Совместная кома

Полутемная комната, насквозь провонявшая сигаретным дымом и сушеной рыбой. Окна плотно зашторены. Все вокруг завалено самыми разнообразными рыбацкими снастями. За шторами на подоконнике стоит небольшой аквариум, в котором, лениво шевеля острыми плавниками, плавают несколько маленьких золотых рыбок.

Чуть поодаль, на ободранной тумбочке, кое-как умещается телевизор. Телевизор этот старый, громоздкий, черно-белый. Он стоит настолько неровно, что кажется, лишь невероятным чудом удерживается от падения вниз. Так и есть. Телевизор даже едва заметно покачивается, с удивительной грациозностью балансируя на краю. Все это выглядит одновременно и страшно, и притягательно.

Телевизор не работает, он выключен. В его мутном, сером экране немного искаженно отражается картина, висящая на стене напротив, как раз над низкой двуспальной кроватью. На картине этой, узкой и чуть продолговатой, изображена распластавшаяся на неопрятном ложе со скомканными простынями обнаженная женщина, слегка обремененная лишним весом, как и все женщины на подобных картинах.

Если посмотреть от картины налево, то можно увидеть зеркало. Большое в полный человеческий рост, но обезображенное кривой трещиной, разделяющей зеркало напополам от верха и до самого низа.

Все пространство вокруг кровати заставлено пустыми пивными бутылками. Впрочем, некоторые из этих бутылок и не пусты вовсе, а даже наполовину полны какой-то мутной жижей имеющей совершенно невыносимый запах.

Если смотреть еще чуть левее от треснутого, грязного зеркала, которое один лишь Бог знает какие пакости и ужасы успело отразить в себе за долгие годы своего существования, то можно увидеть мрачное кресло со скомканным грязным покрытием. На широкой спинке этого кресла имея вид отрешенный, безразличный ко всему и даже немного зловещий, изредка только подергивая короткими ушами, восседает слушая полнейшую тишину кот Георгий.

Глаза кота Георгия широко раскрыты. Но они совсем не кажутся живыми, они будто сделаны из стекла. Всегда бывший ярким и ядовито-зеленым, цвет этих глаз сейчас как бы потерял свою насыщенность. Глаза помутнели, приобретя оттенок мертвенности.

Шерсть у кота Георгия обычная, темно-серая, с легким дымчатым оттенком. Георгий – кот худой, но жилистый. Мышцы под кожей похожи на застывшие стальные веревки.

Долгое время животное сидит в одной позе неподвижно, смотря остекленевшими глазами в неизвестность. Оно словно бы сливается с полумраком, заполнившим эту небольшую прокуренную комнатку, и тяжелым душным воздухом, который с каждой минутой становится все тяжелее и тяжелее, все душнее и душнее.

Но неожиданно кот Георгий приходит в странную активность. Он начинает коротко, но довольно сильно вздрагивать всем телом, грязные когти, отнявшие не одну жизнь, выпускаются из лап и судорожно впиваются в поверхность спинки кресла. По всему телу этого странного существа в один момент словно бы проходит чудовищная судорога. Как будто через кота Георгия пропускают довольно сильный разряд электрического тока.

Глаза кота начинают закатываться. В конце концов, он издает бешенный, абсолютно не кошачий, способный глубоко поразить неподготовленного слушателя протяжный вопль. Издавая этот вопль, от которого рыбки в своем аквариуме спешат укрыться в спасительные убежища ракушек, Георгий падает с кресла. Падает совсем не как кот, он вдруг теряет всю свою кошачью ловкость, и просто бесформенной грудой оседает на пол. Как мешок с костями.

Долгое время Георгий лежит не двигаясь. Может показаться, что он уже отдал свою беспокойную кошачью душу Всевышнему. Он действительно в этот промежуток времени похож на мертвеца.

Георгий лежит, ощущая под собой мягкий ковер. Он также ощущает и то, что в комнатке пропахшей вяленой рыбой, маленькой комнатке с треснувшим зеркалом, похабной картиной и громоздким телевизором, начинает происходить что-то странное. Во-первых, рассеивается извечный полумрак, к которому Георгий за много лет проведенных в этой комнате привык… Тогда кот осторожно приоткрывает один глаз, теперь полностью белый, без зрачка и радужки, и смотрит на окно. Окно по-прежнему зашторено. Ярко-красные шторы с узором, напоминающим бесконечное полотно железных дорог, (дорог, которых Георгий никогда не видел) по-прежнему не пропускают с улицы не единого лучика света.

