Не Ведает Душа

Ей ещё не было и девятнадцати, когда моя подругаокликнула на перекрестке молодую, тоненькуюдевушку с грудным ребёнком на руках:

- Лариса, постой, - та обернулась и пошла к нам навстречу.

Девушка была в узком длинном чёрном платье,некрасивая, но не в этом дело, она былазарёванная с посиневшим ребёнком на руках.

Лариса кивнула.

- Что с тобой? - спросила подруга, - почему ты плачешь?

И Лариса рассказала чудовищную историю о том, что она пару часов тому назад получила радиограмму, сообщающую о том, что подводная лодка, ушедшая в Балтийское море полгода тому назад, пропала и уже три дня, как с ней нет связи, и нет надежды, что команда жива, поэтому ей, как жене сержанта Озолса, с прискорбием сообщили, - рыдая, продолжала говорить Лариса.

- И теперь Том не узнает, что у нас родилась девочка, - которую Лариса странно назвала Лолитой, конечно не читая романа Набокова…, - муж ведь ушёл в море ещё до её рождения... И он не узнает, - продолжая рыдать говорила она, - что Лолиту на днях кладут на операцию, у неё в сердце что-то не то с перегородкой, какой-то проток или пролив закрыт.

Вот такая мимолётная когда-то встреча была у меня с Ларисой, короткое, можно сказать, знакомство. С тех пор, как говорится, и река поменяла русло, и притоки высохли.

Лолита выросла, превратилась в крупную латышскую девицу, видать пошла в папу, который так и пропал вместе с той подводной лодкой. Подруга моей юности, познакомившая нас, погибла на рижском взморье в автокатастрофе, а та маленькая, худенькая Лариса давно переехала в Москву, где мы случайно в одной компании встретились...

Тем вечером, можно сказать мы снова познакомились. Лариса, со всей своей некрасивостью, была смешной и заводной с долей ироничного юмора. Безусловно, о ней плакала сцена, потому что в ней кипела горючая смесь Раневской с Гурченко и доводила присутствующих до слёз от непрекращающегося смеха, каждый легко попадал под её обаяние, не замечая ни косоглазия, ни то, что она полдюжины букв не
выговаривает, было весело и до того смешно, что до утра не хотелось расходиться.

Она рассказывала истории, по-моему, большей частью придуманные, но рассказывала талантливо, Клара Новикова с её тётей Соней, скучный вечер, хотя мне тётя Соня нравится. Лариска была смешнее или от несуразной фактуры своей, или от ироничного хлёсткого юмора, когда, как говорится, ради красного словца не пожалеет и отца, и она действительно никого не жалела, по всем присутствующим со смехом проходилась. А компании собирать любила, особенно именитых актёров.

- От них хорошая отдача, - говорила она, - от них идёт заряд понимания и необходимый обмен энергией.

И это понятно, мне тоже нужен читатель, он меня настраивает, он мой источник вдохновения… Где она работала и где училась? Ответ один, нигде. Спекуляции – это её безграничное поле, там ей тоже нету равных. Она продаст вам воздух вашей
прабабушки или мешочек земли, где та когда-то жила, и вы беспрекословно и то, и другое купите, не сомневаясь в подлинности. То есть её мозги постоянно крутились и деньки водились, но также легко и тратились. Так, что в актёрских тусовках
она частенько бывала…

Я ей в чём-то импонировала, наверное, в том, чего ей не хватало… Она была великолепной рассказчицей, тамадой любого стола, но состояние её души и выплеск вечерних гастролей на своих же именинах, она не могла выложить на чистый лист… А я могла весь её вечерний артистизм на утро изложить и в прозе, и в стихах, и так же смешно, и может быть талантливо, потому что потом, когда я читала, все смеялись до слез, вспоминая Лариску.

Я думаю, поэтому она ко мне тянулась и каждый раз просила почитать что-нибудь из последних моих стихов или новелл, потому что душа её была творческая, а жизнь неустроенная заставляла торговать и склеивать по кусочкам невиданные запросы своих высоких амбиций. Ещё парочку обстоятельств, которое для неё были важны, это
то, что я жила в актёрском доме и я, так или иначе, перезнакомила её со всеми и передружила.

В те далёкие времена моя квартира была эталоном вкуса и точкой стремления, впоследствии, с её торговыми способностями и открытыми границами, высотой её достижения виделся дворец Шереметьева, и она своего добилась.

