Дуэт

      Городское управление культуры готовилось к проведению предновогоднего корпоратива. Следует сказать, что новое слово «корпоратив» в управлении не приветствовалось и открыто не употреблялось, а произносилось только в кулуарах, курилках и туалетах. Официально праздничное мероприятие называлось итоговой расширенной коллегий, на которую, кроме одиннадцати ее протокольных членов, приглашались руководители и некоторые выдающиеся личности городских учреждений культуры. Учреждений этих было немало. В длинном многостраничном списке числились народные библиотеки, мелкие частные музеи, вырастающие как грибы после дождя, детско-юношеские школы искусств, клубы по интересам, а также самодеятельные песенные и танцевальные коллективы, получавшие крошечные символические деньги из муниципального бюджета, именуемые все в тех же кулуарах и курилках городского управления культуры «деньгами для поддержания штанов». А сами самодеятельные творческие коллективы назывались не иначе как «Биг-Бэндами в два притопа и в три прихлопа», чем намекалось на их несерьезность и халтурность.

      Управлял этим пестрым культурным хозяйством некий важного вида господин, ходивший всегда в строгом костюме, в накрахмаленной белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, и с галстуками ярких расцветок. Звали его Николаем Капитоновичем, в кулуарах Капитанычем. В недавнем прошлом был он депутатом, раздававшим несбыточные обещания, оставшимся без портфеля на последних муниципальных выборах, но вскоре получившим назначение руководить городской культурой, хотя не был ни разу замечен среди завсегдатаев вернисажей и концертных залов.

       Господин этот, Николай Капитонович, сидя в один прекрасный день за своим столом и изучая списки членов самодеятельных творческих коллективов, трудившихся днем в разных экзотических местах (кто токарем, кто пекарем, а кто и кассиром), досадовал, понимая умом, что отсутствие профессионалов среди его подопечных никак не способствует росту привлекательности коллективов и наполняемости концертных залов. А ведь наполняемость залов - важнейший показатель работы управления культуры и, в первую голову, его руководителя Николая Капитоновича. От этой пресловутой наполняемости зависело отношение губернского начальства к руководителю и, как следствие этого, размер его ежемесячной премии и перспективы дальнейшего продвижения по служебной лестнице.
 
       Николай Капитонович, продолжая изучать списки участников самодеятельных коллективов, наткнулся на короткие резюме двух подопечных работников, оказавшихся-таки профессионалами, да еще и какими! Оба всамделишные актеры, у обоих за плечами ГИТИС и оба с похожими, созвучными и, как подумалось руководителю, сценическими фамилиями – Шапиро и Каправо. Руководитель возрадовался, правда, его несколько смутило и озадачило одно обстоятельство – актеры эти давно не работали актерами. Артист Шапиро возглавлял клуб любителей домино, а его коллега по бывшему актерскому цеху артист Каправо руководил народным музеем утюгов. 

       - Интересное дело, - сказал вслух сам себе Николай Капитонович, почесал лысеющую репу и решил, что этих двух профессионалов следует ему лично пригласить на коллегию, а заодно познакомиться с ними поближе и узнать, что к чему.

       Первым делом он вызвал к себе на ковер артиста Каправо, долговязого сутулого мужчину с крупными чертами лица, острыми скулами и длинными узловатыми пальцами рук, одетого по случаю вызова к начальству в костюм с несколько коротковатыми рукавами пиджака и штанинами брюк. При встрече они пожали друг другу руки, а Николай Капитонович даже приобнял артиста, встав при этом на цыпочки и дружески похлопал его по спине, что, как он полагал, должно сблизить их и настроить на откровенную и задушевную беседу.

       - Рад, очень рад и даже, знаете ли, польщен вашим визитом ко мне, скромному чиновнику, - сказал Николай Капитонович гостю, не отпуская его из объятий, держа артиста за локти, - хаживал, хаживал на спектакли с вашим участием и тогда, сидя в зале, я и думать не смел, что смогу познакомиться ближе и даже дружить с великим актером! Отчетливо помню гром аплодисментов и цветы, море цветов, которыми театралы с ног до головы осыпали своего кумира - соврал Николай Капитонович, пододвигая стул гостю, и садясь за свой большой двухтумбовый стол, при этом поглядывая в шпаргалку, подготовленную ему его помощниками.

