На краю скамейки

ИРИНА ЛЕВИТЕС
НА КРАЮ СКАМЕЙКИ
Рассказы

История с географией

Когда-то наш сквер был собачьей площадкой. На пустыре, заросшем буйной травой и легкомысленными одуванчиками, по вечерам тусовались собачники. В тени старых берёз культурно отдыхали любители пива и чего покрепче, а встревоженные мамаши поспешно уводили малышей, лавируя, как между Сциллой и Харибдой, между злыми собаками и добрыми алкашами.
Потом на пустыре устроили сквер в знак дружбы между Россией и Японией. О дружбе напоминали саженцы сакуры, а для тех, кому хилые деревца ничего не напоминали, вкопали мраморную памятную доску.
Проложили асфальтовые дорожки, вдоль них посадили живую изгородь, поставили урны и деревянные скамейки на чугунных завитых лапах.
Разбили клумбы, привезли модерные каменные вазоны, которые сначала кочевали по газонам в поисках идеального места, а потом исчезли в неизвестном направлении. Их видели в городском парке, в сквере Невельского, а некоторые были замечены даже на площади Ленина, но миграция была настолько стремительной, что отследить дальнейшие перемещения не было никакой возможности. 
Если бы тут был свой экскурсовод (тогда бы он назывался скверный?), он бы обязательно отметил, что в каждой стороне света (простите, сквера) есть свои достопримечательности.
На западе, на перекрёстке всех ветров, возвышается беседка – спасение от палящего солнца или дождя, стихийная забегаловка: на столе газетка, на газетке – корюшка, сушёный кальмар или сухарики к пиву. Благодать! Иногда утомлённые отдыхающие спят на лавочке или под столом, тогда прохожие с опаской обходят беседку стороной, но богатырский сон не тревожат.
На севере – сад камней, ещё один намёк на русско-японскую дружбу. Приют малышей и собак – по очереди. Камни серые, гладкие, в дикой природе обкатанные волнами, отшлифованные песками, выглаженные ветрами. Малышам и собакам нравятся. Можно играть, строить домики, швырять кто дальше, пока не видят взрослые. Можно поднимать заднюю лапку, пока не видят мамаши. Всем хорошо.
На востоке – горка. Единственное необлагороженное место. Зато выполняет функции естественной ограды. Закрывает от пыхтящих машин.
Юг захватили голуби, прикормленные сердобольными старушками. Сизые птицы переступают коралловыми лапками, ритмично двигают перламутровыми шейками, словно танцовщицы в индийском кино. Попутно покрывают белёсыми отметинами дорожки, скамейки, траву. Устав танцевать, усаживаются плотными рядами на проводах и разглядывают прохожих.
Напротив беседки – почти фонтан. Он был задуман как настоящий, но не получился. Из хаотического нагромождения камней, напоминающего грот, иногда лилась вода в небольшой бассейн, но быстро просачивалась в почву и исчезала. Тогда дно затянули ярко-синей прочной плёнкой. Дети бросали в воду камни, палки и прочий мусор.
Устав от бесплодных сражений за красоту, мусорную яму ликвидировали, а на её месте устроили цветник. Бывший фонтан притягивает малышню с целью лазить-прыгать-прятаться, что часто заканчивается воплями очередного пострадавшего.
Память о собачьей площадке вытравить не удалось. Газон в центре – по-прежнему место выгула собак и клуб их владельцев. По утрам, спеша на работу, сонные собачники контролируют выполнение неотложных дел своих питомцев и быстро уводят их по домам. А по вечерам неторопливо беседуют друг с другом, обмениваясь полезными советами: чем кормить, когда прививать, как лечить, стричь, одевать, купать, дрессировать. Гордятся достижениями любимцев, вдохновенно рассказывают о их необыкновенных интеллектуальных способностях, шалостях и проделках.
Истеричные мамы и особенно бабушки периодически вопят: поводок! намордник! уберите собаку, тут же дети! Но хозяева джеков, альф и пусиков дружно уверяют: мы не кусаемся, мы самые добрые в мире, нас можно гладить и даже целовать!
Для достижения консенсуса к фонарным столбам прикрепили коробки с пакетами для сбора продуктов собачьей жизнедеятельности, и некоторые добросовестные люди действительно убирают за своими питомцами. А на то, что кусты, деревья и столбы регулярно орошаются, можно не обращать внимания. Не видно же. В основном. Только зимой вдоль аллей снег в жёлтых импрессионистских шедеврах.
Но выпадет новый чистый снег и ненадолго скроет предательские следы. Да и зима когда-нибудь кончится…

