Глас вопиющего в пустыне

Разыгралась карта козырная:
Подфартило – ставка на туза!
Дама пик, как карта роковая,
Счет подводит – кончена игра!


ГЛАС ВОПИЮЩЕГО В ПУСТЫНЕ

Что было, то и теперь есть, и что будет,
то уже было; и Бог воззовет прошедшее.
Екклесиаст, 3, 15

Эта история могла произойти
в любой стране и в любое время

   Добрый день, дорогой читатель! Впрочем, может быть, уже вечер, хотя я предпочла бы, чтоб моя исповедь попала вам в руки поздней ночью. Это самое лучшее время для размышлений и уединения со своими мыслями. Я люблю читать по ночам, чем и испортила себе зрение и вынуждена теперь носить очки, за что в школе меня прозвали лягушонком, хотя где они видели лягушонка в очках?!
  В общем, я такая же читательница, как и вы, но мне необходимо было рассказать кому-либо то, что со мной случилось, а излить душу оказалось некому, так как все отвернулись от меня, кроме…
Впрочем, не буду забегать вперед. Расскажу все по порядку. Меня с детства к нему приучили. Уроки всегда готовы, в комнате чисто и убрано, несмотря на то, что мой пес обожает устраивать войну с призраками, пользуясь моим отсутствием. Он даже научился открывать двери, приподнимаясь на задние лапы.
  Я никогда не опаздывала в школу, и как тут опоздаешь, когда мама работает учительницей в той же школе. Но самый главный в доме – папа. Он у нас полицейский и, несмотря на то, что целый день наводит порядок в городе, дома продолжает делать то же самое, на том же высоком профессиональном уровне. Заслышав его шаги еще на улице, наш пес уже бежит к двери с тапочками в зубах и радостным лаем возвещает, что явился его коллега, что на посту идет смена караула и, наконец-то, он может спокойно поспать.
В общем, дома было все тип-топ. Семейный поезд катился по привычному, и казалось, по раз и навсегда установленному расписанию. И, вроде бы, ничто не предвещало ни опозданий, ни тем более крушения…
То, что я получу золотую медаль, ни у кого не вызывало сомнений, ведь у меня был рекордный рейтинг – за все время учебы я не получила ни одной четверки. Но вдруг случилось непредвиденное.
В третьей четверти я умудрилась схватить несколько двоек. Даже к землетрясению мама отнеслась бы более спокойно. Грянул гром среди ясного неба, – я влюбилась, но это еще мягко сказано. Я вдруг вылетела из поезда и скрылась в облаках.
Во сне и наяву я, как в бреду, говорила со своим возлюбленным, хотя мы при встрече не успели переброситься даже парой фраз. Впрочем, я опять забегаю вперед.
Мой одноклассник как-то пригласил меня на спектакль в театральном институте. Я ему нравилась, и он как-то даже попытался меня поцеловать, но, получив увесистым учебником по голове, прекратил ухаживания. На этот раз я была приглашена скорее его братом, причем мой одноклассник настаивал на том, что приглашена, только я и никто другой из нашего класса. Сначала я была приятно удивлена такому вниманию, но потом догадалась, что мой друг расписал меня, типа того, что такая она умная, талантливая и, к тому же, недотрога, любит церковное пение и т.д., и т.п., чем поневоле вызвал у него интерес к моей персоне. В некотором смысле он не грешил против истины. Я, как белая ворона, разительно отличалась от своих ровесниц. Из-за своего пуританского воспитания я смущалась, когда девочки рассказывали о своих приключениях, смакуя подробности. В таких случаях я уходила от них подальше или находила себе какое-нибудь занятие. Зная мою слабость, они порой начинали болтать о сексе при мне и резвились, наблюдая за тем, как я краснею и затыкаю уши.
Так я попала на спектакль. Я не помню, о чем была пьеса. На сцене я видела только одного актера, в котором по пышной шевелюре сразу узнала брата моего одноклассника и, как только он произнес первую фразу, мгновенно переключилась на его волну.
По ходу пьесы он читал стихи, но надо было слышать, как он их читал. Его голос завораживал, пронзительный взгляд проникал прямо в душу, глаза горели внутренним светом, одухотворенное лицо пылало, а тембр голоса долго ласкал слух, и я уже не слышала других актеров. Я была околдована и потрясена. Когда мы пошли за кулисы поздравлять его, то, по-видимому, я смотрела на него такими восторженными глазами, что, смутившись, он, как и я, потерял дар речи. Мой дружок попытался разрядить обстановку, сказав, что идет ловить такси, а мы можем пока поделиться впечатлениями.
