Приписанная Пушкину Гавриилиада. Приложение 10. 6

Оглавление и полный текст книги «Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада» – в одноимённой папке.


Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада»
Приложение № 10.6. Мистификации пушкиниста Бартенева П.И.


     В данном приложении представлены не все мистификации пушкиниста Бартенева П.И., а наиболее распиаренные разными «популяризаторами Пушкина» мифы на темы из его жизни, созданные Бартеневым П.И.
     Надеюсь, читатели смогут убедиться в том, что зачастую информация от пушкиниста Бартенева П.И. – настоящий кладезь дешёвой дезинформации.

     Текст данного очерка я выстроил следующим образом: сначала даю выписку из источника, а затем комментарий – свой собственный или вместе с чьим-то ещё.


1.
     Точность и авторитетность свидетельств Петра Ивановича Бартенева о Пушкине достаточно высоки, это неоднократно признавалось крупнейшими отечественными пушкинистами. Тем большее недоумение вызывают два принадлежащих Бартеневу взаимоисключающих утверждения, имеющих отношение к одной из самых загадочных страниц в истории поиска пушкинских материалов. Речь идет о продолжающихся уже почти девяносто лет спорах о судьбе писем Натальи Николаевны А.С.;Пушкину, писем, до сих пор не обнаруженных. Существует несколько версий, и практически ни одна из них не обходит без внимания сказанного по этому поводу Бартеневым. А сказанное им, увы, противоречиво. Так, если в 1902 году он утверждал, что «писем Натальи Николаевны мужу не сохранилось, как говорил мне недавно старший сын их», и тем самым как будто бы выносил окончательный приговор надежде обнаружить эти важнейшие документы, то через десять лет печатно заявил, что если эти письма «и появятся в свет, то лишь в очень далёком будущем», т.е. не закрывал вопрос и оставлял надежду на «очень далёкое будущее». Может быть, и ещё не время появиться этим письмам?
(Зайцев А.Д. «Пётр Иванович Бартенев и «Русский архив». «Рукописные памятники Древней Руси», М., 2013 г., стр. 121)

     Сделав два взаимоисключающих заявления, Бартенев П.И., на мой взгляд, просто-напросто расписался в своём желании заниматься мистификациями.


2.
     Н.Н. Пушкина сама сказывала княгине Вяземской, что муж её в первый же день брака, как встал с постели, так и не видал её. К нему пришли приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену, и пришёл к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами.
     Через несколько месяцев, уже в Царском Селе, она пришла к Вяземским в полном отчаянии: муж трое суток пропадает. Оказалось, что на прогулке он встретил дворцовых ламповщиков, ехавших в Петербург, добрался с ними до Петербурга, где попался ему возвратившийся из Польши из полку своего К.К. Данзас, и с ним пошёл кутёж…
(Бартенев П.И. «Воспоминания современников о Пушкине, записанные П.И. Бартеневым. Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Фёдоровны Вяземских» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992г., стр. 381)

     Во-первых, нет никаких фактов, подтверждающих нахождение Вяземских или хотя бы Вяземской В.Ф. в Царском Селе в то время, когда там в 1831 году проживал Пушкин с женой с 25 мая до середины октября.

     С другой стороны, есть письма 1831 года Пушкина из Царского Села к Вяземскому П.А.:
     от 11 июня (Пушкин пишет: «Прощай, кланяюсь княгине…»)
     от 3 июля (Пушкин пишет: «Кланяюсь всем твоим…»)
     от 3 августа (Пушкин пишет: «Кланяюсь всем вашим…»)
     от 14 августа (Пушкин пишет: «Прощай, камергер, кланяюсь тебе и твоим от всего сердца»)
     конец августа
     от 3 сентября (Пушкин пишет: «…кланяюсь тебе и твоим»)
     середина (около 15) октября (Пушкин пишет: «Сейчас еду из Царского Села в Петербург»)

     а также письма Вяземского П.А. из Москвы к Пушкину:
     от 11 июня (Вяземский П.А. пишет: «Моё почтение жене»)
     от 17 июня (Вяземский П.А. пишет: «Целую тебя и милую»)

