Наденька

За окном уже серел край неба, откуда потом начнет подниматься солнце. Там померкли звезды.
Лиза неотрывно, до рези в глазах, смотрела вдаль, ничего не видя и только пытаясь не разреветься, как это с ней было накануне.
– Ты чего опять? – приподнявшись на локте и подперев ладонью раскрасневшееся от жаркой подушки лицо, спросил Николай. Он нечаянно для себя заснул, а проснувшись, не решился тотчас уйти.
– Теперь все, – вздрогнув и переведя на него неуспокоенный взгляд, тихо проронила Лиза. – Теперь все...
– Что “все-то”? – неуверенно возразил Николай и обещающе добавил: – Куда я от тебя денусь? С каких пор вместе. – Даже пошутить попробовал: – Двери на крючок только не запирай ..
Сказал лишнее, потому что Лиза не сумела дальше себя сдерживать и рухнула на постель, головой вниз, забилась, захлебываясь слезами и словами, разобрать которые было невозможно, но именно от них Николаю сделалось жутко.
– Кончай! Как по покойнику зашлась!
Подбодренный своим голосом, он теперь быстро встал, рванул со спинки стула пиджак, уронив на пол рубашку, из кармана которой выпали часы, поднял их за тугой пластмассовый ремешок, глянул на циферблат и чертыхнулся: было пять с минутами, а он собирался уйти в три.
– Получается – пешком в поле добираться, – сказал сердито, как будто это ему доведется впервые.
Лиза смолкла. Села на постель, утерла чем-то подвернувшимся глаза, собрала растрепанные волосы в небольшой тугой узелок, рукой поискала на тумбочке шпильку, проколола его.
– Поесть успеешь? – пугаясь, что Николай теперь до полудня будет работать натощак, спросила.
– Куда уж! – бросил тот: Лизина истерика подмяла в душе последние остатки  вины  перед  ней: “Опять зашлась? чем только не клялась, дура!” – ругнул он Лизу про  себя и, не оглянувшись, не проведя по ее щеке пятерней, как он это, уходя, делал, переступил порог. – Ко-оль! – жалобно метнулся Лизин голос следом. –
Ко-оленька мой!
Через секунду она была уже у окна. Распахнула створки, села на подоконник, поджав босые ноги, прикрыв их просторной льняной рубашкой, и стала глядеть Николаю в спину, не опасаясь, что ее могут заметить. Глядела до тех пор, пока он не завернул за угол, в проулок, к дому, где жил с матерью и Танюшкой, трехлетней дочкой, оставленной ему первой женой, прошлым летом умершей.
Теперь Николай собирался жениться снова, на Наденьке, медсестричке, отрабатывающей в Кандеевке срок после училища. И не кто-нибудь, а она сама, Лиза, своим глупым умом поспособствовала их сближению, а когда поняла все, было уже поздно.
Наденька влетела в село,  как сквозняк.  Все  неженатики зашевелились,  заоглядывались,  взялись  наперебой звать ее на танцы и спорить до кулачных боев,  кому  ее провожать. Наденька звонко хохотала, в меру кокетничала с парнями,  убегала к себе в маленькую комнатушку при больнице и, запершись, не зажигала света, не подавала голоса, если кто настырный пробовал пытать у ее двери счастья. Так впотьмах  ужинала,  устраивалась  спать, а утром весело делилась своей новой тайной с любым, кто подвернется под руку. Чаще подворачивалась Лиза, потому как остальные в больницу приходили много позже. Да и было их, остальных – врач и уборщица Семеновна. Обе пожилые, замотанные жизнью, потому слушали Наденьку вполуха, поддакивая, правда: “Парни,  да,  у нас  такие!” Как и Лиза, они видели в Наденьке много того, чего, по их мнению, не было в деревенских девчатах:  и сильно разумная-то, и начитанная, и что к чему в одежде – знает, про политику, как заезжий лектор, все растолкует. И – недотрога. А Лизу еще Наденькина азартность изумила: ну за что не схватится, все у нее выгорит, и с шутками да смешком. У нее – как серебряный колокольчик в горлышке вделан. Сама от природы угрюмая, Лиза тянулась к людям с веселым нравом и случалось – если те ее не отстраняли– могла оставаться при них долго на любых ролях, даже порой для нее унизительных. Но Наденька оказалась великодушной. Она словно и не заметила в Лизе этой ее готовности быть в услужении, чрезмерной ее робости не захотела разглядеть, только однажды сказала, как позавидовала:
– В школе все голову ломала – какие они, тургеневские девушки? И вот встретила. Даже имя менять не надо: Ли-зонь-ка!
