Под дождём

…Если я умру раньше мне отведённого, похороните меня перевёрнутым...

Утреннее солнце только пробирается к зениту, а уже обжигает оголённые плечи, пощипывая кожу. Роуз морщится от надоедливых лучей, но с удовольствием поднимает руки к небу, перекатывая на кончиках пальцев невесомый жар. Лёгкий ветер несёт прохладу и делает знойный день приятным. Роуз потягивается, расправляет плечи, а после хватается за лямки голубого рюкзачка и, пританцовывая, движется к автобусной остановке.

В воздухе витает аромат острого перца и сладковатых пряностей. Аппетит не на шутку разыгрывается, желудок делает кульбит и громко даёт о себе знать. Роуз снова пропустила завтрак. Нужно где-то быстро перекусить, пока есть свободная минутка.

Она смотрит по сторонам, пытаясь определить источник влекущего аромата. Взгляд цепляется за мелкие сувенирные лавки, скользит по привлекательным рекламным щитам, пробегает по интересным вывескам и, наконец, находит небольшой фургончик с едой навынос. Ярко-красный подлец забрался в переулок, но от Роуз так легко не спрятаться.

Она в предвкушении уверенно шагает к заветной цели. Отпуск будет хорош, если вовремя полакомиться вкусненьким. Однако энтузиазм быстро гаснет, когда по улице проносится громогласный звук сирены скорой помощи. Машина останавливается неподалёку от фургона с закусками. Роуз подходит ближе и успевает рассмотреть лишь общую картину: помятую шевроле и покосившийся от удара столб. За спинами зевак почти ничего не видно. Впрочем, чужая трагедия не повод для интереса. Удаётся разглядеть носилки и очертания женского тела под белой простынёй. Бледное запястье безжизненно свисает, а ветер непринуждённо играет браслетом с синими бусинами.

— Бедняжка. Так молода, — сетует повар из фургона, качая кудрявой головой.

Роуз вздрагивает и возвращается из накатившего оцепенения. Холод пробегает по коже, она сглатывает накопившуюся слюну и кивает то ли сама себе, то ли соглашаясь с продавцом.

Мысли о еде улетучиваются. На смену веселью приходит скорбь. Роуз поднимает взгляд и замечает, как небо медленно затягивают серые тучи. Редкие капельки начинают накрапывать. Идти ещё несколько кварталов, а Роуз не уверенна, что успеет добраться до автобусной остановки сухой.

Дождь вторит каждому шагу, роняя больше крупных слёз. Переходить на бег — бесполезно: обогнать природу не получится. Нужно найти укрытие и переждать непогоду, но прийти на место встречи следует вовремя. Почему-то совершенно не хочется опаздывать.

Скоро на дороге начинают появляться лужи. Тучи сгущаются, погружая мир во мрак. Ливень поддерживает хлёсткий ветер. Капли забираются под одежду. Становится холодно, и летний день уже не кажется таким знойным. Вода весело булькает в кроссовках, а Роуз обнимает обнажённые плечи руками, растирает кожу, пробуя согреться, и упорно идёт дальше.

Наконец она видит пункт назначения. Радостно выдыхает и быстрее шагает под крышу стеклянной остановки. Как приятно присесть и хоть немного спрятаться от ветра. Беспорядок в голове стихает. Теперь бы согреться, чтобы не заболеть. Провести отпуск в постели с температурой — худшее, что может произойти.

От навязчивых негативных дум отвлекает громко зазвучавший в тиши клаксон. Роуз тут же поднимает голову и озирается по сторонам. Вот он. Виден и слышен издалека. Огромный дом на колёсах плывёт по автомагистрали, точно пустынный караван.

Моторхоум выкрашен в потрёпанный, но уютный бежевый цвет, с выгоревшими на солнце полосами вдоль бортов. На боку красуется надпись «Полли и Джек» с нарисованным сердечком, почти стёршимся от времени. Чёрные шины, испещрённые трещинами, кажется, помнят каждую милю этой машины. Из полуоткрытого окна кухни вьётся запах корицы и старой обивки, а на лобовом стекле болтается иконка-оберег — святой Христофор, покровитель путешественников. Дом дышит тёплой, обжитой историей — будто десятилетиями катал внутри целые жизни.

