится в воде. Помоги ему выбраться из темного небытия. Помоги ему выздороветь. Он будет тебе благодарен и искупит свои грехи добрыми делами. Во имя Отца, Сына и Святого духа», - Старик перекрестился с легким поклоном и перекрестил внимательно прислушивающегося земляка.
   Потянулись тревожные дни. Старик недооценил травмы на голове. Сосед не пришел в себя ни в первый, ни во второй день.
     - Давай вызовем врача из столицы, - за ужином предложил Павел. – Смотри!  Если он умрет у тебя!
     - Ты сам знаешь, Павел, что толку в этих врачах? Таблетки, микстурки его не поднимут на ноги.
     - А потом, - не соглашался Павел, - не моришь ли ты его голодом? Бульон из мидий, бульон из креветок? На соках, на пюре из фруктов и двести граммах твоих бульонов в день разве можно мужика поднять на ноги?
     - Ты заблуждаешься, Павел, - спокойно ответил Старик, - голод сейчас является союзником больного организма. Я даю ему то, на что организму не надо тратить усилий, чтобы усвоить эту пищу. Пусть все слабенькие запасы энергии, которые теплятся в этом изодранном океаном теле, тратятся только на восстановление. Земляк все чаще стал стонать при перевязках, а это уже хорошо.
     - Чего уж хорошего, если за два дня он так и не открыл глаза?
     - Похоже, у него где-то мозговая гематома, а она рассасывается очень медленно. Дай Бог нам терпенья, а ему силы. Уже хорошо, что ему не становится хуже.
   На четвертый день пришли Мигель с Хуаном, тщедушным метисом тридцати лет с бегающими глазками и вертлявой походкой. Он - самый младший чин в полиции, под его присмотром три соседние деревни.
     - Ну, покажите-ка мне своего русского, - осклабился Хуан.
     - Что он, обезьяна, какая, чтобы на него ходить смотреть, - возмутился Старик.
     - А ты Хуан со Стариком поласковее, - поддержал того хозяин. - Все под Богом ходим, а то, не дай Господь, что с нами, да и с тобой, случится, - до столицы далеко, а свой лекарь - под боком.
     - Если у этого лекаря ваш русский умрет, то будут неприятности не только у него, у тебя, капитан, да и у меня. Мне это надо?
   Постояв и посмотрев на залепленное лицо какой-то глиной или тестом, на неподвижное тело, по пояс накрытое простыней, и, увидев многочисленные зеленые, коричневые и более серьезные ссадины, залепленные пластырями, Хуан спросил.
     - Так, говорите, при нем никаких документов не было?
     - Никаких, - подтвердил Павел.
     - А это точно не гринго?
     - Я сам слышал, как он по-русски просил пить, - успокоил перестраховывающегося представителя власти Павел.
     - Если в Панаме пропал бы американец, тебе сейчас задницу наскипидарили бы, и ты рысью бегал бы по деревням, отрабатывая указания начальства! – ухмыльнулся Старик.
     - И то верно! Кому русский нужен? По-моему, у них и консульства до сих пор нету, не то, что посольства! И все-таки, - строго посмотрел представитель власти на Старика, - хоть есть указания свыше прикрыть глаз по поводу твоего бомжевания, я не завидую тебе, Старик, когда ты будешь стоять перед столичным начальством, если здесь будет труп.
     - Ну, что ты такое говоришь, Хуан, пойдем лучше выпьем, мы взяли его из сострадания и пытаемся поднять на ноги, - решительно закрыл тему Павел.
     - Ну, что ж, пойдем выпьем за его поправку. А то мне не терпится его расспросить кто он и откуда?
   И они ушли с Павлом на веранду.
     - Теперь у Хуана будет лишний повод заходить к Павлу, чтобы справиться о здоровье вашего земляка, – рассудил Мигель.
     - Лишний повод выпить, – поправил Старик.
И они оказались правы.
   На конец четвертых суток, когда Старик, готовясь ко сну, стоял перед «Троицей» и, как всегда, просил у нее за земляка:
   «… приди, и вселися в ны, и очисти ны от всякие скверны, и спаси блаже души наши»…Старику послышался шепот:
     «Пи-ить…»
   Старик прекратил молиться и взглянул на своего обычно немого соседа. Ему показалось, что в постоянно закрытых его глазах сверкнули искорки огонька лампадки. Он подошел и наклонился.
     «Пи-ить…» снова прошептал сосед с открытыми ничего не выражающими глазами.
     «Услышал Господь мои молитвы, - облегченно сказал Старик, - сейчас, сейчас, хороший человек», - и дрожащими от волнения руками, приподняв привычно голову, влил немного фруктового сока в приоткрытые воспаленные растресканные губы.
   Сосед закрыл глаза, зато сделал несколько самостоятельных глотков. После этого он застонал и снова открыл глаза. Некоторое время взгляд без всякого осмысления замер на потолке из листов оргалита, покрашенных белой краской, и снова спрятался под тяжелыми веками.
    «Господи! Спасибо тебе! Не оставляешь ты в своих заботах рабов своих! Помоги, Господи, выйти соседу из тьмы. Вразуми его, Господи!»
Старик поправляет лампадку.
     «Прости меня, Господи! – просил Старик Создателя утром. - От облегчения я, грешник, проспал полночи. Прости меня!»
 Стыдя себя за такую беспечность, он встал и сразу заметил измененное положение рук спящего соседа. Поправив несколько повязок, напоив земляка лекарством, Старик счастливо уснул чутким сном до рассвета.
   Услышав от Старика хорошую новость, после завтрака зашел Павел с Родригесом. Они постояли возле кровати русского и не нашли внешних признаков изменений к лучшему. Страдалец лежал, не шевелясь, с закрытыми глазами, никак не реагируя на их разговор.
     «Давай, Старик, вытаскивай его из небытия, что-то наш земляк не спешит возвращаться к нормальной жизни», - посетовал хозяин.
   К обеду зашла с двенадцатилетним сыном жена Павла, сочная метиска тридцати пяти-сорока лет. И, как бы почувствовав ее приход, страдалец открыл глаза и снова уставился в потолок невидящим взглядом.
   Стоя на пороге маленькой полутемной комнаты, жена Павла, не отводившая взгляда от земляка своего мужа, вдруг попросила:
     «Сними с окна плетенку».
   Старик послушно снял плетенку из пальмовых листьев. Обрадованный рассеянный солнечный свет, хлынувший в небольшое окно над головой страдальца, осветил его лицо.    
     - Родригес говорит, что твой больной не жилец на этом свете. Зря ты уговорил Павла лечить его здесь.
Старик недобро глядит в сторону кухни.
     - Пусть он занимается своим делом.
      - Как ты из-под него убираешь, Старик?
     - Да шью из тех тряпок, что ты дала, матрасики и набиваю их сушеной травкой.
     - Вот, возьми, я купила упаковку памперсов, - бросила упаковку Луиза на постель Старика.
     - Спасибо тебе, Луиза! Ты добрая женщина.
     - А что это у тебя так приятно пахнет?
     - Жгу корешки трав, они разносят приятный запах и отпугивают мух.
     - Что, Старик, у всех русских серые глаза?
     - Бывают и карие. Но таких черных, как у тебя, не бывает.
     - А такая смуглая кожа, как у меня, у русских бывает?
     - Не бывает, Луиза. Там, где они живут, слишком злые морозы и снег выбеливает кожу.
     - А что такое морозы?
     - А это такой холодный-холодный воздух, который превращает воду в лед, как у тебя в морозилке.
   Метиска недоверчиво скосила глаза в его сторону.    
     - А какой бывает снег, Старик?
     - Ну… это холодный белый пушистый дождь, который медленно и плавно опускается с небес на человека и замерзшую землю, укутывая ее, как толстым одеялом, чтобы она совсем не замерзла.
     - Что ты такое говоришь, Старик? – недовольно возразила загорелая от южного солнца метиска. - Как может дождь быть пушистым, а холодный снег греть, как одеяло, замерзшую землю?
В ожидании ответа она, наклонив голову, скосила на Старика черные глаза, по-видимому, не поверила его объяснениям, и, не дождавшись, откинув полог, вышла из комнаты, потащив за руку своего сына, все время с любопытством таращившего на русского карие глаза.
   Еще два дня мало чем отличались в поведении соседа от предыдущих, разве что при перевязках чаще стонал да чаще лежал с открытыми глазами, но на седьмой день…
   Старик уже давно разговаривал вслух с соседом на русском: когда поил и кормил его, когда делал перевязки, когда составлял свои колдовские отвары, настои и мази. Он догадывался, что, общаясь с неподвижным и молчаливым больным соседом, так он быстрее приблизит тот день, когда, наконец, сосед что-то ответит на его вопрос или сам чего-нибудь спросит.
   Сегодня Старик сделал, пожалуй, самую болезненную перевязку за последние три дня: он сменил повязку на колене, вычистил его от гноя и отмерших тканей, наложил свежие мази и забинтовал. Он видел, как от боли лоб и шея земляка покрылись потом, вытащил чистую тряпку и осторожно промокнул пот.
     «Не крестьянин ты, хороший человек, и не рабочий. Твоя кожа на лице не выжжена солнцем и не выморожена морозами, не исхлестана ветром. Суставы пальцев не утолщены от артрита, а кожа на руках не имеет мозолистых утолщений и трещин. Лицо твое простое и маловыразительное. Трудно определить твою профессию, но ты и не служитель искусства. Скорее всего, ты - какой-нибудь мелкий чиновник, а значит, ты не богатый турист, и как ты попал в Панаму, - это загадка. Надеюсь, что скоро ты ее раскроешь сам…»
   «Ах, какой приятный голос у… у его женщины, - стараясь не улыбаться, думал про себя Георгий, - как ласково она его будит. Как нежно касается его лица. Вот опять: «Ну, просыпайся же, Георгий! Нельзя быть таким соней!» Ее душистые волосы щекочут ему лоб и шею. И опять этот глубокий вырез халата и оттуда выглядывает волнительная грудь. У нее что, новый черный халат? Ну, как же, он помнит, как она сказала, что хотела бы каждый вечер удивлять его. А почему халат весь вспыхивает и гаснет ослепительно желтыми пятнами в ярко – фиолетовых дрожащих ободках. Постой, а как же он, не открывая глаз, может видеть эти яркие пятна? Нет, надо непременно открыть глаза и рассмотреть все получше. Надо открыть глаза, ведь… она… его просит».
   Он с трудом открыл глаза и пытался привыкнуть к рассеянному свету.
   «А где же его… его женщина?»
     - Что ты тут делаешь, старик? – прервал бормотания Старика тихий хриплый голос.
   Старик вздрогнул, маленькая ручная мельница, перемалывающая семена его лечебных трав, выпала из его рук, он с испугом посмотрел на слегка повернутую голову своего постоянно немого соседа и смотрящие на него глаза, в слабо проникающем утреннем свете.
     - Я… я…
     - Позови… она просила меня проснуться… куда она вышла?
     - Я… я здесь один. Здесь нет женщины… - подавшись к соседу, придя в себя, ответил Старик, но, внимательно присмотревшись, увидел уже закрытые глаза и понял, что в данный момент этот вопрос отнял у его соседа все силы, и его организм временно отключился, накапливая силы к следующему вопросу.
Вот только когда он наскребет их, это неведомо ни ему, ни его вдруг заговорившему соседу.
   Всякий раз после завтрака Старик ждал Родригеса и садовника, чтобы «посадить» страдальца, - это позволяло приподнимать земляка, проводить перевязки и лечение спины, менять испачканное кровью и мазями одеяло на другое, застиранное и выжаренное солнцем.
    - Родригес, ты сегодня торопишь меня, – недовольно ворчал Старик. - Вместе надо, други, вместе! Так, сажаем, сажаем страдальца. Так, так, помедленнее. Уф-ф! Спасибо вам, ребята. Когда наш земляк поправится, он будет должен вам.
     - Дождешься от него! – вытирая пот, прогнусавил Родригес. - Еще один нахлебник, кроме тебя, свалился на мою голову! Ха, будет должен! Должников много, да отдающих, - мало! Вот тебе он это припомнит!         
И они вышли с садовником.
       - Прости меня за причиняющие боли, земляк, а его за недобрые слова. Потерпи еще немного. Господь терпел и нам велел. Без этого, - никак!    
Старик только мог догадываться о мучениях, которые они доставляли всякий раз страдальцу, но ничего лучшего он придумать не мог. Последние два дня сосед всякий раз реагировал на эти пытки тяжелыми стонами, и Старик, как злой инквизитор, радовался этим стонам, потому что земляк начинал реагировать на болевые ощущения. Когда Родригес, сделав свое черное дело, вышел из бунгало, Старик вдруг услышал тихий хриплый голос:
     - Это ты опять, старик… зачем ты меня мучаешь?
     - Потерпи, хороший человек, иначе я не смогу тебе обработать спину. Я лечу тебя вот уже целую неделю.
     - Позови… позови ее…
     - Ее здесь нет. Потерпи, я тебе сменил примочки на ранах, и мы снова положили тебя на спину.
   Сегодня впервые сосед стонал при каждом прикосновении к его ранам, и даже пришел в сознание, когда они с Родригесом положили мученика снова на спину. Старик видел, как глаза страдальца, чуть двигаясь, останавливались то на его лице, то на лице Родригеса, - его мучителей, и, наверное, не самые хорошие мысли возникали в голове у жертвы.
     «Было бы хорошо, если бы возникали», - подумал уже с опасением Старик.
     «Наверное, он не понимает, что с ним происходит, - сказал Родригес, взглянув на невыразительное лицо страдальца, и вышел из бунгало.
     «Дама, вся в солнечном свете, подняв вверх каталог с портретом Сальвадора Дали, спешила явно к Георгию. Ее лицо выражало участие, сочувствие, извинение… но опять этот мучитель старик закрыл перед ней дверь своей темной комнаты пыток и не впускает ее», - увидел сквозь закрытые глаза Георгий.
     - Впусти солнце, - тихо попросил сосед.
     - Но будет жарко и налетят мухи, - возразил Старик.
   Сосед минут пять лежал молча.
     - Впусти солнце, старик, - вновь с трудом попросил он.
   Старик вздохнул, вышел из бунгало и с наружной стороны снял с окошка плетенье из пальмовых листьев, не дающее проникать внутрь лучам.
     «Где он? Куда вы от меня его спрятали?» – ворвалось к другу взволнованное длительной разлукой солнце. И успокоилось, увидев его под своими лучами, бьющими из окна в стену у койки Старика и проходящими выше груди его больного друга.   
   «Ах, какой чудесный лекарь любого смурного настроения – это солнце! Как ласково, нежно ты можешь дотрагиваться своими теплыми утренними лучами до щек, лба, заигрывая, заглядывать в глаза, растапливать и испарять остатки любой печали…» - вспомнило солнце его знакомый голос, такие приятные в свой адрес слова и улыбнулось.
Старик сделал мухобойку, защищал соседа от нападения мух, терпел жару и готов был поступиться и другими удобствами, лишь бы его земляк что-нибудь снова сказал.
     «Может закроем окно, а? Ты меня слышишь? Где ты там летаешь»? – посмотрел Старик на лежащего с закрытыми глазами соседа.
   «Вы меня слышите? - донесся до Георгия такой приятный и знакомый голос, который хотелось слушать и слушать, - где вы летаете?»
   Под вечер земляк попросил:
     «Дайте мне увидеть небо».
   Старик захлопотал: вынес и положил в тень пальмы и свисающей крыши бунгало циновку и осторожно с Родригесом они вынесли одеяло, на котором лежал страдалец, и положили его на циновку.
   Пришел Павел и, критически осмотрев лежащего голого земляка, прикрытого на уровне фигового листа полотенцем, неопределенно произнес:
     «Раскрасил тебя Старик во все цвета и понаставил заплат, какие не ставят на дырявую рубаху, годную только на тряпку. И когда же с тобой можно будет поговорить? И сгодишься ли ты на что-нибудь, когда тебя твой доктор поставит на ноги?»
   Земляк смотрел безучастно в небо, и на его лице не отразилось никакой мысли.
     - И долго он будет немым? – спросил Павел.
     - Теперь, слава Богу, думаю, что недолго. Только приставать к нему не надо. Ему еще очень плохо, и каждая фраза дается ему с большими усилиями. Давайте наберемся терпения.
     - Ну, он хоть слышит, что мы говорим? – приставал Павел.
     - Думаю, не всегда, - ответил Старик. – Иной раз по глазам понятно, что слышит, иной раз – нет.
     - Ну, давай, колдуй Старик. Медленно у тебя продвигается лечение.
     - На все воля Создателя, - рассудительно ответил Старик, отгоняя мух.
   Георгий открыл глаза и увидел высокое бледно - голубое небо, досыта напоенное солнцем, причудливо изрезанное листьями темно – зеленой пальмы, с висящими гроздьями темно – коричневых кокосов, и ему тоже захотелось какого-нибудь, искрящегося в солнечных лучах золотистого ароматного и вкусного сока.
     - Пи-ить, - прошептал он.
   Но его никто не услышал. Он скосил глаза в сторону тихого монотонного стука, и увидел старика, сидящего рядом на каком-то ящике и увлеченно рубившего ножом на дощечке, что лежала у него на коленях, какие-то травы.
   «Несомненно, он уже видел этого старика. Где же он мог его видеть? Ну да, это он. Он видел его, когда ему делали пункцию в поликлинике. Но этот старик не пропадает, как раньше, когда он открывал глаза».
   Георгий закрыл глаза. Частый стук ножа, по-прежнему, тревожил уши, а старик пропал. Георгий снова открыл глаза и увидел увлеченно работающего старика на прежнем месте.
   «Значит старик живой. А откуда же в поликлинике пальма, да еще с кокосами. Была, правда, там маленькая в кадке в коридоре…»
   Старик почувствовал на себе взгляд, его глаза встретились с глазами страдальца, и старик замер. Секунд пять, они молча смотрели друг на друга. Убедившись в реальности старика и не поняв, где он находится, Георгий снова попросил:
     - Пи-ить.
     - Конечно, хороший человек, правильно. Пора и попить.
   «Странный старик. Почему он без халата? И на доктора он совсем не похож… на кого похож этот старик? Он похож на бомжа. А почему опять эта пальма над ним с кокосами?»
     - Вот и хорошо. Давай немного попьем, - проговорил старик, поднося ко рту Георгия пластмассовый стакан, слегка поднимая его голову.
   Георгий пил противное горькое пойло, так непохожее на янтарный переливающийся в солнечных лучах вкусный сладкий сок, и не мог остановиться, потому что старик все время наклонял стакан, пока в нем ничего не осталось. В первый раз Георгий сморщился и простонал не от боли, а от обманутых надежд.
     «Что делать, хороший человек, что делать. Бывает так, что тебе дают сладкий и приятный яд, и ты с удовольствием его пьешь, спеша навстречу своей кончины, сам не зная этого. Вот, например, откуда они у тебя?» – и в руке у старика оказались две косточки от какого-то плода.
   Георгий смотрел равнодушно на эти косточки и, казалось, не хотел участвовать в диалоге.
     «Кто тебе дал эти косточки, хороший человек?»
   Сосед равнодушно молчал.
     «А плоды у этих косточек такие коричневые с пушистыми золотистыми волосками, да? И очень сочные, и приятные на вкус?»
    Монотонные слова обтекали уши хорошего человека, как медленный ручеек обходит препятствие на своем пути. Сосед молчал, глядя в изрезанное небо зелеными листьями пальмы.
     «Так вот, хороший человек, если ты съешь три таких плода, то ты на день потеряешь чувство реальности, а если съешь три таких косточки, то можешь попасть прямо в ад или рай, это уж зависит от апостола Петра, откроет ли он тебе ворота в рай. Уж и не знаю, что ты такое там сделал, но не хочет Господь брать твою душу… хотя, мы тебя нашли в плачевном состоянии… но, давай не будем о грустном. Теперь, хороший человек, тебе надо постараться выкарабкаться, ты уж постарайся, а? Ты пока полежи спокойно, я сейчас заварю эту травку, она должна к вечеру настояться и придаст тебе силы».
   Это был уже другой старик. Спокойная доброжелательная речь этого старика, как хорошая сказка, расслабляла, хотелось ее слушать и дальше, сами собой закрывались глаза и тянуло спать. Из всех слов земляк понял, что симпатичный старик чем-то озабочен и о чем-то просит его.
   «Чем он может помочь, по-видимому, этому доброму человеку, когда его тело жжет, и он его не чувствует, в голове постоянно что-то гудит и тонко свистит, а небо с листьями пальмы покрывается иногда какой-то серой непрозрачной пеленой, после чего исчезает не только пальма, но и гаснут в ушах голоса? Была бы сейчас рядом его… его женщина… - все сразу бы изменилось бы в лучшую сторону. Почему ее к нему не пускают?»

     Где я?
Когда страдалец снова открыл глаза, в полумраке напротив, на ящике, сидел старик. Пред ним на табурете стояли какие-то пузыречки, он что-то засыпал в них крохотной ложечкой, что-то размешивал стеклянной палочкой и что-то невнятно бубнил себе под нос. Капелька красного света над головой земляка придавала комнате чувство нереальности. Несколько раз он открывал и закрывал глаза, но все, что он видел, не пропадало и не менялось.
     - Где я? – тихо спросил он.
     - В бунгало у Павла, – ответил старик, взглянув на соседа, продолжая свою работу.
   Сосед помолчал.
     - В гостевом домике, его называют у нас бунгало, - пришел на помощь старик. – Тебя как зовут?
     - Ге… Ге-ор-гий. – неуверенно произнес сосед.
     - Значит, как самого почитаемого в России святого. Поэтому ты и жив. А меня все зовут Старик. Зови и ты меня так. Ты хоть знаешь, что ты находишься в республике Панама`, недалеко от столицы Панама`?
     - Па-на-ма… - медленно по слогам произнес он.
     - Да, – подтвердил Старик. – Правильно. Панама. Вот куда тебя забросило, хороший человек, - ты хоть вспомнил, как ты здесь оказался?
     - Да, - после некоторого молчания неуверенно ответил Георгий.
     - Это здорово, - обрадовался Старик, - теперь я уверен, ты выкарабкаешься. И на сегодня хватит воспоминаний, а то назавтра ничего не останется. Давай-ка, хороший человек Георгий, баиньки.
   Старик, наконец, закончил приготовление своего зелья, часть пузырьков поставил в небольшой шкафчик в его ногах, часть накрыл тряпкой и поставил вместе с табуретом к тумбочке, разделяющей их кровати. Потом скинул рубаху и штаны, оставшись то ли в семейных, как в России говорили трусах, то ли в шортах, и начал размеренно креститься и что-то шептать под нос.
   «Неужели у его изголовья какая-то икона с лампадкой»? – не поверил Георгий.
И зря. Старик не по-стариковски бодро нырнул под простынь, поворочался немного и замер.
   Старик оказался прав. Всякие попытки осознать свое состояние, вспомнить все, что с ним произошло, так напрягали бедную голову, что она начинала гудеть еще звонче.
   «Что же это с ним, - удачно сложилась мысль у Георгия, - если одно небольшое воспоминание доставляет его голове такие болезненные ощущения? Значит, хорошего мало, а Старик почему-то не озабочен, всегда ему улыбается и пытается вызвать в нем оптимизм…»
   На большее, чем одно-два коротких воспоминания, Георгия не хватало, и он тотчас проваливался то ли в тяжелый сон, то ли в беспамятство.
   Как-то утром Георгия вынесли и положили под пальмой, Старик привел Павла, и тот уселся рядом на табурет.
     - Я слышал, тебя зовут Георгий? – улыбнулся Павел, он говорил на русском с акцентом, показывая крупные желтые прокуренные зубы.
     - Да, - тихо ответил земляк.
     - Ну вот, а меня зовут Павел, - опять добродушно улыбнулся он в усы. – Получается, что встретились на панамской земле двое русских святых. Но я буду рангом постарше, как никак, – один из главных апостолов, хоть и не вхожу в число первых двенадцати учеников Иисуса. Ты сейчас являешься моим гостем, а я владелец этого небольшого поместья, - и Павел обвел небрежно свой участок. - А как же ты попал в Панаму?
     - Вроде, - после секундного молчания ответил Георгий, - с тургруппой.
     - Так ты все-таки турист? - удивился Старик.
     - А откуда ты? – не унимался Павел.
     - Из какого ты города? – уточнил Старик.
     - Из Мо… Москвы, - тихо ответил Георгий.
     - О-о! – воскликнули с уважением оба земляка, и Павел восхищенно зацокал языком, а Старик покачал головой.
     - А кто ты? – спросил Павел.
     - Чем ты занимался в Мо… Москве? – уточнил Старик.
     - Я был… инженер, - после двухсекундного молчания ответил земляк.
     - Вот как? – удивился Старик.
     - Подумать только! – удивился Павел. - А почему был?
     - Я… пенсионер, - тихо и неохотно ответил Георгий.
     - О-о! – воскликнули с удивлением оба земляка.
     - А сколько тебе лет, Георгий? – наседал любопытный Павел.
   Георгий не на шутку задумался.
     - Не все сразу, - обращаясь к Павлу, забеспокоился Старик.
     - Ну что уж, он не помнит, сколько ему лет? – не согласился Павел.
     - Ударь тебя несколько раз головой о скалу, - нахмурясь, сказал Старик, - ты забудешь даже, как тебя зовут.
     - Пять-десят, - тихо сказал Георгий, разрядив обстановку.
     - Ну, надо же? – удивился Павел. А у нас мужиков на пенсию не отпускают раньше шестидесяти пяти! Если пишут, что Россия живет в разрухе: заводы стоят, а поля заброшены, к тому же страна опутана долгами, а ест народ то, что присылает Америка и Германия, то чего же таких еще работящих мужиков, отпускать на пенсию? – обратился за поддержкой он к Старику, но тот нахмурился еще больше.
     - Ну, хватит, Павел. Ты сам видишь, тяжело ему. Приходи вечером, еще немного пообщаемся. Экий ты какой нетерпеливый!
     - Ну, а сколько все же получаешь пенсии? – не унимался Павел.
   «Сколько получаешь пенсии? – перевел с русского с большим акцентом, на чисто русский Георгий. - Сколько он получает пенсии? Сколько он получает… сколько?»
   Слова отскакивали от его сознания, как от стола - шарики пинг-понга, не вызывая никакой зацепки, не рождая никакой мысли.
   Первым это заметил Старик.
     - Все, Павел, аудиенция закончена, - сказал он, решительно вставая, – посмотри сам, земляк тебя не слышит.
     - Да, похоже на то, - неуверенно сказал Павел, разочарованно приподнимаясь. – Собственно, кто бы спорил. Если он так медленно будет приходить в себя, то, когда же ты окончательно поставишь его на ноги?
   Старик ничего не ответил и лишь, нахмурясь, подталкивал Павла к его веранде.
   На десятый день Георгий впервые не потерял сознание, когда Старик и Родригес его «посадили» для перевязки спины. А на следующий день, Георгий потребовал, чтобы Старик привязал к стойке бунгало капроновую веревку, и Георгий стал пытаться с ее помощью подтягивать свое тело, чтобы сесть.
Видя, как тот, обливаясь потом, делал одну попытку за другой, Старик забеспокоился.
     «Экий ты какой упрямый! Но нельзя так сразу нагружать слабый организм. Делай попытки, но только после хорошего отдыха».
 Сесть с помощью веревки удалось только через два дня. Но теперь с помощью страдальца Старик ухитрялся вытаскивать из-под Георгия одеяло для замены его на свежее. Теперь только для выноса Георгия на солнышко приходилось пользоваться услугами Родригеса, но тот всякий раз все больше и больше выражал свое недовольство, которое было понятно Георгию без перевода по одному выражению лица. Но о том, чтобы встать на ноги, не могло быть пока и речи. Старик показал Георгию несколько упражнений, с помощью которых тот потихоньку укреплял обессилившие без нагрузки мышцы рук и ног. Не раз, просыпаясь ночью от легкого стона, Старик заставал соседа, то поднимающим неподвижную в колене правую ногу, с подложенной под колено длинной лонгеткой, примотанной выше и ниже тряпками, то сгибающим левую ногу. А то, - до изнеможения, до крупных капель пота на лбу, поднимающего вертикально верхнюю половину своего слабого еще тела. Полностью вымотав организм, Георгий, как правило, лежал с закрытыми глазами, слушая тихий рокот океана.
   «Так кто океан ему: друг, который в критический момент вытолкнул его бездыханное тело, или враг, из лап которого чудом удалось вырваться?» Георгий не спешил размышлять на этот часто возникающий вопрос. Он знал, что пока не найдет на него ответа. Еще не время.
   «Как можно скорее хочет перестать быть нахлебником, - видя, как земляк доводит упражнениями себя до полного изнеможения, одобрительно думал Старик.  - Ну, что ж, это по-мужски». И каждой маленькой победе радовался больше, чем его сосед.
   По просьбе Георгия, теперь каждые полчаса утром и вечером, когда солнце было добрым и ласковым, он лежал почти голый, нежась в его лучах. Тогда Старик развязывал два тугих полотенца, постоянно стягивающих грудную клетку, снимал самодельные пластыри, полностью доверяя лечение лучшим друзьям больного – нежным ультрафиолетовым лучам. И Старик подметил, что раны, действительно, стали заживать быстрее. Но когда короткие солнечные ванны заканчивались, Старик снова туго пеленал ребра Георгию двумя полотенцами, и ему снова было тяжело дышать.
   Когда ждали визита Хуана, Старик, как бы, между прочим, проинструктировал Георгия:
     «Ты ему не очень-то рассказывай, а то он только ищет, на чем можно выслужиться перед начальством».   
Лично узнав: кто, откуда, как здесь оказался, Хуан спросил:
     «Ну и как ты собираешься жить здесь без документов?»
   На что Старик, отказавшись даже переводить на русский, не сдержался и заметил:
     - Ты помнишь, Хуан, когда в прошлом году тебя привезли побитого из столицы, как ты две недели стонал и вылеживался? А у тебя, ведь, ничего не было сломано, когда я тебя осматривал, я даже не нашел сотрясение мозга, не говоря уж о травмах головы, - так, одни синяки. А у русского затылок и височная кость пробиты почти до мозга, разбита коленная чашечка, да гематомы под черепом до сих пор давят на мозг! И еще чуть-чуть: два ребра сломаны, содрана пятая часть поверхности кожи и - множественные серьезные ушибы. С такими увечьями даже в ад не спрашивают документов! Дай ему оклематься, потом спрашивай!
     - Вон, сколько земляку досталось! – посочувствовал Павел. - Пойдем, Хуан, выпьем за его здоровье! – предложил ему он, и потащил ухмыляющегося стража порядка на веранду.
   Поскольку разговор шел на испанском, Георгий лишь понял одно: Старик защитил его от неудобных расспросов, а Павел повел Хуана выпить с ним стаканчик вина.
   Однажды средь ночи Георгий проснулся с реальным ощущением, что на его бедрах, поджав ноги, обхватив руками его шею и, почти спрятав лицо в вырезе его халата, сидит засыпающая… его женщина, а он поет ей какую-то известную песню. И настолько обидным было его разочарование увидеть в тусклом свете лампадки лежащего рядом храпящего Старика, что Георгий застонал от коварно обманувшего его видения.
Вечером к хозяину подошел Старик.
      - Бросай, бросай свою писанину, Павел. Пойдем, посидим, поговорим с земляком. Он уже много лучше, но не все может вспомнить.
Павел что-то писал в своей конторской книге, не отрывая головы.
      - Странный наш земляк. Многое помнит, а некоторые моменты, - нет. И что, так всегда будет?
       - Это один Господь знает. Вот не раз в бреду называл имя женщины. Я спрашиваю, кто такая и кем ему доводиться? Он смотрит и не понимает, о ком это я. 
      - А вот, так и не может вспомнить, как он оказался в океане? Как это может быть?
      - Все, что связано с мозгом, Павел, это тайна и для ученых профессоров. Похоже, еще сидит гематомка, давит на отдельный участок. Или, не дай Бог, этот участок безвозвратно поврежден.
Павел отрывается от писанины, молча, смотрит на Старика. Они идут к бунгало, где лежит их земляк.
За вторую неделю Старик и Павел на вечерних коротких беседах узнали о своем земляке все. Или почти все. Они только не знали, что он полковник в запасе. Они, конечно, ничего не знали об Анне. О его смертельной болезни, о которой догадывался только Старик.
   Больше всего их поразило, что они видят живого русского, участвовавшего в запусках спутников и работавшего со многими космонавтами.
     - Так ты говоришь, работал с разными космическими штуками? – как-то вечером спросил Павел.
     - С космическими объектами, - уточнил Георгий.
     - А спутник ты видел?
     - Участвовал… в изготовлении, испытаниях и запуске, - помедлив, решил все-таки сказать Георгий.
     - Ты сам? – не поверил Старик.
     - Запускал спутники? – не поверил Павел. – А какой это спутник? – решив проверить земляка, устроил ему экзамен Павел.
   И Георгий, как мог просто рассказал и о спутнике, и как его запускают, и почему он не падает на землю, и о первой, и о второй, и о третьей космической скорости, и о том, почему земля и другие планеты вертятся на своих орбитах. 
      - Да, пока каждый запуск космонавтов связан с большой опасностью… вы наверняка слышали о катастрофе американского челнока «Челленджер» и гибели семи астронавтов.
      - И в России гибли тоже, - похвастал знанием капитан.
      - Да, экипаж «Союза-11» в составе трех космонавтов тоже погиб.
То ли с болтливого языка Родригеса или Мигеля, а может, и самого Павла, за глаза Георгию присвоили кличку «космонавт», которая сыграет с ним потом злую шутку. Кличка постепенно обросла в трех деревнях легендой, по которой он был запущен в России, и что-то там, в космосе, не так сделал на космическом корабле, и корабль упал в океан где-то недалеко от деревни и затонул вместе с двумя космонавтами.
 «Ну, помните, тогда океан еще штормил? Вот тогда это и было!» А его полумертвого нашел Родригес на камне.
«Ну, вы все знаете внизу под участком капитана Павла есть такой здоровый плоский камень, а Старик, ну, его–то все знают, сейчас этого русского космонавта выхаживает. И лучше об этом деле помалкивать, потому что, если узнают, приедут за космонавтом из столицы, выдадут русским, и космонавта за его ошибки сошлют на каторгу в Сибирь, а может, и расстреляют».
Когда было темно, рядом на ящике стояла небольшая настольная лампа с абажуром, тускло освещая поверхность табурета, где совершались таинственные действия по смешению трав, приготовлению настоев и мазей. Глубоким вечером или ночью, Старик работал молча. Впуская через окошко свет, он всегда разговаривал сам с собой и, как заметил Георгий, всегда говорил на русском. То ли потому, что боялся позабыть родной язык, а, скорее всего, потому что он был более приятен его слуху.
Как-то Старик снова показал Георгию две косточки от плодов и спросил:
     - Так кто тебе их дал?
     - Скорее всего… это косточки от каких-то плодов, которые я ел от голода в джунглях.
     - А ты хоть знаешь, что они являются и сильным лекарством от твоей болезни и смертельным ядом, если расколоть и съесть три зернышка?
     - От какой болезни? – не понял Георгий.
     - Ты что разве не знаешь, что ты… сильно болен? У тебя сильно воспалены лимфатические узлы.
   Георгий помолчал и неуверенно ответил:
     - Знаю…вроде бы…
     - А ты не помнишь, как выглядели плоды?
     - Не помню.
     - Такие коричневые, почти со сливу, сочные и сладковатые?
     - Наверное.
     - А сколько ты съел ядрышек?
     - Не меньше двух.
     - А дальнейшее ты помнишь смутно?
     - Почти ничего не помню, - признался Георгий.
   Старик недоверчиво покачал головой и помолчал.
     - Ты знаешь, - поделился он своими мыслями, – мне известны случаи смертельного отравления от этих ядрышек… Постой, а не вспомнишь ли ты, какого плоды цвета?
     - Нет, дальнейшее я помню очень смутно.
     - Ну, скажи, как тебе кажется?
   Георгий задумался.   
     - Может, морковного цвета?
    - Прямо в точку! – оживился Старик. – Значит, записался цвет на подкорку.
 Старик снова задумался и долго молчал.
 
     Ты взломал генетический код своей смертельной болезни
    - Ты знаешь, - неуверенно начал он, - я, наверное, догадываюсь, почему ты не отравился насмерть, - и он загадочно посмотрел на Георгия.
   Георгий молчал и ждал ответа.
     - Если бы ты был здоров, то ты сейчас был бы на том свете. А поскольку твоя лимфосистема очень больна, а для нее эти ядрышки являются необходимым очень сильным лекарством, она весь яд взяла на себя. И если ты еще сейчас жив и сидишь передо мной, то ты взломал генетический код своей смертельной болезни и, наверняка, сбил ее программу. Этих двух косточек, - поднял ладонь Старик с двумя косточками, - хватит на два месяца лечения твоей лимфосистемы. Потом придется где-то доставать.
   И еще. Этот бушующий океан, столько раз пытавшийся раздавить тебя своими волнами, а потом перетереть тебя о скалы, эти молнии, этот гром над головой, - заставили твою отвечающую за продолжение рода систему собрать в тайниках твоего хилого организма защитные силы и впрыснуть адреналин, многократно повысив его сопротивляемость внешней среде, готовой тебя уничтожить. Это сотрясло твое больное тело до клеточного уровня, ты переродился заново. Это тоже могло бы помочь сломать хребет твоей болезни.   
Георгий скептически слушал рассуждения «профессора медицинских наук» с видом потрепанного бомжа, и на его лице отражалось недоверие. Старик это заметил.
     - Я не удивлюсь, если ты мне не поверишь. Но ведь многое из того, что я применяю для лечения своих больных, приносит прекрасные результаты, хотя часто противоречит официальной медицине.