Георгий даже не знает как там, на улице. Он никогда не был там, а ненавистные красные шторы никогда не открывались. Истина известна только трем золотым рыбкам, беспечно плавающим в аквариуме, но они немы. Эти существа, которых Георгий также никогда не видел, ничего не могут ему рассказать, ведь даже не знают о его существовании. Для них есть лишь то, что они видят за грязным стеклом, есть вода, водоросли и ракушки, а также чья-то волосатая рука, каждый день сыплющая в их небольшой мирок то, что их питает – корм.

Георгию всегда казалось, что там, на улице, очень свежо. Георгий был в этом уверен. Он медленно вдыхал душный, жаркий и тяжелый, пепельно-серый воздух комнаты и верил, что на улице свежо. Это было его верой. За свою веру он готов был умереть…

Шторы были закрыты. Но полумрак неизбежно рассеивался. Георгий приоткрыл второй глаз. Этот глаз оказался таким же белым, как и первый, даже возможно немного белее. Вообще, трудно было поверить, что этот безукоризненно белый орган зрения когда-то имел зрачок и радужку.

В комнате неумолимо светлело. Георгий не мог выносить этого и закричал. Крик был пронзительный, долгий, с каким-то страшным мучительным надрывом. Может быть, именно от этого крика, но вполне возможно, что и по какой-то другой причине огромное зеркало, разрезанное уродливой кривой трещиной напополам, внезапно отделилось от стены и упало на пол, разбившись вдребезги.

Георгий не слышал страшного грохота. Ведь он был глух. Глухота пришла внезапно. Именно тогда, когда в комнату проник странный свет.

Хорошо, что зеркало упало. Очень хорошо! Георгий всегда испытывал страх, всматриваясь в него. Оно отражало темную арку входа в комнату. Просто арка, проем в стене, а за ним темнота. Такая черная, такая невыносимая. На самом деле страшного входа в комнату не было, была лишь комната. Но в проклятом зеркале вход отражался. Вот по этой причине Георгий и не любил зеркало, и сейчас был даже рад, что оно разбилось.

Георгий взглянул на пивные бутылки. Сейчас они были полны. Все. Доверху. Но ни на одной из бутылок не было крышки, и Георгий мог чувствовать запах того, что находилось внутри них. Это определенно было не пиво, а нечто иное. Такой слегка дурманящий, чуть сладковатый, терпко-металлический аромат. Он одновременно и нравился Георгию и вызывал внутри него беспокойство.

Теперь в комнате было светло. Ярко-красные шторы, с узором похожим на пути железных дорог, слегка колыхались. В этом свете, который обличал все, шторы казались, чуть ли не самой значимой деталью в комнате. Все меркло перед ними, все теряло свой смысл.

Георгий попытался пошевелиться. Его отчаянная попытка не принесла никаких результатов. Тело бедного кота было парализовано. Он мог только смотреть своими белыми глазами и вдыхать пьянящий запах из бутылок.

Повсюду блестели, отражая непонятный свет, острые осколки зеркала. Некоторые из них были достаточно велики, чтобы отразить то, что было наверху. А наверху ничего не было. Потолок отсутствовал. Четыре гладких стены просто уходили куда-то в темноту. А что было за этой темнотой? Непонятно. Георгий никогда не придавал значения отсутствию потолка. Он мирился с этим, как с непреложным и непоколебимым фактом, незыблемым законом его короткой кошачьей жизни…

Следы на снегу… Теперь под Георгием был не ковер, а снег. Чьи-то следы на снегу. Чей-то мягкий голос звучащий прямо внутри головы. Этот голос твердит о том, что если где-нибудь произойдет такая штука, как ядерный взрыв, то в радиусе восьмидесяти километров от эпицентра данного события у всех не на шутку испортится настроение. Голос утверждал, что это очень важный и многозначительный факт. Георгий же думал, что факт так себе.