       - Что вы, дражайший Николай Капитонович, я давно не служу Мельпомене, хотя в душе остаюсь актером и полагаю, это пожизненное пристрастие, - ответил артист Каправо раскатистым баритоном диктора Левитана, тем самым снимая все сомнения в своем актерском прошлом.

       Хозяин кабинета открыл дверку правой тумбы стола, выставил оттуда бутылку коньяка, уже распечатанную, слегка неполную, две небольшие хрустальные стопки, поблескивавшие на свету прозрачными резными гранями, наполнил их содержимым бутылки и протянул одну из наполненных гостю.

       - За встречу, знакомство и нашу дружбу, - произнес тост Николай Капитонович, выпил залпом и громко крякнул, выдыхая пары алкоголя, - не могу не задать вам сакраментальный вопрос, любезный Петр Петрович, - спросил он гостя, поглядывая в шпаргалку, где было записано имя актера, - почему вы ушли из театра, лишив сотни поклонников возможности лицезреть кумира?

       - Честно? – спросил артист, выпив коньяк и поставив стопку на стол.
       - Хотелось бы знать о вас все, мы ведь теперь друзья…
       - Я жестоко страдал по причине своей профессиональной особенности, которую не смог преодолеть, хотя, что греха таить, на сцене я был безупречен, и даже весьма успешным. Скажу вам без ложных стеснений, что публика ходила в театр не на спектакли, а на меня. Ну, как в свое время ходили на Фаину Раневскую…
       - Вот как…
       - Я до такой степени вживался в роль, что потом, по истечению некоторого времени оставался в этой роли, проживая жизнью моего сценического героя. Вы понимаете меня?
       - Не очень, Петр Петрович, я ведь не актер, а всего лишь чиновник, и не могу знать многих театральных тонкостей, хотя мне очень интересно. Поясните, пожалуйста, если вам не трудно.
       - Ну, например, после спектакля я не мог выйти из сыгранной мною роли и продолжал говорить голосом и фразами моего героя, чем дома не единожды пугал жену, а она, усомнившись как-то в моем душевном здоровье, вызвала скорую психиатрическую помощь… Да, случалось и такое…

       Взгляд управляющего из добродушно улыбающегося сделался серьезным, он предусмотрительно убрал в тумбу стола недопитую бутылку и, пододвинув ближе к себе каменный чернильный прибор, стоявший на краю письменного стола, спросил:
       - Кто бы мог подумать! И что, Раневская тоже так же… Ну… Это… Заговаривалась? 
       - Нет, нет, не думаю. Это мои проблемы, связанные с индивидуальными особенностями перевоплощения. Но самое неприятное не голос и не фразы, которыми я мог разговаривать непродолжительное время. Представьте себе, у меня появлялись болячки моего героя, если он был чем-то болен по замыслу драматурга. Вот вам пример, дражайший Николай Капитонович, из одноактной пьесы Чехова «Предложение», поставленной в нашем театре, где мне довелось сыграть роль жениха Ивана Васильевича Ломова, очень мнительного и болезненного помещика. Надеюсь, вам удалось посмотреть эту постановку?
       - Как же я смог пропустить спектакль с вашим участием, любезный мой Петр Петрович? Сидел я в пятом ряду, аплодировал громче всех и даже кричал стихами: «Браво, Каправо!», - снова соврал, не моргнув глазом, Николай Капитонович, никогда не бывавший в театре, а Чехова изучавший в школе по рассказу «Человек в футляре», но уже ничего не помнящий кроме короткого названия и картинки на обложке, - так что же случилось потом, любезный Петр Петрович?
       - Как вы помните, по ходу пьесы возник спор между моим помещиком, роль которого исполнял я, и его невестой Натальей Степановной. Мой герой так нервничал и переживал, что у него началось сердцебиение, отнялась левая нога, а потом он и вовсе упал в обморок, да такой глубокий, что чуть было не умер на сцене… И что вы думаете, дражайший Николай Капитонович… Я так вжился в образ, что потом, после премьеры я заболел тахикардией сердца, стал волочить левую ногу, падать на ровном месте и вообще задыхаться как астматик…
       - Какой ужас! Какая опасная у вас профессия! Похлеще будет труда шахтера! – воскликнул руководитель, качая головой.
       - Пришлось мне потом долго лечиться, восстанавливаться, проходить сеансы физиотерапии и даже лечебного гипноза. Только вы не подумайте ничего такого. Я нормальный здоровый человек. Могу показать справки, имеющиеся у меня в наличии. А спектакль сняли с показа, поскольку я играл без дублера и замены мне не было. Простите меня за нескромность, но никто из коллег по театру не желал быть моим дублером, зная мой высокий уровень актерской игры - не хотели выглядеть серыми на моем ярком фоне… А вы, наверное, были на премьере, потому что премьерный показ пьесы был единственным?
       - Да, да, именно на премьере, на которую доставал билеты через депутатский корпус и по большому блату, - снова соврал Николай Капитонович.
       - А знаете, что побудило меня уйти из театра?
       - Расскажите, сделайте милость…
       - Постановка пьесы Джона Патрика «Странная миссис Сэвидж», в которой главреж предложил мне играть главную роль – пациента психлечебницы Ганнибала, душевно больного-параноика, возомнившего себя великим скрипачом. Представьте себе, что стало бы со мной, если бы я вжился в этот образ и сыграл бы эту роль?
       - Ужас, ужас!!!
       - Вот-вот. Пришлось мне отказаться от роли и уйти из театра. Навсегда… Но… Весьма отрадно, что меня не забывают мои поклонники. Приходят, знаете ли, в музей якобы посмотреть на исторические утюги, которыми теперь я заведую, вызывают меня в зал и просят, умоляют дать им автограф!
       - Невероятная история! Интересная у вас судьба, достойная описания в романе под рубрикой «Жизнь замечательных людей»! Постойте, друг мой любезный, а ведь я тоже давно мечтаю заполучить ваш автограф! Прошу не отказать!