Времена года

Весной цветёт сакура. Тоненькие деревца не подводят, выпускают нежные розовые цветы, роняют лепестки на молодую травку. Незаконные одуванчики веселятся, пока не сложат золотые головы под газонокосилками. Старые берёзы, клёны и рябины, заботливо сохранённые с доскверной поры, разворачивают клейкие листочки.
Бригады оранжевых жилетов метут, моют, чистят, красят. Раскидывают лопатами островки почерневшего снега, и солнце помогает им окончить работу.  Сквер, освобождённый от зимнего мусора, благодарно хорошеет и зеленеет.
Синие жилеты привозят рассаду для клумб и цветников. Когда сирень торжественно салютует белыми, фиолетовыми, сиреневыми гроздьями, на остров налетает холод льдов Охотского моря.
Редкие смельчаки торопливо пробегают по аллеям, кутаясь в тёплые шарфы. Собачники наспех выводят любимцев, одетых в меховые жилеты. Цветочные ростки дрожат на ледяном ветру, но стойко ждут тепла.
Лето приходит в июле. Извиняясь за опоздание, раскрывает благоухающие цветы, шелестит молодой незапылённой листвой, поднимает траву, жарит яростным солнцем.
В сквере аншлаг. На скамейках нет свободных мест, особенно на тех, что в тени высоких деревьев. По аллеям сильно не разгуляешься – приходится лавировать между колясками, самокатами, велосипедами и прочими средствами передвижения. Легкомысленные загорающие лежат на газонах, не обращая внимания на собачьи туалеты.
Осенью сквер напоследок взрывается пылающими золотыми и багровыми листьями, пурпурными рябиновыми кистями. Под ногами шуршит палая листва, утомлённое солнце ласкает прощальным теплом.
Оранжевые жилеты безуспешно сметают с дорожек листья. Иногда им на помощь приходит задумчивый трактор-лилипут. Он печально кружит по аллеям, и в поднятый ковш планируют случайные листья.
Первый снег робко пробует сквер на вкус, но пугается солнечной угрозы и быстро исчезает. Лишь после нескольких неудачных попыток смелеет и укрывает пушистым одеялом смирившийся сквер.
Вечерами рано темнеет. В свете фонарей медленно танцуют снежинки, в чёрных ветках застревает холодная луна.
Днём тепло. Добродушная сахалинская зима зовёт строить крепости, играть в снежки и валяться в сугробах.  Горка подставляет бока под санки, ватрушки, ледянки и просто непромокаемые штаны. Главное – правильно рассчитать траекторию и не влепиться в толстый берёзовый ствол.
После метелей расчищают дорожки, по сторонам – высоченные сугробы. Внутри снежных лабиринтов видно только небо над головой – синее-синее.
На исходе зимы снег оседает, чернеет, обнажает мусор. Неуютно, сыро, грустно. Но весна уже намекает на встречу робкой травкой на горке, желтизной мать-и-мачехи, набухшими почками, верещанием воробьёв.