   Как-то утром, сидя на одеяле под пальмой, Георгий попросил Старика:
     - Помоги мне подняться.
   Старик скептически посмотрел на него и промолчал.
     - Старик, помоги мне встать на ноги.
     - А ты не спешишь? – глядя на него с сомнением, ответил Старик.
     - Я должен подняться, помоги мне!
     - Экий ты нетерпеливый!
   Старик нехотя подошел к Георгию и с большим трудом поставил его на ноги.
   Георгий стоял, поддерживаемый сзади под руки Стариком, обильный пот выступил у него на лбу, на спине и на груди, голова у него кружилась, сердце прыгало, в глазах постепенно из темной пелены, которая накрыла их во время подъема, стала проявляться картина, от которой у него захватило дух.
   Впервые за многие дни он увидел вдалеке полоску синего океана, сливающегося с голубым пронизанным солнцем светом. И только справа высокие кусты соседа Павла по даче, растущие по границе участка не позволяли видеть горизонт целиком. Георгий увидел растущие на участке кокосовые пальмы, подстриженные цветущие яркими цветами кусты вдоль дорожек, выложенных плитками, слева небольшой бассейн с неестественно бирюзовой водой, работающего вдалеке метиса, подстригающего кусты. Утренний запах цветов на кустах, на деревьях смешался с запахом океана и совсем закружил его голову, его качнуло, а легкий пьянящий ветер с океана увлажнил ему глаза.
     - Ну, ну, герой, держись! – подбодрил не отпускающий его Старик. - Ты молодец! Придется подыскать тебе палку, на которую бы ты опирался! Глядишь, через недельку начнешь сам и двигаться!
   Георгию показалось, что никогда в жизни он еще не видел такой сочной и яркой зелени, такого голубого – преголубого неба, такой пронзительной сини океана, таких неестественно ярких и радостных цветов; не чувствовал на своем лице такого нежного и ласкового солнца; не ощущал такого приятного дурманящего аромата цветов, листьев, трав, океанских водорослей… 
Несказанное блаженство разлилось в теле Георгия, глаза его блестели, он услышал ободряющие нотки в успокоительном шуме океана, почувствовал на груди поддерживающие его лучи своего преданного друга солнца, а в крике переднего баклана, летящего в стае сразу за обрывом, он услышал искреннее удивление:
     - Смотрите, а то дерьмо, что болталось тогда в океане, живо, однако?!
   Последние силы покинули Георгия, единственная нога, на которую он опирался, стала подгибаться, и он попросил Старика:
     - Помоги мне лечь.
     - Конечно, конечно, Георгий, - одобрительно воскликнул Старик, помогая ему сначала сесть, а потом и лечь, - ты сегодня сделал очередной свой подвиг!
     - Сколько дней я здесь лежу? – хрипло спросил Георгий.
     - Ты встал на восемнадцатый день. Я думал, раньше трех недель ты не встанешь. И вот что: ты уж возьми на себя, хороший человек, эту обязанность отмечать дни, хотя бы до того дня, когда ты пойдешь самостоятельно.
     - Даже нечего и отмечать. Это будет завтра.
     - Ну, ну, не торопись. Но палку я тебе сегодня достану.
   Счастливый Георгий лежал с закрытыми влажными глазами, его сердце гулко билось, ноги и руки слегка подрагивали. Пожалуй, впервые он поверил, что эта не противная дрожь от его выматывающей последние силы болезни, а это дрожь от навалившейся на него радости быть сожителем со всеми, кого он только что увидел, услышал, почувствовал, и это счастье обещает впредь подавить в его теле постоянную боль, и, возможно, даже навсегда изгнать ее. Но сейчас в это ему было поверить трудно: так ведь можно и совсем задохнуться от счастья! И он слышал, как впервые за многие горестные дни в нем зазвучала какая-то жизнеутверждающая мелодия, и его душа с воодушевлением подпевала ее. Он напряженно вслушивался, но никак не мог узнать ее. «Как же давно у него в душе не звучала музыка? Когда же в последний раз это было?» -  с большим трудом он переворачивал календарь своей жизни в обратную сторону и с сомнением остановился на позднем вечере в Сибирской тайге.
   «Ну, как же, тогда это и было! Его… его женщина… пела ему какую-то очень светлую мелодию. Нет, даже песню!
   Оказывается, можно упиваться радостью существования с не покидающей тебя пока болью. А как же можно зажить, если боли совсем не будет?»
   На этот вопрос он не мог ответить. «И что за привычка задавать себе такие дурацкие вопросы?»
   Старик выполнил свое обещание, а Георгий – свое. Он сделал-таки на следующий день первые свои три шага. Но палку забраковал.
   И Старик на следующий день принес ему кряжистую похожую больше на дубину палку.
     - Это то, что надо! – одобрил Георгий.
     - Страхуй меня, Старик, чтобы я не завалился. Со мной все может быть.
      - Постой, постой, Георгий! Если не уверен, может лучше не надо? А если я не удержу тебя?
       - Только попробуй, Старик! Неужели ты позволишь своему произведению, каким являюсь я, снова разбиться? Неужели ты снова готов сидеть надо мной две недели?
Старик хмыкает и крутит головой.
И они пошли. При счете восемь у Георгия задрожала здоровая нога, и он остановился. Он не был уверен, что она не подведет.
      - Ну, все! Хватит! Я вижу, что нога хочет подломиться. Мы упадем вместе!
      - Не дрейфь, Старик! Я сказал десять шагов, - значит, десять. Щас, сердце встанет на место. Еще два! Два шага!
Они не видели, как Павел, Родригес, жена Павла и ее сын, стоя, наблюдают на краю веранды за этой авантюрой.
Георгий и Старик, хором: «Де-е-вя-ять…»
С веранды срывается Луиза и бежит к ним.
Старик и Георгий, хором: «Де-е-е-е…»
Сделав полшага, Георгий начинает заваливаться влево.
Старик изо всех сил старается его удержать, но не может. Луиза принимает на свою грудь и Георгия, и Старика. Встает на колено, медленно укладывает их рядом.
Старик тяжело дышит. Георгий закашлялся в хохоте.
Луиза тяжело дышит, улыбается.
Подходит Павел с Родригесом.
     - А ты говоришь он больной! Да он еще и сумасшедший! – убежденно воскликнул капитан.
     - Но первые десять шагов… я записал на свой победный счет, - не согласился Георгий.
     - Упертый мужик! – на испанском говорит Луиза.
Ее никто не переводит.
Луиза, Павел, Родригес уходят.
      - Старик, когда, наконец, ты меня развяжешь от этих сдавливающих грудную клетку полотенец?
     - Хорошо, развяжу завтра. Но это на два дня раньше положенного времени.
     - А когда ты будешь снимать с моей неподвижной ноги свою лангетку?
     - Раньше, чем через пять дней и не думай!
     - Но я уже хожу?
     - Но ты не знаешь, сколько надо времени, чтобы твои хрящи срослись! Чтобы твое колено могло самостоятельно вырабатывать смазывающую сустав жидкость. Я не позволю тебе испортить такой трудный и длительный процесс заживления!
     - А ты что, Старик, все это знаешь до дня?
     - Да знаю и вижу по тебе, Георгий.
     - Может, у тебя есть медицинский диплом?
     - Мой диплом, хороший человек, защищен сотнями вылеченных людей. Считаю, это повесомее будет какой-то неподтвержденной практикой корочки!
   На следующее утро Мигель выполнил секретный заказ Георгия и привез из столицы выброшенную на свалку полуразбитую детскую коляску. Павел, осмотрев рухлядь, покачал головой, не поверив в полезность затеи.
       «Ну, вот, что, «тур-рыст». Я не верю в твою затею. И сейчас-то ко мне мало ездит народ. А увидев такое пугало на «дрындулете», - и последний разбежится. Вместо того, чтобы слушать Старика, лечиться и выписываться из «санатория», ты совсем хочешь здесь сломать себе шею. Видел… твои первые шаги!»
Поворачивается и уходит в свою конторку.
Три вечера Георгий руководил и участвовал сам в реализации своего проекта. Они ремонтировали и мастерили с Мигелем, сделав что-то вроде стула с четырьмя колесами. Старик молча неодобрительно смотрел на эту возню, всем видом выражая свое недовольство.
 И когда двое сыновей Мигеля под вечер бегом повезли Георгия в коляске на океан, он впервые смеялся от радости.
     - Смотрите, не разбейте земляка на полдороге! Второй раз Старик его уже не склеит! – скептически прокричал вслед Павел.
   Объездная дорога до океана заняла не больше пятнадцати минут со всякими предосторожностями. Но по ровному песочку, миллионы раз вылизанному и выровненному океаном вдоль самой волны прибоя, Георгий не смог сдержать своих ретивых коней, и они с ребячьим ржанием прокатили его метров тридцать с ветерком, насилу удалось их унять. Океан ласково лизал белым и теплым языком его ноги, как виноватая нашкодившая собака, и Георгий его простил. Впервые он стоял не стянутый тугими повязками, опираясь на свою палку, грудь его дышала свободно, перед ним простирался ничем не загороженный горизонт.
   Георгий смотрел налево на черный песок, уходящий за синий горизонт, и какое-то смутное волнение происходило в нем. Было такое ощущение, будто он смотрит на давно забытую, а раньше хорошо знакомую ему картину.
   «Черный песок… черный песок… - это сочетание букв и звуков тревожило его мысли, напрягало его память. - Почему он не удивился, увидев впервые такого цвета песок? Чем вызвана такая спокойная реакция на такой необычный цвет? На него это совсем не похоже. Он должен был закричать от восторга, а он... а он смотрит на песок, как будто он его видел… и даже по нему ходил…»
   Георгий наклонился, зачерпнул горсть черного мокрого песка и поднес к носу. Песок пах соленым Тихим океаном, водорослями и еще целой гаммой запахов… которые казались ему уже знакомыми…
   «Бред какой-то…»
   Он встал и, опершись на палку, зашел в пену прибоя.
   «Как странно… моя подошва ноги, кажется, помнит это прикосновение… а голова, - нет… так не бывает», - Георгий закрыл глаза и попытался расслабиться и дать поглубже проникнуть в его сознание этим звукам, ощущениям, запахам. Через некоторое время он открыл глаза и дал снова проникнуть в его сознание этому бесконечному горизонту черного песка, белого прибоя голубовато – зелено – синей воды так естественно переходящей в розовый цвет…
   «Вот! Снова!» - он почувствовал, как в его памяти что-то снова шевельнулось такое знакомое…
   «А чего здесь странного? Раз его нашли вон на той отколовшейся скале, значит, он ходил по этому черному песку раньше, чтобы попасть в океан. Не мог же он, в самом деле, попасть в океан из космоса! Это понятно. Но при каких обстоятельствах он попал? Зачем ему надо было лезть в бушующий океан? Абсурд! Чушь собачья!» – беспомощно, глядя на резвившихся ребят, пытался понять Георгий.
    «Ничего, - начал он себя успокаивать, - не все сразу. Главное, - что он может видеть это грандиозное творение Создателя, чувствовать его и быть его частичкой. Какое это огромное счастье!» - и он с волнением посмотрел вокруг.
     - Привет, ребята! – не удержавшись от распиравших его чувств, будто своим хорошим знакомым, радостно вскинул руку Георгий, увидав недалеко летящих цепочкой бакланов.
     - Вот жизнь у бездельника! – позавидовал первый баклан, скосив правый глаз на знакомую физиономию,    
     - Его даже возят на океан!
     - Смотри, какой радостный! У него, наверняка, набит желудок! – согласился второй.
     - Ему даже не надо ловить рыбу! – недобро скосил глаз третий.
     - Да! – поддержал четвертый, - разевай только рот и успевай глотать!
     Сыновья Мигеля с боязливым удовольствием выборочно протерли мокрым полотенцем спину «космонавта», чтобы не намочить приклеенные на раны пластыри Старика. Спереди Георгий протерся сам. Повертевшись к теплому солнышку, он обсох, и скомандовал своим «залетным» везти его домой. «Залетные» мигом домчали его до фазенды.
При въезде на участок Павел смерил седока подозрительно долгим пристальным взглядом, отчего Георгию сделалось совсем неуютно. Но теперь раз в два и редко в три дня сыновья Мигеля возили «космонавта» к океану получать, как тот говорил, «райское удовольствие».




Глава 3. КОГДА УЧЕНИК НЕ ГОТОВ*

     * Еще рано приводить тибетскую поговорку, объясняющую эту фразу.

     Кто ты такой ?
Однажды вечером земляк сидел, как всегда, под пальмой. Последние двое клиентов заканчивали ужин на веранде.
Выбегает из кухни Рико, подбегает к полке с фруктами, хватает на бегу какой-то фрукт, бежит в сад, сталкивается на краю веранды с матерью, которая на подносе несет сок последним клиентам. Два бокала падают, разбиваются.
Встает у конторки мрачный Павел, хватает за руку Рико, ведет подальше от гостей к бунгало, возле которого сидит земляк. Павел с Рико останавливается в пяти метрах от бунгало.
     - Я тебе сколько раз, балбес, говорил, чтобы ты не вертелся возле кухни, как голодный баклан! Ты уроки сделал?
     - Сделал, - испуганно отвечал Рико.
     - А завтра, придурок, принесешь опять двойку и скажешь, забыл, что учил? - не отпускает руки Рико. - Боишься учителям отвечать, а шкодить здесь не боишься? Еще раз увижу на кухне, уши оболтаю! Пшел учить уроки!
Павел разворачивает Рико и шлепает его по заду. Рико, опустив голову, хнычет. Уходит к себе.
Павел достает сигарету закуривает.
      - Павел, зря ты так обзываешь сына, - не выдержал земляк. - Оскорбил, да еще при мне. Ты губишь его веру в себя.
     - При тебе говоришь? А кто ты такой? Ты бы лучше тратил свои усилия на свое восстановление и выписку из санатория! Еще один учитель на мою голову!
 Павел затягивается, бросает сигарету, мнет ее ногой. Недобрым взглядом мерит земляка и, что-то бурча себе под нос по-испански, уходит.   
Старик выходит из бунгало провожает взглядом Павла.
     - Павел курил? – обращается Старик к земляку
     - Зря он так с сыном, - не понимая вопроса, сказал земляк.
     - Павел курил во время разговора? – снова спросил Старик.
     - Вроде, курил. А при чем, тут это?
     - Эх, не успел я тебя предупредить, - с сожалением сказал Старик. - Когда Павел курит, лучше держаться от него подальше. Злится он. Народ к нему не приезжает. 

 Начало смеркаться, два младших сына Мигеля привозят в коляске своего «космонавта». Павел мерит седока подозрительно долгим пристальным взглядом, отчего Георгию делается неуютно.
Когда через четыре дня Старик снял лонгетку и повязку с колена, без слез на него нельзя было смотреть. Один Старик, ощупав колено, подавив пальцами на отдельные места, остался доволен.
     - Ну, хороший человек, - ласково улыбаясь, сказал он, легонько похлопав ладонью повыше колена, - начинай потихоньку нагружать, только не увлекайся. Я заметил, что меры ты не чувствуешь, поэтому предупреждаю: даже маленькая травма колена может стоить тебе неподвижности всей ноги.
     - Ты же видел, Старик, я как встал на ноги, начал потихоньку на нее опираться. Но все равно проклятая нога до безобразия слаба и отказывается меня держать.
     - Послушай меня, Георгий: никогда не говори плохо ни о себе, ни о своих органах.
     - Ты еще скажешь, Старик, что моя нога имеет уши? – вызывающе смотрит земляк на Старика. – Может, заодно, и покажешь, где они?
   Старик молча собирал в пакет окровавленные и испачканные мазью полоски какой-то бывшей рубашки. Георгий понял, что ответа на свой вопрос он не получит и задал второй.
     - И когда же нога у меня будет полноценной?
     - Тут я ничего сказать не могу, - развел беспомощно руками Старик, - сейчас я тебе не могу даже сказать: будет ли в нормальном количестве вырабатываться синовиальной жидкости и будет ли колено сгибаться, как здоровое. Все это ты почувствуешь скоро при ходьбе.

     Появление воинственного духа
Для того, чтобы у тебя выросли нормальные хрящи, я постоянно кормлю тебя красными рачками и пропущенными через кухонный комбайн молодыми крабами, от чего ты постоянно воротишь нос. Кстати, эта пища очень необходима для замены твоей больной лимфы на здоровую.
     - Так вот ты, оказывается, какой ненавистной похлебкой потчуешь меня каждый день! Вот она у меня уже где стоит! – и Георгий, закрыв глаза и вытянув шею, резанул по ней ребром ладони.
     - Что поделать, хороший человек, только одна сотая процента человечества питается по-настоящему здоровой пищей, дающей организму жизненные силы. И ты раньше к ней не принадлежал, и вкус этой пищи кажется тебе непривычным.
     - И все-то ты, Старик, знаешь, и везде-то ты побывал! – с раздражением ответил земляк.
     - Знаешь, что меня радует? – сощурясь в улыбке, спросил Старик. - Это то, что к тебе возвращается воинственный дух. А знаешь, что меня огорчает? Это то, что этот дух у тебя местами окрашен злостью и самонадеянностью. А это – греховные качества, хороший человек Георгий, - печально заключил Старик.
     - Да, я грешный человек, и ничто человеческое мне не чуждо! – с вызовом, глядя на Старика, вскинул голову сосед. - А ты сам святой? Кто ты такой, чтобы судить меня?
     - Ты волен думать обо мне все, что тебе заблагорассудиться. А если ты думаешь обо мне с неприязнью, значит, я сам тебе дал на это повод, - скорбно сказал Старик. – Ты прости меня за это, хороший человек, - сказал он с легким поклоном, и пошел с пакетом к жертвенному камню на краю обрыва в угол участка, чтобы сжечь запекшуюся кровь своего земляка и попросить Создателя дать соседу сил и здоровья, как он это делал всякий раз.
   Георгий не знал, что ему ответить.
   На следующий день, подкараулив Павла, когда, по мнению Георгия, тот сидел и бездельничал у конторки, Георгий подошел к нему, приосанился и твердым голосом сказал:
     - Павел, поручи мне какую-нибудь работу!
   Павел заулыбался в свои прокуренные усы и правой рукой почесал под левым ухом свои шикарные бакенбарды.
     - И что ты сможешь делать, земляк? – не переставая улыбаться, спросил он.
   Георгий замялся и не знал, что ответить.
     - Ну, что-нибудь по двору, какая-то работа и для меня найдется!
     - Какая? – вызывающе улыбался Павел.
   Георгий совсем стушевался.
     - Давай поступим так, - пришел на помощь ему Павел. - У меня только двое нанятых людей: Родригес, - мой поставщик продуктов и повар; и второй - садовник, он же работник по участку. Заменить или помочь Родригесу ты не сможешь, а вот к работе садовника ты присмотрись. Если ты уверен в том, что можешь что-то сделать не хуже, скажи мне, я подумаю. Ну, так что? Идет? – ободряюще подмигнул он земляку.
   Георгий растерянно кивнул головой, повернулся и собрался уже уходить, как Павел остановил его.
     - Минутку! – он прошел за длинную стойку, взял пакет, положил в него гроздь маленьких знакомых уже Георгию бананов, пару красно - желтых манго и кучку каких-то похожих на мандарины плодов.
     - Это тебе за попытку облегчить мою тяжелую жизнь, - дружески заулыбался он. – Хоть Старик просил меня ничем тебя не подкармливать без его ведома, но я, думаю, что это тебе не повредит. Бери, бери!
   И сконфуженный Георгий с пакетом заковылял к своему дому.
  Не найдя Старика поблизости, высыпав половину даров на его постель, он взял стариковскую небольшую скамеечку, накинул на голову серо – грязного цвета бейсболку и пошел подсматривать за садовником. Перемещаясь то под тень пальмы, то кустов, находя хорошую точку для наблюдений, часа два он знакомился с его обязанностями. А за это время садовник раза четыре слазил по высокой тяжелой лестнице на пальмы, подпиливая пожелтевшие ветви, удаляя торчащие сучки, подрубал мачете гроздь кокосовых орехов для пополнения фруктовой витрины Павла. Потом чистил бассейн, подстригал кусты,собирал желтые пальмовые листья, сжигал их, долбил лопатой спекшуюся землю, возил перегной, а вечером таская по участку тяжелый шланг поливал траву, кусты деревья.
Больше не было никакого смысла продолжать шпионить. Вывод был однозначный: из всего, что делал садовник, он мог бы сделать не хуже, - это послеобеденную двухчасовую сиесту, которую он видел раньше в его исполнении. Да и то, так сладко спать два часа, он определенно не смог бы. Нет, пожалуй, он смог бы не хуже ругаться матом, хотя еще и не слышал, как садовник это делает, но определенно видел, по выразительному лицу, по его энергичной артикуляции.
   «Нет, - тягостно вздохнул Георгий, - не пойдет он к Павлу с предложением».
   Вечером, не дождавшись к определенному времени двух сыновей Мигеля, Старик предложил Георгию:
     - Давай, хороший человек Георгий, я тебя отвезу на океан.
     - Я не против, - удивился Георгий, - если тебе так хочется и не трудно.
   Старик взял полотенца и повез своего земляка.
     - А смотри-ка, - удивился Старик, - и ты сидишь, как махараджа, и даже навес над головой, и коляска катит легко. А я думал, из этой затеи ничего не получится, и здорово опасался, как бы мальчишки не разбили тебя.
     - А вчера, - обратился Георгий к Старику, - эти двое китайцев, уж, не за тобой ли приезжали из столицы? Ты им, наверное, какие-то лекарства диктовал, и они записывали?
     - О, Георгий, ты и в языке делаешь успехи, начинаешь понимать испанский.
     - Чего уж, не понять: Панама`, Панама`! И лица, и выражения просительные.
     - Да, ты прав! Женщине одной плохо. Помочь бы надо.
     - Ну и поезжай, если надо! Ты вытащил меня с того света, я твой должник по гроб жизни! Хотя я и очень не люблю быть кому-то обязан.
     - Нет, хороший человек, не вытащил еще. С тобой поработать бы еще месяца три шаг за шагом.
     - Сколько?! – вскричал возмущенный Георгий.
     - Да, Георгий, хотя бы месяца три. Каждый Божий день: утром, в обед и вечером. Мне надо не только лечить тебя, мне надо многому тебя научить.
     - Смотри-ка, - ехидно заметил Георгий, - оказывается ты еще и учитель? А я, выходит, твой ученик?
     - Да ты не пугайся, хороший человек, я так, между делом, буду делиться своим опытом.
     - С чего ты взял, Старик, что мне пригодится твой опыт? Уж не собираешься ли ты готовить из меня своего преемника, кочующего по захолустным деревням, неизвестно как врачующего бедных, получающего за это миску похлебки и кров над головой в каком-нибудь сарае?
     - Я согласен, Георгий, слушая твое раздражение, что эта миссия малопочетная, что с нее не разбогатеешь, да и связана с лишениями. Но она и завидная. Ты получаешь большое удовлетворение, отдавая людям все, чем ты владеешь. А еще, - ты получаешь с ними сердечное общение. А более всего – сердечную радость, видя их выздоровление.
  Помолчали.               
     - А знаешь, земляк, в чем смысл жизни?            
    - Ты, Старик, меня экзаменуешь? – с неприязнью спросил больной.            
     - Да нет, Георгий, - приветливо отвечает Старик, - хочу поделиться высказыванием одного мудреца. Так, тот сказал, что смысл жизни в человеческом общении. - Радостно смотрит на Георгия.
Георгий переваривает фразу.
     - Я бы с ним согласился! – сам отвечает Старик.
 Георгий хотел было бойко возразить, но противоречивость фразы Старика не рождала логичной мысли, и он прицепился к возмутившей его предыдущей фразе.
     - И ты три месяца собираешься травить меня своими горькими травами, ядовитыми зернами и кормить меня вместо человеческой еды какой-то противной бурдой?
     - А ты, хороший человек, представляешь, что такое лимфа?
     - Я-то? – возмутился Георгий. – Да я читал про лимфу в большой медицинской энциклопедии, которую ты и в руках не держал! А ты сам-то о ней что знаешь?
     - Лимфа, Георгий, - дружелюбно отвечал Старик, - это сок тела…
     - Я так и думал… «сок тела», - передразнил Георгий. – Как же ты собираешься лечить то, о чем понятия не имеешь?! «Сок тела»! Черте чего и сбоку бантик! – не унимался он.
     - А так, как лечил, так и буду лечить, - добродушно улыбался Старик, не обращая внимания на возбудившегося седока. – И ты прав. Месяца через три, когда ты немного окрепнешь, я прекращу кормить тебя, как ты говоришь, этой гадостью. Временно. Ты поголодаешь сначала один, потом три, потом пять дней…
   Георгий поднял руку, задохнувшись от такой замечательной ближайшей перспективы, прося остановиться, и желая сказать Старику все, что он о нем думает, но тот уже привез его на место.
Зайдя по колено в воду, Старик намочил полотенце, дав ему другое для протирки груди, и начал протирать спину земляку, стоящему в пене прибоя, приговаривая:
     - Вот и привез я тебя к батюшке океану, который принял тебя, неразумного, задал тебе отеческую трепку, и наставил на путь истинный.
   От услышанного, у Георгия даже уши отвисли, особенно его резануло слово «неразумного».
   «Что он в него вкладывает? Уж не хочет ли сказать Старик, что он умышленно попал в бушующий океан?»
Но только и смог сказать:
     - Хорош, батюшка… ничего себе, отеческая трепка… может быть, на всю жизнь покалечил сына…
     - Но ведь и не убил своим посохом!* – хитро улыбался Старик.

            * Трудно залезть в чужие мысли и узнать, что думал Старик: то ли, имел ввиду, посох царя Ивана Грозного, а может, - божественный трезубец Посейдона?

Старик, продолжая свою работу, философски рассуждает: «Богу было угодно трем песчинкам, заброшенным суда ветрами судьбы из далекой России, оказаться вместе. Богу было угодно толи дать помучаться тебе на этом свете, то ли дать вкусить радости и блаженства. Ты должен был десять раз утонуть в разъяренном океане, и двадцать раз твое полубездыханное тело должно было разбиться о скалы. -  Смотрит на земляка. - Ты переродился в ту страшную ночь и, вероятно, будешь жить долго, если… если тебе удастся выгнать из организма смертельную болезнь, которая пожирала тебя. Хребет, я надеюсь, ты сломал ей сам. А выгнать ее помогу тебе я. Но тебе придется во всем изменить свою жизнь и свои мысли о своем предназначении на Земле. И еще».
Снова смотрит серьезно на Георгия.
     «Мне трудно тебя лечить, хороший человек Георгий, если у тебя в сердце постоянно ноет заноза. Надо бы ее выдернуть, - и Старик, склонив голову набок, нерешительно покосился на своего постоянного пациента, - и забыть о ней… ну, хотя бы временно».
   Услышав последнее, Георгий снова начал заводиться.
     - Почему я должен верить тебе, бездомному бродяге? – глядя на просветленное лицо Старика, раздраженно возразил он, - Похоже, ты даже не знаешь, как называется правильно моя болезнь? Я не уверен, сможешь ли ты меня правильно лечить? Может ты даже шарлатан? Правда, ты не требуешь с меня денег, – сам же и усомнился в своих словах Георгий.
   - В России обещали меня вылечить в современной клинике знаменитые доктора, - соврал он, - но я отказался, потому что надо было ложиться на операцию, потом проходить облучение… потом – химию-терапию…
     - И очень правильно сделал, - доброжелательно продолжал Старик, - это тебя тащит судьба. Это подорвало бы твой иммунитет, и сам организм не смог бы бороться со страшной болезнью. У тебя оставалось совсем немного времени, чтобы подорвать болезнь.
     - А потом. Что ты имеешь в виду, говоря о занозе в сердце? – подозрительно спросил Георгий.
     - Когда ты был без сознания, ты не раз произносил имя женщины. Она сидит в твоем сердце, – глядя вдаль, скорбно произнес Старик.   
     - Чье имя? Какой женщины? Мало тебе моего тела, так ты хочешь и контролировать мое сердце! Этому никогда не бывать! – зло отрезал Георгий и жестко взглянул на Старика.

  Тот стоял и смотрел взволнованным взглядом на далекую синь океана, на облака, начинающие подкрашиваться розовым цветом, глаза его излучали радость, как от общения с давними приятными друзьями.
     - Послушайся мудрого человека, Георгий, - вдруг вылезло его второе «Я».
     - Неужели он, разумный человек, с двумя высшими образованиями, - возмущенно возразил Георгий, не удивившись вылезшему своему Эго, - всю жизнь проработавший в НИИ и КБ с военно-промышленной элитой, доверится какому-то безграмотному старику оборвышу, нищему, в какой-то банановой республике, где, наверное, и грамотных-то столько же, сколько в самой дремучей таежной деревне в России?
    - Это же, Старик, - лекарь половины Панамы! – «открыл глаза» Георгию его Эго.
     - Нет, пока он из ума не выжил. К тому же этот Старик, вероятно, такого страшного названия, как лимфогранулематоз, отродясь, не слышал!
     - Мне не надо от тебя никаких рассказов о твоей болезни, я ее вижу и так, - добродушно сказал Старик, подслушав его мысли.
 Вместо того, чтобы удивиться, как Старик мог подслушать их разговор, Георгий «взорвался».
     - Не много ли ты на себя берешь, Старик? В России доктора наук всю жизнь занимавшиеся онкозаболеваниями не могут ее вылечить, где у них в онкоцентре под рукой - самое современное оборудование и медикаменты! Да что в России! Во всем мире она не лечится! Тому, кто найдет средство излечения обещана Нобелевская премия! Ты, Старик, хоть знаешь, какие это деньги?
Старик омывает шею, массируя своими длинными сухими пальцами шейные позвонки.
    - Ты мог бы на эти деньги себе купить виллу и пару гектаров, не меньше, чем у крупного миллионера в Панаме.
Старик улыбается. Георгия это уже начинало бесить.
    - С кем он говорит? - в сторону поворачивает Георгий голову. - Какого черта он на него тратит время?
И чтобы раздражение совсем не овладело им, боясь высказать в адрес Старика что-то обидное, Георгий уже собрался отойти.
    - Тебе надо сначала почистить зашлакованный за все годы неправильной жизни твой многострадальный организм, - миролюбиво заявляет Старик. - Все чистить: желудочно-кишечный тракт, печень, почки, легкие, кровь, лимфу. Твоя лимфосистема больна и подавлена.
Георгий застыл. У него «вспыхнули» слова Августа: «Пойми! У тебя лимфоцитов только восемь вместо тридцати по норме. Твоя лимфосистема неизлечимо больна».
Георгий с трудом выходит из оцепенения и растеряно выдавливает: «И что же ты собираешься предложить мне?»
    - Отдаться мне... и поверить, что я тебя вылечу, - Старик растирает по часовой стрелке свое солнечное сплетение. - Тебе же не делали операции и не облучали, так я понял? Да, скажи-ка мне, не глотал ли ты преднизолон и всякую там гадость, которой любят   подчевать врачи своих пациентов?
Георгий смотрит сквозь Старика, и до него не сразу доходят его слова.
    - Травили тебя всякими лекарствами? - переспросил Старик, пытаясь открутить себе пальцы на левой руке.
Георгий, как завороженный, смотрит на эту процедуру и ждет, пока открученные пальцы упадут в океан.
Старик переходит на правую руку: «Ты начинал лечиться?»
Георгий молчит.
Старик, наконец, оставил пальцы в покое, внимательно глядит на Георгия.
     - Нет, - выходит из транса Георгий.
Старик медленно заходит в океан, и скоро плывет, как усталая лягушка. Его плешивина на седой голове некоторое время отсвечивает на поверхности, но потом растворяется в синеющих сумерках.
     - Дело говорит Старик. Не возражай ему, - прорезалось его второе «Я».   
     - Еще один наставник объявился! А я-то думал, что ты утонул!               
     - А я и утонул. Но когда ты воскрес, мне стало страшно завидно, к тому же это не справедливо: ты жив, а я, - где-то у черта на рогах в какой-то занюханной Панаме лежу вместе с креветками на Тихоокеанском дне. Кстати, по твоей милости!
    
     Страшное открытие Эго
- Что ты мелешь? По какой моей милости?
     - Ладно тебе, хозяин! Не изображай из себя случайную жертву океана!
     - Слушай, умник! Ты можешь выражаться яснее? – сдерживая неприязнь, спросил хозяин.
     - Куда еще яснее? Кто тебя уговаривал не заходить ночью в бушующий океан? Где там! Ты хоть раз послушался своего преданного друга?
     - Ночью? В бушующий океан? – удивленно повторил Георгий.
     - Неужели ты не помнишь, как ты спорил со мной, что это единственный способ покончить разом с пожирающей тебя болезнью, сделавшей такой осточертелой такую прекрасную жизнь?
     - Пожирающая болезнь? – снова, как в гипнозе, повторял Георгий.
     - Так ты… ты, оказывается, ничего не помнишь? – стало доходить до второго «Я». - Выходит, моя сохранившаяся память, – единственная твоя связь с прошлым твоим миром? – медленно дозревало оно.
     - Связь с прошлым миром? – совсем впал в транс Георгий.
     - Бедный хозяин! – наконец, все поняло второе «Я». - Оказывается, ты, действительно, ничего не помнишь! Я попробую восстановить свалившимися на тебя испытаниями стертые места твоей памяти. – И оно помолчало, собираясь с мыслями.
     - В первый раз ты пытался утонуть недалеко от этого места, когда ты приехал на Тихий океан с жизнерадостной компанией молодых девчонок и ребят. Я тебя просил оставить свои черные мысли и наслаждаться жизнью! Ты меня не послушал!
     - С компанией девчонок и ребят? – что-то шевельнулось в памяти у Георгия.
     - Ты снова вступил в борьбу с судьбой и пошел в ночные джунгли, а я уговаривал тебя вернуться. И только чудом не стали мы добычей хищников, а твои кости белели бы сейчас в непроходимых местах.
     - Ночные джунгли… - тупо повторил хозяин.
     - Ты там чуть не отравился, но судьба снова протянула тебе руку и вывела оттуда. Но ты вновь решил испытать ее терпенье и полез ночью в бушующий океан!   
     - В бушующий океан? – и опять что-то чуть шевельнулось в голове у Георгия.
     - Я предупреждал тебя, что это безумие, но ты, конечно же, не послушал совета друга. Произошло чудо, - ты остался жив. Но судьба сурово проучила тебя, чтобы впредь ты не вступал с нею в споры. Ты – больной калека.
     - Я калека, - обреченно повторил Георгий.
     - Я, пожалуй, готово разделить все твои муки, - примирительно сжалилось второе «Я», - на пару, - это не так страшно, чем в одиночку. Ты уж, потерпи меня немного, и не спорь со мной, а?
     - Ну, черт с тобой, - безразлично сказал хозяин, - если ты такой дурной, и считаешь, что лучше быть пожранным болезнью, чем тихо покоиться на дне океана, - я тебе своего ума дать не могу. Только насчет калеки, - это мы еще посмотрим!
   Георгий вышел на берег из пены прибоя и сел возле рубахи старика. Ему было неловко перед Стариком за свою драчливость, свойственную больше юношам.
   «С чего это у него мальчишеская ершистость?» – удивленно подумал он о себе.
     - Видимо с того, что твоя голова начинает самостоятельно держаться на шее, и с четверенек ты встал на ноги, - поспешило с объяснениями его второе «Я».
     -  А почему же голова тогда такая дурная и ей обязательно нужно с кем-то не соглашаться? – не удовлетворился хозяин объяснением.
     - Да потому, что сам по прошлой жизни был такой, – резюмировало второе «Я».
     - А-а-а, ну, тогда понятно! Очень доходчиво объяснил! – подколол его Георгий.
   Вскоре донеслось в темноте гульканье, Старик, по-видимому, промывал носоглотку, потом слышались какие-то непонятные всплески, а затем все стихло. И лишь спустя некоторое время Георгий высмотрел приближавшуюся голову Старика. Тот не спеша вышел из океана, повернулся к нему и стал похлопывать ладонями по своему поджарому телу.
     - Старик, что ты знаешь от меня, как я попал в джунгли? – решил спросить Георгий.
     - Только то, что ты рассказал мне, - продолжал себя похлопывать Старик.
     - А что я сказал?
     - А сказал ты, что, наверное, ходил по густому лесу… и много карабкался вверх…
     - А сколько я там был?
     - Я думаю, что и сейчас ты этого не вспомнишь.
     - А как я попал в бушующий океан?
     - Это загадка. Но ничего, хороший человек Георгий, ты не переживай! К тебе возвращаются отдельные картинки прошлого. Все идет в нужном направлении. Однажды все недостающие картинки встанут на свои места, и ты вспомнишь все. Береги себя. Тебе сейчас никак нельзя перенапрягаться.
Потом Старик натянул рубаху, надел шорты, стоя у кромки накатывающейся пены, и, собравшись уходить, повернул голову в сторону Георгия, который ждал продолжения не получающегося спора.
     - Мне нечего тебе добавить, - спокойно и тихо сказал Старик, - по всей видимости, ты еще не готов.
  Георгий стал крутить в голове эту ничего не говорящую ему фразу, но Старик прервал его занятие.
     - Садись, хороший человек Георгий, поедем-ка мы с тобой домой. 
   Сначала они ехали, молча, и каждый думал о своем. Потом седок услышал, как Старик тихонечко начал мурлыкать мелодию какой-то исполняемой, видимо, только в панамских костелах песни
 Вступил орган. Мелодия становилась торжественнее и величественнее, упругие плотные, осязаемые звуки то поднимали, то опускали, то медленно кружили его. Он пригляделся: под ним и сзади в чернеющей темноте угадывался океан с еле уловимой бахромой белой пены; под ним и спереди - чуть светились огоньки имения Павла; под ним и справа чуть теплели огоньки ближайшей деревеньки; а слева чернела непроглядная густая бархатная темнота. Божественная мелодия проникала ему в кровь, благоговейно принималась его сердцем и разносилась им в самые отдаленные уголки его тела. Он даже мог поклясться, что нечто подобное с ним уже было. Но где? Когда? Он знал, что ему этого не вспомнить. Пока.
   Завороженные этой мелодией звезды сначала робко стали опускаться вдоль их пути, но, когда начал за партию органа петь Георгий, они со всех сторон обступили одиноких в ночи путников, почтительно расступаясь и подсвечивая им дорогу к дому.

Сегодня после восхода солнца Старик пропал на три часа на поиски лечебных трав, корней и цветов. Так он делал раз в неделю. То же самое он проделывал и один раз вечером, потому что, как он говорил, некоторые травы не терпят, когда их срывают в первой половине дня.
 
Когда Старик пришел с котомкой трав и занялся их сортировкой, сидя под пальмой, к нему тихо подошла Луиза. Отыскав взглядом Георгия в саду, она начала.
     - Уезжаешь в столицу?
     - Да, Луиза, - не поднимая головы, занимался с травами Старик.
     - Ты, вроде, говорил, что надо бы еще месяца три подлечить земляка.
     - Самое главное, я, с его помощью, остановил развитие болезни. Ему теперь надо пить настои, что я сделал, и я научил его, как заваривать травы. Теперь главное зависит от его пунктуальности.
     - Надолго уезжаешь?
     - Не знаю, Луиза. Китаянке очень плохо. Нужна срочная помощь. Если задержусь, передам настои с Мигелем.
     - Павел говорил, что с памятью у него не лучше.
     - Да, Луиза, я стараюсь, но это в руках Господа.
     - Еще Павел говорил, что он не мужчина и возможно им уже не будет.
     - Ну, это не все сразу. Сейчас это не главное, - бесхитростно ответил Старик, подняв на Луизу глаза.

     Проводы Старика
На следующий день, вечером, Павел и Георгий провожали Старика. Павел устроил шикарный ужин с вином, креветками и мидиями, приготовленными с овощами, рядом на столе стоял поднос с обилием фруктов. Вино пил Павел и Георгий, Старик пил только сок.
     - Ну что ж, - поднял Павел стакан вина, - Старик не пьет, а мы грешники, выпьем! Старик сделал свое дело, - поставил на ноги. Без двух дней целый месяц он ухаживал за тобой, как нянька за младенцем.
   Вряд ли кто мог бы тебя, Георгий, вытащить почти с того света, как это сделал Старик. За твое воскрешение! И спасибо лекарю!
      И они опрокинули по первому стаканчику. А точнее: Старик выпил половину стакана соку, Павел выпил полстакана вина, а Георгий сделал три глотка вина из налитого половины стакана.
Они закусывали простой и свежей пищей. Как оказалось, Павел мясо не ел, а потому мясное готовилось только клиентам, к великой радости Старика.
     - Это моя работа, - расправляясь с устрицами, скромно сказал Старик, - я сделал все, что мог. Я получил большое удовольствие от общения с тобой, хороший человек Георгий. Я предлагал тебе еще пару месяцев подлечиться, но я не могу лечить тебя против твоей воли. Я очень старался вылечить русского из России. Наверное, я не так сказал. Мне было приятно лечить тебя. С сегодняшнего дня я буду так же стараться лечить китаянку в Панаме. Все мы люди – дети Божьи. И всем я буду помогать одинаково. Павел любезно согласился, чтобы ты пожил у него месяца два, пока не окрепнешь. Я очень беспокоюсь за твою голову, твое колено и… и тебе, Георгий, надо верить в свое выздоровление и помогать своему организму. За тебя, Георгий, за твое выздоровление! И пусть тебе сопутствует удача в твоей дальнейшей жизни. И не спорь с судьбой!
   Они снова выпили.
     - Это я нашел тебя на камне, - ставя блюдо с вареными крабами, вмешался обслуживающий их Родригес, - опоздай я на немного, тебя начала бы есть игуана, - некрасиво засмеялся он.
     - Не верь, Георгий, - перевел Старик с испанского на русский фразу слуги, - игуана не ест людей, - заступился за нее он.
   Присевший на стул рядом Родригес в красках расписал, как он первый увидел утопленника, как отогнал игуану. Павел, переводивший все время, добавил, как его удивил и обрадовал утопленник, когда попросил на русском пить.
И хором они расписали воскресшему, какой же плохой у него был вид. Один Старик молчал и с аппетитом ел креветки.
   Георгий встал со своим стаканом для ответного тоста, но его усадил Павел.
     - Сиди, сиди! Тебе надо пока накапливать силы. Жизнь твоя снова продолжается. Еще настоишься в этой жизни!
   С влажными глазами Георгий поднял свой стакан.
     - Спасибо тебе Родригес, что нашел меня и готовил для меня еду. – Старик переводил и Родригес с удовлетворением кивнул головой. - Спасибо тебе Павел, что дал мне кров над головой, за твою доброту ко мне. – И Павел чокнулся со стаканом земляка. - Спасибо тебе, Старик, что поднял меня на ноги, я тебе очень обязан и прости за мой неуступчивый характер. - Старик, улыбаясь, положил свою коричневую высушенную временем и солнцем кисть руки на чуть смуглую руку бывшего соседа по койке.
   Георгий еще раз всем поклонился и отпил из своего стакана. И снова все выпили и занялись крабами.
   Вскоре Родригес, сославшись на дела, засобирался домой, в деревню, и, простившись, ушел.
Через полчаса Старик встал и попросил земляка.
     - Не испорть мою работу, земляк, допей настойки из двух пузырьков, что я тебе оставляю в холодильничке. Когда и поскольку, - ты все знаешь.
     - Спасибо тебе, Павел, - поклонился Старик, и пошел на трассу с двумя холщевыми сумками ловить машину до столицы. В одной сумке у него лежали мази и лекарства, из другой торчали травы.
   Глядя на его удаляющуюся прямую фигуру, Павел со вздохом произнес, обращаясь к Георгию.
     - Подумать только? Это все, что у него есть. С его знаниями, волшебными руками, с его знакомствами с большими столичными чиновниками, которых он лечил, он мог бы стать богатым человеком. Я его знаю уже лет тридцать, а он как был бомж, таким и остался. А главное, он доволен своей жизнью, - и он, удивляясь, почесал правой рукой под левым ухом свои шикарные бакенбарды.
     - А как он попал в Панаму? - счел удобным поводом задать вопрос Георгий.
     - Похоже, этого никто не знает. Я интересовался у знакомых столичных служащих полиции, те пожимают плечами. Может, какая шишка у них наверху это и знает, но, по крайней мере, Старика никто не трогает, видно есть какое-то негласное указание.
     - А где же он живет?
     - А кого лечит, - там и живет!
     - А когда не лечит?
     - Похоже, простоя у Старика не бывает. Ну, может, не пол Панамы, а треть, его знает, и, если что, - готова дать ему койку где-нибудь в сарае, поделиться с ним куском хлеба, помидором и бананом. А ему больше и не надо. А то и в парке спит на скамейке, мне рассказывали. Полиция его не гоняет. Здесь, Георгий, - улыбался в усы Павел, - морозов не бывает, здесь еще ни один бомж не замерз. Да что ты все про Старика, да про Старика, расскажи-ка ты, земляк, про себя: где родился, кто родители, где рос, где учился, работал…   
 
     Первое Рождество в стране пальм   
И Георгий неохотно и коротко отвечал на новые и новые вопросы Павла. Несколько раз заглядывала жена, а Павел все пил, ел и хмелел на глазах у Георгия, пока тот не понял, что пора остановить эту вакханалию.
     - Павел, хватит на сегодня, - мягко попросил Георгий, - впереди у нас не один вечер, а я боюсь, что не смогу довести тебя до постели.
     - А ты… не бойся, - пьяно отвечал осоловевший Павел. – Луиза!! – ломающимся голосом прокричал он, зовя жену. – Луи-иза-а! – более требовательно и грозно повторил он. – Подай мне колокольчик, - обратился он к земляку, - вон там… у кассы…
   Георгий принес Павлу колокольчик, звон которого он не раз слышал с кровати. Павел стал настойчиво звенеть колокольчиком. Пришла Луиза и, еще подходя к их столику, начала, сдвинув черные брови, наступать на супруга, и, если Георгий знал бы испанский, то услышал бы то, что никогда еще не слышал.
     - Ну что, снова надрался?
     - А что? Я уж и не могу себе позволь… позволить себе лишний стаканчик?
     - А сейчас какой у тебя повод?
     - Ты чего, Луиза? Я ж тебе говорил, что вечером проважжа… прова… жаем Старика!
     - Нашел уважительную причину, - поднимала она Павла со стула, - чтобы снова насосаться!
   И когда Георгий встал, желая помочь поднять Павла, Луиза недобро сверкнула на него глазами и сразу остудила его желания.
     - А завтра Рождефф-фство! – вспомнил еще один повод Павел.
     - Вот, вот! – поддержала Луиза – И тебе не мешало бы соблюдать пост и подождать прикладываться.
     - Так это у вас у католиков Рож-дес-тво. А у нас с земляком, - через две недели! Так что нам можно выпить и сейчас за ваше… а потом… мы будем пить за наше… Прав… правильно я говорю, Георгий?
     - Кстати, ты сыну подарки приготовил? – оборвала оправдания мужа Луиза. - О себе я, уж, молчу!
     - Нет, ты только посмотри! Вот баба! – обратился по-русски к земляку Павел, и, уставившись сердито на Луизу, продолжил уже по-испански. - Ты за кого меня приними…маешь? Вы хоть раз без подарков оставались? Нет, ты мне скажи?
     - Ладно, ладно! Поднимайся, давай! Посмотрим завтра на твои подарки!
   С трудом оторвав супруга от стула, взяв его за руку и привычно положив ее себе на шею, другою рукою она обняла его спину, там, где раньше у него была талия, и, подстраиваясь под его нетвердый шаг, продолжала разборку дальше, направляясь в спальню.
     - Что и говорить, проводы Старика, - это повод уважительный! – язвила она. – А позавчера у тебя был повод по поводу поимки крупных мидий! А в понедельник, - по поводу привоза отборных креветок! Ну, про субботу и воскресенье я молчу, - это твои праздники, как ты говоришь, после трудовой недели, а за неделю у тебя побывало только двенадцать человек… на что семью содержать будешь?
   Георгий сидел, сгорбившись, чувствуя себя не в своей тарелке, но, слушая тон разборки, счел их вполне приемлемыми и адекватными ситуации по сравнению с теми разборками, которые неоднократно устраивала ему его половина: за неубранную вовремя в холодильник кастрюлю, не на место положенные тапочки, (на целых тридцать сантиметров!), не снятые вовремя со стула брюки, а уж если бы он вот так напился?
   Он встал, за солидарность с хозяином залпом выпил остатки вина из своего стакана и нисколько не пьяный, опираясь на свою палку, хотел было отправиться в свое бунгало, как вспомнил слова Павла.
   «Боже мой! Неужели завтра двадцать пятое декабря? Если он не ошибается, ведь в эту ночь вся католическая Европа, да что Европа, - вся Америка начинала праздновать! Он что забыл, где находится? Завтра все будут дарить друг другу подарки, а вдруг что-нибудь подарят и ему, а он? У него, что головы нет и рук тоже? Как же так он совсем вырубился? Старик уехал и виду не показал, а ведь Старик должен знать, что завтра начнутся праздники! Хорош больной! «Спасибо доктор за выздоровление»! – передразнил себя Георгий. – Он что забыл грузинскую поговорку: «Сухой спасиба в горло нэ лэзэт?».
   Георгий растерянно огляделся.
   «Вот с этих фруктовых полок, на которых кое-как валялись разные фрукты, он сейчас и начнет! Да, заметно!».
  Георгий критически осмотрел подсобный материал и решил рискнуть.
И, приняв решение, он быстро заработал. Взяв за основу плоды манго в середине полки, подправив их геометрически, в центр из шести плодов он положил оранжевый грейпфрут. Затем красно - желтые плоды манго с двух сторон он окружил двумя полукольцами каких-то оранжевых плодов, а к ним он примкнул длинные стрелы влево и вправо из желтых слив на фоне зеленых яблок, а дальше… Толк в сочетании цвета он знал, - даром что ли занимался цветной фотографией вот уже двадцать лет? Сколько времени он потратил на фруктовый дизайн он не знал, но никак не более пятидесяти минут. И когда кончились полки, он отошел к краю веранды, чтобы посмотреть на свое произведение искусства. Он стоял спиной к океану и смотрел на совершенно симметричное влево и вправо от плодов манго полыхание фруктовых красок.
В этот момент из бокового прохода неслышно появилась Луиза и остановилась, удивленно подняв черные брови, глядя на вдохновенное лицо земляка мужа. Она посмотрела в ту же сторону, куда был направлен его придирчивый взгляд, и у нее вырвалось удивленное
     - О-о-о? - потом их глаза встретились.
Она, не спеша, подошла к остолбеневшему дизайнеру, посмотрела с фронтальной проекции на его произведение, наклонив голову сначала налево, потом направо, потом взглянула на мастера и сказала по-испански:
     - А что? Хорошо смотрится! Выключи свет, когда пойдешь спать! – показала пальцем на выключатель, а жестом показала, как надо его выключить. После этого она повернулась и также тихо исчезла. Георгий некоторое время еще стоял неподвижно, потом сел на стул, минуты три отсиделся и сам себе сказал:
     - Ну что? Вроде бы первую мою работу одобрили! Это мой подарок ей и Павлу. Осталось сделать подарок сыну.
   Он подошел к конторке Павла, внимательно все осмотрел и вытащил из стопки чистых листов бумаги примерно десять листиков.
   «Из одного он сделает сразу два планирующих самолетика. Что сделать из остальных листов, он придумает в бунгало. Времени у него навалом!» – и довольный больше возникшей идеей, чем проделанной работой, выключив свет, как показала Луиза, заковылял в бунгало.
   «О, идея! Я вырежу из бумаги снежинки, наклею их на конец метровых белых ниток! Молодец! – похвалил он себя, - О, и еще, чтобы не были нитки пустые, наклею выше снежинки по три пушистых из ваты маленьких комочка, означающих падающий снег!».
  С помощью какой-то белой противно пахнущей мази он приклеил восемь затейливых шестилучевых снежинок к концам метровых нитей, а «присобачить» на нитку с помощью той же мази повыше три пушистых белых комочка из ваты - было делом техники. При тусклом дежурном свете, он приклеил по три нитки на каждую люстру и две над входом на веранду. По его мнению, появилась какая-то Новогодняя тема.
   Наутро Георгий, лежа на спине, делал упражнения для своей ноги, под новости радиостанции России по маленькому приемничку, который Старик выпросил у Павла, чтобы их земляк слышал родную речь. «Она поможет тебе выздороветь», - был уверен Старик. Пришел с подносом Родригес с кислой миной на лице, говоря, видимо, не очень приятные вещи. Он демонстративно громко поставил на тумбочку тарелку с едой, положив пару слив и пару бананов, презрительно посмотрел на Георгия и, сказав что-то неприятное, удалился.
   «Ну, не нравится, так не нравится! Это его дело! А потом, действительно, чего это Родригес такой недовольный? Ведь, хозяйке вчера понравилось! Так что, - сотри свою кислую мину и возмущайся в тряпочку!», – и он снова стал кряхтеть, разрабатывая ногу.