     а также письма Вяземского П.А. из Остафьево (фамильной усадьбы Вяземских в Подмосковье) к Пушкину:
     14 и 15 июля (Вяземский П.А. пишет: «Жена моя и все наши, в том числе и Мещерские, тебе и жене твоей сердечно кланяются»)
     27 июля (Вяземский пишет: «Обнимаю тебя»)
     от 24 августа (Вяземский П.А. пишет: «Все мои, то есть наши, тебе, то есть вам, кланяются»)
     от 11 сентября

     а также письмо Вяземского П.А. и Вяземской В.Ф. из Остафьево к Пушкину от 31 августа: (Вяземский П.А. пишет: «Прощай, душа… Наши все тебе кланяются». Вяземская В.Ф. пишет: «А я даже и поцеловала бы вас нежно, кабы не боялась, не моего супруга, а вашей милой супруги; спросите у неё от меня, не разрешит ли»).

     Надеюсь, ясно, что в 1831 году Пушкины и Вяземские не встречались в Царском Селе. Исследователи биографии Пушкина знают, что в Царском Селе Пушкины и Вяземские не встречались и позже.

     Кроме того, можно вспомнить, что 19 июня 1831 года вокруг Царского Села были установлены карантинные кордоны в связи с холерой. 22-23 июня происходит «холерный бунт» на Сенной площади в Петербурге. 9 июля из-за эпидемиологической обстановки в Петербурге императорский Двор переезжает в Царское Село. Неужели Пушкин в такой ситуации предпринял бы для развлечений поездку в Петербург? Неужели смог бы реализовать такое глупое решение?

     Поэтому слова Бартенева П.И. (как бы со слов Вяземской В.Ф.) о том, что Наталья Николаевна приходила в 1831 году в Царском Селе к Вяземской В.Ф. с рассказом о неожиданном путешествии Пушкина в Петербург следует квалифицировать исключительно как ложь Бартенева П.И., так как сама Вяземская В.Ф., если бы решилась фантазировать, наверняка придумала бы что-нибудь более правдоподобное.

     А так как слова Бартенева П.И. о трёхдневном путешествии Пушкина из Царского Села в Петербург идут в контексте со словами о том, как заливалась слезами Наталья Николаевна наутро после свадьбы, то и отношение к ним должно аналогичное. 

     Остаётся только добавить, что есть претензии ко многим высказываниям Вяземского П.А. и Вяземской В.Ф. в пересказе Бартенева П.И. Правильнее даже будет сказать, что крайне редко их «воспоминания» в пересказе Бартенева П.И. не поражают своей недостоверностью.


3.
     Влюблённая в Геккерна, высокая, рослая старшая сестра Екатерина Николаевна Гончарова нарочно устраивала свидания Натальи Николаевны с Геккерном, чтобы только повидать предмет своей тайной страсти. Наряды и выезды поглощали всё время. Хозяйством и детьми должна была заниматься вторая сестра, Александра Николаевна, ныне Фризенгоф. Пушкин подружился с нею и одно время отношения их были так близки, что внушали беспокойство друзьям. (Это же мне говорил и Соболевский, который полушутя напоминал Пушкину, чтобы он держал себя осторожнее с свояченицей.) Раз Пушкин взял у неё какой-то перстень с бирюзою, которая по суеверным толкам предостерегает от внезапной смерти, носил этот перстень и назад ей отдал. Потом взял у неё цепочку, и уже лёжа на смертном одре поручил княгине Вяземской возвратить ей эту цепочку, но непременно без свидетелей. Александра Николаевна ни разу не приходила к умиравшему Пушкину одна, но всегда с сестрою. По кончине Пушкина кн. Вяземская исполнила это поручение его, и прибавила, что он приказал отдать цепочку именно без свидетелей. Та вспыхнула и сказала: «Не понимаю, отчего это!»
(Бартенев П.И. «Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Фёдоровны Вяземских» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 383-384)

     Привожу примечания из того же источника. Полагаю, что этого вполне достаточно:

     В литературе, посвящённой последнему периоду жизни Пушкина, не раз возникал вопрос об отношениях поэта с его свояченицей Александрой Николаевной (Александриной) Гончаровой (в замужестве баронессой Фризенгоф), которая, живя в семье Пушкиных с осени 1834 г., взяла на себя ведение хозяйства и воспитание детей. Высказывались утверждения, будто имел место роман, самые близкие, интимные отношения. Однако реальных оснований для этих утверждений нет. Они не выдерживают критики при элементарно добросовестном рассмотрении всего, что мы знаем о Пушкине последнего времени. Несомненно, прав был А.О. Россет, называя их «сплетнями». Известны и источники этих сплетен – круги, близкие к Геккернам, если не они сами, то великосветские враги поэта, особенно И.Г. Полетика. Это одна из многих акций, направленных против Пушкина с целью опорочить его, лишить душевного покоя. Всё говорит за то, что Пушкин питал к свояченице чувства дружбы, доверия и признательности, на которые она имела право. См. названные выше книги П.Е. Щеголева, Н.А. Раевского, С.Л. Абрамович, а также очерк А.А. Ахматовой «Александрина» в кн.: Ахматова А. «О Пушкине». – С. 134-147 и 172-174. 
(Примечания // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 454-455)


4.
     В 1818 г. И.В. Васильчиков сказал Чаадаеву, своему адъютанту: «Вы любите словесность. Не знаете ли вы молодого поэта Пушкина? Государь желает прочесть его стихи, не напечатанные». Чаадаев передал о том Пушкину и с его согласия отдал Васильчикову «Деревню», которая отменно полюбилась Государю (была переписана самим Пушкиным, разумеется, с её последними стихами, которые долго не разрешались к печати).
(Бартенев П.И. «Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Фёдоровны Вяземских» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М.,1992 г., стр. 379)

     Привожу сначала примечания из того же источника:

     Стих. «Деревня» было показано Александру I осенью 1819 г. Написано в июле 1819 г. в Михайловском.
(Примечания // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 454)

     А теперь мой комментарий: обратите внимание, что по Бартеневу П.И., со слов Вяземских, в 1818 году Александру I показывали стихотворение Пушкина, написанное им в 1819 году.
     И ещё внимание на слова: «Деревня» отменно полюбилась Государю». Вы читали «Деревню», в настоящее время состоящую как бы из двух разных произведений?
     Я готов согласиться, что первая её часть могла «отменно полюбиться Государю», а вот за вторую часть Государь немедленно привлёк бы Пушкина к ответственности. Не верите? А вы прочитайте вторую часть! Неужели станете серьёзно утверждать, что она могла хоть чем-то понравиться императору?

     С этой второй частью «Деревни» – сплошной детектив. Если Пушкин её действительно написал, то абсолютна непонятна следующая запись в «Летописи жизни и творчества Александра Сергеевича Пушкина»:

     Август, 3/15. Париж. А.И. Тургенев нашёл у себя окончание пушкинского стихотворения «Деревня» и записал его в дневник (от «Но мысль ужасная здесь душу омрачает» до «И над Отечеством свободы просвещенной // Взойдет ли наконец прекрасная заря?»).
(Тархова Н.А. «Летопись жизни и творчества Александра Сергеевича Пушкина» в 4 томах, том 3 (1830 год), стр. 1126)

     Это уникальный случай для мистификаторов пушкинского творчества – очередной крамольный «шедевр» «отыскивается» не в рукописях Пушкина, не в многочисленных рукописных сборниках почитателей таланта Пушкина, а где-то «у себя». Бесподобная формулировка!


5.
     Накануне дуэли, вечером, Пушкин явился на короткое время к княгине Вяземской и сказал ей, что его положение стало невыносимо и что он послал Геккерну вторичный вызов. Князя не было дома. Вечер длился долго. Княгиня Вяземская умоляла Василья Перовского и графа М.Ю. Виельгорского дождаться князя и вместе обсудить, какие надо принять меры. Но князь вернулся очень поздно. На другой день Наталья Николаевна прислала сказать своей приятельнице, дочери Вяземских, Марье Петровне Валуевой, о случившемся у них страшном несчастии. Валуева была беременна, и мать не пустила её в дом смертной тревоги, но отправилась сама и до кончины Пушкина проводила там все сутки. Она помнит, как в одну из предсмертных ночей доктора, думая облегчить страдания, поставили промывательное, отчего пуля стала давить кишки, и умирающий издавал такие крики, что княгиня Вяземская и Александра Николаевна Гончарова, дремавшая в соседней комнате, вскочили от испуга. Прощаясь с женою, Пушкин сказал ей: «Vas en campagne, porte mon deuil pendant deux ann;es, puis remariestoi, mais pas avec un chenapan*. Диван, на котором лежал умиравший Пушкин, было отгорожен от двери книжными полками. Войдя в комнату, сквозь промежутки полок и книг можно было видеть страдальца. Тут стояла княгиня Вяземская в самые минуты последних его вздохов. Даль сидел у дивана, кто-то ещё был в комнате. Княгиня говорит, что нельзя забыть божественного спокойствия, разлившегося по лицу Пушкина, того спокойствия, о котором пишет Жуковский.

