Любовная история Марка Дэвидсона. Часть 2

   Начало: http://proza.ru/2025/05/04/1401   


   А однажды, — сказал Марк, немного собравшись с мыслями, выпив рюмку коньяка и закусив его тонким ломтиком сыра. — Однажды по служебной надобности я зашел в Чека, к тому самому Озолсу. Мне предложили поискать его в допросной, и провели меня в подвал. Я примерно представлял себе, что это может быть за место, и шел туда неохотно, но вида не показывал.

   Это оказался жуткий, серый бетонный прямоугольник с какими-то черными подтёками по стенам, освещенный ярким электрическим светом — настоящее преддверие ада. Я сразу же увидел железную перекладину, на которой была за руки подвешена исхудавшая женщина в окровавленном крестьянском белье… Невозможно было даже понять, стара она или молода, настолько было изуродовано побоями ее лицо. Она висела уже безжизненно, лишь губы что-то шептали сквозь кровавые пузыри. Озолс, в одной забрызганной кровью исподней рубашке и штатских полосатых брюках на подтяжках, стоял неподалеку, по его лицу струился пот, а глаза налились кровью. Брызгая слюной, он орал какой-то вопрос, смысла которого из-за его безумного рёва и сильного акцента даже нельзя было толком разобрать. Хотя потом мне стало ясно, что он кричал: «Где остальные шестнадцать мешков?! Зерно!» Очевидно, речь шла об утайках продовольствия от Продразверстки. В руке у него была какая-то тонкая штука… Даже не знаю, что это могло быть; возможно, металлический прут.

   В глубине помещения, весь подавшись вперед, стоял некий Гольдин — похожий на гиену молодой человек, которого мне приходилось встречать среди советских активистов. Там он изображал из себя поэта и «творил» под псевдонимом Лелека Родненький. Я и не знал, что он тоже служил у этих.

   — Очень может быть, что он там не служил, а просто вдохновения набирался, — брезгливо заметил Старков. — Такие вещи совсем не редкость для богемы. А уж водить дружбу с сильными — это их особый дар.

   — Да, вполне возможно, — согласился Марк и продолжал:

   — Потом я увидел второго узника, лежавшего безжизненной грудой в углу. Судя по бороде и кальсонам, это был мужчина, но больше ничего нельзя было разобрать в сплошных сгустках засохшей крови. Кажется, его руки были связаны проволокой. Даже не ясно было, жив он, или мертв.

   Знаешь, уже через некоторое время, когда картина стала детально восстанавливаться в моем сознании, я понял, что там весь пол был в затертых бурых пятнах. Ведь бетон трудно отмыть полностью. Запах стоял соответствующий.
 
   Озолс не сразу заметил меня, а увидев, замолчал, с довольно радушной улыбкой подошел ко мне и протянул руку. Но вспомнив, что она испачкана кровью, хохотнул и подставил для пожатия локоть. Мне даже показалось, что он был доволен произведенным впечатлением.

   В стороне за письменным столом сидела Диана, в нарядном платье и изящных туфлях — ведь сразу после работы мы собирались вместе пойти в кинематограф — и печатала на машинке протокол допроса...  У нее, кстати, была прекрасно поставлена речь, и она наверняка очень точно переводила все эти крики и стоны в четкие и грамотные формулировки.

   Собственно, вся эта сцена не должна была стать для меня неожиданностью, если бы я сознательно не притворялся слепым. Еще Достоевский призывал не лгать самому себе, а он был очень неглупым парнем...

   Диана сразу увидела меня, приветливо махнула мне рукой, но вдруг сильно смутилась, опустила глаза и прижала ладони к вискам.

   Я ведь совсем не чистоплюй, Илья. В некоторых случаях быть чистоплюем просто подло: экстренные ситуации требуют экстренных мер. Уж мы-то с тобой повидали немало всякого-разного... Но там я увидел совсем другое — демоническое наслаждение, получаемое от самого процесса.

