Отец

Трели луговых пташек слегка разбавили воцарившуюся тишину. Тишина была везде и всюду, даже внутри. Я неспешно брел вдоль оттаявшей реки среди очнувшихся от продолжительного сна юных трав, невольно примечая то тут, то там только что вылупившиеся из земляной скорлупы желтые макушки одуванчиков. Пахло теплой землей и тиной. Солнце, игриво выглядывая из-за редких облачков, целовало мою расплывшуюся в блаженной улыбке физиономию.

Почему я улыбался? Да потому что в семнадцать лет поймать счастье за хвост – проще простого. Ты счастлив, потому что скоро последний звонок и выпускной. Счастлив, потому что апрель. Счастлив, потому что весь снег растворился в вечности вместе с великой печалью, под сугробами которой ты провалялся всю зиму, словно медведь в берлоге. В конце концов, ты счастлив безо всякой на то причины, и это само по себе умножает твое несуразное счастье на два.

Тогда я не смог и не сумел этого понять, и не имело это никакого значения.

***

Последний школьный год встретил меня в сигаретном чаду и пьяном угаре. Окружающее расплывалось мутным пятном и гримасничало кривым зеркалом, когда я смотрел на него сквозь стекла опорожненных бутылок. Я утопал в спиртном и жалости к себе. Будущее не волновало воображение, настоящее ускользало из рук, а прошлое представлялось неприветливым старым знакомым, с которым все контакты закопало время в самом себе.

А еще было предательство, забытье и бессилие. Первая любовь ведь никогда не заканчивается хэппи-эндом, а иначе откуда берется вся эта суета с бесконечными мытарствами взрослой жизни?

Я летал над городом, размахивая крыльями, пока меня не поразила молния откуда-то сзади, и, скованный нестерпимой болью, я рухнул вниз, прямиком в ближайший контейнер с мусорными отходами. Из под лопатки торчало колюще-режущее. По спине растекалось багровое пятно. Воронье исполняло короткую панихиду по моей любви, нарушая покой сонных хрущевок.

***

На скорую руку собранный и склеенный по кусочкам, я очутился в храме, а не у грязного подъезда среди горластых и поддатых.

В крайний раз я притопал сюда по семейной привычке или традиции в субботний день, розовощекий и подпекшийся на буйном весеннем солнце после игры в стритбол, чтобы посвятить крашеные яйца, куличи и прочий провиант. Мне было четырнадцать. Стоял необыкновенно жаркий и благоухающий май.

Храм на тот момент уже имел современный, более чем презентабельный вид: отстроенный здешними благодетелями, можно сказать, с нуля после обвала старой постройки начала прошлого века, он бодро отфутболивал лучи света от своих сверкающих куполов и белоснежных кирпичей.

К слову, последние годы я появлялся здесь только за компанию с бабулей или мамой. Но тогда они уже, пожившие и уставшие, могли себе позволить доверить такое важное дело мне одному, возмужавшему и полному сил. Этот ежегодный ритуал виделся мне обыденностью, мол надо и надо, пошел и посвятил. Большего мои родным не было нужно. Ни от меня, ни от Бога. Наверное, пища после таких “обрядов” становилась вкуснее, и в этом им виделась некая сакральная, особая милость или снисхождение небес.

Еда и в самом деле приобретала особый вкус, зуб даю.

Внутренний двор церкви в эти субботы из года в год был переполнен толпами беспокойных людей с пакетами, корзинами и сумками в руках, которые они выставляли перед собой на длинные лавочки в надежде поймать драгоценные капли святой воды, которой замученный священник совсем не жалел. Он слонялся с кистью туда-сюда между рядов, словно нерешительный покупатель в супермаркете.

Люди менялись другими людьми, лавочки ломились.