Красные шторы. Женщина на картине. Теперь она смеется. Георгий не может слышать этого, но он видит, как ее рот раздвигается, растягивается в широкую улыбку и вздрагивает, вздрагивает, вздрагивает…

Она смеется, смеется как сумасшедшая, заливается истеричным смехом, брызгая вокруг себя слюной и закатывая глаза. Эта женщина сумасшедшая, определенно сумасшедшая. Георгий молча наблюдает за ней. Ему жалко ее. Эту сумасшедшую нужно лечить, надо за ней долго ухаживать, успокаивать ее и жалеть. Георгий непременно занялся бы этим, если бы не был парализован.

А кстати, почему он парализован? Почему? Вот это уже вопрос. Так холодно лежать в снегу. Просто невыносимо холодно. Он же себе все лапы отморозит. Точно, так и будет! Это конечно неприятно, но теперь от этого уже никуда не деться. Нужно принять, как должное. И все-таки обидно. Обидно, черт возьми!

Георгий подумал, что неплохо было бы закурить, но потом вспомнил, что он кот и поэтому не курит. Лучше уж посмотреть, как колышутся красные шторы, по телевизору ведь все равно ничего не показывают. В сером экране можно увидеть лишь странно искаженное отражение голой смеющейся женщины на картине. Только и всего. Поэтому лучше смотреть на шторы…

Рыбки в аквариуме за шторами были счастливы. Они не видели того, что происходит в комнате, они знали истину. Но они были также и голодны, и сейчас ожидали знакомую волосатую руку, которую почитали за божество. Рыбки не обманулись в своих ожиданиях. Рука появилась, как и всегда. Она небрежным жестом швырнула в аквариум целую горсть корма.

Все как одна, рыбки метнулись к корму. Одна из них, прежде чем рука скрылась за шторой, смогла через щель увидеть то, что происходило в комнате. Рыбка даже не успела понять, что совершила самую большую, но теперь уже последнюю ошибку в своей жизни. Взгляд за штору мгновенно убил ее. Рыбка, поблескивая золотой чешуей, медленно всплыла в аквариуме кверху брюхом.

Рука вздрогнула, потом застыла без движения, сделавшись словно каменной. Похоже, что ее хозяин обдумывал что-то. Наконец пальцы, болезненно скрючившись, ловко подцепили рыбку. После этого рука исчезла вместе с зажатой в ладони добычей. Опасная щель сдвинулась…

Георгий уже совсем не чувствовал холода, так же, как и своего тела. Коту казалось, что он плавает в какой-то жирной, вонючей, мутной жиже. Перед глазами будто пал туман, который становился все плотнее и плотнее с каждым мгновением.

Смерть. Похоже, что это смерть. Георгий всегда знал о смерти. Но он, конечно, не называл это явление смертью, не осознавал его так, как осознают люди. Он просто знал, что когда-нибудь все закончится, что придет время и не станет ничего из того, что было вокруг. Даже возможно, что то, что внутри самого Георгия пропадет. Даже возможно сам Георгий исчезнет. Кот знал все это скорей на инстинктивном уровне, но теперь, когда ОНА пришла, он понял. Вот оно. Вот момент! Уже совсем скоро.

Но все идет по плану, и ничего не надо торопить. Вот только по чьему плану? А впрочем, какая разница, главное, что по плану. Не важно, чей план, но все идет именно по нему, иначе ничего бы не получилось, и было бы еще хуже, чем сейчас. А так плохо, но зато плохо по плану. А когда плохо не просто так, а по плану, то и терпеть легче.

Похоже, пора закрывать глаза, ведь туман становится все гуще и гуще, а это значит, что вскоре они станут бесполезны. Веки Георгия уже начали смыкаться, но неожиданно в снег перед ним упала мертвая золотая рыбка. Вслед за рыбкой из тумана возникла волосатая рука. Она схватила рыбу и потрясла ею перед носом Георгия. Кот никак не отреагировал. Рыба, зажатая меж пальцев, безжизненно повисла в мутном тяжелом воздухе. Она издавала такой прекрасный запах, что не будь Георгий парализован, сожрал бы ее в мгновение ока.