Мы некоторое время стояли, молча, не в силах оторвать глаз друг от друга. Казалось, он хотел мне что-то сказать, но вдруг, передумав, неожиданно обнял меня так сильно, что я даже не смогла пошевелиться, и крепко поцеловал прямо в губы. Я чуть не потеряла сознание, меня будто током ударило. Когда я пришла в себя, то мой одноклассник теребил меня, спрашивая, где его брат, такси уже ждет. Я сказала, что его позвали к режиссеру и нам лучше не ждать его. Не помню, как мы доехали домой, разговор не клеился, я отвечала невпопад. Помню только, как удивился мой одноклассник, когда, выходя из машины, я вдруг поцеловала его в щеку.
– За что? – спросил он.
– Мне спектакль понравился, – ответила я.
С того дня я уже не могла думать ни о чем, кроме как о том поцелуе. Всю ночь пыталась писать стихи о любви, но ничего не получалось.
Утром впервые опоздала в школу. Мне казалось, что весь класс уже знал о моем падении. Когда учитель вызвал меня к доске, я весело сообщила ему, что задание не выполнила, и он смело может поставить мне двойку. Учитель так и остался с открытым ртом, за что мой дружок обозвал его удивленной лошадью. В школе начался переполох. Мама, которая контролировала каждый мой шаг, никак не могла доискаться причины моего умопомрачения, как она объясняла мое поведение. Всем было ясно, что я влюблена, но в кого, было неизвестно. Мой дружок хранил стоическое молчание. Строились разные догадки, в общем, тема стала волновать умы и языки наших сплетниц, но мой герой был вне зоны их умозаключений. Мы не встречались, мне никто не звонил, так что зацепиться было не за что. На вопросы домашних я отвечала, что это просто головные боли, связанные с расцветом весенних аллергенов. Папа пытался снабжать меня таблетками, которые ему приходилось принимать после травмы головы, полученной им при усмирении хулиганствующих демонстрантов. Я их скармливала нашему псу, который прикрывал меня и вообще был поразительно понятлив. Мне иногда даже казалось, что в прошлой жизни он был человеком, и не простым, а очень хорошим человеком. Понимал он меня на телепатическом уровне. Стоило мне подумать, не пора ли выгуливать его, как он уже стоял у дверей с ошейником в зубах. Все эти дни он не отходил от меня и, положив голову мне на колени, смотрел с таким пониманием, что я готова была рассказать ему все, как лучшему другу.
Мне хотелось признаться во всем маме, но я представила ее реакцию на то, что ее дочь целовалась в кулисах студенческого театра с почти незнакомым молодым человеком, причем вот так сразу, не успев переброситься с ним даже парой слов. Нет! Она бы мне просто не поверила. Мама призвала на помощь весь свой педагогический опыт. Сначала доверительно рассказывала о своем первом поцелуе в школе, пыталась вызвать меня на откровенность, но я сразу, же сказала, что мои одноклассники не тема для обсуждения. Тогда мама перевернула пластинку.
– Интересно посмотреть на твоего виртуального поклонника, – говорила она. – Разве нормальным юношам может нравиться двоечница? Наверное, он и сам двоечник.
В конце концов, она решила, что на меня нашла блажь, и я по ночам мечтаю о каком-то герое романа или кинофильма, потому что на горизонте никого не было видно. Я никуда, кроме школы и церкви, не ходила, и ко мне никто не приходил. Бедная мама терялась в догадках, но ничего не могла сказать отцу, который каждый вечер требовал у нее отчета о том, где я была и с кем, что ела и когда собираюсь исправить оценки. Но и полицейские методы оказались бессильны.
Я мечтала о том, чтобы хоть раз увидеть его, но не могла, же я первой позвонить ему. У него, наверное, столько поклонниц! Может, уже и не помнит меня. Я стала чаще ходить в церковь. Не могу сказать, что я из числа тех, кто истово молится, целуя образа, но сама атмосфера, аура святости, запах ладана, песнопения, утешали меня и, как спасательный круг, подавали надежду на то, что я смогу выплыть из моря неопределенности, бушующего в моей душе. Ведь даже самая горькая, правда, лучше неопределенности.
