Натан Эйдельман. Обзор
Его появление в творческих кругах быстро заметили. Литературный критик Лев Аннинский, его современник, так вспоминал о нем: «Время было такое, что вся история была расписана по этапам, формациям и были ответы известны на все вопросы. Вдруг появляется историк, который рассказывает истории жизни одного, другого героя. И начинаешь читать это, как откровения того, что продолжается: от времен Лунина и до наших дней. Вот это меня поражало больше даже, чем его умение рассказывать».
Его рассказы вспоминает Сергей Соловьев, режиссер фильма «АССА», в сценарии которого принял участие Натан Эйдельман: «Это рассказ как бы слегка стронутого человека, который обладает способностью, рассказывая об истории, быть для нее современником. Стертая грань между знанием научным, знанием художественным, и знанием свидетеля событий. Натан потрясающе обладал этими знаниями».
Изначально, Эйдельман хотел заниматься Востоком. Однако, приятель его высмеял. Где архивы по Востоку? В Каире, в Лондоне, в Париже. А российской историей ты можешь заниматься везде, хоть в Сибири. И туда больше шансов попасть, чем в Париж. И Натан признал справедливость этих доводов.
Начинал он школьным учителем, сначала в Орехово-Зуево, потом – в Москве. Продолжался этот период недолго - по нескольку лет на каждую школу. В Орехово-Зуево его вообще взяли в обмен на мешок цемента, о чем Натан Яковлевич всю жизнь вспоминал. Помимо школьного курса истории, он еще пересказывал ученикам Дюма, вел уроки географии, астрономии и немецкого языка. Ученики очень любили его, каждый год потом приглашали на вечера встречи.
Этой работы с подрастающим поколением ему потом очень не хватало. Знаний было столько, что уже не вмещались, требовалось поделиться с кем-то. Эйдельман говорил: «Я столько знаю. У меня такое количество архивов, которые я досконально изучил. У меня нет возможности ими заниматься самому. Вот я уйду – и многое уйдет со мной». И тогда…
Писать он начал, говорят, случайно - не видел в себе способностей. Его приятель и постоянный слушатель все время предлагал написать то, что Натан рассказывает, но не соблазнил. В какой-то момент приятель попросил рассказать о чем-то и пригласил стенографистку. Та записала, потом расшифровала - так появились первые публикации историка.
Очень долго его не печатали, боялись аллюзий и аналогий. Книгу про Николая Карамзина вообще тогда зарубили, по другим рукописям редакторы издательства месяцами изводили его правками и уточнениями так, что Эйдельман зарекся было писать. Но потом книги стали его единственным заработком.
Уже в Москве его пытались обвинить в причастности к группе Краснопевцева., которая думала о том, как бы вернуть страну к ленинским нормам. Натан не состоял в группе и дессидентом не был, но с ним консультировались по вопросам нелегальной деятельности. В итоге, 15 человек посадили, а историка исключили из Комсомола и уволили с работы.
Первой его заметной книгой стала в 1970 году биография серии «Жизнь замечательных людей» - «Лунин». После историк писал и о других декабристах: об Иване Пущине – «Большой Жанно», о Сергее Муравьеве-Апостоле – «Апостол Сергей». Он хорошо знал эпоху и показывал трагедию личностей в то время. Более того, для него события на Сенатской площади были предвестием советской власти. И эпоха эта продолжалась, еще можно не только выжить, но и смысл увидеть. Как историк, он восхищался человеческим благородством среди вековЮ искал его.
«Лунин неравнодушен к слабости и мучениям ближних, но протянет руку далеко не во всех случаях, где Пущин это сделал бы не задумываясь (…). Он смеется со всеми, но не пускает в свои книги, мысли, молитвы; впрочем, если кому-то важно и интересно, охотно поговорит и о книгах, и о молитвах, но кто не спросит, проживет с ним рядом 10 лет и ничего не узнает. «Отдельная избушка», где он всегда примет, но не пригласит». Так написал о своем герое уже позднего, сибирского периода Эйдельман в «Лунине». А еще - любил цитировать фразу своего героя из письма: «В этом мире несчастливы только глупцы и скоты». Историк считал, что он имел на нее право, потому что писал из ада.
