Единожды Солгав

В осени есть то неуловимое соединение с природой, то непередаваемое чувство
сопричастности, словно боль её увядания так понятна и близка тебе, и ты чувствуешь, как она пробирается к тайным уголкам души, где хранятся твои откровения…

Кажется, стояли последние дни осени, с грустным сизым небом и с запахом отцветающих хризантем, мы гуляли с ним тогда по любовно ухоженным дорожкам большого уютного дома красного кирпича.

- Как у Кремлёвской стены, - заметил он, подтверждая своё государственное значение.

И корабельные сосны не росли, как попало, а стояли, как сторожевые на посту, охраняющие достояние отечества.

Убранство внутри дома было исконно русское, крепостное, лишь стены, обшитые шёлком, вызывали умиление. Из собравшихся не было никого, кто жил в продуктовом дефиците, но такие севрюжные расстегаи помнят только при дворе.

Вот в тот вечер, под водочку, под прозрачную уху, раскрепостилась осенняя хандра, устроилась в мягких креслах и, глядя на горящие угли, и потрескивающие берёзовые поленья, кто-то сказал:

- Сергей Александрович, расскажите пожалуйста о своем визите в монастырь, говорят туда женщин не пускают...

- Женщин туда действительно не пускают, но вы, наверное, будете удивлены, если узнаете, что запрет женщинам ступать на территорию Святой горы исходит вовсе не от мужчин. Предание гласит, что Пресвятая Богородица и евангелист Иоанн, отправившись в морское путешествие, в пути попали в шторм и сбившись с курса,
провидением Божьим их прибило к подножию горы Афон, теперь в том месте расположен
Иверский монастырь. Поражённая красотой этих мест, Матерь Божия попросила Господа
сделать Святую гору Её земным уделом. По завету Богородицы, ни одна женщина, кроме Неё, не может ступить на землю Афона. Более того, Дева Мария, считается Игуменьей этой земли…

- Но куда же мы без женщин, - сказал он, посмотрев на меня с улыбкой и с некоторым сожалением, о котором только мы с ним вдвоём поняли…, я ответила ему той же полуулыбкой, вспоминая наш разговор и вечернюю прогулку перед ужином…

- Этот старейший монастырь омывают со всех сторон воды Эгейского моря и расположен он на горе Афон полуострова Греции... Подход был не из простых, но, как говорится охота пуще неволи...

- Я говорю не о монастырях Афона, а о той южной скалистой местности, где селятся монахи-отшельники. Добраться туда невероятно сложно и опасно – отвесная скала, узкая тропа и только цепи, прибитые к скале и так высоко над уровнем моря, куда даже любопытные птицы залетать не отваживаются… Вот в это не забытое Богом место
я давно хотел попасть…

- Вернее, не то, чтобы я хотел попасть, просто я однажды в храме старого польского городка клятву дал, молодой был, горячий…, так вот я поклялся, что в лепешку разобьюсь, а клятву выполню… Давно это было, сейчас и даже не вспомню в каком году… Будучи в старом польском городе Перемышль, сравнительно небольшом,
но очень живописном, расположенном на небольшом холме, впечатляющем своей красотой, прохаживался я тогда по этим узким, улочкам, заходил в старинные храмы, заглядывал в замки Средневековья и не заметил, как стемнело. Подумал, зайду-ка я в этот костёл, пока его не закрыли и успел.

- Неожиданно ко мне обратилась молодая женщина и так утвердительно сказала:

- Я знаю, что ты русский, я цыганка, из молдавских степей, мне и пяти не было, но помню, как сейчас, мы ехали в повозке по кромке межи, подскочили два вороных, в упор расстреляли маму с папой, а меня сперва во Львов, а потом уж сюда привезли и продали полякам…

- Почему ты думаешь, что я русский?

- Да ходишь, как турист круглый день, тут и думать нечего, а про жизнь твою наперёд знаю…, не простая тебя ждёт слава, мировая, - сказала она и подняла в небо бесподобной красоты глаза.

Меня эти слова тронули, о моих небесных планах и секретной работе, можно сказать, никто не знал.

