Сугробы

СУГРОБЫ


День — хуже не придумаешь: гадкий до мерзости, противный до омкрзения и зловредный до ужаса. Но деться некуда, — день наступил и сразу стал показывать свой несносный характер.

Вообще-то я сегодня идти гулять не планировал. И мама говорила: «Куда ты пойдешь, смотри, что на улице творится — снегу выпало по уши, подморозило, а у тебя кроссовки осенние, шарф ты еще в прошлом году потерял, перчатки в школе оставил, с куртки теплой вырос. Купить все это до следующей получки никак не получится».

Я почти с мамой согласился, на волосок был от того, чтобы никуда не пойти, но потом глянул в окно на наш двор-колодец, и уже ничто меня остановить не могло.

Там изумительно красивым и ровным кругом, занимая практически все пространство двора, соблазнительной цепочкой возвышались ослепительно белые, мягкие как перина, неправдоподобно одинаковые семь новых сугробов, и ни одного дворника при этом рядом не наблюдалось.

А все улицы и переулки нашего района на километр вокруг хорошо знали, что я есть первый в городе разрушитель сугробов, и, как меня не гоняли, как не ругали, как родителей в школу не приглашали и даже на учет в инспекцию по делам несовершеннолетних не ставили, делать я это не прекратил, — так как обожаю ворошить сугробы больше всего на свете.

Мама по моим глазам все сразу прочитала, вздохнула тяжело, так как по опыту знала, что я если где свежий сугроб увижу, меня никаким самосвалом с места не сдвинешь.

Разве мог я тогда представить, чем все это для меня обернется!

Вышел во двор, и от предвкушения удовольствий у меня даже дыхание перехватило. Буря чувств, море эмоций, вопль души!

Стекла всех выходящих во двор окон задребезжали от моего восторженного крика. Самолетом пятого поколения бросился я в атаку. Не знаю, как это выглядело со стороны, сродни ковровой бомбардировки или нет, но ни одна рука сердобольных соседей в тот же миг позвонила в детскую психиатрическую лечебницу с требованием исколоть всю мою задницу успокоительными препаратами. В ответ же им с убийственным спокойствием отвечали: «Мы хорошо знаем этого мальчика, обычное сугробное обострение. Не переживайте — снег растает, и он поведет себя как самым образцовый школьник Российской Федерации, гордость родителей, мечта учителей, друг всех бездомных кошек и собак»

Я довольно быстро расправился с первыми шестью сугробами, оставался еще один, последний, и тут зловредный день проявил свой самый поганый из всех поганых характеров в мире.

Сначала в наш двор заявилась четверка неизвестных хулиганов, не из нашей школы, не из нашего города, скорее всего — инопланетяне.

Раз пятнадцать я не по своей воли воткнулся в седьмой сугроб, разворотив его собственным носом, отчего он потек красным потоком, пачкая все вокруг. Взять у меня было нечего, поэтому досталось еще кишкам, тому, что сзади и тому, что спереди. Словом, я серьезно пострадал со всех сторон.

И думаете, хоть одна сердобольная соседка при этом побеспокоилась обо мне! Как бы не так! Все как воды в рот набрали, временно ослепли, оглохли и разбились параличом. Никто мне не помог. Моя рожа, одежда, руки — все в крови. Пробовал снегом отмыться — только хуже сделал.

Бросился домой, благо дома мамы нет — не заругает и месяц выходить гулять не запретит. Подбежал к двери, хлоп по карману, хлоп по другому, а ключей нет. Потерял!

Помчался назад, к сугробам. Все их ручками до единой снежинки перебрал — нет ключей. И чего мне делать? Морда в крови, штаны до последней нитки трусов промокли, в обуви Ниагарский водопад хлюпает. Растяпа из растяп! Самое время караул! кричать. И закричал бы, да понимал, что не поможет.

Пришлось мне, жалкому, побитому, водой насквозь пропитанному, сосульками со всех сторон увешанному забиться в самый дальний угол своей парадной и приготовиться ждать маму, которая только к полуночи домой вернется. Понять меня может только тот, кто сам хоть раз в жизни в такой ситуации побывал. Ка-та-стро-фа! Ни согреться тебе, ни в туалет сходить, ни крошку хлеба завалившуюся проглотить.