Лиза слабо зарделась, спешно отвернулась к столику с пробирками и уже промытые сгребла и снова сунула в бак. Ее редко хвалили в глаза, даже за усердную работу и безотказность, знали: похвалу Лиза переживает так же остро, как другие – разнос. А потом все равно приходит к выводу: пожалели, вот и похвалили. Одна Николаева, самая что ни на есть настоящая жалость была ей по сердцу. Даже когда тот, комкая в постели ее худые плечи или задержав руку на выступающих позвонках, в который раз изумлялся: “Да ты не ешь, что ли, ни черта? Какая стала!” – сомлеет в темноте и порадуется его заботе о ней. Еще подумает, что нет – Николай ее любит, раз жалеет. Не сильно, но любит. А что не на ней женился, так от пересудов: во все времена бывают пары и не пары. Они с Коленькой – не пара, зачем же поперек судьбы вставать? Тем более, что он ее, и правда, сколько лет прошло, а все не бросает.
Так получилось, что Наденька скоро и выбрала – из всех-то! – в подружки Лизу. Водить насильно принялась за собой всюду. Даже ночевать к ней напросилась, и Лиза всю ночь не сомкнула глаз: все чудилось – вот-вот Николай войдет, ну и суматохи-то будет! Когда другой раз Наденька засобиралась, у тебя, мол, и сны-то какие вон уютные, не то, что в моем склепике, Лиза стесненно соврала: “Тетка приехать должна. Письмо вчера получила. Где тогда спать будем?” Наденька вроде удивилась: про всех, что есть у Лизы в родне, она знала. Выходит, что в живых никого уже не числилось. А тут – тетка... Удивилась и забыла за работой, которую, кстати, выполняла так ловко, словно для нее и родилась. Поначалу Лиза ахала, видя, как моментально новая медсестричка находит иглой вену и тут же вытягивает свои кубики крови, даже из тех, в ком кроме желчи от старости и сложно прожитой жизни ничего и не предполагалось. (До Наденьки это делала Гавриловна – грузная, медлительная, ее боялись за тяжелую руку и окрики. Бывало, уклонялись от анализов и опаздывали поправить здоровье.) Потом ахать перестала, но все старалась оказаться рядом, чтоб порадоваться за Наденьку и
ею погордиться. “Господи! – не переставала повторять про себя вслух Лиза, разглядывая ее. – Какая ладненькая-то! Какая вся ладненькая!”
В первые дни Николай даже посмеялся над Лизой:
– И не боишься?
– Чего?
– Да захвалила ты свою Наденьку в доску. Не хотел бы, а придется приглядеться. Может, и правда такая она,  как ты расписываешь?
– Такая, а что? – простодушно глянула Лиза. Николай поспешил отмахнуться:
– Поди, пустышка...
– Ну уж и нет! – горячо защитила Наденьку Лиза, не уняв себя и после в похвалах ей.
Через месяц, как  в больнице  объявилась  новая  медсестра, Николай стал заскакивать к Лизе от случая к случаю и совсем уже тайком. Она не сразу задумалась – бывало, и реже заглядывал. А когда все же спросила, Николай отговорился усталостью. “Старый стал, четверть века отмахал с гаком”.
Она поверила про усталость: Николай и в поле, и дома одинаково крепко пашет. Теперь еще пристройку большую затеял, стены выложил, за крышу принялся. И все один, руки вон как измозолил. Только возразила:
– Не говорил бы ты про себя так, Коленька. “Старый!” Да ты и через полвека такой же будешь...
Она относилась к Николаю, как и его мать. Шло время, Николай мужал, а они все смотрели на него своим раз и навсегда умиленным взглядом, и никакая его выходка, никакое грубо кинутое им слово не наталкивало на мысль, что Коленька уже не хрупкий мальчик с льняными кудряшками на верткой головке, а осанистый мужчина, крепко курящий и, бывает, пьющий, от природы не больно ласковый, от жизненного опыта – лживый.
Конечно, мать Коленькой изумилась много раньше, когда впервые принимала запеленутого на руки, а Лиза вот таким – ангелочком в коротеньких штанишках и панамке на густых в колечко волосиках. Тогда они  только приехали в Кандеевку, и Лиза, не умеющая и после сама заводить себе друзей, целыми днями висела на невысоком заборчике, разглядывая пробегающих мимо ребятишек. Ей было еще мало лет, когда Коленька остановился перед ее глазами и спросил удивленно:
– Ты это откуда у нас взялась?
Лиза, картавя, что-то ответила, моментально скатилась на землю и притаилась за широкой бочкой, ошеломленная и польщенная Коленькиным вниманием, а потом уже больше никого кроме него на улице не видела.
