Эпопея с бревном 2

Многое уже стало забываться, но то, как мы с Мариной практически до утра не спали, обсуждая произошедшее, я помню до сих пор. Мы перебирали все нюансы, которые отпечатались, как живые картины, я бы и теперь узнала того рыжего майора, пожимавшего руку Ежова. Фамилия-то какая знаменитая! Здоровяк Антошка и не скрывал, что его предком был главный палач сталинского режима, а много позже я узнала, что мать адвоката Ежова работала у Бастрыкина, и это лишний раз подтверждает, что во властных структурах случайных людей нет, там подвизались потомки пламенных революционеров, угробивших половину страны, а теперь добравшихся до недостреленных внуков и правнуков сидельцев ГУЛАГа.

Огромная машина противостояла мне, но на тот момент я ещё питала иллюзии, что правда возьмёт верх. «Неприкосновенность жилища» - одна из основных статей Конституции брезжила у меня перед глазами. «Мой дом – моя крепость» - эта фраза пульсировала в мозгу… и разбивалась о раскулачивание родных в бездонной глубине «исторического процесса».

Мы перебирали кадр за кадром, - Марине удалось заглянуть в документы, которыми размахивали захватчики.
- Там написано, что у них ипотека. Это незаконно, они не могут оформить ипотеку на долю в квартире, не переживай. Завтра пойдём в кадастровую палату и узнаем остаточную стоимость жилья. Надо же, предложили тебе двадцать тысяч долларов, скоты! Что на них можно купить, халупу в деревне? Впрочем, они так и сказали, мол, выселим из Москвы.

- Так в Катином письме было написано, что её доля стоит двенадцать миллионов! Они меня считают идиоткой? – я рассказала Марине о полученной казённой бумаге, из которой следовало, что выкупить доли дочери и бывшего мужа мне не оставили возможности, по моим прикидкам это была коммерческая стоимость всей квартиры.  Откуда у пенсионерки такие бабки? У меня никаких-то нет.
– На суд пришёл «представитель» мужа, этакий колобок при галстуке. Видела бы ты, как он краснел и пыхтел, когда я достала передаточный лист с вписанными туда детьми. Иванов ведь хотел разделить квартиру пополам. Но я доказала, что дети участвовали в приватизации, и суд признал четыре доли вместо двух. И вдруг такая подлость с Катькиной стороны! Глупая она, несчастная жадная девочка.

- Ну, ты скажешь, несчастная. Смотри, как она в твоё горло вцепилась!
- Я же для своих детей хочу сохранить квартиру, она будет только дорожать, центр Москвы, козырный район! Их отец живёт приживалой у любовницы, наследства им не оставит, он и так дом в Подмосковье построил для той бабы, и сам его охраняет вместо собаки. За шестнадцать лет ни разу с днём рождения девочек не поздравил, правда, приехал на Катькин выпускной в музыкальную школу, вот была позоруха!
- Расскажи, давай отвлечёмся, а то с ума сойдём!
- Ну, слушай. Катя окончила музыкалку «Вальсом из Золушки» Прокофьева. Сложное произведение, едва ли не сложнее моего Мендельсона, да и скрипочку я ей купила мастеровую. Продала кое-что из своих украшений, получилось платьице велюровое зелёное из бутика, туфельки серебристые из мягкой кожи на каблучках, всё это на свою красивую Катеньку я надела, получилась картинка. Кулончик свой с брильянтиком ей на шейку повесила, глаз не оторвать, до чего хороша. Тут папаня наш звонит и грозится приехать на выпускной концерт. Катька от счастья запрыгала.

- Сидите дома и ждите меня, я сам вас отвезу! – говорит Иванов, сидим, ждём, время поджимает. Опять звонит, дескать, езжайте на метро, у меня машина сломалась. До Фрунзенской дойти надо и от Полежаек до школы - на троллейбусе.
Денег ни хрена нет, заняла у соседей на такси, - на транспорте уже не успевали. Доехали, место папочке заняли в первом ряду, так оно и зияло до конца к моему стыду, ведь залец был переполнен, многие стояли. Перед Катей выступала девочка с Вивальди. Ничего сложного, отпилила, как на лесопилке. Бледненькая, худенькая, я ещё её пожалела. И тут моя Катюха с Прокофьевым - вся такая пасхальная, и сыграла прекрасно. Зал, как говорится, взорвался аплодисментами. И, как тень отца Гамлета, появляется Иванов, окутанный благоуханиями колбасных изделий, в рабочей робе. Представь мои чувства. Я ему говорю: «Поди, все московские собаки за тобой бежали!» Он скривился и суёт мне авоську с бутылкой шампанского и шоколадкой, -аккурат тот фраерский набор, какой принёс домой восьмого марта, когда я подарила его самого любовнице.

