Язычница

В детстве Вадим любил игру «замри».
Когда вырос, все происходящее вокруг стал воспринимать покадрово. Стоп кадры остановленных мгновений ему были интереснее киношного потока жизни. Он стал коллекционировать их. Стал фотографом. Canon зеркальный теперь всегда был при нем. Как верный, любимый пес. С охотничьими повадками.
В тот апрельский день, о котором идет речь, Вадим должен был пойти на свидание.
С утра маялся. Думал: как же все это произойдет. И чего его так заводит ожидание встречи с этой журналисткой. К чему бы это.
Вадим вышел в большой зеленый двор, - покурить, поболтать на лавочке под каштаном с соседкой, доброжелательной женщиной в расцвете лет. Думая о предстоящем свидании, сказал ей:
- Утро доброе. С праздником, кстати.
- Доброе. С каким праздником, Вадим?
- Троица сегодня.
Посмотрел на часы. Добавил:
- Мы, конечно, еще те христиане.
Она поняла, о чем он.
- М-да… Еще те… А знаете, что-то есть. Да, что-то есть. – Она сделала неопределенное круговое движение рукой с сигаретой. – Я даже однажды почувствовала это. В Греции.
Вадим пожалел, что не захватил фотоаппарат: движение руки с сигаретой было элегантным, изящным.
-  Мы отдыхали там месяц у близких друзей. А у соседей был сын. Бандитенок. Семь лет. Пулял в птиц камнями. Лупил кошек, собак. Его тоже лупили. За это самое. Бесполезно! 
Она отхлебнула кофе из красной чашки. Поставила ее на край потертой, выцветшей скамьи когда-то зеленого цвета.
– Не раз хотели отвести его в церковь. Думали, может, это поможет. Уговаривали. Обещали то, се. Он - ни в какую! И вот, однажды, все-таки, силой привели. У входа в храм он стал кричать, извиваться, как уж. Вырывался. Его трое мужчин удержать не могли! Представляете? И вот силком, кое-как, втащили в храм. Он стал орать еще сильнее. Просто благим матом. Закатывал глаза от ужаса… Наконец его батюшка отчитал.
Вадим догадывался, чем должна закончится эта история.
- Мальчишка вышел их церкви совсем другим, - сказала соседка, - словно подменили. Небо и земля. Спокойный, тихий… Вот так. Да… Что-то есть.
Солнце поднималось все выше. Его лучи стали проникать сквозь ветки каштана, ложиться светлыми пятнами на скамейку. Соседка попрощалась. Ушла в дом. Вадим щурил глаза и тарабанил пальцами по солнечным пятнам, мысленно представляя, как будет сидеть со стройной брюнеткой в кафешке Клуба писателей, и сколько еще портретов ее нащелкает.
Вернувшись в свою квартиру, он в который раз неторопливо просмотрел фото Яны, сделанные на презентации книги друга. Одно из них, самое  удачное, поцеловал вдруг. И тут же стал озираться: никто не засек его поступок? Поняв комичность ситуации, рассмеялся.
В два часа дня они встретились в метро. Придя в Клуб писателей, выбрали и заказали еду. Вадим достал из сумки бутылку виски. Свое питие здесь приносить не возбранялось.
Выпили за встречу.
- Как настроение, Яна? - спросил он журналистку.
- Настроение портят результаты дурацких тестов, - ответила она, продолжая отважно пилить ножом бифштекс, - сегодня прошла один такой. Оказалось, что я насквозь слабая и зависимая женщина. Тестодела интересовало, ношу ли я тяжелые пакеты из маркетов, умею ли чинить краны.
- Те, кто носит и чинит – сильные фемины? – спросил Вадим.
- Ну, дык! – Яна похвалила его за догадливость.
- Тогда выпьем за женские слабости, - предложил он, и снова стал наполнять рюмки. – А хорошие новости есть?
- Есть. Взяла интервью у великого режиссера. – Она назвала известную фамилию. – Притворялась умной. Спрашивала про мета модернизм. Талантливо кивала ему. Получилось чудо как хорошо.
Вадим развел руками.
- Ну, тогда – за слабости умных женщин!
В кафе было уютно. Тихо звучащая музыка смешивалась с оживленным говором литераторов. Они делились друг с другом сокровенным. Поначалу слух улавливал названия книг, цитаты из классиков. Позже, по мере того, как уменьшалось спиртное в бутылках, все чаще раздавался смех: наступала очередь сплетен и анекдотов. Иногда Вадим ревниво отмечал  заинтересованные взгляды мужчин с соседних столов.
- Тут недалеко, три остановки отсюда, хороший книжный, - сказала Яна, - мне там надо одну книженцию купить. Составишь компанию?
- Конечно, - обрадовался Вадим, и тут же вспомнил, - я же тебе фото обещал! Вот балда!
Он достал из сумки пакет с фотографиями.
Яна стала просматривать их.
- А Сашка был прав, – сказала она, – ты, действительно, мастер. Меня еще никто так не снимал. И когда успел столько?
- Красивую женщину легко, приятно снимать, - ответил Вадим, - открой секрет, ты в кого такая красивая? В отца, наверное?
Она сощурила глаза.
– В заезжего молодца. Не знаю, кто мой отец.
- Извини.
- Не за что, - усмехнулась она, - а ты в кого?
- Я? Я в маму. Завтра, кстати, день рождения у нее. Надо бы в храм зайти. Помянуть. Давно там не был. А ты, если не секрет, в какой храм ходишь? 
- Ни в какой. Я родноверка.
Вадим внимательно посмотрел на Яну.
- А что это?
- Такая религия. От нее у меня есть другое имя. Я получила его в ленинградской области на одной милой речке. И свастику для ношения на шее. Имён у меня вообще несколько. Одно знает только мама, но я могу его сказать. На самом же деле я обычная язычница.