В свои шестнадцать она познала Коленькину скупую ласку, сбежав к нему на сеновал от больной, уже умирающей матери на несколько счастливых часов, а когда похоронила ее, Коленька взялся ходить к Лизе часто, потому ей пришлось дважды слезно умолять бабку Ираиду освободить ее плоть от греха. Та делала это умеючи, но после второго раза погрозилась: “Гляди, девка, пустой на век останешься – загрызешь опосля сама себя со злости”. А что было делать?
О ребенке Коленька и знать не хотел, а роди она – мог и вообще из села подальше уехать.
После долго носила бабке Ираиде всякие подарочки, чтоб та молчала. Больше всех боялась Лиза не чужих, а Коленькину маму, которая бы отлучила ее от сына враз, а ее из Кандеевки выжила. И когда мать сосватала Коленьке невесту, Лиза не объявилась. И женился когда – слова укорного не обронила. Только затаенно ждала – придет ли, не навсегда ли ее кинул?
Пришел, о жене его условились не говорить. Лиза только поняла, что не очень-то Коленька ею доволен. Сама Лиза ее мало знала: жила та на другом конце села, это далеко, километра за три. Ходила бы Лиза в клуб, на танцы, при чем бы эти километры были? Но она по многим причинам рано стала домоседкой и, кроме ближних дворов, в иные не заглядывала.
Вот когда та после операции умерла – чего-то не так врачи сделали, – Лиза радостно  насторожилась: а вдруг Коленька ее хоть как няньку Танюшке в дом кликнет? Девочке Лиза даже обрадовалась – своих-то, бабка Ираида точно предсказала, уже не предвиделось. А потом поняла – не кликнет. Да и Танюшку есть кому растить: Коленькина мать над ней, как наседка, крылья распушила, никому больше не подступиться.
Так и стала Лиза дальше существовать, здоровьем поубавившись, лицом потемнев да и ничему в жизни не научившись...
Ну вот, значит, забегать к Лизе Николай стал редко, потому что уже начал встречаться с Наденькой.
Как-то было – отправилась Лиза в райцентр за склянками для лаборатории, сказала, что, может, и заночевать в гостинице придется, пока ей все необходимое по сусекам наскребут, а Николай и прикинулся больным. Видеть-то новую медсестричку ему уже доводилось и говорить случалось, а вот так, чтоб рядом оказаться, без посторонних, - такого еще не произошло. Тут и причина подвернулась: ремонтируя трактор, поранился он об железяку, теперь чуть выше локтя рука покраснела и припухла. Весь день не обращал Николай на нее внимания, а как идти в больницу, сунулся в общественную аптечку,  отмотал  метров  пять бинта, затолкал в карман, чтоб мужиков  рядом  не смешить – какая это болячка! – да так чуть и не забыл забинтоваться. Уже перед больницей накрутил бинт кое-как и пристроился в очередь за Карповной,  бывшей телятницей, которая зачастила сюда суставы свои прогревать. Очередь в больнице собралась человек в семь и всех семерых должна была принимать Наденька, поскольку время врача уже вышло, а Лиза уехала, и теперь, кроме уколов,  Наденька хлопотала еще и с физиоаппаратурой. Дождался Николай, когда Наденька крикнула: “Следующий”, перешагнул порог, а вот как выходил из больницы, помнил смутно. Уже дома, ворочаясь на высокой из-за  двух перин кровати, вспоминал, и как Наденька – одними глазами – засмеялась, глянув ему в лицо, и как сокрушенно качала головкой, смотав с руки бинт, как обкалывала пораненное место, пугая заражением. Больше помнилось Наденькино прикосновение: легкое, ласковое, врачующее. Испуганно подумал: “А вдруг у нее уже есть кто?”
 Стал вспоминать, что Лиза о Наденьке говорила. Успокоился: Лиза говорила, что Наденька всем здешним парням только головы крутит, а вот кого выбрать, того никак не может встретить.
Словом, этим, кого Наденька выбрала, Николай и оказался.
Лиза обо всем узнала позже остальных, к разгару лета. Впрочем, не совсем к разгару – еще все в Малой Кандеевке купались, большая речка – прохладнее протоки, в начале июня в нее только самые отважные ныряют. Николай был из таких и, если выпадали часы на отдых, шел к излучине, где лесок с кустарником и желтый промытый песочек. Брал с собой и Танюшку, которая расцепляла свои ручонки, только когда они оказывались в этом лесочке, и пока Николай плавал, послушно сидела в кучке песка и рыла в нем колодцы, надеясь, что на этот раз удастся все же наполнить до краев. Самой ей ходить за водой не позволялось, это делала Лиза, загодя оповещенная о прогулке и стороной приходящая к их давно облюбованному месту... Когда-то Николай сюда водил только ее, потом вот –дочку. А этим летом к ним присоединилась еще и Наденька.