     * Ступай в деревню, носи по мне траур два года, и потом выходу замуж, но за человека порядочного (фр.)
(Бартенев П.И. «Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Фёдоровны Вяземских» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 385)

     Здесь Бартенев П.И. говорит почти правду, но, не договаривая её до конца, информирует своих читателей строго дозированно – разве это не форма дезинформации?

     В первую очередь надо обратить внимание на слова: «Княгиня Вяземская умоляла Василья Перовского и графа М.Ю. Виельгорского дождаться князя и вместе обсудить, какие надо принять меры. Но князь вернулся очень поздно». Ну и что, что поздно? Неужели княгиня Вяземская В.Ф. спокойно улеглась спать, не дождавшись князя? Или утром следующего дня забыла о предстоящей дуэли? Бартенев П.И. на этот счёт молчит, сразу переходя к описанию действий Натальи Николаевны. А мы здесь притормозим.
     Итак, княгиня Вяземская В.Ф. накануне дуэли Пушкина знает о ней совершенно точно. Но князь Вяземский П.А., считавшийся в то время и считающийся до сих пор другом Пушкина, не сделал ровным счётом ничего для её предотвращения. Дуэль состоялась во второй половине дня. Как провели этот день Вяземские? Утром их дочь, Валуева Марья Петровна общалась с женой Дантеса Екатериной Николаевной, о чём свидетельствует письмо Вяземской В.Ф.:

     Привожу выдержку из письма В.Ф. Вяземской: «В среду 27 числа, в половине 7-го часа пополудни, мы получили от г-жи Геккерн ответ на записку, написанную моей дочерью. Обе эти дамы виделись сегодня утром. Её муж сказал, что он будет арестован. Мари просила разрешения у его жены навестить её, если это случится. На вопросы моей дочери в этом отношении г-жа Г. ей написала: «Наши предчувствия оправдались. Мой муж только что дрался с Пушкиным; слава Богу, рана (моего мужа) совсем не опасна, но Пушкин ранен в поясницу. Поезжай утешить Натали»*.

     * «Новый мир» № 12, 1931, с. 189.
(Ободовская И.М., Дементьев М.А. «После смерти Пушкина. Неизвестные письма», «Советская Россия», М., 1980 г., стр. 255-256)

      А теперь о словах: «На другой день Наталья Николаевна прислала сказать своей приятельнице, дочери Вяземских, Марье Петровне Валуевой, о случившемся у них страшном несчастии. Валуева была беременна, и мать не пустила её в дом смертной тревоги, но отправилась сама и до кончины Пушкина проводила там все сутки».   

     То есть, с утра в день дуэли Пушкина Вяземские свою беременную дочь, Валуеву М.П., послали пообщаться с женой Дантеса Екатериной Николаевной, и, судя по всему, это было единственное, что предпринял Вяземский П.А., получив известие о предстоящей дуэли Пушкина.

     Вот такую «дружбу» Вяземских с Пушкиным и попытался скрыть Бартенев П.И. за набором тщательно подобранных слов. 


6.
     Зимою 1836-1837 г. на одном из петербургских больших вечеров граф Владимир Фёдорович Адлерберг увидел, как стоящий позади Пушкина молодой князь П.В. Долгорукий (впоследствии известный генеалог) кому-то указывал на Дантеса и при этом подымал вверх пальцы, растопыривая их рогами. В это время в петербургском обществе уже ходили безымянные письма, рассылаемые к приятелям Пушкина для передачи ему и содержавшие в себе извещение о поступлении Пушкина в так называемое общество рогоносцев. Граф Адлерберг знал о том. Находясь в постоянных дружеских сношениях с Жуковским, восхищаясь дарованием Пушкина, он тревожился мыслию о сем последнем. Ему вспомнилось, что кавалергард Дантес как-то выражал желание проехаться на Кавказ и подраться с горцами. Граф Адлерберг поехал к великому князю Михаилу Павловичу (который тогда был главнокомандующим гвардейского корпуса), и, сообщив ему свои опасения, говорил, что следовало бы хоть на время удалить Дантеса из Петербурга. Но остроумный француз-красавец пользовался большим успехом в обществе. Его считали украшением балов. Он подкупал и своим острословием, до которого великий князь был большой охотник, и меру, предложенную графом Адлербергом, не успели привести в исполнение.
     (Слышано от покойного графа В. Ф. Адлерберга)
(Бартенев П.И. «Из записной книжки «Русского архива» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 295)