Борьба за независимость

Весной мы переехали в дом у сквера. Переезд совпал с борьбой за независимость. Георгий протестовал против коляски. Мы-то мечтали, как будем красиво гулять по аллеям, нюхать цветочки и всё такое.
Не тут-то было. Георгий перегибался через борт коляски и вопил, требуя свободы. В знак протеста срывал с головы шапку и выбрасывал в ближайшую лужу. Мы боялись, что он вывалится окончательно, и смирились.
Он ковылял на нетвёрдых ножках, причём выбирал самые опасные маршруты: к собакам, в лужи, в ямы, в камни. Впрочем, в то время все маршруты были опасными.
Особенно его притягивала горка. Видимо, сработали гены. В моём детстве тоже была горка напротив нашего дома. Тогда она казалась Монбланом. Взбираться на неё было трудно и долго, но, достигнув вершины, я испытывала ни с чем не сравнимое чувство победы и свободы.
Когда я стала взрослой и приехала в город детства, оказалось, что гигантская крутая гора была небольшим пологим холмиком.
Я смотрела, как малыш героически штурмует склон на четвереньках, упорно стремясь вверх, и думала: а ведь в его памяти этот холмик тоже навсегда останется Эверестом, заросшим травой и одуванчиками.
Замученная беготнёй за юным исследователем, я могла лишь на минуту присесть на край скамейки, готовая сорваться с места и лететь на помощь. Правда, успевала не всегда.

Стадный инстинкт

Следующим летом сквер был освоен полностью. Георгий бегал стремительно, так что даже на секунду край скамейки мне не светил.
Весёлые незнакомцы устроили в сквере квест. Судя по восторженным крикам, у кого-то из детей день рождения.
Родители подготовились. Разработали маршрут, составили карту, заранее спрятали мелкие сувениры и Главный приз.
Дети получали задания и неслись их выполнять. При этом визжали так пронзительно, что собаки-старожилы, считавшие сквер своей территорией, испуганно жались к ногам хозяев.
Георгий, никакого отношения к торжеству не имеющий, мгновенно подключился. Не раздумывая, помчался вслед за орущей стайкой.
Говорить он пока почти не умел, но кричал на бегу: «И я! И я! И я!».
И я. И я тоже была вынуждена носиться за ним по кругу. Красная и потная, пробегая в очередной раз мимо изумлённых родителей, оправдывалась: «стадный инстинкт».
К завершению банкета я была готова рухнуть прямо в кусты, не доползая до ближайшей скамейки. Позвонил сын и позвал вечером в тренажёрку. Спасибо, я уже. Тому, кто бегал за Георгием, не нужен тренажёрный зал.

Любимые женщины Георгия

Помимо собачников, постоянные обитатели сквера – немолодые дамы. Георгий их называет «мои подруги». Они совершают моцион почти по расписанию – до обеда и после.
Георгий устроил наблюдательный пункт у окна и внимательно следит за сквером, пока я наспех пытаюсь приготовить обед.
– Подруги уже вышли! Идём гулять!
– Но у меня суп не готов…
– Выключай! Прозеваем подруг!
Он бежит, бросив мою руку, повизгивая от восторга, и утыкается в первые попавшиеся колени. Остальные окружают его, воркуют, обнимают, целуют, одаривают конфетами. Идиллия. Георгий уверен в беззаветной любви всех встреченных, его доверие к жизни неисчерпаемо.
Подруги методично обходят сквер. Устав, опускаются на скамейки и ведут неспешные беседы. Я тоже иногда присаживаюсь с краю, потому что Георгия невозможно оторвать от любимых женщин.
Самая любимая – Нина Степановна. Георгий зовёт её «Степанова». Полвека она работала в школе, учила детей истории. Давно на пенсии, но интереса к жизни не утратила. Выходит, опираясь на палочку, раньше всех, и читает газету. Настоящую. Не телефон, не электронную книгу, а традиционно напечатанную в типографии газету, шелестящую страницами на ветру.
Когда в сквер подтягиваются приятельницы, Нина Степановна готова к политинформации. Освещает последние события в мире. В её изложении они гораздо интереснее тех, что в телевизоре. 
Иногда Нина Степановна надолго исчезает, и мы пугаемся: не случилось ли чего?
Но она возвращается и вновь кормит Георгия запрещёнными шоколадными конфетами.