Сел я на ящик для ненужных бумаг и реклам и приготовился ждать без всякого шанса чего в своем удручающем положении изменить. Ни к друзьям сходить — все по бабушкам на каникулы разъехались, ни в какое торговое заведение заявиться — в таком виде, ясное дело, меня тут же отведут туда, куда ни один ребенок попасть не стремится — спецприемник для бесхозных ребят. Спасибо, не надо, по горло сыт такими предложениями.

Парадная тем временем жила своей жизнью, которой она всегда жила: в нее заходили и выходили, хлопали дверьми; стонал благим матом, грозясь сорваться в любой момент, старенький разрисованный лифт; звякали замки, пряча за своими дверями теплые комнаты с горячим душем, обжигающим чаем и большим выбором разных плюшек — от сладких до набитых туго мясом несчастных коров.

И вдруг все это разом куда-то делось. Пшик — и пропало. Как будто ластиком стерли. Поначалу я на это особого внимания не обратил — мало ли какие странности творятся в нашей парадной. А потом затревожился. К чему все это?

Ребенку (я тут не исключение) долго находиться в одиночестве противопоказано, иначе в его детскую голову начинают лезть такие фантазии, что штаны потом приходится долго в порядок приводить.

Послышались шаги. Рожденные в самом низу, они приближались, усиливаясь с каждой ступенькой шумом своего присутствия. Было от чего дар речи потерять и окаменеть, будто меня заспиртовали.

Кто-то или что-то поднималось по лестнице. Но какой дурак будет подниматься пешком на пятый этаж, когда лифт есть, иногда даже работающий. Такое могло происходит только в том случае, если кто-то или что-то точно знает, что на пятом этаже на ящике для бумаг сидит совершенно один маленький мальчик и дрожит от страха, как попавшая в лапы кошки мышка.

Я был ни жив, ни мертв, приготовился к самому худшему, но реальность превзошла все мои ожидания. Предо мной предстал Неизвестный. Мужчина, «достань воробышка» роста, в длинном до пят пальто, сто лет не причесанный. Его глаза смотрели глазами зверя; обезьяньи до колен руки свисали двумя огромными ветками дерева; зубы, если это можно назвать зубами, чернели полусгнившими пнями. От Неизвестного пахло болотом, в которое ты угодил и уже третий день эту гниль нюхаешь.

Это был не бомж, которых я не боюсь, потому что бомжи сами меня боятся, по крайне мере на нашей улице. У него была цель. И цель эта меня больше всего пугала. Он шел ко мне. Именно ко мне, а не к какому другому мальчику, опрометчиво оказавшегося там, где ему одному быть не рекомендуется.

— Вот ты где? — контрабасом произнес Неизвестный, — а я тебя по всему городу ищу. Спасибо — дорожка кровавая подсказала, а то бы ты опять от меня улизнул.

— Здра… — начал я, и тут же застыл, как бетон на стройке.

— Еще скажи, что ты рад меня видеть? — засмеялся Неизвестный и смех этот напомнил мне рев пожарной машины.

— Кто вы? — в страхе пролепетал я.

— Я? Месть твоя! Не узнаешь? Или решил, что она до тебя не доберется?

Я отрицательно замотал головой, все мои слова вымерли, как доисторические животные.

— Зря! Давно к тебе в гости напрашиваюсь. Но больно ты ловок, бестия, каждый раз уходишь. А теперь тебе некуда деться, — Неизвестный показал ключи от моего дома.

Я глотал слюну за слюной. У меня ее внутри, наверное, целый тазик накопилось.

— Вставай, на чердак пойдем, — приказал мне Неизвестный.

Я понимал, что идти на чердак мне ни в коем случае не следует, меня и в школе и родители предупреждали об этом. Была еще надежда, что все обойдется — вдруг кто из соседей выглянет и спасет меня, тогда как на чердаке, кроме зажравшихся голубей, никого не было — делай с мальчиком, что хочешь.

— Нет! Нет! — заорал я. — Ни за что не пойду, лучше здесь меня убивайте.