Сегодня вечером, проскользнув в ворота и окинув взглядом смоченное дождем и прикрытое рыжей листвой запустение вокруг храма, я не без удовольствия улыбнулся и принял это за некий знак свыше. Лишние глаза были ни к чему. Из свинцовой выси накрапывал мелкий дождик, явно желая сделать меня тяжелее, прижать к земле или, на худой конец, освятить, как кусок мяса в том пакете на лавочке. Замявшись на пару мгновений у массивных входных дверей, я неловко перекрестился, потянул за ручку и вошел внутрь.

Всенощная уже давно началась, и монотонный голос батюшки застал меня врасплох уже на входе. Несмотря на субботний день, прихожан в помещении можно было пересчитать по пальцам. Основную их массу составляли щупленькие старушки, которых я, как оказалось, встречал уже ранее на своих обыденных пеших маршрутах. Как того требовали правила или приличия (выбрать одно из двух), я обменял мелочь из кармана на три недорогих свечки.

Необходимо отдельно упомянуть особенность внутреннего убранства: как бы контрастируя с общей простотой и незамысловатостью конструкции помещения, все стены и потолки его были покрыты настоящими, на мой взгляд, шедеврами изобразительного искусства. Здесь были и библейские сюжеты в витиеватых орнаментах, и многочисленные святые с кандилами у их ног, и, конечно, сам Христос. На тот момент, к сожалению, только Его я узнал в лицо.

Запрокинув голову, я узрел Его величественный лик прямо под куполом над большой люстрой, а вокруг – кружащих меж облаков ангелов, почему-то изображенных в виде голубей с человеческими головами. Иконостас поражал блеском своей позолоты.

Изучив с трудом надписи на церковно-славянском рядом со святыми на стенах, я выбрал трех фаворитов: Георгий Победоносец– потому что красивый, на белом коне и побеждает змея; Ангел-хранитель – потому что мне нужна была защита; Иисус Христос, Он же Спаситель – потому что спасти меня смог бы только Он. С досадой поругал себя за то, что в кармане не оказалось достаточно монет, чтобы хватило на всех святых.

Я тенью скользил вдоль расписных стен, впитывая в себя и свою душу новые имена и образы. Молитвы отскакивали от икон и фресок рикошетом, беспрепятственно влетая в мои уши. Ноздри привыкали к запаху ладана.

Вдруг со стороны клироса раздалось переливистое хоровое пение. Я стоял примерно в центре, как раз под куполом, то и дело поднимая исподлобья свои глаза на строгого Христа и ангелов, словно провинившийся пес. Не могу сказать, сколько на самом деле длилось песнопение. Может быть, пару минут, а может и пару десятков.

Вдруг что-то произошло.

До сих пор это воспоминание остается в моей жизни одним из самых сильных по силе и глубине духовного трепета. Войдя в подобие транса, я вслушивался в мелодичные голоса, и у меня возникло явное ощущение, что именно так поют ангелы. Немногочисленный люд тихонько подхватил. По телу растеклась приятная расслабленность. Я был абсолютно спокоен. Никакого страха. Никаких переживаний. Ощущалось Присутствие.

Мое сердце будто кто-то бережно достал из груди, раскроив грудную клетку, и показал его мне. Руки были теплыми, а сердце – удивительно большим.

Оно билось.

В моих глазах стояли горькие слезы.

Певчие, завершив свое дело, вышли из укрытия. Одним из них был невзрачный, слепой мужчина, которого я часто видел на улицах с тростью в руках, под ручку со своей супругой спешащего по неведомым мне делам.

Теперь я понимал, что за путеводный огонек манил его сюда изо дня в день сквозь грязь, непогоду и беспросветную тьму, окутавшую весь его крохотный мирок.

***

Умный, красивый, сильный. Мудрый, обаятельный, решительный.

Таким я всегда хотел быть, таким я, казалось, стал.