Десять тысяч шагов

На сквер обрушился весенний ливень. Отмыл молодую листву, напоил цветочную рассаду, вымыл пыльные скамейки, искупал неряшливых голубей и – устал. Из облаков осторожно выглянуло солнце, убедилось, что небесный поток иссяк. Осмелело, высушило скамейки, но не успело добраться до луж.
– Дождик ушёл. Гулять! – оторвавшись от надоевших мультиков, потребовал Георгий.
– Никакой беготни по траве! – только ультиматум и никаких аргументов. По опыту знаю, что убеждения бесполезны.
– Ладно… Тогда самокат!
Ладно. Компромисс в виде самоката устраивает обоих. Временно. Меня уже через три минуты категорически не устраивает.
Георгий несётся как мустанг по прериям. То есть по всем лужам, поднимая фонтаны брызг и взъерошенных воробьёв. Летит самозабвенно, не обращая внимания на мои вопли.
– Стой! Стой, кому говорят! Ну, ты у меня получишь!
Но для выполнения угроз надо его догнать. Бегу как ненормальная по кругу. Беседка. Сад камней. Горка. Две немолодые дамы на скамейке.
Беседка. Сад камней. Горка. Две немолодые дамы на скамейке.
Беседка. Сад камней. Горка. Две немолодые дамы на скамейке.
На двадцать седьмом с половиной круге падаю на скамейку с дамами.
Одна из них удовлетворённо подводит итог: «Десять тысяч шагов мы на сегодня сделали, пора и по домам».
Георгия я так и не догнала, несмотря на ежедневные тренировки.

Про любовь

К вечеру тени перечёркивают дорожки. Сизый дым тлеющей палой листвы ползёт, сливаясь с сумерками. Фонари включают рано, они робко пробиваются сквозь сумеречно-дымную кисею. Дневная суета сникает.
Любимые женщины Георгия отдыхают на скамейке, ведут простые разговоры о детях, внуках, ценах, домашних делах. Немножко сплетничают.
– Вчера Валю в магазине встретила. Покупала шампанское. Дорогущее! Я говорю: «Ты клад нашла?» А она хвастается: «Мне пенсию повысили, аж на пятьсот рублей».
– Эта, из дома с парикмахерской. Сама красит волосы в рыжий цвет, а говорит – свои. Пусть красит, но зачем обманывать?
 –  Да… Сколько ни крась, возраст не закрасишь.
Помолчали. Приуныли. Синхронно посмотрели вслед юной паре.
– У молодых сейчас другая жизнь. Хочешь ипотеку, хочешь – снимай. Это мы по углам мыкались да свекровей терпели.
– А мои дом решили купить.
– Надо этот дом купить, – задумчиво глядя на обшарпанную пятиэтажку, Георгий присоединился к светской беседе. – А кухня там есть?
– Штук шестьдесят, – засмеялись подруги. – На что тебе такой громадный дом?
– Мы с Камиллой будем жениться. У нас будет свабдя, – признался Георгий. – Она самая красивая девочка в детском саду.
– Прекрасная идея! Но на такой дом нужна куча денег. Где вы их возьмёте?
– А мы папину машину продадим. Нам машина не нужна.
– Наверное, без машины трудно. Как будете своих детей возить в детский сад?
– Мы с Камиллой решили, что у нас не будет никаких детей.
– Почему?
– Потому что вдруг будут такие же балованные, как я! – исчерпав тему, Георгий ринулся на горку, распугивая голубей.
Сумерки сгустились, прогнав тени с аллей. Вечер ярче разжёг свет фонарей, окна в соседних домах устроили перекличку, вспыхивая одно за другим.
– Такие малыши, а туда же. Любовь… – грустно улыбнулась Нина Степановна.
– А мы с моим плохо жили, – тихо сказала Наташа.
– Пил? Гулял? Бил?
– Да не слишком. Так, попивал, не без этого. Ну погуливал, наверное. Я его не выслеживала. А вот любви и не было. Даже не знаю, какая она, эта любовь…
– Что, прям совсем не знаешь? Неужели других мужиков не было? – развеселились подруги.
– Было. Один раз… Однажды мы с мужем сильно поругались, и он ушёл в гараж. А мы с подружкой сели чай пить. Лето, жара. Окно настежь открыто. И вдруг вижу – по улице парень идёт. Красивый, в майке. Загорелый, июль же. Волосы у него такие светлые, кольцами. И он прошёл мимо моего окна… – Наташа замолчала.
– А дальше-то чего?
– А дальше завернул за угол и ушёл. И больше я его никогда не видела…
На лёгком ветру о любви перешёптывались золотые клёны. Где-то далеко, за сорок лет отсюда, шёл под июльским небом загорелый парень. Мимо молодой Наташи.
Мимо любви.