Ну это всё потом, после пятидесятилетия, а сейчас ей тридцать и косой глаз горит, и всё от жизни хочет…

Как-то звонит она, раньше обычного со словами:

- Что рассажу, упадёшь…

- Приезжай, - говорю я и встаю делать кофе.

Пулей прилетела, сидит и улыбаясь показывает хорошо подбитый опухший глаз.

- Ой, что вчера было в интуристе, с ума сойти, сижу я значит в ресторане со своим Серёжкой…

- С алкашом и бездельником, - вставляю я.

- Ну ладно тебе, он мне нравится, знаешь он настоящий мужик.

- Конечно настоящий, - соглашаюсь я, глядя на её фиолет в пол-лица.

- Смотрю, рядом за длинным столом сидит один парень, молодой и видать стеснительный, посматривает на меня и чувствую, прислушивается к нашему разговору. А Серёжка увидел и говорит:

- Ты его знаешь? Что он всё время смотрит?

- А я возьми да, понимаешь, мы выпили, я в ударе была и пошла к оркестру, дала им стольник зелёный и сказала:

- Ребята, а давайте-ка цыганочку забабахайте, да так, чтобы бубенчики зазвенели…

- И вот музыка заиграла, и я так, знаешь, лениво, бёдрами покачивая, у какой-то девицы на ходу стянула с плеч косынку и подойдя к его столу, одну ногу поставила на кончик его стула, а другую на стол и пошла плавно, ускоряя танец в такт музыке и плечами тряся, и косынкой шелестя, ну что тебе сказать, зал от еды оторвался, мужики со своих мест повыскакивали, баб своих побросали и все, как один, вокруг стола аплодируют, а мой-то мальчонка, не растерялся, встал во весь рост высоченный, да как прижмёт меня, да как со всей страстью в мои губы вопьётся…

- Ну, выходя из ресторана, тут мне Серёжка и врезал в глаз, искры посыпались, а второй глаз увидел, что тот-то парень сидит в машине, не в какой-нибудь, а в Volvo, и светом сигналит, я тут же к нему и юркнула…

- Наташка, у меня такой ночи сроду не было, даже Серёжка по боку пошёл… Он мне наутро кофе в постель, рассказал, что швед, что дипломат, по-русски говорит хорошо, хоть и с большим акцентом. Наташка, я влюбилась в него, что же мне теперь делать?

- А я-то тут при чём...

- Как при чём, я хочу писать ему стихи ежедневно и удивлять, помоги мне его удержать, я его не хочу потерять, понимаешь, он же и жениться на мне может, и увезти отсюда…, и он мне очень нравится, а уж какой мужик, и не спрашивай…

Ну вот и началась моя пригодность, как я и думала, при всём её актёрском даровании, выплеск эмоций просился наружу, но это уже, очевидно, другое дарование.

Я устроила лёгкий ужин, так мы и познакомились, он милый, весёлый, с юмором, приятный и лёгкий в общении, он спокойно, без капли стеснения рассказал, что пока приехал один, потому что жена только пару месяцев, как родила второго сына, но через пару недель, она приедет с двумя детьми и, по видимости, мы здесь останемся года на три, так во всяком случае, он предполагал. Таким образом Лариса поняла, что замужество ей не светит, но их обоюдную страсть, случайно вспыхнувшую, никто не отменял.

Я похвалила его русский, дело не в специфическом северном акценте, а в том, что чувствовался его литературный багаж, в разговоре он упоминал Ахматову и Чехова, этого вполне было достаточно, чтобы поддерживать с ним знакомство. Так, впрочем, и сложилось, роман через две недели уплыл в память, а дружеские отношения и у
Ларисы, и у меня с ним остались. Он произвел на меня впечатление весёлого, но вместе с тем застенчивого, интеллигентного парня с любознательными глазками. И рядом эта хохочущая, раскованная женщина, похожая на цыганку, с чёрными, как
угли косыми глазами, с широким носом, но притом смешная, с каким-то природным шармом, в её отвязности был и юмор, и гротеск…

Но при чём тут Йон, воспитанный интеллигентный швед? Мезальянс…, не раз встречающийся в классической литературе… И совершенно неважно, что Эсмеральда, Земфира, Кармен или Маша, были цыганками красивыми, важно, что у них у всех был внутренний волчок, пламенный неугомонный моторчик, которого не было у жены Йона, скучной пловчихе, с расписанной по часам жизнью, задержавшейся на пару недель в шведской деревеньке, а он оказался тут…