       Николай Капитонович порылся на полках кабинетного стеллажа, жидко заставленного книгами, и почему-то множеством спортивных кубков, напоминавших загадочные начищенные до блеска макеты космических кораблей. Не найдя искомую вещь, он открыл ящик письменного стола, и, пошарив в нем, вытащил оттуда на свет брошюру, пожелтевшую от времени, называвшуюся: «Методические указания по основам хозяйственной деятельности и финансирования муниципальных учреждений культуры». Он протянул брошюру артисту:
       - Подпишите, друг мой любезный! Материалы, напечатанные в этой книжице, относятся к великой культуре, которую мы с вами представляем и которой служим по совести!

       Артист, понимая высокую значимость момента, стоя расписался на обложке бестселлера, но перед этим немного помедлил, изображая скуластым лицом глубокое раздумье и даже пустив слезу (на то он и артист): «Многоуважаемому Николаю Капитоновичу с чистосердечным пожеланием дальнейших и многих успехов на лоне культуры». Брошюра с подписью актера мало походила на автограф, а больше напоминала дарственную надпись автора странных «Методических указаний», что, впрочем, нисколько не смутило хозяина кабинета.

       Николай Капитонович погладил надпись, сделанную артистом, потом приподнял толстое стекло, покрывавшее столешницу письменного стола, и подложил под стекло брошюру:
       - Теперь ваше пожелание, друг мой любезный, будет всегда перед моими глазами, согревая сердце заядлого театрала и настраивая меня на творческую деятельность!
       - Я тронут вашим вниманием и вашей безграничной любовью к театру, дражайший Николай Капитонович! – ответил актер.
       - А знаете что, любезный Петр Петрович? Я вас лично приглашаю на заседание итоговой расширенной коллегии управления! И, друг мой любезный, позвольте мне самому представить вас членам коллегии, назвав вас моим близким другом…
       - Я буду польщен!
       - А скажите мне, друг мой любезный, актер Шапиро Исраэль Меерович, ушел из театра тоже по той же причине, что и вы? – спросил руководитель, снова заглядывая в шпаргалку, где были записаны непривычные для него инициалы артиста Шапиро.
       - Должен вас предупредить, что моего коллегу Шапиро следует величать исключительно Игорем Макаровичем. И Боже вас упаси обратиться к нему так, как написано в официальных бумагах. Именно Игорем Макаровичем и только так он представляется при знакомстве, объясняя несведущим, что является русским актером и потому должен носить только русское имя, благозвучно воспринимаемое ухом русского зрителя.
       - Буду знать, спасибо за подсказку и мой респект товарищу Шапиро!
       - Скажу вам по секрету, как руководителю культуры, что мой коллега, к сожалению, стал профнепригодным…
       - Что такое?
       - Он потерял память и почти неспособен заучивать роли.
       - Какая досада! А что суфлеры? Разве их нет в театре?