Теперь уже Яна посмотрела на Вадима, проверяя реакцию на свои слова.
- Нет, я не бегаю в сарафане по лесам и не сигаю через костёр на Ивана Купалу. В лесу я чувствую себя скорее дискомфортно, хотя мне иногда нужно призывать природные силы. Я не беседую с деревьями и не обнимаю их, это шизофрения. Я не приношу кровавые жертвы. Но жертвы приношу. Свеча, кстати, тоже считается жертвой. Эт я так, для информации. Тебе это интересно?
- Да, да. Интересно. - Вадим старался не пропустить ни одного ее слова.
- Тогда что же в анамнезе? Чем я отличаюсь от христиан. – Она стала загибать пальцы. - Отсутствием концепции бог-дьявол, анимизмом…
- Стоп, - перебил ее Вадим, - просвети про анимизм.
 - Вера в существование души и духов. В одушевлённость всей природы. Но это почти во всех религиях есть. Плюс – политеизм.
- Многобожие?
- Да. Но, главное: я не принимаю концепции раба. Я не раб, я ребёнок божий. Из чего следует, что я не терплю никаких христианских запретов и ограничений - секс, еда, бухло. Я не стала от этого хуже. Хотя некоторые мои поступки и суждения оскорбляют чувства верующих: ну, типа, грешные мысли, поступки.
Она помолчала. Потом подытожила:
- Так и живу. Люблю всех. Тебя тоже. За понимание.
«Ну и дела, - подумал Вадим, - так вот ты какая…»
И вдруг, ни с того, ни с сего, он представил, как трое мужчин тащат язычницу Яну в храм. Как она упирается, визжит… Хмыкнул. Покачал головой. Яна спросила:
- Ты о чем?
 - Да так… Извини! – Вадим внимательно посмотрел на нее. - А вот скажи. Допустим, у нас… Допустим, у тебя родился сын. Ты его как, с малых лет будешь вербовать в свою веру, или дашь возможность сделать свой выбор?
Яна отметила про себя произнесенное Вадимом «допустим, у нас» Отрицательно покачала головой.
- Нет, вербовать не буду. Кстати, мой бывший муж не был язычником. И мы с ним неплохо прожили пять лет. Дружили конфессиями…
«Дружили конфессиями! - Вадиму, хоть он и не был правоверным христианином, вдруг стало обидно за всех христиан мира. И он мысленно дал себе слово. – Если выйдет у нас с ней что-то серьезное, уж я постараюсь ее перевербовать!»
Они пробыли в клубе еще полчаса. Когда вышли из него и направились к остановке автобуса, их слегка обрызгал слепой летний дождик. Но он быстро кончился. Золотые купола храма на противоположной стороне улицы засверкали еще ярче.
На автобусной остановке они увидели сидящих на скамейке пожилую женщину в платке и мальчика лет шести. Яна села рядом с ним. Вадим присел возле Яны. Спросил вполголоса:
- Не знаешь, что за контора - Российский книжный союз? Слышала про такой?
- О! – Яна оживилась. - Там такие умы! Такую мудрятину разводят. Так неусыпно бдят… Вот бьют челом депутатам Думы. Просят проверить ряд произведений классиков литературы на предмет пропаганды наркомании, нетрадиционных сексуальных отношений, бродяжничества итд.
Вадим хохотнул.
- Бродяжничество, говоришь? Так это – колобок!
- Правильно! – подхватила она. – «Аленький цветочек» - зоофилия.
- Тогда «Теремок» - вообще свальный грех…
- …а Илья Муромец - уклонист от службы, - подытожила Яна, - с подлогом документов о состоянии здоровья!..
Они оба, довольные, рассмеялись.
На светофоре рядом с остановкой зажегся желтый свет. Перед пешеходной  «зеброй» затормозил серебристый «Майбах» Вадим проводил его взглядом, и тут же увидел радугу над куполами храма. Он торопливо достал из сумки свой Canon. Стал отщелкивать кадр за кадром.
В этот момент за «Майбахом» притормозил подъехавший мотоцикл. С автобусной остановки была видна только голова мотоциклиста в красном шлеме и черных очках.
Все, что произошло дальше, походило на замедленную съемку кошмарного сна. Покадрово это выглядело так:
Кадр первый. Мотоциклист повернул голову в сторону «Майбаха»
Кадр второй. Водитель «Майбаха» завалился набок (после двух глухо прозвучавших хлопков).
Кадр третий. Яна качнулась вправо, прикрывая собой мальчика.
Кадр четвертый. Пробитое пулей стекло на остановке (в том месте, где только что находилась голова Яны).
Кадр пятый.  Вадим, зажмурившись, лежит на асфальте возле скамейки. Одной рукой обхватил голову, другой прижимает к груди Canon.
Кадр шестой. Резкий отъезд мотоцикла при красном еще свете светофора.
Кадр седьмой. Яна смотрит на Вадима сверху вниз, удивленно. Так, словно видит его впервые.
Кадр восьмой. Бабушка с внуком забегают в подъехавший автобус.
Кадр девятый. Яна идет к «Майбаху».
Вадим встает. Отряхивается. Кричит ей:
- Звонить в полицию?
- В скорую! – раздраженно кричит Яна.
Она заглядывает в салон. Понимает, что скорая тут уже не поможет. Выпрямляется. Замирает на несколько секунд. Потом, не оборачиваясь, уходит вверх по улице.
Вадиму хочется крикнуть: замри! Но во рту все пересохло.
Он торопливо достает из сумки пакет с недопитой бутылкой виски. Отхлебывает два больших глотка. Снова хочет крикнуть: замри!..
Но Яны уже нет. И никогда уже больше не будет.