После утреннего завтрака, сока и фруктов, котрые он разделил с Павлом, тот, уходя, остановился: 
«Да, - вспомнил Павел,- ты молодец! Посрамил этого бездельника Родригеса! Я уже ему сказал, - учись, как выкладывать товар! И с этими, со снежинками, нормально получилось, правда, пришлось объяснять Луизе и сыну, что это такое. А они не верят! – рассмеялся довольный Павел. - Теперь придется объяснять всем гостям! Ко мне заглядывают в основном те, кто не может поехать не только в Европу, но даже в Штаты. Так они, отродясь, снега не видали!   
   И Павел уже было пошел, но остановился и развернулся.   
     - Да, - снова чуть не забыл, - загляни ко мне часов в одиннадцать вечера, мы тебе скромный подарок приготовили с Луизой.
     - Какой подарок, Павел, я без того у тебя нахлебником прописался, может не надо? – возразил земляк.
     - Подарок уже приготовлен, так что заходи, и не обольщайся, - подарок скромный! – заулыбался в усы Павел и, наконец, ушел.
   Не прошло и часа, как осторожно, смущаясь, заглянул в бунгало сын Павла, Рико с пакетом белья. Чтобы совсем не смутить пацаненка, Георгий говорил с ним, улыбаясь, показывая свою расположенность к нему. Он вытащил два приготовленных бумажных самолетика, носы которых были защемлены расщепленной половиной спички. На крыльях самолетиков были нарисованы звезды, а на одной стороне фюзеляжа – двуглавый орел, а на другой написано «БУРАН». Георгий уже проверил их аэродинамику и отрегулировал крылья и хвостовое оперение. Планировали самолеты метров на пять, если отпустить их с высоты поднятой над головой руки. Один он протянул Рико, и тот настороженно взял его, не зная его предназначение.
 Георгий вывел мальчонку из бунгало. Как всегда, дул легкий ветерок с океана. Они повернулись к нему спиной, и Георгий показал, как надо легонько отпускать два пальца, которыми держится самолетик, и тот начинал свое планирование. Конечно, побеждал всегда самолет Рико.  Георгий поднял его руку вверх со словами: «Ты чемпион!», – и счастливый Рико убежал с двумя самолетиками показывать подарок отцу и матери.
   К одиннадцати Георгий пришел на веранду. Павел копошился у своей конторки.
     - Садись за стол, земляк, я сейчас! – бодро встретил Павел.
   Георгий сел за стол и осмотрел результаты своего дизайна. Все было на месте: Праздничная фруктовая витрина приковывала к себе взгляд; под лампами и у входа на веранду – падали российские снежинки. На фоне ярких тропических красок они смотрелись сказочно, и, наверное, вполне соответствовали наступающему празднику, с которым связывались надежды более счастливой жизни в недалеком будущем.
     На центральном столе стояла бутылка вина, три стакана, тарелка риса с изюмом и ваза фруктов.
   «Значит, будет Луиза», – решил непомерно трудную логическую задачу Георгий.
В боковом проходе показалась жена Павла. На ее крутых бедрах сидела темно – синяя юбка, а треугольный вырез полупрозрачной блузки – безрукавки не пытался скрыть складки ее немаленькой груди. В руках у нее был какой-то пакет. Она с достоинством шествовала и по пути что-то выговаривала мужу, а тот с виноватым выражением пытался оправдываться, показывая на целые пять минут просроченного времени.
   «Оказывается, совсем и не толстая женщина и даже не в меру упитанная», - бесстрастно оценил фигуру Луизы Георгий.
Луиза, только на мгновенье, удостоив его взглядом, ответила, слегка кивнув ему головой.
   «Чопорная дама. Такое впечатление, будто она принимает в шикарном собственном коттедже с накрытым столом, который ломится от обилия изысканных блюд, где нет только птичьего молока. А всего-то, - сидят на задрипанной веранде с пластмассовым столом, на котором и стоит-то всего бутылка дешевого вина и почти дармовые местные фрукты. А муж у нее будто - никак не меньше помощника мэра Панамы, а не бывший капитан траулера. «Надуться», конечно, можно, но ее мечты никогда не реализуются. Ничего, мне с нею детей не крестить, и я ничем ей не…», - но почему-то запал гордости выдохся, а фальшивые нотки стали громче.
   Георгий на секунду задумался.
   «Ё-К-Л-М-Н! А ведь врет он! Как это он ничем ей не обязан? Обязан! И даже очень! Она, наверняка, не раз укоряла Павла за то, что приютил у нее какого-то утопленника-бомжа! Вон, какая заискивающая физиономия у Павла, когда перед ней оправдывается! Тут и муха не гудит, что она в доме хозяйка! Как это Павел только взял на себя такую ответственность, - поселить их со Стариком в гостевой домик и лишить семью приработка? Досталось из-за него Павлу! Конечно, досталось! Как их только терпели целый месяц? Так что, по почтительнее с ней надо быть, по почтительнее! А с другой стороны, с чего ему задирать нос? Он понимает, что он здесь нахлебник и ведет себя вполне нормально. А вот ей явно не мешало вести себя проще; проще надо быть, проще, поближе к людям!» – и Георгий скользнул по ее коричневому лицу холодным взглядом.
   Павел разлил красное вино по стаканам, Луиза, не взглянув на Георгия, протянула ему и мужу поднос с фруктами и мужчины, тоже не глядя, выбрали одинаковые оранжевые фрукты.
   Павел потянулся было к стакану, но жена подвинула ему тарелку с рисом и изюмом и что-то наставительно произнесла.
     - Сначала, как положено, отведаем кутью и вспомним, как родился наш Спаситель, - не смутившись, улыбнулся Павел, взял ложку и, зачерпнув полную ложку кутьи, отправил ее в рот. 
   Георгий подождал, пока то же самое не сделает Луиза, только после нее взял свою ложку и все повторил за нею. Кутья пахла медом и была приятна на вкус.
     - Ну, что, земляк, за первое твое Рождество на другой стороне земного шара? - и он, усмехаясь в усы, улыбнулся Георгию. – Это надо ж так вляпаться, еще бы чуть-чуть, - и ты кормил бы креветок в Панаме на дне Тихого океана! Если наш Создатель родился где-то тыщи две тому назад, то ты еще раз родился почти месяц назад и немножко Его будешь помоложе! – и он со смехом стал переводить свою речь супруге. Та лишь слабо улыбнулась, глядя в свой стакан.
     - За нашего Создателя! И где-то сбоку за тебя, Георгий!
   Павел сначала чокнулся с Георгием, потом с женой. Та вскинула ресницы, и своими черными глазами строго взглянула в глаза примазавшегося к Создателю, и нехотя приблизила свой стакан к его стакану.
   «Надменная женщина!» – мелькнуло у Георгия.
   Все выпили почти по полстакана, и ни секунды не теряя, Павел схватил бутылку и снова наполнил их. Георгий взглянул на Луизу, надеясь уж здесь-то точно прочитать на ее лице осуждение, но замер, встретившись с ее черными ничего не говорящими глазами, когда она протянула поднос с фруктами. Немного смутившись, он взял один и перевел взгляд на интересную этикетку на бутылке.
   «Прекрати пялиться на жену Павла! – дал он себе команду. - А то подумает, что-нибудь не то!»   
     - А я вот, с двадцати четырех лет здесь заякорился и загораю! – понесло Павла. - И уже забыл, как выглядит снег и что такое морозы! Как в двадцать лет я пересек экватор, так и болтаюсь здесь уже… уже… - задумался Павел, - уже тридцать восемь лет!
   «Так и знал, что Павлу нет шестидесяти», - отметил про себя Георгий.
   Луиза, видимо, попросила его переводить, и Павел, с усмешкой повернув в ее сторону голову, рассыпался испанскими словами и, ухватив с подноса такой же фрукт и набив им рот, продолжал.
     - Клянусь усами креветки, большую часть своей жизни я ходил по палубе траулера, чем по земле, а потому у меня на всю жизнь останется походка морского волка, а не сухопутной крысы!
Павел уже открыл рот для восстановления в памяти нового эпизода своей биографии сорокалетней давности, как жена дотронулась рукой до его руки, только взглянула в его глаза, и он удивленно умолк.
     - Земляк, - вдруг с сильным акцентом сказала Луиза, не глядя на Георгия… а дальше она продолжала, конечно, на родном языке и задумчиво жевала оранжевый плод, - какое домашнее русское слово.
     - Ей нравится слово «земляк», - включился в синхронный перевод Павел.
     - С одной земли, где ты родился… с одной земли, где ты вырос… там, где говорят на твоем языке, - продолжала Луиза, уставившись в одну точку.
     - Луиза говорит, как хорошо быть земляком, - продолжал синхронный перевод Павел.
     - И как же тебе было бы тоскливо, Георгий, - попыталась Луиза произнести трудное имя земляка, но так его правильно и не назвала, - если бы тебя нашли в полукилометре отсюда, где никто не знает твоего языка и тебе не с кем было бы перемолвиться родным словом.
     - И как тебе было бы плохо, если бы я тебя не нашел, - перевел Павел.
     - Все сегодня сядут за праздничный стол в кругу семьи, а ты сейчас пойдешь в сарай и хорошо, если тебе приснятся родные лица.
     - Ну, развела антимонию! – возмутился по-русски Павел, отказавшись переводить. – Да что он баба что ли? – перешел он на испанский.
     - Переведи, переведи, - мягко настаивала Луиза.    
     - Попусту льешь воду!* – продолжал возмущаться по-испански Павел.

      * Толчешь воду в ступе! – забыл Павел русскую поговорку.

      - Переведи, - сменив просительный на властный тон, не изменившись в лице, попросила безоговорочно Луиза.
     - Ну, жалеет она тебя по-бабьи, - не сводя взгляда с глаз жены, сказал Павел.
   Та поняла, что синхронист упрощает перевод, но проконтролировать она была не в силах.
     - Пусть тебе и всем нам после Рождества немного повезет, - подняла стакан Луиза, грустно глядя на Георгия.
     - Она говорит, пусть нам всем повезет после Рождества! – сказал Павел, чокнувшись с женой и земляком.
   «Неужели и вправду жалеет? – удивился Георгий, глотая показавшееся вдруг кислым вино. – Неужели он дал повод? Надо бы к себе построже относиться, только этого ему не хватает! Хоть и не смотрела она на него, когда говорила, но интонация была какая-то задушевная».
   Все трое приступили к маленьким бананам, а Павел, говорил с Луизой, будто Георгий сидел в компании, как коренной панамец.
   Луиза вытерла руки салфеткой и дала Павлу маленький пакетик, сама взяв со стула большой.
          - Вот, Луиза надоумила меня, - откровенно признался он, - подарить тебе часы. Теперь ты будешь жить по панамскому времени! – как ему показалось, удачно схохмил он, - вытаскивая бывшие свои часы со слегка потертым ремешком и надевая на левую руку Георгию. А вот жена…
     - Пусть снимет шорты… и все остальное…  а это наденет… я посмотрю, как подошло ли ему? – передавая Георгию пакеты, только мельком на него взглянула, а остальную фразу адресовала она мужу.
     - Снимай шорты, чего смотришь? Бери и переоденься… за стойкой, - скомандовал Павел.
Георгий неуверенно взял пакет с новыми шлепанцами, шортами и футболкой и заковылял за стойку.      
   Через три минуты он вышел, одной рукой опираясь на свою палку, другой, придерживая на бедрах шорты. Луза критически осмотрела обновку, перевела взгляд на руку Георгия, поддерживающую шорты и, еле сдержавшись, чтобы не засмеяться, приложила два пальца ко рту.
     - А что, очень даже ничего! – одобрил Павел.
    Луиза что-то ему сказала.
     - Я и говорю, что все подойдет, а шорты снимай! Давай, давай, живо! Луиза ушьет немного.
   Когда хромая модель покинула подиум и села на свой стул, хозяин снова наполнил стаканы, прикончив бутылку. Луизу он явно обделил, зато, что значит своя рука – владыка, себе налил больше всех.
     - Ну что, тост за тобой, - обратился Павел к земляку.
   Земляк взял бокал, посмотрел на темно – красную жидкость в стакане, взглянул на Павла, потом на Луизу и, подняв бокал, сказал.
     - Я пожелаю… пусть удача вам будет чаще улыбаться!
     - За удачу! – перевел жене личный переводчик и первый стал приближать ее появление жадными глотками.
   Луиза взглянула в глаза земляка мужа и стала помогать. Последним присоединился земляк.
     - Да, - остановил в проеме веранды уходящего земляка Павел, - ты уж постарайся, Георгий, при гостях не светиться, ладно? – уважительно попросил он. - А то мне всех гостей своей дубиной распугаешь! – и Павел весело усмехнулся, почесывая правой рукой под левым ухом бакенбарды.
   Земляк пообещал.
   На следующий день, конечно, никто из столичных гостей не приехал, да Павел особо и не ждал. Обычно, Рождество отмечали в кругу семьи. Но зато вечером следующего, за час до захода солнца, Павел проводил к земляку младшего из сыновей Мигеля и его сестру, двенадцатилетнюю застенчивую девчушку, прижимающую манго к робко выпирающей через футболку только формирующейся груди.
     - Поправляйся! – протянула она манго «космонавту», наконец, освободившись от тяжелого подарка.
     - Ой, спасибо! – засмущался «космонавт». – Как зовут тебя?
Девчушка тревожно взглянула на Павла черными крупными глазами.
     - Есения! – пришел на помощь Павел.
   Девчушка, краснея, опустила глаза.
     - Мне нечем сейчас тебя отблагодарить, но я в долгу не останусь, - пообещал Георгий.
     - Он тебе обещает позже ответный подарок, - перевел Павел. – А где же старший брат? – обратился он к сыну Мигеля.
     - Он помогает отцу. Мы пришли с сестрой отвезти «космо»… русского на океан.
     - Хорошее дело! – одобрил Павел. – Ты хоть знаешь, земляк, что тебя в деревне называют «космонавтом»? – улыбаясь, спросил Павел.
     - С чего это? – удивился Георгий.
     - Они считают, что твой космический корабль упал в океан, и тебе чудом удалось спастись, - усмехался довольный Павел.
   Георгий только и мог покрутить головой и подивиться такой отчаянной фантазии.
     - Только не хватает, чтобы такого калеку, везла такая юная девчонка, - засомневался Георгий.
     - Ничего, не сломается, - успокоил Павел, - старший, действительно, помогает отцу! Сам знаешь, как необходимы в хозяйстве лишние молодые руки!
     - Есения сама напросилась! – выдал ее брат, поняв, о чем идет речь.
   Есения опустила голову.
     - Есения хочет, чтобы ты быстрее выздоровел, - улыбнулся Павел.
     - Ну, спасибо тебе, - нежно погладил Георгий девчушку по черным волосам и окончательно смутил ее.
   Захватив полотенце, Георгий сел в поданный экипаж, и тот тронулся, движимый двумя юными человеческими силами. Есения старательно тянула изо всех сил. Когда она наклонялась вперед, чтобы изо всех сил тянуть веревку, ее легонькое длинное платьице обтягивало девичьи бедра, обнажая крепкие смуглые икры ног. Ее тонкие смуглые руки, видимо, неоднократно в ее короткой жизни испытывали и не такие нагрузки, и не однажды ее брату приходилось охлаждать ее рабочий пыл.
   С большим удовольствием, Георгий походил по белой пене прибоя, вдоволь насмотрелся на океан, до легкого головокружения нанюхался океанских запахов, протер спереди свое тело, сзади помог младший брат, и искоса видел, как сострадающими глазами, чуть не плача, бросала сбоку на его спину взгляды Есения.
   «Так ведь, и испугать можно ребенка», - мелькнуло у Георгия. И только на обратной дороге Есения немного повеселела.

     Рабочие будни капитана
По проселочной дороге от трассы к заведению Павла можно было подъехать за десять минут и где-то за полчаса по трассе - от столицы до поворота на проселочную дорогу.      
И вот на следующий день, еще утром, где-то между десятью и одиннадцатью часами,  первый автомобиль, съехал с проселочной дороги, ведущей к деревенским домикам, и подкатил к глухой стороне веранды. Павел сверкал своей капитанской фуражкой, белыми брюками. Наглаженная белая рубашка на выпуск с короткими рукавами облегала его сбитую фигуру и средний животик, на босых ногах были кожаные коричневые сандалии. Во рту он постоянно сосал старую трубку, вырезанную из редкого бразильского дерева, но давно уже по совету доктора ее не курил. Это был его капитанский бренд бывалого морского волка, который беспроигрышно на него работал. Вскоре он уже вел, как хозяин, молодую робкую белую пару, которую усадил и предложил посмотреть меню.
      - Вы, молодцы, что отважились впервые посетить заведение капитана! Передайте мой капитанский привет тому, кто посоветовал вам это. Уверен, что вам у меня понравится! Поскольку вы у меня впервые, так ведь? – обращается Павел к мужчине.
       - Да, капитан.         
       - Вам лучшее место обеспечено. Наслаждайтесь самой свежей пищей, видом на океан и вообще, - расслабляйтесь!
Павел галантно ухаживает за молодой дамой, помогая ей сесть. Подходит Луиза, кладет карту заказов.
Луиза свежо выглядит. Черные волосы уложены в пучок. В волосах красный небольшой цветок. Белая блузка с открытым вырезом, коричневая облегающая юбка, на которую надет белый фартук с красными цветиками по краю. Ими же отделан кармашек, для блокнотика, где она пишет заказы.
     -  Осваивайтесь,-  улыбается Луиза, -  я подойду приму заказ.
Но если посетителей набиралось уже человек двадцать, Павел и Родригес крутились, как могли, и капитану было уже не до встреч. Родригес, обычно, готовил заказные салаты с рыбой, мидиями, креветками и лангустами и носил их клиентам из примыкающей сбоку к веранде кухни, Павел у конторки пробивал блюда в кассовом аппарате, сам приносил бутылки, соки и фрукты.
   Оказывается, со слов Павла, ему через день привозил рано утром со столичного рыбного рынка небольшой грузовичок пять килограммов креветок, рыбу и немного лангустов. Мидии ловили здесь же в океане, под скалой у Павла, деревенские мальчишки. Овощи и фрукты поставлял Павлу Мигель и еще один деревенский метис. Все остальные продукты поставлял из столицы по заказу на своем грузовичке зарабатывающий этим себе на жизнь мулат. И только в экстренных случаях, в столицу снаряжался хозяйский старенький форд универсал, на котором ездил Родригес, и уж совсем редко, сам Павел.
   Через час подъехало сразу два автомобиля, и из них высыпали по паре взрослых каждые с одним ребенком. Они, видимо, ехали вместе, были хорошо знакомы и к Павлу приехали не впервые.
        - О-о, старые знакомые! Очень рад, очень рад! Засиделись в столице. Что соскучились по капитану, по свежим устрицам! Правильно! Океан тоже рад вас видеть!
Павел их встретил радушными приветствиями, сдвинул два стола и усадил их в уютное место. А когда на веранду вошли две пары пенсионного возраста, Георгий понял, что он может сегодня и не пообедать, потому что у Павла с Родригесом сегодня цейтнот.
   Но он ошибался. Около двух часов быстрой походкой к нему в сарай шла с подносом, на котором стоял обед Георгия, Луиза, за ней семенил ее сын с блокнотом и фломастерами. Луиза поставила на столик перед земляком мужа поднос, на котором было блюдо с креветками и овощами, и бутылка сока, торопливо показав на сына, на фломастеры попросила с улыбкой порисовать с ним. Георгий успокаивающе кивнул ей головой и сказал по-испански: «Хорошо, Луиза».
Та улыбнулась и пошла быстрым шагом на кухню помогать Родригесу.
   Георгий дружелюбно похлопал Рико, переминавшегося с ноги на ногу у двери по плечу, усадил его за свою тумбочку у кровати, раскрыл его блокнот и быстро нарисовал смешного маленького мальчика и собачку под пальмой, океан, выпрыгивающих трех дельфинов, белый парус вдали, накатывающийся на черный песок прибой с бахромой белой пены, голубое небо, летящих семь бакланов и смеющееся солнце. На Рико это произвело сильное впечатление. Пока Рико что-то щебетал на своем языке, Георгий расправился с обедом, и они стали с Рико рисовать.
   Георгий видел, как праздная публика дефилировала по участку. Две пары с детьми вместе с Павлом заходили смотреть гостевой домик. Потом они же, но уже без Павла, ирискнули спуститься по отвесной держащейся на честном слове лестнице к океану. Некоторые поехали пробиваться к океану на машинах, а более степенная и пожилая публика, не находя себе занятия и места, где можно было бы укрыться от солнца, все-таки долго стояла на краю скалы и глазела на океан.
   Часа через три пришла усталая и довольная Луиза. Рико показывал ей почти весь разрисованный альбом, она с удовольствием его разглядывала, крутила головой, обмениваясь одобрительными фразами с сыном, иногда поглядывая на Георгия, потом поблагодарила его и увела с собой Рико.
   Вечером, когда все давно разъехались, когда был отпущен Родригес, когда было все убрано, когда огромный черный пластиковый мешок был набит использованной разовой посудой, усталый и довольный Павел пригласил земляка на ужин за бутылкой вина. Сам он уже опрокинул стаканчик и был в приподнятом расположении духа. Они были одни. Павел принес на подносе тарелку с двумя порциями еще теплой отбивной с овощами и поставил перед Георгием. Себе он поставил блюдо с мидиями и зеленью.
     - Ешь! Хотя Старик запретил мне кормить тебя мясом, но не выбрасывать же!
   Налил себе и земляку из начатой бутылки по стаканчику вина. 
     - С Рождеством!
   И они, подняв стаканы, выпили.   
     - Сбывается твой тост – «За удачу!». Народу было столько, сколько не было за целый предыдущий месяц! А жалуются все, что плохо живут! Видел, земляк, - некуда было сажать! Ну, надо же! Все шесть столов были заняты! Три пары ждали очереди, чтобы перекусить! Я такого не помню! Надо узнать, может, служащим повысили оклады? Но тут были и пенсионеры! Я сегодня упустил взять дополнительно сотни две долларов! Надо что-то делать! Надо что-то придумать, как мне не упустить денежки! Смотри, что сделала публика с твоей витриной, - и довольный Павел, усмехаясь, показал на разгром на фруктовой полке, где были рассыпаны остатки фруктов. – Завтра с утра свежие фрукты и овощи привезет на тележке Мигель и его приятель, ты уж постарайся, земляк, восстановить, понравившуюся многим выкладку. Да, - засмеялся он, пьянея, - я устал всем рассказывать, что такое снег.   

     Луизе не нравится затея земляка    
Через месяц Георгий уже бодро хромал по участку Павла, опираясь на красивую палку, вырезанную Мигелем из найденной у океана коряги. Он взял на себя обязанности помогать садовнику убирать участок от падающих желтых листьев. Даже Павлу бросилась в глаза постоянная чистота участка, и он похвалил земляка.
   Как-то вечером перед заходом солнца пришла грустная Есения и принесла «космонавту» очередной подарок – манго. С помощью Павла выяснилось, что брат прийти не смог, потому что отец попросил его помочь, - на участке много работы. Опечаленная Есения горевала, что она одна не сможет отвезти русского в коляске на океан. Находившийся рядом Рико стал настойчиво просить отца разрешить ему повезти земляка на океан вместе с Есенией. Павел не возражал. Убиравшаяся на веранде Луиза категорически выступила против.
     - Чего надумал! Мой сын не рикша, чтобы позориться и возить белого человека! Мой сын тоже белый!
     - Да не верещи ты! - оборвал ее хозяин. - Ты чего выступаешь? – вдруг оскорбился Павел. – Какой это позор, отвести не могущего ходить земляка на океан? Кого ты растишь? Парень дорос до двенадцати лет, а все цепляется за твою юбку. Ты оберегаешь его от всяких дел по дому! Ты растишь его белым господином, у которого куча слуг! Если бы такие были! Ты запрещаешь ему общаться с деревенскими ребятами! Парень растет дикарем! Неделями он не бывает на океане! В школе он боится отвечать учителям, - сама же слышала жалобы учителей! По половине предметов у него плохие оценки! Парня грозят оставить на второй год, ты этого хочешь? Я разрешаю тебе, Рико, везти земляка, только не купайся в океане, - решительно сказал отец.
   Луиза пытавшаяся не раз вставить свою фразу, так и не получила такой возможности. Она, сверкая глазами, слушала гневную отповедь Павла, потом не выдержала, скосила злые глаза на земляка, и, хлопнув дверью, вышла из веранды.
     - Может быть, не надо меня везти, обойдусь? – предложил хозяину Георгий.
     - Вот так надо поступать с женой, вбившей дурь в свою голову! – храбро подбодрил себя муж. - Пусть Рико сделает хоть одно доброе дело! – Не согласился с Луизой Павел. – Давайте, ребята! Везите своего «космонавта» на океан!
   Рико и Есения получили большое удовольствие, хотя везти взрослого дядьку требовало от них порой приложения немалых усилий. На океане они, забыв про седока, по-ребячьи резвились: бегали друг за другом; искали раковины; брызгались; играли с пенным прибоем тихого океана; баловали его подарками, бросая ему ракушки; пытались выловить мелких розовых рачков.
Вот тогда он узнал секрет грустных глаз Есении, которая оставила школу из-за болезни матери.
   Если ребята от поездки на океан получили по максимуму своих ребячьих удовольствий, то у Георгия от сверкающих гневом глаз Луизы остался нехороший осадок.

     И Павел против идей земляка
 (Что взять с инженера, проработавшего всю жизнь в научно-исследовательских институтах – НИИ, и опытных конструкторских бюро – ОКБ).   
Однажды, когда Павел пребывал не в самом хорошем расположении духа, поскольку последние двое гостей уехали около четырех вечера и, похоже, больше посетителей не предвиделось, Георгий отважился подойти к нему с исписанными листочками.
     - Павел, я считаю, что ты должен выручать от гостей минимум раза в два больше, чем ты сейчас получаешь, - встал Георгий около конторки хозяина.
     - Твои бы слова да нашему Господу в уши, - не поднимая на него глаз, что-то записывал хозяин в конторской книге.
     - Я тут кое-что прикинул, ты не хотел бы послушать? – поднял вверх исписанные листочки Георгий.
     - Заклинания, как привести сюда побольше клиентов? – покосился Павел в сторону листочков.
     - Помнишь, ты как-то сказал, что ты не добираешь деньги с приехавших посетителей?
     - А ты знаешь способ, чтобы заставить их раскошелиться? – что-то продолжал писать хозяин.
     - Думаю, тысячи две в месяц ты бы мог прибавить!
     - Сколько? – бросил писать Павел, посмотрев из-под кустистых бровей на Георгия.
     - Пойдем, сядем, я тебе кое-что покажу.
     - Пойдем, сядем! – недовольно произнес Павел, бросая писать и нагнувшись, нащупал внизу бутылку вина и поставил ее на конторку, чтобы потом ее захватить на стол.
     - Нет, Павел, так ты плохо будешь усваивать, давай обойдемся соком.
     - Вы только посмотрите, - обиженно воскликнул он, - и ты туда же?
   Он звякнул бутылкой, поставив ее на место, взял пакет сока и два стакана, и они пошли к столу. Открыв пакет, наполнив земляку и себе, он начал пить.
     - Ну, выкладывай! – вызывающе проговорил он, - где это я упускаю отобрать у клиентов денежки?
   Георгий спокойно отпил треть стакана и попросил:
     - Только ты постарайся не прерывать меня, ладно?
     - Это, как толково будешь говорить, - не обещал Павел.
     - Начнем вот с чего: ты согласен, Павел, что твоя прибыль зависит от количества приехавших к тебе гостей?
     - В общем да, но даже из тех, кто приехал, я чувствую, не все денежки взял, с которыми они хотели бы расстаться.
     - Про «не все денежки» мы тоже поговорим, - успокоил его Георгий, - а теперь ты скажи, все ли ты сделал, чтобы заманить к себе клиентов?
     - Ну, уж, это от меня не зависит! Захотят – едут, не захотят, - силком не затащишь!
     - А вот в настоящем бизнесе товар, даже не нужный, навязывают покупателю и заставляют его покупать.
     - Я этого делать не собираюсь, - холодно парировал Павел.
     - А ты и ничего не делаешь, чтобы все, кто проезжает по трассе, знали, что всего в полукилометре стоит единственное заведение Павла, который может вкусно накормить на ваших глазах выловленными в океане устрицами, вкусно приготовленными утренними креветками и лангустами, свежими фруктами и кокосовым орехом, самому срезанным мачете.
     - Ну, ты, земляк, не все знаешь. Ты намекаешь на то, почему я не вывешу указатель в сторону моего заведения? А ты спроси меня, сколько это стоит?
     - И сколько это стоит?
     - Пятьдесят долларов в неделю! А в месяц – двести! А у меня прибыль порой полторы тысячи в месяц! И это в периоды хорошей погоды! Этих денег мне не хватает, чтобы свести концы с концами, а ты хочешь еще из них вычесть двести?
     - Думаю, что через месяц, на первых порах три раза в год, ты мог бы себе позволить такую рекламу. Эти затраты окупились бы, как и те, что ты потратил бы на указание своего заведения в справочниках Панамы по отдыху и заведениям питания.
     - Не хватало, чтобы я еще и на это тратился! – возмутился Павел.
     - А как смотрелся бы твой колоритный портрет с надписью: «Загляни к капитану Павлу»! Где ты был бы сфотографирован в своей капитанской фуражке, со своей неизменной трубкой, а большим пальцем показываешь направление своего заведения. А под фото - стрелка: «500 метров»! – не скрывая удовольствия, любовался колоритной физиономией земляк, глядя на капитана.
     - Хм-м! – польщено хмыкнул капитан.
     - А что касается недополученных денег, - сторгуйся у какого-нибудь кафе в столице по дешевке купить весь комплект: зонт от солнца, под которым стоит пластмассовый столик с четырьмя креслами. И покупай сразу четыре комплекта, так дешевле обойдется. Два поставишь под пальмами на участке, два – у океана, где «отлив лениво ткет волну узором пенных кружев».*
 
        *Фраза из песни Александра Вертинского. (Ну, надо же! А это помнит!)
 
    - Как же легко ты, земляк, тратишь чужие денежки! – усмехнулся Павел. – И кто же будет обслуживать тех восемь человек, что под двумя зонтами у океана? Уж не ты ли?
     - А что? Куплю где-нибудь форму полковника российских космических войск и буду обслуживать! – схохмил Георгий. - Только, вот, буду в шортах и босиком.
   Павлу шутка понравилась, и он коротко рассмеялся.
     - А для начала тебе надо сделать человеческую лестницу со скалы. Я слышал, как ругали тебя те отважные, что рискнули спуститься по твоей опасной рухляди к океану. Так я почти уверен, что все эти затраты ты отобьешь за сезон!
     - Похоже, ты увлекся, - насупился Павел. – Ты хоть представляешь, какие это затраты?
     - Я прикинул.
     - Не зная здешних цен на материалы и расценок на работу?
     - Ну, предположим, я ошибся в два раза. Возьмешь коэффициент два и уменьшишь затраты. Ведь что здесь главное? Я обозначил направление, я прикинул статьи расхода.
     - Ну, допустим! Обозначай дальше! – со скептической ухмылкой напутствовал хозяин.
     - Ведь что так приманивает столичных клиентов?
     - И что же?
     - Конечно океан! Столичный люд, замученный раскаленным воздухом, исходящим от каждого здания, как от горячего утюга, хочет освежиться на океане! Искупаться!
     - У-гм-м! – осклабился Павел и почесал правой рукой под левым ухом свои шикарные баки.
     - Чтобы уж закрыть пляжную тему, я упомянул бы в перечне предоставляемых услуг ночное барбекю у костра возле прибоя океана. И пятнадцать процентов скидки на все после девяти вечера, для тех клиентов, что остаются у тебя на ночь.
     - Вот это да! – восхитился хозяин то ли большими скидками, то ли самим предложением.
     - Ладно, - снисходительно сказал Георгий, - на этом этапе упоминать о гидроцикле не буду, но, когда твои доходы перевалят за пять тысяч в месяц, - ты сам к нему придешь! Точнее тебя заставят это сделать клиенты, которых ты лишаешь такого удовольствия и которые готовы за это удовольствие платить!
     - А катера, который тащит над собой парашют, на котором болтается клиент, в твоей статье расходов нету? - вдруг сделавшись серьезным, поинтересовался хозяин.
   Георгий напряженно посмотрел на Павла и не понял: то ли он подначивает его, то ли говорит серьезно.
     - А вот квадроцикл, это такой мини трактор, на котором будут с удовольствием ездить и взрослые, и дети, тебе купить не мешает!
     - Ха! Я так и думал! Такое может предложить только человек, который не вел свое хозяйство! Ты сначала бы спросил, какие деньги у меня в обороте? Лестницу он, не зная расценок за металл, хочет поставить! Гидроцикл! Трактор! Иди-ка ты… отдыхать…      тур-рист!
Павел поднялся, недобро окинул земляка взглядом и пошел к конторке. Нагнулся, вытащил бутылку вина, посмотрел в сторону кухни, налил полстакана и махом выпил.
      - Ну, что делать? – вздохнул земляк. - Сегодня к Павлу на драной козе не подъехать!
   
     Воспоминания греют душу
Это напомнило ему то голодное и холодное послевоенное время, когда он, сын молодого директора школы, не вернувшегося с войны, подмосковного города, написал на обложке тетради в клеточку в пятом классе: тетрадь Георгия Ипатьева студента пятого курса моторного факультета Московского авиационного института. А этому помогло событие выхода его из больницы с загипсованной ногой, где он пролежал месяц по поводу разодранного мяса на правой коленке до самой коленной чашечки. И тогда он «вцепился зубами» в учебники, чтобы наверстать упущенное и не выпасть из пятерки лучших учеников класса. Именно тогда после длительных раздумий он определился с будущей профессией. В двенадцать лет.
С начавшейся войной строители сдали только половину его пятиэтажного сталинского дома, где он жил, а строительство другой половины, возведенной только остовом до третьего этажа, тоже с четырьмя подъездами, отложили до лучших времен. А поскольку строители сдавали дом по подъездам, его отец перед войной вместе с матерью, тоже учителем, получили в трехкомнатной квартире две шикарные смежные комнаты в тридцать два квадратных метра. Вот на той половине недостроенного дома под названием «постройка», проводили мальчишки большую часть своего времени, бегая по подвалам, лазая по двутавровым балкам второго и третьего этажей, прыгая зимой в наметенные сугробы со стен и оконных проемов. Один такой прыжок на батарейный крюк, занесенный снегом, на который должны были вешать чугунные батареи отопления, чуть не закончился плачевно, но Бог сохранил в тот раз коленку. Всевышний, в отличие от двенадцатилетнего несмышленыша, знал, что этой коленке предстоит неоднократно тяжелые испытания, и пожалел ее и самого шустрого обладателя. Именно тогда он, настырный безотцовщина, дал себе слово, что догонит ребят своего класса, которые ушли по всем предметам в школе вперед, что больше он не будет прогуливать школу, и он обязательно поступит в авиационный институт.
 
  Георгию импонировала настойчивость Есении догнать ребят в школе, и он решил ей помочь, а заодно подтянуть в учебе и Рико, если тот согласится заниматься вместе. К удивлению Георгия, Рико понравилась роль учителя по испанскому языку, испанской и латиноамериканской литературе, где учеником был Георгий. Большой удачей было то, что ни одну тетрадь с начала года Рико не выбросил. Занятия Георгий проводил по полчаса каждый день: у океана, где учитель - русский «космонавт», по учебнику математики задавал ребятам устные задачи и примеры. И у сарая, где строгий учитель Рико «преподавал» «космонавту» и Есении испанский язык, разбирая все упражнения, что он делал в классе и дома. Учеба по литературе сводилась к чтению Есении и «космонавта» учебника и редко к пересказу, все под контролем Рико. Раза три в неделю все трое рисовали фломастерами: океан, корабли, дельфинов, песок, скалы, кусты, летящих бакланов; восходы и закаты; а на участке - веранду, бассейн, пальмы и все, что видели, даже гостей.
Скоро у Рико появились в тетради по рисованию и по математике пятерки, и парня будто подменили. Куда пропала застенчивость и нерешительность!
   Благодаря занятиям с ребятами, Георгий уже многое понимал по-испански и одну десятую, что понимал, мог говорить. Конечно, произношение у него было неважное. Но выручал почти абсолютный слух и музыкальная память, и многие слова он теперь произносил голосом Есении и Рико, хорошо хоть они не страдали дефектами речи.
               
