***

Окна застеклили. Зинаида весь день ходила заплаканная. Настя ее успокаивала, ободряла как могла. Однако бухгалтер не оттаивала, не переставая, твердила:


– Уеду я, Настасьиванн, из Сухого Корбулака. Уеду!


– Да ты что, голубушка, – успокаивала ее Настя. – Этих сопляков, что ли, испугалась?


– Ничего я не испугалась, – возражала Зинаида. – На Сухом Корбулаке свет клином не сошелся. Союз большой, без работы не останусь.


«Экая ведь досада, – сокрушалась про себя Настя по поводу случившегося. – Додумались, черти сопливые, за сестру мстить». Ей по-матерински было жаль Зинаиду. Настя предчувствовала, что рано или поздно должно было случиться что-либо, что переполнит чашу терпения молодой, красивой, здоровой девушки, которой волею судьбы в малолюдной, стареющей мордовской деревне не нашлось подходящего жениха. И конечно, как ни привечала Настя девушку, она понимала, что, если Зинаиду не выдать в Сухом Корбулаке замуж, она рано или поздно уедет. И теперь оно так и будет. Сначала этот черт – долговязый Веряскин, теперь эти мальчишки. От одних только разговоров убежишь на край света. Вот за уполномоченного как-нибудь бы ее просватать.


После разговора с Вавиловым прошло дней двадцать или более, она уж стала забывать о том, что должны приехать с проверкой. Однако из райкома партии вновь позвонили и предупредили ее, чтобы далеко не отлучалась, потому что Калюжный днями будет в Сухом Корбулаке.


Калюжный приехал на другой день после звонка. На этот раз он показался ей моложе, наверное, оттого, что был в светлом костюме, коротко и аккуратно подстрижен.


Пока Калюжный с заворгом усаживались за столиком напротив, Настя пытливо вглядывалась в их лица, пытаясь догадаться об их намерениях.


Калюжный держался удивительно просто. Вся его фигура, манера держаться, говорить выдавали в нем человека на редкость доброжелательного и ровного. Улыбаясь мягкой и доброй улыбкой, он открыл папку, сказал, словно бы извиняясь:


– Я, Анастасия Ивановна, приехал к вам с не совсем хорошей миссией. Жалоба опять есть на вас. Причем, очень серьезная.


Он выбрал из кипы бумаг конверт и протянул его Насте.


«Ну-ка, ну-ка», – стараясь казаться бодрою, но внутренне вся холодея, взяла письмо Настя.


У нее было такое ощущение, будто она, разгоряченная, враз выпила много холодной воды, и ей стало нехорошо и зябко.


– Я бы хотел вас предупредить, Анастасия Ивановна, – продолжал Калюжный, на миг бросив на нее пристальный взгляд. – Много тут грязи, наносного, надуманного, как я полагаю, поэтому очень прошу вас близко к сердцу все написанное не принимать.


Настя пожала плечами.


– Прочитать, я надеюсь, его можно?


– Конечно, конечно, – утвердительно кивнул Калюжный.


Письмо было написано от руки. На конверте адрес: «Москва, ЦК КПСС». Обратный адрес: «Сухой Корбулак». И подпись: «Колхозники».


Начало было – что передовица из газеты. Настя покачала головой: «Грамотный, паразит!» Однако чем больше читала, тем больше мрачнела. Писал кто-то из местных. Настя в этом не сомневалась – уж больно подробно, со знанием дела, описывались колхозные дела. «Не Веряскин ли?» – промелькнуло в голове. В Центральный Комитет партии сообщалось о том, что колхоз «Московский Кремль» возглавляет бездарный человек Беклемишева. Она постепенно разваливает колхоз, дела в хозяйстве из года в год становятся все хуже. Урожайность снижается, надои падают, убытки растут. До ее избрания в хозяйстве все было по-иному. В подтверждение написанному прилагались вырезанные из районной газеты статьи и сводки, где «Московский Кремль» критиковали и вдоль и поперек, а чтобы удобнее было читать, анонимный автор подчеркнул все, что касалось колхоза, аккуратненько красным карандашом.