Первый раз Наденька оказалась на реке случайно. У них с Николаем тогда еще только-только складывались отношения. Но все равно она очень удивилась, наткнувшись на всех их троих. Смутилась Лиза, заплакала Танюшка, испугавшись чужого человека, густо покраснел и ринулся в воду Николай, а когда отмахал до середины и обратно, подошел к ним уже успокоенный и даже пошутил:
– Ну вот, доченька, тебе еще одна няня!
Лиза же за это время не проронила ни слова. Кое-как перекусили, посидели еще на солнышке, и Николай заторопился:
– Пора мне...
А уж потом так же набрела на них Лиза. И не на излучине, а дальше, за обрывом, куда и вовсе сельские теперь не ходили, потому что уже года два, как между городом и их Кандеевкой строили речпорт и поблизости, на берегу, было много техники. Бегали сюда разве только мальчишки, чтоб укараулить, когда в речпорту опустеет, а вечно подвыпивший сторож закроется в своем облезлом вагончике, тогда и можно полазить всюду, а посчастливится – отстегнуть его лодку и покататься.
Наденька Лизе очень обрадовалась, нахохотавшись над ее растерянностью, велела сбрасывать одежонку и устраиваться на огромном листе фанеры, на котором еще виден был мокрый след от ее тела. Если б Лиза была внимательнее, она, глянув, поняла бы, что лежала Наденька только что бок о бок с Николаем, а соскочила, заметив Лизу раньше, чем та их. Да и была Наденька в новом, почти прозрачном купальнике, он прилип к ее чудненькой фигурке и, если б посмотреть издали, показалось бы, что на ней ничего нет. До этого Наденька ходила купаться в пестром и плотном, как у Лизы.
Николай смотрел выжидающе и бесстрастно. Лизе спокойно подумалось: а почему бы и нет? Почему им случайно не оказаться вместе? Шел Николай на речку, Наденька – из больницы, столкнулись. Они же хорошо теперь знакомы. Да и Лиза всякий раз Наденьку сама зовет поплавать. Та, правда, отмахивается: “Только воду мутить умею”, но собирается быстро и идет. Плавают она, Лиза, да Николай. То наперегонки, то по очереди. А Наденька носит Танюшке воду в детском ведерке и заливается чистым смехом, когда уже через несколько секунд в “колодце” исчезают последние капли. Лиза тоже улыбается: “Ну и дитё, прямо...”
Наденька вообще-то помладше Лизы на три года. Но если их поставить рядом, можно сказать, что на все пять. У ней круглое, туго обтянутое розоватой кожей личико, большие зеленые глаза, всегда приветливые, с приподнятыми, как в удивлении верхними веками, вздернутый носик и пухлые губки. Еще чуточку, и она могла бы увидеться капризной девчонкой, но постоянное веселое выражение не дает проклюнуться тому, что еще, может быть, зреет и после придет на смену. Впрочем, сама Наденька об этом не задумывается и смеется часто, пожалуй, не для того, что¬бы скрыть что-то в себе, а потому, что ей, и правда, весело. Что там будет дальше, ее еще не волнует.
И Лиза ее не волнует. По Наденькиным понятиям, это несовременно совать нос в чье-то прошлое, если тебя об этом тем более не просят. Николай ей так и сказал: “А нечего и знать. Ровным счетом нечего. Просто с детства мы вместе. Ну, родня, словом...” Если Наденьке надо, он запретит Лизе ходить за ними. Та испуганно замахала руками: “Нет, нет и нет!” Лиза ее не стесняет, наоборот.
Наденька всегда и со всеми сходилась быстро. Ею очаровывались, ей были рады и тем могли бы баловать ее. Но видя горячее внимание к себе, Наденька не менялась на глазах, как это случается с людьми ее возраста. Словно ей была ведома какая-то ранняя мудрость, или с детства ей внушили заповедь: да не возомни из себя...
Потому и мать Николая недолго всматривалась в будущую новую сноху, а когда та однажды, приехав из центра, стремительно переступила порог ее дома и накинула ей на плечи большой японский платок, прижавшись к ней, мать Николая неожиданно для себя отозвалась на ласку. Потом уже обе, смеясь, вспоминали этот день, сидя в просторной кухне у самовара и обговаривая, кого пригласить на свадьбу, а кого – не стоит. Когда дошли до Лизы – ее имя произнесла Наденька, – мать Николая поперхнулась, резко отставила чашку и протестующе взмахнула рукой. Наденька звонко рассмеялась:
– Да вы что, Мария Ильинична! Ну за кого же вы меня тогда принимаете?
И все. Даже не помолчали, как в такие моменты случается. Только и успела подумать мать Николая о Наденьке: “Ох и повезло же сыну с такой воспитанной! Какая другая – не то чтобы позвать, мимо  своих окон запретила бы проходить”.
