Честное пионерское

  Это было в 2012 году, когда я, лежал в клинической больнице г. Пензы с моим первым на тот момент инфарктом миокарда. Когда я чуть было  не откинул в угол тапочки, от моего могучего организма. Спасла меня жена, которая в момент кризиса поняла, что у меня развивается инфаркт. Она была медсестрой, хоть и инфекционной, но училась хорошо и признаки инфаркта поймала мгновенно. А в результате, по срочной сразу же вызвала скорую-реанимацию. Карета скорой, которая находилась буквально в полукилометре от нас, приехала очень быстро буквально несколько минут. Меня погрузили в неё и под улюлюканье сирены, отправили в реанимацию, теперь уже стационарную. Жена, тут же на нашей машине с младшим сыном устремились след-в-след за скорой. Как ехали туда, описывать не буду, важно из этого всего только то, что состояние моё было так себе… Два раза в меня вливали какую-то заморскую микстуру, которая должна была уничтожить, судя по словам врача скорой, тромбы на пути крови в сердце. Боль не проходила. Не смотря ни на какие уколы, но после того, как влили второй укол, стало немного легче. Я даже мог более или менее двигаться самостоятельно, что и попытался сделать перед входом в стационар, но мне это, конечно же не позволили.
        Привезли, очень быстро подключили к аппаратам, дали каких-то лекарств, капельниц и вообще превратили меня в одну большую живую исследовательскую лабораторию, которая ежеминутно выдавала параметры работы моего рахитичного организма, как для полёта в космос. Вокруг меня кипела работа: всё пикало, горело лампочками-индикаторами и всё время следило за пульсом ,давлением и другими не менее важными параметрами…    Так прошли сутки. Поскольку меня сразу же укололи снотворным, я проснулся ближе к ночи следующего дня. Скучная больничная жизнь, отягощалась ещё пребыванием в реанимации, где ты абсолютно голый лежишь под одной простынкой на каком-то мифическом матрасе, который предназначен, очевидно, только для смены его на другой, без подушки и тупо лупишься в потолок, на котором за время лежания в этой позе, вполне понимая, что эти подсчёты никому не нужны, тем не менее, от нечего делать, всё равно считаешь точки и выпуклости от побелки зачем-то разделяя видимую часть потолка ,на сектора. Вот так прошли первые сутки моего «овощного» пребывания в реанимации. Сердце уже не болело, но постоянное присутствие рядом со мной кучи приборов и медсестры, которая заботливо вливала в меня разные снадобья, отчётливо говорило о том, что я всё ещё живой.
       Днём на меня надели какую-то маску, в нос сунули шланги…. Дышать стало значительно легче. Организм, уставший от постоянного ожидания какой-то пакости от самого себя, сдался и я опять уснул. Сколько проспал не скажу, знаю, что была уже ночь. Может час, может два… Очень трудно было сориентироваться во времени, часов в палате не было.  Но всё реанимационное отделение пробудилось от стонов привезённого на каталке старика, который поминутно хрипел, причитал и стонал, держась за сердце. Врачи, окружившие его, всё время норовили выяснить, где болит, как болит и давно ли это происходит. Параллельно с расспросами в него уже начали заливать лекарства. Подключили деда, очевидно также, как и меня, ко всем приборам и он, потихонечку перестал стонать и метаться, хватаясь за грудь, тихонечко засопел и уснул. Возле него осталась сидеть одна палатная медсестра, которая не стесняясь забросила ноги на угол его кровати, в ноги старику и сидела сонно читая книгу. Вторая сестричка, сидела поодаль, на входе в реанимацию. Сидела и попеременно куняла от желания спать и в то же время томимая обязательной рутинной работой по заполнению всяких журналов, ведомостей и прочих бумажных носителей, которые стопкой лежали у неё здесь же, на большом больничном письменном столе. Время от времени они лениво перебрасывались парой фраз, которые порой ничего не значили, а иногда  та, что сидела на входе спрашивала сиделку, параметры и показания приборов, которые были установлены у изголовья деда, который спал сном больного праведника. Дед спал не ворочаясь, закинув голову наверх, как будто бы во сне рассматривал небо. Но дышал ровно, иногда причмокивая беззубым ртом. Было видно, что сердечный приступ прошёл и его измученное долгой и тяжёлой болезнью тело, сейчас отдыхает, не напрягаясь от нестерпимой боли.