Если б я узнала, что он любит другую, а эпизод со мной для него так и остался всего лишь шалостью, может быть, я ушла бы в монастырь, но мой отец не пережил бы этого. Он обожал меня настолько, что даже принял кое-какие меры. Ну, какие меры мог принять полицейский? Однажды, возвращаясь из церкви, я обнаружила, что на почтительном расстоянии меня сопровождает полицейская машина. Тогда я объявила отцу, что, если он не снимет «наружку», то я перестану ходить в школу. И он сдался под давлением матери, которая горячо доказывала ему, что с таким же успехом он может установить наблюдение за Аленом Делоном или Ди Каприо.
Но в один прекрасный день занавес поднялся неожиданно для всех и в первую очередь для меня самой.
Церковь находилась недалеко от нашего дома, и я всегда ходила туда пешком. В тот день я задержалась дольше обычного. И с грустью думала о том, что даже церковный бальзам не может снять с меня то наваждение, от которого я никак не могла освободиться. Я не знаю, какие ощущения испытывают люди, когда любят, но я практически не могла, ни о чем думать. Мне необходимо было увидеть его, чтобы или окончательно утонуть, или хоть на секунду выплыть, глотнуть воздуха и оглядеться вокруг.
Еще до того, как я вошла в подъезд, у меня екнуло сердце от странного предчувствия. У почтовых ящиков, спиной ко мне стоял молодой человек. По пышной шевелюре не трудно было догадаться, что это был Он. Я замерла, как парализованная. Он резко обернулся, и… повторилась сцена, ниспосланная нам самим Богом за кулисами студенческого театра. Мы не могли оторвать глаз друг от друга и не могли вымолвить ни слова. Вдруг какая-то неведомая сила бросила нас в объятия друг к другу. И мы потеряли счет времени. Ощущения мои невозможно описать словами, даже великая музыка тут бессильна. Я чувствовала себя так, как будто, не умея плавать, попала в бушующее море и неожиданно для самой себя оказалась в родной стихии. Когда пришла в себя, то рядом никого не было. Как в полусне, я поднялась домой. Не было сил открыть двери своим ключом, пес уже заливался лаем, узнав мои шаги, а мама стояла в дверях. Окинув меня встревоженным взглядом и не скрывая иронии, она спросила:
– Ты была в церкви? – и на мой кивок головы добавила:
– По-моему, тебе самое время туда возвращаться.
– Я немного прогуляюсь, – ответила я.
Пес тут же ринулся в комнату и вернулся с ошейником в зубах. В скверике, перед нашим домом, я встретила своего одноклассника с огромным сенбернаром. Мой терьер попытался, было запугать его лаем, но, увидев, что тот не обращает на него никакого внимания, начал заигрывать с ним. Внушительные габариты новой знакомой его почему-то не смущали.
– Откуда у тебя это чудовище? – спросила я.
– Мой брат собирался в горы с ним, да все некогда. Вот я его и пасу. Кстати, на его счету несколько спасенных туристов, – ответил он с такой гордостью будто бы сам, рискуя жизнью, вызволял замерзающих людей из снежного плена.
– А где твой брат? – поинтересовалась я.
– К тебе намылился, он же без памяти от тебя.
– Я тоже, – с вызовом сказала я.
– И когда же вы это успели? – поинтересовался мой друг.
– А пока ты собаку выгуливал. Что, завидно? – съязвила я.
– Да нет, мне даже приятно, что ты будешь играть в нашей команде, только учти, с моим братом нелегко будет общаться. Он у нас нестандартная личность.
–Так ведь и ты мне все время твердил о том, какая я необыкновенная, хотя порой и обзывал лягушонком.
– Ну, теперь тебя не узнать. Теперь ты царевна-лягушка.
– А ты думал, что я так и останусь на всю жизнь гадким утенком?
Мой друг поднял руки, как бы сдаваясь в плен:
– Ты превратилась в прекрасного белого лебедя, но я, как друг, хочу предупредить тебя, что мой брат вряд ли соответствует тем параметрам, которые приемлемы для твоих родителей.
– Если ты имеешь в виду то, что у него много поклонниц, то не забывай, что лебеди моногамны и настолько сильно любят друг друга, что когда погибает один из них, то другой, поднявшись высоко в небо, сложив крылья, камнем падает вниз и разбивается насмерть, не перенеся разлуки.
