Копейка крепостью 90 градусов

Миасс – город особенный. Одной ногой стоит в Челябинской области, другой – в уральских легендах. Там родился я, и там же обитала наша семейная реликвия – белоснежная "копейка" ВАЗ-2101, объект неустанной заботы моего отца и постоянная головная боль для всей округи.

Отец мой владел этим автомобилем на правах какой-то юридической аномалии. Прав на вождение у него отродясь не было – глухота на одно ухо не позволяла. Но машину он приобрел с упорством человека, глухого не на одно, а на оба уха к любым доводам разума.

– Машина – для семьи! – категорически заявлял он маме. – А водить будут все, кому не лень.

Под "всеми" подразумевался в основном я, а еще – мама, которую отец загнал в автошколу против ее воли. Впрочем, получив права, она была молниеносно разжалована до звания "штурман" и занимала переднее пассажирское сиденье с единственной задачей – выискивать на дороге сотрудников ГАИ.

– МЕНТЫ! – вопила мама таким голосом, что даже глухое отцовское ухо вздрагивало вместе со всей "копейкой".

Тормоза визжали, машина замирала посреди дороги, а затем начиналось то, что мы называли "операцией Ждун" – отец выключал двигатель, и мы становились частью пейзажа, пока угроза не исчезала с горизонта. Поездка, которая у нормальных людей занимала пятнадцать минут, у нас могла растянуться на геологическую эпоху.

До "копейки" в нашем владении был мотороллер "Тула" – странное дребезжащее существо с повадками капризной примадонны. Он отказывался заводиться в самые неподходящие моменты, чаще всего – на середине крутого подъема. Тогда мы с отцом, как два джигита на одной лошади, слезали и толкали эту тачанку в гору, а потом, подобно цирковым акробатам, запрыгивали на него во время спуска. Зрелище, я вам скажу, незабываемое – особенно для гаишников, от которых мы потом улепетывали на максимальной для "Тулы" скорости, то есть со скоростью подвыпившей черепахи.

Однажды светлым осенним днем, когда я уже давно перебрался в Тольятти, раздался звонок.

– Сынок, – голос отца звучал подозрительно ласково, – "копейке" нашей не помешал бы свежий воздух. Автовазовский. А у тебя, говорят, отгулов – как у космонавта после полета.

Так я оказался за рулем родительской "копейки", которая к тому времени приобрела некоторые возрастные особенности. Кузов ее напоминал лунный ландшафт, двигатель кашлял как заядлый курильщик, а тормоза работали по принципу "авось остановимся".

Приехав в Тольятти, я провел с машиной интенсивную терапию. Найдя эстакаду, я познакомил "копейку" со всеми доступными запчастями, какие только мог достать. Вскоре она преобразилась, как Золушка после визита феи-крестной. Белый кузов сиял, мотор мурлыкал, а тормоза хватали асфальт мертвой хваткой.

Настало время возвращать красавицу домой, и тут мне пришла в голову гениальная мысль – пригласить в поездку моего коллегу Владимира Алексеева. В качестве приманки я использовал слово "грибы", действующее на Вовку магически.

– На Урале, – говорил я, соблазняя его, – грибы такие, что шляпки можно как тарелки использовать. А белые в траве стоят, как солдаты на параде – ряд за рядом.

Глаза Алексеева загорелись азартом грибника-гедониста.

– А где жить будем? – поинтересовался он практически.

– У родителей, где ж еще. Мамка такие пироги печет – пальчики оближешь.

Решение было принято немедленно. Но, как опытные путешественники, мы понимали, что поездка требует основательной подготовки. Особенно в части "горючего" – не для машины, а для души.

Вовка притащил три литра самогона собственного производства – жидкости, способной не только воспламеняться, но и, вероятно, запускать межконтинентальные ракеты.

– Первач! – гордо заявил он, демонстрируя баклажку.

Я ответил асимметрично – три литра чистейшего спирта крепостью 90 градусов. На всякий случай я проверил его качество единственно верным способом – поджег. Пламя было ровным и синим, как небо над Миассом в ясный день.

– Ух ты! – восхитился Вовка. – Уважаю!

Загрузив наш горючий арсенал, несколько банок тушенки, хлеб и огурцы, мы тронулись в путь ранним утром, когда город только просыпался, а гаишники еще не выползли на дороги.

Ехали в две руки, сменяя друг друга. "Копейка" летела как на крыльях, радуясь своему второму рождению. Я гордился проделанной работой, а Вовка время от времени высовывался из окна, принюхиваясь к воздуху в поисках грибных запахов.

– Скоро, скоро, – успокаивал я его, – ещё пара сотен километров.

К вечеру мы доехали до реки Белой возле Уфы. Впереди маячила паромная переправа – последняя преграда перед финальным броском к дому.

– Успеем на последний паром? – забеспокоился Алексеев.