Ещё раз про любовь

С севера и востока сквер охраняют ветераны-пятиэтажки. Старик с балкона пятого этажа осыпает комплиментами женщин. Каждая проходящая – самая красивая, нежная и удивительная. Старожилы сквера иногда иронизируют по поводу беса в ребро. 
Случайные прохожие от неожиданности притормаживают, вглядываются, пытаясь за берёзовым занавесом разглядеть знакомого. Убедившись, что старик вовсе незнакомый, уходят.
Но нашлась одна легковерная. Поддалась искушению и вышла с ним в осенние аллеи. Они гуляли с весенними лицами, держась за руки. Праздничные кленовые листья планировали на плечи, шуршали под ногами.
Старик с трудом наклонялся, собирал самые яркие – в подарок спутнице. Она молчала, опустив глаза, а он горячо говорил, говорил, говорил…
На каждом круге доносились обрывки фраз: «Амазонка – самая большая река Южной Америки», «…по законам диалектического материализма», «…квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов», «Я вас любил, любовь ещё, быть может…».
Его ровесница расцветала алыми пятнами и, казалось, была растревожена и счастлива.
Свидание продолжалось недолго. Увидев из окна коварного мужа, в сквер примчалась законная жена.  Схватила неверного за рукав и повлекла к подъезду. Роскошный кленовый букет упал на дорожку и погиб под колёсами велосипедов.
Поток льстивых речей с балкона иссяк, а провинившийся иногда пробегает с пакетами провизии по скверу наискосок, виновато опустив глаза.

Что было раньше

Времена года приходят незаметно.
Осень напоминает о себе ещё в августе красными и золотыми мазками в гуще зелени, а потом лениво перекрашивает деревья в свои любимые цвета.
Зима неуверенно рассыпает мгновенно тающий снег на ещё живую траву и стойкие астры, долго обещает прийти и остаться на подольше, но не торопится.
Весна еле ползёт черепашьим шагом, обнадёживает почерневшим осевшим снегом и перезвоном капели, но не раз возвращается в пушистые объятия зимы. 
И только лето налетает внезапно, расстёгивая куртки, срывая шарфы. Мамы по инерции продолжают кутать малышей в тёплые одежды, но сдаются и освобождают их из шерстяного плена.
Пришёл звёздный час самоката: найден, отмыт и торжественно вынесен в сквер.
– О, я его помню! – восхитился Георгий. – Он из моего детства! А где самокат из твоего детства?
– У меня был велосипед, – припомнила я ободранные коленки.
– И ты меня на нём катала?
– Когда я была маленькая, тебя ещё на свете не было.
– А где я был, когда меня не было?
Георгию не очень важны ответы. Пока я тупила, развил тему:
– А что было где наш сквер?
– Пустырь…
– А ещё раньше? – не дождавшись воспоминаний, умчался на самокате.
А ещё раньше… А ещё раньше было мне семнадцать лет. Не на Большом Каретном. Я часто приходила сюда. На месте стилизованной японской беседки тогда стоял японский одноэтажный деревянный домик, огороженный серым штакетником, не прячущим мальвы и гладиолусы. В нём жили Марина с мамой.
Маринкина мама была старая. Лет сорок, не меньше. И у неё был любовник. Она его ждала, мазала лицо жирным кремом. Перед приходом любовника вытирала крем полотенцем, надевала крепдешиновое платье и красила губы.
Маринка шипела: «Какая может быть любовь в этом возрасте? Чего народ-то смешить?».
В душе я была с Маринкой солидарна. Зачем крем, помада и любовник в сорок лет? Смешно!
Сейчас мне уже совсем не смешно…