   — Я понимаю, — кивнул головой Старков. — Сам сталкивался с таким, и не раз.

   — Я видел вещи и похуже, и должен был бы уже привыкнуть. Но тогда я почувствовал себя очень скверно. Так, словно через совокупление с одной из этих инфернальных особей сам заразился чем-то постыдным и уже больше никогда не буду здоров. Где-то здесь, — Марк приложил указательный палец к груди, — в тот момент почти ощутимо сгорел какой-то «проводок», и моя любовь была убита наповал. А скорее всего, «перегорела» и сама возможность когда-либо еще испытывать чувства такого рода.

   Он помолчал, глядя на старинный золотой перстень у себя на среднем пальце, и добавил:

   — И я ничего не мог сделать для тех двух несчастных, которые страдали только за то, что хотели кормить своих детей. Этого я тоже потом не мог ей простить.

   — Итак, — продолжил он свой рассказ, — я в нескольких словах решил с Озолсом необходимые вопросы, передал ему принесенные мной документы, попрощался и быстро пошел к выходу. Помню, что в документах было ходатайство об освобождении троих наших бойцов. Их арестовали на днях за то, что они спьяну горланили какую-то песню, которую некие «сознательные товарищи» сочли контрреволюционной. Этих красноармейцев, к счастью, вскоре отпустили.

   Уже наверху лестницы меня догнала Диана… Я слышал дробный стук ее каблуков и отдаленный крик Озолса: «Эгерт, куда это вы?!» Она схватила меня за рукав и спросила:

   — Марк, ты… Все в порядке?

   — О чем ты? — ответил я. — Все нормально.

   — Мы сегодня встретимся? — спросила она, не отпуская моего рукава и заглядывая в глаза. Ее большие глаза были настолько черны, что их взгляд всегда меня завораживал. Но сейчас я не чувствовал ничего. По крайней мере, ничего хорошего.

   — Я сам зайду, как только освобожусь, — быстро сказал я, высвободив руку. — Очень спешу, много дел. Увидимся!

   Она успела произнести «подожди…», но я быстро ушел, почти бросившись бегом.

   Я не пришел к ней тогда. И вообще никогда больше не пришел. С этого дня я стал ночевать в своем кабинете при штабе, куда вечером уже никого не допускали, и несколько дней мне удавалось избегать встреч с Дианой. Хотя она меня и искала. Потом она стала приходить ко мне на службу, и однажды между нами все-таки состоялся разговор. Она требовала объяснений, говорила что-то про свою любовь и всякое тому подобное. Хотя до этого совершенно не была склонна к сантиментам.

   Она вернулась к той ужасной сцене в подвале, и сама признала, что такого рода враги по сути действительно ни в чем не виноваты. Но они все равно враги, и если кулачье не держать в постоянном ужасе, то власть не устоит. И в конце концов, не она же их арестовывала и вела следствие!

   На всё это я промолчал, хотя был совсем не против расставить точки над «i». Мне просто нечего было ей сказать. Что я должен был предъявить ей такого, чтобы не выглядеть слюнтяем или даже «контрой»? Но я не мог преодолеть себя, да и не хотел этого делать. И поэтому только повторял ей, что мне надо подумать и разобраться в себе. А потом впервые за все время закатил истерику с криками и сказал, что сам ее найду, когда буду готов. После этого я сбежал через черный ход, сел в автомобиль и уехал, куда глаза глядят. Я хотел напиться, но от алкоголя мне становилось только хуже.

   Подобные сцены с Дианой стали повторяться раз за разом в различных вариациях. Вообще было много чего неприглядного, включая ее угрозы револьвером штабной служащей Сухаревой и моей сорокалетней квартирной хозяйке. Хотя у меня с ними, разумеется, не было и намека на какие-то «такие» отношения. Сослуживцы начали смеяться надо мной уже практически в глаза. Об истинной подоплеке событий они, разумеется, даже не догадывались и думали, что речь шла о банальной измене.


Продолжение: http://proza.ru/2025/05/04/1639