Я посмотрел на часы. Времени было впритык. Мы надавили на газ и подлетели к переправе, когда рабочие уже готовились отчаливать. Паром был загружен до отказа – грузовики, легковушки, мотоциклы и даже трактор теснились на площадке.

– Всё, хлопцы, – развел руками коренастый мужик в робе, – места нет, ждите до утра.

Я оглядел паром. Действительно, загружен плотно. Но... опытный глаз сразу заметил небольшую дырку между "Москвичом" и бортом. Места было в обрез, но "копейка" – она ведь и создана для таких ситуаций.

– Спорим, я проеду? – предложил я работяге.

– Че, прям туда? – не поверил он, указывая на крошечное пространство. – Да ты ж в воду сковырнешься!

– Если заеду – наливаю, – я достал из багажника бутылку со спиртом. – Солдатскую кружку. На выбор – это или самогон.

Глаза паромщика загорелись профессиональным интересом. Такие пари они любят – никакого риска и возможность выпить на халяву.

– Давай, – согласился он, – только чтоб без поломок. Мне проблемы не нужны.

Я попросил владельцев машин чуть подвинуться. Кто-то ворчал, но большинство загорелось спортивным интересом – проедет или не проедет? На пароме началось тотализаторное оживление, по углам зашуршали купюры.

Сев за руль, я почувствовал себя ювелиром, работающим с хрусталем. "Копейка" сантиметр за сантиметром вползала в узкую щель, едва не касаясь бортов соседних машин. Когда заднее колесо наконец оказалось на пароме, раздались аплодисменты.

– Ну, мастер! – восхищенно крякнул паромщик.

– А то! – гордо ответил я, доставая из багажника алюминиевую кружку объемом 0,5 литра – классическую солдатскую утварь, пережившую, кажется, все войны XX века.

Я налил спирт до краев. Кружка взбугрилась, как весенняя река. Передавая ее, я был уверен, что паромщик отхлебнет немного, а остальное разделит с напарником или припрячет на потом.

Но что произошло дальше, повергло в шок всех присутствующих. Паромщик, мужик лет пятидесяти с обветренным лицом и руками-лопатами, взял кружку, коротко произнес: "Ну, поехали!" – и опрокинул содержимое в себя. Двумя. Большими. Глотками.

Время остановилось. Пассажиры парома застыли. Даже река, казалось, перестала течь. Я посмотрел на Вовку – у того отвисла челюсть.

– Ядрёна вошь... – только и смог выдавить Алексеев.

Паромщик поставил пустую кружку на капот, крякнул, мотнул головой, как конь, и только сказал:

– Хорош спиртяга. Забористый.

Я ожидал, что сейчас он упадет замертво. Но вместо этого мужик невозмутимо повернулся к катеру, дернул веревку, заводя мотор, и скомандовал напарнику:

– Отчаливаем, Серега!

Второй паромщик – худой и жилистый – смотрел на коллегу с выражением, соединяющим ужас и восхищение.

– Тебе... нормально? – спросил он осторожно.

– А что мне будет? – удивился выпивший. – У меня желудок калёный. Я на спинер смотрю – он испаряется.

Он управлял катером с поразительной ловкостью, словно только что выпил не полкило спирта, а компот из сухофруктов. Вовка шепнул мне:

– Слышь, а он точно человек? Может, он из этих, как их... терминаторов?

Переправа продолжалась минут пятнадцать. Все это время я не спускал глаз с паромщика, ожидая, что он вот-вот грохнется на палубу. Но нет – мужик работал, как хорошо смазанный механизм. Только иногда начинал тихо напевать что-то, подозрительно похожее на "Врагу не сдается наш гордый Варяг".

Когда мы причалили к другому берегу, я все же налил второму паромщику – из чистого человеколюбия – половину кружки. Тот выпил аккуратно, занюхал рукавом и крепко пожал мне руку:

– Спасибо, брат. Хорошие вы ребята. И машина у вас... как игрушечка.

Мы тронулись дальше. Я беспокоился за своего коллегу – как там Володя с его литрами спиртного, которые мы запланировали довезти до Миасса?

– Слышь, Вовк, – повернулся я к нему, – а ты предупредил бы меня, что мы весь запас раздадим уральским аборигенам.

– Да ладно тебе, – махнул рукой Алексеев, – у нас еще самогона три литра! На всех хватит.

– Не на всех, – хмыкнул я, – а на пять-шесть особо одаренных паромщиков.

Дорога пошла в гору. Начинались настоящие Уральские горы – родная стихия для "копейки", изголодавшейся по серпантинам после равнинного Тольятти.

– А что, отец твой обрадуется, когда увидит машину? – спросил Вовка, вглядываясь в темнеющие за окном ели.

– Да он даже говорить не сможет от счастья, – я усмехнулся, представив выражение лица отца. – Она ведь его гордость. Достояние. Рукотворная реликвия.

– А мать что скажет?

– Мать? – я задумался. – Мать скажет: "Менты!" – и все опять замрут на месте.