       - Театры давно отказались от них, отвлекающих внимание зрителей, и от суфлерских будок тоже, мешающих актерам. Правда, за кулисами во время спектакля всегда присутствует помощник режиссера с текстом пьесы в руках и в экстренном случае он может подсказать, но только в экстренном. Игорек же, играя последнее время в театре, не отходил от кулисы, держась за нее, боясь не услышать подсказки, чем разрушал мизансцены, задуманные режиссером, а иногда и путал не расслышанный им текст, доводя игру до абсурда, а порой и до смеха зрителей совсем в ненужных местах. Но! Свой недуг он тщательно скрывает, объясняя всем, что он не ушел навсегда из театра, а находится лишь на временном творческом отдыхе, столь необходимом для большого артиста. И прошу вас держать в тайне рассказ о проблемах моего коллеги.
       - Да, да, конечно! Хочу еще просить вас по возможности развлечь коллег после коллегии – выступить в роли, скажем, деда Мороза или, на худой конец, прочитать с выражением новогоднее стихотворение.
       - Сочту за честь. Это мой долг как актера. Скажу вам больше. У нас с Игорьком Шапиро подготовлена забавная интермедия, своеобразный дуэт. Позовите его и мы покажем нашу работу и, надеюсь, порадуем вас, да и присутствующих тоже.
       - О! Непременно! Простите, друг мой любезный, а как, э… Игорь Макарович справляется со своей, так сказать, профнепригодностью?
       - Очень просто. В нашем дуэте он играет роль, которую учить не нужно, а нужно уметь импровизировать, с чем он, будучи опытным и прожженным актером, справляется блестяще! Впрочем, вы сами это увидите.

       Николай Капитонович удовлетворенно потер руки, подумав, что не дурно бы пригласить и свое начальство, продемонстрировав мастерство подопечных, а стало быть, и свои успехи тоже.

       Актера Шапиро он не стал звать к себе. Ограничился звонком, обращаясь к нему так, как советовал Каправо, называя Игорем Макаровичем. В разговоре с актером Николай Капитонович также похвалил его талант, соврав ему, что не единожды бывал на его спектаклях и всегда оставался в восторге. В ответ Шапиро дал согласие прийти на коллегию и выступить в дуэте с Каправо.
Обрадованный Николай Капитонович тотчас же обзвонил свое начальство, коллег из соседних регионов, знакомых из вышестоящих учреждений культуры, пригласив всех на мероприятие, где должны выступать именитые актеры, работавшие теперь под его, Николая Капитоновича руководством. Он не ограничился только звонками, а вдогонку разослал пригласительные открытки с видом на здание управления и с его портретом в вычурной виньетке.

       Николай Капитонович, понимая, что нудная официальная часть коллегии будет мало интересной начальству и приглашенным гостям, решил ее сократить, оставив в повестке свой доклад об успехах и достижениях городской культуры и отменив прения и выступления с мест. После доклада он наметил короткий концерт, который должен продемонстрировать не только актерский потенциал самодеятельных коллективов, но и высокую компетентность руководителя городской культуры. Он лично составил программу выступлений, включив в нее всего лишь два номера – выход народного хора в новых роскошных костюмах, сшитых на деньги местного мецената и благодаря Николаю Капитоновичу, предусмотрительно записавшему в состав хора престарелую тещу того мецената. Перед хормейстером он поставил задачу отказаться от длинных заунывных песнопений, а сосредоточиться на исполнении веселых искрометных частушек, что, по его мнению, должно разогреть гостей, настроив их на восприятие второго и завершающего номера, новогоднего сюрприза, «вишенки на торте» – дуэта артистов Шапиро и Каправо.