Как ни тяжело и горько было Насте, это была правда. «Московский Кремль» в последние три года сдавал одну позицию за другой. И причину этого тот, кто писал, видел не в том, что на колхоз обрушивались то засуха, то нескончаемые дожди, а в том, что она, Беклемишева, бездарный человек, попавший на должность председателя по прихоти бывшего первого секретаря райкома партии Восторгова, любовницей которого она якобы была, что Восторгов, пока работал, ее поддерживал, даже депутатом «сделал», а стоило ему уйти, как звезда Беклемишевой померкла, так как новый секретарь райкома партии спрашивает прежде всего за дела, а не за красивые глаза.


«После уезда Восторгова из района Беклемишева стала любовницей Утенкова. Это ни для кого не секрет. В районе все их зовут Ромео и Джульетта. Старый бабник Утенков от нее без ума. В нынешнем году он из кожи лезет, чтобы спасти от наказания свою любовницу. На днях прислал два трактора комбикормов, чтобы коровы у Беклемишевой не подохли. Если вы не примете мер, мы откроем глаза мужу».


«Господи! – ужасалась Настя. – Ладно, может, и в самом деле она никудышный председатель. Но это зачем приплели? Откуда взяли?»


После этого описывались Настины грубость и невнимательность к пенсионерам-колхозникам. Пофамильно перечислялись старики и старухи, кому и когда не были вспаханы огороды, не привезены дрова, отказано в сенокосах, машине до райцентра, в выписке зерна, соломы и прочего. Тот, кто писал об этом, выходило, знал всю подноготную села, все обиды старух и стариков, и трудно было возразить что-либо против. Всем, кто перечислялся в письме, Настя в самом деле отказывала, но делала это не потому, что не хотела помочь, просто не могла, не было у нее такой возможности. Потому что в первую очередь был колхоз, были планы, за них спрашивали, их надо было выполнять. И, как само собой разумеющееся, она полагала, что, решая колхозные дела, она заботится о них же, колхозниках. В конце концов ведь и хлеб, и картошка, и мясо, и молоко, и шерсть – все это производилось не для кого- нибудь, а для народа. А тут – на тебе! Все это преподносилось как ее черствость, невнимательность, бездушие и еще бог знает что!


Упоминали в письме и Зинаиду. Будто Настя специально взяла в Сухой Корбулак бухгалтера-несмышленыша, чтобы проще вершить темные дела. Говорилось в письме о сделке, которую якобы Настя и бригадир шабашников заключили между собой и присвоенной ею в результате этой сделки сумме денег.


Ко всем грехам этим присовокуплялась поддержка Настей аморальных поползновений бухгалтера-проститутки, которая на глазах всех жителей села разрушает молодую семью учителей Веряскиных. В письме указывались число и день, когда пьяный Анатолий чуть ли не до утра просидел на крыльце Зинаидиной квартиры.


Настя только головой качала, удивляясь осведомленности автора письма. «Господи, ну меня грязью поливают – ладно, может, и в самом деле кому насолила или не угодила. Но Зинаиду-то за что? Ни кола ни двора, девчонка глупая!»


Не было забыто в письме и начало строительства дома в райцентре. «Беклемишева нахапала в колхозе денег и теперь хочет выгодно пристроить их в райцентре. Под видом дома для родителей строит собственные хоромы, использует для этого колхозные строительные материалы, привлекла для этого шабашников и вдобавок еще расплачивается с ними за счет колхоза».


– Да-а! – покачала головой Настя, кончив читать.


У нее от стыда горело лицо. «Всю эту грязь читали в Москве, в обкоме, в райкоме и вот эти двое сидящие перед нею мужчины. И кто знает, что теперь о ней будут думать. Если даже и не поверят написанному, так, наверное, все равно в душе у каждого червоточиной зародится сомнение. «А черт ее знает, эту Беклемишеву! Может, и в самом деле за ней все это водится».