Мы оба расхохотались, и "копейка", кажется, тоже – она весело подпрыгивала на дорожных ухабах, шурша новенькими шинами.

В Миасс мы въехали ранним утром. Город только просыпался. Туман стелился по улицам, обволакивая дома и деревья. Сонные прохожие оборачивались на блестящую белую "копейку" – такую чистую и ухоженную, что она казалась инопланетянкой среди местных автомобилей.

Во дворе родительского дома нас встречал отец. Он вышел на крыльцо в трениках с вытянутыми коленками и в растянутой майке. Увидев машину, он застыл, как памятник самому себе.

– Ну, как тебе? – я выбрался из-за руля, потягиваясь после долгой дороги.

Отец медленно обошел вокруг "копейки", поглаживая ее по бокам, как хорошую лошадь. Машина сверкала в лучах восходящего солнца.

– Сынок, – тихо произнес он, – да ты ее... как невесту вырядил.

В его глазах заблестело что-то подозрительно похожее на слезы.

– Вы сейчас не обижайтесь, – вмешался Вовка, – но мы с дороги. Устали, как собаки. А у нас еще и угощение есть.

– Какое еще угощение? – насторожился отец.

– Фирменное, – подмигнул я, доставая из багажника нашу канистру со спиртом, значительно полегчавшую после встречи с паромщиком, и Вовкин самогон.

– Мать! – крикнул отец в дом. – Готовь закуску! Сынок приехал! И машину привез. Красавицу!

Из дома выбежала мама, утирая руки о фартук. Увидев машину, она всплеснула руками:

– Господи, неужто та же самая? Как новенькая!

– Лучше новой, – гордо ответил я. – Эта проверена боем и паромной переправой.

Через час двор наполнился соседями и родственниками. Каждый считал своим долгом оценить "копейку", погладить ее по капоту и выразить восхищение. Кто-то из отцовских друзей уже разливал по стаканам наш спирт, предварительно разбавив его водой до приемлемых 40 градусов.

– За "копейку"! – провозгласил отец первый тост.

– За паромщиков! – добавил я.

Все дружно выпили. Вовка, накрутившись вокруг машины, шепнул мне:

– А где грибы-то? Ты обещал.

– Будут тебе грибы, – я хлопнул его по плечу. – Завтра поедем в лес. Там их – автовазовский запас.

Вечеринка набирала обороты. Отец, окрыленный возвращением помолодевшей "копейки", рассказывал истории о своих дорожных приключениях. Мама, к моему удивлению, тоже оживилась и вспоминала, как кричала "Менты!" на каждом повороте.

– Я ведь так наловчилась их замечать, – хвасталась она, – что иногда могу и в гражданской одежде издалека распознать.

– Пешие пути отхода выучила! – смеялся отец, обнимая ее за плечи.

Стемнело. Во дворе зажгли фонари. Белая "копейка" стояла в центре праздника – главная виновница торжества. Я смотрел на нее и думал: сколько еще километров она проедет, сколько опасностей переживет, от скольких гаишников скроется под руководством моего бесправного отца и бдительной мамы-штурмана.

На следующее утро мы с Вовкой действительно поехали в лес за грибами. Белые стояли вдоль тропинок, словно назначили там военный парад. Алексеев визжал от восторга, набивая лукошко.

– С такими грибами не страшно и паромщика встретить! – шутил он.

Я был с ним полностью согласен. Хотя, по правде сказать, второго такого паромщика, я подозреваю, не существовало во всей Вселенной.

Отец ходил вокруг "копейки" еще неделю, поглаживая её и что-то нашептывая. Мама говорила, что она даже немного ревнует – такого внимания от супруга она не получала даже в медовый месяц.

Когда пришло время возвращаться в Тольятти, отец вдруг серьезно сказал:

– Сынок, может, заберешь ее себе? Ты ее понимаешь, она тебя любит.

Я отказался. "Копейка" и Миасс, отец без прав и мама-штурман – все это было единым целым, неразделимым пейзажем моего детства.

– Тебе она нужнее, – ответил я. – Кто же еще будет так мастерски уходить от погонь?

Прощаясь, отец вдруг сунул мне в руку ключи от машины:

– Когда захочешь – приезжай. Она всегда тебя ждет.

На обратном пути в Тольятти – уже на поезде – Вовка задумчиво сказал:

– Знаешь, я понял одну вещь. Машина – это не просто железо. Это... как бы сказать... часть семьи.

– Ага, – кивнул я, – особенно когда водитель глух на одно ухо, а штурман кричит "Менты!" громче сирены.

– А тот паромщик... – мечтательно протянул Алексеев. – Когда-нибудь расскажу внукам – не поверят же!

– Не поверят, – согласился я. – Я сам до сих пор не верю.

За окном вагона мелькали осенние пейзажи Урала, а где-то там, в Миассе, белая "копейка" крепостью 90 градусов ждала своего следующего приключения.