Белла

- Папа, папочка! – слышится с улицы душераздирающий плач                ребенка. – Не хочу, не хочу!

Мои соседи ведут пятилетнюю дочку в детский сад. Слышны робкие уговоры отца о том, какая там вкусная каша, какие хорошие ребятки, но они тонут в безудержном реве безутешной девочки.

Хмурое октябрьское утро смотрит в окно, солнце едва проглядывает сквозь плотную завесу серых облаков, гонимых ледяным ветром, и, словно радуясь детскому горю, хрипло орут застуженными голосами вороны.

Я лежу в своей комнате совершенно один, прислушиваясь к замирающему детскому плачу. Вспоминаю, как мой младший сын когда-то шел в садик, держа меня за палец, и тоже плакал, только беззвучно.
Почему дети так сильно страдают от разлуки с домом?
 
Став взрослыми, мы привыкли переносить унижения и страдания, грубость и проявление зла в самых разных его формах. Но детская душа слишком ранима, она трепещет порой от одной лишь грубой интонации голоса.

Может быть потому, что в каждом детском сердце живет память о том ужасном дне, когда первые люди были изгнаны из Эдемского сада? И каждый малыш, горестно шагая в садик, а потом в школу, поневоле испытывает отголоски той печали, которую испытывали Адам и Ева, изгнанные из отеческого рая.
 
Да что там малыш. Точно так же плачут по дому в казарме солдаты новобранцы – в сущности, те же дети. Сам видел.
Получается, тысячелетия прошли, а плач все тот же, и причина                та же.  Из светлого мира, где все тебя любят – во внешнюю тьму,                в холодную, беспощадную и враждебную реальность.

В детские годы мне сполна довелось испить горькую чашу этой реальности. И лишь одна светлая душа смогла спасти меня от полного отчаяния, а позже стала самым дорогим моим другом. Ей и посвящаю я свой рассказ.

Вскоре после моего возвращения из Артека, мать приняла решение перевести меня в городскую школу в Сердобске. Предполагалось, что в хорошую погоду я буду ходить на занятия пешком, а в ненастье – буду оставаться в городе у своей тетки Евдокии.

Жизнь показала, что мне порой проще было пройти двадцать километров в жестокую непогоду, чем остаться лишний раз у моей дражайшей родственницы.
Я не мог выносить ее сварливого голоса, постоянных упреков,  нотаций, и вообще равнодушного и пренебрежительного отношения ко мне.
 
Своего мужа Евдокия давно схоронила, но, видимо, не сильно горевала по этому поводу. К такому выводу я пришел, неоднократно наблюдая в ее доме немолодых гостей мужского пола - представителей местного сердобского пролетариата.

С трудом я терпел этих престарелых ухажеров, время от времени забредавших в ее квартиру пропустить стаканчик-другой самогона за сковородой жареной картошки. Их грубые, однотипные разговоры за ужином о том, кто, где, когда и чем болел и отчего умер, о пользе лечения барсучьим жиром и бобровой струей; угрюмые сожаления  о безвозвратно ушедшей юности, завистливые рассуждения о том, где может теперь «зашабашить» нынешняя молодежь, о целине, о каких-то «северных» и «сверхурочных»,и, конечно же, бесконечное сварливое перемывание костей всем и вся – соседям, начальству, правительству, продавщицам из гастронома, и т.п.
 
Все это казалось мне таким мелочным, гнусным и таким далеким от тех идеалов, которые я черпал в книгах Джека Лондона и Эрнеста Хемингуэя, что мне хотелось вскочить и убежать от них босиком в ночную морозную степь.

Но еще большим испытанием стала для меня сама школа.
Никогда не забыть мне своего первого знакомства с ней в один из сентябрьских дней 1959 года.

Поднявшись еще до зари, я вышел из села и отмерил пешком все двадцать километров до Сердобска, надеясь прийти в школу самым первым. Сердце мое отчаянно билось – я волновался и не знал, как меня встретит мой новый класс.

К городской школе мы с мамой готовились основательно. На  городском базаре она купила мне поношенный пиджачок, подлатала его, поставила заплаты на протертые локти; выторговала кожаные ботинки с почти целыми каблуками, прокипятила и тщательно отгладила  бывшую когда-то белой рубашку, укоротила и подшила мне брюки, доставшиеся от кого-то из старших братьев. На портфель у нас денег не хватило, и я решил на первое время обойтись простой серо-зеленой холщевой сумкой – из тех, в которых плотники носят свой инструмент.

За полчаса до занятий, я прошел в классную комнату, где за партой сидела одна единственная ученица.
- Здесь шестой «а»? – робко спросил я, отряхивая дорожную пыль               с рукавов своего подлатанного пиджака.

Вместо ответа девочка весьма недружелюбно смерила меня взглядом и хмыкнула. Покраснев, я сел рядом с ней за парту, и она тут же отвернулась от меня, сморщив носик.

Вскоре в класс гурьбой вошли и другие ученики. Несколько секунд прошло в неприятной тишине, затем раздался дружный хохот. Да, они смеялись надо мной, точнее над моей одеждой. Именно тогда я впервые понял, что означит «встречать по одежке».

- Ты кто такой? – насмешливо спросил меня высокий мальчик с длинной рыжей челкой. – Из какой деревни?
- Из села Бор-Поляна – ответил я.
- Колхозник что ли?
 