Гостей насчитывалось много. Наденька испугалась:
– Может быть, еще раз обдумать? А то и тихонечко, с самыми близкими справить, а, Мария Ильинична?
Та возразила:
– Поди, не на последнее собираемся праздновать. Сам был труженик и сын – в него. Двор, видишь же, какой!
Наденька видела, только сказала, что достаток в семье Николая ее мало занимает, просто знает она: хлопотно такие торжества хозяйке справлять.
– Ах ты, моя жалостливая! – окончательно растаяла Мария Ильинична, гладя своей шершавой ладонью ладненькое Наденькино плечико. – Где только ты раньше была?
Они давно освоились, держались просто, им было легко и весело друг с другом, и даже Танюшка, при бабушке почти не замечающая Наденьку, а теперь взявшаяся при ней еще и капризничать, не могла испортить им настроение.
Как-то Мария Ильинична, решив, что пора и внучку посвятить в грядущие перемены в их семье, улыбаясь, объявила:
–Танечка, деточка, а знаешь, кем теперь тебе будет тетя Надя? А? – и не дождавшись ответа, сказала: – Новой мамой, вот кем!
Сказала и осеклась: внучка вмиг разревелась, спрыгнула с ее колен, по дороге замахнулась на Наденьку, но не ударив, вылетела во двор с криком:
– Не-ет! Не-е-е-т! Не хочу, не хочу-у-у! К тетечке Лизочке хочу!
Мария Ильинична с трудом поймала ее, сгребла, затащила в дом, увела в спаленку и долго уговаривала, пока Танюшка не забылась и не занялась игрушками. Тогда Мария Ильинична вернулась к Наденьке, повторяя:
– Надо же так, ну надо же так!..
Наденька отмахнулась:
– Вот нашли причину расстроиться! Все уладится после, вот увидите.
– Думаешь? – с надеждой и благодарностью спросила та.
Наденька засмеялась, и Марии Ильиничне тоже послышалось: прямо серебряный колокольчик тронули.
   Но сильнее всех Наденькой, уже через  месяц их знакомства восторгался Николай. С ним это случилось впервые за все его двадцать пять лет, и он просто не знал, выдержит ли, не лопнет ли его сердце, когда Наденька войдет в его дом законной женой. Заранее пугала мысль, а вдруг с Наденькой, как и с Александрой, что-нибудь приключится. Если такое приходило в голову среди ночи, соскакивал, закуривал и долго ходил по широким блестящим половицам. Если страх за Наденьку настигал его за работой – замирал, бросив руки на колени, пока трактор не заворачивал, куда ему вздумается. Мария Ильинична успокаивала:
– Чего удумал? И Александра бы жила, если б не заражение.– А потом добавляла: – Только  было  бы с ней счастье у тебя? А?
Николай кивал:
– Не было б. Точно, не было б.
– Ну так что делается, то и к лучшему, – скучая о Наденьке, роняла мать. И советовала: – Чего вот тянете? Шли б, расписывались, и только.
Николай пояснял: – Она родных позвала на осень. И мне курить бросить
еще надо.
– О! – изумлялась мать. – А то бросишь?
– Обещал, – заметно поглупев на глазах матери  сознался Николай. – Они ж, медики, сама знаешь, какие...
Да, вот еще и это: Наденька – медик. Мария Ильинична хвасталась уже соседям:
– Теперь живи – не хочу! Своя врачиха в доме будет, укараулит любую хворобу.
Мать Николая вообще-то была женщиной здоровой от природы, но, как и многие ее ровесники, побаивалась напасти, именуемой раком. То ей чудилось, что он уже поселился в желудке, то – ниже, принималась прислушиваться к себе и на время становилась сумрачной.
Наденька и эти печали отмахнула от Марии Ильиничны ручкой:
– У вас кровь отличная! И в лице – ни капли землистости. Ну а если хотите удостовериться, свожу вас в город под особый аппарат.
Мария Ильинична уже о нем знала. И хотелось под него, и Наденьку недоверием боялась обидеть:
– Зачем же, если ты сама определила...
Николай теперь то и дело норовил оказаться у больницы к концу рабочего дня. Лизы уже для него не существовало. Он коротко здоровался и отворачивался, боясь, однако, глянуть ей в лицо. Лиза, то ли смирившаяся с судьбой, то ли еще, и правда, верившая, что спадет  Коленькина горячка, и он, как и от Александры, примчится к ней и будет приходить все время после, не сердилась на него и не корила. Заговаривала с ним, как и прежде, лаская взглядом его широкую спину, больше все о Наденьке, что, мол, последний укол делает, сейчас сбросит халатик и выйдет. Николай кивал, не оборачиваясь. Когда же выскакивала на крыльцо Наденька, для всех троих наступал мир:
– Ну вот еще! Дутики несчастные! Видеть не хочу. – И командовала звонко: – На реку шагом марш!