— Убить, — слишком легкое для тебя наказание. Ты гораздо худшее заслуживаешь.

— Но что я такое сделал! — взмолился я. — У меня только шалости. За шалости не убивают!

— Поздно, малыш, плакаться, раньше надо было думать. Сейчас тебе уже ничто не поможет.

Неизвестный взял меня за шиворот и понес в прямом смысле этого слова — ножками болтал. Я не сопротивлялся. Как такому чудищу можно сопротивляться — он головой лампочку достает, а ладонь его с мою голову была. Есть предел героизму. Единственное, чего я желал, чтобы поскорее все закончилось, без мучений.

Мы зашли на чердак. Тихо, темно, неподвижно. Сотни застывших голубей смотрели на меня в предвкушении чего-то очень интересного для них.

Я задрожал так, что это стало даже слышно.

— Правильно боишься, самое ужасное для тебя начинается.

— Но кто вы? — не выдержав, спросил я.

— Разве ты до сих пор не догадался? — вновь рассмеялся Незнакомец, и его смех напомнил сирену скорой помощи. — Тем хуже для тебя. Если бы понял, то, может, для тебя все не так печально бы закончилось

Я закрыл глаза. Ясно, что ничего хорошего в моей жизни больше уже не произойдет. Не плакал, слезы где-то в детстве остались, лишь коленки дрожали, как бывало после долгого стояния в углу, когда тебе вечером поставили, и только утром обнаружили.

— Я на все согласен, — проговорил я глухо, — что хотите сделаю, только отпустите меня.

— Нет, — был мне ответ. — Четвертую зиму уже за тобой гонимся. Больше не осталось сил терпеть твои безобразия. Хватит! Пора ответ держать!

— Но в чем моя вина, назовите!  Любой преступник имеет право знать это.

— В том, что ты есть, — был мне ответ.

Незнакомец подвел меня к слуховому окну.

— Глянь.

Я посмотрел вниз, в колодец нашего двора.

— Прыгай! — велел мне Незнакомец.

Хваткой нильского крокодила я вцепился руками в проем слухового окна.

— Я же разобьюсь!

— А ты в сугроб прыгай, — рассмеялся Неизвестный, и на этот раз его смех был похож на похоронный марш, очень торжественно прозвучавший.

— Но сугробов нет! — взмолился я.

— Как нет? — удивился Незнакомец. — А куда они делись? Ведь были с утра, правда?

Голова моя упала на грудь.

— Я их не нарочно разворошил.

— Тогда ничем тебе не могу помочь, — вздохнул неизвестный. — Прыгнуть тебе придется.

— Вы дворник? — вдруг осенило меня.

Неизвестный поменялся в лице на 540 градусов

— Выше бери!

Это было уже за пределами моего детского разума. Я только тихо заметил.

— Дворники не убивают детей.

— Таких, как ты, еще как убивают, на медленном огне жарят, докторской колбасой нарезают, на съедение комарам отдают! Одиннадцать тысяч пятьсот сорок два сугроба разворошил!

Я себя сильно ударил ладонью по лбу.

— Так в сугробиках дело? Вы сразу бы так и сказали?

— Догадался все-таки. Совесть мучает?

— Вы на меня обиделись?

— Я — ладно. Ты всех дворников мира своими безобразными привычками до истерики довел. Вот их обида к тебе и пришла. Прыгай!

— Стойте! Стойте! А если я все исправлю? Конечно, одиннадцать тысяч с лишнем сразу не потяну, но в нашем дворе навести порядок могу хоть сейчас.

Мне пришлось весь свой талант подлизы применить, а тут я мастер, мало какой взрослый может устоять, что угодно могу выпросить. Неизвестный даже всплакнул от переизбытка чувств, но все равно остался непреклонен.

— Прыгнуть ты тем не менее обязан.

Боже, как я работал! Побежал во двор и стал сугроб сгребать. Из инструментов у меня две руки, две ноги, одна голова — все задействовал. Все снегоуборочные машины города за мной не угнались бы. Вырос сугроб высотою с два моих роста. Дальше — была не была!