Георгий не слышал, как человек склонившийся над ним, что-то тихо но вполне отчетливо пробормотал. Кот был полумертв и уже почти не мог воспринимать что-либо вокруг себя. Только голос звучал в его голове, ясно и громко, тот самый непонятный, не мужской и не женский голос, все твердивший о ядерном взрыве. Голос рассказывал Георгию обо всех свойствах этого взрыва, объяснял его суть и причины, красочно обрисовывал ядерный гриб. Георгий мало что из всего этого понимал. Он уже ступил одной лапой за черту. За ту самую незримую черту, за которой что-то, о чем по-настоящему мало кто знает. Перед Георгием, в тумане, уже плясали тени. Множество теней. Они даже не плясали, а как-то невыносимо и неприятно корчились в воздухе, болезненно извивались и корежились. Безликие тени. Их было неисчислимо много, и с каждой секундой становилось все больше и больше. Они прибывали. Сыпались сверху, из темноты, легко, как снежинки. Словно шел черный снег. Проклятый, невыносимый черный снег…

Человек, стоявший теперь в полный рост, словно башня возвышался над Георгием, но тот его не видел. Умирающий кот зрел лишь белый туман да тени корежащиеся в нем.

Человек долго смотрел на тяжело дышащее жилистое животное с дымчато-серым окрасом шерсти. Человек обдумывал что-то.

Совместный человек. Совершенно совместный. Это был совместный человек, находящийся в совместной коме с котом. Совместные существа в совместной коме... По крайне мере человек всегда так думал... Но теперь он неожиданно начал кое-что вспоминать и понял, что все это время был совершенно неправ, и лишь эта слепая вера блокировала ему путь к свободе.

Так уж случилось, что кот с его незагрязненным, чистым, животным сознанием постиг все раньше человека. Георгий даже осознать не мог в полной мере, что постиг и как это сделал, однако процесс был запущен, толчок породил движение, ржавые шестеренки сознания сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее завертелись. Георгий хоть и был неподвижен, но сейчас полным ходом шел к свободе.

Человек все это видел и понимал. Раньше бы не понял, но сейчас вдруг смог понять... Человек этот был высок, худощав, немного ссутулен, со впалыми, измученными, обвисшими чертами лица. Глаза его раньше были большими, карими, изможденными и какими-то потухшими. Но теперь эти глаза сверкали обжигающе-молочной белизной, зрачок и радужка полностью отсутствовали. Просто два бездонных белых провала на истощенном лице. Вот какими теперь были глаза человека, точно такими же, как и у кота. Ведь он, как и кот шел к свободе, пусть и медленнее.

Волосы человек имел почти совершенно седые. Лишь кое-где можно было заметить несколько диверсантов, несколько темных волосков. Он не был седым до того, как начал вспоминать, до той минуты, в которую для него открылся путь на свободу. В эту минуту он поседел, и глаза его побелели, а сердце бешено стучало, впервые за многие годы. Раньше человек думал, что сердца у него нет. Нет не в смысле чувств, а в смысле органа. Оно просто никогда не стучало, как будто и не было его. Человек даже никогда особо серьезно не задумывался, а временами даже и не помнил о нем. А вот теперь, когда воспоминания начали постепенно возвращаться, он по-настоящему вспомнил и задумался об сердце, об том, что там, в грудной клетке, под костями и мясом, что-то должно стучать, что-то должно биться словно птица в неволе. И сердце застучало. Как только человек начал мыслить таким образом, так сразу же и застучало.

Седой мужчина неотрывно наблюдал за котом. Тот все еще дышал. Хрипло, надрывно, со свистом, но все же дышал. Тогда человеку пришла в голову гениальная мысль. Он решил ускорить процесс, как для Георгия, так и для себя. Но сначала для Георгия, это существо первым должно выйти на финишную прямую. Это существо так долго пробыло в заточении вместе с человеком, и теперь заслуживало свободы. Незамедлительной свободы. Хватит уже с бедного Георгия мучительных галлюцинаций, сути которых он даже не понимает. Пусть смерть добрым пинком, наконец, вышвырнет его из душной, жаркой комнаты, маленькой комнаты длиною в вечность.

Ярко-красные шторы беззвучно колышутся… И это несмотря на то, что жаркий воздух в комнате совершенно неподвижен. Узор на шторах, напоминающий полотно железных дорог, слабо кривится. Как будто кто-то дышит за шторами. Но там никого нет. И даже рыбок теперь нет. За окном тоже ничего нет. Там, за грязным стеклом, бесконечная, бездонная и неизмеримая, пустая темнота. В данном случае окно – это не выход. Рыбки понимали это, но не до конца. Истина рыбок была не полной. И лишь одна поняла все до конца, именно тогда, когда заглянула через щель в шторах в комнату. Тогда рыбка и освободилась.