     Подымать вверх пальцы, растопыривая их рогами, при этом указывая на кого-то – такого в светском обществе в пушкинское время не было и быть и не могло. А вот лет через пятьдесят подобное поведение стало возможным.
     Бартенев П.И. в данном случае занимается как бы «экстраполяцией наоборот»: манеры светской жизни, наблюдаемые в настоящем, переносит в прошлое. Так и просится в текст комментарий на его словоизвержение: «ни ума, ни фантазии» – потому что эффект от этой придумки достигается примерно такой же, как если бы сегодня начали рассказывать о том, насколько распространена была в 70-80-е годы XX века мода рассуждать о своих гендерных предпочтениях. Вы поверили бы?


7.
     По кончине фельдмаршала Воронцова (1856, 6-го ноября) его вдова, подобно многим другим вдовам, принялась разбирать его переписку, долго этим занималась и производила уничтожения. Тут же она разбирала и собственные свои бумаги. Попалась небольшая связка с письмами Пушкина, и княгиня их истребила; но домоправитель её (впоследствии и секретарь) Григорий Иванович Тумачевский, помогавший ей в разборе бумаг, помнит в одном Пушкинском письме выражение: Que fait votre lourdaud de mari?* (Что делает ваш неуклюжий супруг?) В глубокой старости княгиня Елисавета Ксаверьевна восхищалась сочинениями Пушкина: ей прочитывали их почти каждый день, и такое чтение продолжалось целые годы. Это сказывала мне и жившая при ней до самой ее кончины (в Одессе в 1880 г.) Ельвина Ланге.
     * Точнее: «Что делает ваш солдафон супруг?» (фр.)
(Бартенев П.И. «Выдержки из записной книжки издателя «Русского архива» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 336-337)
   
     Привожу сначала примечания из того же источника:

     Достоверность рассказа Г.И. Тумачевского, обычно приводимого в подтверждение близких отношений Пушкина и гр. Е.К. Воронцовой, маловероятна: вряд ли у Елизаветы Ксаверьевны могла быть «пачка писем» от Пушкина, и уж никак не мог поэт употреблять по отношению к гр. Воронцову эпитет «неуклюжий». Если Г.И. Тумачевский видел нечто подобное, то это были письма не Пушкина.
(Примечания // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 446)

     А вот ещё информации о приверженности Воронцовой Е.К. к прослушанию чтения произведений Пушкина:

     Готовя к изданию «Архив князя Воронцова», Бартенев часто встречался с представителями этой фамилии. В том числе и с Елизаветой Ксаверьевной, с которой вёл беседы на различные исторические темы, но «о Пушкине у меня не хватило смелости её расспрашивать. Доктор её утверждает, что она охотно слушает чтение стихов Пушкина».
(Зайцев А.Д. «Пётр Иванович Бартенев» // Зайцев А.Д. «Пётр Иванович Бартенев и «Русский архив». «Рукописные памятники Древней Руси», М., 2013 г., стр. 113-114)

     В этом весь Бартенев П.И. – ярый приверженец «сарафанного радио».