- Как зовут тебя цыганка, - усмехаясь спросил я.

- Зови меня Эсмеральда, знал меня видать Гюго в той жизни, если смог так описать, словно в зеркало глядел. А по твоим глазам вижу, ты понял, что я знаю твоё будущее. Поклянись, что выполнишь мою просьбу, хоть через пятьдесят
лет, но не позже, а то опоздаешь.

- И я, посмотрев в её глаза, сгоряча поклялся, что передам конверт монаху Феликсу Терлецкому от Эсмеральды. А глаза были до той степени превосходства, до которой ни один художник так и не смог дотянуться, и передать её неземную красоту, кроме Гюго, и права же была чертовка, несомненно в зеркало смотрел…

- Годы шли, небесную славу я достиг, как она и предрекала, а конверт по-прежнему жёг мне руки и саднило в горле…, и честно говоря, и грех на душу клятвой брать не хотел, но и разбиться в лепешку, перспектива так себе…, и представления
не имел, удастся ли клятву, данную Богу, выполнить.…

- И вот представляете, пару месяцев тому назад, я был представлен к высокой награде, конечно, после шести Сталинских премий и особо статусных орденов Суворова двух степеней, больше, чем награда меня обрадовал прозвучавший вопрос…

- Есть ли у Вас какие-либо пожелания Сергей Александрович?

И я, не ожидая от себя такой смелости, выпалил на одном дыхании:

- Мне бы письмо вручить польскому монаху Феликсу Терлецкому, который живёт на горе Афон в мужском монастыре, это письмо мне уже весь карман прожгло…

- Ну…, во избежание пожара, рассмотрим Вашу просьбу…

- Конечно, если бы не Суворовские ордена, - улыбнувшись сказал Сергей Александрович, - клятву данную я бы просто не смог выполнить, я же не беспилотник и не скалолаз, так что, подключив Греческое правительство, Феликса Терлецкого пригласили в монастырь с недельным проживанием.

- А монах этот, отшельник, должно быть когда-то красив был, длинная чёрная сутана подчеркивала высокий рост, а белая жёсткая колоратка оттеняла тронутое возрастом лицо. Он приветливо шёл мне навстречу и я, не зная правил этикета католического духовенства, искренне сказал, - рад Вас приветствовать отец Феликс. Как поживаете?

- Молюсь день и ночь Пресвятой Богородице, это же её удел земной. И блаженствую, меня невозможно чем-то обеспокоить, - сказал он и пристально задержав свой взгляд, добавил, - так я думал все эти длинные скорбные грешные годы в терзании души своей, до той минуты, когда в Ваших глазах прочувствовал её боль. Неправда
ли, Вы же проделали весь этот сложный путь по её заклинанию? Так ведь?

Я, молча опустив голову, кивнул.

- Не был я готов к священной жизни, не готов оказался и к монашеской. Я высохший изнутри ковыль, с сожжённым сердцем, опозоренной душой и только с несгоревшей любовью, - сказал он, проглотив ком в горле и тут же добавил, - её волос, спрятанный в молитвенник под бархатной подкладкой, лежит, моей слезой оплакан.
Всепобеждающая страсть… Я жизнь проиграл, любил, казалось, Бога, ан нет, Бога любила моя голова, моё сознание, мои молитвы и прочитанные книги, а иссохшее тело, пергаментная кожа и мешочек, где когда-то билась о стенки Любовь, висят на ниточке. Вы успели, скоро оборвётся эта ниточка, она тоже истлела. Единожды солгав сто крат распят, я не могу уйти прощённым. Кто строгий наш судья… Бог, нет он милостив. Ты сам себе судья… Нет, ты склонен оправдать себя…

- Я ни разу его не перебил, но, когда почувствовал, что он замолчал, протянул помятый жизнью конверт.

- В его руках истлевший конверт рассыпался, на ладони лежала серебряная нательная ладанка, бесшумно соскользнувшая с его молодой груди в ту единственную ночь божественного соединения…


Наташа Петербужская.  @2025. Все права защищены.
Опубликовано в 2024 году в Сан Диего, Калифорния, США