   Сестра-сиделка, отложила книжку, которая её скорее усыпляла, чем давала хоть какую-то информацию, сладко потянулась, выгнувшись, как кошка и спросила напарницу, а не попить ли им чайку. На что та, будто бы только этого и ожидала, сказала, что у неё на смену припасён кусочек пирога с капустой и несколько конфеток, тут же, отодвинув ненавистные бумажки в угол стола, встала и пошла наполнять чайник водой, поставив его кипятиться!
   Сиделка, лениво подошла к её стулу и устало плюхнулась на него, как будто бы она что-то перед этим делала тяжёлое. Расстояние пройденное ею было от силы метра три-четыре, а усталость у неё получилась такая, как будто она разгрузила вагон с мукой. По крайней мере, так это выглядело со стороны.
   Она оглядела стол и не убирая с него никаких бумаг, улеглась прямо на них и подложив под голову скрещенные руки легла … Тотчас засопела. Это было настолько неожиданно и быстро, что пришедшая хозяйка стола и документов на нём, только развела руками, ничего не сказав. Села рядом на стоящий около стола второй стул. Лицо её, как бы вопрошало, «зачем я чайник-то поставила?».
    Тем временем в изголовье деда, который стал как-то суетливо ворочаться во сне, запищали и будто взбесились все аппараты. Они стали пикать, мигать и о чём-то тревожно оповещать. Сиделка, которая от всего этого  шума вскочила, как ужаленная, подбежала к аппаратам и со сна, долго присматривалась к ним, как в первый раз, стараясь понять причину переполоха. Но приборы продолжали источать тревогу и пикали беспрестанно. Сиделка, не долго думая, взяла и …. отключила на наиболее ретивых аппаратах питание. Они, взвизгнули, как в последний раз и замолчали. А вместе с ними и дед, который буквально метался по кровати хватая ртом воздух, как-то тихо обмяк и успокоился. Сестра, которая ставила чайник, зашла в помещение уже с дежурным врачом, который сонным голосом спросил, «ну что ещё случилось, девчата, в чём дело?», сиделка, как ни в чём не бывало, сказала, что приборы, будто взбесились, что потом они замолчали и всё. Врач потянулся и подошёл к постели деда. Тот не подавал признаков жизни. Врача будто обожгло. «Да он не дышит! Как приборы могли замолчать?», он повернулся к сиделке и со вздохом  выдохнул , «что же ты натворила?» затем включил приборы. Они опять истошно стали подавать тревогу - застрекотали и запищали.  «Быстро сюда бригаду реанимации, дефибриллятор, в розетку его быстро. Срочно …..» стал отдавать команды для вбежавших в реанимацию медиков. Одни стали наполнять шприцы и капельницы, другие подкатили тележку с дефибриллятором… Разряд, ещё… Старик подскакивал после каждого разряда, но приборы фиксировали полную остановку сердца… Всё….
     Реанимирование происходило где-то минут двадцать. Врачи и массаж сердца делали и электричеством его пытались запустить… Бесполезно. Наконец все вышли из-за ширмы, за которой лежал дедок и последний, кто шёл был санитар, который накрыл лицо старика простынью.  Доктор медленно прошёл с стульям поста медсестёр и устало сел на крайний. Снял очки. Они были в капельках пота, как и лицо. Устало опустил глаза и произнёс: «Боже, как я не люблю, как я не могу привыкнуть к тому, что люди уходят, вот так разом, как будто бы их из розетки выдернули… жалко деда, ещё не очень старый был. Я слышал он в войну какой-то конц лагерь освобождал. В Ленинграде вроде воевал. Видел его на параде, рядом с губернатором нашим. Да и в истории болезни должна быть отметка о возрасте. Дай ка мне историю» он опять одев очки повернулся к медсестричке, которая бегала за чайником. Та, порывшись в стопке журналов и папок вынула тонюсенькую, сложенную по образцу лечебного дела, бумажку. «Вот возьмите. Здесь всё по нему» . Доктор раскрыл листочек и погрузился в чтение. Записей было немного, но они все сопровождались достаточно большим количеством цифр экспресс анализов и кардиограмм. Он опять поднял глаза от медицинского документа и задумчиво произнёс: «Вот так, нелепо, странно и мгновенно обрывается человеческая жизнь. А ведь могли бы ему дать ещё шанс, если бы успели!» и он поднялся, направившись в приёмное отделение оформлять документы.