Лиза того и ждала. Летела назад, выхватывала из шкафчика заготовленный купальник и мигом оказывалась рядом с Наденькой и Николаем. За короткое ее отсутствие те успевали переброситься всего несколькими фразами.
– Хватит ей за нами таскаться...
– Коля, не будь жестоким. Она же иначе с ума сойдет.
– Ну и пусть. – А кому хуже будет?
Недалеко от дома Николая расходились. Он -  за дочкой, а они – в сторону речпорта, где прочно обжили маленький пляжик.                I
В воскресенье Лиза слегка заболела. Поднялась температура, накатила тошнота. С простудой ей было все ясно – босиком огород вчера поздно вечером поливала, а вот отчего лихотить начало – не поняла. Потом только смутно всплыло то время, когда она дважды подряд сбегала к бабке Ираиде. “Господи! Неужели?” – пугаясь и радуясь, подумала Лиза. И тотчас сама себе поклялась: “Если опять – оставлю! Уеду, исчезну с его глаз, а ребенка рожу!”
Медленно поднялась с постели, походила по комнате, подперев руками бока, совсем, как мать когда-то, остановилась у зеркала и долго всматривалась в осунувшееся лицо с поблеклой кожей. Разглядела пятна на щеках и на лбу, достала из шкафчика зеркальце поменьше, пошла к свету. Да, скоро они будут такими же, как тогда. Испугалась: “А ведь Наденька, конечно, их заметила, но даже ни о чем не спросила...”
Зеркальце отбросило зайчик, он замер на потолке, и Лиза уставилась на кружок света, теперь ни о чем не думая, просто так – проживая время.
После трех они все должны были сойтись в речпорту. Оставался час до купания, и Лиза засуетилась. То собирала вещи и еду, складывая в сумку, то выгружала все назад.
Температура от аспирина спала и тошнота отступила, хотя не совсем. Но не она удерживала Лизу дома.  Лиза не знала, что сделать с лицом: пудриться ей было непривычно, а чем другим сравнять кожу – на ум не приходило. И она, пожалуй, решила бы остаться, если б за ней не заскочила Наденька. Была она в новеньком, ярком сарафане, с ниткой крупных бус на шее и, в цвет ткани, голубой матерчатой шляпке. Лиза не удержалась:
– Как тебе это идет!
Наденька отмахнулась:
– А!.. Посылка из дома пришла. Среди тряпок, между прочим, я обнаружила и это!
Она ловко выхватила из плетенки красивую бутылку с крупной цветной этикеткой. Лиза, не подумав, выпалила:
– Ой, а мне нельзя...
– Почему? – засмеялась Наденька. – Когда Николай принес  коньяк, ты что-то не подумала отказаться.
– Да нет же... можно... просто нездоровится мне.
– А кому в наше время здоровится, Лизонька? – засовывая бутылку назад и не думая уходить, опять посмеялась Наденька. – Давай, поскорее только, а то Петро с рыбой испарится.
Петро, заядлый рыбак, обещал им в воскресенье оставить рыбы на отменную уху за то, что Николай открыл ему место в речпорту, где можно за несколько минут таким уловом поживиться – другим рыбакам всю неделю собой комаров на берегу кормить. Сам Николай удочек дома не держал, но рыбное любил, Мария Ильинична и покупала ему окуней чаще у того же Петра. Брал он с нее по-божески, выкладывая самых крупных, вот и захотелось Николаю его щедро отблагодарить. Рассказал, что видел случайно, как сторож промышляет, когда порт пустеет. Показал силовой ящик за штабелем свежих досок, сказал только, чтобы провод сам подыскал, а то сторож свой уносит в вагончик. И еще добавил:
– Ходить советую  чуть свет. Ни души не встретится.
Тот и принялся ходить чуть свет. Правда, однажды едва не попался на глаза сторожу, но удалось утаиться, теперь рыбачил осторожно. И обязательно шел назад с полными руками. С Петром Наденька тоже легко сошлась.
Лиза никак в голову взять не могла, что она нашла в этом грубом, угловатом мужике, который и двух слов без мата сказать не умеет. Но поскольку у Наденьки все люди -  золото, промолчала и на этот раз. Даже когда та попросилась с ним за рыбой сходить – не стала отговаривать. Подумала только: “А если Николай узнает?” Но Наденька сама похвалилась, выложив гору отменной рыбы перед Марией Ильиничной. Та радостно всплеснула полными руками:
– Да ты еще у нас и добытчица!
