Последняя сигарета

В январе 1986 года у меня на работе случился сердечный приступ.
Я работал тогда в должности Камешковского районного                прокурора. Преодолевая сильную боль за грудиной, я позвонил в приемную секретарю.

- Мне надо в больницу – пробормотал я еле слышным голосом. – Позовите водителя…
Я знал, что альтернатива у больницы сейчас только одна – вожделенная пачка «Беломорканала».

Проклятый никотин! Из-за него, а вовсе не из-за неприятностей по работе возникла эта острая боль в груди. «Курить! Курить!» - яростно стучала кровь в висках, требуя привычной дозы отравы.

Как же так получилось, что добрая половины населения планеты находится в плену у этого невзрачного с виду растения? В недобрый час притащил Колумб в Старый Свет это опасное зелье из новооткрытых «индий».  Если испанцы и поработили аборигенов Америки, то индейцы отплатили им, сами не зная того, худшим из всех видов рабства – никотиновой зависимостью.

Первая папироса была выкурена мной в армии, где не курить было равносильно тому, что не уметь подтягиваться. Если некурящий и заводился, он воспринимался как чудик, дурачок – ни дать, ни взять, сектант  какой-нибудь из глухой деревни. Не курит - значит, больной, значит не так у него что-то с башкой, а может, и еще кое с чем. Считалось, что на успех у девчонок такой отщепенец вообще может не рассчитывать.
 
В грубой армейской среде воздержание от табака вызывало лишь дружный хохот, и ох как нелегко было выявленному «сектанту» отстоять свое право на индивидуальность. Был у нас такой парень в части – с год над ним смеялись, и лишь снайперской точностью в стрельбе он заслужил право на уважение.

Курили в СССР, надо сказать, не меньше, чем пили - много и                по-черному. Да и массовая культура особенно этому не                препятствовала. Забавно видеть сейчас на экране телевизора пуританскую сноску к старому советскому фильму – «данный фильм может содержать сцены курения».

Сцен этих в союзном кинематографе было полно. Да и как иначе могло быть в государстве, над которым десятилетиями пыхтела трубка «величайшего вождя и учителя всех времен и народов»? Попробовал бы кто-нибудь в те годы заикнуться  о введении закона «О курении»!  За такое кощунство уж точно можно было угодить в заполярный санаторий для некурящих без права переписки.

И потому беспрепятственно пускали дым на экранах кино суровые отцы-командиры, элегантно затягивался мудрый Штирлиц, постигал азы курения рядовой Иван Бровкин, и добродушно смеялся с папироской в зубах лесоруб Илюха Ковригин, охмуряя наивную Тоську... 

Дымил в курилке простой слесарь,  красиво  пускал кольца партийный бонза, исполненный высоких дум о выполнении плана пятилетки. И уж совсем обворожительно курил Алексей Баталов в постели с Верой Алентовой, дорисовывая советскому зрителю дымом ту сторону отношений между мужчиной и женщиной, которую не дозволялось передавать иными средствами изображения.

Да что там говорить, даже старый добрый волк из мультфильма «Ну, погоди!», к восторгу юных зрителей, не расставался с папиросой! А Шерлок Холмс, он же Василий Ливанов, утопающий в клубах ароматного трубочного дыма? Или барон Мюнгхаузен, он же Олег Янковский? Или мужественный капитан Жиглов в исполнении Владимира Высоцкого?

А уж про рядового советского следователя в кино и говорить нечего  - именно так и изображалась его работа: сидит и курит в кабинете, сидит и курит, да еще напряженно морщит лоб – раскрывает сложное дело.
Вот так же и я: морщил лоб, став следователем, раскрывал сложные и не очень сложные дела, и курил, курил…
 
Я с содроганием вспоминаю, как обо мне отозвался однажды один из ветеранов нашей системы: «а, это тот самый следователь, который закуривал одну папиросу от другой, когда она заканчивалась! Ему и спички были не нужны!»
 
Так и было. Закуривал одну от другой. В камере с допрашиваемым убийцей, на месте происшествия, в глухом лесу у разлагающегося трупа,в тюремном дворе, в машине, поезде, кабинете, туалете, после оперативного совещания, коллегии, сдачи годового отчета, резкого разговора с бешено орущим начальником - курил, курил, курил …

Когда дошло до двух пачек в день, я понял, что пора останавливаться.
И вот однажды я бросил. Был один вещий и страшный сон, где мне было очень строго и ясно сказано: «больше – не кури!» Точнее, не сказано – приказано. Ни уговоры жены, ни вид черных сморщенных легких курильщика на вскрытии покойника (коих я повидал немало) не могли убедить меня так, как это жуткое ночное видение. И я перестал.

31 декабря 1985 года я докурил последнюю сигарету до самых губ.
И вот уже две недели я жил, а точнее, выживал, без  ароматной услады.
«Не прикоснусь! Умру, но не возьму ни одной» - таково было мое решение, а уж если я что - то решил, то решил бесповоротно.

Поначалу Нина обрадовалась моему решению  - наконец-то! – но тут возникла другая проблема. Я стал невыносим. Для жены, детей, тещи. Организм сопротивлялся отчаянно, требуя привычной дозы никотина, и это не могло не отразиться на характере, который стремительно портился.

- Да возьми уж ты их, наконец, но будь человеком! – гневно кричала она мне порой, бросая вслед пачку сигарет, когда я уходил, хлопнув дверью. Да, и вправду, я становился нестерпимо жестоким для своих близких – жесткость к самому себе поневоле отражалась и на окружающих.
 