       Медсестра, которая отключила аппараты от жизнеобеспечения деда, теперь уже спокойно села на место доктора и , как ни в чем не бывало, спросила свою напарницу про чай. Это вызвало шок! Её напарница, хотя и не первый день работавшая в реанимации девочка, тоже не могла принимать и спокойно взирать на смерть человека, но что её поразило больше всего так это то, с каким полнейшим равнодушием к уходу этого деда отнеслась сама виновница этого. Она спокойно налила в чашку чай и, спросив у своей коллеги, где у неё обещанный пирог с капустой, принялась, обжигаясь хлебать горячий напиток. Напарница сидела в шоке и не могла произнести ни слова. Ком медленно подкатывал ей к горлу. Но она взяла себя в руки и сказала, что не может этого видеть и терпеть и махнув рукой в слезах убежала в сестринскую комнату.  Эта же, как ни в чём не бывало, допила чай и пошла на свой стул у очередного человека, который лежал здесь же в палате реанимации. Всё было так, как будто бы ничего не произошло. Минут через десять из сестринской вышла, вся зарёванная напарница и молча села за стол на вахте. В дальнейшем за ночь никаких происшествий не случилось. Ночь как-то быстро закончилась и я погрузился в сон.
     На этом можно было бы и завершить весь рассказ о том, как порой в стенах святых мест-в реанимации появляются такие равнодушные люди, но было и продолжение этого рассказа. В следующую смену, пришедшая на дежурство Юля, а это она отключила той ночью деда от приборов, рыдая рассказала своей напарнице  о том, что она, фактически убившая своим равнодушием старого ветерана, узнала, что этот дед, был известен в её семье. Только она лично его не знала.  Юля рассказала, что умер Сергей Николаевич, тот самый солдат, который спас её бабушку во время войны, когда они, находясь в блокадном Ленинграде, пытались, чтобы выжить, собирать любое съедобное… Дед этот, зимой 1942 года увидев её бабушку, тогда ещё совсем юную девочку, которая везла на санках замороженный труп своей умершей от голода и холода сестры, опираясь о парапет набережной, споткнулась, а может быть и не споткнулась, а просто рухнула от голода и холода лицом в снег и лежала и не шевелилась. В то время такие события не были редкостью, но для бойца, который только-только попал в блокадный Ленинград и ничего подобного никогда не видел, это был настоящий шок. Он тотчас подбежал к Юлиной бабушке и приподняв её с земли, ощутив ужасную лёгкость тела потерявшей сознание девочки, попытался привести её в чувство, но она была в сознании и сказала ему, что всё в порядке. Боец не поверил, сказав. Что она же упала, что ей нужна помощь. На что Юлина бабушка сказала, что очень устала и помогать ей бесполезно т.к. она должна сначала похоронить сестру, аккуратно и заботливо завёрнутую в покрывало и перевязанную бечёвкой, лежавшую здесь же на санках, рядом, как замороженное бревно. Солдат, придерживая девочку спросил, чем он всё таки может помочь, на что она сказала, что ничем уже не поможешь, она уже всех перехоронила. Сегодня ночью скончалась её сестра и вот сейчас бы найти для неё место на кладбище и поставить заметку, где она похоронена… А затем вновь стала качаться и опять стала сползать по парапету на заснеженный тротуар. Боец успел ей подхватить и первым делом сказал, чтобы она потерпела, он ей поможет и похоронить сестру и доехать до дома. Главное, чтобы она держалась и чтобы не падала духом. Девочка тогда очень жалко улыбнулась и здесь солдат увидел, что она плачет. Причём беззвучно, горько и не останавливаясь, у неё просто текли крупные, как горошины