Роуз улыбается и вскакивает с лавочки. Моторхоум останавливается перед ней. Двери открываются, являя взору пышную тётю Полли в цветастом жёлтом платье. Та громко вскрикивает, хватается за сердце и, наперебой припомнив имена святых, берёт Роуз за озябшую ладонь, втягивая девушку внутрь.
— Девочка моя, вся промокла до нитки. Ну ничего! Ничего! Тётя Полли тебя согреет, — причитает она, накидывая на голову Роуз полотенце. — Я знала, что ты пойдёшь под ливнем назло всем бедам и невзгодам. Ох, девочка моя, ты уже превратилась в сосульку.
— Тётушка, — ласково произносит Роуз, но закончить ей не дают.
Тётя Полли начинает активно растирать полотенцем её волосы, переходит к плечам, но, не удовлетворившись результатом, хмыкает и толкает Роуз в сторону ванной комнаты.
— Нужно срочно переодеться. Дорогая, это никуда не годится. Полотенца уже лежат на полке, а чистую одежду я сейчас же принесу. Ни о чём не беспокойся. Мы быстро приведём тебя в порядок.

Тётя Полли хлопает дверью и убегает, оставляя растерянную племянницу одну. Роуз смотрит на себя в зеркало и обречённо вздыхает: некогда пушистые тёмно-каштановые волосы теперь напоминают монашеский апостольник, а длинные чёрные ресницы выглядят невзрачными после того, как вся тушь стекла на щёки.

Дрожь пробегает по телу, отвлекая от проблем с макияжем. Роуз стягивает белую майку и кидает её в небольшой синий тазик вместе с бюстгальтером, который тоже насквозь промок, затем туда отправляются джинсовые шорты. Прохладно, но надеть пока нечего, потому Роуз заворачивается в бордовое махровое полотенце и немного согревается. Она умывается тёплой водой, сушит волосы феном и снова обретает приподнятое настроение.

Тётя Полли приходит как раз вовремя. Она протягивает сухую тёплую одежду, и Роуз окончательно расслабляется, чувствуя себя как дома. Чёрные джинсы великоваты, но ремень надёжно фиксирует их на талии. Худи того же цвета прекрасно подходит и мягко окутывает замёрзшие плечи. Кроссовки отправляются сушиться, а Роуз переобувается в закрытые велюровые туфли.

Она выходит из ванной комнаты посвежевшая и обновлённая, оглядывается по сторонам и цепляется взглядом за кабину водителя. Дядю Джека давно не видела, потому самое время его навестить. Чем ближе подходит, тем отчётливее слышит пение священнослужителей. Похоже, что звук доносится из магнитолы. Странный выбор. Впрочем, о вкусах не спорят, однако обычно дядя предпочитает кантри.

Роуз медленно пробирается до кабины, придерживаясь за всё, что встречается на пути. Пол внутри скрипит, будто жалуется на каждый шаг, а старые шторы с выцветшими ромашками непривычно шевелятся даже без сквозняка, будто дышат. Даже потолочная люстра — та самая, с хрустальными подвесками, что Роуз запомнила с детства — покачивается в такт её шагам. Нельзя сказать, что моторхоум сильно потряхивает, но с непривычки ходить по салону не так уж просто.

Роуз радостно выдыхает, когда добирается до пассажирского кресла рядом с водителем. Она тут же плюхается на сиденье и приветствует дядю Джека, который слишком сосредоточенно смотрит в лобовое стекло.
— Здравствуй, Снежинка, — улыбаясь произносит он, припоминая детское прозвище.
— Ну, дядя, — показательно дуется Роуз, сдвигая брови к переносице и скрещивая руки на груди.
— Что, малышка? — смеясь отзывается он. — Думаешь, я когда-нибудь смогу забыть твой очаровательный рождественский образ? И не надейся!
Дядя Джек хмыкает и поправляет большие квадратные очки, которые то и дело норовят сползти с носа.
— Я ведь уже взрослая. Мне двадцать четыре!
— Ой! Всего-то? Кажется, только вчера ты стояла у ёлочки и пела песенки в белых колготочках и в голубом платьице. Не так уж давно это было.
Роуз громко цокает, но хмуриться долго не выходит. Улыбка быстро появляется на лице, а сразу за ней приходит смех, ведь дядя Джек продолжает вспоминать прошлое и рассказывать забавные истории из детства.