При этих словах его товарищи дружно засмеялись, хлопая себя по коленям.
- Сын колхозников – отвечал я, чувствуя, как начинают гореть мои щеки.
Просмеявшись, рыжий парень схватил меня за ворот пиджака и злобно прошипел прямо в лицо:
- Здесь класс «а», понял, деревня? Здесь учится только городская              элита! Я сын начальника цеха машзавода! А от тебя навозом несет!
 
И с этими словами от отшвырнул меня так, что я больно ударился спиной о спинку стула.
Вновь раздался дружный смех – ишачьи взвизгивания ломающихся подростковых голосов.
- Ты, наверное, живешь в избе, колхозник? – продолжил рыжий, наклоняясь над моей партой.
- Да, в избе.
- И крыша над тобой соломенная?
- Причем здесь крыша?
- Ты еще не понял, лапоть? А вот мы сейчас тебе последние мозги вышибем!

В этот момент я почувствовал, как кто-то схватил меня за волосы и с размаху ударил лицом о парту. От дикой боли в разбитом носу у меня потемнело в глазах. Несколько капель крови упало на рубашку, заботливо отглаженную мамой. Я стиснул зубы, стараясь не показывать боли, но слезы рефлекторно полились из моих глаз.

- Захныкала деревня! – радостно хохотнул рыжий. – Бей его, ребята!
На меня обрушился град ударов. С какой-то необузданной яростью                на меня набросился с десяток мальчиков и девочек, осыпая ударами кулаков, портфелей, ботинок… Одержимые массовым психозом, они орали и бесновались, плевали мне в лицо, дергали за волосы и били головой о стену.
 
Я почти начал терять сознание, когда класс прорезал чей-то пронзительный крик.
- Стойте, звери! Остановитесь! Что вы делаете?
В классе появилась смуглая высокая девочка с кудрявыми темными волосами. Ее черные, широко открытые глаза сверкали гневом, маленькие загорелые руки непроизвольно сжались в кулаки.
 
– Мы тут деревню воспитываем, чтобы свое место знала! – развязно ответил ей рыжий.
- Что значит воспитываем? Десятеро на одного? Какой ты храбрый, Каптеркин!
- А ты не лезь, куда не просят! Мы этого колхозника сегодня закопаем за школьным…
Он не успел договорить – девушка по-мужски, с размаху ударила его кулаком в лицо.
 
- Ах ты сучка… - застонал он, закрыв ладонями нос. – Бейте и ее, паскуду!
Завизжав, девчонки бросились на нее, пытаясь расцарапать лицо, но она, сняв туфлю, ловко стала наносить ей удары по макушкам нападавших,                а затем сама вцепилась ногтями в скулы одной из одноклассниц. В конце концов ее смяли и дружно стали лупить руками и ногами…

Не в силах выносить этого, я кинулся на озверевших подростков, и тут же был сбит с ног. Не знаю, оставила бы нас в живых эта остервенелая толпа, если бы не прозвенел звонок.
Дети мгновенно бросились в рассыпную и заняли свои места.

Пошатываясь, придерживая бретельку разорванного фартука, девочка, заступившаяся за меня, гордо прошла на свое место и села за парту, с ненавистью оглядывая класс своими антрацитовыми глазами. Ноздри ее раздувались от гнева, а на губах играла презрительная улыбка.
«Боевая девчонка!»  - подумал я с восхищением.

В класс медленно вплыла полная женщина в коричневом строгом платье с жидкими седыми волосами, расчесанными на пробор.
Ее хитрые, полуприкрытые глаза быстро скользнули по моему разбитому носу, по разорванному фартуку смуглой ученицы.

- У нас новенький в классе? – пропела он томным голосом. – Встань, когда к тебе обращаются! – властно добавила она.
Я встал.
- Меня зовут Надежда Николаевна. Представься и ты классу.
Я назвал свое имя.
- И откуда ты к нам пришел, Шаронов Василий? – спросила она меня с ироничной улыбкой.
- Я пришел из села Бор-Поляна.

Класс дружно расхохотался. Широкое, как блин, лицо учительницы расплылось от удовольствия.
- А зачем ты пришел к нам в город из своего села? Вот в сельской школе бы и учился вместе с детьми колхозников.
 
В классе снова засмеялись.
Я понял, что она заодно с этими негодяями и кровь застучала у меня в висках.
- Я пришел к вам в город потому, что…
От волнения у меня прервался голос.

- Ну и почему же? Мы тебя слушаем – произнесла учительница, улыбаясь, как статуя Будды.
- Потому что наш великий вождь и учитель Ленин не видел разницы между городскими и крестьянскими детьми! – выпалил я и сел за парту.
Надежда Николаевна, побледнев, сжала губы; ее маленькие свиные глазки блеснули злобным огоньком.

- Ну что ж, начнем урок русского языка – медленно произнесла она,               не сводя с меня своего сверлящего взгляда, в котором ясно читалось  -                «тебе это припомнится, щенок!»
Я с трудом высидел тот урок, и последующие три занятия. Голова моя гудела от побоев, ныли ссадины и синяки.

Выходя из школы, я услышал, как меня окликнул звонкий девичий голос:
- Василий, стой!
Девчонка с разорванным фартуком подошла ко мне и улыбнулась, тряхнув черными, как смоль, кудряшками длинных волос:
- А здорово ты уел нашу училку! Я бы до такого не додумалась. Ну, давай знакомиться.
 