       Созвать новогоднюю коллегию решили не в тесном офисе Николая Капитоновича, а в клубе ткацкой фабрики с просторными фойе и приличным актовым залом. В назначенный день ко всеобщему удивлению протокольных членов коллегии актовый зал наполнился до отказа, чего не случалось ранее на прочих мероприятиях управления. Опаздывающим приносили стулья из кабинетов и студий, а некоторые, не дождавшись стульев, рассаживались на ступеньках, подстелив на них газетки. На коллегию, помимо высокого начальства и причастных к мероприятию работников городской культуры, явилась посторонняя публика - друзья и родственники хористов, работники ткацкой фабрики, принимавшие участие в пошиве сценических костюмов, бывшие коллеги наших актеров, депутаты и просто скучающие пенсионеры, прослышавшие о предстоящем бесплатном мероприятии.

       Николай Капитонович бодро отчеканил свой доклад, сопровождая его слайдами, демонстрирующими на экране культурные успехи, завершившийся одобрительными аплодисментами присутствующих. Далее на сцену мелкой семенящей походкой выплыли хористы. Певицы в длинных зеленых платьях, расшитых блестками и бисером, в высоких расписных под хохлому кокошниках. Певцы в строгих черных фраках с удлиненными почти до пола фалдами и широкими атласными лампасами на брюках. Выход хора на сцену был уже успешным действом, ошеломившим изумленную публику. Действо это можно было бы сразу и завершить без песен и музыки плавным уходом всего хора за кулисы и этого было бы уже вполне достаточно для полного удовольствия зрителей. Но хор замер, простояв несколько мгновений безмолвно и неподвижно, а потом как из рога изобилия высыпал частушки, пошловатые по содержанию, неумело-наивные по уровню, но некоторые даже талантливые и остроумные, нотолько таких было совсем немного. Хористы оживились, задвигались, заулыбались друг другу, выдавая нагора короткие куплеты, слегка пританцовывая, покачивая подолами длинных платьев и фалдами фраков:

             Капитаныч хорош —
             Как цветочек аленький!
             И в костюме, и с харизмой,
             И айкью немаленький!
                Мы сражаемся с попсой,
                Кипатаныч - рулевой,
                Побеждаем темноту,
                Защищаем красоту!
 
       И так далее и тому подобное…
       Николай Капитонович, присевший после доклада на третий ряд, где на заранее забронированных креслах сидело его начальство, незаметно поглядывал в их сторону, видел улыбки на лицах руководителей и тихо радовался успеху мероприятия, предвкушая предстоящую похвалу в свой адрес, а возможно и награждение.

       Частушки закончились. Хор под аплодисменты и выкрики «Браво!» грациозно уплыл за кулисы. На сцену взбежал Николай Капитонович и объявил выступление артистов Шапиро и Каправо, назвав их гордостью городской культуры и своими друзьями, а номер, с которым выступят артисты – роскошным сатирическим дуэтом.

       Артисты вышли со стульями в руках, впереди шел худой и долговязый Каправо, а следом за ним круглый полный и невысокий Шапиро. Один стул поставили в глубине сцены, на него сел Шапиро, освещенный софитами, и тотчас же вошел в роль, расплывшись в широкой улыбке, чем уже вызвал смех в зале. Второй стул поставили на авансцене у левой кулисы в тени. Артист Каправо, присев на этот стул, обратился к публике:
       - Господа! Некоторые зрители, рассуждая об актерском труде, почему-то полагают, что мы не можем обходиться без суфлера. Очевидно думают, что в нашей профессии самое главное и самое трудное это выучить текст роли, особенно если она большая, и знать ее наизусть. Но это не совсем так. Роли теперь учим, относимся к этому делу весьма ответственно и добросовестно. А профессия суфлера – отжила себя и почти вымерла. Но вот лет эдак 100 тому назад актеры любили воспользоваться помощью суфлера и даже не мыслили себе другой игры. И вот сейчас мы с артистом Шапиро покажем вам небольшой отрывочек из гоголевской комедии «Женитьба». Попробуем ее сыграть под суфлера, которого попытаюсь изобразить я. Ну а мой коллега Шапиро выступит в роли постаревшего девственника Подколесина, не потерявшего надежду жениться.