Увлечённая Роуз совсем забывает, что они с дядей Джеком не одни, но громкий топот отвлекает и вынуждает обернуться.
— Бобби, прекрати носиться, — ругается тётя Полли, но её слова не помогают.

Маленький ураган в маске спайдермена уже на всех парах летит к любимой Роуз. Он подбегает к пассажирскому сидению, протискивается ближе и нападает, сжимая девушку в объятиях.
— Я так скучал!
— Я тоже по тебе сильно скучала, Бобби. Ты так подрос.
— Конечно. Мне ведь уже десять.
— Ты сегодня спасаешь мир?
— Только тебя, Роуз. Мы с Кадди сегодня спасём тебя.
— Разве на меня кто-то нападает?
— Да. Папа со своими историями. Ты нуждаешься в помощи супергероев. Я здесь, чтобы спасти тебя.
— А где же Кадди?
— Она уже ждёт нас. Папа, я забираю Роуз. Ты дольше всех с ней проводишь время. Другим тоже нужно.
— Что же, раз сам человек-паук пришёл, чтобы спасти её, тогда я не могу сопротивляться.

Бобби крепко берёт Роуз за руку и ведёт в противоположную часть дома на колёсах. Он отважно движется вперёд и совсем не держится за стены, однако Роуз ещё не привыкла, поэтому старается передвигаться медленно и осторожно. Впрочем, с Бобби это сделать не так просто. Мальчик настойчиво тянет вперёд, будто куда-то спешит.

— О, Роуз, а вот и ты, — скучающе произносит Кадди, вплетая в хвойный венок голубые цветы. Её лицо скрыто за маской железного человека, но спасать человечество она точно не рвётся.
— Кадди! — недовольно кричит Бобби, хлопая сестру по плечу. — Это же Роуз, не веди себя так безразлично.
— Я занята, Бобби. Мне совсем не хочется играть.
Голос Кадди звучит печально, будто она сейчас разрыдается, но девочка стойко держится, продолжая плести венок.
— Кадди, ты обещала маме, что не будешь плакать.
— Я знаю, — она грустно смотрит на Роуз, затем открывает окно и выбрасывает законченный венок на дорогу.
— Эй! Кадди! Зачем? — не поняв такого поступка, интересуется Роуз.
— Традиции, — пожимает плечами девочка и возвращается к своему занятию.
— Роуз, — неуверенно зовёт Бобби, дёргая её за руку, — садись к Кадди. Я сейчас приду, и мы поиграем. У меня есть одна просьба, — он немного мнётся, переступая с ноги на ногу, и что-то усердно ищет в карманах. Наконец Бобби достаёт несколько монеток и протягивает их Роуз: — Сохрани, пожалуйста, до конца пути. Я боюсь потерять.
— Хорошо, — кивает Роуз и убирает деньги в карман.
Бобби кивает и убегает к отцу. Роуз тяжело вздыхает и потерянно смотрит на Кадди, которая обычно более приветливая и весёлая. Видимо, она растёт и показывает угловатость характера. Что же, это естественно для тринадцатилетней девочки.

В нос ударяет странный аромат, похожий на церковные благовония. Роуз осматривается, предполагая, что столь специфичный запах источают неизвестные ей цветы.
— Как странно пахнут твои цветы, — Роуз решает нарушить молчание и немного поговорить с Кадди.
— Вовсе нет. Барвинок почти не пахнет. Это мамины благовония курятся по всему дому.

Моторхоум неожиданно останавливается. Слишком быстро. Роуз уверена, что они ещё не доехали до места назначения, но интерес берёт верх, потому она поднимается со стула и идёт смотреть, что же такое происходит. На пути к выходу её останавливает тётя Полли, она, ничего не сказав, вешает на шею Роуз маленькое распятье, а после открывает двери. Сама тётя выходить не планирует, но сообщает, что сейчас отличное время для небольшой прогулки.

Роуз выходит на улицу, дабы немного размяться и подышать свежим воздухом, но к ней никто так и не присоединяется. Вечер подкрался неожиданно, как это обычно и бывает, когда проводишь время с родными. Нежный закат уже раскрашивает небо, приглашая звёзды разделить с ним умиротворение.

