Картины с выставки

***

Он вынырнул светоносной выдрой из потока реликтового времени и воссиял световым лучом разъярившегося пространства над моментальным автопортретом Земли.  Небо до этого мига было окрашено чернильными кляксами каракатиц и осьминогов, по которым определяется степень всеобщего безумия, настигшего человечество в его роковую годину. Ручная русалка с лицом одновременно Руслана и Людмилы (смотря с какой стороны смотреть, справа или слева) сжигала этюдники своих предшественников из студии Артема Гуси-Лебедева на костре амбициозных авангардистов. Никита Хрущев встал ранним утром 1 декабря 1962 не с той ноги (как утверждают кремлевские гносеологи, он перепутал свою ногу с ногой супруги, Нины Петровны). Впавший одновременно в детство, отрочество и юность, уже ближе к обеду он прогуливался в означенный день в обнимку с непризнанными гениями-педерастами по залам гиперманежа в надежде обрести бессмертие и кануть в неизвестность по имени Эрнст. Ибо даже у неизвестности есть имя. Екатерина Фурцева, любительница высмеивать все непонятное, сматывала удочки своего наслаждения соцреализмом и готовилась ко второму пришествию Василия Кандинского. Кандинский не заставил себя ждать и явился в образе Минотавра, чтобы сожрать министра культуры, переварить ее всеми фибрами своего кишечника и явить миру кучу экспериментального говна под названием «Квадраты с концентрическими кругами». Принюхиваясь к нему, как верные псы модерна, будущие студиозусы Элия Белютина откроют в себе божественный дар спонтанности и стихийного пуантилизма. Разве не отрадно надеяться, пиковые дамы и господа головлевы, что не все пойдет прахом и хоть что-то останется после всего того, что будет съедено и выпито за круглым столом, уставленным разными натюрмортами.  Встреча формалистов и поденщиков от искусства с новой реальностью породила на свет реальность, дополненную всеми видами чревовещательного гедонизма и симультанного дионисийства. Представим себе такую картину: придворный художник Александр Дайнеки впал вдруг в немилость и выдворен из страны за приверженность академическому вождизму. Он отбыл с вещами на загнивающий Запад, где по приглашению Ватикана, быстро переквалифицировавшись, принялся расписывать одну из домовых капелл на мотивы «120 дней Содома». Представили? Теперь вернемся к выставке советских авангардистов. Суслов, не приемля ничего из увиденного, пытается вступить в перепалку с художниками. Суслова приказано расстрелять на месте. Пролившаяся из пулевого отверстия красочная кровь тут же была подхвачена кистью Тамары Тер-Гевондян и нанесена на чисто выбритое лицо одного из искусствоведов, чтобы прояснить темные места собственного творчества. Мало быть членом Политбюро, чтобы понять фирменный стиль Будущего, анатомирующего труп современности. Это вам не урок анатомии доктора Тульпа. Только человек с лицом ребенка, сконцентрированного на чудище с тремя головами генсеков внутри себя, может разгадать секрет молодого человека в виде трансформаторной будки, жующего высоковольтные провода своего бескорыстия на кукурузном поле однополой энергосети. «Боже мой!» – воскликнул некто из делегации (Шелепин? Мазуров?), воззрившись на менструирующую всеми цветами радуги кукольную вагину, окаймленную то ли жемчужного цвета росой, то ли каплями аллегорической спермы демона Ракшаса из царства Матки. Хрущев в восторге. Его старческий феникс наконец-то восстал из остывшего пепла Содома и Гоморы, сыплющегося из его широких, как парашют, трусов. Он ликует при виде антропоморфной жопы, обращенной к нему лицом автопортрета кисти Бориса Жутовского.  «Она говорящая», – утверждает Художник с большой буквы, пытаясь донести до высокого гостя завуалированную тайну своего феерического геморроя. Над головой зрителей анонсом следующей выставки пролетает Жар-птица, преследуемая контурами красочного взрыва на фантомной атомной электростанции, взрыва, долженствующего рано или поздно случиться в сверхновой реальности. Взрыв косяком грибного дождя отплывает куда-то далеко-далече. На небе, как в планетарии, вспыхивает Вифлеемская звезда, по мановению незримого демиурга становящаяся вдруг Кремлевской звездой смерти. Ноги высоких лиц подкашиваются при виде электрического то ли ската, то ли кресла с подпиленными ножками, парящего посреди выставочного зала на грифоподобных крыльях Советов. Откуда ни возьмись на импровизированной сцене появляется обнаженная Сикстинская Белладонна (гений особенной красоты, отметим мы в скобках) и принимается на виду у всех испражняться пальчиковыми батарейками и лампочками накаливания. Воздух наэлектризован донельзя. Разбойник, приколотый канцелярскими кнопками к крестословице, выглядит на удивление жизнерадостным и живым. Никому даже не приходит в голову, что разбойник этот – Христофор Колумб, распятый, точно Христос на кресте, на мачте вопросов и ответов святой инквизиции. Никита Сергеевич озадачен. Он схематичен, как Московский метрополитен, динамичен, как поршень в двигателе внутреннего сгорания, интенсивен, как движение на Варшавском шоссе. Черно-белый памятник для будущей могилы Хрущева уже витает в воздухе тяжелым монолитом пластического искусства, сфабрикованного в мозговых извилинах неизвестного скульптора.  Число картин в гиперманеже растет по экспоненте. Из их названий можно составить поэму не то что без героя, но даже без автора. Автор тут совершенно не нужен. Он только создает затор в телодвижениях речи и столоверчении образов. Ставки непрерывно повышаются. Еще немного – и из глаз, ушей и ноздрей присутствующих лиц потечет масляная краска, а из кожи у них начнут прорастать тонкие волоски вибрирующих в руках истеричных художников кисточек, ибо грань между явью и вымыслом стерта жестом пресловутого живописца. Попробуй тогда не вынырнуть светоносной выдрой из потока реликтового времени и не воссиять световым лучом пространства над моментальным автопортретом Земли.

***