       Дорогой читатель, привожу в ремарке часть небольшого монолога Подколесина, из которого Шапиро и Каправо смогли сотворить нечто невообразимое:
«Вот как начнешь эдак один на досуге подумывать, так видишь, что наконец точно нужно жениться. Что, в самом деле? Живешь, живешь, да такая наконец скверность становится. Вот опять пропустил мясоед. А ведь, кажется, все готово, и сваха вот уж три месяца ходит. Право – самому как-то становится совестно. Эй, Степан!».

       Шапиро изображал заезжего в провинцию известного и самоуверенного актера, не знающего или напрочь забывшего свою роль, и потому полностью положившегося на помощь своего суфлера. Не дослышав и не поняв подсказчика, он импровизировал, переигрывал, доводя монолог до абсурда, но продолжая сохранять важность и уверенность в своей непоколебимой репутации великого исполнителя.

       Каправо, глядя в потрепанную тетрадку, усердно подсказывал, и, видя отсебятину, выдаваемую коллегой, играл собственную нервозность, шевеля желваками, как бы сдерживая себя от желания заорать на коллегу, выплеснуть на него свое негодование и даже побить его.
 
       - Живешь, живешь, - подсказывал суфлер.
       - Живешь, - мечтательно повторял актер, подтягиваясь, как после утреннего пробуждения, жестикулируя руками в ожидании следующей подсказки.
       - Живешь, - повторял суфлер.
       - Уже сказал, - тихо отвечал суфлеру актер.
       - Два раза, - говорил суфлер, показывая коллеге два пальца.
 
       Актер несколько медлил, в недоумении глядя на показанные ему пальцы, соображая, чтобы это означало, и, допуская, что так мог позволить себе написать великий Гоголь, продолжал играть, выдавая совершеннейшую чушь:
       - … Ну да, вот так, как говориться, живешь, живешь два раза, понимаете ли…
       - Да такая наконец скверность, - подсказывал суфлер, изображая на лице недовольство.
       - Ну да, такая, понимаете ли, в конце концов, скверность, что просто какой-то кошмар от нее, от скверности этой, что самому делается скверно, - импровизировал актер, изображая лицом гримасу, возникшую от постигшей его скверности.
       - Становится, - продолжал суфлер.

       Актер встал со стула, полагая, что ему подсказали не текст, а действие и продолжая скороговоркой и не очень разборчиво рассуждать о скверности. Суфлер энергично замахал руками, показывая актеру, что не следовало вставать, а нужно продолжать монолог сидя.

       - Ну да, я уж лучше сяду, на сердце что-то тоже совсем скверно, - объяснил свое вставание актер, садясь и схватившись рукой за сердце.
       - Вот опять пропустил, - подсказывал суфлер.

       Лицо актера сделалось серьезным, он строго посмотрел в сторону суфлера, намекая ему, что недопонял или недослышал подсказанную ему реплику.
       - Пропустил, - повторил суфлер.
       - Что? – тихо уточнил актер.
       - Пропустил…
       - Тут вот на днях мы собрались небольшой компанией, - выдал актер, мечтательно улыбаясь и щелкая пальцами по своей шее, изображая характерный жест,
       - Но, правда, что таить, я пропустил пару-тройку стопочек…
       - Не то, не то, - взволновано перебил его суфлер, - пропустил мясоед! Мя-со-ед!!!
       - Ну да, я и говорю, что выпил и мясом заел, понимаете ли, - произнес актер, аппетитно причмокивая.
       - А ведь, кажется, все готово, - продолжал суфлер, недовольно покачивая головой.
       - И как-то кажется, что все было уже готово, знаете ли…
       - И сваха…
       - Да, и сваха была готова, скажу я вам по секрету, - поделился актер, приложив указательный палец к губам.
       - И сваха вот уже три месяца ходит, - настоятельно поправлял актера суфлер.

