Нетленная красота

Обычно судебно-медицинского эксперта трудно чем-то напугать или смутить. Профессия накладывает на него неизгладимый отпечаток - даже                в разговоре с ним чувствуешь, что он смотрит на тебя как на потенциальный объект для исследования.

Ощупывающий взгляд профессионального анатома мысленно раздевает вас до скелета, делая это совершенно непринужденно, как рука армейского парикмахера, выбривающая под ноль голову новобранца.
Его заключения о причине смерти математически сухи, а выводы - безапелляционно строги.

Нет ничего более бесстрастного, безличного и беспощадного, чем сухой отчет эксперта о результатах судебно-медицинского исследования. Ни пол, ни возраст, ни общественное положение объекта экспертизы не в состоянии выдавить хоть каплю эмоций из сухаря в белом халате, невозмутимо вскрывающего чью-то грудную клетку или распиливающего чей-то череп.

Но из всяких правил случаются исключения. Поэтому я был крайне удивлен и растроган, увидев однажды плачущего Бориса Ефимовича, известного читателю по рассказу «Замороженный».
Я зашел к нему получить заключение по убийству, и обнаружил, что дверь в его кабинет, никогда не закрывавшаяся, оказалось запертой изнутри. Пришлось постучаться.
 
Борис Ефимович с явным нежеланием впустил меня в кабинет, отворачивая от меня лицо.
- Что у вас случилось? - спросил я, глядя на его покрасневшие от слез глаза за стеклами запотевших очков в тонкой оправе.
- Не у меня... - сказал он с горестным вздохом. – Раз пришел, пойдем, покажу кое-что.
 
Он провел меня в морг, показал на медицинскую тележку-каталку, накрытую серой клеенчатой тканью.
- Помнишь, ты говорил, что красивых трупов, как в кино,                не бывает... Вот, смотри.

На каталке, словно спящая, покоилась девушка неописуемой красоты.
Безупречные черты ее лица  таили что-то древнее, античное - в обводах скул, четких линиях губ, изгибах тонких ресниц. В каждой детали ощущалось совершенство, словно рука великого мастера, подобного Микеланджело, изваяло из мрамора это юное создание.

Несмотря на мрачное место пребывания, составляющее дикий контраст с этой красотой, лицо ее хранило свежесть, еще не тронутую тлением, и удивительное состояние покоя. Лишь бледность кожи и неестественная синева губ напоминали о том, что душа оставила это прекрасное тело.

- Смотри. Она улыбается... - шепотом  произнес Борис Ефимович, словно боясь разбудить спящую девочку. Действительно, будто легкая тень улыбки озаряла ее спокойное лицо - почти как у Моны Лизы.

- Как она умерла? - спросил я, сглотнув комок в горле.
Борис Ефимович откинул клеенчатую ткань в сторону.
Ниже груди у девушки ничего не было. С ужасом я смотрел на половину человеческого тела, словно отрезанную гигантским ножом.

- Ты, наверное, читал в оперативной сводке о самоубийстве шестнадцатилетней девочки на железнодорожном переезде?
- Нет. Еще не успел.
- Вот, это она и есть. Бедное дитя… - прошептал он, закрывая лицо руками.
 
Добрый, интеллигентный, великодушный Борис Ефимович!
Блистательный хирург с петербуржским образованием, застрявший в бессрочной ссылке в этих глухих торфяных лесах Мещеры, не очерствел душой после десяти лет сибирских лагерей, куда он угодил по лживому доносу - под невозмутимой маской патологоанатома он хранил золотое, сострадательное к чужому горю сердце.

- Она была на третьем месяце - бормотал он сквозь слезы, снимая дрожащими руками очки. - Мачеха и до этого истязала ее, не кормила, а когда узнала о беременности, привязала к отопительной батарее и несколько дней так держала, избивая палкой.  Когда девочке, наконец,  удалось сбежать, она легла под проходящий поезд. В предсмертной записке, оставленной дома, просила всех ее простить...
 
Я посмотрел на рассеченное поездом туловище девочки, и у меня закружилась голова.  Простить? Этого ангела? За что!? Ведь это не она, а весь наш подлый, жестокий, бесчеловечный мир должен на коленях простить у нее прощения за то, что случилось!

Много лет прошло с тех пор. Помню, что мачеха девочки была осуждена за истязание несовершеннолетней и понесла максимально строгое наказание, предусмотренное за это преступление законом - один год лишения свободы   с отбыванием в колонии-поселении.

Возможно, ее и самой уже нет  в живых, и она отправилась на тот высший суд, где не считаются с земными представлениями о справедливости, где истина не нуждается в доказательствах, а правда сияет, подобно неугасимому солнцу, обличая все человеческие грехи от сотворения мира.

Да, много лет прошло. А я все вспоминаю ту нежную улыбку на устах самого прекрасного создания, какое я только видел в своей жизни,                Бориса Ефимовича, безутешно плачущего над каталкой, его худые, вздрагивающие плечи под белым халатом, и седую, с залысиной, голову в шрамах, неоднократно битую лагерными охранниками...

 И то, как я сам тогда плакал.