Воспоминания бабушки

Бабушка,
ловко перебирая спицами, словно нитями судьбы,
начинает свой рассказ о тех давних временах.
Голос её звучит тихо:

"Ну, слушай, девонька, про раскулачивание, раз спрашиваешь.

Много несправедливости тогда случилось.
Политика такая обозначена была. Поди разберись в ту пору, как правильно-то надо.
Кто раскулачивал, тот верил в правильность того, что делал.

Раскулачивание коснулось тех,
у кого хозяйство чуть поболе, чем у других значилось.

Семья у прадеда твоего, Ивана Яковлевича, зажиточной слыла.
Да, так оно и было. Семья крепкая, работящая.
Всё своими руками в хозяйстве-то сделано.
Кузня у семьи имелась на шесть горнов.

Младший брат его, Осип Яковлевич, занимался своей торговой лавкой.

Семьи у братьев - большие. Считай, десять деток на двоих.
И каждый был при деле. Сызмальства к труду приучены.

Дети росли умными, послушными. Ни озорства, ни хулиганства не знали.
От матушки ни тычков, ни пинков сроду не видали.

Прадед твой своими изделиями коваными на ярмарке в городе торговал.
Там знали Ивана Яковлевича как искусного мастера.
Ждали его товар завсегда на ярмарке-то.

И вот когда пришла разнарядка в правление колхоза на раскулачивание, так
семьи братьев стояли первыми в списке.

В правлении колхоза был у них родственник. Ну как родственник,
не по крови, конечно.
Андрей, твой дед, сын прадеда твоего, Ивана Яковлевича,
женился на сестре председателя правления Анне, на мне, значит.

Так вот родственник-то, брат мой, стало быть, и предупредил братьев,
чтоб попрятали, что можно. Они и припрятали кое-что.
Да разве можно всё-то спрятать?

Помнишь, внученька, чайный сервиз? Голубой, красивый, лёгкий такой,
как пушинка.
И столовый расписной с тарелками большими?
Да и ещё утварь всякая по мелочи была."

Бабушка хитро улыбнулась и дальше продолжила:

"Знаешь, куда я всё это спрятала? В погреб. Андрей, дед твой,
там схрон соорудил. Сразу и не увидишь. Андрюша у меня сообразительный был.
Что ты удивляешься, внученька? Любовь у нас с твоим дедом настоящая была.
Мне без него воздуха не хватало.
Вот так, моя девочка, случилось с нами. Друг без друга жить не могли.
Я по сию пору деду твоему благодарна
за любовь нашу."

Посветлело лицо бабушки Анны. Улыбается. Прошлому своему, наверное.

"Ну, а потом уж потихоньку дальше жить стали.
Человек ко всему привыкает, приспосабливается.

А вот посудой той, что в схроне была, долго не пользовались.
Боялись, как кто увидит.
А чего боялись? Никому до нас и дела не было.

Только вот когда ребятишки у нас подрастать стали, вот тогда и
вытащили красоту эту.
Папка твой, когда женился на маме твоей, получил в приданое два сервиза.
Ты же помнишь их.

Дети наши не знали, откуда у нас такие сокровища.
Не сказывали мы им. Много чего из той жизни до
раскулачивания утаили от них. Опять же боялись."

И снова молчит бабушка. Только спицы быстро скользят одна об другую.

Через пару минут продолжила:

"Вот только это и смогли сберечь. Да больше бы и не сумели.

Утром-то их всех погрузили на телеги вместе с детьми
и отправили неведомо куда.
Даже сменной одёжи не дали взять. Рёву было...
Скотину всю в колхоз забрали.

Семью нашу с Андреем не тронули. Вот так мы и остались одни из родных деда твоего."

Отвернулась бабушка к окну. То ли слезу смахнула, то ли голос дрогнул.

"ДомА-то у нас, пятистенники, на краю села стояли, - продолжила дальше
свой рассказ бабушка Анна,
- Два дома, Ивана Яковлевича и Осипа Яковлевича, они рядышком стояли,
правление распорядилось соединить, и открыть школу сельскую в них.

Ты же бывала в ней, когда приезжала маленькой погостить ко мне.
Только не знала тогда всю историю эту.
Считай, по родным ступеням поднималась.

А другой, наш с Андреем дом, на две половины поделили.
В одной половине - правление колхозное, в другой - я и твои мама с папой
жили. Ты в этом доме и родилась. Только не долго твои родители
в нём пожили. Тебе ещё и месяц не исполнился, как уехали вы в город.
Работа там была у родителей.
А потом и я к вам переехала.

А дома этого больше нет. Сгорел однажды. Ты жалела его, дом-то.
Всё тебе хотелось в него зайти, пока цел был, через порог перешагнуть.
"Колыбель" ведь твоя там. Ты свет земной в нём увидела.

И школы той тоже нет. Раскатали её на брёвна.
Хорошо, Андрей мой, этого не видел.
Мало пожил, твой дед. Перед самой войной
и схоронили. Животом шибко маялся. А какое тогда лечение-то было,
почитай никакого.

А другие два дома стоят. Крепкие. Да два каменных ещё живы.
Этим-то износу не будет. Строили тогда на века.

Не обидно ли нам было? А на кого обижаться? Жизнь такая была.
Да и зла не держали. Знаешь, как в народе говорят?
Зло таить, себя губить.

Что я знаю о родственниках, которых раскулачили?
Никто не знает, и я не ведаю.
Пытались мы выяснить их судьбу с твоим отцом. Это уж, правда,
после войны с фашистами было. Почему не раньше?
Так боязно было.
А с в фронта один только твой папка, сынок наш младшенький,
вернулся.
Дочку нашу, и двух сыновей война забрала.

Пытаться-то пытались, конечно, хоть что-то, узнать о родственниках, но не случилось правду найти.
Родители твои и в архив обращались, да только всё напрасно было.

Да и они, родственники, не пытались с нами связь установить.
Может, боялись нам навредить, а, может, сгинули где."

Замолчала бабушка, Анна Якимовна, - маленькая, сухонькая в белом
платочке на седых волосах с прозрачными небесными глазами.
________________

В те годы, когда по стране прокатилась волна коллективизации и
раскулачивания, достаток становился приговором.
Если твоё хозяйство хоть немного выделялось на фоне остальных,
это могло стать роковым.Так и произошло с семьёй родных Андрея и Анны.