И она протянула мне свою узкую смуглую ладошку:
- Белла.
- Белла? Как в «Герое нашего времени»?
- Почти. Только там была Бэла, с одной «л».
 
Окинув взглядом мою окровавленную рубашку, она нахмурилась.
- Можно я тебя провожу? Как бы эти уроды на тебя опять не напали.
- Да что ты! Я живу в двадцати километрах отсюда. И потом, где это видано чтобы девочка провожала парня.

- А что тут такого? – искренне удивилась она. – Ну не хочешь, как хочешь… Слушай, а давай ко мне домой? Там я тебе раны обработаю. Заодно и пообедаешь у меня.
- Да какие там раны… Так, пара ссадин.
Однако при мысли об обеде у меня громко заурчало в животе.

- Все, идем – решительно сказала она, и, схватив меня за руку, потащила за собой.
- Куда ты? Стой, неудобно как-то. И потом, что скажут твои родители…
- Неудобно спать на потолке, Василий. А родители у меня хорошие, они не будут против.
            
Так я впервые очутился в городской квартире. Родители Беллы тоже оказались какими-то местными руководителями – частью той самой «элиты»,                к которой причислял себя Петька Каптеркин, устроивший мне такой теплый прием.

Пока Белла мазала мне йодом ссадины, я с удивлением разглядывал высокие потолки с фигурной алебастровой лепниной, дубовые шкафы, ломящиеся от книг и дорогой посуды, ажурные люстры, бронзовые статуэтки и другие чудесные предметы, о которых я прежде не имел ни малейшего представления. Особенно меня поразила газовая плита, вспыхнувшая голубыми лепестками пламени, на которую Белла поставила изящный чайник с затейливым рисунком.

Глядя на мое изумленное лицо, Белла засмеялась.
- Да! Вот такие мы избалованные, городские жители. Но если честно,                я все это ненавижу. Я всегда мечтала убежать куда-нибудь в горы, тайгу или джунгли… Или на необитаемый остров.
- А рыбалку ты любишь?
- Еще бы! Только я на ней ни разу не была.
- Хочешь научу?
- А ты умеешь?
- Ха! Спрашиваешь. Да я лучший рыбак во всей Бор-Поляне.

И я рассказал ей о том, как у нас в Сердобе ловят рыбу сетями, на перемет, на донку, на экран, на самодельную блесну и просто на червя.

- А отец в половодье крупную рыбу даже острогой бьет!
- Вот это да! А ты, кстати, ему не расскажешь, как тебя в школе встретили?
- Что ты… Он у меня человек суровый. Даст подзатыльник этому Пете, и дух вон. А потом сидеть из-за него. Нет, ему говорить нельзя.
- А как объяснишь синяки?
- Скажу, по дороге с бутурлиновскими подрался. На это внимания не обратят, это у нас запросто.
- Ну и правильно, Вася. Я бы и сама не сказала. А на рыбалку когда пойдем?
- Да хоть в эти выходные.
Глаза Беллы радостно засияли.
- Ты первый настоящий человек, которого я встретила в этой                школе. У меня никогда не было таких друзей, как ты.
Я протянул ей свою руку и она крепко ее пожала.

Так началась наша чудесная, чистая дружба, скрасившая мое существование в городской школе, которую от всей души ненавидел.

Белла щедро снабжала меня редкими книгами, таскала для меня                в школу из дому вкусные продукты, а я рассказывал ей о своей дикой и свободной деревенской жизни на природе, о тонкостях рыбной ловли,                об охоте на голубей с помощью самодельного лука, о том, как сделать шалаш, как совершать ночные набеги на колхозные поля за дынями и арбузами, как управлять лошадью без седла и еще много всяких вещей, от которых ее большие черные глаза становились еще больше и чернее.

В классе нас не любили.
Петька Каптеркин редко упускал случай сказать мне какую-нибудь гадость, но руки, впрочем, больше не распускал.
Его неприязнь ко мне и Белле однажды проявилась совсем иным образом.

- Гляньте на них, совсем спелись! – сказал он однажды своим дружкам, когда мы с Беллой выходили вместе из школы. – «Куда ты спешишь так, жидовка младая?» - пропел он нарочитым фальцетом. - Ну что, скоро еврейская свадьба?
Я посмотрел на Беллу. Вспыхнув до корней волос, она остановилась, опустив голову.

- Я и про твоего Шарончика все знаю – с кривой ухмылкой продолжил Петька. – Как его предки-колхозники в войну жидовскую семейку приютили.
- Какая же ты сволочь, Каптеркин – задыхаясь, сказала Белла. – Слышал бы тебя сейчас его отец, он бы свернул тебе шею двумя пальцами.

- Ну пусть свернет, если такой крутой, пусть приедет! – захорохорились пацаны, - мы ему быстро морду набьем! И посадим!

- Пойдем Белла – я взял ее за рукав. – Зачем с этими отморозками спорить.
Он пошла со мной, а потом вдруг вырвала руку и подбежала к Каптеркину. Она посмотрела на него так, что он невольно сделал шаг назад.

- Вы называете меня жидовкой? А знаете кто вы сами? У тебя, Костя, мать - еврейка. У тебя, Гриша, бабушка. А у тебя, Каптеркин, отец. Что же вы не называете их жидами? Эх вы… Спрятались за русскими                фамилиями? Каптеркин, Соколов, Синицын, Орлов. Надо же… Одни орлы да соколы. Только на деле – крысы вы, а не соколы!

