Две Медеи

                Две «Медеи»

Миф о Медее один из самых жутких, жестоких, ужасных и бесчеловечных мифов в древнеэллинской мифологии, и без того изобилующей леденящими сердце сценами. В современном кинематографе к нему обратились два великих режиссёра: Ларс фон Триер и Пьер Паоло Пазолини.

«Медея» Ларса фон Триера –  это путешествие во тьму. Ни одной светлой сцены. (Но разве могут быть светлые сцены в экранизации такого мифа? Светлые сцены могут быть везде). Да, жизнь человеческая –  это путь во тьме, но это и путь в свете. У Триера – сплошная тьма. Краски уж слишком сгущены и вместе с тем размыты.
Миф о Медее настолько древен, что мы и представить не можем. Это те времена, когда каннибализм был нормой и человеческие жертвоприношения были обыденностью. Нам этого не понять. Как древний человек ни за что не смог бы понять что такое компьютер. Основа мифа о Медее – родовая месть. Нам этого не понять. Для современного человека не существует рода. Для него существует личность. Древние не знали что такое личность. Для древних не существовало такой реальности как личность – для них существовал только род. Поэтому мы не можем понять Медею, сколько бы не пытались. Её поступок остаётся вне нашего миропонимания. Для Медеи родная сестра дороже собственных детей. Для нас это нонсенс. Хотя нельзя исключать исключений. Мы можем понять всю глубину горя покинутой женщины, оставленной любимым мужчиной, но нам никогда не понять убийство собственных детей. Это было доступно только родовому индивиду, который считал себя не человеком, а лишь частицей рода. Поэтому современные трактовки мифа о Медее показывают только степень, высшую степень её горя.

Фильм Триера оригинален. Слово «гениален» как-то не произносится. Интересен, необычен. Краски приглушены в соответсвии с северной природой. Медея здесь – северная Медея. Пространство действия – Север Европы, но отнюдь не Греция. Атмосфера не эллинского мифа, а кельтско-скандинавских мифов. Несомненно влияние Тарковского (любимого режиссёра Ларса фон Триера) и Бергмана. Много символики. Много патетики. Символику можно понять и проанализировать, но от этого не становится легче. Фильм оставляет гнетущий, безысходный, мертвящий осадок. Понятно, что трагедия, да ещё такая как трагедия Медеи, не должна радовать. Но здесь не сплошные потоки чёрной краски, а один гомогенный поток. Как всегда Ларс танцует на лезвии инфернального эпатажа.

«Медея» Пазолини совершенно другая. Пазолини пытается показать это древнейшее каннибалистическое общество, чтобы зрителю хоть отчасти было понятно почему Медея убивает своих детей. У Триера это мало понятно. Он изображает горе и отчаяние конкретной личности в их апогее. Он изображает, и причём очень эмоционально, чисто личностные переживания. Пазолини показывает эти переживания скупо и сухо. Вернее пытается их показать более реально. Пытается показать как чувствовал человек той каннибалистической эры. И скорее всего он так и чувствовал. Привыкнув к суровости, жестокости и беспощадности общества, он не так остро и болезненно переживал убийства, в том числе и убийства собственных детей. У Ларса фон Триера герои осовременены. Пазолини пытается показать чувства человека той эпохи, когда не существовало личности, а был только всепоглощающий род. Пазолини пытается воспроизвести каннибалистическую атмосферу при помощи великолепных костюмов, музыки (вернее звуков, ибо это трудно назвать музыкой), пения и минимализации текста.

Мария Каллас, играющая роль Медеи, просто идеальная актриса на эту роль. Лучше подобрать невозможно. И сыграла она прекрасно! У Триера, напротив, удачно подобран актёр на роль Ясона. Фильм Пазолини оказывает более мощное воздействие именно своей простой, прямой, грубой и неумолимой объективностью. У Триера много театральности (как всегда) и субъективизма. Медея убивает своих детей именно потому, что мстит Ясону и тем самым подрывает его род, потому что его сыновья продолжатели именно его рода, но не её рода. У Пазолини чувствуется эта родовая месть. Медея убивает своего родного брата, что для родового человека неслыханно, да ещё и расчленяет тело из-за ослепляющей и всепоглощающей любви к Ясону. И когда последний её предаёт, она хочет отомстить ему тоже по-родовому (ведь она нарушила страшно, невероятно, безумно пути своего рода, убив брата), нанеся Ясону сильнейший родовой удар – убив его (но и своих) сыновей. У Триера этого всего не показано. У него всё перенесено с рода на личность.
 
«Медея» Пазолини – это голая природа, зов крови, хтонический крик души, мрачная архаика, дикая эстетика. «Медея» Триера – рефлексивная болезненная природа, агония души, меланхолия, мечущаяся экзистенция, инфернальная эстетика. Фильм Пазолини плотско-органический, открыто-языческий, хтонически-демонический, чёрно-магический, циклопический, плотоядный. Фильм Триера театрально-интеллектуальный, психологически-надрывный, истерически-изощрённый, яростно-экзистенциальный.

Не смотря на то, что «Медея» Пазолини громадой первобытного зверства обескураживает сильнее, в ней есть светлые сцены, как это ни парадоксально. Светлые по форме. Сама атмосфера, атмосфера Средиземноморья, светлая. Иногда чисто голубое небо занимает в кадре две трети экрана. Тем сильнее контраст с обществом каннибалов. Но вместе с тем это и говорит о том, что в природе всегда две вершины – светлая и тёмная.