Отец

Трели луговых пташек слегка разбавили воцарившуюся тишину. Тишина была везде и всюду, даже внутри. Я неспешно брел вдоль оттаявшей реки среди очнувшихся от продолжительного сна юных трав, невольно примечая то тут, то там только что вылупившиеся из земляной скорлупы желтые макушки одуванчиков. Пахло теплой землей и тиной. Солнце, игриво выглядывая из-за редких облачков, целовало мою расплывшуюся в блаженной улыбке физиономию.
Почему я улыбался? Да потому что в семнадцать лет поймать счастье за хвост – проще простого. Ты счастлив, потому что скоро последний звонок и выпускной. Счастлив, потому что апрель. Счастлив, потому что весь снег растворился в вечности вместе с великой печалью, под сугробами которой ты провалялся всю зиму, словно медведь в берлоге. В конце концов, ты счастлив безо всякой на то причины, и это само по себе умножает твое несуразное счастье на два. Тогда я не смог и не сумел этого понять, да и не имело это никакого значения.
 
Последний школьный год встретил меня в сигаретном дыму и пьяном угаре. Окружающее расплывалось мутным пятном и гримасничало кривым зеркалом, когда я смотрел на него сквозь стекла опустошенных бутылок. Я утопал в спиртном и жалости к себе. Будущее не волновало воображение, настоящее ускользало из рук, а прошлое представлялось неприветливым старым знакомым, с которым все контакты закопало время в самом себе. А еще было предательство, забытье и бессилие. Первая любовь ведь никогда не заканчивается хэппи-эндом, а иначе откуда берется вся эта суета с бесконечными мытарствами из взрослой жизни?
Я летал над городом, размахивая крыльями, пока меня не поразила молния куда-то в область спины, и, скованный безумной болью, я камнем рухнул вниз, прямиком в ближайший контейнер с отходами. Из спины торчало колюще-режущее. Воронье исполняло короткую панихиду по моей любви, нарушая покой сонных хрущевок.
 
На скорую руку собранный и склеенный по кусочкам, я очутился в церкви, а не у грязного подъезда среди шумных и поддатых. В крайний раз я притопал сюда по семейной привычке или традиции в субботний день, розовощекий и подгоревший на буйном весеннем солнце после игры в стритбол, чтобы посвятить крашеные яйца, куличи и прочий провиант. Мне было четырнадцать, стоял необыкновенно жаркий и благоухающий май. Храм на тот момент уже имел современный и презентабельный вид: отстроенный здешними благодетелями, можно сказать, с нуля после обвала старой постройки начала прошлого века, он бодро отфутболивал лучи света от своих зеркальных куполов и белоснежных кирпичей.
К слову, последние годы я появлялся здесь только за компанию с бабулей или мамой. Но тогда они уже, пожившие и уставшие, могли себе позволить доверить такое важное дело мне одному, возмужавшему и полному сил. Этот ежегодный ритуал виделся мне обыденностью, мол надо и надо, пошел и посвятил. Большего мои родным не было нужно. Ни от меня, ни от Бога. Наверное, пища после таких “обрядов” становилась вкуснее, и в этом им виделась некая небесная милость. Еда в самом деле приобретала особый вкус, зуб даю.
Внутренний двор храма в эти субботы из года в год был переполнен толпами беспокойных людей с пакетами, корзинами и сумками в руках, которые они выставляли перед собой на длинные лавочки в надежде поймать драгоценные капли святой воды, которой усталый священник совсем не жалел. Он ходил туда-сюда между рядов, словно нерешительный покупатель. Люди менялись другими людьми, лавочки ломились.
Сегодня вечером, пройдя в ворота и окинув взглядом смоченное дождем и прикрытое рыжей листвой запустение вокруг храма, я невольно улыбнулся и принял это за некий знак свыше. Оттуда, из свинцовой выси накрапывал мелкий дождик, явно желая сделать меня тяжелее, прижать к земле или, на худой конец, освятить, как кусок мяса в том пакете на лавочке. Замявшись на пару мгновений у массивных входных дверей, я неловко перекрестился, потянул за ручку и вошел внутрь.
Служба уже была в самом разгаре, так как монотонный голос батюшки застал меня врасплох уже на входе. Несмотря на субботний день, прихожан в помещении можно было пересчитать по пальцам. Основную их массу составляли щупленькие старушки, которых я, как оказалось, встречал уже ранее на своих обыденных пеших маршрутах в процессе взросления. Как того требовали правила или приличия (выбрать одно из двух), я обменял мелочь из кармана на три недорогих свечки.
Необходимо отдельно упомянуть особенность внутреннего убранства храма: как бы контрастируя с общей простотой и незаурядностью, все стены и потолки его были покрыты настоящими, на мой взгляд, шедеврами изобразительного искусства. Здесь были и библейские сюжеты в витиеватых орнаментах, и многочисленные святые с кандилами у их ног, и, конечно, сам Христос. На тот момент, к сожалению, только его я узнал в лицо. Запрокинув голову, я узрел величественный лик прямо под куполом над большой люстрой, а вокруг него – кружащих меж облаков ангелов, почему-то изображенных в виде голубей с человеческими головами. Иконостас поражал блеском своей позолоты. Изучив с трудом надписи на церковно-славянском рядом со святыми на стенах, я выбрал трех фаворитов: Георгий Победоносец– потому что красивый, на белом коне и побеждает зло в лице змея; Ангел-хранитель – потому что мне хотелось чувствовать себя защищенным; Иисус Христос, он же Спаситель – потому что спасти меня смог бы только он. Поругал себя за то, что в кармане не хватило монет на всех святых.
Я тенью скользил вдоль пестрых стен, впитывая новые имена и образы. Матфей, Марк, Лука и Иоанн. У них за плечами ангел, лев, телец и орел. Ветхозаветные пророки. Молитвы отскакивали от изображений рикошетом, беспрепятственно влетая в мои уши. Ноздри привыкали к запаху ладана. Вдруг с клироса раздался хор. Я стоял примерно в центре, как раз под куполом, то и дело поднимая свои глаза на строгого Христа, будто провинившийся пес. Неизвестно, сколько на самом деле длилось песнопение. Может быть, пару минут, а может и пару десятков. Затем что-то произошло. До сих пор это воспоминание остается одним из самых ярких и счастливых в моей жизни. Войдя в подобие транса, я вслушивался в мелодичные голоса, и у меня возникло явное ощущение, что именно так поют ангелы. Немногочисленный люд тихонько подхватил. По телу растеклась приятная расслабленность. Я был абсолютно спокоен, я был не один. Никакого страха. Ощущалось Присутствие. Мое сердце будто кто-то бережно достал из груди, раскроив грудную клетку, и показал его мне. Руки были теплыми, а сердце большим. Оно билось. В глазах стояли горькие слезы.
Певчие, завершив свое дело, вышли из укрытия. Одним из них был невзрачный слепой мужчина, которого я часто наблюдал на улицах с тростью в руках, спешащего под ручку со своей супругой по неведомым мне делам. Теперь я понимал, что за путеводный огонек манил его сюда изо дня в день сквозь грязь, непогоду и беспросветную тьму, окутавшую весь его крохотный мирок.
 