   

                *             *             *
    
Звонок читателя
      - Дзинь-дзинь-дзинь! Это автор?
       - Да.
       - Ты чего, в самом деле? Раскочегарил с Анной, а потом, - бац! И все слил! И только   
  про Георга и капитана! Да разве ж можно так? Я на это не подписывался!
      - А что ты хочешь, мой требовательный друг, - читатель?
      - Ты еще спрашиваешь? А что? Своих мозгов не хватает, что надо сделать?
      - Ну-у…
      - Моя подсказка даром не дается! Но я к тебе в соавторы не набиваюсь!
      - Договоримся! Предлагай!
      - Чтоб немедля начал продолжение, - чё там у Анны дальше? Мозг закипает - додумывать! Ты заварил, но не сготовил! Давай, давай!  Я что ль за тебя буду это делать?
      - Кхм-м-м… конечно, мой читатель, твои требования я должен уважать. Хорошо, я попробую… хотя, Мэтры это не советуют… 

Часть III. ОТ СУМЫ И ОТ ТЮРЬМЫ НЕ ЗАРЕКАЙСЯ       
Глава 1. МИГ ПЬЯНЯЩЕЙ СВОБОДЫ

Отель три звезды. Георгий выходит из такси, осматривает отель.
     «Неужели свободен? Снова совсем свободен! Делаю, что захочу! Еду, куда захочу! Не гнетет мысль, что он кому-то, чем-то обязан! Какое непривычное ощущение. Какая легкость, какая расслабленность. Какое ожидание чего-то приятного, долгожданного, схожего с детским ожиданием праздника и подарков. Как их мало было в его жизни».
Метис на ресепшен, выдав ключи молодой паре и записав их в книгу, поднял, наконец, голову на Георгия и осклабился в заученной улыбке.
     «Я хотел бы у вас остановиться на три дня, пока меня оформляют советником в американский банк, - показывает пальцем на карточку, выписанную ему Стивом и пристегнутую к карману рубашки. - Вот вам за номер. А это вам мои чаевые».
Подвигает метису отдельно двадцатидолларовую купюру.
     «Надеюсь, вы найдете мне хороший номер с видом на горы и закат на седьмом этаже».
     «Welcom!» - трясет головой метис, растягивая рот в улыбке.
     В сторону: «Черт его знает, что это за птица! Но печать американского банка на карте настоящая, а главное, - споткнуться с утра на двадцать баксов, - это ли не удача привалила сегодня! И пачку «зеленых» он показал, может, еще отколется. Да запишу я тебя без паспорта и найду тебе номер с видом на горы!»
      Глядит на небольшую сумку: «Позвольте, а где же ваш багаж?»
      - В банке, - беспечно отвечает Георгий. - Так вы дадите ключи? - Охлаждает любопытство метиса.
       - Минуточку! – метис ложиться грудью на стойку, списывая фамилию и имя с карточки. - Ваши ключи от 711, сэр! Благодарю вас! Приятного отдыха!
Провожает любопытным взглядом.
      В сторону: «Нет, это не янки! Это какой-то европеец северной страны. Хотя, такой загар… ну ладно, мой нетерпеливый, я тебя еще вычислю».
Георгий поднимается в номер. Ставит почти пустую сумку, скидывает легкие ботинки и растягивается на кровати.
     «Господи, какое блаженство! Как же давно он не лежал на такой кровати! До сиесты еще пару часов. А пока он просто расслабится, а потом придумает, чем заняться».
Просыпается. Встает, отодвигает портьеру, смотрит на потемневшие складки гор.

     Как богатый бездельник
 «Ничего себе! Дрых, как богатый бездельник, не отягощенный никакими делами! Неужели так быстро расслабился и вошел в роль? А пора бы уже и пообе…
Ё-моё! Да, нет. Пора уже поужинать. Пожалуй, в местный ресторан он еще не раз сходит, надо бы проехаться по столице».   
Принимает душ, настроение приподнятое. Но осадок чего-то недоделанного за день все-таки по привычке вылезает.
     «Оказывается, к свободе тоже надо привыкать. Ну что ж, это он будет делать с большим удовольствием. Наверное, его белые брюки, рубашка и ботинки не соответствуют беспечному прожигателю жизни, на них нет лейбла известных мировых фирм. Но, кто так придирчив к его внешнему виду, - перебьется».
Поднимает ногу, смотрит на светлые носки.
     «Мозолить глаза здесь никому он не собирается. На третий день придется кланяться Стиву. Его влияние здесь огромно, кредитует, наверное, пол - Панамы. Кто ж ему откажет в маленькой просьбе выправить потерянный документ его советнику?»

Ночь. Улыбчивый метис-таксист не спеша возит его около часа и рассказывает много интересного о жизни столицы. Съездили они до района, куда белому туристу появляться не рекомендуется. Рассказывает он и о бандах, которые воюют за влияние над определенными районами, во что Георгий, конечно, не поверил. Здесь все радовало глаз: океан, вдоль которого они ехали по широкому не забитому машинами шоссе, небольшие скверики, утопающие в цветущих деревьях и кустах, маленькие улочки, плотно обсаженные пальмами с нарядными бездельниками, многочисленные кафе со столиками под зонтами, спрятанные от машин ширмой цветущих кустов.               
     - Ё-К-Л-М-Н! Никакой спешки! – вслух говорит Георгий. - Улыбающиеся лица, красивые женщины, красиво оформленные витрины магазинов, шикарные небоскребы мировых компаний. И, глядя на все это, хочется жить, как они.
     - Сеньор, вы уже так живете! – улыбается таксист, глядя на Георгия.
     - А что интересное можно увидеть, если поехать в ту сторону вдоль океана?
     - Там ничего интересного, окраина столицы.  Есть, правда кусочек парка.
     - Ну, деревья-то есть?
     - Да, деревья, дорожки, скамейки… фонтанчик с водой… но квартал там бедный, китайцы. Не советую.

В зале ресторана посетителей становится больше.
Георгий отведал экзотические морепродукты и убедился, что абсолютное большинство можно было приготовить с большей фантазией, чем это делал Родригес, хвалившийся, что он работал в столичном ресторане. Заказав к морепродуктам хорошую бутылочку вина, Георгий оценил его вкус.
Георгий гуляет в окрестностях ресторана. Было уже около двадцати одного часа, а гуляющей публики только прибавляется, хотя были будни.
Прислушивается, пытается определить национальность по говору стоящих рядом.
     «Вот тебе и прозябающая банановая республика! Живут же люди! А ведь где-то недалеко от его отеля стоит школа, где заведует метисочка. И у нее есть уютненькая квартирка. Собрать бы пакетик хорошего вина, фруктов, еще чего, позвонить в дверь – не выгонит, поди. Вон, Павел просил его бросить якорь в Панаме. Стив предлагал устроить в банк».
Смотрит на небоскребы, пытается найти небоскреб банка Стива.
     «Метисочка… Чего же ноет его сердце? Отчего же его тянет в Россию, в Москву? Что же он там оставил? А может быть кого? Да, не надо было пить последнюю рюмку, пожадничал».
Идет под козырек отеля. Стоит, осматривает публику. Решает пойти в номер и расслабиться на кровати.
     «Чего от него хочет этот заискивающий метис на ресепшен? Разве он не видит, что он хочет «баиньки»? Как душно! Скорее под кондишен! И солнце сегодня он не посадил за горы, - не порядок!»

Вечер следующего дня. Козырек отеля. Георгий выходит, садится в такси.
     - Захотелось перекусить. Не порекомендуете ресторан не в центре, но с хорошей кухней. Слышал, есть хороший, где-то в новом районе столицы.
      - Да, сеньор. Есть таких пара. В один, в новом районе, я вас и отвезу. 
      «Да, публика здесь одета много проще, чем у ресторанов при центральной авеню. Но народ отдыхает, и, похоже, через час все столики будут заняты».
К Георгию подходит белый официант средних лет.
      - Хотите, сеньор, я порекомендую вам меню вашего ужина? Сдается мне, что вы хорошо осведомлены о вкусах даров океана. На сей раз закажите вырезку из бычка и салат. Салат мексиканский, который вы еще не ели. Не волнуйтесь, он не острый. К ним закажите 200 граммов Доминиканского рома Brugal 1888. Это будет здорово сочетаться.
      - Пойдет! Заказывайте! – утвердил Георгий.
За его столиком - два кресла. На одном сидит он, другое - свободно.
За подобным столиком недалеко от него сидят две молодые женщины метиски, которые зубоскалят по его поводу, часто на него посматривая.
     «На ресторанных шлюх вы не походите. Вы свежи, одеты не вызывающе. Ваши манеры не выдают принадлежность к «ночным бабочкам».
      «Нет, девоньки, зря теряете время.
Заказал всего два блюда. Странно это… странно это. Он вообще не хотел бы, чтобы кто-либо подсел к его столику. Ну, будь он в русском ресторане, - куда ни шло. А здесь?
Придирчиво осматривает публику.
     «Задушевной беседы не получится с его плохим испанским. Да и не расположен он вовсе ни слушать, ни изливать свою душу. Сближается он трудно. А здесь, - зачем? Кому?»
Смотрит на других женщин, сидящих в зале. Почти все они с мужчинами.
     «А вот завуч, молодая красивая женщина, метисочка, Летисиа, всколыхнула его душу, как будто у него есть в России какая-то другая, более дорогая и близкая… Он хорошо помнит, какой смысл он вкладывал в слова, когда он пьяненький с Павлом и Стариком пел песню «Живет моя отрада». Да еще Старик говорил про какую-то занозу в его сердце… «ерунда на постном масле».
Но разве можно обвинять Георгия, который не знал, что «Аннушка разлила масло? А, вот, предупреждение Михаила Афанасьевича: «Никогда не разговаривайте с неизвестными», - он проигнорировал.
Утром в благодушном настроении, Георгий отдает ключ осклабившемуся знакомому метису, и говорит всего одно слово: «Привет!»
      «Вот, оказывается, ты откуда! Так ты из России! – нашло озарение на метиса. -
Ну, тогда, если тебя «обидят», в твою защиту гринго не пришлют к берегам Панамы авианосец и не высадят десант морпеха!»

Вечер. Другой район Панама-Сити. Небольшое кафе.
Пять высоких круглых столика для желающих что-нибудь выпить и перекусить стоя.
Метис с ресепшен пьет кофе с круассаном. Рядом стоит франтовато одетый молодой белый мужчина. Пьет из баночки пиво.
     «Уверен, у него и паспорта нету, - продолжает разговор метис, - зато видел солидную пачку баксов».   

Поздний вечер. Недалеко от входа в отель стоит уставшийГеоргий. Наслаждается запахом цветущего рядом куста, перед тем, как идти спать. Одинокая пара стоит в другой стороне от входа.   
      «Неужели послышалось? – не поверил Георгий. Прислушивается. - Да, вот, опять, кто-то тихо невнятно просит: «Помогите».
Георгий делает несколько шагов в сторону голоса и видит в кустах вроде бы фигуру сидящего человека, а, может, и женщины в белом. Он наклоняется…                Сидящий бьет его чем-то тяжелым по голове.
Появляются двое мужчин, грузят Георгия в небольшой пикап у кустов. Быстро уезжают.

     На дне
Рнний вечер. Парк. Небольшой пятачок поляны среди кустов.
Георгий очнулся от того, что его желудок содрогался в конвульсиях. Его рвет. Попытка поднять голову отзывается страшной тяжестью в голове. Глаза его закрываются, он чуть не теряет сознание. После каждой новой схватки желудка, он отползает на полметра. Кто заставлял его так делать, он не отдает отчета. Проваливается в небытие.

Георгий приходит в себя. Чувствует, как кто-то трет его щеку. Открывает глаза, видит собачьи лапы. Понимает, что его лизал пес. Он видит траву, окровавленную свою правую руку и глаза пса, который с тревогой и настороженностью смотрит на него.
Георгий снова уткнулся головой в свою руку, потому что поднять ее был не в силах. Ни свою голову, ни свое тело, он не чувствует. Боли – тоже. Была непомерная тяжесть в каждом члене и тошнотворное состояние. Некоторое время он лежит, как овощ на грядке. Снова открываются глаза, голова еще лежит на руке, но по руке уже не плясали солнечные пятна. Вся рука находится в тени.
Он пробует шевелить пальцами правой руки. Это ему удается. Мизинец прилип от крови к соседнему пальцу, вся кисть и рука до локтя, куда доставало зрение, была в крови. Собаки не было.
Георгий понял, что пес слизывал кровь с его лица. С трудом приподнимает голову и высвобождает затекшую руку. И снова он не чувствует боли, кроме огромной тяжести, будто рука была чугунная.
Ему удается повернуть голову в другую сторону.  Веки его снова закрываются.
Георгий приходит в себя от непонятного шума. Он исходил не от машины. Где-то за ним и не очень высоко вверху двигается на него нарастающий шум. Его охватывает беспокойство.
Георгий приподнимает тяжелую голову, и в это время шум пронесся с правой его стороны и утих где-то спереди.
      «Конечно, этот звук принадлежал к легкому самолету. Звук еще поурчал спереди и справа, потом затих.
      «По кустам и многочисленным стволам, ясно, что он лежит в каком-то парке. А совсем рядом находится аэродром, на который только что совершил посадку легкий самолет. И ему не стоит опасаться этого шума. По цвету солнечных пятен, похоже, что солнце скоро скроется».
Он с трудом поворачивается набок и освобождает мочевой пузырь. Из последних сил ползет к стволу ближайшего дерева, в надежде, что ему удастся сесть к нему спиной и осмотреть окрестности. Но больше двух метров он не осилил и отключился.

Когда он открыл глаза, солнце уже касалось гор и у него было десять минут осмотреться. Несомненно, он в парке.
     «Неужели это тот парк, куда таксист не советовал ехать. Вероятно, за чуть проглядывающими бетонными блоками забора и был тот самый аэродром».
Георгий пытается представить парк.
     «Значит, в этом парке, скорее всего, он лежит почти сутки. Неужели тот легкий шум – это голос океана? Если так, то он уже представляет, где он».
Прислушивается к шуму океана.
      «Значит, его бросили в самый дальний безлюдный уголок, близко к забору аэродрома. Очень маленькая вероятность, что сюда забредут какие-то посетители даже днем, так что на помощь ему надеяться нечего. Но если он не утолит жажду в ближайший час, скорее всего, он потеряет сознание».
Закрывает глаза.
      «Маленький питьевой фонтанчик, конечно, находится у дорожки. Даже страшно подумать, чтобы его искать с его возможностями двигаться».
Раздается треск кустов сбоку.
     - Пи-ить…  пи-ить, - хрипит Георгий на испанском.         
     - Пресвятая дева, да кто там? – слышит грубый женский голос.
Над кустами появляется, женская голова. Она повернулась и видит Георгия.
      - Ей, ты кто? Чего тебе?
      - Пи-ить, - что есть мочи, тихо шепчет Георгий.
Кусты снова трещат, из них вылезает толстая метиска не старше тридцати пяти. Их разделяет не более трех метров. Женщина опасается подойти ближе. Она понимает по его позе, что этот бомж ей не угрожает. К тому же, похоже, он ранен, и она смелеет. Сократив расстояние, женщина внимательно его рассматривает.
      - Ххх!* - смачно ругается метиска. - Еще один cipote на моей территории!  Похоже, что кацнули тебя по голове. Вон, след крови ведет на глаз, на щеку, на рукав. Да как ты здесь оказался, красавчик, ты этакий! О-о-о, сколько крови! Больше, чем у меня в критические дни. Да кто ж тебя, мой Беленький, так уделал? За что?  И вот на траве тоже! Нет, одна я не справлюсь, потерпи, голубчик.

     *Не будем смущать целомудренных читателей.

Она исчезает тем же путем, что и пришла. 
Проходит минут пятнадцать. Доносится слабый разговор двух женщин, но уже с другой стороны. Они обходят кусты и встают перед ним.
Впереди стоит совсем молодая белая женщина и откровенно его разглядывает. Скорее это была девушка, невысокая, плоская, с маленькой грудью, с непривлекательным лицом и шрамом на левой брови.
Солнце пряталось за горы, наступает вечер. Скоро начнут сгущаться сумерки.
      - Ты как суда попал? – спрашивает Плоская.
      - Пи-ить, - хрипит Беленький.
      - Да он, похоже, не местный, и даже не испанец, – предполагает Толстая. - У тебя, хоть, сколько денег есть?
       - Пи-ить, - хрипит Беленький снова.
      - Действительно, пристали с расспросами, – смотрит на Плоскую Толстая. - Давай, раскрывай сумочку, у тебя всегда бутылочка в ней, не жмодься!
      - Он мне кто, чтобы я его взяла на обеспечение, родственник? – возмущается Плоская.
      - Родственник, дальний, по крови! Как и ты – белый!
      - Ну и что? Я что всех белых должна из дерьма вытаскивать?
      - Ну, ты же знаешь, что я сейчас на мели, я тебя и не просила бы. А помрет - не жалко?
      - Полгода назад, было бы жалко. Сейчас уже нет, насмотрелась. Я не уверена, что он бы меня вытащил, когда я почти так же лежала в парке.
      - Дрянь ты, Плоская! Да я, буду при деньгах, верну тебе! А ну, давай!
Толстая цепляется за сумочку.
      -  А то оторву!
      - Отцепись, сама дам!
Молодая раскрывает сумочку и подает Толстой бутылочку воды.
Та подходит и приставляет ко рту страдальца наклоненную бутылочку.
Беленький, не открывая глаз, потянул жидкость. Часть попала в рот, часть полилась на рубашку. 
     - Ххх! - не зло цыкает Толстая. - Я тебе что, сиделка? Ну-ка, рот шире открой,  эта вода  денег стоит!
      - Давай подтащим его к дереву и посадим, а то лежа пить плохо, - предлагает Плоская.
С трудом они приволокли Беленького к дереву и прислонили.

Беленький открывает глаза. Перед ним была микрополяна не более три на два метра огороженная плотными, почти в рост человека, кустами.
Толстая вставляет почти все горлышко и начинает потихоньку вливать, воду, периодически вынимая бутылку.
Беленький кашляет и опускает голову.   
     - Верни бутылку, - протягивает руку Плоская.
     - Да я и полста грамм ему не влила, надо бы еще! Похоже, он отключился. Надо бы  проверить его карманы.
      - Напрасный труд! – охлаждает порыв Плоская. - Раз этот белый здесь оказался, то его стукнула банда Рауля. На свою территорию они бы подыхать человека не привезли. А Клешня так тебе и оставил бы доллары!
Толстая отдает бутылочку: «Держи пока».
Лезет в карманы брюк.
     - Да, уж, это как выиграть в лотерею! Пусто в обоих! А ну-ка, придержи, чтобы не упал.
Лезет в единственный задний.
     - Ну-ка, ну-ка! Схватись одной рукой за брючину, задницу ему оторви от ствола!
Ххх! Это что? Наконец-то нам подфартило!
Толстая поднимает вверх два пальца, между которыми узенькой сложенной бумажкой зажата купюра.
      - Ххх! -  восхищенно ругается Плоская. -  Сто баксов! Ну и нюх у тебя!
      - Спорим, что бандиты потрясли его больше, чем на тыщу?
       - Коли тебе фартит, спорить с тобой бесполезно! И все же почему?
       - Тут и безмозглой креветке ясно, - самодовольно замечает Толстая, - что в карманах или в сумке была крупная сумма, и они уже предвкушали, как ее пропьют. И не до заднего кармана им было по такой прухе.
      - Похоже, на то. Так у нас сегодня праздник?
      - Мы будем последними сволочами, если не отблагодарим Беленького.
      - Я согласна. Так ты не «зажмешь»? – засомневалась Плоская.
      - Слушай, жмодина!  - с обидой вскричала Толстая, - я когда-нибудь одна пила?
       - Да вроде бы не засветилась!
       - Вроде бы! Вроде бы! Вот зажму первый раз, за твои оскорбленья! Так! Заткни рот! Достань прокладки! Доставай, доставай, смотри сколько крови! Сначала принеси бутылочку воды, чтобы обмыть кровь. Да бери большую, в кустах напротив. Потом получишь сто баксов и пулей сбегаешь к Суну, наберешь у него всего и устроим себе и ему праздник!
Плоская отдает пачку прокладок, ставит сумку, уходит.
Толстая вдогонку: «Пока сбегаешь за водой, думай, что купить, обсудим».
     - Мой Беленький, мой красавчик! - с нежностью воркует Толстая, - как же ты вовремя нас выручил! Ну и я тебе отплачу тем же. А щас потерпи, хорошенький ты мой! Наклоняется над его головой.
     - Ххх! Ну и шишарь! Во, и кожа треснула! А рана, вроде не глубокая. А коли ты лежишь бревном со вчерашней ночи, то, похоже, лежал без памяти. Ублюдки! Приставь «перо», этот Беленький и сам вам все отдал бы!  Зачем же уродовать? Это же человек!
Приходит Плоская с большой бутылкой воды.
     - Держи воду, и вот два бумажных стаканчика.
     - Ну а чего надумала покупать у Суна?
     - А давай бутылочку дешевого виски купим? Ведь у нас сто баксов!
     - Сдурела? Нас теперь трое, и эти деньги надо растянуть дней на десять.
     - А ты говорила, - устроим праздник?
     - Обойдемся, как всегда, бутылочкой вина. Скажи обязательно Суну, что все деньги мы истратим у него в лавке, если он нам будет при покупках делать небольшую скидку. Проси у него из аптечки бинт, вату и чем обработать рану.
Задумывается. Продолжает.
     - Проси продать его остатки сегодняшнего ужина. Как всегда, у него курица с рисом и кабачок с зеленью. И пусть не жмодится, а даст фрукты, которые начинают портиться. И еще скажи, что на его овощной склад ночевать не придем, будем рано утром. Чуть не забыла. У тебя ведь фонарик, что в сумке, не накрылся?
      - Сдохла батарейка.
      - Купи! Фонарик нам пригодится. Все! И поворачивайся! Одна нога здесь, другая там!
      - Фи! Надзиратель, тоже мне!
Зажав в кулаке купюру, Плоская уходит.
      «Щас и с тобой разберемся, Беленький, - с материнскими нотками нянчится Толстая. - С тобой-то проще! Так-не так, что сделаю, ты меня не пошлешь к черному в задницу. Слушай, а это плохо! Только покровительница этого парка дева Мария одна знает, что с тобой случилось и выживешь ли ты».
Мочит и отжимает прокладку, начинает протирать с головы.
Беленький стонет.
     «Слушай, а это ведь хорошо! Значит, подкопил силенок, и сознание скоро к тебе вернется».
Обтирает кровь, меняет прокладки, все время разговаривает со страдальцем. Удачно вливает в него не менее половину стаканчика воды и, успокоившись, садится рядом.
     - Наконец –то, притащилась! – смотрит на пришедшую Плоскую.               
     - Ты сейчас ххх, что я принесла!
     - Ты лучше скажи, сколько ты оставила у Суна баксов?
     - Около одиннадцати. Зато смотри сколько всего! И знаешь, ты была права, Сун подобрел, когда услышал, что мы готовы потратить все баксы только у него.
     - О-о, курица с подливой! – восхищается Толстая. - Да еще теплая!  Это то, что Беленькому нужно. Ведь у него живот прилип к позвоночнику за сутки голодухи.
      - А что ты с ним сделала? – всматривается в Беленького Плоская, - он же смотрит на нас и, похоже, взгляд такой осмысленный.
      - Ну-ка, ну-ка! - с любопытством погядела на страдальца Толстая. - О-о, ххх! C возвращением тебя, Беленький! Уж не знаю, где ты был, но сейчас ты у нас будешь за праздничным столом в честь нашей встречи!
    - Так, - дает команду Плоской, - стели «праздничную скатерть», и все раскладывай у него в ногах. А я попытаюсь его покормить подливой с курицей. Я знаю при длительной голодухе сильно кормить его нельзя. А в голове у него еще кипят мозги, как смола в котле у чертей в аду. И еще, нашего спонсора, может вывернуть наизнанку.
     - Тару Сун просил вернуть, - замечает Плоская. - На тебе маленький судок, отложи ему и корми, а я накрою наш праздничный стол.
      - Вот это дело! Вот столько для начала ему хватит. Посмотрим, примет ли его желудок? Ну-ка, страдалец, открой ротик!  Ага, понимает! По его одежде, наверное, - младший служащий был в какой-нибудь задрипанной панамской компании. На работягу он не тянет!
      - Ты чего? Сама говорила, грабанули его по крупному! Откуда у такого служащего, такие деньги?
       - Действительно! Что-то не вяжется! Задал ты впервые, Беленький, загадку: кто ты? Откуда? Ты, смотри, заглатывает! А ты помнишь, Плоская, я вот так же тебя выкармливала здесь из ложечки полгода назад.
       - Помню, но лучше не вспоминай. Так, ну, давай к столу. Взгляни лучше на бутылку, это не наша бормотуха.
       - Ххх! – выругалась Толстая, - это же, пять баксов бутылка!
       - Закрой рот! Сун отдал за три. Он вытащил ее из холодильника и успел вчера выпить две рюмашки.
       - Развел, поди, бормотухой!
       - Ну, сейчас попробуем. Нас-то ему нет смысла обманывать. Он знает, что мы уже, как дегустаторы. Уж, его бормотуху, мы отличим и по вкусу, и по запаху.
      - Ну, ладно страдалец. Посиди немного. Самой хочется выпить и тепленького поесть. Потом я тебя перевяжу, а сейчас переваривай, да смотри не выверни мне все в зад! – пригрозила Толстая.
      - За что пьем? – озадачилась Плоска
      - А за то, что унывать в жизни нам запретил Создатель. Будет, учил Он, день, будет и пища и стаканчик. И для тебя, Беленький, жизнь продолжается! Не дрейфь, прорвемся!
Пьют.
Плоская, с испугом: Вроде, он чего-то хочет? Смотри-ка, и открыл глаза!


     «Прописка» русского бомжа
Пятачок полянки.
     -  Как ты… сказала? - тихо, хрипло спросил Беленький
      - Ххх! Заговорил! – восхищенно смотрит на него Толстая. - Я сказала, что унывать нельзя в любом случае. Даже в твоем! Меня зовут все Толстая задница. И я не обижаюсь. А ее – просто Плоская. И она обижается. А тебя как?
Беленький задумывается.
     - Ты что, действительно не помнишь свое имя? – засомневалась Толстая.
Беленький закрывает глаза.
     - Джордж, - неуверенно отвечает он.
     - Ты такой же Джордж, как я сеньора! - не веря, возражает Толстая.
     - Ты что янки?  - удивляется Плоская.
      - Я русский.
      - Русский? – хором вскричали подруги.
      - Значит, тебя искать не будут, - воскликнула Толстая.
Беленький молчит.
     - У него что, шарики в голове залипают?
     - У тебя все бы повысыпались после такого удара! Конечно, ему трудно говорить. На вот, ешь еще курицу с рисом.
Толстая протягивает небольшую емкость из пластика.
Беленький медленно поднимает руку и пристально смотрит на пальцы.
Подруги перестают есть и смотрят на его растопыренные пальцы.
     - Не может сжать, - догадывается Плоская.
     - Ххх! Эй, давай не сачкуй! Я тебя выкармливать не буду! Нашел няньку!
Толстая встает на колени, начинает с ложки класть ему в открытый рот.
       - Ты что же и не помнишь, как здесь оказался?
Беленький медленно жует и крутит головой.
       - Ну, а в Панаме ты зачем? - не переставая жевать, спрашивает Плоская.
       - Ле-тел к при-ятелю, - медленно произносит он.
       - И адреса не помнишь? - кладет ему в рот еду Толстая, время от времени, не забывая и про свою миску из пластика.
Беленький слегка крутит головой.
       - Ххх! Беленький! – ругается Плоская. - Раз тебя никто искать не будет, и у тебя нет денег, и нет документов, - ты сто процентный бомж! Как я и она! – Гордо замечает Толстая. - Тогда с пропиской тебя! 
Они наливают себе, пьют.
      - Но ты учти, что у нас все с Плоской общее. Как у вас, когда был ваш СССР. Не верю я, что ваш коммунизм нельзя было построить. Терпенья вам не хватило.
       - И, как всегда, предатели были в ваших рядах, - облизывая ложку, уточняет Плоская.
       - И предали вас те, кто был у власти. До них дошло, что хапнуть можно очень многое. А при коммунизме, - надо делиться, а вот при капитализме - это твоя святая собственность.
       - Ты щас нас выручил, но, когда твои деньги мы пропьем, кормить мы тебя не будем, - смотрит на подругу Плоская. - Твой коммунизм кончится. Может, и ему налить? Пока у нас выпивка не кончилась? - Смотрит на подругу.
      - Щас ему пить вредно. Ты не помнишь, какая ты была после сотрясения? Как после двух бутылок! А ты ему еще подсовываешь!
      - Но это ведь не бормотуха! – возразила Плоская.
      - Одна ххх, здесь тоже градусы! Да, Беленький, ххх, - такова наша жизнь! Ты понял?
       - Чего-нибудь придумаем, - хрипло отвечает Беленький.
       - Мыслитель ты наш! Скажи ему, Толстая, что с ним будет, если он не будет платить за крышу! – подкидывает свежую мысль Плоская.
       - Может, щас не надо, пусть немного окрепнет? – неуверенно сказала Толстая.
       - Засранка ты, Толстая! Меня никто не жалел, а этого Беленького жалеешь! А он мужик, какой никакой! Но ему же будет хуже, и выходные не за горами.
      - Наверное, ты права. Слышь, Беленький, Плоская толкует о том, что раз ты оказался на территории Рябого и Хромого, то тебя, скорее всего, кацнула банда Рауля и Качка. Она всегда так делает, чтобы ххх от полиции, и привозит раненого на чужую территорию.
      - Так по-лиция знает… и не ловит?  - медленно произнес он.
      - Ты что, с Луны свалился? – возмущенно закрыла его вопрос Плоская. - У вас разве не так? Банды подкармливают младшие чины, которые дежурят по району. Они знают, что все районы в округе поделены между этими бандами и закрывают глаза на многие их проделки.
      - Кры-шуют… мелкие торговые точки… - подсказал мыслитель.
      - Ну вот! Прозревай, прозревай, Беленький! – радостно воскликнула Толстая. -
Щас банды временно замирились, но поднасрать друг другу – святое дело. И свои районы они охраняют. Бомжей заставляют платить дань три-пять долларов в неделю.

Плоская достает из сумочки что-то похожее на маленькую пудреницу, раскрывает ее и зажигает крохотную лампадку, ставит ее в центр пакета. Лампадка освещает пакет, на котором стоит бутылка, стаканчики, маленькую и побольше пластиковые емкости с курицей и рисом, пластиковую коробочку тушеных кабачков с зеленью, кучку маленьких с темной кожурой бананчиков, пару плодов манго с темными пятнами на боках.
     - Наш китаец Сун, владелец с братом маленькой лавочки, где мы иногда подрабатываем и ночуем с Толстой, платит за крышу двадцать. Другие – около того. Тебя обложат, я думаю, пятью баксами, не меньше.
      - Не меньше! – соглашается Толстая.
      - А если я… не захочу… платить? – спрашивает Беленький.
      - Ни тебе ровня, не хотели. Изобьют до полусмерти, калекой сделают. Все равно заставят. Ты чего геройствуешь? Только очухался, а туда же! – цыкнула Толстая.
      - Я свидетелем была, как люди исчезали. Вон, ближе к каналу,* что не озерцо, - кишит крокодилами. Скинь туда раненого вроде тебя, косточек не найдут, пугает Плоская.

     * Имела в виду Панамский канал.

     - Или каждое болото джунглей, не дай дева Мария, Беленькому там оказаться. А до них, - всего-то полчаса ехать. И пропал человек! А таких, как мы, и никто искать не будет…
     Тихо! – шепотом командует она и дует на лампадку.
Невдалеке слышаться глухие голоса и треск кустов.
     - Чего им здесь в кустах делать? – усомнился Второй голос. - Я не раз их видел на лавочке ближе к фонтанчику.
     - А я говорю, проверь, вроде, голос слышал, - настаивает Первый голос. - На фонарик, пролезь сквозь кусты и посвети там.
Треск раздается справа от дерева. Из кустов выдирается пацан лет тринадцати.
     -  О-о! – удивленно восклицает он, освещая троицу.
Сидевшая рядом Толстая ногой делает ему подсечку, и пацан падает в ее объятия.
Громадный кулак Толстой прилипает к его носу.
      - Ты чего там? – тревожно спрашивает Первый.
     После трех секунд борьбы, пацан понимает, что ему из объятий не выбраться, а реальный кулак в пол-лица маячит у глаз.
      - Так что там у тебя? – требовательно повторяет Первый.
      - Да, говорил я, что там не пролезть, вот и навернулся… споткнулся о корягу. Нету, тут никого, сейчас буду продираться обратно.
Сидя в объятиях Толстой, пацан показывает ей три пальца на левой руке.
Толстая показывает один палец Плоской.
Та, молча, протянула пацану один доллар.
Пацан, выбираясь из объятий, освещает всех фонариком, потом пиршественный стол на пакете. Снова показывает Толстой три пальца. Та хлопает себя по заду. Наливает стаканчик, подает пацану.
Пацан крутит головой, беззвучно матерится, выпивает, прячет доллар. Берет ложку, подцепляет дольку тушеного кабачка, отправляет его в рот. Делает шаг от компании, поворачивается к Толстой, указывает пальцем на Беленького, молча, наблюдавшего эту пантомиму, смотрит с гримасой на Толстую, крутит отрицательно пальцем.
Кусты трещат, пацан исчезает. Слышаться неясные голоса и все стихает.
Плоская чиркает спичкой, зажигает лампадку, наполняет стаканы.
     - Каков сукин сын! – возмущается Толстая. - Три доллара! Да, ххх! Это шестерка у Хромого! Я его знаю! За твою прописку, Беленький! Поднимает стаканчик.               

     Закон есть закон
Маленькое уличное кафе на окраине столицы.
Заходящее солнце почти касается вершин плоских гор. Места под четырьмя выставленными зонтиками маленького кафе на обсаженной пальмами улочке заполнены. Праздный народ готовился обсудить сегодняшние сплетни и расслабиться. За одним из столиков сидят двое метисов и белый. Парни похоже еще не дошли до того состояния, когда алкоголь развязывает языки и делает общение непринужденным.
     - Нет, мне надоело отвечать за чужие грехи, - отвечает Второму метису Белый. - Нехотя ковыряет вилкой в тарелке. - Полгода вкалывал в джунглях под дубинками черных. Хорошо скостили три месяца за ударную работу, да учли, что я вирус кишечный подцепил, до сих пор маюсь.
     - Ну и куда теперь? – интересуется Первый метис.
     - Когда раньше с братвой тачки угоняли, я поднаторел на дизелях. Так что, считай практику я прошел. Братан на канал меня устраивает.
      - А где сейчас Рауль? – спрашивает Второй. - Молва ходит, что на острова подался пропивать большой улов.
      - Так и есть! Собрали капусту у белого. Повезло! – отвечает Белый.
      - А что-то тихо, не «шмонают»? – сомневается Второй.
      - Так еще не время. Если дня три будет тихо, значит - без концов, - поясняет Белый.
       - Ни факт, что ты сможешь завязать, - сомневается Первый, - скучно тебе будет на канале.
      - Гляди, чего это прилип рядом пацан?
       - А-а, это наш парень, Шнырь. Чего надо, Шнырь?
      - Выйди потолковать на два слова.
Хромой нехотя встает, подходит к кадке с цветами, огораживающими сидящих.
       - Как я просил меня называть?
       - Прости, Jefe (Босс), никак не привыкну! Позарез надо пять баксов! Ссуди, верну на следующей неделе!
        - Шнырь, ты знаешь, что мы тебя с Рябым хотим поставить Первым пацаном?
        - Мне Рябой уже сказал. Стараюсь, Чив!
        - А ты знаешь, за что твой начальник, Первый пацан Кармо, в опале? – экзаменует Хромой.
        - Слышал! Не гонит норму двадцать баксов в неделю! Но мой вклад пятнадцать – «верняк».
       - За это и ставим тебя, а его отдаем в твое подчинение. Сколько у вас пацанов?
       - Семь. У Первого – четыре, у меня – три.
        - Если в две недели у вас будет десять, и ты будешь с нормой двадцать баксов справляться, - считай проверку прошел. Ну и, конечно, если на следующей неделе вернешь пять с половиной. Кредит бесплатно не выдается! Ты понял? Чего молчишь?
        - Страшновато, Чив! Но постараюсь!
       - Поговаривают, Рауль «кацнул» кого-то. Пошустри в парке, он любитель нам калек подбрасывать. На, держи пять баксов, старайся! А то у меня на примете есть еще парнишка-вышибала. Ведь мы же не спрашиваем с вас, сколько всего вы вышибаете. Гонишь норму, - остальное твое. Закон есть закон!               

Парк. День
Беленький просыпается от чьего-то пристального взгляда. Тупая боль в голове приходит вместе с сознанием. Голова лежит на затекших руках. Лицо щекочут пожухлые травинки.
Вытянув руки из – под головы и раскинув их по сторонам, он получает некоторое облегчение и лежит так некоторое время с закрытыми глазами. Тревожное чувство от пристального взгляда заставляет его приподнять голову и открыть глаза. С трудом он приподнимается.
Метрах в трех у самых кустов сидит вчерашний пес и без страха смотрит на его движения.
     - А-а, это ты-ы, - хрипит Беленький.
     - Это все-таки лучше, чем метр на два, как ты считаешь?* - обращается он к псу.

      * Намек на кладбище.

Тот, отклонив вбок голову, молча, соглашается. Но псу не дает покоя одна мысль, почему человек не чувствует такую вкусную еду, что подвязана сзади него на дереве?
От нетерпения пес взвизгнул и присел на передние лапы.
    «Ты чего?» – удивился Беленький.
Пес смотрел мимо человека и облизывался. Беленький оборачивается.
      «Ах, вот оно что? Ты ждешь угощения и, видимо, давно уже караулишь? Так и быть, четверть твоя! Спасибо за охрану».
Беленький хочет встать, но оставляет это занятие, так как рядом не на что было опереться. На четвереньках он ползет к дереву, у которого сидел вчера. Дерево было обвязано тесьмой, а к ней на высоте в половину его роста был привязан пакет. Беленький встает ни без труда на колени и отвязывает его. Уже сидя, вытаскивает все на травку. Обнаруживает вчерашнюю пластиковую коробочку с супом, пластиковую ложку, один бананчик и одно манго.               
     «Ну, пес, живем! Постой, а где вода?»               
Сбоку находит приставленную к дереву и бутылку с водой.
     «Ого, не меньше грамм четыреста! Ну, девочки, спасибо! Надеюсь, это завтрак, и вы меня не оставите в беде! Пес, а ведь ты бы мог и сам все достать, ведь ты не маленький! Смотри, какой сознательный! Ладно, за мной не заржавеет!»
Не спеша и со вкусом они завтракают с псом.  Потом о многом поговорили. Решив, что не бесполезный визит вежливости завершен, пес с достоинством удаляется, пообещав навестить гостеприимного хозяина такой шикарной собственности.
Но что-то не срослось у девочек. Вечером Беленький пожалел, что так неразумно понадеялся на сытный обед, полдник и ужин с вином. Хорошо, хоть воду пил экономно и оставил граммов сто пятьдесят на вечер.
      «Всякое может случиться. А он даже и не понял, что вчера действительно был для всех праздник. Значит, девочкам такое перепадает не часто. Но воду он обязан добыть. Без нее никак! Поэтому сегодня еще до темна, он должен точно установить, где тот фонтанчик и наполнить бутылку. А с едой он что-нибудь придумает».
Ближе к вечеру Беленький пытается подняться, хватаясь за дерево. Кряхтит, стонет, выжимаясь на непослушных ногах и, наконец, встает.
      «О-о! Какое преимущество человек получил, впервые встав во весь рост. И стоит ли горевать, что сейчас ему это далось очень не просто почти за пятнадцать минут. А ведь его пращур поднимался, наверное, не одну сотню тысяч лет!»
Сквозь верхушки кустов замечает в одном месте светлое пятно и решает, что нужно двигаться в том направлении. Но в его глазах быстро темнеет, ноги задрожали. Опираясь на дерево, сползает на землю и обмякает, прислонившись к стволу.
Хорошенько отдохнув перед походом в неизвестность, Беленький привязывает бутылку с тремя глотками воды к ремню. Ползет на коленях в сторону светлого пятна. Он ползет зигзагами, огибая непролазные кусты. Раза три, отдыхает под ними. И вот показалась утоптанная дорожка. До заката, по его прикидке, осталось не более полчаса. Если он не успеет найти фонтанчик, трудно даже представить, чем для него все может кончиться.               
Беленький видит фигуру удаляющейся женщины с собачкой.
      «Не может быть!» – почти не верит он.
      «Сеньора! Сеньора!» – хрипит он.
Он понимает, что с таким голосом его не услышат. Хватает подвернувшийся обломок ветки и стучит по бутылке. Собачка развернулась. Увидела его и затявкала. Повернулась и сеньора. Не в силах еще раз закричать, поднимает бутылку и тихо шепчет.
       «Воды! Воды!»                Пожилая сеньора видит человека, стоящего на коленях, с перевязанной головой, со следами крови на грязной рубашке и белых когда-то брюках.  Одной рукой он опирался на землю, другой поднимал бутылку и что-то хрипел. Сеньора решает, - стоит ли ей с ним связываться. Собачка перестает тявкать и с интересом смотрит на человека. Тот уже не кричит, а просто держит бутылку и выразительно смотрит на сеньору. Она приближается и останавливается метрах в трех, рассматривая человека. Тот хрипит.
      «Пить… пожалуйста, -  роняет голову на грудь, закрывает глаза. - Прошу вас», - хрипит он.
По всей видимости, вылазка потребовала от Беленького слишком много сил и он отключается. Когда он очнулся и сел, возле него стоял его пакет, из которого торчали два горлышка бутылок, под самую крышку наполненные водой, и маленький пакетик.
Дрожащими пальцами он раздвинул пакетик и увидел половинку разломанного бутерброда. Между двумя половинками белого хлеба лежала приличная вареная очищенная креветка и рядом маленький бананчик.
      «Пресвятая Дева Мария, не оставь в своих заботах эту добрую женщину!»            Отползти ему удается только за ближайшие плотные кусты. Искушение вкусной еды побеждает его слабую волю.
Беленький не в силах устоять, и скоро, не совсем сытый, но довольный и почти счастливый, он растягивается под кустами. Сумерки сгущаются.