– Да я не об этом. Дело в том, что мой брат в партии зеленых, оппозиционной правительству, он участвует в демонстрациях протеста, а это вряд ли придется по вкусу твоему папочке. Он ведь у вас блюститель порядка. Вот, кстати, и твой лебедь прилетел.
Собаки, отдыхавшие у наших ног, вскочили и запрыгали вокруг моего возлюбленного.
– Ты был у нас? – спросила я.
– Да. Просил у мамы твоей руки, – был ответ.
– Ну и как?
– Сначала она не врубилась, потому что, передав ей букет с цветами, я сразу же стал говорить о предложении руки и сердца. Я, говорит, уже давно замужем, а моей дочери нет дома. Может, вы сначала ее спросите?
– Ну, а ты?
– Да вот, пришел спросить твоего мнения по этому поводу.
В нашу беседу вмешался младший:
– Вы тут выясняйте отношения, а я пойду домой, собаку пора кормить, – сказал он почему-то обиженным тоном и, забрав сенбернара, удалился.
Когда мы пришли домой, первый вопрос мамы был:
– Где вы учитесь?
– Заканчиваю театральный, – ответил мой жених.
– Тогда понятно. Надеюсь, вы не всегда перевоплощаетесь?
– Может быть, это входит в привычку со временем, но я пока еще дебютант.
– Ну что ж, вы пока репетируйте, а на просмотр спектакля надо будет пригласить отца. Сейчас у нас все равно нет кворума для решения столь важного вопроса.
Мы скрылись в моей комнате, собака незамедлительно последовала за нами. Она с интересом обнюхивала ботинки моего жениха, и все время крутилась вокруг него.
– Ты даже моему псу понравился, – сказала я.
– Я тут непричем, – рассмеялся он. – Мои ботинки пахнут моей собакой, и она, видно, пытается понять, почему я пришел в ее обуви.
Моя мечта с каждым мигом становилась реальностью.
Я все время держала жениха за руки, как бы убеждаясь в том, что все это не сон.
– Я знаю, что театр твое призвание. Мне нравится то, что ты увлекаешься альпинизмом, но зачем тебе лезть в политику? Это ведь очень опасно.
– Я не могу равнодушно смотреть на то, как копаются в мусорных баках люди, конкурируя с собаками, кошками и крысами. Олигархи ради кошелька губят природу, травят воду, воздух и выкачивают последние запасы природных ресурсов. Я пытаюсь спасти не только нас с тобой, но и наше будущее.
На кухне вовсю свистел чайник, пес лаял на нарушителя спокойствия, а мама говорила по мобильнику, докладывала отцу о ЧП в нашем доме. Наконец она позвала нас к столу. Я, удивленная, уставилась на него. Ведь в тот день у нас почти ничего особенного не было, а тут стол уставлен яствами, ощущается аромат грузинского чая. Мама оказалась на высоте, выложив все свои запасы.
– Прошу к столу, – сказала она. – Простите, но отец задерживается на работе. Он не советовал появляться в центре города, у правительственных зданий опять беспорядки. Он надеется, что завтра вечером вы сможете встретиться в спокойной атмосфере. Мы с удовольствием познакомимся с вашими родителями.
Мама включила телевизор. Полицейские, как римские легионеры, прикрываясь щитами, теснили демонстрантов. Те забрасывали их камнями. Туман слезоточивых газов стелился по земле. Диктор объявил, что для разгона демонстрации на помощь полицейским вызван спецназ.
И тут опять произошло непредвиденное. Мой жених (для меня это слово звучало, как незнакомое иностранное выражение, о котором следует справиться в лексиконе), итак, мой жених, побледнев и извинившись, вдруг заспешил к двери.
– Куда вы? – удивилась мама.
– Родители будут нервничать, я к вам завтра приду обязательно, – сказал он и вышел.
Мой пес рвался его провожать, но, пока бегал за ошейником, моего жениха и след простыл.
Отец пришел поздно ночью, злой, голодный, и первым его вопросом было:
– Кто он? Чей сын?
Узнав, что мой жених сын известного киноактера, помрачнел и сказал:
– Эта семейка давно состоит у нас на учете. Отец неоднократно задерживался за превышение скорости, езду в нетрезвом виде, драки на светских тусовках, а сын состоит в активной оппозиции правительству и часто выступает на митингах протеста.
