Альтруистка Часть 2 Глава 7

- Pourquoi tu ne veux pas descendre chez… comment as-tu dit?

- Les Louchnikoff, - бесцветно ответила Олимпиада, словно руками, хватаясь глазами за мелькавшие за окном дилижанса редкие деревья, - и тут же отпуская их. Несуразно воткнутые в землю стволы чертили на влажной поверхности её глаз корявые тени.

- J’oublie tout le temps vos droles de noms… Mais c’est trop interessant, les Louchnikoff…

- Parce que j’ai d’autres choses a faire et je dois me depecher, je t’ai deja dit. Mais ils sont tres bien, tu verras. Ils savent s’occuper de leurs invites. *

Жанна мечтательно погрузилась в свои раздумья. Подобный диалог время от времени завязывался между двумя путешественницами, и ни разу Олимпиада в полной мере не удовлетворила любопытства соседки. Но Жанна не сердилась и не пеняла на свою новую знакомую: эта русская, прекрасно говорившая по-французски, была точно послана ей небесами! И пусть она вся мрачная, скрытная и местами даже желчная, - всё это, по глубокому убеждению Жанны, можно пережить, если в тяготах пути по этой гигантской, необъятной и диковинной, - как индийский слон, - стране, тебя направляют, оберегают и помогают справиться с трудно осмысляемыми особенностями местного колорита. Тон при этом можно и извинить.

И потом, кто знает, что там случилось в прошлом у этой странной русской девушки? Жанна, с присущей ей восторженностью, ещё больше подогреваемой её нахождением в загадочной России, рисовала себе самые остросюжетные картины. Она о них не распространялась, но тайно в своем воображении неустанно лелеяла их, дополняя всё новыми, самыми невероятными подробностями. Оля даже не догадывалась, что стала героиней чьего-то, пусть даже и не написанного, романа. Конечно, воображала Жанна, Оля пережила какую-нибудь трагедию, и любовь занимала в этой истории далеко не последнее место. Он был женат. У него были дети. И эта благородная душа не смогла переступить через обстоятельства, выбрав, что будет страдать сама, в одиночестве. Если бы кто-нибудь рассказал в тот час Жанне, что в романтическую историю Олимпиады вмешалась, ни много-ни мало, страшная эпидемия чумы, накал чувств француженки достиг бы апогея, и она ночи напролёт страдала бы в придорожных гостиницах, проливая в подушку потоки восторженных слёз.

Девушки познакомились в дилижансе, куда Жанна подсела во время одной из остановок. Её появление было странным, - неожиданно было встретить чистокровную француженку, ни слова не говорящую по-русски, в тажеранских степях. Кто-то шутки ради научил её вместо приветствия говорить «здравия желаю», которое она с удовольствием раздавала налево и направо, невозможно грассируя «р» и радуясь, что все вокруг её понимают. Хотя нужно было постараться, чтобы расшифровать это выражение в её устах, произнесенное с удалым французским прононсом. Но разве можно было сердиться на неё за эту шалость, наблюдая, что Жанна радуется, как ребёнок, всякий раз, когда сталкивается с кем-то новым.

Обнажая свои длинные крепкие зубы цвета слоновой кости и собирая в маленькие складочки нос на переносице, Жанна готовилась сделать величайшее усилие. Она говорила, что, чтобы иностранцу овладеть русским языком, ему нужно готовиться к настоящей войне. Похлеще Наполеона. Но уж кто сдюжит, совладает с этой махиной, будет щедро вознаграждён погружением в одну из самых самобытных культур и, ни больше ни меньше, грандиозных открытий в вопросах бытия.

Слушая француженку, Оля не могла не отметить её слишком восторженного отношения ко всему русскому. Хотя такое часто встречается у иностранцев; Оля и сама, помнится, пребывала в самых радужных, возвышенных настроениях от своей исторической родины, - ровно до того момента, пока на одном из бульваров Петербурга ни услышала, как бранятся местные молодцы. Она многое во взаимно отсылаемых пожеланиях, безусловно, не поняла, но уже тогда оценила, насколько русский язык «богат» и наизнаночку.