 
8.
     Следующий рассказ относится уже к совершенно другой эпохе жизни Пушкина. Пушкин сообщал его за тайну Нащокину и даже не хотел на первый раз сказать имени действующего лица, обещал открыть его после. – Уже в нынешнее царствование, в Петербурге, при дворе была одна дама, друг императрицы, стоявшая на высокой степени придворного и светского значения*. Муж её был гораздо старше её, и, несмотря на то, её младые лета не были опозорены молвою <не было человека, к которому бы она питала>**; она была безукоризненна в общем мнении любящего сплетни и интриги света. Пушкин рассказал Нащокину свои отношения к ней по случаю их разговора о силе воли. Пушкин уверял, что <в> при необходимости можно удержаться от обморока и изнеможения, отложить их до другого времени. Эта блистательная, безукоризненная дама, наконец, поддалась обаяниям поэта и назначила ему свидание в своём доме. Вечером Пушкину удалось пробраться в её великолепный дворец; по условию он лёг под диваном в гостиной и должен был дожидаться её приезда домой. Долго лежал он, теряя терпение, но оставить дело было <нев> уже невозможно, воротиться назад – опасно***. Наконец, после долгих ожиданий он слышит, подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины: они возвращались из театра или из дворца. Чрез несколько минут разговора фрейлина уехала в той же карете. Хозяйка осталась одна. «Etez-vous l;?»****, и Пушкин был перед нею. Они перешли в спальню. Дверь была заперта; густые, роскошные гардины задёрнуты. Начались восторги сладострастия. Они играли, веселились. Пред камином была разостлана пышная полость из медвежьего меха. Они разделись донага, вылили на себя все духи, какие были в комнате, ложились на мех... Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец, Пушкин как-то случайно подошёл к окну, отдёрнул занавес и с ужасом видит, что уже совсем рассвело, уже белый день. Как быть? Он наскоро, кое-как оделся. Смущённая хозяйка ведёт его к стеклянным дверям выхода, но люди уже встали. У самых дверей они встречают дворецкого, Итальянца <печки уже топят>. Эта встреча до того поразила хозяйку, что <она> ей сделалось дурно; она готова была лишиться чувств, но Пушкин, сжав ей крепко руку, умолял её отложить обморок до другого времени, а теперь выпустить его как для него, так и для себя самой. Женщина преодолела себя. В своём критическом положении они решились прибегнуть к посредству третьего. Хозяйка позвала свою служанку, старую, чопорную француженку, уже давно одетую, и (нрзб) ловкою в подобных случаях. К ней-то обратились с просьбою провести из дому. Француженка взялась. Она свела Пушкина вниз, прямо в комнаты мужа. Тот ещё спал. Шум шагов его разбудил. Его кровать была за ширмами. Из-за ширм он спросил: «Кто здесь?» – «Это – я», – отвечала ловкая наперсница и провела Пушкина в сени, откуда он свободно вышел: если б кто его здесь и встретил, то здесь его появление уже не могло быть предосудительным. На другой же день Пушкин предложил Итальянцу-дворецкому золотом 1000 руб., чтобы он молчал, и хотя он отказывался от платы, но Пушкин принудил его взять. – Таким образом всё дело осталось тайною. Но блистательная дама в продолжение четырёх месяцев не могла без дурноты вспомнить об этом происшествии.
     * Графиня Фикельмонт, ур. Хитрово (Лонг.).
     ** Здесь и дальше в ломаных скобках зачеркнутое в оригинале. (Примеч. М.А. Цявловского.).
     *** Ожидания Германа в «Пиковой даме».
     **** Вы здесь? (фр.)
(Бартенев П.И. «Рассказы П.В. и В.А. Нащокиных» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 352-354)

     Привожу примечания из того же источника. Полагаю, что этого вполне достаточно:

     Рассказ этот больше похож на розыгрыш, «пушкинский анекдот», чем на истинное происшествие, так же как подобный рассказ об отношениях поэта и графини Воронцовой. Не Соболевский ли их настоящий автор? Оба рассказа нельзя считать установленными фактами биографии Пушкина. О Д.Ф. Фикельмон и её отношениях с Пушкиным см.: «Рассказы о Пушкине», с. 98-102.
(Примечания // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 449)
 

9.
     1817. Июнь, 12...1819. Июль, 9. Пушкин во время прогулки со знакомыми в лодке по Неве в присутствии Сергея Львовича кидает золотые монеты в воду, любуясь их блеском.
[Бартенев (1861). С. 8 отд. отт. (№ 85) (со слов В.П. Горчакова).]
(Тархова Н.А. «Летопись жизни и творчества Александра Сергеевича Пушкина» в 4 томах, том 1, стр. 113)
      
     Как это понять? Пушкин, только что окончивший обучение в Лицее, ещё не получивший ни рубля жалованья и ни копейки гонорара, бросает в присутствии отца в Неву золотые монеты, которые он мог получить либо от него, либо от матери? Вы уверены, что это не ложь?