Оторопев, мальчишки замолчали. Даже Каптеркин прикусил язык.
- А я – продолжала Белла – не стыжусь своих родителей. Да, мои папа и мама евреи. И фамилию нашу - Штейнберг - я на другую не поменяю. Пока замуж не выйду. За достойного человека, не такого как вы!
С этими словами она зарыдала и схватила меня за руку.

- Проводи меня домой! Видеть не могу этих гадов – шептала она сквозь слезы.
Долго мы шли молча, и я не знал, как ее утешить.

- Вася, скажи, ты ведь не такой, как они? Для тебя ведь неважно, еврейка я или нет? – робко спросила она меня.
- Глупая - сказал я, вытирая ей слезы, - конечно неважно.
- А это правда, что вы приютили ту семью в годы войны?
- Да, правда. Маму с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Откуда-то Петька про это пронюхал. Только мать не одну семью приютила. И в войну, и после войны, когда беженцев было много. Многих спасла от холода и голодной смерти. Кого только у нас не перебывало, и евреи, и латыши, и поволжские немцы, и украинцы, и даже цыгане были. От них у нас кошка осталась редкой породы, из карпатских лесов.
- Это та самая Мурка, про которую ты рассказывал?
- Та самая.

Белла обняла меня, прижалась мокрой щекой к моему плечу.
- Ты мой самый дорогой человек, Вася.
- Да ладно тебе… Подумай лучше, что возьмем на рыбалку.
Белла радостно захлопала в ладоши.
- Мы с тобой идем на рыбалку?
- В это воскресенье. Согласна?

Вместо ответа она схватила меня за руки и стала вальсировать со мной, напевая Штрауса. Такой уж был у нее характер – стремительный, импульсивный, с резкими переходами настроения.

К рыбалке она подготовилась основательно. Встретив ее у дома                в назначенное  время, я открыл рот от удивления, увидев с рюкзаком чудовищных размеров, в который она запихала одежду и обувь на все случаи жизни, а также зонтик, фотоаппарат, половник, кастрюлю, сковородку и даже – чего я совсем не ожидал - прикорм для рыбы, приготовленный по книжному рецепту.
Как ни странно, впоследствии он нам очень пригодился.

- Я тебе покажу место на реке, где берет и лещ, и судак – сказал я, показывая ей свои снасти – удочки, донку и перемет.

К моему неудовольствию, заветное место на обрыве Сердобы оказалось рассекречено – там уже стоял с удочкой какой-то невысокий небритый мужичок в кепке с рябым лицом, пересеченным шрамом. Рядом с ним уже стояло ведерко, полное окуней.
«Не хватало мне тут еще уголовников!» - раздраженно подумал я.

Мужичок между тем вежливо поздоровался с нами, поинтересовавшись, на что мы ловим.
- Я буду ловить леща на кукурузу с лавровишневой эссенцией! – громко заявила Белла, копаясь в недрах своего рюкзака. – По мнению Сабанеева, это лучший прикорм для представителей семейства карповых.

Мужичок присвистнул, покачав головой:
- Научный у вас подход!
Я махнул рукой:
- Начиталась старинных книжек!

Напрасно я отговаривал ее от этой затеи, убеждая рассыпать для леща пареный горох и хлебный мякиш – она оказалась очень упрямой.
Каково же было наше изумление, когда через несколько секунд после заброса кукурузы, поплавок ее удочки резко ушел в глубину от мощной                поклевки. С радостным визгом Белла потянула леску на себя, но тут последовал такой рывок, от которого она, не удержав равновесия, полетела в воду с обрыва.
Мы с мужичком кинулись ее спасать.
 
Я поднял ее из воды, всю мокрую насквозь, а мужичок перехватил удочку, которая согнулась дугой под тяжестью невидимой рыбины.

- Вот! – вопила Белла, прыгая в воде от радости. - Я вам говорила!
Путаясь в леске, мы едва вытащили из воды бьющегося полуметрового леща.
- Первая рыба и такая огромная! – ахнула Белла.

Вскоре и мы с мужичком поймали по лещу. А в мой перемет угодил еще и двухкилограммовый судак.
Как оказалось, издали за нами наблюдал еще один рыбачок.
Расставляя снасти, я заметил на обрыве новенький белый «Москвич», на котором он, вероятно, приехал на рыбалку.

- Молодые люди! – смущаясь, обратился к нам седой, интеллигентного вида, мужчина в хорошем городском костюме.  – Сил не смотреть, как вы таскаете рыбку за рыбкой. Я обещал своей жене и друзьям сварить уху, а у меня ни поклевки.
 
- Подходящая одежда для рыбалки! – невозмутимо произнес рыбак со шрамом, оглядывая городского интеллигента. – Я вот забыл сегодня свой фрак надеть.

- Да гости ко мне из Москвы приехали… Товарищи фронтовые – смутился горожанин. – Может, продадите мне хоть одну рыбку?
- Нет, конечно. Ни за что не продадим  - сказал я.
Белла удивленно посмотрела на меня.

- Ну что ж – грустно улыбнулся мужчина – я говорил своей жене, что рыбаки свою рыбу никому не продают…
- Правильно! – сказал я с торжествующей улыбкой. – Они ее дарят!