Катя сходит со сцены, вижу, нервничает. Спрашиваю, в чём дело. Она отвечает, мол, красный диплом достался той худенькой девочке, так как она дочка спонсора школы, хотя все знают, что с её «талантами» в училище не поступить, а меня на музлитературе засыпали с помощью четвёртого дополнительного вопроса: «Почему в опере Мусоргского «Иван Сусанин» в одном хоре нет сопрано». Катя чуть не плачет, губёшки дрожат я столбенею, ни фига себе! Нахожу её педагога, интересуюсь, лезет ли это в какие-нибудь ворота. Елена Борисовна отвечает, что не лезет, и она по этому поводу возьмёт расчёт, ей противно. Катюха - лучшая ученица школы, подгадили ей здорово. Тут начинается сутолока, родители ломятся в одну комнату праздновать, педагоги - в другую, я – к педагогам. Меня пытаются не пустить, я предъявляю ивановскую авоську с шампанским и шоколадом, и танком пру на абордаж. Иванов шипит сзади, что я нахалка, и отправляется озонировать родительский стол. Мы сидим с Еленой Борисовной с самого края, она мне кивком указывает на маленькую неприметную музлитературшу, засыпавшую Катьку, та сидит напротив. Первый тост говорит директор, испитой неприятный мужчина в мешковатом костюме, мол, как хорошо, закончился курс и бла-бла-бла, все довольны, все смеются, ну, и тут я встала со вторым тостом:

- Поздравляю всех вас, дорогие педагоги, цвет, так сказать, нашего московского музыкального содружества, но у меня к вам, коллеги, если позволите, один единственный вопрос: «Кто из вас скажет мне, почему в опере Мусоргского «Иван Сусанин» в одном хоре нет сопрано?» - Марин, видела бы ты их лица! Они переглядывались, перешёптывались в недоумении, пока я договаривала фразу: «Это был четвёртый дополнительный вопрос, на который Катя Иванова не смогла ответить, за что ей поставили четвёрку, и она не получила красный диплом! А все вы в курсе, что моя дочь готовилась к поступлению в Гнесинское училище».
Училка по музлитературе багровела на глазах, Елена Борисовна шептала, - ну Вы даёте! А что я такого сделала? Страна должна знать своих героев.

- Начались танцы, я подхватила директора и затанцевала его по всей строгости закона. Он был в восторге, только я не понимала, почему завуч смотрит на меня, как на врага народа. Директор ко мне прилип, говорил комплименты и старался понравиться, кстати, он тоже не знал, почему у Мусоргского отсутствует сопрано, а после мне сказали, что завуч имела на него большие виды. Иванов подглядывал в дверную щель и, отвозя нас с Катей домой, назвал меня падшей женщиной. Я не ответила. Мне не хотелось ругаться, хотя по сценарию следовало его убить…

- Ну, вот. Ты уже смеёшься, молодец. – Марина смотрела на меня соловеющими глазами, - завтра пойдём по инстанциям, а теперь давай поспим.
Но было уже «сегодня». Мы выпили кофе и галопом помчались по адресу, найденному в интернете. Где-то на Усачёвке мне стало плохо, в ближайшей аптеке я померила давление, оно зашкаливало, а пульс частил неимоверно. Меня угостили таблетками, я отдышалась, и мы побежали дальше. Главное, надо было выдержать во имя Жени, моего кузнечика, которого я не могла оставить один на один с навалившимся грузом. Ей-то за что всё это!
- А ты можешь хотя бы раз подумать о себе? – Марина права, конечно, но я была «повёрнута на детях», как с презрением сказала мне сожительница Иванова, когда нам довелось пересечься по телефону в голодный год «на необитаемом острове». Но об этом - в другой раз, я только начала своё повествование, а это, как оказалось, совсем непросто.

Продолжение следует