Незнайка в сквере

Георгий – мой педагогический провал. Делает что хочет. А чего не хочет – не делает.
Не хочет читать. Я не сдаюсь. Упрямо беру на прогулку в сквер «Буратино». Или «Айболита». Или «Васю Куролесова».
Уговариваю. Упрашиваю. Применяю неправильные методические приёмы: сулю конфету или театр в обмен на чтение. Театр Георгий любит. Потому что там кафе с пирожными. Поэтому вздыхает и минут десять ёрзает на скамейке, пока я с выражением читаю. Считает, что десять минут – достойная плата за пирожное.
Он не одинок. Никогда не видела в сквере ребёнка с книгой. Катастрофа. Я помню времена, когда читали в метро, трамваях, самолётах, пригородных электричках и поездах дальнего следования.
Читали в парках на скамейках, гуляя с колясками или без, читали в кафе, студенческих столовых и просто на ходу, натыкаясь на прохожих и фонарные столбы.
Интересно было увидеть обложку и понять, что за человек перед тобой: «скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты».
Сегодня все в телефонах. Подсмотреть нельзя. Можно надеяться, что читают что-нибудь хорошее.
…Сидели на скамейке с «Незнайкой». Ждали, когда Георгий достроит дом из камней. Пейзаж дрожал и плавился в полуденном зное. Глянцевый «Незнайка» ловил солнечных зайчиков. Ошалевшая от жары пчела влетела в яркую обложку, спутав её с цветком.
– Давай почитаем, – долгострой меня достал.
– Нет! Зачем читать?
– Чтобы вырасти умненьким и благоразумненьким. Стать кем хочешь – пожарным или врачом…
– Хочу диспетчером! Хочу костюм диспетчера!
– Э-э-э… какой у диспетчера костюм?
– Кепочка. И наушники.
Яростное солнце слепило глаза, я прищурилась и отвернулась. Справа на скамейке сидел изрядно потрёпанный бомж и увлечённо читал толстенный том. Иллюстрация к слогану «Вот до чего доводит чтение!».
Поспешно посмотрела влево. Юная тоненькая девушка читала книгу. Настоящую, бумажную. Я встала и, изображая прогулку, исподтишка подсмотрела название. Набоков. «Защита Лужина».
Можно жить дальше.