Мама пыталась возразить, но отец резко оборвал ее:
– Обществу нужна стабильность и спокойствие для решения всех проблем, а они только путаются под ногами и тормозят движение. Я не намерен выдавать единственную дочь за какого-то смутьяна. По ним тюрьма плачет. Чтоб его ноги не было в нашем доме, – и, так и не поужинав, удалился в спальню.
Мама последовала за отцом, по дороге бросив на меня негодующий взгляд.
Через час они вошли в мою комнату, и мы долго беседовали о положении в стране. Когда я слушала отца, то поневоле соглашалась с его доводами, но когда вспоминала аргументы жениха, понимала, что он прав. Спорить с отцом было бесполезно. Он краснел от негодования, мама кричала мне:
– Замолчи! Ты убьешь своего отца, – и бежала за каплями.
Во избежание эксцессов я замолкала. В эту ночь мне снились кошмары. Мой пес скулил во сне, наверное, ему снился сенбернар или он проклинал свою холостяцкую судьбу.
Утром я не пошла в школу, потому что занятия отменили. В городе было объявлено чрезвычайное положение. Отец впервые ушел на работу, не поцеловав меня.
Мама сидела у моей кровати, пытаясь как-то утешить, но она не могла пропустить дежурство и вскоре ушла в школу. Я пыталась дозвониться к любимому, но телефон был отключен.
А беспорядки в городе нарастали с каждым часом. Демонстранты требовали отставки правительства. Хулиганствующие молодчики жгли машины, разбивали витрины, мародеры грабили магазины. Все это показывали по телеку, и я пыталась найти среди демонстрантов своего жениха, но безуспешно. Наконец я дозвонилась до своего одноклассника. Он тоже искал брата, но не мог его найти. Я хотела пойти в центр города, но он просил меня не делать этого, и обещал сообщить сразу, как только узнает что-либо.
Уже стемнело. Я с волнением, как затравленная, смотрела, как разгоняют демонстрантов полицейские и спецназ, орудуя дубинками, стреляя резиновыми пулями и пуская слезоточивый газ, и не сразу расслышала телефонный звонок.
– Я нашел его. Он в реанимационном отделении Центральной больницы, еду сейчас туда. Подробности перезвоню. Жди дома.
– Нет! – закричала я в трубку. – Что с ним? Я приеду.
– Он, к счастью, отделался переломом ребра, а его друг избит до полусмерти.
Я бросилась в больницу. В реанимацию не пускали, но мы, достав в гардеробной халаты, проникли, помогая санитарам таскать носилки. Даже в коридоре не было свободного места. Полицейские лежали вперемежку с демонстрантами.
У моего жениха все лицо было в кровоподтеках, грудь перебинтована.
Он утешал лежащего рядом друга, уверяя в том, что им еще повезло, ибо лучше быть раненым здесь, чем покойником в морге. Оказывается, друга избивали четверо полицейских, а он вступился. Хорошо, ребята успели подогнать машину скорой помощи, и их сразу же доставили сюда.
В палату вошел врач и распорядился:
– Вам, молодой человек, первая помощь оказана, можете отправляться домой на постельный режим. Вы, девушка, приберите постель. У нас тяжелораненый, а мест не хватает.
Ребята, дожидаясь меня, вышли в коридор, а в палату внесли полицейского с перебинтованной головой. Его осторожно переложили на ту же койку, где до этого лежал мой жених. Взглянув на раненого, я чуть не потеряла сознание. Это был мой отец.
– Отец! Папа! – кричала я, и, вероятно, мой истошный вопль привел его в сознание. Узнав меня, он прошептал:
– Позвони маме.
Я бросилась в коридор к ребятам за мобильником и увидела ужасную картину. Мой жених рыдал, закрыв лицо руками и повторяя:
– Это он! Это он! Теперь я потерял ее навсегда!
Брат теребил его, пытаясь понять, в чем дело.
– Что случилось? Объясни! Я ничего не понимаю!
– Это ее отец! Он командовал теми, кто избивал нашего парня, и я бросил в него камень, чтобы отвлечь полицейских. Иначе мы не смогли бы спасти его. Все кончено!
Тут я потеряла сознание. До сих пор еще как-то держалась, но перенести такое было выше моих сил. В чувство меня привел голос мамы, кричавшей:
– Убийцы! Убийцы! – и обращавшейся ко всем сразу.