     И здесь работают законы бизнеса               
Парк. Утро. Беленький открывает глаза, видит солнечные пятна на кустах. Это его друг солнце подает знак, что оно с ним, что оно его не оставит. Он, как всегда, тоже был рад его видеть. Беленький вспоминает вчерашний вечер и сегодняшнюю ночь, когда он просыпался только лишь раз не от боли в голове, а чтобы сменить положение тела. Он сел, прислонившись к кустам. Здесь ему просматривалась дорожка, по которой должны ходить люди, а это надежда на подношение добрых людей. Его нынешнее владение намного превосходило прошлое, а его правый край был слишком оголен, с него он был виден, как на ладони. Зато дорожка была не далее семи метров. Слева и справа, она была обсажена невысокими чуть больше человеческого роста кустиками. Теперь ему надо изучить, кто и когда по этой дороге жизни ходит.               
     «Эта дорога жизни. Это надежда на подношение добрых людей.  И главное, - он так и не понял, где же находится фонтанчик? Наверное, вчера, потратив последние силы на передвижение, он отключился и не помнит, по какому направлению пошла старушка за водой».
Не чувствуя поддержки дерева, когда он сидел раньше, прислонившись к нему, у него заломила спина. Беленький вынужден был лечь снова на живот.
     «А как же предупреждение Толстой, что если его обнаружат, то его заставит банда платить за «крышу?» Господи, какая крыша в его положении полутрупа? Теперь его крыша – его Создатель. Да, говорят, у каждого человека есть Ангел хранитель. Где же он у него? Куда он запропастился?»
На всякий случай осматривает кругом ветки деревьев.
     «Неужели с Его позволения у него сейчас такая собачья жизнь? Чем же опять он прогневил Высшие силы?»               
Часов до десяти Беленький пьет только воду. За это время он только раз слышал, как кто-то бежал по дорожке. Наверное, какой-нибудь спортсмен. И еще он понял, что сейчас его логово расположено у непопулярного места. И на ближайшее будущее, если он хочет получать свою милостыню, надо его менять.
     «Оказывается, здесь так же, как в бизнесе: прибыль там выше, где больше проходит народа. А его увеличивающаяся вероятность засветится у банды, - это уже вторично. Можно быстрее сдохнуть от жажды и голода в его первом логове. А за два дня уже трое его обнаружили, уж на что, казалось, глухое место».
До безжалостного солнца Беленькому перепала треть вафельного стаканчика мороженого от сердобольной девчонки из большой компании. Чтобы не сжариться, он уползает до вечера в кусты. Вечером он выползает к лавочке, там стоит желтенький пакетик. В нем лежит целый сэндвич из двух кусочков хлеба, двух креветок, пары бананчиков и 0.333л воды из-под какой-то бутылочки сока. Оказывается, его ангел-хранитель приходил в образе той старушки!
     «Как же он забыл, что ангел мог принять любой вид. Прости меня, Господи, грешника!»

Примерно так продолжается еще два дня.
Худо – бедно, но жизнь как-то налаживается. Вода была всегда, и пару раз ему повезло поесть дважды, - позавтракать и пообедать бутербродами.
  На пятый день у скамейки на утренней вахте он услышал вроде бы знакомые голоса.
Беленький вглядывается, и с приближением узнает в двух фигурах Толстую и Плоскую. Они замечают его еще издали. На их лицах - радость встречи.
     - Я говорила Толстой, - радостно начала Плоская, - что тебя искать надо у ближайшей дорожки!
     - А я ей, - улыбается Толстая, - у дорожки, где фонтанчик. Ну, здравствуй, Беленький! Не подох без нас за четыре дня? Сегодня у нас снова будет праздник!
     - Жизнь продолжается! - приподнимает пузатый пакет Плоская. 
 Похожий пакет и в руке у Толстой.
      - Ты ходить можешь? – спрашивает Толстая.
      - Пробовал, не получается.
      - Щас пойдешь у меня! – решительно заявляет Толстая. - Нам с тобой цацкаться некогда. Ххх! Хочешь жить, - живи! Нет, - подыхай, где – нибудь в укромном месте и на глаза нам не показывайся! Правда, Плоская?
Плоская молчит.
      - Вставай сам, - говорит она, - мы посмотрим, как у тебя это получается.
Беленький встает на колени, поворачивается к лавочке, выжимается и неуклюже на нее садится. Его качнуло.
      - Э-э, без фокусов у нас! - хватает его за руку. - Я тебе говорила, что не ходит, - поворачивается она к Толстой.
      - Ничего, щас у нас пойдет! Бери его под локоть с одной, а я с другой стороны.
Они поднимают Беленького на ноги. Процессия двигается по дорожке. Дойдя до очередной лавочки, он просит: «Девоньки… дайте отдохнуть…»
С него льет пот, ноги его дрожат.
      - Ну вот, - удовлетворенно говорит Толстая, - а то мозги нам засирает, не получается у него! Любил, наверное, в прошлой жизни, чтобы баба за тобой ухаживала и угождала тебе во всем.
       - Как в воду гля-дела! - криво усмехается он.
       - Не похож он на сачка, - заявляет Плоская. - Давай не будем ему портить праздник. Видишь, старается, а то вырубится сейчас у нас и праздник его накроется.
       - Я ему вырублюсь! – сурово угрожает Толстая. - Три минуты у тебя, - и пойдем. Я сама готова сей момент сесть и принять стаканчик, а то кишки к позвоночнику прилипли. Я же терплю! Давай, давай! Еще метров сорок, и мы в нашей квартирке!               
Подруги снова начинают учить Беленького ходить. Деревья становятся все чаще. Протащив свою ношу через кусты, они оказываются на месте, в «новой квартирке». Это - микрополянка скрытая гущей кустов.
Подруги кладут его лицом на жухлую траву и оставляют в покое. Занимаются раскладкой провизии.
     - Эй, Беленький, кушать подано! – приглашает Толстая. - На вот, прополоскай горло, умой лицо, выпей пару глотков воды, не больше.
Подает стакан с водой.
     - А это тебе подарочек от дядюшки Суна, – стучит пальчиками по пакету Толстая. - Когда я рассказала ему, что мы выхаживаем раненого русского, он нас отругал, что ж ему раньше мы об этом не сказали. А когда мы уходили, он собрал тебе вот этот пакет.
     - Я чуть не упала, - добавляет Плоская, - когда он вынес такой большой пакет. И нам категорически запретил пить этот бульон, поскольку он предназначен тому, кто потерял много крови. Держи!
      - Пей прямо из бутылки! – предлагает Толстая. - Он отварен на сахарной кости и в него китайцы положили какие-то травы для быстрого восстановления и, конечно, свой женьшень. Пить надо теплым!
      - М-м-м… - мычит после двух глотков Беленький, - настоящий бульон. - Давно я такого не пробовал. А говорили жмот ваш китаец Сун.
      - Да мы сами были в шоке, - добавляет Толстая, - увидев такое отношение. Дай попробовать!
      - Ххх! Не давай! - отстраняет протянутую руку Плоская. - Сказано, - это только ему!   
      - Что же получается, Беленький? - поднимает стаканчик виски Толстая. - Мы второй праздник получили благодаря тебе. Надо, оказывается, держаться к тебе поближе! За тебя!
Чокается с подругой о бутылку бульона Беленького. Пьет, приступает к трапезе.
     - Ну, вот, - отвалившись от «стола» произносит Плоская, - заморили червячка, сейчас можно и подремать. Да, не часто нам перепадает такая везуха. К чему бы это? И я тоже не могу ни с чем связать это, как только с твоим появлением в нашей жизни. Слышь, Беленький?
Подложив руки под голову, обнажив свои стройные ноги выше колен, ложится на спину и закрывает глаза.
      - Чего не спрашиваешь, где пропадали столько времени? Почему тебя бросили?  - спрашивает Толстая.               
     - Сами, если надо, расскажите.
     - Ты молодец, не лезешь в душу с ненужными вопросами. А спросил бы, я тебя послала бы по матушке! А нас застукали в магазинчике за то, что мы присвоили пару лепешек. Ну, и - на общественные работы: от мытья гальюнов до уборки помещений в отделении полиции. А если придраться не к чему, - отловят все равно за бродяжничество.
      - Кончай базлать, - тихо прерывает Плоская, - давай покемарим.

     Завтрак на траве               
Берег океана на краю парка. Не больше семи утра. Брюки и рубашка Беленького, хорошо намыленные хозяйственным мылом лежат на камне.
Его плавки сохнут рядом с трусиками Плоской и ее платьем. Плоская плавает недалеко. На другом камне сохнет ливчик и платье Толстой.
Беленький стоит по пояс в океане спиной к Толстой и лицом к океану и солнышку.
Толстая, причитая, в одних трусах, осторожно трет намыленной губкой его спину с многочисленными белыми шрамами.
   - Ну, не мудак, с мозгами креветки, - искренне, горячо восклицает Толстая, - скрывать, что ты был недавно на войне? Живого места нет! Это, видимо, осколками! Но как не задело позвоночник? Да ты в рубашке родился! Чего молчишь, колись, я буду нема, как толстая медуза. Не, ну, просто интересно, где это тебя так отделали?
    - Ты вот причитаешь, а он тихо ухмыляется, - улыбается Беленький
   - Да кто? – не понимает Толстая.
   - Да океан ваш, батюшка! Это его работа.
   - Ххх! Так я тебе и поверила! Ххх! Оказывается, ты одной ногой стоял на том краю, откуда не возвращаются! Так ты, безусловно, самый заслуженный бомж Панамы!
   - Твои бы слова да…
   - Ты должен сейчас сидеть, как японский император, а перед тобой должны быть на коленях все бомжи Панамы с подношениями.
   - Организуй, Толстая! Ты бы была моим халифом!
Подплывает Плоская.
   - Нет, ты только глянь на его спину! -  бесцеремонно поворачивает Беленького.
    - Ххх! – вырывается у Плоской. – Это, где же тебя так? И еще голова вдобавок. Ты нас прости, Беленький, мы не знали, что ты такой калека!
   - Да, уж! Мы с тобой не церемонились!
   - Девоньки, о чем вы? Я вам признателен за вашу заботу! Я живой еще! И собираюсь еще жить! Так что перестаньте охать. Прорвемся!
Плоская выходит на него голенькой во всей красе, нисколько не стесняясь.
   - Слушай, я тебя зауважала, Беленький, - признается Плоская.
Толстая хмыкает, ополаскивая его океанским рассолом, проводит рукой по его шрамам.          
    - А мы, жалкие креветки, учим жить такого тунца! – повинилась Толстая.
    - Да, жизнь постоянно нас тычет мордой! – соглашается Плоская. - Вон, я, думала, что все беды мира свалились на мою бедную голову. А вот смотрю на тебя, как ты все переносишь…
    - Я мужик, Плоская, и мне пятьдесят…
    - Сколько, сколько? - хором, не веря Беленькому, воскликнули подруги.
    - Чего-о? - И ты еще так сохранился! Мама, дорогая! – восклицает Толстая.
     - Как ты сказала? - вздрогнув, поворачивается к ней Беленький.
Плоская и Толстая переглядываются. И размеренная беседа под стать лениво накатывающимся волнам наткнулась на камень отдельной волной, разбив привычный ритм.
       - Ладно. Завтракать будем здесь с видом на океан и солнышко. Давай, Плоская, шевелись, раскладывай все на бугорке с травкой. Я щас достираю его шмотки, положу их сушиться, перевяжу рану и приступим.

Но даже сам Беленький, находясь в своих мыслях, не мог почувствовать настроения еще большего праздника.
В большой пластиковой миске пахнут тушеные овощи с шеями, крылышками и позвонками кур. Лежат несколько лепешек и солидная кучка бананчиков. Желтеют два манго с темными пятнами на боках и зелено-желтые фрукты, похожие на крупную сливу. Стоит бутылочка сомнительного виски. И, конечно, сверкает изумрудом кучка зелени.
Беленький обнимается со своим бульоном, изредка черпает белой пластиковой ложкой овощи из общей миски. Из миски черпают подруги, закусывая выпитые стаканчики виски.

   - Вон, Плоская сказала про все беды мира, которые обрушились на нее. Она права. Все познается в сравнении. Но когда я ее нашла здесь в парке избитую, изнасилованную, - я очень ее пожалела. Ведь еще девчонка. И она пыталась сопротивляться этим выродкам недоношенным.
     - Она же человек! – заступается за нее Беленький. - А человек, - это звучит… это когда было? 
    - Да я говорила уже, - полгода назад, - напомнила Толстая.
    - Я дала себе слово, что убью Рябого, как чуть не зарезала насильника отчима, который изнасиловал меня в пятнадцать лет, спокойно говорит Плоская. - И два года колонии для малолетних только придали мне уверенности, что какой-нибудь мой план осуществится.
    - С этим жить нельзя, - не соглашается Беленький. - От злобы и жажды мести выгорает душа. Побереги ее на благие поступки.
     - Чего-о? Простить? Не мстить? – не согласна Плоская. - На что беречь душу? Жить надо сейчас. И мстить надо немедля! Пока огонь мести пылает! Это же нелюди! Они убивают в человеке собственное достоинство! После чего он превращается в червя, которого можно раздавить ногой.
    - Тебе чему-то надо научиться в этой жизни, - рассудительно заметил Беленький, - чтобы этим зарабатывать себе на хлеб. Ты очень молода. У тебя должно быть будущее. Ну, что-то есть в тебе, что лучше всех дается?
    - А больше всего у нее злости! – уточнила Толстая. - Опять за свое, упрямая коза! Но, с другой стороны, детства у девчонки не было. Мать меняла ей отчимов два раза год.
     - Ххх, – возникла Плоская. - Раз в три месяца, - не хочешь! Ххх! Отчимов нашла!
     - Да ее матери самой – тридцать один!  И мать ли она вообще после всего? – восклицает Толстая.
     - А скажи, Беленький, сколько бы ты дал сейчас Плоской, на нее глядя?
     - Ну, не больше двадцати пяти.            
     - А ведь мы в мае ей отметили девятнадцатилетие! А ты говоришь учиться! Вон, как жизнь ее учит!
Немного молчат, очередной раз чокаются.
    - Но защищает себя Плоская до потери сознания. И Рябой и Хромой ходили с    расцарапанными мордами и укусами две недели.
    - А я свой план исполню. И сменили пластинку. Хватит про меня! Скажи-ка про себя лучше, подруга.
    - Ну, хорошо. А чего говорить про меня? Мои сто пять кило и толстый мой зад боятся и уважают многие. И даже Качок, правая рука Рауля. Не говоря, уж, о Рябом.
     - Кулаки они твои уважают и ярость носорога, - уточняет Плоская. - Мне бы такие! Только твоя тяга к спиртному тебя доведет до тюрьмы
    - Не каркай, подруга. Пока разум не пропиваю, - простодушно говорит Толстая.- Правда, порой бывает невыносимо. Но любую работу я делаю хорошо.
     - Ага! За это тебя ценят и часто отлавливают, и мне, за компанию, приходится отдуваться. Когда ты на мели, многие этим пользуются.               
     - Это верно, – соглашается Толстая. - Зато, когда я пропущу стаканчик, я становлюсь весела и покладиста, вот, как сейчас. И поэтому давай наливай и подкинь Беленькому кусочек курочки и петрушечки. Смотри, как у него аппетит разошелся! Что значит, впервые поднесли мужику!
     - Ага! Он будет долго вспоминать этот беззаботный отрезок своей жизни и завтрак на на траве у океана в обществе таких красоток, как мы! – улыбается Плоская.
               

А что у Анны?   
Глава 2. ВОЗРОЖДЕНИЕ СМЫСЛА ЖИЗНИ               
     Я не переживу еще одно «прости»
Москва. Компания Анны. Кабинет президента.
Анна стоит у окна с фотографией из Панамы и всматривается в такие знакомые черты дорогого ей человека.
Поворачивает голову, оглядывает пустой кабинет.
       «Что это Георгий, теперь уже нет никаких сомнений. Почему же я не вскрикнула сразу, а пришлось всматриваться? Что при первом взгляде насторожило?»
Анна, в который раз смотрит на лицо.
       «Слишком маленькое фото. Не видно выражения эмоций в глазах. Но ведь что-то насторожило? Что-то заставило присмотреться? Хотя сейчас бы я его сразу признала. Надо бы спросить Гафара. Каково его первое впечатление от хорошо знакомого ему лица».               
Анна опускает затекшую руку с фото, смотрит в окно.
       «Что теперь жизнь ее изменилась, - это без сомнений. Неужели снова забрезжил такой соблазнительный мираж ее уверенной и радостной жизни? Неужели она перестанет  мучиться вопросом: «Когда же, наконец, она будет жить, как все?»
Анна медленно идет к столу, кладет на стол фото, садится в кресло.
      «И как же ей теперь жить, когда он живет где-то, а она каждый день «варится» в котле событий здесь? Ну, разве это справедливо? И как долго все это будет продолжаться? И что же сейчас ей надо делать?»
Смотрит на фото. Рука ее тянется к телефону, застывает на трубке. Поднимает голову, задумчиво смотрит вперед ничего не видящим взглядом.

     Группа поддержки
Квартира Анны. Вечер.
Анна в домашнем светло-коричневом брючном костюме с красным фартуком на поясе заваривает большой чайник и сажает на него куклу-русскую купчиху с платьями в оборках для удержания тепла.
Звонок в дверь.
На лице Анны появляется приветливая улыбка.
Она идет открывать дверь.
В дверях появляется Лизунчик в нарядном пальто и шапке с цветами белых георгин в руках.
       - Тетя Аня, это вам! - Протягивает букет из девяти белых георгин.
Анна наклоняется, целует ее, берет букет, широко открывает дверь.
        - Проходите, проходите!
Первой заходит Лизунчик, потом Инга и мама Тося. Последний заходит улыбающийся Гафар.
        - Сейчас полную квартиру накричим и набегаем! – улыбаясь в короткие усы, говорит он.
Анна целует Ингу, обнимает и целует Тосю. Гафар целует в щеку Анну.             
       - Тося! - удивленно восклицает Анна. - Какие приятные французские духи! Я не ошибаюсь?
       - Да, Аннушка. Это так! - в смущении говорит Тося
        - Гафар! Неужели и от тебя пахнет мужскими духами?
        - Я говорил Тосе, - сразу учует! – смеется Гафар. - Ты же сама, Анна, приказала соответствовать должности и положению! Вот и, - разводит руками, широко улыбаясь.
Гафар в стильной дубленке. Помогает Тосе снять купленную Анной дубленку.
Тося раздевает Лизунчика. Достает ей привезенные тапочки, другие дает Инге.
Гафар снимает дубленку, длинный серый зимний шарф, запихивает его в рукав. Снимает шапку из ондатры. Вешает на рога вешалки. Расстегивает молнию стильных зимних ботинок.
Тося достает Гафару и себе домашние красивые тапочки.
Девчонки в нарядных платьях. Тося в темно-синем жакете с юбкой и голубой кофточке. Стильно коротко подстрижена.
Все идут в столовую за Анной.               
       - Инга, вот тебе ножницы, вон ваза, - командует Анна. - Идешь в ванную, подстригаешь ножки георгинам, ставишь в вазу, несешь сюда.
Инга берет из рук Анны цветы.
       - Я же вас на чай приглашала, и у меня к чаю тортик и круассаны вкусные. А у вас я смотрю, сумка, пакеты?
       - Аннушка! – не смущаясь обращается Тося, - не запрещай нам чуть-чуть баловать тебя! Нам это очень приятно. Сколько мы будем к тебе ходить, никогда мы не придем с пустыми руками.
Гафар ставит на стол банку рыжиков, банку варенья из морошки. Бутылку элитного коньяка. Вынимает сначала одну пластиковую емкость, и со дна сумки, - большую кастрюлю, завернутую в кухонное полотенце.
       - Говорят, в Москве есть даже и птичья икра! Только пока я ее не видел. Но я и не видел у вас рыжиков! Варенья из морошки! Наверняка, где-то все это есть. Я только начинаю знакомиться со столицей.
        - Рыжики! Помню их необыкновенный вкус, с того дня, когда прилетала с Георгием в Сибирь. Варенье из морошки! Сразу вспомнила Любашу, как она нас с Георгием баловала!   
       - Но так приготовить, как умеют это знатоки на Севере, - улыбается Гафар, - в наших таежных краях, - уверен, у вас так никто не может! Поэтому у вас это деликатесы, а у нас была обычная еда!
       - А это, - смеясь, щелкает Анна пальчиком по бутылке, - конечно, на твоем нефтяном участке росла!
Девчонки заразительно смеются. Вместе с ними Тося и Гафар. Тося, тем временем, достает из пакета еще завернутое в полотенце большое блюдо.
Анна, заинтригованно: «Атас!» Сейчас бы вскрикнули мои подруги! Ну, полный, похоже, ресторанный сервис!
       - Это, Аннушка, пирог к чаю. Даже две половинки: одна, - с зайчатиной. Другая, - с грибами и сыром, как у вас пицца.
Лизунчик, стараясь быть не замеченной, отламывает кусочек пирога и кладет его в рот.
       - Лиза! – восклицает Инга. Та хохочет и бежит в комнату. Инга, - за нею.
Гафар разворачивает свое полотенце, по ходу комментирует пирог Тоси.
       - Только это не немецкий и не итальянский сыр, который стоит афигенных денег! И грибы, и козий сыр, и выпечка - сибирские!               
Гафар открывает емкость поменьше. 
       - Это, Аннушка, чтобы тебе и салат овощной не готовить! - поясняет Тося.
       - О-о, еще теплое, - Гафар кладет ладонь на крышку. -  А это любимое блюдо Георгия, Не знаю, успел он его приготовить у тебя, Анна, или нет. Хотя, где тут его готовить?
 Гафар вытаскивает из полотенца большую кастрюлю из нержавейки:
      - Иди сюда, Анна. Можешь даже и не наклоняться. - Открывает крышку. Анна видит содержимое. Аромат начинает заполнять столовую.
       - Бараньи ребрышки? – восклицает Анна. - Зажаренные на мангале? Вы что, их жарили на мангале в квартире?
Гафар подмигивает Тосе.
       - Ага! Посередине столовой. Очень удобно! - усы Гафара поднимаются от широкой улыбки. - Вынимаешь дубовую паркетину с пола, - и в огонь.
       - Давай Аннушка, включим духовку. Они еще теплые, разогреем!
Анна ставит их в духовку. Ставит на стол блюдо с рыжиками.
Анна рассматривает рыжики.
       - Эти с можжевеловыми ягодами, - поясняет Тося.
      - Первый раз буду есть такие, - весело замечает Анна. - Ну, ребята! Сейчас закатим пир, как когда-то? Помнишь, Гафар, свой первый приезд сюда? Георгий места себе не находил, ждал, когда ты прилетишь!
      - Я тогда, как дремучий сибирский вахтовик, за вечер выпил все спиртное у Анны и съел ее недельные запасы! – смеется Гафар.
Тося крутит головой.   
      -  Все! Отъелся и отпился! 
Анна достает тарелки и сервирует стол: «А что так?»
       - Мистер Робинсон, при оформлении, погнал Гафара по врачам, – поясняет Тося. - Врачи порекомендовали, - пора завязывать!
       - Да, уж! – недовольно вспоминает Гафар, - взяли меня в оборот! Печень им моя не нравится, давление, надо бы пониже! Как на рынке! Как будто я предлагаю им купить! Не нравится! Ну, и не берите! А то, ведь, пристают!   
       - Пора! Пора, Гафар, задуматься о своем здоровье. Хочешь наступить на грабли Георгия? А с чего ты решил принести этот элитный коньяк? Ты же любил, как и Георгий, «черного бычка»?
       - Это так. Но Георг, по особым случаям, любил этот коньяк, а его можно было купить только в областном центре. В наших глухих краях его не найдешь! Я и мои ребята не могли тратиться на элитное спиртное, поэтому и вкуса мы его не понимаем.
        - Вот как? Тогда я ставлю водку? – спрашивает Анна.
        - Нет, Анна. Буду приучаться, как Георг, чувствовать кайф от этого коньяка.
Анна пристальным взглядом смотрит в глаза Гафара. Ставит коньячные рюмки. 
Тося уходит в комнату за девчонками. Приводит их.
Гафар разливает коньяк, ставит перед женщинами рюмки, наполненные на треть. Себе наливает полную. Берет свою, закрывает глаза, подносит к носу.
       - Посадим девчонок за столом напротив? – смотрит на Анну Тося.
Анна с любовью смотрит на девчонок: «Сажай!» - накладывает им салат.
Тося вынимает из духовки ребрышки, кладет по одной. Анна двигает тарелки девчонкам через стол.
       - Ну, Анна! За радостное для всех нас известие! – смотрит на Анну Гафар. - Георг, как мы и надеялись, жив и здоров! За его здоровье! Значит, скоро увидимся! 
       - Да, тяжелый камень с души сброшен. Жизнь обретает смысл снова! Пусть Георгий будет здоровым! Но это, - чудо!
Все пьют не спеша.
Гафар отпивает половину, как и женщины. Закрывает глаза, пытается почувствовать аромат и вкус.
Тося кладет всем по «пистолетику» - ребрышку.
       - Да, этот коньяк для истинных ценителей, для гурманов, - заключает Гафар.

Столовая. Ночь. Все сидят раскрепощенные на стульях. Посередине сидит Анна. На месте девчонок стоит тарелка с недоеденным пирогом. Рядом пустые чашки и розеточки с маленькими ложечками со следами варенья.
Почти тоже на столе перед взрослыми.
Гафар вглядывается в фото Георгия: «Ну, это мое первое впечатление было. Могу и ошибаться. Мелковатое фото. Черты лица стали более суровыми. Выражение очень серьезное. Но это все не существенно, Анна. Главное, что живой и опять при деле. Да еще с американским банком!
Передает фотографию Тосе: «Пожалуй, я соглашусь, что слишком напряженное выражение, – всматривается Тося. - Но еще, чем Георгий на этой фотографии отличается от того, каким я его видела раньше, - нету живости лица, проницательности взгляда.
Анна берет фотографию, в который раз смотрит на Георгия.               
       - Вот-вот! Наиболее близко к моим ощущениям. Как будто что-то его гнетет.    
 Прислоняет фото к вазочке с цветами: «Мне одно не понятно. Неужели врачи ошибались, поставив свой смертоносный диагноз? Ну, ладно, если бы были из одного ведомства. Но я беседовала долго с онкологом нашей поликлиники. Он мне привел ряд очень серьезных симптомов».
       - Мне не понравился вид Георгия, когда вы прилетели в Сибирь. Акимыч тогда согласился, что Георг болезненно выглядит.   
       - А то, что рассказал сам Георгий, о заключении профессора из онкоцентра на Каширке, - добавила Анна, - вообще, любого мужика с железной психикой убьет, - два месяца мучений и - деградация организма.
       - А я что тебе говорил? – добавляет Гафар. - Не таков Георгий, чтобы свести счеты с жизнью даже с таким изуверским заключением. Он жизнь любил, как никто!
       - Более позитивного во всех отношениях человека я не встречала, - согласилась Тося.
А что касается чуда, - его излечения, тому примеров хватает. Наверняка и ты сама это знаешь, Аннушка.
        - Конечно, знаю. Но все-таки, - это чудо. После Сибири он так и не поправился. И буквально каждую неделю симптомы страшной болезни давали себя знать. Уж я - то видела это каждый день. 
       - Я его знал, Анна… прости, знаю, в неформальной обстановке. Жизнелюбивый, искрометный, душа компании! А как пел! А как чувствовал простые изменения природы. А как описывал охоту, рыбалку! Похоже, он и человека так же насквозь видел.
Наливает коньяк в рюмки: «За возвращение Георга! За скорую встречу с ним!»
        - Но что-то не спешит твой Георг вернуться к родным Пенатам, - с грустью замечает Анна. 
        - Да, Анна! Я уверена, что-то ему мешает, - соглашается Тося. -  Чего-то мы не знаем, и судить в спешке его, мы не имеем права! Что-то могло произойти в богатой приключениями его жизни. Но Гафар прав. Главное он жив и здоров! - Берет рюмку. - Поддерживаю, за скорую встречу! Нам всем его не хватает! 
Чокаются, пьют.
       - Это всемогущий Банкир организовал мостик между Георгом и нами? - Ставит рюмку Гафар.
       - Да, это служба Банкира обнаружила Георгия в Панаме, – задумчиво говорит Анна. - Но нужен ли мостик, я не уверена.
       - Аннушка, ты не уверена, надо ли посылать ему весточку, что мы все его ждем? – удивляется Тося.
Анна молчит, мешает автоматически ложечкой чай в чашке. Глядит перед собой.
Повисает молчание. Анна, очнувшись.
       - Да… не уверена… если бы захотел, то прислал бы сам весточку. А раз не шлет, - значит, не хочет.
        - А если не может, в силу разных причин? – возражает Гафар.               
        - Может, он боится, обрадуются ли его весточке? – дополняет Тося.
        - Он что, без рук, прости, Господи, без ног?  Я ему повода такого не давала.
Повисает молчание.
        - Анна, в молчанки играют обычно молодые люди. У тебя и у него уже накоплен жизненный опыт, – смотрит на нее Гафар. - Может, надо действовать проще, без всяких условностей?               
        - Нет, ребята. Спасибо за участие. Но что-то мне подсказывает, что не надо торопить события. Если бы он нуждался в помощи, был бы больной или бомжом, прости, Господи, я бы бросилась ему на помощь. Как вы видите, - он здоровый! Да еще устраивает корпоратив американскому банку! Значит, здоровый и на голову!
Снова мешает чай ложечкой, уставившись перед собой.
       - К тому же, - продолжает она, - совладелец бизнеса какого-то русского капитана. Да принимает американских банкиров… значит, - у него все со здоровьем и в бизнесе хорошо. И… мы ему не нужны…               
       - Извини, Аннушка, категорически не согласна! Да, совладелец! Принимает банкиров! Это же Георг! Выбился в известные люди! Это же его неуёмная энергия толкает, - не соглашается Тося.
        - И аналитический ум! – перебивает Гафар. - Он видит то, что многие не замечают! И знает, как претворить в дело! Это дается одному, - на миллион из нас, серых!  Очнись, Анна! Ну, ты-то знаешь и Председателя, и Банкира, - незаурядные достигшие многого люди! И как они оценили Георга?
       - Я не об этом, еще в задумчивости отвечает Анна.
       - Что Георг при деле, - этому радоваться надо! И отсюда вовсе не вытекает, что у него и со здоровьем все хорошо, и мы ему не нужны! - снова не согласна Тося.
       - Нет, ребята, все не так! Все не то, ребята! Где у него я? Вот, - для меня, главное! Я у Георгия была на первом месте. И только это меня устроит.
       - Не спеши, Аннушка с выводами. Радуйся, что жив. Дай времени немножко проверить, что и как, - предлагает Тося.
        - Сколько же можно? Уж почти полтора года…
        - Я с Тосей согласен. Не верю, чтобы он забыл тебя, Анна, и дело, которое он заварил и в самый трудный час покинул. Покинул не по своей воле!
       - Я поняла, что Георг не хотел связывать тебе руки… он верил в тебя, Аннушка, что сдвинешь эту махину, - снова гнет свою линию Тося.
       - Ага, поэтому сбежал.
       - Я бы черканул ему пару слов, а, может, и узнал бы телефон и позвонил: «Рады видеть, и слышать, - ждем»! Соглашайся, Анна! Я организую это через Председателя и Банкира, а?
Анна, молча, смотрит впереди себя невидящим взглядом.               
       - Я не переживу от него еще одно, - «Прости»!

Кабинет Банкира.
Банкир в своем кресле. За столом слева и справа сидят по четыре человека его ближайших помощников. Идет совещание по какому-то вопросу.
       - Если положение не изменится к лучшему в два дня, немедленно выходите на меня с предложениями. 
На столе с аппаратурой мигает красная лампочка и слышен тихий зуммер.
      - Извините, - банкир берет трубку.
       - Евгений Замавич, звонит Ваш абонент, с которым вы просили соединить в любое время, - тихо в трубке звучит голос секретаря.
       - Да, да, соедините.

Кабинет Анны. На часах - 21:20.
В кабинете никого нет. Анна сидит в своем кресле с трубкой в руке.
       - Добрый вечер, Евгений Замавич! Я вам очень признательна за переданное фото из Панамы. У меня появился интерес к жизни. Спасибо вам.
        - Если что-то необходимо предпринять, говорите, - очень тихим голосом говорит Банкир.
        -  Нет, пока ничего не надо. Еще раз спасибо.
Банкир на три секунды замирает с пикающей трубкой. Кладет ее на аппарат.

Анна сидит в кресле, в своем кабинете.
Председатель, как всегда, с левой стороны.
Первый «Вице президент» сидит напротив Председателя, рядом с ним сидит Гафар.
       - Ну, что ж, - смотрит на помощника и Гафара президент, -  если до Нового года  вы ничего не провалите, считайте 15% к окладу, - ваши.
        - Непросто, непросто переубедить м-ра Робинсона, упрямый ирландец, - жалуется зам. президента
       - Да и парень, его помощник, хоть и молодой, но палец в рот не клади. Солидные знания нефтяного дела. С третьего захода все-таки удалось снять вопросы поездки в Сибирь на расконсервированную скважину и опустить в Договоре цифру до 100 предоставляемых скважин на первом этапе, - подхватывает Гафар.    
       - Двадцать два часа, однако, - президент смотрит на Председателя.
Председатель листает свой большой толстый блокнот в красивом переплете. Не поднимает голову: «Еще не было случая, чтобы Зама нарушил слово. Как он любит говорить: «Десять минут я запаздываю, - значит, какое-то ЧП. Буду извиняться».
       - Вы сказали, ему только с утра привезут проект постановления из Совета Министров?
       - Да. Зама что-то стал осторожничать. Я ему черновик привез три недели назад, когда мне «Голова» передал его с нарочным.
Слышится характерный тихий зуммер.
      - Это он! L 'exatitude est la politesse des rois. Точность, - вежливость королей! - произносит по-французски.   
       - Здравствуйте, Анна Владимировна! Председатель у вас? Включите, пожалуйста, громкую, чтобы и он слышал.
Анна включает.
       - Ну, что, господа! Самый тяжелый документ был за «Головой». Он опоздал с ним всего на неделю. В Совете Министров, - это в пределах допуска. Подпись первого зама, -гарантия, что в течение десяти дней постановление выйдет. А главное, Министр уже участвует в редактировании.
Твой приятель, Председатель, - действительно, подтвердил крепкие связи в Совмине.
       - Я был не уверен, Евгений Замавич.
       - Но я вас огорчу. Мои референты в этих и других кругах призывают меня не рисковать.
        - Вот те раз! - не сдержавшись тихо говорит президент.
        - Я не могу вам по телефону дать пояснения. Полагаю, что и Председатель, и Анна Владимировна догадываются, что наверху сейчас происходит. Речь не идет о моем выходе из Проекта. Речь идет о перестраховке. Остальное, господа, - при встрече. Удачи всем нам!
Частые гудки
     «Еще не легче! – огорчается президент. - Снова подвисли в неопределенности. Но нам любой Договор с какими угодно цифрами надо подписать в этом году. Чувствую кожей, если мы это не сделаем, потом могут быть непреодолимые трудности.
Нам надо цепляться за то, что «закон обратной силы не имеет»! А любой подписанный Договор можно расширять, добавлять, но не исполнять нельзя! Завтра в 18 вечера каждый даст предложения, как он видит ситуацию. Разбежались».             

Храм царевича Димитрия. Территория 1й Градской больницы. Солнечное зимнее утро. Легкий морозец. На первой ступеньке храма прохаживается молодой парень в куртке, шея обмотана хорошим зимним шарфом. Он без шапки.
К КПП подъезжает синий мерседес. Шофер открывает окошко, кивает охраннику. Тот пропускает машину. Машина тотчас паркуется, из нее выходит женщина. Спешит к храму. Парень на ступеньках останавливается, всматривается в женщину. Мы узнаем Петра и Анну. У Анны в руках маленькая расписанная новогодними рисунками бумажная подарочная сумочка. В ней что-то узкое, завернуто в новогоднюю яркую обертку.
      - Здравствуйте Анна Владимировна! Узнал вас по энергичной походке!
      - Здравствуй, Петр! Да, кто неправильно планирует время на работе, тот пытается его отыграть в движении. Как твои дела? Что нового? Есть ли вести от отца?
       - Работаю. Особых перемен нет. Как нет от отца вестей. Может надо навести справки?
       - Пока не надо! В этой сумочке для тебя новости. Посмотри лучше дома в спокойной обстановке. Позвони мне после 19 до 20 часов, обменяемся впечатлениями по поводу фото. Все! Спешу! Пока!

Кабинет президента. Ночь
Те же лица, сидят в том же порядке, что вчера ждали звонка Банкира.
       - Очень точно сказано, что договор надо подписывать, хоть с разногласиями. Я присоединяюсь, - поддерживает Председатель. - Но давайте обмозгуем, что может измениться в намерениях Замы, если он сказал, что не выходит из проекта. Нам надо сейчас выделить два-три варианта и обсудить. Чтобы при встрече предложить готовые решения.
Первый «Вице»: «Банкир у нас проходит по двум статьям. Первое. В какой доле вложений с нами он войдет, как покупатель? Второе. Он выступает гарантом отдачи кредита».   
       - Одно замечание и одно дополнение, - вставил Гафар. -  Замечание. Покупатель или соучастник лизинга? Дополнение. Условия отдачи кредита: а) кредит в 50 миллионов долларов или сколько? в) в какой срок мы его отдаем, а Банкир гарантирует эту отдачу.
       - Гафар, ты из мистеров так и не выдавил окончательно условия кредита, - констатировала президент
       - Но они прямо сказали, что все зависит от того, берем в лизинг все или половину месторождения? И мы не озвучили гарантии возврата кредита. Мяч на нашей стороне, как сказал мистер Маклафлин.
       - Проси их рассмотреть оба варианта и высказаться по двум! Давай, Гафар, додавливай, додавливай! Ты доказал, что можешь это! – подбодрила президент.      
      - Анна Владимировна! Все же отпустите меня на тройку дней в Сибирь к Акимычу. У них там трудности с расконсервацией одной из десяти скважин. Ну, тех, что мы обговаривали с вами. Просят прилететь на три дня. Ведь после подписания договора мы обещали мистерам сразу слетать с ними вместе в Сибирь к Акимычу и показать, что из работающих скважин идет легкая нефть и с хорошим дебитом.
       - Вот пристал! Ладно! Давай! Два дня тебе даю! Субботу и воскресенье, и чтобы в понедельник, ну, во вторник, был здесь!
       - Сдается мне, Председатель, - смотрит на него президент, - что 50 миллионов нам не дадут. Хорошо бы 30. И хорошо бы на 5 лет. Я полагаю, эти условия Банкира бы устроили. Но надо быть готовыми и к сумме в 30 миллионов и на 3 года. А вот три года, устроят ли Банкира?
       - Больше всех пугает Заму политическая нестабильность, – вставляет Председатель. - Все цифири в нашем договоре, - вторичны. То, что его лоббисты годами внедрялись во властные структуры и прорастали там, может быть, в одночасье выдернуто и вышвырнуто. Зама лишится и компаса, и маяка. А шторм во властных структурах увеличивается на балл каждую неделю. Смотрите, как Россию трясет!
      - Дернуло вас покупать в экономический и политический кризис, - вставил Гафар.
      - Мы используем возможности кризиса. И договор мы все-таки подпишем. И многие потом будут нам завидовать, - не соглашается президент.
Председатель пристально смотрит на президента.
 
     Резонансный подарок Анне торгпредом               
      - Анна Владимировна, - голос Генриетты по громкой, - звонок из торгпредства Великобритании. Не представились.
Доигрались! – обреченно бросила реплику президент. - Сейчас прессовать будут! Всем тихо! Вас нет!
Включает громкую связь.
Вас слушают.
       - Анна Владимировна, вы одна?  - без акцента, вкрадчиво спросил мужской голос.
       - Господин Торгпред? – не веря, спросила Анна.
       - Да, это я. У вас не включена громкая?
       - Нет - убавляя громкость, растерянно ответила Анна. - У меня новый кабинет, странная акустика… я разделяю вашу озабоченность нашей медлительностью, господин торгпред…
       - Я знаю, - задумчиво говорит торгпред, - но я не об этом. Я ожидал недавно увидеть вас… но вы прислали своих представителей… мы до сих пор помним ваш первый приезд к нам… ваши необыкновенные предложения… как будто вы были в должности министра… вы произвели с первого визита… на всех… сильное впечатление.
Торгпред на пару секунд замолкает.
Президент поднимает одно плечо. У нее растерянный вид.   
       - Я все понял… и все же… я озвучу сейчас только вам одно предложение, в вашем духе… нечто подобное вы озвучивали при первой встрече. Вы найдете способ, как «на все сто» его использовать. Мне, кажется, что оно поможет вам. Мне очень этого хочется.
Президент в растерянности переводит взгляд на Председателя.
       - Послезавтра в порт Калининград в 8,11 и 14 часов московского времени прибудут три судна каждый с одной тысячей тонн замороженной рыбы Северного моря. Итого, - три тысяч тонн. Первые два судна отправляются, как подарок жителям города Москвы и одно для Санкт-Петербурга.
У Анны расширены глаза. Она смотрит на Председателя.
Председатель откидывается на спинку, у него приоткрыт рот, он разводит руками.
        - Единственная просьба, поставить суда под разгрузку немедленно и отпустить их. Но груз должен быть сразу отправлен в Москву и Санкт- Петербург голодающему населению. Нам, как и вам, не нужны волнения голодающего народа двух столиц России.
       - Это акция поддержки населения наших двух столиц Правительством Её Величества?
        - Нет. Это дружеская акция поддержки в трудный час россиян двумя частными очень известными морскими компаниями. Они очень скромно просят об этом сообщить российскому народу на первых страницах трех центральных деловых газет. А также по первому и второму каналу телевидения.   
       - Неслыханная солидарность! Все исполню, господин торгпред. Но не знаю, как мне благодарить вас. Надо бы от мэров двух наших столиц, но я всего лишь президент небольшой частной компании. В любом случае благодарность инициаторам этой акции будет. Сознайтесь, г-н торгпред, инициатором этой идеи были вы?
       - Не обязательно упоминать мою скромную персону. Главное, - желание помочь вам деловых кругов Великобритании, что служит укреплению торговых связей новой России и вашего традиционного торгового партнера.
       - Этот жест трудно переоценить. Его значение для россиян огромно!
       - Я уверен в вас, Анна Владимировна, что вы, как всегда блестяще, проведете это мероприятие. Все грузовые документы и условия, о которых я только что вам сообщил,  будут сообщены не позднее двадцати часов сегодняшнего вечера факсом. Не сомневаюсь, что вы осуществите и свой Проект с м-ром Робинсоном. Удачи вам!
 В трубке слышны короткие гудки. Президент отключает громкую связь.                Председатель со скрипом откидывается на своем стуле.
       - Вот это, - да-а-а! Презент, так презент! В такой трудный час! Ну, это на уровне Правительства России! Это очень дорогого стоит! Как же вы собираетесь его реализовать, драгоценная вы наша Анна Владимировна? - Ерзает на стуле, стучит нервно костяшками пальцев по столу. Смотрит на Анну с гримасой на лице.
Анна кладет руку на трубку телефона и секунды три смотрит в окно. Переводит взгляд на продолжающего барабанить пальцами Председателя.
       - Я отдала бы решение всего этого мероприятия Банкиру.
Председателя вскакивает со стула: «В точку! Лучше, - никто не исполнит! Мы обязательно от Замы получим свои дивиденды! Я пошел ему звонить?»
      - Интересно, неужели он и от этого подарка будет столь же невозмутим? – смотрит на Председателя Анна. – А хотелось бы взглянуть на него при этом сообщении.
       - Пока с помощью современной техники нам этого не дано видеть. Но, когда уважаемая кинокомпания отважится про это снять сериал, ваши желания исполнятся. Вы непременно это увидите.
Председатель быстрым шагом направляется к двери. Задерживается возле нее на пару секунд.
       - Вы не знаете Заму! - скрывается за дверью.      