Умный, красивый, сильный. Мудрый, обаятельный, решительный. Таким я всегда хотел быть, таким я, казалось, стал. Животное было выпущено из клетки в дремучие джунгли. Верблюд обратился во льва. Сотни прочитанных книг освободили древнее знание из моих темных недр. Тысячи целей, миллионы желаний. Я жадно отрывал кусок за куском от всего, к чему прикасался, и мчался вверх по лестнице, перепрыгивая ступени.
Того странного мальчика, который пол жизни назад “случайно” поднял карманную Библию из кучи мусора, я больше знать и видеть не хотел. Он от корки до корки прочел эту видавшую виды книжонку, зачем-то купил икону Александра Невского, по выходным ходил в церковь, где ему мазали лоб и иногда давали хлеб с вином на ложечке, если он, конечно, этого заслуживал. Он еще ребенком просил Бога уберечь его от ночных кошмаров и болезней, но все это было слишком давно. Всего этого я стыдился, как дырявых портков, спрятанных на дне скрипучего комода. Мальчик исчез в небытии, и пришел мужчина, который хотел избавиться от всего, что лишает свободы маневра. Вот он и маневрировал, как хочет. Все должны были ему, а он никому. Все человечество – один большой враг. Никаких правил, никаких запретов. Ему позарез нужно было доказать себе и другим, добиться, преодолеть и побороть. Воинствующе протестуя против своей сути, он искусственно взращивал в себе гордость и злобу на весь мир, веруя в то, что без этих качеств у существования путь один – в могилу. К сожалению или к счастью, покоренные рубежи и высоты рассыпались в прах и остались позади, не подарив ни капли удовлетворения. Что уж тут говорить о счастье? О каком покое речь?
В конце концов, слишком высоко задрав нос, этот мужчина, то есть я, споткнулся и расшибся вдребезги. Бумеранг вернулся в лоб скорее, чем я ожидал. Ресурсы были исчерпаны, а груз – тяжелее, чем можно было осилить. Брак, отношения с близкими, здоровье и душа – все покачивалось на краю пропасти в зыбком равновесии, готовое обрушиться в одночасье. Меня стало слишком много для меня самого, и все постепенно теряло всякий смысл, пока я не узнал, что скоро впервые стану папой. Я ждал этого чуда с огромной радостью и страхом, а когда оно наконец-то сбылось, с ужасом осознал, что за все эти годы мое сердце разучилось любить и радоваться. Сдерживаемое мной в порывах своего истинного предназначения оно просто-напросто износилось и стерлось практически под ноль от диких нагрузок и резких торможений, словно протектор на заезженной резине.
Запутавшийся, жалкий, слабый – вот в кого я превратился. Снаружи все казалось подконтрольным и  вполне безбедным, но я неумолимо раскалывался надвое до ядра из-за непрекращающейся рефлексии и самобичевания. Легионы бесов, что я заботливо приютил, рвали мое нутро в клочья развязно и безнаказанно, чувствуя себя хозяевами, подбрасывая в мозг и нашептывая мне в уши мерзкие, отвратительные сентенции. Украдкой я ронял слезы от бессилия и чувства вины, не понимая, как жить дальше. Моему сыну нужен был любящий и заботливый папа, и в этом мы были с ним похожи. Я неожиданно вспомнил с тоской, как спокойно и легко стучалось сердцу того мальчика из прошлого в теплых руках Отца. Попросил – и мне дали, постучал – и мне отворили. Слепой разглядел далекий маяк. Блудный сын решил вернуться домой. Лев захотел стать ребенком.
 