И с этими словами я протянул ему судака, Белла – своего леща, а наш компаньон – ведерко окуней.
 - Ой, ребята… Да куда же мне столько! – пробормотал интеллигент.
- Дают - бери, бьют - беги! – деловито изрек мужичок со шрамом. – Кстати, меня Анатолий зовут.
- Михаил – смущенно представился наш новый знакомый. – А вас, ребята?
Мы с Белой представились.
- А знаете что! – воодушевленно произнес Михаил. – Отныне давайте рыбачить вместе! Я буду вас на машине сюда из города привозить. Идет?
- Идет! – радостно согласились мы.

На следующий день Белла встретила меня у входа в школу с горящими глазами:
- Вася, я тебе такое сейчас покажу!
Она схватила меня за руку и потащила к большому фанерному стенду    у школы.
- Смотри! Никого не узнаешь?

С больших фотографий под стеклом на меня смотрели молодцеватые офицеры-фронтовики, щедро увешанные медалями. С удивлением среди них я увидел и нашего Михаила.

- Герой Советского Союза Костенко Михаил Федорович… Командир эскадрильи 336-го бомбардировочного  авиационного полка… За годы войны совершил двести девяносто семь боевых вылетов… Ничего себе! – воскликнул я. – А у нас постеснялся рыбы попросить.
- Вот такими и должны быть настоящие герои! – заключила                Белла. – Ну, теперь я просто обязана научить его готовить свою фирменную приманку для лещей!
 
Михаил Федорович выполнил свое обещание, и с тех пор на каждую рыбалку он привозил нас на своем «Москвиче». Кроме автомобиля, у него была еще и замечательная армейская палатка, так что у нас появилась возможность ездить с ночевкой. И хотя я был уверен, что родители Беллы ни за что не согласятся на подобную авантюру, авторитет Михаила Федоровича в конце концов сделал свое дело – Белле разрешили оставаться в нашей компании под честное слово, что «с девочкой ничего не случится».

Герой Советского Союза оказался скромнейшим человеком, ничем не выказывавшим своего высокого общественного положения. Он общался с нами на равных, шутил, рассказывал невероятно смешные истории и анекдоты, и лишь одной темы для разговоров он старался избегать – о войне.

Много раз мы пытались расспросить его о тех самых боевых вылетах на дальнем бомбардировщике, но он лишь вздыхал и говорил одну фразу:
 - Не спрашивайте, ребята, о том, о чем хочется забыть. Если бы вы знали, что это такое… Не дай вам Бог узнать.
 
Я понимал его – точно так же говорил о войне и мой отец, как и все, кто воевал по-настоящему. Эти люди никогда не смотрели фильмы и не читали книг на военную тему.
- Вранье это все – говорил мой отец. – Правда она в солдатских окопах, а не в кино.

На всю жизнь мне запомнились те тихие вечера у реки, проведенные в компании Беллы, летчика-героя Костенко, и молчаливого рыбака Толи.
Мы же с Беллой болтали, не умолкая, почти до самого утра, не сводя глаз со звездного неба. Она увлекалась астрономией и много мне рассказывала о созвездиях, о планетах и о далеких галактиках.

- У каждой звезды свой световой спектр – с жаром рассказывала она, сверкая в темноте глазами. – Звезды бывают белые, желтые, красные, голубые… Всего спектральных классов семь, как цветов в радуге. И обозначают их латинскими буквами – O, B, A, F, G, K, M…

- Да как же ты все это запомнила? – спросил Анатолий, который, оказывается, проявлял большой интерес к нашим беседам.
- Очень просто! Наши студенты-астрономы придумали простое правило, чтобы запомнить по первым буквам.
- И что за правило такое?
- Один Бритый Англичанин Финики Жевал Как Морковь.

Анатолий изумленно замолчал, а затем громко расхохотался.
- Финики… - бормотал он, вытирая слезы. – Никогда их не пробовал… Ну ка, расскажи еще что-нибудь. Что за звезда над нами горит, самая яркая?

- Это Сириус, альфа Большого Пса… А вон там - Арктур, альфа                Волопаса. А это Вега – самая большая звезда в созвездии Лиры – говорила Белла, чертя, словно указкой, красным угольком ивового прутика по небесному своду, усыпанному серебристой звездной пыльцой. – А это… не помню…

- А это Бетельгейзе, альфа Ориона – раздался вдруг голос Костенко.
- Михаил Федорович, а вы что, тоже звезды знаете?
- Хороший летчик должен знать звезды так же, как хороший кормчий.
- И что должен знать летчик о звездах?
- Прежде всего он должен знать в лицо Полярную звезду – единственную неподвижную на небе. Она всегда указывает на север, и если смотреть на нее, за спиной будет юг, с правой стороны – восток, а с левой – запад.
- Но ведь у летчиков всякие там приборы, гирокомпас…
- Да, все это так. Но бывает так, что приборная доска прошита насквозь вражеским огнем.
-  А у вас такое бывало?
- Мне везло на другие поломки… А вот мой товарищ однажды лишился компаса и добирался до базы по звездам.
- И добрался?
- В тот раз да. Но в другой… Я был единственный, кто вернулся тогда  с боевого задания.