Сибирь. Двухэтажный домик правления АО. Ночь.
Метель. Лампа на столбе у дома правления в снежной метели обозначена тусклым пятном света. У дома стоит машина вахтовиков Кунг-Урал.
Кабинет Акимыча. За столом для совещаний сидят восемь человек, четверо напротив четверых. Среди них Акимыч. Напротив одного пустого стула стоит стакан с водкой, накрытый куском черного хлеба.
На столе две пустых бутылки водки и одна не открыта. Миска с маринованными огурцами и помидорами, миска с грибами, миска с теплыми кусками свинины. На блюде нарезанная толстыми кусками буханка черного хлеба.
Перед каждым стоит тарелка, на которой всего понемногу. Все едят.
Леха, начальник бывшей бригады Гафара, к Акимычу:
      - Акимыч, садись в кресло, звони Гафару, а то убежит домой. Теперь же он «Бугор», сам себе хозяин!
Акимыч, не поднимая головы, закусывает.
       - Не-е. Мы договорились. Я позвоню ему до восьми вечера по нашему времени. У нас еще полчаса. Ну, давайте, по последней! Пожелаем Фролу, пусть ему «там» будет лучше, чем было здесь. И пусть «там» тоже его друзья отметят его «полтинник».
Смотрит на фотографию на стене, где всем ухмыляется молодой мужчина в промасленной робе у станка - качалки. 
        - Так мы обрадуем Гафара и его президента? – спрашивает Акимыча Николай.
        - Ни в коем разе! Ты чего, Николай? Хотя ты - «разведка», и не знаешь, что иногда случается!
       - Да, мы уже попадали впросак на семьдесят седьмой, помнишь, Леха?
      - Семьдесят седьмую? Ну, как ее не помнить! Мы тогда изматерились, но так и не восстановили ее дебит. И вообще ее пришлось вскоре закрыть! Тогда об нас начальство ноги вытирало!
       - Так что же произошло? – любопытствует Николай.
       - Да, почти то же, что и сегодня на болотной скважине. На семьдесят седьмой нефть тогда так зафонтанировала, - с трудом задвижку закрыли. Ну, и на радостях доложили по начальству! А те, - еще выше. Приняли все противопожарные и аварийные меры, открываем заслонки, а нефти почти нет.
        - Как это почти нет?
        - Что значит, - «разведка», а не эксплуатационщик! – ухмыляется Акимыч
       - Но она ж вчера фонтанировала!
       - Как ты сейчас! – глядит на него Леха с ухмылкой. - А придешь домой и еще примешь на грудь?
        - Хорошо, со мной, - объяснил. Ну, а с нефтью, что могло случиться?
        - Когда у нас был Георгий, - хрустит огурчиком Леха, - он просвещал нас из американских источников, что такое бывало и у них. Давление перераспределилось, а рядом оказались пустоты. Ну, а природа не любит пустоту… нефть туда и ушла.
Так, по последней!
Все наливают, не чокаясь, пьют. Раздается звонок междугороднего телефона.
      - Во, не выдержал, сам звонит! – замечает Леха.
Акимыч встает из-за стола, идет и садится в кресло, берет трубку. Включает громкую связь.
      - Чего не звонишь, привет! - слышится голос Гафара.
       - Еще не приняли по последней, вот и не спешил!               
       - Помянули Фрола?
       - А я уж думал, что мне надо бы тебе напомнить!
       - Был бы рядом Георгий, мы бы сейчас все сидели вместе, - заметил Гафар. -  Помнишь, Акимыч: ты, Георгий, я и Фрол сидели вот так, обсуждали его проект.  Георгий быстро тогда нашел общий язык с Фролом, а нам с ним было не всегда легко. Спорщик большой, но знающий хорошо породы.  А теперь, вот, дома отметим его «полтинник»  с Тосей. С кем сидишь?               
       - Да с твоей бывшей бригадой.
       - Лёха, как приняла тебя бригада?
      - Нормально, Гафар. Мы же все друг друга знаем столько лет.
      - Николай, как ребята, не обижают «разведку»? Что-нибудь надо  замолвить?
       - Отличные мужики! А с Васькой и Иваном мы и раньше пересекались, и были знакомы.
       - Николай, удалось хоть как-то продвинуть дело насчет болота?
Лёха сидит почти напротив протягивает к нему руку через стол, таращит глаза, прикладывает палец к губам.
      - Присматриваемся, - с заминкой отвечает Николай.
      - А надо бы уже пробовать. Васька, Петруха, Афоня, Иван, Захар, - всем привет! Часто вас вспоминаю. Скучаю!
      - Привет Гафар!
      - Мы тоже!
      - Как там у тебя?
      - Прилетай! Повидаемся!
      - Держись там!
      - Чего ты мне прислал? – недовольно возник Акимыч. - Какая «последняя перекличка» перед подписанием договора? Вы сами-то определились?          
       - Ты готов завтра, к примеру, подписать договор? 
       - В каком виде?
      - В любом! Хоть в форме покупки или лизинга! Половину месторождения или целое!
Я помню твою названную сумму за половину. Умерь аппетит, Акимыч! Она в общем будет соблюдена с вливанием тебе денег в твою инфраструктуру. Не подводи Анну! Ей не просто сейчас поднимать выпавший проект с отсутствием из-за болезни Георгия. С тобой беседовал «Голова»?   
      - Я ему не верю, Гафар.
      - Я тоже не верил. Нашего Председателя он убедил. Все серьезно, на уровне Правительства, Акимыч.               
     - Документа опять нет! Мне опять надо верить на слово?
      - Не криви душой, Акимыч! Ты тогда деньги на бригаду получил без документов! А документы за подписью и печатью президента ты получил после. Так можно верить на слово нашему президенту?
       - Ладно, ладно! Считай, что ты меня «умял»! Давайте быстрее подписывать по любому варианту и перечисляйте деньги. А то народ совсем разбежится.
       - Вот это я от тебя и ждал. Доложу Анне, нашему президенту. Акимыч, поверь, я же ваша плоть и кровь. Все сделаю, чтобы АО и ребят не обидеть!
       - Постарайся, Гафар!
       - А то скоро деньги кончатся!
       - Мы тебя не подведем!
       - Не терпится поделиться хорошей новостью, - говорит Гафар. - Георг жив и здоров.       Похоже, - подлечился!
      - Вот это да-а!
       - Неужто?
       - Привет ему от нас!
       - Хорошего человека Бог бережет!
       - Пусть приезжает на рыбалку!
Держитесь, ребята! – заканчивает Гафар. - Как Георг говорил, - прорвемся!   

     Опекунша
Кабинет Георгия на в квартире у метро «Орехово».
В кресле сидит его сын Петр. В кабинете ничего не изменилось. Только слева под часами висит огромный постер модной французской группы «ДЮРАН-ДЮРАН».
Петр разговаривает по мобильному телефону. Лицо его растеряно.
      - Да, не скрываю, я очень озадачен, как мне быть, Анна Владимировна? Таких благодетелей у меня еще не было.
      - Петр, я у тебя украла отца, - голос Анны на другом конце.
      - Я знаю отца. Его невозможно украсть. Он давно не мальчик. И вы ничем мне не обязаны. А этот новый мобильный телефон, по которому я сейчас с вами говорю?
А этот оплаченный Сертификат на двоих во французский горнолыжный курорт «Де Альп» на неделю…
Слышится счастливый смех Анны.               
     - Петр, расслабься. Твой отец научил меня относится со вниманием к нуждающимся… я сначала не понимала его…
Петр в волнении встает, подходит к окну, смотрит на темный заснеженный двор. За окнами метель. Темень.
     - Анна Владимировна, я не нуждаюсь, хотя мы с мамой живем скромно, она еще работает.             
      - Я уже получаю триста долларов в месяц. Нам вполне хватает.
    -  Я отлично тебя понимаю. Но у тебя девушка есть?
Три секунды растерянного молчания.
       - Есть. Но она мне еще не жена… и я даже не знаю, как она отнесется к такому предложению с моей стороны… да еще оплаченная горно-лыжная экипировка с получением в отеле на два лица… и эта огромная сумма на всякие развлечения… где вы выкопали такой Сертификат? Вы меня ставите в неловкое положение. Мне вполне достаточно той радости, которую вы мне дали вместе с фотографией отца.
      - Я тебя прекрасно понимаю, но… это все рассуждения молодого не познавшего жизнь студента. Радостное событие надо праздновать! Давай, дорогой, отпразднуем! Это того стоит.
       - Для меня это очень большие…
       - Я теперь понимаю твоего отца, что он испытывал, когда дал сидящей у дороги девчушке деньги… Петр, не отвергай руку дающего. Доставь и мне радость. Удвоенная радость, - это не один умножить на два, это во много раз больше! Если будут трудности принять это у твоей спутницы, соедини меня с ней…      

 Кабинет президента. Ночь.
Президент сидит в кресле. Она в кабинете одна. На столе лист чистой бумаги. На него она точит карандаш точилкой.
Стремительно входит Председатель. Замирает на секунду, глядя на президента.
      - Что вы делаете, г-жа президент? – сурово обращается к президенту. - Дали бы мне поточить, я бы это сделал! О каком делегировании ваших полномочий может идти речь, коли Президент точит карандаши?
Президент, не поднимая головы, продолжает занятие.
      - Мне, периодически, такая работа полезна. У меня успокаиваются мысли.
      - Интересно! Что сейчас изобразит Зама? – потирает руки Председатель.         
      - Мне тоже интересно. Боюсь, что он может впервые меня разочаровать.
Звонок. Президент, не спеша, сгибает бумагу, на которой лежат красивые завитки дерева карандаша, высыпает их в корзину.

Кабинет Банкира. Ночь.
Банкир в кабинете один. На нем голубая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. Темные брюки, черные ботинки.
На его рабочем столе блюдечко с чашечкой из японского сервиза. В чашке дымится чай. Рядом стоит такое же блюдечко с вяленными кусочками заморских фруктов.
Банкир берется за ручку чашечки.
Голос секретаря: «Соединяю с президентом компании, третья линия!»

 Кабинет президента. Ночь.
Анна и Председатель в кабинете в напряженном ожидании.
Звонок.  Президент берет трубку.
      - Евгений Замавич, мы вас слушаем. Я и Председатель.
Кабинет Банкира. Банкир слегка кивает головой. Снимает руку с чашечки. Лицо выражает удовлетворение. Голос, как всегда, монотонный, неспешный, негромкий.
      - Все правильно, Анна Владимировна. Этот разговор только для трех лиц. Это мы вынуждены носить на себе тяжелые вериги. Другие легко и непринужденно прыгают по жизни кузнечиками. Правда, уважаемый Борис Ефимович, часто отрицает, что он не входит в эту секту.

Кабинет президента.
      - Не втягивайте меня, я не гожусь, - с довольной ухмылкой отвечает Председатель.

Кабинет Банкира. У него легкая ирония на губах.               
     - Два дня назад, в 20:20 по Москве, почти как сейчас, я получил от вас, Анна Владимировна, необыкновенное послание. Докладываю.
Откидывается в кресле. Закрывает глаза. Продолжает.
      - Все просьбы, на исполнение которых почти не надеялся торгпред, исполнены неукоснительно.

Кабинет президента. Председатель, не сдержавшись, тихо, с восхищением.
      - Вот это реакция!

Кабинет Банкира. Он сидит в той же позе. С тем же выражением.
      - Завтра с утра об этом напечатают три главные деловые газеты, а вечером, - сообщат 1й и 2й каналы Центрального телевидения. Кроме того, завтра, на бланке российского Премьера, получат искренние благодарности - Премьер-Министр ЕЁ Величества и ваш друг торгпред… 

Кабинет президента.
      - А я и не знала! - с легким жеманством, поведя плечиком, сказала президент.

Кабинет Банкира. Банкир открывает глаза, нагибается к столу, берет чашечку, делает глоток, на его лице ирония.         
       - Друг, друг! Анна Владимировна! И не скрывайте этого! Не у каждого есть такие могущественные друзья. – Повторяет. - Получит благодарность и ваш друг господин торгпред, - слегка кивает головой, - и две уважаемые компании Великобритании и…
Делает еще глоток, на лице появляется довольная улыбка.
       - И вы, уважаемая Анна Владимировна, получите благодарность от Виктора Степановича.    

Кабинет президента. Председатель не сдержавшись, с восторгом, слегка подпрыгивая:
      - Какие же ваши возможности, Евгений Замавич! Как смазано четко работают все звенья механизма!

Кабинет Банкира. Банкир берет с блюдечка два маленьких оранжевых кусочка фруктов, кидает их в чашечку с чаем. Делает глоток. Берет чашечку, встает, направляется, не спеша, к своему ручейку.
      - Отвечаю на вашу реплику, уважаемый Борис Ефимович. Только два дня назад, в 20:20 до меня дошло значение вашего необъяснимого тогда поступка в перестановке кадров в Метрополе.       

Кабинет президента. Председатель ерзает на стуле, смотрит на Анну с ухмылкой во весь рот.
       - Выходит, Евгений Замавич, ваша последняя фраза будет подороже для нас, сирых, чем благодарность Премьера!            
 
Кабинет Банкира. Банкир подходит к ручейку, наклоняет ухо, слушает его тихое журчание. Делает глоток чая. На его лице удовлетворение.
      - Я пересмотрел свои позиции по Договору с вами, англичанами и сибирякам, - как бы, не слыша, Председателя, делает глоток чая, медленно идет вдоль ручейка, смотрит на его поток. Его лицо выражает удовлетворение от реакции им одариваемых.
      - Первое. Я вхожу своим капиталом на равных правах в лизинг половины сибирского месторождения.
Второе. Я гарантирую капиталами своего банка безусловную отдачу английского кредита в 30 миллионов долларов в срок пять лет.

Кабинет президента. Президент, не сдержавшись, тихо:
     - Yes! То, что надо! -   смотрит на Председателя, улыбается.

Кабинет Банкира. Банкир не спеша поворачивается, делает глоток, направляется к столу.
 Как бы, не слыша реплики Анны, продолжает.
      - Третье. Я открываю вашей компании пролонгированный кредит на недостающую сумму до половины стоимости покупки под… процент уточнится при подписании договора, но он будет не более десяти и на три года.
Садится в кресло, чуть улыбаясь. Делает глоток.
       - Четвертое. В случае перевода всей суммы английского кредита, временно, на мой счет, я даю вашей компании озвученный кредит без процентов. И, конечно, я готов, как и обещал, лично присутствовать на подписании договоров на следующей неделе.

Кабинет президента. Воцаряется молчание, в котором слышен гул нейронов мозга в двух головах. Президент и Председатель напряженно смотрят друг на друга.

Кабинет Банкира. Он чувствует этот гул нейронов, улыбаясь, делает глоток.         
       - Теперь позвольте пару слов без протокола.

Кабинет президента. Председатель радостно, как шкодливый студент, глядя на президента, подпрыгивая:
       - Чему нас учит…
Видит лицо с усмешкой президента и поднятый около губ указательный пальчик.
Председатель умолкает.      

Кабинет Банкира. Банкир, с миной профессора на лице, прощающий шкодливому способному студенту его реплику.
      - И, вопреки пророкам, будем надеяться на лучшее. Полагаю, всех это устроит, друзья. Переваривайте!

Кабинет президента. Слышатся частые гудки разорванной связи. 
     - Ф-у-у! Председатель! Гора с плеч! Так вот что, оказывается, открывает все сейфовые замки могущественных банков мира!
     - Да! Именно это! – подтверждает Председатель. - И ваш ключик точно подошел к нужному нам позарез сейфу. Ни один медвежатник не подобрал бы ключи к этому сейфу, а вы… я начинаю опасаться вас, президент!

     Банкир об Анне 
Клубный ресторан. Укромный уголок элитного клубного «для своих» ресторана. Большая комната. Интерьер в японском стиле. На широком подоконнике две карликовые японские сосны. В углу кадка с цветущей  сакурой. На стенах шелковые картины с японскими пейзажами, свитки с японской мудростью выписанные мастерами каллиграфии. Лампы с абажурами зеленого приглушенного цвета. Огромный аквариум с морской живностью: кораллы, морские ежи, звезды, каракатицы, рыбки, раковины. Микрошкафчик для пиджаков. Столик на двоих. Два кресла. Роскошный диван, журнальный столик. На нем две морские раковины, как пепельницы. Бутылка рома, два на четверть наполненных бокала. На одном блюдечке, - орешки, на другом, - порезанные тропические фрукты.
Банкир и Председатель, развалившись на уютном диване, курят сигары. Оба в рубашках и брюках.
     - Ты же знаешь, как пресса подаст это событие! - не глядя на собеседника, говорит Банкир. - Компания такая-то, Председатель Совета директоров, - такой-то, виновница всей этой заварухи, - президент такая-то. Так что, - будешь купаться в лучах ее славы.
    - Да мы не очень-то и нуждались в рекламе. Мы ее опасались. Мы были одни из первых и действовали тихой сапой.
    - Опять ты за свое, - не нуждаюсь в рекламе! – смотрит на приятеля Банкир. – Это раньше вы опасались, что вас, мелкую рыбешку, могут проглотить нефтяные акулы. А сейчас, что вам опасаться? Весь мир сидит на рекламе, а ты гордишься, что ты не такой! Смотри, как ситуация меняется на глазах. Совсем скоро со дна поднимутся на поверхность такие монстры, усидеть бы мне в пятерке первых! А тебе твои зарубежные партнеры скажут: «А нам такая-то компания предлагает более выгодные условия…    
    - Поэтому мы так болезненно переживали задержку в подписании договора. Да, любой кризис, - это передел рынка. А тут без крови не обойтись. Тут ты прав! Лишь бы Борис «закатал» оппозицию!
    - До чего наш народ доверчив на обещания! – говорит Банкир. - Казалось, оглянись назад на три четверти века и сделай выводы: где земля, - где крестьяне? Где заводы, - где рабочие? Нет, снова встают под красный флаг! А ведь войны нет, а полки магазинов пусты и вот-вот напечатают карточки! 
     - Зато социализм, правда, с голодным оскалом! 
     - И все же, - ближе к теме, - призывает Банкир. - Ты уверен, что она не примет предложения, которые ей посыплются, - одно, лучше другого.
 - Уверен. Все, за что она бралась, - доводила до конца. Пока проект не заработает, она его будет тянуть.
     - Но тут такая вводная, которую ни ты, ни я не решим, - смотрит Банкир на Председателя.
    - Да, потому что чужая душа, - потемки. А женская, – непредсказуема. Но в глазах ее появился блеск, а решения принимаются быстрее, правда и в более категоричной форме.            
     - Но эта ситуация, - наблюдение издали за Георгием, долго продолжаться не может. Кто-то из них должен решиться первый, – вопросительно смотрит на приятеля Банкир.
     - Она и близко не подпускает никого к этой теме. Говорить с ней об этом бесполезно. Я поговорил с Гафаром.
     - Интересно, и что?
     - Тот уверен, что-то мешает Георгию Петровичу не только вернуться, но и дать весточку.
     - Вот как? Но это затянулось слишком… она заверила, что у нее появился смысл жизни, - Банкир встает и направляется к свиткам на стене, чтобы там получить ответ. - У меня часто возникает вопрос, на который пока нет ответа. Ну, почему это столь значимое по масштабам событие связано снова именно с нею? Сколько кругом сейчас всяких бизнес-леди на должностях покруче, чем у нее. А вот, однако… Банкир не глядит на Председателя, читает очередную японскую мудрость, задумывается.
     - Зама, меня это тоже мучит… я бы сказал, иногда даже пугает. Слушай, а ты не хочешь представить ее своему клубу?
    - Ты посмотри, ты третий, который дает подобное предложение. Нет, нет и нет! Да она клуб развалит, который я так долго создавал! С ума все посходили. Я устал отбиваться.
- Да-а-а, - общается Банкир со своими мыслями, - выложить на блюдечке с голубой каемочкой такое предложение и преподнести ей… так монархи раньше дарили своим любовницам какую-нибудь провинцию страны! Ну и торгпред!
     - Ну, а ты, что получил от так блестяще реализованного мероприятия?
     - Да так… мелочишко… кое - что уже получил… думаю, что еще не раз получу. А главное, - репутация: «Оказывается, у него есть и такие возможности!» 

     Неугомонный Гафар
Сибирский участок Гафара.
Около пятнадцати градусов мороза. Солнечно. На большом вырубленном у тайги свободном от деревьев эллипсе торчат остовы законсервированных скважин. Одна стоит со станком-качалкой. Возле нее крутятся пятеро рабочих, среди них Гафар. Все в валенках и оранжевых теплых «комбезах». Недалеко - машина Кунг-Урал. Станок-качалка работает. У манометра на станине стоит растерянный Лёха и злой Гафар. Трое работают рядом.
    - Смотри на него, не смотри, - все - одно и тоже! – растерянно говорит Леха. - Давление поднимается лишь наполовину нормального, а дальше падает.
     - Чудес не бывает! – зло бросает реплику Гафар.
     - Здесь утечки нечего смотреть, мы все облазили. Ее и по манометрам, и без, можно было бы заметить.
      - Значит, надо искать на дожимной станции. Поехали на дожимную! – командует Гафар. – А вы двое остаетесь здесь. И если давление поднимется, - звоните мне.
 Садятся в машину.
Колеса Кунга почти по ось в снегу. Машина медленно разворачивается и едет назад по своим следам.
Салон Кунга.
Освещение внутри слабое. Узкое одно окно с морозным рисунком. 
     - И когда эта новая беда пришла? - спрашивает Гафар.
     - Да, вчера, мы только поднимать давление стали, - рассказывает Иван. - Но скоро поняли, что нормального давления не будет.
    - Здесь мы работаем только при дневном освещении, - уточняет Захар. -  Максимум шесть-семь часов.
     - Это не те времена, когда из каждой скважины била нефть, - вспоминает Леха. - Во времена авралов здесь было все освещено даже ночью.      
      - Скважину надо запустить! – решительно утверждает Гафар. - Вы уже два месяца над ней кувыркаетесь! Мистеры-твистеры наседают. Яйца в смятку, - а запустить! Эх, зря мы еще ребят не сняли с других работ и раньше их не послали проверить работу дожимной станции.

Дожимная станция, - сооружение с шестью огромными высокими цилиндрами, «обвязанное» большими и малыми трубами.
Гафар с Лёхой идут в пультовое помещение к механикам. Иван и Захар идут осматривать станцию снаружи.
Пультовая дожимной станции.
  Гафар и Лёха входят в пультовую.
      - Ну, трубопроводные боги, колитесь! – кричит Гафар. - Недодаете к нашей скважине давление?
      -  Никак Гафар? Ты смотри, собственной персоной, - удивляется Первый механик. - Я говорил, что тебе столица быстро надоест!               
      - Неужели сразу в Москве стало известно, и ты из-за этого прилетел? – не верит Второй.
      - А ты как думал? – врет Гафар. - Когда вы выяснили это?
      - Вчера вечером, - сообщает Первый механик.
       - Ну, и, конечно, ушли спать!
       - Конечно, Гафар, как положено. А ты бедолага из-за этого не спишь? Даже прилетел устранять утечку?
       -  Профилактику вовремя надо делать, тогда утечек не будет!
       - Как зарплату начнут начислять, мы начнем делать вовремя профилактику, - язвит Первый.
        - Что значит «Бугор»! Оторвался ты от народа, Гафар! – ухмыляется Второй. - Не знаешь, как народ выживает! Мои дети два месяца сидят на картошке, капусте, грибах. Рыбу едят, когда я поймаю. Спасибо Обь-кормилица кормит. Да зайчика иногда выну из петли.               
       - Лёха! – зло смотрит на него Гафар. - Почему все АО Акимыча не знает, что от нашей скважины зависит, - купят вас с потрохами или не купят? Будет у вас работа или не будет? Будете вы все получать гораздо больше, чем раньше, или не будете? Твоя недоработка!   
       - Побойся Бога, Гафар! Ты же сам говорил, надо по-тихому!
       - Поздно рано вставать! Так говаривал Георг. Работайте и днем, и ночью. Теперь вы все равно не успеете ее запустить к подписанию Договора. На следующей неделе в любом виде Договор будет подписан. Звони прямо сейчас Акимычу, не я, а ты! И поднимай народ в три смены! Оплату при положительном результате гарантирую! 
       - Показывайте, где манометры по нашему направлению и сколько не хватает давления? – обращается Гафар к Первому.
       - Вот, гляди сам, почти половину положенного, - показывает карандашом на манометр Второй.             
      - Очень похоже, что она, - говорит Лехе Гафар.
      - Пойдем на площадку, покажите, где наши трубопроводы, - обращается Леха к механикам.         
Второй механик накидывает куртку, надевает шапку, идут на установку. Гафар, Лёха, Иван и Захар идут за механиком.
        - Вон, видите трубы, там еще пар идет, - показывает Второй, - похоже, это они. Лестница с той стороны, третий пролет наверх. Только ребята, все обледенело, поосторожнее там.
         - Если за полдня найдете утечку и устраните, получите от меня здесь же под, роспись, четверть зарплаты. Ты слышал меня, Егор? Передай Николаю.               
        - Вот это начальник! Если бы все так! Это совсем другой коленкор! Может, нам под твои условия ремонтную бригаду вызвать, если, конечно, она поверит тебе?
       - Две бригады! И вызывать надо было вчера! Ты понял меня, Егор?
Егор странно глядит на Гафара и быстро уходит в помещение.
       - Вы останьтесь внизу, - обращается Гафар к Ивану и Захару. -  Видели, куда указал Егор? Будете корректировать нас.
Гафар и Лёха поднимаются, матерясь, по обледенелым ступеням, держась за обледенелые поручни, на высоту третьего пролета. 
      - Ёж твою, ёжик, мать! Да здесь из разных мест парок идет! И как же мы найдем утечку?
      - Обычное дело! – говорит Леха. - Они повышенным давлением восполняют потери.
Гафар, перегнувшись через трубопровод, кричит вниз: «Эта?»   
      - Да вроде нет! – кричит Иван снизу. - Рядом!
Гафар перегибается к другой трубе: «Эта?»
Ограждение под нависшим на него весом Гафара начинает отсоединяться и отламываться.
Лёха кидается к Гафару, пытаясь схватить того за ватные штаны, но они вырываются у него из рук. Гафар секунды две весит на надломленном ограждении, схватившись голыми руками за перила. Ограждение с треском начинает ломаться до конца и прогибаться под тяжестью Гафара. Потом вместе с Гафаром летит вниз, стуча, задерживаясь, «пересчитывая» многочисленные трубы и застревает в них, не долетая метров трех до основания.

Кабинет президента ночь того же дня.
Председатель в приподнятом настроении стоит у пульта с телефонами президента.
Президент с усталым лицом стоит у окна смотрит во двор.
Первый «вице» сидит на стуле наблюдает за Председателем.
Тот замечает это.
     - Нет, Натаныч! Это не то, что ты думаешь! Просто мне по должности положено всех уведомить об этом событии. Наконец-то, все срослось! Ну, что, кому звонить первому?
Смотрит на президента.
     - Гафар мне вчера сообщил, - говорит она, - что прилетает завтра. Вырвал еще день, поросенок. А ведь сегодня за ним было поручение провентилировать у мистеров две даты подписания. Мы, Акимыч, Голова должны подстроиться под согласованный день с англичанами и Банкиром. Звоните Банкиру.
  Председатель звонит Банкиру.               
      - Евгений Замавич, привет! Назовите день на следующей неделе, - четверг или пятница, в 18 часов в кабинете Анны Владимировны состоится подписание Договоров. Ваш помощник мне сообщил, что черновик всех Договоров на согласование будет у нас сегодня, в том числе и на английском. Сообщите не позднее завтрашнего дня, когда вам удобно, наконец, посетить кабинет нашего президента, которого вы еще не видели.
 Слушает.
     -  Да, да, у нас мы и обмоем это событие. Мы уже с вашим помощником это обкатали при открытии.
Слушает.
     - Вот видите, и вы поддерживаете это.
Слушает.
      - Хорошо, ждем завтра сообщения о дне подписания.
Кладет трубку.         
     - Завтра Зама назовет день. Ну, вот, остался один пунктик, - за Гафаром - англичане. Засранец, Гафар, исчез в самое неподходящее время!
      - Сибирь на проводе, - голосом Генриетты ожила «громкая».
       - Легок на помине! - не зло, - заметила президент. - Щас я ему врежу.
Включает громкую: «Докладывай, Гафар, как ты там разгулялся?»
В громкой связи тишина. Прокашливание.
       - Анна Владимировна… у нас беда, - с трудом подбирает слова Акимыч.
Анна меняясь в лице, быстро подходит к креслу, садится.
Председатель садится на стул.
Первый «вице» встает.
      -  Гафар? Что… что с ним? – в голос кричит Анна.
      - Полчаса назад…
      - Ну, же! Жив? – кричит Анна почти в истерике.
      - Полчаса назад… его вертолет увез в областную больницу.
Анна вытирает платочком носик, слезы на глазах.
      - У-у, жив значит? Да телись ты, Акимыч! Он в сознании?
      - Я сразу доложил «Голове», просил выслать вертолет. Тот выслал вертолет, быстро прилетел. Гафар пришел в сознание через пять минут. Врачи областной больницы, когда увидали, откуда он упал, крутили головами и грузили очень осторожно. Сказали, без переломов не обойдется. Главное, чтобы внутренности не зашиб. Больше ничего не знаю. Звоню в больницу не могу дозвониться.
Первый «Вице» быстро подходит к телефону, смотрит на аппаратуру: «Извините!»
Набирает какой-то короткий номер: «Соедините срочно меня с главврачом областной больницы, говорит зам Министра здравоохранения России, - называет область.
         - Да, да! – кричит первый «вице», - Вы правильно поняли! - зам Министра здравоохранения! Срочно!
Анна, вытаращив глаза смотрит на своего зама.
Председатель, закрыв рот ладошкой, с ухмылкой наблюдает за ним.
Первый «вице» добавляет звук «громкой». 
         - Москва на проводе, я перезвоню, - говорит кому-то мужской голос, видимо, кладет другую трубку. - Главврач областной больницы, - называет свою фамилию, - слушает вас.
Первый «вице», нахмурив брови: «Гафар… - смотрит на президента, ждет от нее подсказки фамилии.
 Главврач: «Гафар Мухаметзянов. По распоряжению Главы администрации области полчаса назад доставлен вертолетом в нашу больницу в состоянии средней тяжести. Сейчас на установке МРТ определяется целостность костей, состояние внутренних органов и мягких тканей. Дежурит хирургическая и реанимационная бригада. Мне даны указания докладывать каждый час состояние больного лично Главе администрации области».
Анна кричит.
     - Он в сознании?
     - В сознании и крепок духом.
Президент откидывается в кресле.
     - Спасибо вам большое! Вы нам очень помогли снять напряжение! Еще раз спасибо! 
Первый «вице» разъединяет связь.
     - Это я накаркала, дуреха! – чуть не плачет Анна. - Разозлилась! Ты прости меня, Гафарушка! Здоровья тебе! Поправляйся скорее!
Председатель, как сова, смотрит на нее с интересом одним глазом, повернув голову:      
     - Крепок духом, - значит, и с врачами воюет! Вот тебе и «Голова», который грозился стереть его в порошок!
     - Да, что-то моя оценка Льва Спиридоновича не совпадает с его последними деяниями. Надо бы пересмотреть.

Областная больница.
Кабинет врача со столом и дисплеем компьютера, на котором будут показаны все части тела Гафара в плоскости, как сервелат при нарезке автоматом у продавщицы магазина.
Седой врач стучит по клавишам компьютера.
Кабинет с установкой МРТ.
Сестра поправляет простынь, которой накрыт полуголый лежащий Гафар по шею. Глаза закрыты. Под обоими синие разводья, - свидетельство сотрясения мозга. Во весь лоб наискосок наклеен пластырь. Лицо спокойно.
Сестра: «Слушать и выполнять мои команды. Если что-то вы и повредили, мы в больнице поправим и восстановим ваше здоровье».
Нажимает кнопку. Тело с Гафаром медленно скрывается в приемном тоннеле МРТ.
Загробный голос Гафара из МРТ, по микрофону: «Моего здоровья мне хватит до конца моей жизни. Не беспокойтесь».
МРТ начинает выть и сканировать сечения тела. Звуки МРТ вгрызаются в мозг.

Скважина на участке Гафара. Ночь.
Вырубленный участок тайги. Недалеко стоят сосны и кедры. Много снега, он расчищен в зоне работы. Мороз. Мощный свет четырех фар двух кунгов направлен на скважину, которую заканчивает вводить в строй после расконсервации бригада Лёхи. Работают десять человек. Каждый что-то делает. Стоят две специальные машины для расконсервации. Работает станок-качалка, - качает нефть. Идет стук - шум, похожий на шум МРТ, где находится Гафар.

     Подписание Договоров
Кабинет президента.
Впервые в кабинете за столом столько уважаемых людей. Президент сидит в своем кресле. Рядом с ней стоит Председатель, как модератор мероприятия подписания. На столе президента красивые папки, в которых находятся Договора.
Слева, рядом с пустым стулом Председателя, сидит помощник Банкира. Рядом с ним сидит первый «вице». Рядом с ним сидят м-ры Робинсон, Вилсон, Маклафлин.
М-р Вилсон все переводит м-ру Маклафлину и м-ру Робинсону на английский.
Справа от Президента сидит «Голова», его сын банкир, Акимыч. У стены стоят корреспонденты газет Moscow Times, Financial Times и газеты «Коммерсант». Периодически снимают моменты с фотовспышками.
 Председатель: «Слово президенту компании Анне Владимировне, кто стоял у истоков нефтяного направления, внесшей максимальный вклад в подписание Договора с английской компанией».
Президент встает.
     - За год, от вынесения договора на Совет директоров нашей компании в договоре многое изменилось. Компания сначала хотела покупать рабочие скважины. Но нашелся человек, наш нефтяной эксперт г-н Ипатьев, автор идеи этого проекта, который пошел против течения и заставил всех поменять точку зрения на вхождение нашей компании в нефтяной рынок.
      - Да, это Джордж! - не выдерживает м-р Робинсон, - здоровья ему!
Президент продолжает.
       - Благодаря ему, сейчас мы берем в лизинг на 20 лет, примерно, половину сибирского нефтяного месторождения с двумястами выработавшими ресурс скважинами. С помощью технологии наших английских друзей надеемся их реанимировать. Позвольте всем участникам выразить от лица нашей компании искреннюю благодарность за терпение и шаги нам навстречу.
  Председатель.
      - Здесь нет двух очень уважаемых людей…
      - Трех, Председатель, трех! - перебивает президент.
 Председатель, подняв брови, смотрит, недоумевая, на президента.
       - Гафар должен быть с нами, - ответственный представитель компании м-ра Робинсона в России.
        - Простите, что я перебиваю, - снова возник м-р Робинсон. - Два часа назад Гафар звонил мне и просил поздравить всех присут – ству-ющих и заверить, что он будет с нами.
 Президент:
     - Как всегда, спешит! Пусть выздоравливает! А мы всегда ему будем рады!
     - Да, пусть поправляется!
     - И ему здоровья!
     - Ждем его, такого же энергичного!
 Председатель: «Да, конечно, нет трех уважаемых людей: Гафара, господина торгпреда и Евгения Замавича. Но подпись его стоит на всех экземплярах, так что пусть остальные господа не беспокоятся. Он и наш компаньон, и гарант перед банком м-ра Маклафлина. Но на банкете Банкир обещал быть!
      - Да, торгпред просил его извинить, его не будет, - вставляет м-р Вилсон. Сами понимаете, каков круг его дел!
Председатель подвигает экземпляр договора президенту
      - Я, как всегда, после вас!  Президент подписывает. Председатель тоже подписывает. Подвигает Договор Акимычу.
       - Не робей, Акимыч. Все проверено юристами Евгения Замавича, - подбадривает Председатель. 
       - Вы взяли самую современную форму, - говорит помощник банкира. -  Лизинг позволяет снизить налогооблагаемую базу предприятия, поскольку все выплаты по лизинговому договору включаются в себестоимость, в результате чего снижается налог на прибыль.
        - Мы ваши партнеры и не сомневаемся в вашей порядочности, – говорит Акимыч. - Жаль, что с Гафаром такое приключилось. Он очень хотел положить вишенку на тортик, - оживить скважину к подписанию договора.
         - Перелом в двух местах левой руки и трещина большой берцовой кости правой ноги! – ухмыляется Председатель. - Ничего себе! Хорошо, что не зашиб внутренние органы. Так, что, Гафар будет поправлять свое здоровье, и три недели мы его не увидим! Ха! Вишенка на тортик!
Акимыч подписывает. Двигает Договор «Голове». Тот подписывает.
     - Вам, наверняка, г-жа президент, сообщал год назад Георгий Петрович, - подписывает  Договор «Голова», - что мы предлагали почти похожую форму.
Президент не сдерживает смущенную улыбку, вспомнив борьбу с голым Георгием на тахте из-за телефонной трубки, по которой «Голова» предлагал отщипнуть кусочек от пирога-кредита в долларах.
Председатель несет Договор м-ру Маклафлину.
Дверь кабинета открывается, появляются два официанта в строгой форме и белых перчатках. Анна поднимает вверх руку, встает и проводит их в свою комнату отдыха.
Оттуда они выходят, держа каждый поднос с бокалами шампанского.   
М-ры Маклафлин и Робинсон подписывают Договор.
Все встают, разбирают бокалы с шампанским. Чокаются бокалами друг с другом. Выстраивается очередь к президенту, с которым каждый хочет чокнуться.
       - Через полчаса, - смотрит Председатель на свой золотой ROLEX, - мы непременно поздравим каждого участника с этим знаменательным событием в банкетном зале Метрополя. А пока, - разминаемся!