       Актер снова взял пайзу, что-то усиленно соображая, а потом с радостным выражением на лице, продолжил:
       - Вы знаете, у меня есть одна знакомая сваха. И вот вы не поверите – ей всего три месяца от роду, а она уже ходит! Честное слово!
       - Право – самому как-то, - подсказывал суфлер.
       - Самому как-то не верится, но это правда – все это я видел своими глазами!
       - Становится совестно…

       Актер снова встал, принимая подсказанную ему реплику за описание его действия.
       - Эй, Степан! – продолжал работать суфлер.
       - И вот посмотришь на эту малютку сваху и скажешь ей: «Эй ты, Степан мой, Степанушка…», - выдал актер, умилительно смотря в угол, где находилась мнимая сваха.

       И так далее и тому подобное с таким же юмором и неожиданной импровизацией, с непринужденной легкостью и актерским мастерством.
Зрители хохотали, хлопали после сказанных невпопад реплик. Смеялось и веселилось начальство, сидевшее на третьем ряду. Радовался и Николай Капитонович, видя радость и удовольствие начальства. Актеров долго не отпускали со сцены, вызывая их вновь и вновь, а они, выйдя в пятый раз на поклоны, пошептались между собой и решили выступить на бис, показать еще один номер. Объявление сделал Каправо:

       - Есть у нас давнишняя заготовка, дорогие друзья. Это наш вариант некогда популярного и любимого дуэта Тарапуньки и Штепселя, которых, надеюсь, вы помните. Так сказать, украинца и обрусевшего еврея. В нашем варианте это дуэт Шапиро и не забывшего «рiдну мову щирого українця» Каправо, представителей все этих же двух великих народов, понимаете ли… Правда, дуэт этот мы давно не репетировали и потому просим вас, дорогие друзья, быть снисходительными в случае случайных заминок.

       Зал зааплодировал, загудел, давая понять, что с нисхождением примет любые заминки от актеров, очаровавших зрителей.

       - Добрый вечер, дорогие друзья, так сказать, приветствуем Вас на бис! – обратился к залу Шапиро, промокая платком вспотевший лоб и глубоко дыша как после пробежки.
       - Здовеньки були, - поддержал его Каправо, при этом окинув взглядом партнера и обратившись к нему, - дывлюсь я на тебе, друг мiй, и бачу, що ти зовсiм захекався. Задишка у тебе, Шапіро. А все тому, що ти товстий як свиня, штани твої не сходяться на животі! Ты на дієту пробував сісти?
       - Присаживаюсь и неоднократно. Вот и сейчас ем все без соли и честно тебе скажу – не помогает.
       - Значить ти солicт! – пошутил, посмеиваясь Каправо.
       - А до этого я сидел на одном хлебе…
       - Нахлiбник! – хмыкнул Каправо.
       - А еще раньше я был сыроедом…
       - Харчувався сиром?
       - Нет, нет! Не употреблял ничего вареного, все только в сыром виде, - уточнил Шапиро.
       - Я ту дієту знаю: мого кума жiнка на таку дієту посадила. На завтрак – травка, на обiд – травка, на вечерю – травка… Травка, травка, травка… Одна травка…
       - Ну и как он? - поинтересовался Шапиро.
       - Лiто видержав, а в осенi утiк.
       - Почему?
       - Боїться, що взимку его на сiно-солому посадять, - ответил Каправо, игравший роль украинца Тарапуньку, подмигивая своему коллеге.

       В зале засмеялись, а Николай Капитонович посмотрел в сторону начальства и заметил некоторое замешательство в его рядах. Высокие гости хмурились, перешептывались между собой, а вице-губернатор, курирующий вопросы культуры, вдруг встал во весь рост и, не обращая внимание на продолжавшееся выступление артистов, стал нервно бочком продвигаться к выходу. Встали и другие представители начальства и устремились за вице-губернатором, изображая на лицах суровое недовольство.

       Вслед за начальством поплелся Николай Капитонович, бледнея на ходу, обливаясь ручьями пота, предчувствуя неладное. Когда группа руководителей выбралась в вестибюле, Николай Капитонович спросил дрогнувшим голосом:

       - Что-то не так?
       - Остановите концерт! - потребовал вице-губернатор, ничего не объясняя.
       - Да, да, конечно! - ответил Николай Капитонович и, не попрощавшись с руководством, убежал в зал, где концерт уже заканчивался сам по себе. Артисты кланялись, а политически неподкованные зрители аплодировали им стоя.
 