 Он замолчал, глядя на далекие холодные огоньки звезд.
 И мы с Беллой молча смотрели на звезды, пытаясь представить себе подбитый бомбардировщик в ночном небе, в котором отчаянный пилот, всматриваясь в тусклые огоньки созвездий, прокладывал курс к аэродрому.

О чем-то безмолвно думал и Анатолий, лежа на своем видавшем виды армейском бушлате у потрескивающего костерка.
Любили мы рассуждать и о далеких странах, о путешествиях и о далеких мирах, затерянных в бесконечных просторах вселенной.

И не было большего счастья для нас с Беллой, чем заснуть у костра под этим бескрайним небом, усеянным мириадами крошечных бриллиантов,                на теплой, пахнущей чабрецом и горьковатой степной полынью, земле.
 
Беспечен и крепок был наш сон. А потом наступало чудесное утро – тихое, росистое, с розовым шаром солнца, выплывающего из молочного тумана над рекой, и нежным щебетом просыпающихся ласточек-береговушек.
И казалось в такие минуты, что никогда больше не будет той страшной войны, о которой избегал говорить Михаил Федорович, и на всей земле не останется места для зла, ненависти и кровопролития.

Но увы, это была лишь иллюзия.
Зло было рядом. Оно рыскало в поисках своих жертв и застигло нас врасплох, когда мы его совсем не ждали.

Был пасмурный сентябрьский день, слегка накрапывал дождь. Белла чистила рыбу, я собирал хворост для костра, Михаил Федорович распутывал леску своей удочки, а Анатолий ставил на мелководье свои вентеря. Вдруг я почувствовал спиной чей-то пристальный взгляд.
 
Обернувшись, я увидел рослого мужчину в кепке, сбитой на затылок, еще молодого, но уже с золотыми накладками на передних зубах. Он улыбался страшной, неприятной улыбкой, поблескивая своими фиксами.

Моментально, как из-под земли, рядом с ним выросли еще три дюжие фигуры, в таких же кепках. Полурасстегнутые ворота рубах, показывавшие волосатую грудь, татуировки на запястьях, печатки на пальцах – все довольно ясно указывало на их социальную принадлежность. Да и на самих лицах – наглых, дерзких, циничных – отчетливо читался отпечаток судимостей.

Я машинально схватил большую палку и отступил к костру.
Четверо уголовников дружно засмеялись.
В этот момент Белла окликнула меня и остолбенела от ужаса, увидев непрошенных гостей.
 
- Ребята, что вам нужно? – обеспокоенно спросил их Костенко.
Не обращая на него внимания, блатные присвистнули, увидев Беллу.
- Эх и е-мое… Вот это телочка! – восхищенно выдохнул высокий парень с безобразным костлявым лицом и сделал к ней шаг.
Тут же крепкая рука другого, очевидно, главаря, схватила его за шиворот:
- После меня, Мосол.  Девка мне, тебе объедки.
- Да тут на всю бригаду хватит! – визгливо рассмеялся третий.

От этих слов меня объял ужас. Белла стояла, словно окаменев, не веря               в происходящее.
- Ребята, вы делаете ошибку! – волнуясь, громко сказал Михаил Федорович. – Вам придется за все ответить.

Мне стало его очень жалко – лицо его было бледным, губы дрожали от  возмущения. Уверен, о себе он тогда совсем не думал - он был в отчаянии оттого, что не сможет нас с Беллкой защитить от банды насильников и убийц. Увы, он был сейчас не за штурвалом истребителя.

Деловито сплюнув сквозь зубы, главарь скомандовал:
- Этого седого - утопить. Говнюка с палкой - он ткнул в меня пальцем - порежьте на шашлык. А бабу мне разложите в кустах. Я ее первый оприходую. И пошманайте в рюкзаках, может у них бухлишко есть. Остограммиться бы сначала.

- А ну прекратить! – гневно произнес Костенко, сжимая кулаки, но его оборвал гнусный голос самого молодого из них, вероятно, шестерки:
- Пасть закрой, падла! Щас из тебя наживку сделаем, старый!

Главарь, вперив в меня холодный взгляд убийцы, сунул руку в карман и, ухмыльнувшись, шагнул к моему костру. Неизбежное и страшное смотрело из его беспощадных щелевидных глаз. На секунду предо мной промелькнула страшная картина: мой труп, изрезанный ножами, изнасилованная и задушенная Беллка… Мысленно я простился с жизнью и крепче сжал свою палку, готовясь к последнему бою.

Словно ветром вдруг обдало меня. Что-то взметнулось из травы, согнувшись в прыжке, как дикая кошка, и бросилось на главаря. Это был Анатолий.
Раздался глухой звук удара ногой в живот.
 
Главарь взвыл, согнувшись пополам, кепка его слетела, обнажив бритый череп с оттопыренными ушами. В ту же секунду Анатолий, схватив его за оба уха, с размаху ударил лицом о свое колено.

Словно перезрелый арбуз, хрустнул нос, фонтаном полетели красные брызги. Главарь, обливаясь кровью, со стоном упал на колени. И тут же получил еще удар – ботинком в лицо.
 
Его оторопевшие товарищи, открыв рты, застыли.
- Ах ты сука… - только и успел молвить один из них.
Анатолий наотмашь ударил его ладонью по глазам, затем ребром ладони по шее. Пока он, хрипя, падал в траву, наш рыбак прыгнул на третьего, костлявого, с размаху ударив его головой в лицо, мгновенно превратив его в кровавую кашу. Не давая противнику опомниться, Анатолий нанес ему еще несколько страшных, точных ударов руками и ногами, сваливших костлявого с ног.