Животное было выпущено из клетки в дремучие джунгли. Верблюд обратился во льва. Сотни прочитанных книг освободили древнее знание из глубин моего естества. Тысячи целей, миллионы желаний. Я жадно отрывал кусок за куском от всего, к чему прикасался, и мчался вверх по лестнице, перепрыгивая ступени.

Того странного мальчика, который пол жизни назад “случайно” нашел карманную Библию у себя под ногами, я больше знать и видеть не хотел. Он от корки до корки прочел эту видавшую виды книжонку, зачем-то купил икону Александра Невского, по выходным ходил в церковь, где ему мазали лоб и иногда давали хлеб с вином на ложечке, если он, конечно, этого заслуживал. Он еще ребенком просил Бога уберечь его от ночных кошмаров и болезней, но все это было слишком давно.

Всего этого я стыдился, как дырявых портков, спрятанных на дне скрипучего комода. Мальчик исчез в небытии, и пришел взрослый незнакомец, который хотел избавиться от всего, что лишает свободы маневра.

Вот он и маневрировал, как хочет.

Все должны были ему, а он никому. Все человечество – один большой враг. Никаких правил, никаких запретов.

Ему позарез нужно было доказать себе и другим, добиться, преодолеть и побороть. Воинствующе протестуя против своей сути, он искусственно взращивал в себе гордость и злобу на весь мир, веруя в то, что без этих качеств у существования путь один – в могилу. Никого вам не напоминает эта история?

К сожалению или к счастью, покоренные рубежи и высоты рассыпались в прах и остались позади, не подарив ни капли удовлетворения. Что уж тут говорить о счастье? О каком покое речь?

В конце концов, слишком высоко задрав нос, этот чужак, то есть я, споткнулся и расшибся вдребезги. Бумеранг вернулся прямо мне в лоб.

Ресурсы были исчерпаны, а груз – тяжелее, чем можно было осилить. Брак, отношения с близкими, здоровье и душа – все покачивалось на краю пропасти в хлипком равновесии, готовое обрушиться в одночасье.

Меня стало слишком много для меня самого, я захлебывался и тонул в себе, и все мало-помалу теряло всякий смысл, пока я не узнал, что скоро впервые стану папой. Я ждал этого чуда с огромной радостью и страхом, а когда оно наконец-то сбылось, с ужасом осознал, что за все эти годы мое сердце разучилось любить и радоваться. Сдерживаемое мной в порывах своего истинного предназначения оно просто-напросто износилось и стерлось практически под ноль от диких нагрузок и резких торможений, словно протектор на заезженной резине.

Запутавшийся, жалкий, слабый – вот в кого я превратился. Снаружи все казалось подконтрольным и  вполне себе безбедным, но я неумолимо раскалывался надвое до ядра из-за непрекращающейся рефлексии и самобичевания. Легионы бесов, которых я заботливо приютил, вырастил и взлелеял, развязно рвали своими когтями мое нутро в лоскуты.  Они чувствовали себя моими полноправными хозяевами, нашептывая мне на ухо, насаждая и внушая мне мерзкие, отвратительные сентенции.

Украдкой я ронял слезы от бессилия и чувства вины, не понимая, как жить дальше. Моему сыну нужен был любящий и заботливый папа, и в этом мы были с ним похожи. Я неожиданно вспомнил с тоской, как спокойно и легко стучалось сердцу того мальчика из прошлого в теплых руках Отца.

Попросил – и мне дали, постучал – и мне отворили.

Слепой разглядел тусклый огонек маяка. Блудный сын решил вернуться домой. Лев захотел стать ребенком.

***

Чернеющий снег с обочин переполненных дорог обреченно растекался прямо под колеса пролетающих иномарок. По голубому пастбищу слонялись облака, будто нарочно отбиваясь от своих плавно уходящих за горизонт кучерявых собратьев. Воздух впитывал в себя оживающие звуки, заспанное солнце и вязал узлами пестрые шлейфы духов, флюидов и настроений, болтающихся за спинами прохожих.