С особенною бранью ей пришлось столкнуться в кружках прогрессивной молодёжи, - там даже девушки не стеснялись приправить свои реплики крепкими словечками. Это было сродни тому, чтобы посыпать пресное блюдо перцем. После этого Оля чётко осознала, что петь дифирамбы «великому и могучему русскому языку» надобно, проводя чёткую грань между языком Пушкина, Достоевского, Толстого и языком всех тех, для кого рот стал отхожим местом.

Но, конечно, растолковывать это Жанне девушка не собиралась, - сама поймёт, ежели суждено. А пока восторженность новой знакомой не могла не забавлять Олимпиаду и даже весьма развлекала её среди наскучившего пейзажа. Парижанка путешествовала, как и подобает парижанкам, в одиночестве, почти налегке, несмотря на осень. Одного замусоленного и размочаленного в долгом путешествии вязанного платка ей, казалось, было достаточно, чтобы удовлетворить большинство насущных потребностей. В холодные осенние вечера в него можно было полностью завернуться и согреться. Расправленный, платок действительно оказывался безразмерным, а Жанна была настолько миниатюрной, что могла завернуться в него, словно куколка. «Это - моя скатерть, мои салфетки, моя шуба и…мое ложе для любовных утех! - шутила она. - Только вот когда же они со мной, наконец, случатся?»

Жанна вела себя очень непосредственно, от неё веяло Парижем, который Олимпиада, конечно, ещё не успела позабыть. Раскованность, сквозившую из неё, Жанна, насмотревшись на местные обычаи, пыталась прятать. Большинство русских девушек её возраста даже ещё не помышляло о том, о чём в парижских салонах велись разговоры весьма разборчиво и детально. Жанне не нравилось быть слишком сведущей, и она принялась носить глухие белые воротнички с выбитой каёмкой и заплетать свои длинные вьющиеся волосы в две косы. Совсем не славянка лицом, она, однако, выглядела весьма мило с вплетенными в косы розовыми атласными лентами. На остановках Жанна тратила деньги на местные «спесиалите» и сладости, утверждая, что ей просто необходимо «попробовать всю Россию на вкус».

Она охотно ела любой хлеб, даже если его только что сделали при девушках из грубо смолотого на каменных жерновах зернового жмыха. Оля не могла, - каменная пыль хрустела на зубах, - а Жанна была готова на любые эксперименты. При этом, если девушкам не удавалось долгое время поесть, француженка, как ни в чём не бывало, выуживала из недр своего безразмерного платка фляжку и пила из неё «рисовое молоко» собственного производства. У неё был небольшой мешочек с «сарацинскими зёрнами», которые она при случае замачивала в тёплой воде, а затем, время от времени, попивала получаемую жидкость. Олимпиада не осмеливалась попросить  попробовать эту настойку на вкус.

Непритязательность французской путешественницы иногда даже вызывала у Олимпиады отвращение. Ей казалось, что эта непритязательность граничит с неряшливостью, тщательно, впрочем, скрываемою. Жанна благоволила к странным вещам и странными же вещами себя окружала, обставляла, - и даже выросшей во Франции Олимпиаде были не к душе некоторые предпочтения её новой знакомой. Однако, один случай, вскоре произошедший с девушками в одном из православных монастырей, встретившихся на их пути, ошеломил Олимпиаду, оглушил, резанул по живому, хотя был он с первого взгляда и ничем вообщем-то непримечательным.

*
- А почему ты сама не хочешь остановиться у… Как ты сказала?
- Лушниковых…
- Я все время забываю ваши забавные фамилии… Но как же это интересно, Лушниковы!
- Потому что меня ждёт одно неотложное дело, и я должна торопиться, я уже говорила об этом. Но они замечательные, вот увидишь! Они умеют позаботиться о своих гостях.

Продолжить чтение http://proza.ru/2025/05/08/1246