Шестерка, роясь в карманах, попятился, и, споткнувшись, упал на спину.
- Не убивай, гад! – завизжал он, отмахиваясь ножом, но Анатолий, выбив нож одним ударом ноги, с неприятным мясным звуком нанес ему несколько размашистых ударов кулаком в лицо. Обливаясь кровью, урка отчаянно вопил от боли, и меня едва не стошнило от этой жестокой сцены.

Что-то щелкнуло в загорелой руке Анатолия. Оставив бездыханного шестерку, он, с огромной финкой в руке подошел к стонущему главарю, бесцеремонно схватил его за ухо и приставил острое лезвие к горлу с явным намерением его перерезать.
- Не-ет! – в голос зарыдал лысый главарь. – Не надо…
 
- Знаешь меня? – тяжело дыша, спросил Анатолий.
- Кто ты?!
- Я Толя-Топор. Меня все знают от Колымы до Питера. А теперь читай отходную…
- Прости! Прости, Топор! – захрипел уголовник.
- Простить? Нет… Давить вас надо, как клопов.
С этими словами Анатолий прижал лезвие финки к его шее так, что из-под него потекла алая струйка.

- Не надо! – закричал я в ужасе. На моих глазах человека резали, как барана.
Толя, подумав, убрал нож, сплюнув на лысый череп главаря.
- Скажи спасибо детям, гнида. Если бы не они, вскрыл бы тебя, как пескаря.

По очереди он обошел искалеченных блатных и нанес им еще несколько страшных пинков ногами по ребрам и головам.
- Зачем вы так! – в ужасе воскликнул Михаил Федорович.
- Только так – спокойно ответил Толя-Топор. – Вы же военный летчик. В бою жалели врага?
- Нет…
- Вот так и у нас в блатном мире. Даже хуже. Умри ты сегодня, а я завтра.

Он схватил за волосы скулящего шестерку с выбитыми зубами.
- Кого обидел, знаешь, мразь? Не знаешь…
Раздался истошный визг - Толя еще раз ударил его в расквашенную физиономию.

- Прекратите! Хватит! Хватит! – закричала Белла, закрыв руками               лицо. Худенькие плечи ее затряслись от рыданий. От пережитого у нее случилась истерика.
- Ну прости, прости… – пробормотал Толя.
 
Бросив хмурый взгляд на стонущих уголовников, он резко крикнул:
- Ползите отсюда, вшивари позорные! Да живее, сучьи потроха, пока              я вас легавым не сдал!

Несмотря на страшные травмы, блатные со стонами поднялись,                и, всхлипывая, захромали к дороге, оставив на поле боя свои забрызганные кровью кепки.
Толя подобрал их и брезгливо швырнул в костер.

Долго он молчал, сидя на корточках, глядя на догорающий пепел льняной материи. Потом медленно скрутил самокрутку, закурил.
- Наверное, больше не захотите мне руки подать? – спросил он                с виноватой улыбкой.
- Ну что вы… - смутился Михаил Федорович. – Вы спасли всем нам жизнь. Но скажите, ради Бога, где вы так научились драться?

Анатолий тяжело вздохнул.
- Там, где жизнь ничего не стоит. В далеких сибирских лагерях, где я провел двадцать пять лет.
И он поведал нам леденящую душу историю своей безрадостной, полной страшных испытаний жизни.

Оказалось, что первую судимость Толя заработал в пятнадцать лет, убив свою мачеху.
Оставаясь дома с подростком, пока отец работал на заводе, она пыталась склонить своего пасынка к сожительству, а получив отказ, стала избивать и морить голодом.

Жалея отца, Толя молчал. Однажды, не выдержав издевательств и оскорблений, доведенный до отчаяния, Толя схватил топор и размозжил мачехе голову.
Суд, с учетом возраста убийцы и смягчающих обстоятельств,  присудил ему пять лет исправительно-трудового лагеря.

Еще на этапе его окрестили «Толей-Топором», что существенно подняло его авторитет в криминальном мире.
В соответствии со своим прозвищем и уголовным рангом, Толя, работая лесорубом, посвятил немало времени метанию топора и овладел этим искусством в совершенстве, подробно индейцу-гурону из приключенческих романов  Джеймса Фенимора Купера.
 
Незадолго до освобождения Анатолий оказался «в запасе» - проиграл в карты. Ставкой в игре была жизнь одного из охранников лагеря - Малюты, которого за особую жестокость по отношению к заключенным  воры в законе заочно приговорили к смертной казни. А «заделать вглухую» вертухая, по решению воровской сходки, должен был проигравший в карты.

И вот однажды утром, когда осужденных выводили на лесоповал, в морозном воздухе просвистел топор. Никто и глазом не успел моргнуть, как охранник упал в снег с разрубленным черепом.
- Я убил Малюту! – публично объявил Толя-Топор под одобрительный свист заключенных.

В наказание за это убийство лагерная охрана еще до суда отправила его из воровского барака в барак к «сукам» - заключенным, сотрудничавшим с администрацией.