Элитный московский ресторан. Средний по размерам банкетный Зал Импрессионистов, - по названию копии полотен мировых знаменитостей этого течения.
Здесь Ван Гог со «Звездной ночью», Клод Моне с «Сан-Джорджо Маджоре в сумерках», Альфред Сислей с «Городок Вильнёв-ла-Гаренн», Поль Сезан с «Дома в Провансе», Поль Гоген с «Таитянские горы» и другие. А среди них, - «Завтрак на траве» Эдуарда Моне.
За обильно накрытым столом на двадцать персон все члены Совета директоров компании, кроме Вадима Сергеевича. И все, кто участвовал в подписании Договора у президента.
Председатель, как тамада, сидит за торцем стола, слева сидят Анна, Банкир, его помощник, члены Совета директоров компании, первый «вице». Справа сидят все в том же порядке, как при подписании.
Все выпили и не по одной. У дверей, у столика, где лежат несколько портфелей, в том числе портфель Анны, стоят два официанта.
Очередной спичтостер «Гусь»-Геннадий Кузьмич, держит речь.
Вспоминает ресторан, где чествовали Анну Владимировну, избранную президентом.
      - Я и говорю С-совету директоров, ч-что вс-се это филькина грамота! Ч-что в договоре о намерениях - кредит с-с нес-слых-ханной в наше время больш-шой с-суммой в долларах-х и невиданно низкими процентами. Ну, дейс-ствительно, не только я не поверил. Даж-же Предс-седатель, - и тот тож-же! Как ж-же вс-се мы были пос-сра…
Дверь пытается кто-то силой открыть снаружи, но кто-то ее держит. Перебранка за дверью нарастает.
       - Откройте дверь! – кричит Председатель официантам.
Те силой открывают дверь.
В дверях стоит Гафар с поднятым костылем над головой официанта. Тот с трудом удерживает его поднятую руку.
      - Пропустить, - «вишенку на торте»! – кричит, смеясь, Председатель.
Все, кто сидят спиной дружно поворачиваются.
Изумленные и восхищенные возгласы.
      - Гафар?
      - Гафар!
      - Гафар! 
      - Да я одной рукой с ним бы справился! – говорит всем Гафар.
Окидывает всех взором.
      - Ну, кажется, всех собрала наш президент! Да, за исключением Торгпреда. Разрешите мне сесть рядом с мистерами?
Два официанта тотчас со столика берут блюда и приборы и быстро ставят на стол. Два других, - из кастрюль стоящих на двух ярусной тележке накладывают горячее мясное. Один стоит с улыбкой возле отодвинутого кресла для Гафара.
Гафар идет, тяжело опираясь на костыль. Левая рука в лонгетке висит на перевязи через плечо.
«Голова» встает, держит в руках мобильный, читает громко для всех.
      - Молния мне лично из областной больницы. «Вчера поздно вечером, подкупив всех на корню, от медсестры до охраны, сбежал ваш переломанный Гафар».  Главврач областной больницы.
Раздаются аплодисменты, крики «Браво». «Голова» крутит головой и садится.
По сидящим пробегает волна восхищенно-удивленного одобрения. Анна, как и многие, восхищенно смотрит на Гафара.
      - По традиции, - говорит тамада - Председатель, - тост и штрафной бокал за опоздавшим.
  Гафар глядит на президента.
       - За того, кто нас всех объединил за этим столом. За Георгия Петровича!
       - Мы все надеемся, - смотрит на президента м-р Вилсон, - что его лечение в Германии проходит успешно?
       - Мы тоже надеемся на это, - не изменившись в лице, отвечает президент.
       - Гафар прав. Благодаря Джорджу, моя компания и компания моего партнера м-ра Маклафлина вступают на нефтяной рынок России.
       - Торжественно обещаю, на первой расконсервированной скважине нефть будет! - поворачивает голову Гафар к мистерам. - Не менее тридцати кубов в сутки! 
       - Во! – рявкнул басом Ювеналий Павлович, - еще один «обещальщик» в нашей компании завелся!
      - Но такой дебит обычно у вновь введенных скважин? – удивленно заметил помощник Банкира.
Гафар показывает Анне пальцы, сначала один, потом все десять.  Анна улыбается, кивает головой.
М-р Маклафлин поднимает руку, смотрит на Председателя.
      - Ну, что! Если раненный остается на поле боя, его представляют к медали! – успевает ввернуть Председатель до очередного тоста.
      - Слово м-ру Маклафлину.
       - Когда я узнал из Договора о намерениях, - на английском говорит мистер, Председатель его переводит, - о предложении, тогда еще помощника президента, -
смотрит на Анну, - мне подумалось, что это русская авантюра, в которую очень опасно быть втянутым.
       - И я тоже так думал, - видимо, на радостях подвыпив, соглашается м-р Робинсон.
 Мистер продолжает.
       - Останешься без вложенных денег, - думал я. Но мистер Робинсон подробно рассказал о планах Анны Владимировны, о доверительной беседе с Джорджем Ипатьевым. И я решил рискнуть. Все мои знакомые бизнесмены отговаривали меня от этой сделки. Банк отказывался выдавать хоть какой-то кредит.
      - Чего, уж, там! – вворачивает Председатель. - Многие члены Совета директоров и те тоже так думали!
      - Но после того, как в моем банке узнали, - продолжает мистер, - что могущественный российский банк вступил в сделку и выступает гарантом возврата кредита в три года, мой банк, по согласованию с нами, перевел 30 миллионов долларов на счета банка, - с трудом произносит имя и отчество Евгения Замавича. - И даже я, узнав характеристики нефти, согласился на отдачу нефтью 5 миллионов долларов из 30. Я думаю, у такой дружной команды все получится. За успех! - Поднимает бокал.
       - За 5 миллионов нефтью вам отдельное спасибо, - поднимает бокал президент.
Встает Банкир, реплики и разговоры затихают.
       - Перед вами разворачивается в деталях история успеха Анны Владимировны и Председателя, - говорит тихо и однотонно Банкир, глядя в бокал. - Добавлю и я. -
Переводит взгляд на мистеров. - Какие бы «черные лебеди» не взлетели в российской экономике, а они еще непременно взлетят, нефть на мировом рынке в 12 долларов за баррель, - это нонсенс! Совсем скоро она поднимется, - и в разы. Поэтому и мы, и м-р Маклафлин, и м-р Робинсон будут в прибыли. Но всем надо напряженно работать. За успех совместного мероприятия!
Обводит бокалом всех сидящих. Пьет. Садится.
Все присоединяются.
Объявляется получасовой перерыв, - объявляет тамада.
Члены Совета директоров сидят, закусывают, обсуждают. Некоторые потянулись с сигаретами к диванам и журнальным столикам. Образовались группки по интересам.
В одной из них стоят «Голова», его сын, Председатель, Банкир.
      - Евгений Замавич! Спасибо, что вы перевели в наш банк пять миллионов от кредита на два месяца, - обращается «Голова» к Банкиру, который закуривает.
Сын «Головы» подобострастно трясет головой.
       - Вы знаете, какое сейчас трудное время с деньгами и разорванными связями. – продолжает «Голова». - Чтобы достать новые комплектующие на замену старого оборудования надо потратить и больше средств, и времени. Не сомневайтесь, Евгений Замавич, все, что я обещал в плане обновления инфраструктуры на месторождении, я выполню. Как и верну вовремя пять миллионов.
Банкир, затягиваясь, смотрит на него сквозь щелочки японских глаз.
     Банкир переводит взгляд на Председателя.
      - Вы правы, - соглашается Банкир, - сейчас всем трудно. И не скоро будет легче. Сейчас всем нужна крепкая рука и порядок.
Другая группа. Среди них Акимыч, Гафар, первый «вице» и три мистера. Переводчиком на английский, как всегда, выступает мистер Вилсон.
      - Гафар, ну, обошлись бы все без тебя еще две недельки! Спешишь! – смотрит на приятеля с любовью Акимыч.
       - Кто не успел, тот опоздал! Так говорит Георг. А потом, мне было очень обидно пропустить такой стол и… столько тостов, - обводит всех хитрыми глазами Гафар.
       - Все оборудование, два дня назад, было погружено и плывет в Калининградский порт, - сообщает Гафару м-р Робинсон.
       - Я знаю, – смотрит на своего шефа Гафар. - Я позвонил замминистра  железнодорожного транспорта, чтобы тот выделил на месте ответственных людей и погрузка на девять платформ прошла бы успешно.
      - Почему девять? – удивленно поднимает брови мистер.
      - Мы все рассчитали с вашим помощником.
       - Вот как? Меня волнует, как наши грузовики в десять тонн пройдут те двадцать километров в Сибири от выгрузки с платформ до месторождения?
      - Мы тоже этим обеспокоены, – соглашается Гафар. - Наши умельцы придумали способ упрочнения дороги, который используют на зимнике, по замерзшим рекам. Это утолщения льда. За две недели, пока ваш груз едет, мы этот метод освоим. Не беспокойтесь.
К мистерам и Гафару, зная, что тот, - ни бельмеса по - английски, подходит Анна.    
     - Гафар, - смотрит на него м-р Маклафлин, - окажите содействие в аренде танкера и перевозке нефти… ту, что отдаете в зачет пяти миллионов долларов… кстати, в какой порт ведет труба с вашего месторождения?
 Анна переводит.   
      - Я за содействие вам доллары от вас получаю! Конечно, окажу всяческую помощь! А нефть сибирская «Лайт» поступает в порт Новороссийск. Там и зафрахтуем танкеры.
Мистеры переглядываются и довольные трясут головами, обмениваясь одобрительными фразами. 
       «One moment!»  - улыбается Гафар мистерам, подходит к Анне, нахально берет ее под локоть и отводит на пять шагов от удивленного Акимыча и первого «вице».         
      - Анна, у меня было время обдумать. Если ты будешь тянуть с весточкой Георгу, я сделаю это сам, как его друг.
      - Ты в своем уме? - отстраняется от него Анна.
       - Я-то в своем! А вот вы, оба, - не знаю! – Смотрит на Анну Гафар.
       - Еще один устроитель моего счастья свалился на мою голову!
Демонстративно отворачивается от него. Идет к одной из групп.
Гафар смотрит ей вслед.
Анна чувствует какое-то беспокойство. Останавливается напротив картины на стене. Всматривается в нее: «Странная, какая картина, - пристально ее разглядывает. - Что хочет сказать ей, этот хитро смотрящий на нее мужчина, сидящий рядом с голой женщиной? Но ведь что-то он от нее хочет?»
Анна смотрит на другие картины: «Везде пленэр, как говорят французы, и тут тоже. Да, но эта единственная, где центром композиции - эта группа людей!»
Подходит Председатель: «Не находите, Анна Владимировна, что она выбивается из всех висящих картин? Я сказал об этом менеджеру этого зала, что ее надо убрать. И знаете, что он ответил?
Анна с любопытством смотрит на него и снова переводит взгляд на полотно.
       «Эта картина Эдуарда Моне «Завтрак на траве». Она еще не выполнила свою миссию», - сказал менеджер. - Странный ответ, не находите? Как и картина». 
       - Не-е знаю», - не отрывает взгляда Анна от мужчины на картине.
Наконец, Анне удалось освободиться от непонятного колдовства картины.
Видит, что к Гафару спешат трое мистеров.
        - Председатель, не спешите с ответом, но дайте мне его сейчас, - загадочно смотрит на него Анна.
Председатель удивленно всматривается в Анну, не зная, что сказать.      
       - Как вы считаете, можно меня учить, как мне прожить свою личную жизнь?
       - Позвольте, Анна Владимировна! Мне казалось, что я давно оставил эти попытки? Да и с Георгием Петровичем ни я, ни Банкир на вас не давим.
      - Я вам благодарна. Это действительно так.
       - Я сейчас подойду к вам с запиской, покажите ее Гафару. Обманите его, будто вы ее передаете Банкиру.
       - Вот, оно что! – усмехается Председатель. - Гафар разыгрывает друга Георгия! У-у, какой неуемный татарин! Хорошо!
Анна уходит к столику, где лежит ее сумочка. Достает книжечку, отрывает листок. Поворачивается. Гафар вдалеке стоит к ней спиной в окружении мистеров.
Анна пишет в записке несколько строк. Идет, отдает ее Председателю.
       - Незаметно вернете ее мне, - улыбается Анна.
       - Председатель читает, ухмыляется, кивает головой, уходит. Проходя мимо спин мистеров, манит Гафара пальчиком.
Гафар не сразу замечает. Заметив, извиняется, отходит к Председателю.
      - Гафар, неудобно еще раз переспрашивать президента, она стоит с Банкиром. Но вроде бы она свой домашний телефон Георгию Петровичу неправильно написала. Ты же знаешь ее телефон, посмотри, - этот? А я сейчас передам Банкиру. Он знает через кого можно передать записку Георгию Петровичу в Панаму.
Гафар правой рукой достает из кармана пиджака очечник.
Председатель помогает вытащить очки.
Гафар надевает их, читает записку: «Георгий! Не загостился ли ты в Панаме? Если нужна помощь, - прилетим с Гафаром. Звони! Тел. 7. 903.246. ХХ. ХХ.  Анна».
      - Да, - поднимаются усы в улыбке у Гафара, - телефон Анны.
Председатель разворачивается, идет к Банкиру, который беседует с «Головой» и Акимычем. Гафар провожает его взглядом.
      -  И тебя я пробурил, Аннушка!  - победно смотрит в ее сторону Гафар.



















Глава 3. НА СВОЕМ ПРАЗДНИКЕ 

     Беленький устраивает еще один праздник 
Беленький берет брюки, лезет в «пистончик». Копается, на его лице изумление.
      - Девоньки, гляньте! - поднимает меж двух пальцев сложенную узенькую купюру.
Пару секунд, как завороженные, девоньки глядят на два пальца и узенькую бумажную пластинку. Первой очнулась Плоская. Она пантерой прыгает к руке, вырывает купюру, медленно разворачивает.
       -  Ххх можно! Еще у него сто баксов! - изумленно глядит на Беленького.
       - Дай сюда! - рявкает Толстая и вырывает купюру.
Кладет дрожащей рукой купюру на ладонь, разглаживает ее пальцами. Вытаращив глаза,  смотрит на Беленького.
       - Еще сто баксов! - с придыханием говорит она, растерянно смотрит на Беленького. - Ты что, фокусник? Их делаешь из воздуха?
Беленький счастливо смеется. Две голые дамы смотрят на него испуганно.
      - Ххх, если я догадалась! – Толстая дергает к себе за брючину его брюки и толстым пальцем залезает спереди в еле заметный «пистончик» карман брюк.
      - Больше нет! – разочарованно смотрит на «волшебника». - А если бы я их вытряхнула, когда «шмурыгала» мылом? Беленький, я готова за эти деньги стать тебе женой на ночь! А ты, Плоская? Ты же и за полсотни отдавалась, сама говорила!
Плоская опускает глаза:
      - Похоже, он пока не сможет осчастливить ни тебя, ни меня, - глядит прямо в глаза Беленького Плоская.
Беленький что-то интересное замечает на травке. 
     - Так они пойдут в общак, как и первые? – засомневалась Плоская.   
     - А как же иначе? Строй планы, Толстая, - счастливо улыбается Беленький.
Толстая переводит взгляд с Беленького на подругу, провокационно:
     - Сегодня же пропьем их все!
     - Не смешно. Я всегда вижу, когда ты врешь, - замечает Плоская.
     - Тогда от греха, как бы я не пропила, надо отдать их на сохранение Суну, -      исправляется Толстая.
     - Вот с этим я согласна, - переводит взгляд на Беленького Плоская.
Беленький высоко поднимает брови.    
      - Когда нас недавно забрали, - «шмонали» до трусов. Если бы нашли эти баксы, припаяли бы воровство, и нам бы не оправдаться.
      - Тогда понятно. И все-таки, какие планы? – спрашивает Беленький.
      - Если честно, - не будь тебя, - признается Плоская, - половину мы бы пропили.
      - Это точно! – подтверждает подруга.
      - Тебя надо поднять на ноги. Твое лицо только начинает розоветь, - не глядит на фокусника Плоская.
     - Ставим тебя на усиленное питание, а сами постараемся заработать, – соглашается Толстая. - А когда душу греет такая заначка, - и жить хочется, и выпить хочется!
     - Ты видел сам, как в жизни бывает, - погрустнев, добавляет Плоская.

     «Мягкая» сила               
 Беленький сидит на огромной, когда-то отломанной ветром, трехметровой ветви, прислонившись к дереву.
       «Ну, вот, Пес, жизнь как-то налаживается. И ты меня снова нашел на новой «квартирке» уже на четвертый день. А сюда ты ходишь уже три дня и получаешь свою порцию ужина».
Беленький гладит пса по голове, и тому такое отношение к нему очень приятно. Пес не  ошибся в этом человеке. Никто с ним так не говорил. А чтобы делиться своей едой, - он впервые такое встречает в своей собачьей жизни. Вот драться за свой кусок, это он делал не раз. И отучил кое-кого ходить на cвою территорию. Правда, Вислоухому все же неймется, но он ему покажет, who is who!
Пес поднимается и, пригнув голову, ворчит. Потом ощетинился и зарычал, показав клыки. Не успел Беленький спросить, в чем дело, как без стука в «квартирку» ввалились двое ребят. Того, что был года на два постарше, Беленький узнал. Это был Шнырь.
       - Вот тебя я и нашел! Ты думаешь, если ты переменил место, то исчез? Хрен два!
       - Видишь, Лопоухий, я сказал, что найду и нашел. А почему?
      - Ты все «клевые» места тут знаешь!
      - Правильно мыслишь! Не зря я тебя приблизил. А кто тебе мешает знать свою территорию, как я?
Пес стоит, пригнувшись в боевой стойке, рядом со своим другом и недружелюбно ворчит.
      - Ну, ты, лохматый, пшел отсюда, пока палкой не получил! – говорит Шнырь псу.
Пес рычит и обнажает клыки.
      - Ты смотри, защищает! Ну-ка, дай вон ту палку, что стоит у дерева, обращается он к Лопоухому.
     - Не трогай, это моя палка и оставь пса, ведь ты не к нему пришел? – говорит Беленький.
      - Лопоухий, я что, повторять тебе буду? – проигнорировал Беленького Шнырь.
Лопоухий делает шаг к дереву, возле которого стоит отборная коряга.
Беленький берет палку и кладет ее рядом.
       - Пожалей пацана, не советую ему ее отнимать, - говорит он Шнырю.
       - Ты это серьезно? – нахмурясь, спрашивает Шнырь.
       - Вы же тоже не шутите? Ладно, спасибо за поддержку, иди, иди, - слегка подталкивает Беленький пса.
Рыкнув еще раз, пес скрывается в кустах.               
      - Смотри-ка, а ты не боишься! А если щас навалимся на тебя?
Беленький, молча, берет палку двумя руками за середину и плотнее прижимается к дереву, у которого сидел.
      - Ты нашел меня, чтобы поговорить?
       - Это верно, я пришел к тебе за этим. Лопоухий, твоя задача выполнена. Мы его нашли. Я и один, если что, с ним справлюсь. Поди, прочеши район у аэродрома, и дуй на базу. А что нашли, - никому ни слова! Мне с ним потолковать надо.
Шнырь ложится рядом, как у себя дома.

Скорее всего, так оно и было. Если для Беленького парк стал домом совсем недавно, то Шнырь утюжил его, как два года, находя новых бомжей и выбивая из них дань за «крышу».
      - Говорят, ты недавно в Панаме, да к тому же ты русский. Так? – смотрит на Беленького Шнырь.
       - Ну, а если и так, что из этого?               
       - Тебя кацнули и обчистили наши друзья-соперники. Я смотрю, ты уже идешь на поправку, и я до тебя доведу некоторые правила. Тебе их надо соблюдать в твоих же интересах. Думаю, кое-чего тебе рассказала Толстая, но она не все знает.
Шнырь достает сигарету и закуривает.
       - Сегодня я доложу Хромому, что я тебя нашел и обложил данью в пять долларов в неделю. Я могу обложить и в три, потому как, на прошлой неделе меня назначали старшим пацаном.
      - И где же я тебе их достану?
       - А где достал Толстой, там и мне.
      - Ты же знаешь, что я только встал на ноги, и меня самого подкармливают, чтобы я не умер с голоду.
       - Меня это не колышет! Закон есть закон. Кто его не соблюдает, того мы бьем стаей.
       - Ну, добьете меня, что я снова буду лежать. Деньги я не принесу.
       - Слушай, русский Иван! Ххх! Сломаем пару ребер, поползешь собирать дань. Не поползешь, - утопим в океане. Ты бомж, ты даже не состоишь на учете в полиции. Мне позарез надо в два дня выбить шесть долларов. Меня самого поставили на счетчик.
       - Расскажи, как это?               
      - Да занял у Хромого, а отдать не могу. Все бомжи крестятся, что денег сейчас нету, и побои не помогают.
       - Слушай, Шнырь. Из меня ты ничего не выбьешь. Но я тебе попробую помочь. Я понял, что Хромой тебя не простит.
       - Если в два дня я ему не отдам, я снова буду вторым пацаном, и перейду в подчинение этого идиота Первого, Кармо. Да и счетчик Хромой не выключит.               
       - Ты Толстую найдешь?
       - Чего ее искать, она у корейцев на складе гнилье перебирает с Плоской.
       - Иди к ней и скажи, что Беленький просил тебе выдать десять баксов. Попробую с тобой договориться. Мне кажется, что ты парень разумный. Скажу тебе и откуда у нее деньги. Пятьдесят баксов она нашла в «пистончике» моих брюк, когда застировала их от крови.
      - Ххх! Как подфартило! Так ты Беленький? Хорошая кликуха! А я, видишь, цветной и я сейчас в черной жопе. Ну, пусть нам сегодня обоим повезет!   
Шнырь хотел встать. Но что-то его беспокоит. Он глядит на Беленького и не решается. Наконец, он вышел из мысленного лабиринта.
      - Лады! Давай проверим! Если что не так, - никуда ты от меня не денешься!
Погасив окурок пяткой обтрепанной кроссовки, он хотел встать.               

     Яблоко раздора
Почти без шума в единственный узкий проход входят двое пацанов.
Один возраста Шныря, метис. Одет лучше, чем Шнырь. Другой - лет десяти, оборвыш.
      - Так вот кому пакеты со жратвой таскала Толстая жопа! - Обращаясь больше к себе, чем к пацану помоложе. Пристально рассматривает Беленького, сидящего с закрытыми глазами на ветке, прислонившись к дереву.
       - О-о! А новый босс чего здесь делает? - переводит взгляд на лежащего рядом Шныря старший. - Так мы, оказывается, снова не первые! Не дорабатываешь ты, Жмоня!
«Отвешивает» легкий подзатыльник пацану, с которым появился.
       - Смотри, а наш новый босс лежит и мирно беседует, вместо того чтобы выбивать налог на прописку из русского бомжа. 
Рассматривает Шныря, как будто видит впервые.
       - Так как же это понимать, Шнырь? Ты только вчера мозги компостировал Хромому, что ты все в парке прочесал и новых не обнаружил? А я сегодня же ему расскажу все. И Хромому твое поведение не понравится.
Шнырь достает пачку и предлагает сигарету.
     - На, лучше затянись, Кармо. И послушай, какой «салат» получается.
     - Хм-м! Так дешево меня купить хочешь?               
Шнырь молча затягивается. Убирает в карман пачку.
     - Ну, что же ты молчишь? Крыть нечем? – смотрит на Шмыря Кармо.
     - Остынь! Ты долго на меня будешь злиться? Когда меня Босс назначил на твою должность, мне надо было отказаться? Так ты поступил бы на моем месте? Вот уйду я к морякам на судно, и снова ты станешь первым.               
       - Ты уже уходил раз и что? А сейчас тебя назначили на мою должность, и ты говоришь об уходе? Ххх! Надо отбарабанить этого русского по ребрам вон той палкой, расколется, где у него заначка.
       - Жмоня, принеси палку.
Беленький, до этого времени сидевший с закрытыми глазами, открывает их, и безучастно смотрит на пришедших.
      - Жмоня, не трожь. С этой палкой он учится ходить. Он даже встать без нее не может, - поясняет Шнырь.
      - Ххх! - возмущенно, сверкнув глазами, повышает голос Кармо. - Так ты его защищаешь? Может быть, и тебя он нанял в охранники.
       - Остынь, я сказал, Кармо. У него нет денег. К тому же он калека.
       - Я не верю, что у него нет заначки. Пацаны засекали не раз Толстую с пакетами. На что она покупает?
       - Не веришь, ну, как знаешь, - затягивается сигаретой Шнырь. - А по делу получается вот что. Я все - таки его нашел. Так что не пузырись и время не трать на выбивание из него сведений. Этот русский во всем раскололся. А куда ему деваться, он беспомощный и еще не начал ходить.
Шнырь презрительно осматривает Беленького.
       - Кликуха у него – Беленький. Потому, как он европеец. Находится здесь уже неделю, как его Рауль и Качок кацнули по голове и сутки он провалялся в беспамятстве. Он потерял не меньше литра крови и чудом остался жив. У него на голове шишарь был в яблоко, сейчас уменьшился на половину, но гниет.
      - Это что, он тебе все сам рассказал?
      - Не, он многое еще не помнит. Я Толстую допросил. А пакеты она носит от китайца Суна, где часто работает с Плоской. Она выхаживает русского и кормит его, когда ужинает здесь с Плоской.
      - Так этот узкоглазый и расщедрился! Не верю!
      - Ты правильно мыслишь Кармо, у этого жмода и гнилого манго не выпросишь. Когда Толстая застировала от крови рубашку и брюки Беленького, она в «пистончике» обнаружила пятьдесят баксов.               
       - Так надо обложить ее тройным налогом! Это же, как крупный выигрыш в лотерею!      
       - Да деньги она отдала Суну, на них и носит то, что ты никогда не ел бы, чем и кормит Беленького. Рана на голове гниет. Вот-вот он затемпературит, и его уже будет не спасти. Сун покупает мази и перевязки всякие.
       - Выходит, проку от Беленького никакого? - пристально смотрит на русского.
Беленький сидит, прислонившись к своему дереву, с закрытыми глазами.
        - Ты разумно мыслишь, Кармо. Вот и я о том же. Ну, доложу я Рябому. Ты же знаешь его. Тому по херу, - может или не может ходить: есть бомж, - должен приносить прибыль! Я из него не выбью денег, - он повесит его на тебя. Повесит, и не слезет. Потом начнутся разносы и лишение подачек в конце месяца. Не знаю, что и делать.
Повисает молчание.               
      - Дай сигаретку.
Шнырь протягивает пачку, Кармо закуривает.
       - Вот, что, – выпускает дым Кармо. -Ты запрети своим пацанам ходить к забору аэропорта. Скажи, сам этот участок будешь проверять. Я и Жмоня будем молчать.
Смотрит строго на Жмоню.
       - Ты врубился, Жмоня?
       - Чего не понять!
       - А если за неделю ему будет хуже? – спрашивает Шнырь.
       - Оттащим его ночью к аллее, по которой ездит наряд полиции. Его увезут в отстойник и нам насрать, что с ним будет.
       - Клевый твой план. Я согласен, - одобрительно говорит Шнырь. - Надо бы еще сказать пацанам, чтобы не шмонали Толстую. Пусть выхаживает, а вдруг Беленький через пару недель встанет на ноги. Тогда мы о нем доложим, а с него начнем брать налог.    
       - А ты действительно решил податься к морякам?
       - Да, Кармо, заметано.
       - С какого хера?
       - Хромой поставил меня на счетчик.
       - Сделать первым Пацаном и поставить на счетчик? За что?
       - Ну, тебе я могу сказать. Я неосмотрительно занял у Хромого баксы, а отдать не могу. Пойдем по баночке пива выпьем, я угощаю.      

     Боль притихает и жизнь начинает тебе улыбаться
Новая «квартирка». Вечер.
Толстая перевязывает голову Беленького. Плоская «накрывает на стол», вынимая содержимое пакета. Беленький стонет.
      - А-а-а! Ты, что же там, с черепом отрываешь бинт, Толстая! Терпежу никакого нету! А побрызгать нельзя было, чтобы немного отмокло, а потом полегче бинт пошел бы?
     - Терпи, я сказала! Щас отдеру, осталось немного! Это бинт с волосами отдирается, вот и больно! Ну, вот и все!               
       - Фу-у! Кровь не течет? – выдыхает Беленький.
       - Ой, подруга! – разыгрывает Толстая, - срочно давай прокладки, ручьем побежала!
Плоская бросила «накрывать стол» и подходит посмотреть.
       - Врет она, Беленький! У нее нередко такие шуточки, - уписаться можно!
Толстая, показывает кусок бинта отодранного от раны со следами крови, волос и смеется.      
      - Хватит тебе пугать нашего интеллигентика! Был бы военный, к крови привыкший, а то, воротничок офисный, щас упадет в обморок! – замечает Плоская.
      - Вот и хорошо! – обрадовано восклицает Толстая. -  Мы сожрем его порцию! Второй раз разогревать не придется! И Рауль с Качком хороши! Нет, чтобы ударить точно по лысине, и не больно было бы сейчас отдирать!
Смотрит, как морщится Беленький.
      - Но ты все-таки припомни это Качку. А вдруг пути ваши пересекутся снова? Это - здоровый метис, и он вместо «Р» говорит «Г», картавая сволочь. И еще у него на шее наколот трезубец.
     - Подай ножнички, - смотрит на подругу Толстая, - надо обстричь одно место, а то при следующей перевязке Беленький в штаны наложит от боли.
     - Слушай, кончай базлать! Ты же сама видела его шрамы! Беленький такое пережил, - не дай нам с тобой, пресвятая Дева Мария!
Толстая отрезает кусок бинта, складывает его. Потом достает маленькую баночку, ломает веточку и намазывает ею мазь на бинт.
       - Сун сказал, что это тебе поможет. Это мазь Старика травника, он всех тут лечит. Мазь осталась у Суна, когда Старик лечил его ободранную руку. Так, я сейчас приложу и слегка придавлю, а ты не вопи!
Толстая прикладывает бинт к ране и придавливает. Беленький от боли жмурится и стонет.
       - Все! Все! Давайте за стол и примем по маленькой. Держи, раненый! - подает Беленькому стаканчик.
       - Боль притихнет, и жизнь тебе начнет улыбаться! Как мне. Пресвятая Дева Мария, прости меня грешницу!
Толстая опрокидывает содержимое стаканчика в рот, жмурится от удовольствия.
      - Наверное, в этот момент, жизнь действительно тебе улыбается, - смотрит на нее Беленький.
      - Вот и я говорю, - начала Плоская, - мы думали, что Шнырь пришел к нам за данью, когда он попросил Толстую к нему выйти из склада. А Толстая приходит и говорит, дай мне десять баксов, Беленький просил выдать Шнырю. Я не поверила своим ушам.
      - Я сама обалдела, - признается Толстая. - Но Шнырь говорит, что Беленький обещал  выручить его из долговой ямы. А мне Шнырь сказал, что закроет глаза на появление Беленького в парке. Шнырь какой-то был тихий и насупленный. И почему-то я ему поверила. А Плоская, что значит жмодина, наотрез отказалась выдать деньги. Так мы вдвоем ее еле уломали, чтобы пошла и рассказала Суну.
      - А я и сейчас не верю. Заложит нас всех. Определенно заложит!
      - Ладно, девоньки, посмотрим, - тянется к зелени Беленький. - Я вам не рассказывал, - так он еще раз ко мне приходил, благодарил, и мы с ним долго беседовали. Тяготит его должность вышибалы. Он сам почти бездомный, но скрывает от всех.
       - Ну-у! Расскажи! – просит Плоская.
       - Нет, я обещал, - никому! Он еще пацан совсем. Ему много легче начать новую жизнь. Потом он не бомж, все-таки.
       - А нам выбраться отсюда почти невозможно, - жует Толстая.
       - А Лакита? – вспоминает Плоская. - Убежала из приюта и забомжевала. А где щас она?
      - Ага, ее в ту же неделю изнасиловали.
      - Но ведь устроилась продавщицей.
      - Дура! – горячится Толстая. - С ее-то внешностью? Да семью классами школы? Да я в модели пошла бы, а она в какие-то продавщицы. Разменяла девка сто баксов на один Бальбоа! Да, рассказывают, ее пожалел какой-то менеджер и взял сначала на обучение. А она оказалась смышленой девчонкой и быстро все освоила.
      - Да-а! Где она работает, туда нас на порог не пустят. Фонтан, пальмы внутри, зеркала, эскалатор на второй этаж!
      - Не верю я, что ты не смышленая, – замечает Беленький. - У каждого из нас есть способности к чему-то, только мы часто не знаем об этом. Что легче всего дается можно развить, а потом продать.
      - Ха, развить. Вот у меня способность есть, - украсть и выпить! – смеется Толстая. -
Кому я продам это, если в столице это есть у каждого десятого!
Плоская смеется коротким смешком.
      - А вот у нее… дай мне твою сумочку! – просит Толстая.
      - Еще чего!
       - Ну, дай же! Я покажу Беленькому одну вещь, что он скажет?               
      - Да отцепись ты, это не твоя собственность! - садится на всякий случай на сумку.               
      - Ну, сама достань открытку, которую ты подписала подруге. Покажи ее!
      - Ты видела, и нечего показывать.
      - Вот видишь, Беленький, а ты говоришь продать! Тут силой не вытащишь, чтобы показать способности! – просит поддержки Толстая.
      - А, правда, любопытно, покажи мне, ну, пожалуйста!
      - Во, пристали! Да ничего особенного! Нате! - вытаскивает сумочку, ныряет рукой в сумку, выкидывает рядом с бумажными тарелками открытку.
Беленький берет и глядит на ничем не примечательный горбатый мост на открытке.
      - Это знаменитый Панамский мост, соединяющий Северную и Южную части Америк, - хвалится познаниями Толстая.
Беленький поворачивает открытку. На оборотной стороне зеленым фломастером нарисован непрерывной линией, местами переходящей в украшательную вязь, - профиль девушки и юноши, вот-вот, готовыми поцеловаться.
      - А это она нарисовала подругу и ее парня, - комментирует Толстая. -  Правда, ннеплохо?
Красным и синим цветом были небрежно расписаны цветущие кусты, каких он уже много повидал в Панаме. Среди этого многоцветья прятались под вязь листьев и цветов тоже цветные буквы поздравления школьной подруге. Все это смотрелось празднично, необычно, интересно.
      - Это надо же придумать, спрятать буквы среди цветов и листьев! И не пытайся найти, все равно, как и я, не найдешь!- удивлялась Толстая.
Беленький понял общий смысл наивного поздравления. Каждая буква гармонировала и была неотделима от тех цветов и листьев, где она находилась. Она была не только в цветной тон, но и ее своеобразная вязь сливалась с изрезанным абрисом листа или цветка и искусно пряталась среди них.
      - Рука, выводившая каждую букву, была нервной, уверенной, – комментировал Беленький. - Ни на одной букве не заметил сбои завитков и острых кончиков. Уж я знаю в этом толк! Определенно, здесь присутствует собственный стиль.
      - И тебе нравиться? И чего ты здесь находишь? – удивляется Плоская. - А я считаю, что слишком замысловато! Вон, и ты, и Толстая, так и не могли найти все буквы!
      - Я такую поздравительную открытку был бы рад получить и хранил бы долго, - продолжал ее рассматривать он.
      - А что? Я ей тоже так говорила, - присоединилась Толстая, - но она никого не слушает, упрямая коза!
       - Для художников и гравировщиков, делающих надписи на дорогих подарках, такое письмо и рисунок были бы удачной находкой, - продолжал рассматривать Беленький.
       - Неужели за такую открытку можно получить какие-то деньги?
        - Сам почерк, его стиль, наверняка, стоит дорого. Поздравляю сеньора! Вы преступница, скрывающая свой талант!
       - Вот-вот, промой ей мозги, Беленький! А то, когда я с ней говорю, она посылает меня куда подальше. Хотя, если кто-то возьмет ее в дело, если она уйдет, я первая запричитаю, - что же это я натворила!
       - Только надо потрудиться продать все это, - возвращает открытку Беленький. – Заинтересовать покупателя, продать ему свой необычный труд, - это очень непростой процесс. Кроме гравера и художника, это интересно будет оформителям реклам. Посмотри рекламы и предложи свой стиль оформления. У тебя должно быть десять, двадцать…
       - Пятьдесят! – ехидничает Плоская.
       - Пятьдесят открыток, - не смутившись, подхватывает Беленький, - и стольким ты должна сделать предложения. И хорошо бы каждую рекламу дать в двух-трех вариантах. Вот тогда ты где-нибудь и зацепишься.
        - Щас! Разбежалась! Большинство будет меня посылать куда подальше! А для десятерых я буду, как лошадь в мыле, бегать? – возмутилась Плоская.
       - А перебирать гнилье на овощных и фруктовых складах, и ночевать в парке, - это не уважать себя, Плоская. Так ты опускаешься все глубже и глубже.   
       - А сам ты надеешься скоро выкарабкаться отсюда? – подначивает Плоская.
       - Зубы раскрошу в порошок, а выберусь! - решительно отвечает Беленький.
        - Было время, - я тоже не сомневалась, - опустив глаза, тихо сказала Плоская.
        - Ну, мечтатели, давайте еще по одной! -  хохотнув, «опустила» их на грешную Землю Толстая.
         - А ты, Толстая, поддержи подругу. Глядишь, она со временем и тебе поможет.
        - А что я? За нее я писать так не умею! И бегать по всяким… не побегу! А я уже ни на кого не надеюсь. Даже на себя. Вот, если только на пресвятую Деву Марию…

     Один Бальбоа
 Новая «квартирка». Беленький сидит в тени кроны дерева, прислонившись к нему спиной на толстой ветви.
Сначала из-за кустов показывается пацан лет одиннадцати.
      - Сюда! – кричит он «молодым петухом».  Из-за кустов появляется пацан и Кармо. Выходят на полянку, Кармо с палкой.
      - Вот что, Белый, – нахально его рассматривая, говорит Кармо. - Я сегодня Хромому должен передать от тебя ответ, что ты согласен отдавать нам пять баксов в неделю. Это самая малая плата. Для тебя калеки. Соглашайся по-хорошему.
        - А по-плохому?
        - А по-плохому сейчас от меня получишь по ребрам и будешь сговорчивым, - делает он пару шагов к дереву.
       - Уйди по-хорошему, - тяжело встает Беленький, опираясь на палку.               
       - Зови! – командует пацану Кармо.         
Пацан громко свистит. На полянке появляется пять пацанов от восьми до одиннадцати лет. Каждый придерживает рукой к груди горсть камней. Выходят из-за кустов, ссыпают камни себе под ноги. Расстояние до дерева метров семь.
        - Щас закидаем тебя камнями, а, может, и убьем. У нас приказ тебя не жалеть. Ну что, согласен?
Подходит к кучке высыпанных камней. Берет камень с кулак.
Беленький оглядывается на дерево.
        - Все взяли по камню. Кидаем по команде. Приготовились, - пли!
Согнув локоть, Беленький левой рукой прикрывает лицо. Все камни просвистели рядом. Один стукнулся в дерево.
        - Мазилы! – кричит Кармо. - Взяли по новой. Приготовились, - пли!
Один камень попадает в руку, защищающую лицо. Один - вскользь сдирает кожу правее глаза. Ручеек крови течет из раны по виску и щеке.
        - Молодец, Крысеныш! Дам один Бальбоа, как выбьем с него налог. Приготовились, -  пли!
Беленький успевает присесть и камень Кармо свистит рядом с виском. Беленький неуклюже делает два шага вперед и замахивается своей толстой палкой, будто играет в городки. Все пацаны, ломая кусты, вместе с Кармо, бросаются наутек.
Беленький берет у дерева пакет, достает прокладку, утирает с лица кровь.
       - В покое меня они не оставят, - говорит он себе. - Надо бы перебираться. А куда?
Беленький садится к дереву и прикрывает глаза. Его думы прерывает знакомый мальчишеский голос.
        - Вот он!               
Беленький открывает глаза. Голова знакомого пацана торчит из-за кустов.
Вскоре из-за кустов показываются Хромой, Рябой и Третий. Хромой опирается на приличную палку. Рябой – белый, двое других – метисы.
     - Ты смотри, и впрямь, быстро нашел! Лови один Бальбоа и купи себе баночку пива! – кидает монету Хромой.
Пацан ловит сверкнувшую на солнце монету и счастливый исчезает за кустами.
Все трое подходят к Беленькому и останавливаются в четырех метрах.
Хромой придирчиво рассматривает Беленького.
    - Ну, Белый, так, кажется, тебя кличут, пора расплачиваться!
Рябой внимательно его разглядывает, осматривает микрополяну.
Тяжело опираясь на свою палку, Беленький встает с трехметровой коряги. На ране головы у него приклеен марлевый тампон с мазью Суна.
    - Разве я кому-то задолжал? Вот мне, не мешало бы, вернуть мое, да еще на лечение добавить.
    - Ххх! Уж, не с нас ли ты хочешь их получить? – зло выговаривает Третий.
    - Я не знаю, по чьей милости я оказался с пробитым черепом в этом парке. Но, может быть, вы мне расскажете? Я был бы вам, сеньоры, по - своему признателен.
    - По – моему, он задает слишком много вопросов? - выступает вперед Хромой, оглядывается на Рябого, ищет у него поддержки разобраться с этим невежливым русским.  Не спеши, - спокойно говорит тот, - давай поговорим.               
         - А если это и мы? – обращается он к Беленькому.
         - Тогда мои претензии к вам! Не по - человечески получается, когда один откликается на просьбу о помощи, а получает удар по голове. Его обчищают и бросают в парке подыхать.
          - Смотри, Рябой, - Хромой кривит рот в ухмылке, - он верит в человеков!               
         - Ты в Бога веришь? – спрашивает Рябой.
         - Еще год назад не верил, а здесь понял, что Бог есть.
         - И что тебя заставило поверить? – удивляется Рябой.
         - А то, что один близкий к Богу человек открыл мне глаза, что Богу угодно, чтобы я еще пожил на Земле.    
         - Пожил или помучался?
         - Вот этого я не знаю. Но, по учению получается, что, вроде бы, кто «Здесь» много мучается, тот «Там» возрадуется.   
          - Блаженный какой-то этот русский, - замечает Третий.      
         - А ты и в справедливость на земле веришь? – ухмыляется Рябой.
         - Верил, но устал. Верю в человека.
        - Ну, я тебе скажу, Белый. Это не мы тебя ударили и ограбили. Это наши конкуренты, - Рауль и Качок. А кто вот мы, трое? Мы тоже человеки?
         - Посмотрю по делам вашим.
         - Мы пришли, чтобы сказать тебе, - сурово говорит Хромой, - что ты должен нам платить, находясь на нашей территории. Тебе кто-нибудь говорил об этом?
         - Я сказал вам, что оказался здесь не по своей воле. И я бы ушел, но я только учусь снова ходить. И как я могу вам дать то, чего не могу иметь. Вы, наверняка, знаете, что меня из милости подкармливают такие же бомжи, как я.
         - Пусть тебя выкупят янки из банка, где ты работал, - жестко глядит в глаза Рябой.
         - Какое-то недоразумение. Я никогда не работал в банке Панамы. Я турист. Отстал от группы. У меня никого здесь нет.
 Рябой поворачивается к Третьему и о чем-то перекидывается с ним фразами.
         - А чем ты занимался в России? – спрашивает Рябой.
        - Я пенсионер и не работаю.    
        - Смотри, как сохранился хорошо, - к приятелям поворачивается Хромой. -  Сладко жил, наверно? 
        - А кем ты работал до пенсии?  - поинтересовался он.               
        - Я инженер по ракетным двигателям.
Хромой присвистнул.               
         - Если я тебя вытащу со дна и поставлю на ноги, будешь на нас работать? – смотрит на него Рябой. - Работа не пыльная, у тебя отпадет забота о хлебе насущном, и тебе понравится беззаботная жизнь.
         - Если бы и захотел бы, но не смогу.
         - Видишь, ему нравится здесь, вставил реплику Третий. - Давай оставим его в покое на пару недель. За пару недель он научится ходить и будет платить нам налог. Куда он денется.
        - А сейчас я вмажу тебе пару ударов по - ребрам, чтобы в следующий раз ты более почтительно к нам относился и знал свое место, - зло смотрит Хромой.
      - Упертый ты, Белый, - закончил разговор Рябой. - Ну, ты сам выбрал свою долю. Вмажь ему пару раз, но не сделай его полным калекой. Мы еще раз попытаемся с ним договориться, когда ему совсем будет плохо.
Хромой делает два шага вперед и с размаху палкой бьет по ребрам Белому.
Беленький, отражает его удар своей палкой, которую держит двумя руками.
Вставляет фразу в трехсекундное замешательство.
         - Мы так не договаривались! Какие же вы «человеки», если бьете калеку! – успевает вставить фразу Беленький между ударами.
Хромой бьет еще три раза, но всякий раз удары приходятся на выставленную палку Беленького.
         - Вот тебе и русский Ваня! – восхищенно восклицает Рябой. - А ты говоришь, припугнем его!
Беленький делает шаг навстречу. Троица отступает.
          - Останови его, Рябой! Хромой уже начинает злиться. Мой труп повесят на вас, в полиции уже знают обо мне. Зачем тебе лишние хлопоты?
Хромой с перекошенным лицом начинает осыпать Беленького ударами своей палки. Тот, защищаясь, наступает, а Рябой с Хромым отступают. Третий, наверное, спасовал и исчез.
Беленькому удается сделать выпад между ударами и ткнуть палкой в живот Хромому.
Тот стонет от боли и приседает.
В этот момент Третий, зайдя с тыла за кустами, неуклюже размахивается трехметровой корягой, на которой раньше сидел Беленький, и бьет того в спину сзади.
Беленький, охнув, распластался вперед руками под ноги победителей.
         - А лихо ты его уделал! Взгляни, кровь изо рта не идет? - Рябой с гримасой отворачивается и отступает назад.               
Третий подходит, наклоняется.
В этот момент Беленький стонет и что-то произносит.
         -  Он что-то произнес? – удивился Рябой.
         - Похоже, что произнес имя женщины, перед тем, как впасть в «отключку». Да, у него кровь изо рта, как ты сказал.
         -  Если кровь черная, - ты порвал ему легкие. Такой уже не жилец, - заключает Рябой с гримасой.
          - Давай я помогу ему! - делает шаг вперед, Хромой, заносит ногу над шеей. - Он ведь хотел в рай, не так ли?
           - Стой, Хромой!!
Трещат кусты и на поляну, задыхаясь, выскакивает Толстая. Быстро подходит к Беленькому, наклоняется. Увидев кровь изо рта, выпрямляется и наступает на Рябого. 
          - Ну, что, убийцы! – в ярости приближается Толстая. - Щас приедет полиция и на сей раз вам не отвертеться! Я все расскажу начальнику. Сегодня же будет это известно в обществе защиты кошек, собак и бездомных.
Хромой замахивается на Толстую палкой. Толстая выхватывает здоровенный кухонный нож, похожий на короткий мачете, делает шаг навстречу.
         - Что, Хромой сученыш! Давай в последний раз для тебя сойдемся! Ты еще помнишь от меня синяки? На сей раз, прежде чем ты меня забьешь своей палкой, я перережу тебе вены!
Хромой отступает с испуганной физиономией.
          - Не дури, Толстая! – вступается Рябой. - Брось нож! Давай так: ты забираешь своего Белого! Тут ничего не было! Мы тебя и Плоскую освобождаем от налога! Идет?
           - Ххх! Ну! – в ярости Толстая наступает с ножом в руке.
На микрополяне, запыхавшись, появляются Плоская и Старик, который катит впереди себя инвалидную коляску.
         - Ну, зачем такой шухер! - не ожидая стольких свидетелей заявляет Рябой. - Старик! Тут был обычный мужской разговор. Ну, погорячились немного обе стороны. Белый отдубасил палкой Хромого, вон той, что лежит рядом.
          - А я защищался, - ухмыляется Хромой.
         - Да жив ваш Белый, правильно вы сделали, что захватили коляску. Ты кого хочешь поднимешь на ноги, Старик!
        - И в ваших и наших интересах не придавать этому огласку. Ведь Белый, я знаю, вообще без документов! – вытаскивает козырь Рябой.
Старик, не глядя на него, садится на корточки перед земляком, прикладывает два пальца к сонной артерии. Замирает на три секунды. Выпрямляется.
          - Рябой, этого белого зовут Джордж, - смотрит в его глаза Старик. - И Министр Панамы, и президенты многих международных компаний его знают лично и ведут с ним совместный бизнес.
На лицах подельников Рябого ухмылки. Они не верят.
          - Он находится под покровительством правительства Панамы и деловых кругов США, Японии и Кореи, - продолжает Старик. -  Его ищут. И если ему будет плохо, все встанут на уши. И тогда твоя свобода не стоит и одного Бальбоа.
          - Все! Все! – говорит Рябой поспешно, - надеюсь на взаимопонимание! Мы исчезаем! Уводит своих подельников, которые слушали все с выпученными глазами.
            - Живой! – облегченно восклицает Старик. - А эта кровь не из легких. - Глядит на салфетку, которой утирает рот Беленького Плоская.
Подними рубашку на спине, - обращается он к Толстой.
Старик осматривает спину, проводит руками по ребрам и позвонкам.
        - Странно. Нет даже гематомы. - Снова щупает пальцами позвонки от шеи до копчика. 
Беленький лежит вниз лицом на траве.
         - Я чувствую пальцы своего доктора, - хрипит Беленький.
         -  Живой! – радостным хором восклицают подруги.
         - Слава Богу! – крестится Старик, - мы успели вовремя!               