Среди Москвы, ночного ресторана,
Коснувшись чувственных забытых струн,
Как наваждение, воскреснувшая прана,
Кричала вслед, вперед драгун…

И конь мой факелом поднялся на дыбы,
От натяжения вот, вот, порвутся связки,
Галопом, взмыленный, наперекор судьбы,
Скакал и жил в блаженной сказке…


Именно так и чувствовал себя молодой дипломат, десять дней тому назад приехавший впервые в Москву. И не из какой-нибудь европейской столицы, а из шведского посёлка, где даже нет продовольственного магазина, но есть потрясающий госпиталь, где мне, десятью годами позже, довелось побывать; они обходятся маленькой лавочкой, ибо всё выращивают сами, на своём огороде, с соседским молоком и курами…

И друг Версаль, богема и сумасшедшая ночная артистическая жизнь, умытая с утра рассолом от похмелья…

После знакомства и званного ужина, она меня спросила:

- Как ты думаешь, у нас долго продлится роман или, когда вернётся жена, роман окончится…

- Знаешь Лариса, я могу сделать так, что он тебя никогда не забудет…

- Как это?

— Это значит, что когда вернётся жена, естественно, ночи будут принадлежать ей, а
день работе, Вы, конечно, сможете короткими урывками встречаться, но по мне, это только снизит градус чувств. Если ты хочешь, чтобы он тебя никогда не забыл, то я приготовлю для него подарок, который он будет помнить всю жизнь…

- Сколько же будет стоить такой подарок? Это что-то из антиквариата?

- Успокойся Лариса, тебе это ничего не будет стоить… Я это сделаю по доброте душевной и ничего меня не спрашивай, только выясни точный день, когда приезжает его жена и реши для себя, что накануне её приезда – эта ночь будет ваша
последняя.

И Лариса, по всей вероятности, была с этим согласна, потому что в его планах не было и мысли о разводе, а в её планы не входило встречаться быстро-быстро в обеденный перерыв. Так что по обоюдному решению, этот роман должен был
закончиться через две недели, со дня их первой встречи…

Соответственно, у меня времени тоже было мало, чтобы создать женщину, которая останется в его памяти…

Я собрала историю их романа со всей чувственностью незабываемых ночей, с болью
расставания, с пониманием неизбежности… Без ссор, капризов и упрёков, собрала
этот букет любви и разложила веточки на маленькие незабудки, так в старину назывались четверостишия, напоминающее о чувствах. Накануне, перед тяжёлым вечерним прощанием, Лариса, как и договаривались, забежала ко мне на минутку, и я передала ей изящно перевязанный серебряной тонкой ленточкой небольшой пакетик,
сказав:

- Отдашь, выходя из квартиры.

Она меня спросила:

- Что там, что ему сказать, если спросит…

- Сувенир, - беззаботно скажи… Там то, что останется в твоей памяти…

Потом я добавила:

- Не вздумай развязывать и ему не позволь, а ты можешь забежать потом в любое время, я расскажу подробнее…

Она была в состоянии грусти и меланхолии, поэтому особо не настаивала на
подробностях…

Основной роман в свободном полёте длился две недели, а отголоски, продолжались всю жизнь до глубокой старости.

Закончив свою работу, как и планировалось, семейство Хёндстрёмов покинуло Россию, оставив в сердце к ней любовь. Потом, на протяжении всей жизни, Йон очень часто прилетал, мы собирались, смеялись, вспоминали молодость, непременно говорили о Ларисе, которая давно уехала в Германию и воплотила в жизнь свои мечты,
осуществила все планы и построила шикарную жизнь с дворцами и озёрами…

Вот что такое юмор, обаяние, фантастическое бесстрашие и стальной стержень, может быть можно было бы что-то добавить, но главные черты её характера, я отметила. Приезжая иногда в Москву, она тоже вспоминала горячую молодость, улыбалась и шепелявя, добавляла:

- Ох и бешеная же я была…

Я уже упоминала раннее, что была в гостях в Швеции, поэтому позволю себе немного
подробнее задержаться на том визите…

Любопытно, что первое, что сказал мне Йон при встрече:

- Я так рад что ты приехала, ты представить себе не можешь, как я скучал…

Я, по правде сказать, удивилась этим искренним словам, но он быстро добавил:

- По русской кухне. Сегодня же поедем и всё что надо купим…, ты же приготовишь мои любимые закуски…

- Приготовлю, конечно, только эти закуски не русские, а грузинские и мне понадобятся специи и травы…

- У нас нет больших магазинов, но есть маленькая лавочка, там всё найдем…

Оказалось, что в этой деревушке нет не только магазина, но и дорог тоже нет, есть просёлочные дорожки, приспособленные только для велосипедов… Я была в ужасе, когда вместо машины, он предложил мне сесть и поехать на двух велосипедах. На моё возмущение, он коротко сказал:

— Это спортивная страна, здесь каждый ребёнок начинает свою жизнь с велосипеда.

Я же не могла ему рассказать, с чего начиналась моя послевоенная жизнь ребёнка блокадного Ленинграда… И я, как овца, молча села на велосипед…

Ну что вам сказать, не было грузинских закусок, не было и света над головой, через два часа я уже лежала на операционном столе и хирург в бирюзовой блузе готовил меня к четырёхчасовой операции, спасая мою в усмерть искалеченную
ногу…

Тут-то я и подумала, магазинов поблизости нет, одни просёлочные дороги, а огромный госпиталь рядом и ногу спас, и никаких денег не взял…

Недели через две у нас был с ним прощальный ужин, он, выпив рюмочку и трогательно
захмелев, позвал меня в свой кабинет, сел рядом и заплакал… Потом открыл ящик стола и вынул тот пакетик, который я много лет тому назад завязывала на бантик… Развернул и показал мне прижатые друг к другу маленькие конверты, их было четырнадцать, столько дней, сколько продолжался их роман, показывал, плакал и
говорил:

- Ты первая, кому я показываю этот подарок.

Затем он разворачивал каждый конвертик и с такой тоской, и с такой болью читал, давно написанные моей душой слова…

Я обняла его, и он сказал:

- Эту женщину невозможно забыть…


Ты утром нежный, ласковый и добрый,
С улыбкой кофе с мандаринкой приносил,
А ночью, аж хрустели рёбра,
Смеялся и шампанское просил…

Последний час, мгновенье до разлуки,
А боль в душе и в горле ком,
И безысходно плачут руки,
Кого они обнимут завтра, и потом…

В любовной влаге мы не пропадём,
Нам дна любви не суждено испить,
Разъединим мучительную нить,
Пусть время смоет проливным дождём.

Кроме бурных ночей и волшебных рассветов,
Ничего мы не можем друг другу отдать,
Потому, что у жизни нету ответов
И других мы не можем заставить страдать.

Как хочется с тобою под дождём,
Любить, кричать и целоваться,
Всю ночь со звёздами вдвоём,
Крест на крест обниматься.

Мне хочется, чтоб ты меня не забывал,
Чтоб образ мой вставал в ночных видениях,
Пусть изредка, но тосковал
И вспоминал мои прикосновения.

Пройдут осенние ветра
И седина виски покроет,
И нет в душе того костра,
Когда всю ночь колено ноет.

Давно я в зеркале себя не узнаю,
Осталось прошлое в моей улыбке,
Но память я свою не предаю,
Оставила тебя в ней в светлой дымке.

Порой я вижу сон тревожный,
Ты с палочкой идёшь хромая,
Но говорят, сон в дождик ложный,
Просто свеча тоскует догорая.

Ты дымковский игрушкой увлекаясь,
Приобретал её и хохлому,
А я витринам тем же улыбаюсь,
И льётся радость сердцу моему.

Я пришла бы к тебе в Рождественский вечер
У морозных окон тише ветра стоять,
Посмотреть на тебя, на зажжённые свечи,
Но тебя не посмею позвать.

Да боюсь, не признаешь ты в старой цыганке
Той, что радость дарила когда-то в ночи,
Заблудился, ты скажешь, кто-то, по пьянке
И услышу за дверью, как смеялись ключи.

Пусть под ключом хранятся мои письма,
В осенний день конвертик развернёшь,
Душой написаны они, без лести и цинизма,
И памятью своей меня вернёшь.

Нет возврата в далёкое прошлое,
Мемуары лежат на столе
И хранят твоё чувство, не пошлое,
Как любил ты на Русской земле.


Наташа Петербужская.  @2025. Все права защищены.
Опубликовано в 2024 году в Сан Диего, Калифорния, США