Москва вертится волчком круглый год, но сегодня она остановилась, чтобы насладиться моментом и посмотреть каждому прохожему в глаза. Каждый без исключения смотрел в ответ. Многие первыми отводили взгляд.

Как всегда, с чувством выполненного долга я покинул офис, в котором ежедневно трудился, как белый человек, тыкая по клавишам. Этим приятным вечером мне захотелось замедлить шаг и в очередной раз выпустить наружу беззаботного мальчика, который был счастлив просто так. У него я заново учился жить, любить и испытывать радость, зная не понаслышке, что в тридцать лет просто так быть счастливым не так уж и просто, тем более, когда у тебя уже есть все, что ты хотел и даже больше.

Да и есть ли оно в самом деле, это счастье? Возможно, счастье - не более, чем иллюзия, приманка для пугливой рыбешки. Что-то слишком запредельное и отдаленное, то, до чего не дотянуться рукой и не схватить в пятерню.

Все, что есть здесь и сейчас, у нас в руках - это радость и любовь. А счастье – всего лишь их побочный продукт. Так вот, для радости и любви нет причин. Они – самоцель, способ передвижения, “Альфа и Омега, начало и конец”.

Настоящий подарок. Нужно лишь не забывать благодарить.

“Спасибо тебе, Господи, за все. Спасибо, что моя жена, сын и все близкие живы, здоровы и имеют причины улыбаться и смеяться. Спасибо, что у нас есть крыша над головой, и на нее с неба не падают бомбы и карающий огонь. Спасибо, что у нас в холодильнике есть еда, а в кошельках – бумажки, и нам не нужно думать о том, как дотянуть до завтра и даже послезавтра. Спасибо за то, что я проснулся живым и здоровым, видящим и слышащим этот прекрасный мир вокруг. Спасибо, что дал прожить этот день не впустую. За все награды и испытания. За все хорошее и плохое. За радость и горе. За жизнь. Спасибо, Папа.”

***

Наш белый четырехколесный конь свернул с объездной трассы и пересек черту города, сбавив обороты. Замелькали знакомые дома, столбы и деревья. Родные края. Каждый метр, куда ни глянь, вызывал воспоминания о былом.

Основной из планов – демонстрация бабушкам и дедушкам новоиспеченного члена семьи, который с каждым днем улыбался мне все шире, смешно дрыгая маленькими ножками.

Кстати, пару недель назад, я, как в старые добрые времена, святил съестное у храма, правда, в другом городе. До наступления Пасхи запрыгнул в последний вагон Великого поста и доехал в нем по всей Страстной до Воскресения. Рано вставал, творил утреннее и вечернее правило, тренировался, отсекал ненужные мысли, в общем, аскетничал во всем мыслимом и немыслимом, как мог. На душе было светло и тихо.

А еще, в один из выходных дней, предварительно договорившись о крестинах нашего малыша, мы с женой решили провести разведку в монастыре, который нам горячо советовали знакомые. Были поражены атмосферой, величием и благодатью, впитавшимися вместе со старинной живописью и веками в крепкие стены.

Временно отлучившись от своих родных, я первым делом направился туда, куда меня манило уже давно.

То, что я видел красные горы с вершины Синая на рассвете; Неопалимую Купину у его подножия в монастыре Святой Екатерины; ходил там, где ходил Моисей; видел его пещеру – все это ни капли не умалило в моей жизни роли этого поистине сокровенного места, для меня уж точно. Того места, где я встретил Его.

Надо подчеркнуть, что у нас на районе ничего не меняется десятками лет, и слава Богу. Храм стоял на том же месте и выглядел точно так же, как и много лет назад. Солнечным воскресным утром, подойдя к калитке, я зачем-то посмотрел наверх и увидел одинокого голубя, будто зависшего в полете над куполом, прямо у креста.

Улыбнувшись, прошептал: “И тебе привет, Папа. Я тоже скучал.”