По дороге Наденька без умолку щебетала, а Лиза, едва поспевая за ней, только кивала головой и просила идти помедленнее. Она задыхалась и то и дело утирала пот со лба, надвигая платок, чтоб не так жгло солнце. И еще, чтоб Наденька не принялась глядеть ей в лицо, резко остановившись, как она это любила делать. На что надеялась Лиза, согласившись теперь пойти на реку, она и сама не знала. Может быть, на отсутствие женского опыта у Наденьки, а может быть, на ее благородство? Потом и вовсе махнула рукой: “Шила в мешке не утаишь. А что счастью их мешать не подумаю, оба ведь знают”. И расхрабрилась. Завидя на привычном фанерном листе Николая с Танюшкой, сдернула с себя платок, на ходу заколола волосы и взялась расстегивать пуговицы на юбке, но, вспомнив, что купальник в сумке замедлила шаг.
– Ли-и-и-за! – завопила Танюшка. – Тетечка Лизочка!
Танюшка последнее время всегда так: сначала Лизу выделит, потом уж и остальным ее детской радости перепадет. Наденьку, видно, это не коробит. Она улыбается, наблюдая за девочкой, и все уверены, что Наденька довольна и абсолютно не ревнует Танюшку.
– Хочу поплавать, хочу поплавать, тетечка Лизочка,– повиснув у Лизы на шее, просит Танюшка. Та пообещала:
– Сейчас, только переоденусь.
Она вошла в кусты, постояла, подняв голову к просвету между деревьями и полюбовавшись, как те плавно качают верхушками, то сходясь, то раздвигаясь, как в хороводе. И тогда кусок неба разрастается и на глаза попадает край пушистого белого облака.
– Тетечка Ли-и-и-зоч-ка! – напоминает  о себе Танюшка.
– Иду-у-у! – взяв за край юбку, чтоб донести и не помять, кричит  Лиза. – Иду-у-у!
Наденька в это время появилась из-за штабеля досок с сеткой, полной рыбы. Николай под обрывом ладил костер. Было пусто вокруг и тихо.
Уже купаться? – поравнявшись, спросила Наденька, приветливо улыбаясь.
– Да вот дочке не терпится.
– Ей тут сразу глубоко, – побеспокоилась Наденька о девочке. - Идите опять туда, – махнула рукой за штабеля. – Я попробовала, там вода лучше прогрелась.
– Ага – согласилась Лиза.
Последнее время Танюшка так полюбила речку, что выманить ее на берег не было никаких сил. В меру поупрашивав и накричав на нее, в реку лез Николай, но и в руках у него дочка старалась соскользнуть вниз  и хоть пальчиками ножек дотянуться до воды. Когда ее пугали, что она может простыть и заболеть, Танюшка, слыша дома разговоры взрослых о том, как она уже хорошо загорела и закалилась, бралась прыгать по песку  и махать  перед каждым выставленной вперед ладошкой, состроив хитрую рожицу:
– А вот и нет, а вот и нет! Не заболею!
Теперь она заманила Лизу в реку на полчаса, не меньше. Как раз Николай распалит огонь, а Наденька почистит картошку с луком. Рыбу бросят потом, когда девочка набултыхается.
– На-а-а-дь! – позвал Наденьку Николай. – Иди на секундочку!
При Лизе он все же сдерживался и проглатывал ласковое имя Наденьки, но иногда и забывался. Тогда Лиза напрягалась лицом, и глаза ее темнели. Наденька же хватала Лизу за шею, прижималась к ней своей бархатной щечкой и шаловливо требовала:
– Давай его побьем вместе, а? Чего он меня поддразнивает? Ну  чего, а? Какая я ему “Наденька”?
– Да ладно, – насупясь, но не копя на Наденьку обиду, роняла Лиза. – Какая разница...
То ли постоянное чувство  неравенства  с  ней,  то  ли страх: “А вдруг они меня от себя погонят?” – заставляли Лизу мириться со всем. Доходило порой до того, что она была Наденьке благодарна за  возможность  лишний раз видеть Николая, говорить с ним, смотреть на него сколько угодно. Но за свою неуемную любовь, в отличие от Наденьки, Лиза чувствовала перед ней неловкость. Даже в редкие последние ночи, проведенные с Николаем.
– Она же оттуда не слышит, – легко пробежав до костра, громко сказала Наденька. И, дурачась, потребовала:
– Ну-ка, окликни как следует! Что это за “На-а-дь”? Или нет, лучше обними меня крепко-крепко!
Польщенный ее желанием, Николай резко поднялся с колен, схватил в охапку Наденьку и закружил, как пушинку, целуя в умненький лобик, в распахнутые огромные глаза, в пухлые, почти детские губы.