слёзы. Боец помог похоронить сестру и, как и обещал, довёл до дома девочку, а на прощанье оставил ей банку тушёнки, кусок сала и кирпич чёрного хлеба. Она, увидев такое богатство, вновь заплакала и промолвила: «А вот Леночке, сестричке моей сейчас бы это помогло. Она очень хотела кушать, а я не знала, что ей дать, всё кончилось.» И только сейчас, уже при свете, хоть и в неотапливаемом помещении он толком разглядел ту, которую он утром поднимал упавшей из снега. Перед ним стояла девчушка, вся завёрнутая в много платков и каких-то покрывал, но всё –таки не очень взрослая, лет 12-13, но с каким-то серо-каменным, будто бы выточенным из серого гранита лицом, которая была очень похожа на старушку. Лицо не выражало никаких эмоций, оно было серо-пергаментного цвета и на нём выделялись только глаза, которые были горящими, твёрдо и прямо смотрящими с явным желанием выжить, во что бы то ни стало. Солдат даже отшатнулся от неё испугавшись, не сошла ли девчонка с ума при виде еды… Но девушка тут же пришла в себя и стала аккуратно отрезать ножом маленький кусочек хлеба. Буквально мизерную полоску. Потом затем, когда этот хлеб она в мгновенье съела, стала отрезать ещё полоску, и с ним расправилась уже ещё быстрее. Боец понял, что она от голода может всё это съесть и просто умереть. Но как только он двинулся к девочке с намерением запретить ей кушать МНОГО, та мигом схватила буханку хлеба и, взяв в правую руку нож, стала отмахиваться от солдата, а левой, держа буханку, очень быстро и даже как-то суетливо откусывать прямо от буханки. Боец понял, что так он ничего не добьётся. Ну не драться же ему с этой малявкой, ей богу. Он ничего другого не придумал, как вытянуться по струнке и произнести, чётко подбирая слова, глядя за спину девочке- «Так точно, товарищ командир!». Девочка опешила и обернувшись назад, утратила контроль за бойцом, который тут же успел вырвать у девочки нож. А когда она с полуудивлением на него взглянула, он уже спокойно забрал у неё и буханку, которая была покрыта множеством укусов.  Тут же, чтобы у неё не возникло желания опять броситься за едой на бойца, он твёрдо произнёс: «Послушай меня! Как тебя зовут?» Девочку, будто бы обдало холодной водой и она вышла из голоного транса: «Аня!». Боец ей повторил, тем же жестким голосом. Что и раньше: «Послушай меня, Аня. Все эти продукты, твои. У тебя их никто не заберёт. Но я тебе их отдал не для того, чтобы ты постаравшись, как следует съела их в первую минуту и потом умерла не от голода, а от того, что твой организм просто не смог бы это всё переварить. Я к тебе обращаюсь, как к взрослому советскому человеку. И возьму с тебя честное слово, что ты не будешь есть всё это разом и постараешься растянуть как можно на более долгое время. Даёшь слово?» Анечка вытянулась и сказала, «честное пионерское». Боец тут же отдал буханку хлеба ребёнку и сказал, чтобы она не забыла, что дала честное слово. Девчушка схватила сначала было хлеб, чтобы тут же укусить, но потом так же резко остановилась и сказала, теперь уже очевидно самой себе -«Честное пионерское». Солдат улыбнулся и сказал, что она должна выжить в этой войне, что её здоровье ещё понадобится стране и он надеется её встретить ещё в будущем. А потом попрощался и ушёл. Аня осталась одна. Трудно было, очень трудно было совладать со своим голодом, а особенно в те минуты, в те секунды, когда можно вот так, просто взять нож и отрезать себе кусочек, ну просто маленький кусманчик такого вкусного, такого душистого хлебушка, но она тут же себя приструнила и сказала, что «я же дала слово»…..