Она протянула письмо Калюжному, сказала осевшим вдруг голосом:


– Делайте, что хотите. А с меня хватит.


– Ну вот! – укоризненно произнес Калюжный. – Мы же с вами так не договаривались.


Настя сидела, словно пришибленная. Носовым платком машинально вытерла повлажневшие глаза.


– Это же надо! Ладно бы, про работу написали. Может, и правда. А то ведь любовница! Срам-то какой!


Калюжный с заворгом сочувственно вздыхали, успокаивали, как могли. Настя, к своему удивлению, быстро успокоилась, пришла в себя. Договорились, что Калюжный поговорит с теми, с кем считает нужным, что же касается бухгалтерских документов, пусть проверит ОБХСС.


В этот день Калюжный с заворгом обошел чуть ли не всех сухокорбулакских пенсионеров. Вернулся в правление он только вечером. Сидя за столом, долго листал блокнот. Наконец сказал:


– Обижаются на вас люди, Анастасия Ивановна. И знаете, за что? Отмахиваетесь вы от них, словно от назойливых мух.



                Глава 12


После отъезда Калюжного в Сухом Корбулаке целую неделю работала ревизионная комиссия производственного управления сельского хозяйства. Настя особо не беспокоилась – против совести ни в чем не погрешила. Ее предчувствие оправдалось. Все обошлось нормально. Были вскрыты лишь некоторые финансовые нарушения: переплаты на отдельных видах сельскохозяйственных работ, покупка запасных частей за наличный расчет у частников и еще кое-какие мелочи. Этого и следовало ожидать. От хорошей, что ли, жизни председатель иной раз наизнанку выворачивается, чтобы в обход той или иной статьи приобрести что-то. Его, председателя, что ли, вина, что все, что большей частью ежедневно хозяйству необходимо как воздух, оказывается дефицитом. Но так или иначе, Настя за вскрытые нарушения теперь должна была нести ответ. По результатам проверки жалобы должно состояться заседание бюро райкома партии, и Настя ждала на него вызов. О бюро позвонил сам Вавилов. Настя усмотрела в этом недоброе. Накануне она весь день нервничала, испереживалась вся.


– Не дури и возьми себя в руки, – прикрикнул на нее Степан. – Чего суетишься. Мельтешишь. Подумаешь, бюро! Ну снимут. Не пропадем!


– Вот-вот, – укоризненно отвечала Настя. – Только и ждешь, когда меня с работы освободят.


– Что ж мне теперь, плакать?


Настя, услышав такое от мужа, резонно рассудила.


«И чего это я, в самом деле, страху на себя нагоняю? Чай, не в тюрьму сажать будут. А коль не нравлюсь, пусть снимают. На мне свет клином не сошелся».


В райком партии выехали после обеда. Из трех человек, ехавших в председательском «газике», больше всех был взволнован Веряскин. Он то нервно потирал ладони, то громко сморкался в носовой платок, то вдруг начинал откашливаться.


Настя не волновалась. То ли сказалось Степаново внушение, то ли уже отпереживалась. «Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – думала она. – А потом, как говорят, что ни делается, все к лучшему».


В райкоме в этот день было немноголюдно. Вскоре Настю и Веряскина пригласили в кабинет Вавилова. Члены бюро сидели вдоль большого полированного стола. В торце его, в противоположном конце, как раз напротив Насти, сидел Вавилов, рядом с ним – Калюжный.


В кабинете, несмотря на распахнутые окна, было жарко. Многие члены бюро сидели без пиджаков, в одних только рубашках. Это придавало заседанию какую-то будничность и неофициальность.


– Слушается вопрос о результатах проверки письма о недостатках в работе правления и партийной организации колхоза «Московский Кремль», – будничным голосом объявил повестку заседания Вавилов. – Слово предоставляется инструктору областного комитета партии товарищу Калюжному.