Стою я на краю крыши, голова волчком вертится, живот урчит, ноги к жести приклеились.

Неизвестный за меня как будто переживать стал.

— В самую середину целься, ногами лети, а далее боком, чтобы об асфальт не покалечиться.

— Толкните меня, — набравшись смелости, попросил я.

— Нет! Сам! Только сам! Иначе не считается.

Я представил себя камушком. Свалился с крыши, лечу, сам себе не принадлежу. Заметить ничего не замечаю. Только хотел от страха заорать — бац! — снег от меня летит во все стороны. Тонны снега! Столько во всем городе его не собрать. А я все лечу и лечу и нет конца моему полету. Потом телом воткнулся во что-то твердое и затих. Тут как началось!

— Караул! Ребенок разбился. Скорую, полицию, родителям на работу сообщите!

Десятки людей в сугроб вгрызлись, раскидали его и перед моими очами предстали

А я жив-здоров, только весь в крови. Кто-то меня ругал, кто-то целовал, скорая, мама и полиция примчались!

Я поднимаюсь, а в руке у меня ключи от дома. Чудеса. И среди толпы вижу глаза Незнакомца, только теперь они по-доброму улыбались мне.

С того дня завязал я сугробы ворошить, хотя хочется до жути. Но понимаю — нельзя. Урок мне хороший преподали. Вы, ребята, тоже теперь с сугробами поосторожней будьте, мало ли что. Неизвестно еще, как для вас встреча с Незнакомцем завершится.

РЕЦЕНЗИЯ НА РАССКАЗ
Добавляю ее, может, кому будет интересно прочитать.
Денис Шувалов
Я знаю, что рассказ понравился многим, но надеюсь, что этот краткий анализ ни их, ни автора не обидит. Я постарался быть объективным и, возможно, не понял каких-то глубоких метафор. Но есть здесь и безусловно сильные стороны.

Рассказ «Сугробы» захватывает своей энергией и необычным взглядом на, казалось бы, обыденные зимние забавы. Автор мастерски передает детское восприятие мира: одержимость героя разрушением сугробов, его упрямство, смешанное с наивностью, и внезапный переход от восторга к ужасу. Сильная сторона текста находится в ритме повествования: короткие, рубленые фразы в моменты действия («Самолетом пятого поколения бросился я в атаку») создают эффект стремительности, а длинные, почти гипнотические описания (вроде образа Неизвестного с «обезьяньими до колен руками» и запахом болота) замедляют время, усиливая тревогу. Метафоры здесь работают на контрасте — нежность «сугробов, мягких как перина», сталкивается с грубостью «смеха, похожего на рев пожарной машины», что подчеркивает двойственность мира: детская игра оборачивается испытанием.

Философский подтекст проступает в идее возмездия за легкомыслие. Незнакомец — не просто пугало, а воплощение последствий, которые догоняют героя, как тень. Его обращение звучит как приговор не только за разрушение сугробов, но и за нежелание видеть границы между шалостью и вредом. Интересно, что даже в кульминации, когда мальчик прыгает с крыши, автор избегает морализаторства — вместо нравоучения мы видим абсурдность ситуации: сугроб-спаситель создан самим же разрушителем.

Это напоминает притчу о цикличности действий и ответственности, хоть и подано через гротеск.

Однако текст страдает от избыточной метафоричности. Например, сравнение зубов Неизвестного с «полусгнившими пнями» создает путаницу вместо образа. Ритм сбивается в длинных диалогах — реплики тонут в подробностях («смех... похожий на сирену скорой помощи»), теряя силу. Характер Неизвестного тоже противоречив: он то угрожает, то дает советы («целься в середину»), то улыбается, что размывает его мотивацию. Упрощение некоторых описаний и большая психологическая четкость помогли бы усилить напряжение.

Положительные стороны можно найти в оригинальности сюжета и голосе героя. Его ироничные ремарки вроде «сосульками увешанный» или «Ниагарский водопад в обуви» добавляют юмора, смягчая мрачность. Финал, где Неизвестный внезапно становится почти добрым наставником, неожиданно трогателен, хоть и требует большей логической обоснованности.