       Далее Николай Капитонович, находясь в расстроенных чувствах, позабыв о коллегии, о концерте и об артистах, побрел, никому ничего не объясняя, к себе в свое управление, где он, не включая света и не разогревая чайник, сел за свой большой двухтумбовый стол с каменным чернильным прибором, доставшемся ему от прежнего руководителя управления, и просидел неподвижно в потемках всю ночь, переживая случившееся, догадываясь, что негодование руководства вызвала тема Украины, с которой надо было быть архи осторожным и вообще лучше бы ее не поднимать. Он сожалел, что по своей доброте душевной он доверился двум идиотам, двум бездарям-артистам, алкоголикам, изгнанным из театра, подставившим его перед начальством, а возможно и вообще возжелавшим подсидеть своего доверчивого руководителя. Он понимал, что теперь руководство сделает должные оргвыводы и с треском выгонит его, честного и добросовестного работника, патриота и ударника, обвинив его, Николая Капитоновича (страшно подумать!) в политической близорукости.
 
       Утром следующего дня зазвонил телефон. Женский голос, назвавший себя помощником вице-губернатора, сообщил Николаю Капитоновичу, что для всех будет лучше, если он сегодня же напишет заявление о своем увольнении по собственному желанию и тем самым не станет доводить дело до неприятных и никому не нужных громких разборок и выяснений...

       Написать бумажку с коротким текстом в две строчки не проблема, только бумажка эта будет означать конец карьеры, забвение многолетних заслуг, в том числе государственных депутатских, конец вполне удавшейся жизни Николая Капитоновича. Конец? Николай Капитонович подошел к окошку, которое совсем недолго распахнуть, достаточно пары мгновений, чтобы запрыгнуть на подоконник, вдохнуть полной грудью в последний раз порцию свежего утреннего воздуха, шагнуть в вечность и распластаться внизу на сером асфальте в луже темнеющей и густеющей крови. Нет, нет это будет слишком малодушным решением. «В Саратов, в глушь, в деревню, к тетке» - вспомнил Николай Капитонович крылатую фразу из курса школьной литературы. А что, если исчезнуть, но ненадолго, до лучших времен? Дома не хватятся – с супругой в разводе и в больших контрах, дети выросли и надежно устроены за границей.

       Его начнут искать силовики, прорабатывать версии: убийства, самоубийства, похищения, несчастного случая. Следствие затянется и зайдет в тупик, потому что не найдено тело. И забыть не забудут, потому что будут искать. Журналисты начнут теребить следствие и писать о пропавшем руководителе почти как о гении, выдвигая свои версии, вплоть до конспирологических, и искренне сожалеть о загадочной пропаже знаменитого и незаменимого человека. А он всплывет в самый неожиданный момент целый и невредимый, обновленный и почти святой, полный сил и благих намерений и сходу победит на очередных депутатских выборах. Только уезжать нужно сейчас и инкогнито, без билетов, не оставляя ни малейших зацепок, уезжать на попутках, меняя машины, заметая следы.

       Такой выход придумал Николай Капитонович и вскоре свершил задуманное - тихо и бесследно пропал в никуда, не написав никаких заявлений, не оставив никаких предсмертных записок.

       А вот с дуэтом разбираться никто не стал - уж больно хорошо мужички выступили и сильно понравились зрителям, которые не замедлили разнести молву о неслыханном успехе. У артистов началась новая жизнь - насыщенная, интересная. Их стали приглашать на корпоративы, а они, чувствуя свою востребованность, расширили свой репертуар – подготовили новые интермедии, приуроченные к тематике праздников, мероприятий и застолий, но при этом сохранили свое основное творческое амплуа, ставшее популярным - «актер и суфлер». К радости и удовольствию исполнителей в этом творческом амплуа отсутствовала необходимость учить роли. Судите сами: суфлер всегда с тестом в руках, а актеру всегда подсказывают. Оставалось уметь импровизировать, с чем неплохо справлялся и справляется дуэт Шапиро и Каправо. Хвала профессионалам!

       Пожелаем им удачи, а Николаю Капитоновичу чудесного возвращения, если он не застрянет в глуши у тетки и не будет там назначен руководителем тамошней деревенской культуры!