Остальные две рыбки так ничего до конца и не поняли. Поэтому их поглотила тьма за окном. Они стремились есть, тогда как надо было стремиться видеть. Теперь их нет. Ничего нет. Нет ракушек, нет камней, нет водорослей, нет воды, нет золотой чешуи, нет аквариума. Есть лишь подоконник. Деревянный подоконник с ободранной серой краской, старый, дряхлый подоконник, покрытый столетней пылью. Как будто и не стояло здесь никогда стеклянного, наполненного водой ящика. Лишь пыль и время, и забвение, и темнота за окном.

Как же седой человек был теперь рад. Ведь раньше он ошибался, так бесчеловечно и глупо ошибался насчет их совместной с котом Георгием комы. Но теперь ошибка была понята и учтена. Воспоминания все поставили на место. Никакой совместной комы никогда не было…

Великая радость! Великая вселенская радость! Великое блаженство! Как радостно, и как же легко… Седому человеку было сейчас просто невероятно радостно.

Обуреваемый этой великой радостью, животворящим огнем распространявшейся по всему его телу, он осторожно положил одну руку на тело кота, чтобы то при процессе оставалось неподвижно, а второй рукой крепко сжал теплую мохнатую голову. Одним четким, сильным и выверенным движением, седой человек свернул коту Георгию шею. Тихий, быстрый хруст и всё. Конец. Кот Георгий освободился.

Человек с белыми глазами рассмеялся. Он был рад, он теперь жил каждой секундой великого предчувствия конца своего заточения. Отсмеявшись вволю, он подмигнул женщине на картине. Женщина плакала. Кровавые слезы стекали по полным щекам. Стекая, они оставляли на этих щеках ровные красные дорожки, скатывались, на мгновение зависали на краю подбородка, после чего падали на белые скомканные простыни.

Так и надо. Так и должно быть. Человек схватил одну из пивных бутылок, стоящих на полу, и, не отрывая взгляда от женщины на картине, сделал два больших глотка. Внутри бутылки была кровь. Человек всегда знал это. Там была лишь кровь, всегда... Его собственная кровь. Но теперь он сам пьет собственную кровь, и ничто не помешает ему освободиться.

Женщина разрыдалась пуще прежнего. Она начала утирать слезы руками оставляя на лице безобразные красные разводы. В конце концов, она отвернулась. Ох, не умеют эти твари прощаться… Не умеют прощаться и проигрывать. Но это и понятно. Им, наверное, редко приходилось проигрывать людям, а животным – в особенности редко. Человек отнял бутылку с кровью от губ и бросил ее в снег. Снег покраснел.

Красный снег. Черный снегопад. Бесконечность над головой, темная пустота за окном, радость внутри. Великая радость… От одной этой радости можно умереть. Но не нужно. Ведь сейчас правильно умереть снаружи, а не внутри. Если ты умер внутри, то ты проиграл, и они возрадуются…

Но.… Но теперь комната пуста. Даже дело завершить нечем, так завершить, чтобы быстро и безболезненно… Они не хотят допустить, чтобы он освободился. Они хотят его помучить. Еще и еще… Но они не понимают. Они сами до конца не понимают того, что им удалось сотворить. Глаза побелели… Рано или поздно, но освобождение неизбежно.

Комната пуста, и нечем теперь повредить добровольную плоть. Ну что ж, что ж, друг мой, Георгий, ты-то тут? О да, ты тут. Твое серое, маленькое тельце. Я вижу его. Вот он ты! Передо мной в снегу. Помоги мне Георгий в последний раз…

Седой человек опустился на колени перед трупом кота. Усмехнулся. Великая радость по-прежнему переполняла человека, она никуда не уходила. Мужчина взял лапу кота, осторожно раздвинул подушечки скрывающие когти. Грязные, острые когти, отнявшие не одну жизнь. Вот они. Прямо перед ним, прямо перед его белыми как молоко глазами, и никуда эти когти не пропадут. Теперь самое главное, самое основное. Человек склонился еще ниже и когтями кота разорвал себе яремную вену. Он сделал это одним сильным, безошибочно точным, неотвратимым движением.

Тени взвыли, женщину на картине вырвало кровью, а телевизор, наконец, упал. Он все падал и падал вниз, в бесконечную угольно-темную пустоту, а вслед за ним сквозь пустоту летели два худых тела. Тело кота и тело человека.