10.
     Прошли года. Россия оплакала своего поэта. В год его кончины князь Воронцов приезжал в Петербург и посетил его вдову. А княгиня Е.К. Воронцова до конца своей долгой жизни сохраняла о Пушкине тёплое воспоминание и ежедневно читала его сочинения. Когда зрение совсем ей изменило, она приказывала читать их себе вслух и притом сподряд, так что когда кончались все томы, чтение возобновлялось с первого тома. Она сама была одарена тонким художественным чувством и не могла забыть очарований пушкинской беседы. С ним соединялись для неё воспоминания молодости.

     В дверях эдема ангел нежный
     Главой поникшею сиял;
     А демон, мрачный и мятежный...*

     * Начало стих. «Ангел». 1827 г.

(Бартенев П.И. «Предисловие к публикации письма А.С. Пушкина к А.И. Казначееву» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 288)

     Привожу сначала примечания из того же источника:

     Сообщение о визите М.С. Воронцова к Н.Н. Пушкиной в 1837 г. не более чем апокриф.
(Примечания // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 438)

     А теперь мой комментарий: Бартенев П.И. получил от потомков Воронцова М.С. 200 тыс. рублей за подготовку к печати его архива в 1870-1895 гг., и поэтому, видимо, Бартенев П.И. решил, что за такие деньги должно по возможности приукрасить и память о «светлейшем князе», сообщив о его посещении вдовы Пушкина.
     Впервые эта выдумка была опубликована в «Русском архиве» в 1884 году, через 7 лет после смерти Ланского П.П., второго мужа (с 1844 года) Натальи Николаевны Пушкиной-Ланской, умершей в 1863 году. Воронцов М.С. скончался в 1856 году.


11.
     П.И. Бартенев сообщал по поводу мрачных предчувствий Пушкина, высказанных им Кривцову, что ему «случилось видеть ещё одно французское письмо Пушкина, писанное также почти накануне свадьбы и ещё более поразительное по удивительному самосознанию или вещему предвидению судьбы своей: там Пушкин прямо говорит, что ему, вероятно, придётся погибнуть на поединке («Русск. Арх.» 1864 г., ст. 974, примеч.). Письмо это, к сожалению, остаётся до сих пор неизвестным в печати.
(«Пушкин. Письма» (под редакцией Модзалевского Б.Л.) в 3-х томах. Государственное издательство, М.-Л., 1926-1935 гг. (репринтное издание, «Книга», М., 1989-1999 гг.), т. 3, стр. 203-204)

     Ну что тут сказать? Бартенев П.И. просто взял и написал то, что вы только что прочитали, нимало не удосуживаясь хоть чем-то аргументировать свои слова.


12.
     Вскоре после смерти Анны Петровны с подачи журнала «Русский архив» появилось и быстро распространилось предание, что её похоронная процессия повстречалась у Тверской заставы с памятником Пушкину, который привезли в Москву. Однако же эту красивую легенду развеял уже упоминавшийся актёр Малого театра О.А. Правдин, рассказав о действительном случае, послужившем поводом к её возникновению.
     «Это было, кажется, в мае… Анна Петровна сильно захворала, так что за ней усилили уход и оберегали от всего, что могло бы её встревожить. Был очень жаркий день, все окна были настежь. Я шёл к Виноградским. Дойдя до их дома, я был поражён необычайно шумливой толпой. Шестнадцать крепких битюгов, запряжённых по четыре в ряд, цугом везли какую-то колесную платформу, на которой была помещена громадная, необычайной величины гранитная глыба, которая застряла и не двигалась. Эта глыба была пьедесталом памятника Пушкину. Наконец среди шума и гама удалось-таки сдвинуть колесницу, и она направилась к Страстному. …Больная встревожилась, стала расспрашивать, и, когда после настойчивых её требований (её боялись волновать) ей сказали, в чём дело, она успокоилась, облегчённо вздохнула и сказала с блаженной улыбкой: «А, наконец-то! Ну, слава Богу, давно пора!» Опровергает легенду и тот факт, что сам памятник, созданный скульптором А.М. Опекушиным, открыли только год спустя, летом 1880 г.
(Фомина Л. «Анна Керн. Муза А.С. Пушкина». «РИПОЛ классик», М., 2016, стр. 290-291)

     Керн А.П. умерла в мае 1879 года, а памятник Пушкину установлен в Москве в июне 1880 года.
     Безобидная, конечно, мистификация, ради красного словца, но тем не менее…


     И ещё несколько примеров. Не стану утверждать, что это мистификации, так как не усматриваю в их недостоверности какого-то умысла, но профессиональная небрежность Бартенева П.И., выражающаяся в стремлении пользоваться непроверенными слухами – налицо. 