- Как я остался живой, не помню – вспоминал Толя, попыхивая самокруткой. – Но там я впервые понял, как надо драться, чтобы выжить. Когда меня, лежащего без сознания, отливали водой, в зубах у меня осталось чье-то отгрызенное ухо…

Получив новый срок за убийство, несколько раз он пытался бежать, но его ловили и добавляли срок за побег.
- Не умел я ориентироваться по звездам – шутил Анатолий. – Да и жрать в тайге было нечего. Наверное, и сгинул бы, если бы не поймали… Только били сильно, кости ломали.

- Бедный вы человек – с жалостью произнесла Белла. – Что же они                с вами сделали…
- Они и сделали из меня человека – спокойно сказал Анатолий. – Лишь с их помощью я понял, что за это звание нужно биться насмерть. А теперь давайте-ка посмотрим, что у нас в вентерях - и он пошел проверять свои рыболовные снасти.

С тех пор Белла на рыбалку с нами не ездила.
- Нет, Вася, ты уж прости, но такого я забыть не могу. Как вспомню эти страшные лица, плакать хочется. Повторись со мной такое, я, наверное, не переживу. Давайте уж без меня.

С тех пор мы рыбачили в сугубо мужской компании.
Однажды Михаил Федорович спросил Анатолия, действительно ли он собирался прикончить тогда главаря напавшей на нас банды.
- Я бы убил их всех - невозмутимо ответил Толя-Топор. – Всем четверым перерезал бы глотки. Девочку стало жалко – зачем ей такое видеть.
- А приходилось убивать… Вот так?

Толя-Топор грустно усмехнулся, сворачивая из газетного листа самокрутку.
- Я уж не стал рассказывать при Белле. А вам расскажу… 

Однажды в наш отряд на лесоповал пригнали свежую партию заключенных. Там был мой землячок из Сердобского района – парнишка лет семнадцати. Катать баланы его отправили за малую провинность – кажется, за кражу. Отмотать бы ему свои три года, да и к мамке. А он, глупый, признался мне, что собирается бежать.

Я пытался его отговорить. Сдурел, говорю? Кумовья тебя вычислят, пропасут до делянки и завалят. Ты в яму, а они – в отпуск. Кто ж, тебя, бажбан, надоумил? А он знай молчит, не колется - дрейфит. Стал я тогда за ним присматривать. И вижу – трое матерых жиганов его балуют, подкармливают, лучшие куски отдают. Ты, мол, братишка, ешь, не обижай…

Тут мне понятно стало, кто его подсватал винта нарезать. На зоне я не раз слыхал, как урки, готовясь к побегу, берут с собой бычка - обычно молодого парня, которому дают сперва жирка нагулять.
- Зачем? – изумился я.
- Чтобы мясо было вкуснее – мрачно усмехнулся Толя-Топор.
- Боже мой… Так они людоеды?!
- Они по жизни людоеды, Вася. Для этих чертей что кровь, что вода, что человек, что животное. Поэтому нельзя их жалеть.
 
-  И что было дальше?
- А дальше я их выследил. Спер у ложкаря в бараке кухонный нож,                наточил… Начальство сперва решило, что все трое сдернули в тайгу. Искали их с собаками в лесу, а нашли на зоне, под завалом бревен – уже синих,              со вскрытыми глотками. Никто их оплакивать, конечно, не стал. Да и дознания никакого не было. Списали по акту, как дизентерийных,                да  кое-как прикопали. Меня же и заставили долбить мерзлую землю.

-  А что с тем парнишкой? – спросил Костенко.
- Вернулся в свое родное село. Лет на десять раньше меня - добродушно улыбнулся Анатолий.
- Так что я за свои слова отвечаю - закончил он свой рассказ,              щурясь от едкого махорочного дыма. - Коли б ни Белла, заделал бы я тогда всех четверых. Только ей они обязаны своей поганой жизнью.

Однажды теплой осенью, пару лет спустя, в наше село примчался запыленный «Ковровец» с двумя пассажирами. С радостью я увидел на заднем сиденье мотоцикла Беллу. Привез ее Володя Рощин, мой одноклассник, один из немногих в классе, кто отказался меня тогда избивать.

- До сих пор стыдно перед тобой – признался он мне. - Что я тогда за тебя не заступился.
Я улыбнулся и пожал ему руку.

То было чудесное время для Беллы. Я научил ее верховой езде, и мы много времени проводили на наших лучших колхозных лошадях, совершая дальние конные прогулки.
Последний раз я ее видел незадолго до ухода в армию.

- Интересно, какая у тебя будет жена - сказала она мне,                улыбаясь. – И какие будут дети…
В ее бездонных черных глазах читалась грусть.

- Если будет время, пиши мне иногда. Впрочем, ты ведь не будешь.
- Ну что ты, Белла… Почему не буду?
- Потому что такова жизнь! – засмеялась она, смахнув                слезинки с ресниц. – Да ты не грусти, Вася. Главное, что мы с тобой друзья навсегда. Правда? Даже если никогда не увидимся.
- Ну что ты говоришь! Увидимся еще сто тысяч раз!

Но Белла оказалась права.
Больше я ее никогда не видел. Жизнь разлучила нас, и каждый пошел своей дорогой.
Писем из армии я ей не писал - все мои письма были адресованы уже другой девушке, с которой я прожил потом неразлучно почти полвека, до самой ее смерти.
Но где бы ты сейчас ни была, Белла – на этом свете, или на том –                знай, что мы с тобой навсегда остались друзьями.