В больницу ее привезли коллеги отца. Я не могла войти в палату, боялась взглянуть в глаза отцу, не могла видеть его, обычно такого сильного, умирающим. Тупо смотрела, как полицейские уводят моего любимого в наручниках. Не помня себя, бросилась к ним:
– Ведь он не знал, что это мой отец! Он не виноват!
Один из полицейских отвел меня в сторону:
– Если ты хорошая дочь, то дашь нам показания. Он пытался убить полицейского, и просто случайно им оказался твой отец. Такое никому не прощается.
Случилось самое страшное из того, что могло случиться, и все дальнейшее потеряло для меня всякий смысл.
Отец мой скончался во время операции, не выдержало сердце. Оказывается, он уже перенес несколько инфарктов на ногах, а мы ничего не знали об этом.
Мать кляла и меня, и правительство, и оппозицию. Мой жених, тем временем, томился в тюрьме, перед которой митинговали представители оппозиции, требуя его освобождения.
Дом потерял опору, и мне казалось, что стены готовы каждую минуту обрушиться на меня.
Я металась между могилой отца, тюрьмой и церковью, где в молитвах пыталась найти утешение или хотя бы какой-то выход из того невыносимого состояния, в котором находилась.
Если бы я содействовала осуждению своего любимого, то мне было бы обеспечено блестящее будущее, поскольку правительственные круги использовали бы меня, как козырную карту в дебатах с оппозицией. Но для меня это было равносильно самоубийству. Даже как-то сразу постаревшая от горя мать со временем перестала бы уважать меня. Ну, а я превратилась бы в живой труп. Среди нас, к сожалению, встречаются такие, весьма преуспевающие, самодовольные живые трупы. Нет, я не могла изуродовать свою душу и, что самое главное, не могла предать свою мечту. Я не могла не любить его, несмотря ни на что.
Если б я решилась выйти замуж, то все равно ничего бы не вышло. Тень отца, его укоризненный взгляд всегда преследовали бы меня. Я бы страдала, а вместе со мной, видя мои переживания, страдал бы и мой законный супруг. Он предпочел бы сидеть в тюрьме, чем видеть меня столь безутешной в горе. Моя мама никогда не смогла бы примириться с ним и, в конце концов, мы бы разошлись, переживая каждый свое в одиночку.
Если бы я ушла в монастырь, это убило бы маму. Это, во-первых, а во-вторых, меня «спас» от этого решения мой исповедник, который устроил мне встречу с настоятелем одного монастыря. Настоятель сверлил меня сальным взглядом и, положив волосатую руку на мои колени, сулил мне такую райскую жизнь в его обители, что я предпочла тот ад, в котором мне приходилось жить. Я знала о том, что многие служители церкви нередко нарушают заповеди и фарисействуют, но не решалась открыто осуждать их. Сказано ведь: «Не судите, да не судимы будете», – каждый несет свой крест в одиночку.
Одно время я подумывала о самоубийстве, но, зная то, что церковь осуждает самоубийц, не хотела быть похороненной где-то за кладбищенской стеной.
Моя мать замкнулась в себе, бросила школу, даже перестала посещать церковь. Я спросила:
– Ты что перестала верить в Бога?
Она мне ответила:
– У меня отняли бога. Им для меня был твой отец.
Я стала чаще ходить в церковь, хотя и там оставалась одинокой среди многочисленной паствы. Приходя домой, долго молча, всматривалась в иконы, занимавшие весь угол комнаты, и мучительно искала ответа. За что же так наказала меня судьба? За то, что я потеряла голову, встретив свою мечту? И как можно было не полюбить этого пылкого юношу с копной непокорных волос? Мы ведь даже и согрешить-то не успели. Не долюбили, не доцеловались. Как все это несправедливо! Ведь все мы братья по крови, а со времен Каина продолжаем уничтожать друг друга. За всю историю существования вида homo sapiens, он так и не смог стать Человеком.
Мне довелось только один день прожить в образе царевны, так и оставшись навсегда лягушкой.
Мой поезд все еще витает в небесах. Почему-то ему очень не хочется возвращаться на грешную землю. Для души, страдающей и страждущей, там нет ответа. Боюсь, что нет его и у вас, мой дорогой читатель, но мне стало чуточку легче оттого, что я рассказала вам мою историю. Простите, если огорчила вас, но что поделаешь, такова жизнь!

P.S.
Мой пес при каждом звонке бежит к двери со шлепанцами в зубах. Знает ведь, что это не хозяин, а все равно бежит. На что он надеется?


Рецензии