А вот Пущин, как будто, проще, или, во всяком случае, понятнее. Этих декабристов он сравнивает там же, в «Лунине», хотя позже появится еще одна биография - «Большой Жанно»:
«Если бы восемьдесят декабристов-каторжан выбирали президента своей общины, абсолютное большинство получил бы, конечно же, Иван Пущин. Он, собственно, и был избран председателем артели, заботившейся о тех, кто не получал деньги и посылки из дому».
Что касается особого отношения Эйдельмана к Пушкину, как определенному мерилу, вспоминает Лев Аннинский:
«Всю историю он мыслил как нечто, которое передается от человека к человеку буквально через рукопожатия. Он говорил: «Рукопожатие было вот такого-то с таким-то, а этот вот с тем-то». Ему было интересно, каким образом, от Пушкина до него, сколько было рукопожатий. Выяснялось, что – я уже не помню точно, - что через какого-то пушкиниста, через два-три рукопожатия - и тепло Пушкина вот, здесь».
А книга о Николае Карамзине «Последний летописец» все-таки вышла в 1983 году. И рассматривает его Эйдельман как первого русского историка, да, работающего по заказу правящей династии Романовых. Но сделал он максимум из того, что мог, и превратился в служителя истории, а не монархии. Придворная должность появилась не сразу, оплачивалась она скудно и нерегулярно. Карамзин мог собирать очередные альманахи, просто писать, и это принесло бы больше денег, но он выбрал дорогу служения. Не только из русских архивов, по всему свету Николаю Михайловичу привозили, присылали документы, исторические труды. И он все это читал, сопоставлял, сверял, в попытке установить истину. Он успел ознакомиться и «обработать» огромную часть документов до пожара в Москве 1812 года.
А что касается «заказа»… Вот, как описывает Эйдельман одну из встреч с царем Александром I в «Последнем летописце»:
«Карамзин опасался цензоров: «Надеюсь, в моей книге нет ничего против веры, государя и нравственности, но, быть может, что цензоры не позволят мне, например, говорить свободно о жестокости царя Ивана Васильевича. В таком случае, что будет история?»
Действительно, что будет история? Но Александр объявляет, что сам будет цензором. Вот кого, в сущности, копировал Николай I, беседуя с Пушкиным.
Милость и зависимость: Пушкин хорошо это знал, когда писал: «Государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности некоторым образом налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности».
Так что хватало и аллюзий, и аналогий. Просто всем хотелось увидеть бунт против самодержавия, акцию самосожжений на площади перед дворцом, а Карамзин находил возможности договариваться с имеющимся строем. Он разговаривал с Романовыми и часто добивался своего.
Особое отношение у Натана Эйдельмана к Павлу I и книга «Грань веков» об этом. Начать с того, что текст оказался больше на 6 авторских листов, чем издательство принимало. И пришлось искать знакомых в цензуре, чтобы напечатали все, пусть даже без доплаты.
Павел I – особый персонаж русской истории. Великий магистр Мальтийского ордена, друг Наполеона Бонапарта, «романтический император» и Дон Кихот – по мнению иностранцев. В России его ненавидели практически все, начиная с его матери, Екатерины Великой. Есть версия, что она вообще хотела обойти его с престолом, передать власть любимому внуку, будущему Александру I. Но…
«В 1786 году Павел узнает от самого Александра об этом плане Екатерины II. Александр же, не принимая этой идеи, в письмах дважды нарочито называет отца «величеством»: в то время, как бабушка уверена в согласии Александра на трон тот тайно себя «низлагает»!»
Впрочем, в короткое время Павел настроил против себя и домочадцев мелочными придирками. Был ли он так уж плох? Или же это всего лишь сложность править после «великого» государя – вспомним, что творилось с престолом после смерти Петра Великого.
В соавторстве с Андреем Щербаком-Жуковым для НГ-Экслибрис:
https://www.ng.ru/subject/2025-04-16/9_1269_eidelman.html
Свидетельство о публикации №225050301246