     Когда ученик готов, - приходит Учитель*
На пути к Шенли. Процессия едет медленно, местами протискиваясь сквозь кусты, пока не выезжает на одну из парковых дорожек. Женщины все время обсуждают происшествие. Старик идет молча. Беленький, похоже, находится в полудреме, восстанавливая нервные клетки.
Когда выехали на широкую дорожку, так, что можно было одной и другой подруге идти по разные стороны коляски, Старик обращается к ним.

     *Поговорка распространенная среди монахов Шаолиня.

          - Девоньки, только не громко, ну, что вы думаете о только что происшедшем?
          - Ну, Старик, наше счастье, что мы попали вовремя. Мы пару раз по моему настоянию продирались сквозь кусты с коляской, - возбужденно начинает Плоская, - вместо длинных обходов по дорожкам.  Вот эти пять минут спасли, может быть, Беленькому жизнь.
          - Давайте теперь называть его по его имени. Его зовут Георгий, потому что, когда он жил не под своим именем, это мешало ему бороться с напастями..
Девоньки, молча, проходят некоторое время, осмысливая не по их мозгам мудрость.
Молчание нарушает Плоская.
         - Ты хочешь сказать, Старик, когда человек живет не под своим именем, он живет хуже?
          - Примерно так. Упоминание истинного имени человека, тем более, с хорошими мыслями, помогает ему укрепить его собственную ауру, которая всегда защищает его от всяких злых посторонних вторжений в его жизнь.
           - По-твоему, если мы его звали Беленький, и жалели его, и желали ему поскорее выбраться со дна, все это проходило мимо него? – задает вопрос Толстая.
            - Примерно так. Мало того, надо очень часто, называя имя, обращаться даже в мыслях с хорошими пожеланиями. Только тогда это будет понемногу укреплять его ауру. Вспомните: «Стучи, - и тебе откроется!» Это не раз надо стукнуть, не два, не пять. Или в молитвах, к примеру: «Господи, помилуй! Господи помилуй! Господи, помилуй!» Повторяется не раз и не два, - а три.
           - Значит, живя под кликухой «Беленький», он недополучал наших хороших мыслей?
           - Да. И более того. Он впитывал плохую ауру другого человека, потому что использовал его биополе. И вообще, с именем у нас, людей, играют, как в игрушки. Тогда, как, - все очень серьезно. Есть поговорка: «Как назовешь, - так и поплывет!» Это о лодке, о корабле. Так и о человеке. Надо уметь выбрать его имя, чтобы оно не притягивало отрицательные стороны судьбы, а помогало бы ему в критические моменты и просто по жизни.
Толстая, немного подумав.
          - Вот меня зовут, вообще-то, Каргина.
          - Это значит, способная, выносливая, - расшифровывает Старик.
           - А что?  Похоже! – улыбаясь, соглашается Толстая.
           - И еще, это означает сопротивление действительности.
           - А меня, - Астрид, и что это означает? – вступает в разговор Плоская.
           - Это какое-то северное имя. Большая тайна, - почему тебя так в семье назвали. Означает это, - энергичная, страстная.
            - А что же мне делать, если зовут меня Толстая задница, по «кликухе»? Значит, у меня очень маленькая аура? А значит и защитные силы?
             - Примерно так. На Востоке и Юго-Востоке Земли к выбору имени относятся очень уважительно. Собирается совет семьи, смотрится вся родословная. Кто жил, под каким именем и как это ему в жизни помогло.
            - И помогает? – неуверенно спрашивает Плоская.
             - Помогает. А вот то, что мы вроде бы пришли на помощь Георгию в самый критический момент, я не сомневаюсь, не то, так другое, что-то обязано было произойти, что спасло бы его жизнь. Не дает Создатель раньше времени завершить Георгию его земной путь. Что-то он от него хочет.
              - Как это? И как узнает Бел… Ге-ор-гий об этом? – не верит Толстая.
           - Скорее всего, он сделает это, не догадавшись и не задумываясь. А вот путь у него к этим добрым делам будет тернистый и опасный, вот, как только что. А нам, кажется, что это мы его спасли. Нет, его спас Всевышний.
            - Вот оно как? – изумляется Каргина.
            - И только Ему под силу такие деяния. Но не нам смертным. А, вам, девоньки, обязательно зачтутся все ваши добрые дела в отношении Георгия. ОН, - Старик показал пальцем на небо, - все видит!
Толстая, весело глядит на Плоскую.
           - Поэтому мы с Плоской и правильно живем: «Бог дал день, Бог даст и пищу!» Только почаще бы нас ОН жалел и поменьше бы наказывал.
           - За что нас жалеть? За то, что мы крадем и бомжуем? – задумалась Астрид.
           - А что, мы не люди разве? Или ты не хочешь жрать?
           - А что, разве грешно, как все, заработать себе на пищу? – спрашивает Старик.
           - Ха! – возмущается Толстая, - Заработать! Это надо полдня вкалывать, а получишь за это грош! Да еще подходящую работу надо поискать! Да еще на нее нас не возьмут!
            - А мы и так с тобой в списках бомжей и мелких воришек. Кто нас таких будет уважать? Кто нас таких возьмет? – замечает Астрид.
            - Уважают человека и судят о нем по делам его. Вот он, - кивает Старик на Георгия, сидящего с закрытыми глазами, - сейчас за него молится куча людей, которых он сделал счастливыми. Вытащил их из нужды. Дал им работу. А главное, - заставил поверить в собственные силы и приложить немного больше усилий, чем они это делали. Он верил в них больше, чем они в себя. И у них получилось. И обязательно получится у вас, если очень сильно захотите.
            - А вот Каргина так убирается, - смотрит на подругу уважительно Астрид, -
что сам начальник полицейского участка не раз ее хвалил и досадовал, что она давно не попадается на кражах булочек и фруктов. И без нее все отделение запаршивело.
           - А… Джордж похвалил Плоскую, то бишь, Астрид, за открытку, как она ее разрисовала и подписала. Он сказал, что у Астрид есть талант, но надо много работать. А что делать, если она не хочет? Вот и я не хочу!
          - Вот вы сами, девоньки и определяете свою Судьбу. Задатки у обоих есть, а желания выбраться из бомжей, - нет.
Некоторое время они едут молча.
Старик ласково смотрит на Георгия.
           - А его уже не волочет судьба за ногу. Он сам делает свою судьбу. Такое подвластно только избранным.
            - Да, - а, - не открывая глаз, тихо говорит Георгий.
Процессия останавливается. Все наклоняются и удивленно смотрят на Георгия.
Его лицо непроницаемо, глаза закрыты. Они снова двигаются по дорожке.
           - Значит, правильно говорят, что все для каждого уже расписано в его судьбе? – спрашивает Астрид.
            - Для большинства, - да. Мы куда едем? К Суну?
Смотрит на невысокие строения Старик.
            - Не-е! К Суну мы только заедем, чтобы показать ему Беле… Джорджа. Тот обязательно просил это сделать. А еще он подготовит ему еду и лекарства, - заявляет Толстая.
            - Ну, вот, еще один добрый человек в судьбе Георгия!
Девоньки переглядываются.
            - Заедем к Суну, а потом куда? – интересуется Старик. 
           - Потом к его брату Шэнли, там рядом, - уточняет Астрид. - У Суна, уж, очень тесно и только одно нормальное место для ночевки Джорджа, а тебе, Старик, пришлось бы идти туда, где ты ночуешь. А брат живет побогаче и посвободнее. У него нормальные нары.
              - Я теперь к Георгию прилипну, как нянька, и глаз с него не спущу. Хватит, заигрался он в самостоятельного. Целый месяц буду его выхаживать. А уж, как и где я буду спать, думаю, мы разберемся. Мне и надо всего-то табуретик, чтобы я покемарил ночку возле него.
             - Вот, поэтому Сун попросил брата, и тот, говорят, с радостью согласился, – дополняет Толстая.   
             - Я принесу туда свои лекарства и начну его день за днем лечить и учить, - вслух озвучивает мысли Старик.
            - Ха! – возмущается Толстая, - чему ты, Старик, можешь научить этого грамотного, много чего знающего русского? Ты же у нас хоть заслуженный лекарь, - но только лекарь!
             - Очень многому, если он захочет это воспринять. Большинство из людей завершают свой путь на Земле, так и не научившись, как на ней жить. Я сам из своего жизненного опыта мало могу дать этому образованному человеку. Но я могу передать опыт многих мудрецов, у которых я много чему научился и что в его еще молодой жизни может пригодиться.
            - А мне, вот, лишние знания не нужны. От них, говорят, раньше стареют, - усмехается Толстая.
            - Вот, вот, - жалея о чем-то, говорит Старик. - Огромные сокровища человеческого опыта с каждым годом уходят невостребованные в вечность, обрекая людей на хаотические и мучительные поиски самостоятельно добытых знаний. Вместо того, чтобы воспользоваться огромными запасами полученных многими поколениями, мы постоянно  изобретаем велосипед, теряя годы, человеческие жизни, не возобновляемые земные ресурсы.
          - Врешь ты все, Старик! – насмехается Толстая. - Где ты был, чтобы их поднабраться? Все давно знают тебя. Сколько людей, даже старых, не спросишь, все тебя помнят еще лет тридцать назад. Про тебя говорят люди, что ты бессмертный.
           - Кончай базлать! Приехали! – останавливает подругу Астрид. - Объезжай магазинчик и, - во дворик.
Продираются с коляской во дворик. Георгий открывает глаза.
Толстая сразу комментирует: «Мы во дворике Суна. Щас он выйдет!»

Магазинчик Суна. День.
Магазинчик не более 3х4 метра. Дворик за складом - еще меньше. Все обнесено подобием забора из густых кустов.
Ветрено, слышится шум океана, до которого метров семьдесят пустоши.
Выходит китаец лет пятидесяти, лысоватый с маленькой бородкой. Он в традиционной голубой паре, - штаны и пиджак, в шлепках на босу ногу. Китаец, сложив ладони, всем кланяется. Подходит к коляске Георгия, встает напротив и кланяется отдельно ему с глубоким почтением.
          - Прости, русский брат, что я по бедности не могу тебя принять с твоим лекарем, как ты того достоин. Брат Шэнли ждет вас. Вы со Стариком какое-то время будете у него, а там видно будет. Сейчас я вам вынесу, что я собрал, говорит Сун.
Уходит в магазин и вскоре возвращается с большим пластиковым пакетом, в котором пакеты бумажные. Отдавая это Толстой, он обращается к подругам: «Как русского отвезете к брату, сразу приходите ко мне. Мы отпразднуем это событие».
Снова в позе приветствия поворачивается к Георгию и произносит: «Пусть солнце, луна и океан заступятся за тебя, русский брат. Старик тебя вылечит. Больше ты в оставшейся жизни на дно не опустишься».
Снова кланяется только Георгию, скрывается за дверью. Все, в том числе и Георгий, озадачены таким почтительным отношением.
Процессия двигается мимо длинного несуразного корейского магазинчика и прибывает к магазинчику его брата.

Магазинчик Шэнли.
Этот был раза в полтора побольше, но тоже маленький. Брат также продавал зелень и фрукты. Жилая площадь брата, склад и дворик повторяли расположение магазинчика Суна.  Сразу заехали во двор и тотчас появился Шэнли.
Дворик дома Шэнли.
Глядя на Шэнли, можно было сразу признать в нем брата. Только он был покряжистее, без лысины и бородки. Но обращения и приветствия были, как под копирку.
Девоньки начинают улыбаться.
Маленький дворик огорожен невысоким заборчиком, за которым вдоль него растут кусты не выше человеческого роста.
Шэнли бесцеремонно отбирает пакет Суна у девонек и быстро выталкивает подруг.   
          - Спасибо вам за все, девоньки. Идите, вместе с Суном отпразднуйте вызволение русского брата. Давайте, давайте, не теряйте времени!
Те толком не успевают попрощаться со своим Беленьким.
          - Удачи тебе, Беленький! Думаю, что увидимся еще! – прощается Толстая.
           - Выздоравливай! Нам будет тебя не хватать, - прощается Астрид.

Столик во дворике и два табурета возле, похоже, предназначались гостям.
Шэнли выносит две кастрюльки, две фаянсовые мисочки с цветными китайскими мотивами на них, ложки, большую лепешку, тарелку с зеленью, блюдо с холодными овощами. Обращается к Георгию.
           - Я почти так же беден, как и брат. Отведайте, что я специально приготовил к вашему приезду. Старик меня предупредил, что можно, а что нельзя ставить на стол. Мы все слушаемся своего доктора и выполняем его рекомендации, поэтому еще живы. Приятного аппетита вам. А у меня, - дела! И скрылся в двери небольшого склада.
            - Если бы все так приветствовали и ставили на стол бомжам такое угощение, - заметил Георгий, - то вереницы бомжей заполнили бы эту небольшую улочку и ходили бы от дома к дому. И жизнь их напоминала бы туристическую, только с бесплатным столом и крайне дружеским отношением. А что еще надо?
      - Ну, Георгий, похоже, весть о тебе пронеслась по здешней округе раньше, чем ты появился здесь, – улыбается Старик. - Я не знаю, будут ли волхвы ходить к тебе с подношениями, но любопытных мне придется отгонять и не раз. Это я понял. Я не знаю, кому мы обязаны столь любезному отношению и за что?
       - Неужели, только за то, что я русский покалеченный бомж? В Панама-Сити, наверняка, были уже такие. Тогда за что?
Старик улыбается. Начало явно ему нравится.
        - И, конечно, мне еще не верится, что какой-нибудь Кармо не ворвется однажды, продравшись за этот зеленый заборчик, как это было не однажды в парке.

Маленькая каморка за полками с овощами и фруктами. Под белы ручки Старик после сытного обеда проводит Георгия в коморку-спальню, где во всю длину вдоль стены стоят двухметровые нары. На нижних нарах, на циновке, набитой сухой травой, ему предстояло провести ночь. Сам Старик, должен спать над ним.
 Проем для прохода в каморку закрыт куском материи.
У изголовья маленькая тумбочка. С другого торца приоткрытая дверь во дворик.
Но это было все-таки помещение, защищенное от дождя и ветра. Правда, со своеобразным фруктово-овощным запахом, от полок с овощами и фруктами за шторкой.

Дворик Шэнли. День, облачно.
 Георгий выходит, опираясь на свою палку, которую захватил Старик, во дворик.               
      - Ты проспал беспробудно почти восемнадцать часов. Это замечательная новость. Значит, организм сбросил стрессы, что ты накопил. Он мне дает возможность проходить с тобой учение по интенсивному режиму. Сейчас я помогу тебе раздеться догола. Положу на циновку и проведу обследование. Давай, помогай и слушай всю программу.
Георгий с помощью Старика раздевается и также с его помощью ложится на циновку, покрытую застиранной простыней.
Старик садится рядом на колени и начинает с помощью пальцев обследование, а сам продолжает.
      - Правильно ли я тебя понял, хороший человек Георгий, что ты только теперь доверяешь мне свой дух и свое тело?
       - Всецело, Старик, - уткнувшись носом в ароматную траву, подтверждает Георгий.
       - Тебе придется работать со мной тридцать часов в день, ты и на это согласен?
       - Давай бумагу, Старик, подписываюсь подо всем. Только подлечи меня и верни мне недостающие звенья памяти.
       - Это, как раз одна из главных задач твоего учения со мной. Но могу только повторить, что я тебе уже говорил ранее. Все можно поправить, кроме мозга. Сколько жить на Земле будет человек, смоделировать его работу он так и не научится. Я попытаюсь только расчистить у тебя завалы к его самовосстановлению. Как дальше пойдет процесс знает только ОН, - старик показывает на небо.
         - Я это понял и готов.
Старик стучит через свои пальцы по спине Георгия. Поднимает и сгибает руки и ноги
        - Рана на голове быстро заживает. Если бы не китайские мази, я не дал бы гарантии, что с тобой увидимся. Но еще походишь с марлевым тампоном и мазью. У китайцев свои очень эффективные лекарства. Но не все владеют методикой излечения организма. Одними таблетками и мазями этого не сделать.
        - Да, если бы не порошки и мазь Суна на рану, она загноилась бы, - соглашается Георгий.
       - Первые три дня - постельная гимнастика во дворе. Посмотрим, как пойдет дело. Мне нужно три недели, это самое укороченное время, за которое я могу вложить в твою голову и тело основы учения Даосских мудрецов. Главное в этом учении – вера в свои силы, выверенная техника упражнений, и дыхание. Это укрепит дух, мышцы и приобретешь знания, как это надо делать.
       - Как скажешь, Учитель.
       - Я думал, мы сами себе будем готовить еду в кухоньке Шэнли. Думал, будем перебирать фрукты и овощи. Но Шэнли категорически воспротивился. Еду нам будет готовить он сам, и приглашать девонек перебирать овощи.
        - Это хорошие новости, - одобрил Георгий.
        - Мы будем содержать в чистоте этот дворик. Вот все условия, на которых мы договорились с Шэнли. Пока коляска будет тебе креслом, где ты будешь разгружать позвонки.
        - Прекрасно, Учитель!
       - В шесть утра, - подъем.
       - Но это же еще темно!
       - Когда окрепнешь, - проигнорировал реплику Учитель, - восходы и закаты мы будем, как всегда, проводить у океана. В девять вечера, – отход ко сну. Три раза в день, - скромная еда. В одно и то же время. Этого мы будем придерживаться неукоснительно. Спать здесь, во дворике на циновке, если не идет дождь.
        - Санаторный режим, Учитель.
        - А сегодня, единственный раз, ты проспал первый завтрак. Вот тебе шорты, футболка и штаны. Я выпросил у Шэнли. Одевайся! Первым осмотром я доволен. Поздравляю! У тебя на затылке начинает открываться глаз, а так же, на спине.
       - Не пугай, Учитель. Да ты урода из меня хочешь сделать?
       - Когда на поляне тебе Третий, хотел перебить позвонки огромной палкой, ты на полсекунды раньше нырнул вперед. Этим полсекундам учеников Шаолиня учат достаточно долго. Тысячам воинам, кто овладел этим, спасло жизнь. Океан, восходы и закаты помогли тебе в этом у Павла.
Учитель поднимает Георгия, разворачивает его к океану, берет у него палку, подносит конец палки к позвонку.
       - Что ты чувствуешь?
У Георгия на спине задвигались мышцы.
       - Чувствую что-то некомфортно.
       - А сейчас?
Учитель подносит конец палки к правой лопатке. Георгий тянет туда левую руку.
Учитель убирает палку.
        - Опусти руку. Представь, что у тебя на затылке открывается глаз, а спина обладает суперчувствительностью.
Учитель теперь приближает пальцы к левой лопатке.
       - О-о, нарастающее жжение у левой лопатки, - передергивает плечами Георгий.
       - Правильно. Если усвоишь то, о чем мы беседуем, тебе откроются новые грани смысла жизни, ты лучше будешь понимать окружающую природу, космос, сознавать себя, как частицу единого целого, брать от них духовные и физические силы.
       - Я себя кое в чем проверял, из того, что я у тебя усвоил, – поворачивает к Учителю голову ученик, - оказывается, это работает. Конечно, у меня получается только на четверть. Но я уже знаю, с твоей помощью, как это повысить.
       - Очень хорошо сказал. А главное, - вера! Она двигает всеми свершениями. Даже, казалось, невыполнимыми.

Прошло две недели.
Улица окраины Панама-Сити. Предрассветная ночь. Слабое освещение улицы. Дом Шэнли.
С задней стороны дома открывается неслышно дверь, выходят две фигуры. Идут медленно по направлению негромкого шума океана. Тихо разговаривают.
       - Что-то мы сегодня рано, а? – голос Георгия.
       - Пока дойдем твоим шагом, звезды погаснут. Начнется самое интересное. Из сумрака будет рождаться утро. Сейчас небо с признаками ночи. Но с одного взгляда видно, что звезды уже бледнеют, а вокруг из серой мглы начинают проступать очень робко краски.
       -  Ты в молодости не писал стихи? – спрашивает Георгий.
       - Бог не дал дара рифмы, о чем я всегда жалел. Но я когда вижу всякий раз чудо пробуждения, всегда про себя шепчу или про себя говорю белым стихом. Сколько лет почти каждое утро смотрю, а не перестаю удивляться Божественному устройству мира.
       - Но ты же в церковь не ходишь. Ну, крестишься иногда, - разве это вера в Бога?
       - Я тебя знаю, хороший человек Георгий, три месяца. Поэтому смело могу сказать, - и ты веришь в Бога.    
Георгий останавливается. Смотрит на Старика. Уже светлеет. Старик тоже останавливается.
       - Ты хоть иногда крестишься. Читаешь молитву перед иконкой. Но ты меня ни разу не видел, чтобы я крестился. Как ты можешь делать такой вывод? – удивляется Георгий.               
        - Старик начинает идти, и Георгий присоединяется.
        - Ты и до меня встречал и сажал солнце, – улыбается Старик. - Я не раз видел, как ты любовался пробуждающимися красками, как художник.
 В тебе не высказанный восторг перед мудростью Божьей: солнцем, океаном, ночью, днем.
        - Но это еще не вера в Бога?
        - Ты восторгаешься Космосом и побаиваешься его. Ты не раз задавался вопросом, как же все мудро и закономерно свершается. Это все и есть Бог. И ты его прославляешь каждый день. Это и есть вера.

Побережье океана. Старик и Георгий стоят у тихо набегающей волны. Звезды уже померкли. Над океаном обозначилось место восхода, которое с каждым мгновением добавляет розовых красок. Небо из серого, в этом месте, становится голубым и розовым.
Они начинают делать гимнастику на разогрев мышц.
       - Ну, вот! Постельную гимнастику, комплекс йоговских упражнений для пробуждения ты освоил. Что тебе больше всего понравилось?
       -  Упражнение для ноздрей! – улыбается Георгий.
       - Нос, - это Янская часть тела очень мощно активизирует систему дыхания. Вряд ли ты в налаживающейся жизни, как прилетишь домой, будешь все это делать.
       - Да, уж! Если мне у Павла не было времени ее делать, то в Москве жизнь крутит раза в три быстрее.
       - А вот я не уверен, закрутит ли она тебя?
Георгий, не понимая, смотрит на Учителя.
      - Но книги по йоговской, тибетской и китайской гимнастике ты приобрети, - советует Учитель. -  И все, что касается головы, все виды гимнастики ты проделай. Какая будет, по твоему мнению, больше приносить пользы, – ту и делай. Найди себе единомышленников и вместе по выходным надо постараться делать эти упражнения. Один, ты вряд ли будешь их делать.            
       - Скажи, Старик, все, что тебя окружает после такой веры, оно лучше к тебе относится, чем к равнодушным видящим это людям?
       - Ты сам знаешь ответ. Цветок, с которым здороваются и, любя, разговаривают, цветет пышнее и ярче.
        - Но цветок живой.
        - А твой космос, а солнце, а океан?
Старик и Георгий раздеваются догола, заходят в океан. Плывут на восход, который уже раскрасило еще не появившееся солнце.
        - Чем еще коварен с виду Тихий океан?  - сам отвечает старик, - течением. Он унес и погубил несметное количество людей. Даже там, где ты жил у Павла, течения были рядом с тобой.
        - Первый раз это слышу. Мне никто об этом не рассказывал. Да и я, купаясь один или с ребятами, его не чувствовал.
         - Это лишь потому, что за фазендой бывшего соседа Павла, там, где при входе в океан торчат скалы, оно начинается метрах в ста правее. Если ты там войдешь и проплывешь метров шестьдесят на восход солнца, оно тебя подхватит и понесет.   
       - Но там же мальчишки добывают устриц для Павла?
       - Нет, они ныряют только напротив фазенды соседа. Правее никто не заплывает. Это опасно. Им об этом рассказали их отцы в деревне.
        - Разве, когда ты почувствовал течение его нельзя преодолеть и вернуться на берег?   
         - В том-то и дело. Его сначала не замечаешь. А когда спохватываешься, то бывает уже поздно.
         -  Может, и не надо с ним бороться?
         - В том месте течение, чем дальше от берега, тем сильнее. Рассказывают деревенские мужики, оно ослабевает только километрах в двух от берега. Когда его уже не видно. Солнце над головой и не знаешь, в какую сторону плыть.
         - Верю. Я сам попал однажды в такую историю на Черном море. Плыл от берега и держал его в поле зрения. Чуть увлекся, ищу его. Кругом марево, берега не видно. А выручил меня случай.
         - Большинство людей паникуют, они тратят все силы на борьбу с течением вместо того, чтобы сохранить их на плавучесть. 
Старик и Георгий плывут, пока солнце поднимется на половину своего диска.

Солнце встало. По-прежнему, на побережье ни души, кроме двух фигур в шортах, которые делают упражнение.
      - Ты окреп. То, чем я тебя кормлю, помогает медленно очищать твои органы. Скорее всего, ты не будешь заниматься целевым очищением. Но ты уже знаешь многое о древнекитайской медицине, об Инь и Янь. Я тебе рассказал кратко о Лунном календаре, как его использовать на благо организма.
       - Я и раньше имел отрывочные сведения о них, но ты мне открыл, как систему жизни.
      - Я тебя познакомил с методами современных учителей, добившихся многого на практике в оздоровлении и излечении человека. Ты прав, заморачиваться всем этим не надо. Но ты должен проверить на себе и голодание, и влияние продуктов друг на друга.
       - Я когда-то просматривал все учения. А бросил потому, что каждый считает, что только его - самое правильное. Один лечит голодом, другой раздельным питанием. Третий слюной. А другой - даже мочой.
       - Мое мнение ты знаешь, - надо выбирать то, что тебе помогает. Рецепта одного и на все случаи жизни нет. Очень хорошо, что ты воспринимаешь все критически. Но если тебя «допечет», то ты сам основательно возьмешься за все, что составляет ядро этих учений.
 Учитель и ученик продолжают делать упражнения.
       - Это Даосская оздоровительная гимнастика. Она очень многое тебе даст. Выучи ее.               
       - А почему, Учитель,  ты не научишь упражнениям из школы обучения тибетских воинов?
        - Потому что тебе это не надо. Воин нашелся. Выжить бы тебе да оздоровиться! Разучишь и будешь делать эти два упражнения, ты ощутишь внутреннее движение энергии.
         - Чего-о? – не понял Георгий.
          - Снимешь энергетические пробки, которые у тебя образовались в последствие преодоления недавних потрясений. Они укрепят тело, повысят сопротивляемость организма. Ты почувствуешь себя моложе, ощутишь прилив сил, обретешь веру в себя.
        -  Я должен этому верить?
        - Ты обещал. Без веры вообще ничем нельзя заниматься. А эту оздоровительную систему упражнений разработали те же Даосские мудрецы, которые изобрели порох в двенадцатом веке. И стали применять скоро простейшие ракеты в военных действиях.            
         -  Да, ну? Нас этому не учили.
         - Если бы все человечество в результате кровавых передряг не уничтожали бы достижения древних мудрецов и не забывали бы их на века, оно сейчас было бы на очень высокой орбите своего развития.
       - Старик, и все же, кто ты? Ты себя не за того выдаешь. Книг не читаешь, вроде. Интернетом не пользуешься? Откуда у тебя такие знания?
      - Ты уже меня спрашивал у Павла об этом. Смотри на меня внимательно и запоминай, как делается эта часть упражнения.
Показывает упражнение «Возвращение молодости». Георгий пытается повторить.
       - Упражнение позволяет снимать энергию с рук и направлять ее в организм. Здесь все отточено до сантиметра. Оно только с вида простое. Этим упражнениям почти семьсот лет. Как ты считаешь, стали бы, те кто их делает, долгожителями, если бы они не приносили реальную пользу?

     Учитель «приоткрывается» 
Старик замирает, разворачивается направо, прикрывает ладонью глаза, всматривается вдоль прибоя.
       - Ты чего, Старик? Я ничего там не вижу.
       - Придем домой, я проверю твое зрение. За три месяца у Павла, ты его поправил на единицу и стал не только зорче, но, наверняка, обострилось восприятие цвета. Да у тебя все поднялось на более высокий уровень. Это помогла система. Не мои мази, не противные красные рачки, ни мои наставления, ни океан, - а все это в комплексе. Но вот снова пострадала голова.
Старик снова всматривается в правое побережье.
      - Давай пройдемся туда вдоль берега.
Георгий поднимает удивленно плечи: «Ну, пошли».
Идут молча. Старик все время всматривается вдаль. Проходят свой поворот направо, по которому вышли из дома. Идут дальше.
        - А ты будешь меня пичкать Инь и Янь?
        - Я очень кратко хотел тебе рассказать об этом еще у Павла, но ты выразил мне недоверие.
        - Еще раз прости, Старик. Я тебе всем обязан. Я был неправ.
        - По этой древнекитайской народной медицине, которая, кстати, в Индии и в Китае официальна, живет треть населения Земли. А еще они официально живут по лунному календарю. Соотносят все свои поступки, в том числе и лечение, с фазами луны в определенных созвездиях. Только две эти нации дали миру половину мудрости, которой он пользуется и сейчас.
        - И ты, конечно, лечил меня в соответствие с нею?
        - А как иначе? Иначе у тебя не было бы таких скорых положительных результатов.               
Старик останавливается.
        - А там, что такое? - делает три шага от океана, рассматривает что-то на песке.
Подходит Георгий: «Ты чего, след от колес машины впервые видишь?»
        - Ты не чувствовал, что за нами следили? Да-а, все подтверждается.
        - Старик, кому мы нужны? Два бомжа? – недоверчиво смотрит на него Георгий.
Старик укоризненно смотрит на Георгия.
       - След машины еще ни о чем не говорит.   
       - Я еще вчера чувствовал беспокойство. Смотри, колеса с новеньким протектором. А вмятины еле заметны. Значит машина новенькая, дорогая, с хорошей подвеской.
Георгий с интересом смотрит на Старика-следователя.
Они идут по следу.
        - Вот она ехала задом метров десять. А вот, круто развернулась и поехала в сторону города. Ну, и что? – спрашивает Георгий.
        - Я боковым зрением заметил, когда делали упражнения, как полыхнул по глазу зайчик. За нами следили с биноклем.
        - Зачем следить? Подошли бы, выяснили, кто мы такие и почему здесь.
        - Пошли домой. Эти поступают по - другому. Хорош и я, Фома не верующий!

Дворик за домом Шэнли. Вечер.
Старик выходит из двери. В руках у него небольшой алюминиевый квадрат с большим отверстием посредине и плоский ящичек, в котором насыпью лежат шурупы, три отвертки и большой нож с широким лезвием. 
Старик дает квадрат Георгию: «Помоги привернуть к стене», - скрывается за дверью. Выходит с большой тыквой баттернат, похожей на шею и голову человека.
Осматривает ее: «Все равно она сгнила бы, смотри какие пролежни!» - Показывает Георгию темные пятна на тыкве.
Георгий прикручивает плоский квадрат с отверстиями.
Получилось что-то вроде баскетбольного щита - стена дома, а вместо кольца, - плоский квадрат с дыркой.
       - И что это будет? Если тыква, - это мяч, то он туда пролезет только наполовину и застрянет.
       - Это то, что нужно. Ничего не будем обрезать. Попробуем вставить.
Опускает тыкву узкой частью в отверстие. Вверху торчит нечто похожее на голову с застрявшей и торчавшей снизу «шеей» в отверстии.
Георгий так и не догадывается о цели упражнения: «Если только швырять и пытаться надеть на «голову» шляпу?»
Старик снова уходит в дом. Вскоре выходит совсем другим человеком. Это взгляд охотника перед мордой тигра. Его пружинистая приседающая на каждом полушаге фигура и две ладони, выставленные вперед, как у бойцов единоборцев в Кунг-фу.
       - Стой в центре все время лицом ко мне. Бить не буду!
Георгий с недоверием выходит на середину.
Старик с криком подскакивает к нему на расстоянии метра, проводит молниеносно какие-то выпады руками. Это длится не более полутора секунд. И снова он отскакивает на метр.
Георгий с испугом делает два шага назад.
Старик продолжает свою пружинистую круговую пляску с чуть заметными приседаниями.
Так длится минуту.
       - У меня уже голова кругом идет, хватит!
       -  Отойди к мусорному баку!
И вдруг он отскакивает к забору, разворачивается и с коротким криком «Ха!» быстрым движением руки посылает что-то в сторону «головы» тыквы.
Георгий не верит глазам. В шею тыквы вонзилась, видимо, какая острая и длинная «игла». На ее конце свисает еще не успокоившаяся от попадания короткая шелковая нить, распушенная внизу.
И снова, после подскоков, приседаний, уверток: «Ха-а!» - и новая стрела теперь в голове тыквы трясет шелковой нитью.
Старик падает, делает кувырок, привстает на одной руке и снова метает «иглу» в сторону «головы». И уже третья нить трясется возле первой.
Георгий не может поверить и с вытаращенными глазами наблюдает за Стариком.
Тот «ныряет» на землю, как в воду с тумбочки, коснувшись земли двумя руками, откуда-то выхватывает очередную «иглу», чуть привстает и почти у самого забора мечет ее в сторону «головы». И уже следующий распушенный конец трясется рядом с двумя.
Это были невиданные цирковые трюки. Предпоследний был бросок с высоким подскоком. А последний, - почти в горизонтальном положении над землей в воздухе.
И эти убийственные стрелы были в кучке рядом с первыми.
       «Вот это, да-а!», - изумленно восклицает Георгий.
Отрывисто дышащий Старик стоит у забора напротив тыквы. Он держит кулак у груди, обхватив его пальцами другой, и что-то тихо говорит непонятное. Потом слегка кланяется.
       - Такое я вижу в первый раз! - еще не придя в себя, говорит Георгий.
       - Я очень надеюсь, что и в последний.
Георгий подходит к «голове», рассматривает.               
       - Чтобы такое сотворить, - восхищенно говорит Георгий, - нужно тренироваться в день по нескольку часов. Я никогда тебя не видел за этим занятием!    
Старик уже вынул свои смертоносные стрелы из «шеи» и «головы» пять раз убитой тыквы.
Георгий осторожно берет одну и рассматривает: «Это - 1Х18Н9Т, или, - нержавеющая хромо-никелевая сталь, из которой на 70% состоят все ракеты.
        - Да, это нержавейка, - уважительно взглянув на ученика, ответил тот.
        - Трехгранная? – Георгий удивленно ее рассматривает.
Берет тремя пальцами, взвешивает на руке.
       - Но изготовлена по всем законам аэродинамики! У нее центр тяжести в первой трети, иначе бы, даже эти стабилизирующие нити не смогли бы удержать ее в управляемом полете!
Старик отбирает «иглу».
        - Посмотрел и хватит!
        - Дай и мне попробовать, Старик! – возмутился Георгий.
        - Нет! И забудь, что ты здесь видел!               
Георгий с обидой смотрит на Учителя.
Старик вынимает откуда-то кожаный мешочек, бережно кладет все «иглы» в него и затягивает шнурок. Уносит в дом.
Георгий вынимает тыкву, рассматривает отверстия.
Старик возвращается и принимается откручивать шурупы с алюминиевого квадратика.
       - Даже с одной такой дырочкой в шее враг уже не жилец! - крутит головой ученик, уважительно смотрит на Учителя. - Теперь я верю, что, как ты говорил, и блюдцем за обедом можешь сломать врагу переносицу. Но вот сделать слюну кислотой и плевком в глаз…
Старик уже отвернул шурупы и собирается относить квадрат и ящичек с инструментами. Кладет их на столик.
       - Смотри сюда! - глазами показывает на муху, сидящую на стене дома, пьющую сок тыквы.
Старик глубоко вдыхает, с шумом выдыхает. Втягивает живот, делает несколько конвульсивных движений, плюет на муху. Та, пошевелившись в клейкой жидкости, замирает.
Георгий, изумленно, молча, переводит взгляд на Старика.
Тот забирает ящичек и квадрат и скрывается за дверью.

  Дворик Шенли, вечер. За столиком ужинают Шэнли, Старик, Георгий.
Перед каждым тарелка.
        - Ну, что, приступим, друзья! – улыбается Шэнли. - Сегодня у нас на ужин тушеный баклажан. Мы всегда его готовим с бататом, обжаренном на оливковом масле. Вместе с баклажаном тушим зеленый перец. Добавляем чеснок. Всегда на столе соевый соус, зелень, специи.
        - Очень калорийная и полезная еда, - ест и машет головой Старик.
        - Нет, нет! А как же без супа на ужин? После баклажана будет суп с кальмаром, креветками, мидиями. Туда кладу, обычно, брокколи, морковь. Уже несу.
Скрывается за дверью. Вскоре выходит с кастрюлькой.
        - Я уже не раз ел китайские супы, и они очень мне по вкусу, - хвалит Георгий.
        - Утка у меня раз в неделю. Курица – три раза. Морепродукты три раза. А вообще я живу бедно. Так что, - извините дорогие гости. Жил бы побогаче, я вам бы поставил такие деликатесы, – пальчики оближешь.
        - Не переживай Шэнли! Многие живут еще беднее. Так что, спасибо тебе за приют, и ты нам еще готовишь такие угощения!
        - Завтра на обед я приготовлю вам утку. Вот тогда вы распробуете настоящую китайскую кухню. Мало кто, кроме китайцев, понимает толк в такой еде.
        - Все китайцы мастерски ее готовят. Но это жирная пища, - уплетая овощи говорит Старик.
         - А на третье, я достану заветную коробочку редкого высокогорного китайского чая с местными цветами, которые растут только в моей китайской провинции на высоте полторы тысячи метров. Вы нигде не сможете попробовать такого. Такой чай мы будем пить по всем законам чайной церемонии. Его у нас пьют только так! С дорогими гостями.
        - Я слышал, что китайская кухня одна из самых лучших в мире. В китайские рестораны любят ходить во всех странах, - не отрывая головы от блюда, говорит Георгий. 
        - И главное, у вас очень полезное сочетание продуктов.
        - Я знаю, что и ты, Шэнли, передавал мне еду, когда я бомжевал в парке. Обязательно передавай еще раз мой поклон Суну. Без ваших передач мне совсем было бы плохо, - говорит бывший бомж.
        - Да, русский брат! Мы, китайцы, многим обязаны вам, русским в СССР. Вы очень много для нас сделали. И очень жаль, что наша молодежь этого не знает и не ценит. Поэтому, я очень рад, мой русский друг, хоть чем-то тебе помочь. Да и Старику я до конца дней моих буду благодарен за лечение.

«Спальня» Георгия и Старика
Георгий лежит на нижних нарах. Душно.
       - Ха! Ха! Ха! Ха! – слышит во дворике негромкие резкие выдохи Старика.
  Георгий открывает глаза, прислушивается.
Старик явно делает какие-то упражнения.
Снова повторяются его «Ха!».
Георгий делает «потягивания», как собака. Открывает глаза. Полная темень.
       - Вот неугомонный! И с чего это он в такую рань? Да еще впервые без него? Сейчас спросит: «Делал ли ты упражнения для головы в постели?» - громко зевает Георгий.
        - Надо бы сделать… и спросить, чего это он без него? - снова слышатся звуки Старика.
Георгий выходит: «Утра доброго тебе, Старик! Однако, уже можно различить предметы. Чего это ты без меня?»
Старик продолжат делать свои упражнения. Георгий с удивлением смотрит на Учителя.
       - Такие, Старик, ты мне не показывал. Такие, - я видел в книгах про бойцов Кунг-Фу буддийского монастыря Шаолинь!
Георгий в сторонке начинает делать «свои», - на растяжку, не сводя глаз с Учителя.
Старик делает очередные упражнения.
       - Может тебе лучше не ходить сегодня? - успокаивая дыхание, спрашивает Старик.               
        - А с чего это ты взял? А-а, ты о слежке? Скорее ты ошибаешься.               
        - Я был бы рад ошибиться.