13.
     При Лицее была библиотека, знаменитая тем, что принадлежала Вольтеру, у которого куплена Екатериною. Многие книги носят отметки знаменитого владельца. Воспитанники свободно могли ею пользоваться. «Основанием нашей Библиотеки (говорит профессор Я. Ханыков в отчете о состоянии императорского Александровского Лицея, читанном на акте Лицея 12 июня 1850 (стр. 22), послужило, как известно, драгоценное собрание книг, подаренное Лицею его августейшим учредителем; некоторые из них находились в личном употреблении самого государя с его собственноручными замечаниями и отметками. В настоящее время библиотека содержит в себе 5.756 сочинений».
(Бартенев П.И. «Рассказы П.В. и В.А. Нащокиных» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 342)

     Привожу примечания из того же источника. Полагаю, что этого вполне достаточно:

     Библиотека Вольтера находилась в Эрмитаже и в Лицей не передавалась. Книги из Александровского дворца и принадлежавшие Екатерине II были переданы в Лицей для пользования только в 1818 г.
(Примечания // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 447)


14.
     Когда Пушкин был женихом, свадьба долго откладывалась; княгиня Вяземская по его просьбе ездила к Н.И. Гончаровой и просила скорее кончать. Пушкин отдал своих 25 т. на приданое.
(Бартенев П.И. «Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Фёдоровны Вяземских» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 380)

     Пушкин отдал будущей тёще на приданое 11 тыс. рублей – это общеизвестно и бесспорно.


15.
     Дом, где умер Пушкин, ныне, как в 1837 году, принадлежит князю Волконскому. Он находится на узком берегу Мойки, близ Певческого моста. Квартира Пушкина внизу, довольно богатая. Ход из-под ворот дома налево. Сначала небольшая лестница в несколько ступенек, ведущая направо от входа и заворачивающая налево (лестница продолжается на второй этаж). Ныне (август 1874 г.) тут жил граф Клейнмихель, женатый на внучке Карамзина, княжне Мещерской. Они платят 3 т. р. Из небольшой передней налево ход в кабинет, где страдал и умер поэт. Это большая комната в 5 окон, обращённых к Мойке, с узкими между окнами простенками, с камином в левом углу. Из неё ещё одна дверь в гостиную с выступом на Мойку о 3 окна, а из гостиной две двери: одна прямо против кабинетной двери, в спальную, а другая против окон в столовую, из которой налево опять дверь в переднюю, обращённую окном на двор и имеющую, таким образом, 3 двери: 1) входную с лестницы, 2) против неё в столовую и 3) налево, против окна, в кабинет Пушкина. По узости простенков между окнами Пушкин должен был поместить свои шкапы вдоль кратчайших стен своего параллелограмма. Один шкаф или полки стояли у двери, и за ними на диване умер поэт.
(Бартенев П.И. «Выдержки из записной книжки издателя «Русского архива» // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М.,1992 г., стр. 337)

     Привожу примечания из того же источника. Полагаю, что этого вполне достаточно:

     Описание последней квартиры Пушкина в доме Волконских на набережной Мойки в Петербурге (ныне мемориальный музей «Последняя квартира А.С. Пушкина»), какой она была в 1874 г., представляет несомненный исторический интерес, однако оно содержит ряд фактических ошибок как в отношении общей планировки, так особенно в отношении кабинета поэта. Последней квартире Пушкина посвящены изд.: Платонов А.А., Беляев М.Д. Последняя квартира Пушкина в ее прошлом и настоящем (1837-1927). – Л., 1927; Шапошников Б.В. Последняя квартира Пушкина. – М.; Л., 1940; Фрейдель Е.В. Музей-квартира Пушкина. – Л., 1956; Попова Н.И. Музей-квартира Пушкина: Путеводитель. – Л., 1979.
(Примечания // Бартенев П.И. «О Пушкине». «Советская Россия», М., 1992 г., стр. 446)