Как следствие всего вышесказанного, рассказ как тот самый сугроб, под белой пушистостью которого скрывается опасность. Он заставляет задуматься о цене бездумных поступков, но ему не хватает стройности. Убрать часть повторов, усилить связь между фантастическим и реальным — и история заиграет новыми гранями. Пока же это яркая, но местами неровная притча, где снежная буря эмоций затмевает некоторые смысловые прорехи.
Денис Шувалов
Ну и последнее. Этот прыжок в конце долго не давал мне покоя, я не мог понять, как он решился на это, ведь он мог погибнуть. Но можно посмотреть на действие через призму детской психологии и тогда пониманием, что Прыжок мальчика можно объяснить как попытку вернуть контроль над ситуацией, которая полностью вышла из-под его влияния.

После унизительного избиения хулиганами, потери ключей и социального отвержения («соседи не помогли») он оказывается в состоянии беспомощности — классической реакции на травму. Его самооценка разрушена: он называет себя «растяпой», «побитым», «жалким». Прыжок становится символическим актом самоутверждения — даже если это риск, это его собственный выбор, а не навязанное извне насилие.

Важно, что перед прыжком он создает сугроб сам — это ключевой момент. Разрушитель сугробов, чья идентичность построена на их уничтожении, теперь пытается исправить ущерб (пусть и в панике). Здесь работает механизм репарации: ребенок бессознательно стремится «залатать» последствия своих действий, чтобы снизить чувство вины. Прыжок — не столько подчинение Неизвестному, сколько ритуал искупления: «Если я переживу это, я заслужу прощение».

Кроме того, в детском сознании часто стирается грань между фантазией и реальностью. Незнакомец, угрожающий «местью», может быть проекцией внутреннего страха мальчика перед последствиями своих поступков. Прыжок с крыши — попытка конкретизировать абстрактный страх, превратить его в физическое испытание, которое можно преодолеть. Для ребенка это способ сказать: «Я больше не боюсь ваших угроз — я сам бросил себе вызов и выжил».

Финал, где мальчик остается цел и даже получает ключи, подтверждает эту идею: прыжок становится катарсисом. Он не просто избегает наказания, а доказывает себе, что способен справиться с последствиями своих действий. Его решение «завязать» с сугробами — не из-за страха перед Неизвестным, а из-за внутреннего осознания: игра перестала быть невинной, когда в ней появилась цена, которую он теперь понимает. Это момент взросления, где риск и ответственность перевешивают детскую одержимость.
Денис Шувалов
Забыл отметить еще одну сцену, которая при детальном рассмотрении может вообще стать ключевой.

Это сцена драки, и она работает, как впжнейший поворот, где детская шалость сталкивается с жестокостью реального мира. Герой, одержимый игрой, внезапно оказывается беспомощным перед чужим насилием — это не просто стычка с хулиганами, а метафора столкновения с непредсказуемыми последствиями своих действий. Автор намеренно лишает сцену романтики: вместо «геройского» сопротивления мальчик получает унизительный разгром («разворотил сугроб собственным носом», «досталось кишкам»). Кровь на снегу и равнодушие соседей («все как воды в рот набрали») подчеркивают одиночество и уязвимость ребенка — его игра, которую все считали невинной, оборачивается травмой, физической и социальной (потеря ключей, страх наказания).

Драка здесь как первый «звонок», предваряющий появление Неизвестного. Если хулиганы — часть реального мира, то Незнакомец — мистическое воплощение возмездия за слепоту героя. Интересно, что в обоих случаях мальчик пассивен: его бьют «неизвестные», его уносит фантастический мучитель. Это создает дугу наказания — от физической расправы к экзистенциальному страху. Даже описание травм («в крови», «промокшие штаны») зеркалит позднейший образ «сосульками увешанного» страдальца, связывая боль телесную и душевную.

Однако сцена могла бы быть сильнее, если бы автор дал хоть намек на мотивацию хулиганов. Их «инопланетное» происхождение выглядит броской метафорой, но не проработано — непонятно, случайность это или часть «мести». Углубив связь между дракой и фантастическим возмездием, текст приобрел бы цельность, превратив расправу во дворе в первый акт символического суда над героем.