Никто не кусается
 
Владельцы собак – отдельная категория. Их объединяет беззаветная пламенная любовь к питомцам и противостояние остальному миру. Каждый убеждён, что его любимец – самое очаровательное и доброе существо, а зубы предназначены исключительно для лакомых косточек.
По вечерам в сквере показ мод. Юбочки, жилеточки, попонки, бантики, причёски словно на дефиле где-нибудь в Милане или Париже. Модели всех пород, мастей и размеров – от миниатюрных чихуахуа до XXXL догов и ньюфаундлендов.
В Клуб любителей собак принимают всех. Входной билет – собака, независимо от породы, пола, возраста и воспитания. Необязательно жить поблизости – на тусовку приезжают в машинах из других районов.
Многие опекают собачьи пары.
Суровая женщина привозит двух собак-инвалидов. Выгружает из багажника двухколёсные коляски и пристраивает на них своих подопечных. У бедняжек парализованы задние лапы, поэтому они довольно лихо передвигаются при помощи передних.
 – Бедные больные собачки, – посочувствовал Георгий.
– Они не бедные, – пресекла попытку пожалеть хозяйка. – У них всё есть. Накормлены, ухожены.
Правильно. Если взял на себя трудную ношу, раскисать некогда. Можно только догадываться, сколько хлопот с этими бедолагами. Но выглядят вполне себе довольными.
Из соседнего двора милая разговорчивая женщина приводит упитанную парочку неясной породы – белую и рыжую.
Сосед из нашего дома прогуливает на поводке пару белых болонок, похожих на цирковых собачек. Георгий пристаёт ко всем подряд, но рад встретить знакомого:
– Я вас знаю! Вы на первом этаже живёте? А я на втором. Если вам кто-то топает, это я!
Поводок в нашем сквере встретишь не часто. Обычно он не для спокойствия окружающих, а чтобы любимчики не смылись. Но иногда особо ответственные хозяева заботятся о нервах не-собачников.
Ветхая старушка, тоненькая как веточка, выгуливает огромную овчарку на поводке. Удержать эту махину старушка не может, поэтому кто кого выгуливает – непонятно. Овчарка бодро бежит по своему усмотрению, а хозяйка летит за ней по навязанной траектории как Пятачок за Винни-Пухом, успокаивая окружающих: «не бойтесь, она не кусается».
Мирное сосуществование двух миров – собачников и не-собачников – нарушает лишь юная овчарка, безмозглая, бестолковая и невоспитанная. Носится как угорелая и пристаёт ко всем, норовя поиграть и поцеловаться. Хозяин, круглосуточно источая алкогольные пары, игнорирует испуганные крики. Обычно он сидит в компании таких же расслабленных товарищей, попивая пиво или чего покрепче.
Мы стараемся обходить стороной их бивуак, усеянный шелухой семечек, огрызками яблок, ошмётками корюшки и осколками бутылок. Но однажды меня окликнули по имени-отчеству:
– Вы меня не узнаёте?
– Простите… – я тупо вглядывалась в небритое незнакомое лицо.
– Ну как же? Я ваш выпускник, помните?
С тех пор вся компания здоровается и раскланивается со мной. И даже хозяин молодой овчарки придерживает её, ухватив поперёк живота.
Уважает.

На краю скамейки

Мы выходим в сквер у развилки трёх дорожек. Георгий колеблется как витязь на распутье. 
Направо пойдёшь – подруг обнимешь.
Налево пойдёшь – собак встретишь.
Прямо пойдёшь – с детьми поиграешь.
Но неизменно выбирает любимых женщин.
Однажды в сквер высыпала стайка младших школьников. Они возбуждённо чирикали, словно воробьи у кормушки. Носились по дорожкам явно в поисках чего-то неопределённого. Наконец увидели Нину Степановну, мирно читающую газету.
– Нашли! Нашли! Бегите все сюда!
Стайка собралась у скамейки и вытолкнула вперёд самого воспитанного мальчика.
– Здравствуйте, – вежливо сказал он. – Мы пришли вас поздравлять.
– Да? – удивилась Нина Степановна. – По какому случаю?
– Сегодня День пожилого человека. И мы нарисовали для вас открытку. Поздравляем!
– Боюсь, вы обратились не по адресу. Я ещё молодая. Ищите настоящих пожилых, – и Нина Степановна вновь уткнулась в газету.
Пришли и остальные «подруги», переделав неотложные домашние дела. Озадаченные школьники не осмелились подойти к ним с поздравлениями и после недолгого совещания оставили самодельную открытку на краю скамейки.
Подул ветер, и она, взмахнув яркими крыльями, полетела прочь из сквера…