Роуз оглядывается и видит, как вся семья встаёт с мест и начинает переворачивать стулья, аккуратно ставя их на стол. Тётя Полли закрывает большое ажурное зеркало, висящее в центральной комнате, а дядя Джек завешивает зеркала в кабине чёрным платком. Непонимание охватывает в полной мере, тело знобит и хочется вернуться, спросить, что происходит. Но двери закрываются перед самым носом, оставляя Роуз на улице. Она начинает стучать, полагая, что произошла какая-то ошибка, но никто не отзывается. Через большие окна Роуз видит, как тётя Полли садится на диван, опускает голову на переплетённые в замке пальцы, с пухлого запястья свисает крест, а губы женщины что-то шепчут. Очень похоже на молитву. Дядя Джек достаёт ведро и, насыпав в него добротное количество соли из пачки, окунает внутрь тряпку, после чего начинает мыть пол от закрытой двери к внутренним окнам.

Страх сковывает. Только глаза внимательно следят за семьёй в попытках хоть что-то понять. Мысли роятся разъярённым ульем, больно жаля одна за другой. Слёзы подкатывают, но Роуз не позволяет им пролиться. Тяжёлый сухой ком разрастается в горле, и нос начинает пощипывать.

Оцепенение проходит, когда в тишине раздаётся звук мотора. Сейчас её пустят и всё объяснят. Но, вопреки ожиданиям, дом на колёсах трогается и медленно отъезжает от остановки. Роуз хватает пары минут, чтобы прийти в себя и броситься следом. Она срывается с места, но догнать ускользающий транспорт не получается.
— Постойте! — кричит она, едва не плача. — Вы забыли меня. Нет! Не уезжайте. Пожалуйста.

Моторхоум ускоряется, и Роуз уже не может его догнать.

Тётя Полли прижимает ладонь к стеклу — слишком плоскую, будто вырезанную из бумаги. Ее улыбка не исчезает, а ползёт вниз, растягивая кожу, как растопленный воск. Бобби смеётся, но смех лопается пузырём, превращаясь в шипение радио помех.

Их лица начинают сползать, как мокрая папиросная бумага, обнажая слепящую пустоту под кожей. Тётя Полли тянется к щеке, и пальцы входят в плоть без сопротивления, оставляя рваные края, не кровоточащие, а светящиеся.

Кадди скидывает маску железного человека, но под ней нет лица, только колебания воздуха, как над раскалённым асфальтом.

Моторхоум содрогается, и вдруг все окна запотевают изнутри, будто он сделал последний выдох. На мгновение Роуз видит их истинные формы: вытянутые тени без черт, сливающиеся с креслами, с потолком, с самой конструкцией этого не-дома.

Потом стекла темнеют. Моторхоум устремляется вперёд, оставляя после себя запах озона и детской присыпки.

Роуз закрывает лицо руками и падает на колени, содрогаясь от рыданий. Её тело прошибает электрический ток от боли и осознания. Но разум не хочет верить. Она надеется на то, что всё — чёртов сон. Происходящее не может быть реальным.

Когда-то давно ей рассказывали легенду про хранителей, что приходят проводить душу в последний путь. Чтобы избавить хороших людей от страданий, светлые образы ангелов превращаются в родных.

Клаксон подъезжающей машины нарушает оцепенение и вырывает Роуз из снедающей паники. Девушка оборачивается и тут же закрывает рот руками, чтобы не закричать. Она хватает себя за плечи, покачивается из стороны в сторону и глупо смеётся.

Из красной шевроле выходят её родители. Молодые и прекрасные. Такие, какими она их запомнила пятнадцать лет назад. Она не видела их с тех пор, когда маленькой девочкой говорила: «Возвращайтесь». Не видела после того, как поцеловала в последний раз. Не видела со дня погребения, когда положила в могилы завёрнутые в белую ткань горстки святой земли.

Они подходят ближе. Опускаются на колени и крепко обнимают, говоря, что она уже дома. Роуз притягивает их к себе, сжимает, не веря в происходящее, и громко плачет, понимая, что назад никогда не вернётся.

Тонкие бледные запястья ложатся на плечи матери, а тёплый летний ветер непринуждённо играет с синими бусинами на браслете Роуз.