    Прошло лет пятнадцать, может быть чуть больше и на одной из встреч ветеранов, а тогда на 9 мая не было никаких ни парадов и вообще даже не был этот день выходным днём, она случайно встретила, а вернее увидела того самого солдата, который вместе с другими мужчинами и женщинами с орденами на груди , в сквере отмечал очередной праздник Победы. Они, кто стояли, кто сидели, и все были радостные и счастливые и одновременно тожественные от того, что именно они освободили свою любимую страну от немцев, которые словно серые крысы прятались до самого конца войны, норовя укусить победителей побольнее, не смотря на уже проигранную войну. Они пили шампанское, пели песни, радовались встрече… И вот сейчас, Аня, проходя в сквере мимо этих скромных, но таких родных и настоящих героев, вдруг увидела того солдата, которому она дала своё пионерское слово, ради исполнения этого слова она держалась до почти полного окончания блокады Ленинграда, именно ради этого она выжила, она пошла учиться, стала учителем. Но что самое интересное, что она даже не знала, как его зовут и эта, нынешняя встреча, была совершенно случайна и просто, как подарок судьбы, чтобы отблагодарить парня.
    Она скромно подошла к весело говорящим людям, встав поодаль. Солдат стоял к ней спиной и что-то рассказывал под смех своих друзей. Аня подошла и, остановившись слушала, но все кто стоял и слушал рассказ солдата, резко уставились на неё. Парень осёкся и обернулся. Они встретились глазами и он вначале с опаской, не веря своим глазам, сказал «Аня? Ты живая? Как ты здесь..». Он шагнул к девушке и обняв её сказал, «Ребята, помните я вам рассказывал… Это ведь она на меня бросалась с ножом защищая хлеб, который я ей отдал…»  И радостно  сказал,  «Ну не ожидал, совсем не ожидал, что хоть когда-то увижу тебя. По правде сказать я думал, что ты не удержишься и после моего ухода просто всё съешь… Но данное тобой тогда «честное пионерское», вселяло надежду. Да и выросла ты, стала просто красавицей. Я очень рад, что мы с тобой увиделись, что ты жива. Что у тебя всё хорошо! »
   Аня покраснела от смущения и только и сказала, что слово своё сдержала и выжила, только благодаря солдату, который фактически её спас. Потом она тихо сказала, что даже не знает, как его зовут. Но сказав это она сильно покраснела и засмущалась, а ребята, которые тоже наблюдали эту встречу, тут же стали наперебой приглашать девушку к себе в круг, говоря парню; «Сережа, ты совсем засмущал девчонку! Оставь её…»
   А потом они пили шампанское. Гуляли по Москве, Ходили к мавзолею. У Сергея с ним была жена, которая сначала очень настороженно отнеслась к внезапному появлению Ани, а потом было видно, что успокоилась и перестала быть напряжённой.
 Потом вся компания поехали провожать Аню на Ленинградский вокзал. По дороге пели, смеялись , шутили…
После того, как они расстались, прошло много лет и однажды Аня, к тому времени уже заслуженный учитель, по телевизору увидела репортаж о том, что в их городе, в Пензе, живёт очень скромный и при этом очень заслуженный человек Сергей Петрович Маркелов. Аня его сразу узнала. На экране сидел её спаситель, человек, который её спас, в блокаду. Она решила его найти. Побывала в редакции телевидения, нашли его адрес, телефон. Встретились. У Сергея уже были к тому времени семья, трое парней, а у Ани две дочери, у одной из которых была тоже дочь, которая оказалась той самой медсестрой, которая отключила спасителя её бабушки от приборов…..
    В заключение хочу сказать, что память о той войне, память о тех героях, которые вытащили, выдюжили эту войну, НИКОГДА НЕ ДОЛЖНА ЗАБЫВАТЬСЯ НАМИ, теми, кто жив благодаря таким простым и светлым людям, как простой солдат Сергей и чтобы он никогда больше не брал честного слова с детишек в блокадном городе. Слава советскому воину! Вечная слава погибшим и победившим в войне!