Чернеющий снег с обочин переполненных дорог обреченно растекался прямо под колеса пролетающих иномарок. По голубому пастбищу слонялись облака, будто нарочно отбиваясь от своих плавно уходящих за горизонт кучерявых собратьев. Воздух впитывал в себя оживление звуков, заспанное солнце и вязал узлами пестрые шлейфы духов, флюидов и настроений, болтающихся за спинами прохожих. Москва вертится волчком круглый год, но сегодня она остановилась, чтобы насладиться моментом и посмотреть каждому в глаза. Каждый без исключения смотрел в ответ. Многие первыми отводили взгляд.
Как всегда, с чувством выполненного долга я покинул офис, в котором ежедневно трудился, как белый человек, тыкая по клавишам. Этим приятным вечером мне захотелось замедлить шаг и в очередной раз выпустить наружу беззаботного мальчика, который был счастлив просто так. У него я заново учился жить, любить и испытывать радость, зная не понаслышке, что в тридцать лет просто так быть счастливым не так уж и просто, тем более, когда у тебя уже есть все, что ты хотел и даже больше. Да и есть ли оно в самом деле, счастье? По-моему, счастье - не более, чем иллюзия, морковка перед мордой осла. Что-то слишком запредельное и отдаленное, то, до чего не дотянуться рукой и не схватить в пятерню. Все, что есть здесь и сейчас, у нас в руках - это радость и любовь. Так вот, для радости и любви нет причин. Они – самоцель, способ передвижения, “Альфа и Омега, начало и конец”. Настоящий подарок. Нужно лишь не забывать благодарить.
“Спасибо тебе, Господи, за все. Спасибо, что моя жена, сын и все близкие живы, здоровы и имеют причины улыбаться и смеяться. Спасибо, что у нас есть крыша над головой, и на нее с неба не падают бомбы и карающий огонь. Спасибо, что у нас в холодильнике есть еда, а в кошельках – бумажки, и нам не нужно думать о том, как дотянуть до завтра и даже послезавтра. Спасибо за то, что я проснулся живым и здоровым, видящим и слышащим этот прекрасный мир вокруг. Спасибо, что дал прожить этот день не впустую. За все награды и испытания. За все хорошее и плохое. За радость и горе. За жизнь. Спасибо, Папа.”
 
Наш белый четырехколесный конь свернул с объездной трассы и пересек черту города, сбавив обороты за ненадобностью. Замелькали знакомые дома, столбы и деревья. Родные края. Каждый метр, куда ни глянь, вызывал воспоминания о былом. Основной из планов – демонстрация бабушкам и дедушкам новоиспеченного члена семьи, который с каждым днем улыбался мне все шире, смешно дрыгая маленькими ножками.
Кстати, пару недель назад, я, как в старые добрые времена, святил съестное у храма, правда, в другом городе. До наступления Пасхи запрыгнул в последний вагон Великого поста и доехал в нем по всей Страстной до Воскресения. Рано вставал, творил утреннее и вечернее правило, тренировался, отсекал ненужные мысли, в общем, аскетничал во всем мыслимом и немыслимом, как мог. На душе было светло и хорошо. А еще, в один из выходных дней, предварительно договорившись о крестинах нашего малыша, мы с женой решили провести разведку в монастыре, который нам горячо советовали. Были поражены атмосферой, величием и благодатью, впитавшимися вместе со старинной живописью и веками в крепкие стены.
Временно отлучившись от своих родных, я первым делом направился туда, куда меня манило уже давно. То, что я видел красные горы с вершины ветхозаветного Синая на рассвете, Неопалимую Купину у его подножия в монастыре Святой Екатерины, ходил там, где ходил Моисей, видел его пещеру – все это ни капли не умалило в моей жизни роли этого поистине сакрального места, для меня уж точно. Того места, где я встретил Его. Надо подчеркнуть, что у нас на районе ничего не меняется десятками лет, и слава Богу. Храм стоял на том же месте и выглядел точно так же, как и много лет назад. Солнечным воскресным утром подойдя к калитке, я зачем-то посмотрел наверх и увидел одинокого голубя, будто зависшего в полете над куполом, прямо у креста. Улыбнувшись, прошептал: “И тебе привет, Папа. Я тоже скучал.”