– Ой, как от тебя дымом пахнет, – отбиваясь и просясь на землю, посмеялась Наденька и уже серьезнее спросила: – Котелок-то скоро повесишь?
Когда Николай повесит над сучьями котелок с водой, то пойдет к фанерному листу, около которого на пеньке устроен маленький столик, и они вместе станут чистить рыбу.
– Скоро, – пообещал Николай. – Вот хворостом  запасусь.
Потом они разошлись: Николай к дальнему кустарнику, а Наденька на возвышение, где на жердочке были развешаны их одежды, на фанеру брошены маленькое ведерко и большая разряженная кукла, и откуда уже она их слышала: капризную Танюшку и просящую ее о чем-то Лизу.
Помедлила, погасив улыбку на лице, сбросила халатик, как будто тоже решив окунуться или просто позагорать. Сначала лениво  пошла к берегу, за штабеля, потом еще раз внимательно посмотрев в сторону кустарника, где Николай должен был сейчас ломать сухие ветки, побежала.
Лиза стояла спиной к ней, по пояс в воде и учила девочку плавать.
Та шлепала ручонками, визжала и норовила выкрутиться из заботливо охвативших ее ладоней.
– Пусти! Ну пусти, тетечка Лизочка!  Да пусти же!
У досок Наденька остановилась еще раз. Потом ловко выхватила и бросила в воду провод, спрятанный Петром среди досок, подцепила другой конец его к силовому ящику и медленно повела рубильник на “включено”. Когда это первый раз сделал на ее глазах Петро, Наденька с интересом стала вглядываться  в воду, ожидая обещанную кучу рыбы, а когда та стала всплывать, серебрясь от лучей восходящего солнца, бросилась было ее собирать.
– Ополоумела, твою мать! – больно схватил ее за руку Петро. Да так и не отпустил, пока не вернул рубильник назад. – Убьет же, твою мать, как кутенка! И пикнуть не успеешь!
– Что?  И  человека? – переспросила  Наденька.
– Так тут вольтов этих, поди, ученая,  знаешь  сколь!
Лишь смотав провод и затолкав его подальше в доски, Петро велел:
- Ну, теперь  айда.
Раньше, в те ли минуты пришла Наденьке мысль убить Лизу с дочерью Николая, или только что, кто знает? Но пришла, и Наденька разве что лицом изменилась Особенно, когда упала плашмя в воду Лиза, придавив собой девочку, и крикнуть не успевшую.
Быстро ,словно это доводилось уже много раз, Наденька сделала все так, как и Петро, творя свое браконьерство, и, сломя голову, кинулась к Николаю, еще не вышагнувшему из кустарника.
– Коленька! Ко-о-о-лень-ка! Что случилось-то!

Судили, конечно, Петра. Заливаясь слезами, Наденька рассказывала следователю, а потом и всем остальным, как Петро промышлял, но кто тогда знал, что его браконьерство может обернуться таким несчастьем!
– Я ведь тоже с ними хотела пойти, – всхлипывала Наденька. – Если бы не обед варить – пошла б! А так мы с Николаем костром были заняты.
Петро от своего провода не отказался, но что оставил его не прибранным – твердо заявил: “Такого быть не могло! Ребятня, мать ее! Конечно, ребятня. Выследили. Шныряют в речпорту почем зря. Попакостили, а кто-то спугнул. Утекли, а провод  в воду ссунулся по мокрым плахам. Еще больше могло быть убитых, если б не выходной!”
То, что Наденька знала, где спрятан провод, Петру и в голову не пришло. Слушая же ее суматошный рассказ о случившемся, он, как и все, даже жалел ее: окажись Наденька тогда рядом с Лизой и  дочкой Николая, сама погибла бы.
От Николая на допросах ничего толком  услышать не могли: он мало что тогда соображал.

Свадьбу Наденька отложила на год, и потом ходила с печальными глазами. Уж и Николай отошел, и Мария Ильинична свое отболела и опять взялась править большим хозяйством, а Наденька так ни разу и не засмеялась удивительно чистым смехом. От этого любви Николая к ней, конечно, не убавилось, да и сельчане зауважали больше: душа, значит, у девочки отзывчивая.
А когда день тот замаячил, и надо было к нему готовиться, Наденька окончательно поняла, что не станет женой Николаю: мужиковат, не настолько, как ей хотелось, ласков, прижимист, как и его мать. Подумала, что зря тогда поспешила расчистить  к нему дорогу, решив, что после отработки останется жить в Кондеевке. Потому, не долго думая, уложила Наденька вещи в свой походный рюкзак, с которым приехала в село, и чуть свет отправилась окольной  дорогой в иную – гудящую и манящую новизной перестроечную жизнь, к которой она, как оказалось, была готова.