«Нет!» - бормотал я сквозь зубы. «Не возьму! С этим покончено! Ничего, надо преодолеть только первые месяц-два, а потом…»

А потом, после новогодних праздников, случился приступ                стенокардии. Слишком резко я поставил себе планку выживания без необходимого нервной системе вещества, потребность в котором стала как в воздухе, хлебе и воде.

И вот я в Камешковской районной больнице.
Не помню, как я разделся, снял китель, засучил рукав  форменной рубашки. Сознание уплывает, полная медсестра с грубым квадратным лицом больно прокалывает вену…

Процедурный кабинет  накрывает туман, входная дверь двоится…  Вот в ней появляется фигура человека – или две фигуры? Нет, одна. Вместо тучной медсестры вдруг надо мной нависает мерзкая небритая рожа с папиросой в зубах. Желтые кривые зубы оскаливаются в улыбке, раскосые глаза смеются недобрым смехом.  Морда, узкая волчья морда. И она выдыхает мне струю дыма прямо в лицо. Кто это? «Ну, погоди!»?  Или злой дух никотина?

«Все. Допрыгался!» - думаю я, разгоняя кошмарное видение правой рукой. Левая проткнута иглой, в которую через резиновую трубку поступает с бульканьем сердечный препарат из капельницы. Но видение не уходит.

Грубый мужской голос возвращает меня к реальности.
- Ну чо, падла, подыхаешь? - ухмыляется небритый субъект в мятой больничной  пижаме.
- Ты кто?  - спрашиваю я, пытаясь поднять голову с подушки.
- Не помнишь, прокурор? Память отшибло? - отвечает обладатель пижамы, обдавая меня тошнотворным запахом перегара из нечистого рта.

Все правильно. Желтые зубы, узкая рябая морда – не видение                это. Вполне реальный отморозок, которого, я, кажется, узнаю – не так давно я его за что-то арестовывал.

- Позови сестру – сказал я, стараясь, чтобы голос не выдавал моей слабости.
- Хы-хы… Ща, позову – скалится полосатая пижама, приближаясь ко мне с недокуренной папиросой в жилистой руке, синей от татуировок. – Вот откинешь копыта – и сразу позову! – хохотнул  рябой пациент, добавив несколько нецензурных слов, и, затянувшись в последний раз, утопил папиросу прямо в моей капельнице, довершив свое действие смачным плевком.

В те простые времена емкость с препаратом находилась в открытом сосуде, из которого лекарство  поступало через толстую резиновую трубку в кровеносную систему, и у меня была отличная возможность наблюдать, как мерзкий окурок с шипением погрузился в физраствор, как слюна уголовника, смешанная  с пеплом, потекла по резиновой трубке в мою вену…
 
Слабость мою как рукой сняло. Рывком я выдернул иглу из вены, веером разбрызгивая кровь по стенам кабинета, резко встал. От неожиданности мой посетитель отпрянул на шаг назад, к шкафу, заставленному медицинской посудой.
- Эй, начальник, ты чо?

Я ударил его так, как учил мой армейский инструктор - первый удар в солнечное сплетение, второй – в челюсть, снизу вверх.
Раскинув руки, носитель пижамы взмыл вверх, сшибая шкаф                с медицинской посудой. Фонтаном взлетели осколки стекла, с грохотом упала капельница.

Взревев от боли, он поднялся с пола, подняв на меня татуированную пятерню. 
С размаху я врезал ему еще раз, почувствовав, как хрустнула челюсть под костяшками пальцев. Голова его снова повстречалась со шкафом, выламывая полки и добивая остатки стекла.
 
Перешагнув через полосатую пижаму, я вышел в коридор, надевая на ходу китель и задыхаясь от ярости. Больничные стены вокруг меня отчаянно вращались, пол ходил ходуном, как палуба корабля во время шторма,в висках стучала кровь.

- Мужчина, мужчина, вы что творите! – завопила тучная медсестра, опасливо вжимаясь в стену коридора. - Я сейчас милицию вызову! – истерично визжала дама, выкатив белесые глаза. Она прекрасно видела мой темно-синий китель с золотыми звездами, но, похоже, рябой рецидивист в полосатой пижаме вызывал у нее большую симпатию.
 
- Не утруждайся, вызову сам! – сказал я ей, добавив несколько крепких слов. - Где телефон?!
Увидев, что я двигаюсь прямо на нее, она с неожиданным для                своей комплекции проворством юркнула в туалет и заперлась на щеколду, сотрясая стены больницы истошным визгом.

Перепуганный водитель прокуратуры, увидев меня в окровавленной форменной рубашке с кителем, одетым на один рукав, застыл с сигаретой во рту.
Я подошел к нему, выдернул дымящийся окурок из его губ и молча раздавил его ногой.
- Поехали – пробормотал я, еле слыша свой голос.
- Куда?
- На работу.

Поработать в тот день мне так и не удалось – меня все-таки увезли в больницу, только уже другую, специализированную. Так распорядился прокурор области, выслушав мой доклад о произошедшем инциденте с капельницей.

Обладатель полосатой пижамы отсидел положенные пятнадцать суток за хулиганство, а симпатизирующая ему медсестра  уволилась по собственному желанию,  хотя я и просил главного врача не принимать в ее отношении никаких санкций.

Так я бросил курить. Моя никотиновая ярость со временем утихла,                и  родные перестали на меня обижаться.

С тех пор я не курю уже почти сорок лет. Лишь иногда, когда доносится дымок свежезакуренной сигареты, что-то вдруг екнет в груди и рука машинально тянется в карман. Но вместо пачки сигарет она натыкается на упаковку сердечного препарата.

И, отогнав навязчивое наваждение, я вновь шепчу себе: «Никогда! Никогда!»